П.И. Новгородцев
О задачах современной философии права

Речь, произнесенная перед диспутом в СПб. университете 22 сентября 1902 г.

Мм. гг.! Пользуясь гостеприимством Петербургского университета, я являюсь сегодня в новой для меня обстановке, перед новой аудиторией, чтобы высказать и защитить те начала, которые в течение ряда лет я повторяю со своей кафедры и в своих сочинениях.

Но первая мысль, которая приходит мне в голову, когда я выступаю перед вами, состоит в том, что мои научные воззрения не покажутся вам совершенно чуждыми, что в этой новой обстановке уже царит тот самый дух моральнофилософских исканий, которому и я служу, из которого исходят мои сочинения. Мне доставляет удовольствие думать, что на этом диспуте, который, как всякий диспут, должен явиться состязанием взглядов и противоборством мнений, я могу встретить и согласие в том необходимом, которое важнее частных разноречий и второстепенных поправок. Мне приятно думать, что в настоящее время то идеалистическое направление философии права, к которому я принадлежу, не представляет исключительного достояния какого-либо отдельного ученого, но объединяет под общим знаменем целый ряд представителей нового поколения юристов и публицистов.

Это единство взглядов, это согласие принципов, будучи убедительным свидетельством живой силы нового направления, в то же время является отражением некоторой общей потребности жизни. В ее запросах, в ее быстро идущем вперед развитии мы почерпаем уверенность в плодотворности наших начинаний и в своевременности нашей работы.

В моих тезисах вы прочтете о том, с какой стороны лично я подхожу к новым задачам философии права. Здесь работа может идти различными путями: возможно обратить главные усилия на практическую разработку новых задач, на собирание огромного и важного материала практических и теоретических указаний, которые для этого потребны; но можно также сосредоточить свое внимание на установлении общих философских оснований, — в эту сторону направлена моя работа.

Если бы я захотел точнее определить тот главный интерес, который определил направление моего последнего труда, то я должен сказать, что он заключается в исследовании вопроса о самостоятельном значении нравственного начала. Обращение к Канту и Гегелю, результаты, к которым я пришел, выводы, которые я только наметил, служат развитием и прояснением этого главного интереса, от которого я исходил в своей работе. Но что означает этот интерес? Взвешивая его во всех положительных последствиях, необходимо прийти к заключению, что он представляет собой разрыв с традициями исключительного историзма и социологизма и переход к системе нравственного идеализма. Все это требует пояснений, которые я постараюсь здесь представить.

Мы уже пережили эпоху крайних увлечений историческим принципом и социологической методой; но еще не так давно эти увлечения определяли собою все направления научной и философской мысли в нашей области. Повсюду — в юриспруденции, в морали, в философии права — вопросы генезиса и эволюции, происхождения и развития явлений получили первенствующее значение и как бы вытеснили все прочие. Распространение этого исторического или эволюционного принципа запечатлело все движение мысли XIX в. и отразилось рядом крупных реформ в самых различных научных областях.

Другое яркое движение в области общественных наук — социологизм — есть как бы продолжение и углубление исторического принципа. Среди сторонников исторической методы очень рано начинает высказываться мысль, что, следя за развитием любого общественного явления, необходимо ставить его в связь с другими сторонами общественной жизни, ибо все общественные явления находятся между собою во взаимодействии и подчиняются некоторым общим законам. Таким образом, слагалось понятие об обществе как об основе всех исторических явлений и как о некотором особом предмете изучения. Для этого изучения была создана социология.

Возникнув в связи с укреплением исторической мысли, идея социологии сама оказала влияние на ее углубление: она поддержала среди историков стремление рассматривать все отдельные явления в общем контексте, приводить их в связь с целым социальной жизни. Современные историки часто говорят о социологическом понимании, как об одном из крупнейших приобретений своей методологии за последнее время.

Теперь ни для кого не тайна и едва ли очень многим покажется ересью, что социология как наука все еще находится in spe, в стадии своего первоначального образования. Но едва возникнув, предлагая более знаменательных обещаний, чем добытых результатов, наука эта успела с самых ранних пор завоевать для себя необыкновенную популярность. Социология — это таинственное и привлекательное название — манила к себе непосвященных, как будто бы она уже содержала в себе некоторые драгоценные сокровища мысли. Это было удивительное самообольщение, которое знакомо, впрочем, и прошлой истории научного развития, когда одна надежда, одно обещание уже создавали предположенному замыслу ореол заманчивости и популярности. Поучительная история «философского камня» есть вместе и прообраз других сходных исканий и надежд.

Я не хочу здесь ни иронизировать, ни высказывать крайнего скептицизма. Мне хотелось бы только заметить, что для социологии — в ее настоящем виде, в стадии первоначальной выработки основных понятий — рано еще принимать высокомерный тон и предъявлять неумеренные притязания. Надо еще сначала найти твердую почву и установить ясные принципы.

А между тем, такие притязания постоянно заявляются, даже и в наше время, когда более глубокий философский анализ значительно поколебал прежнюю драматическую самоуверенность социологии. Еще и теперь социологи, смешивая обещание с исполнением и надежду с действительностью, говорят так, как будто бы в самом деле они могли быть для нас самыми надежными руководителями в важнейших вопросах жизни. Мне припоминается утверждение одного весьма почтенного русского ученого в статье, появившейся в прошлом году, что юрист найдет для себя надлежащее поучение в вопросе о будущем развитии права в той части социологии, которая называется социальной динамикой. Это была бы, конечно, величайшая находка для юриста, если бы только социальная динамика существовала; но, к сожалению, ее нет, или, если судить более снисходительно, она, пожалуй, и есть, но вместо твердого базиса представляет зыбкий песок.

Но так или иначе, здесь, по крайней мере, можно примириться с обещанием и ждать, что, быть может, в будущем социология достигнет большего совершенства. Но в другом отношении мы встречаемся уже с явной неосновательностью притязаний, вытекающей из некоторых гносеологических недоразумений. Я говорю о притязаниях социологии представлять из себя какую-то науку наук, которая раскрывает нам последние основания общественных явлений. Предлагает ли какой-либо исследователь нормативное построение морали и права и отстаивает начала морального индивидуализма, ему указывают на несоциологичность его воззрений; развивает ли кто психологическое учение о праве, его опять-таки призывают к социологизму. Постоянно нас встречает этот взгляд, что социологическая метода есть не только известный прием исследования, равнозначительный другим приемам, но что это — общий фундамент для всяких исследований в области общественных и нравственных явлений. Вследствие этого социологический принцип, вместо того, чтобы быть только плодотворным приемом мысли, часто становится догматическим предрассудком, затуманивающим ясный взор исследователя. Я не могу подробно изложить здесь те различные недоразумения, которые порождены этой верой в универсальное значение социологической методы, но мне необходимо упомянуть одно, которое прямо касается моей темы. Я говорю об отношении социологии к моральной проблеме. В сущности, она хотела упразднить самостоятельное значение этой проблемы и сделать из нее частный вопрос социологического рассмотрения.

Это было давнишнее стремление историзма, укрепленное затем социологией, — рассматривать идеальные ценности в свете их временного происхождения и развития, в условиях известной среды и эпохи. Против этого стремления нельзя ничего возразить, поскольку оно ограничивается установлением известных культурных взаимодействий, с целью осветить временные исторические формы, в которых проявилась та или другая идеальная ценность. Но для того, чтобы подойти к самой сущности идеальных начал, независимой от их временной исторической оболочки, должен начаться особый философский анализ. И если историческое и социологическое созерцание, забывши свои границы, пытаются его отвергнуть, отвергая вместе с тем и подлежащие его ведению абсолютные ценности, здесь происходит незаконное превышение компетенции.

Вот здесь-то и представилась необходимость понять и обосновать нравственную проблему, как самостоятельную и независимую от всяких исторических и социологических предпосылок. Это стремление находило для себя, прежде всего, опору в самом факте нравственного сознания, которое возвышает свой голос над несовершенной действительностью, как бы ни казалась она необходимой для теоретических размышлений. Мысль об исторической необходимости совершающихся событий не властна над нашим нравственным чувством. В смелом сознании своих собственных законов и норм, оно предъявляет к действительности свои особые требования и задачи. Оно отрекается от той действительности, которая идет вразрез с этими требованиями, оно протестует и ропщет, оно требует от будущего того, чего нет в настоящем.

Таков факт нравственного сознания. Но для того, чтобы его поставить на твердую почву, необходим предварительный анализ, который мог бы оправдать самостоятельную постановку моральных начал. В этом направлении и совершается работа современной мысли, нашедшей в системе Канта знаменательный источник поучений.

Эта работа показала уже, сколь мало основательна была претензия исторического направления предложить в качестве опоры для нравственного сознания исторические данные и заменить понятие нравственного долженствования идеей исторической необходимости. Исторические данные сами по себе не могут дать никакого определенного руководства, ибо история представляет собою не спокойно развивающийся свиток событий, а борьбу противоречий, суровую и тяжелую работу духа над собою. Поставленный среди этих жизненных противоречий, человек невольно призывается к тому, чтобы оценивать различные исторические течения и становиться на ту или другую сторону; говоря иначе, он призывается к нравственному суду над историей.

Но исходные начала для этого суда над историей не могут быть взяты из самой же истории; ибо историческая наука говорит о том, что есть и что было, но она ничего не говорит о том, что должно быть. Нельзя ожидать здесь помощи и от социологии: подобно истории, и социология может раскрыть нам только причинную необходимость, а не нравственное долженствование: она может еще до известной степени (и притом в весьма общем виде) наметить ожидаемые пути развития, но сама по себе она ничего не может сказать относительно того, насколько эти пути оправдываются с нравственной точки зрения.

Но если историческая теория, если социологические обобщения оставляют нас без твердых указаний относительно путей будущего, у нас есть один источник, непререкаемый и властный, который дает нам уже не указания только, а категорические веления, не условные советы, а безусловные предписания. Этот источник есть нравственное сознание. Мы не можем сомневаться в том, что лучше: свобода или рабство, правда или неправда, равенство или неравенство, право или произвол. На все это у нравственного сознания есть один ясный и твердый ответ. Тут не может быть двойственности и колебаний, сомнений и неопределенности. Только здесь мы можем почерпнуть надлежащие начала, для того, чтобы судить историю и говорить о ее желательных результатах.

В применении к праву задачу выяснения этих идеальных начал правообразования давно уже выполняла школа естественного права, стоявшая в неразрывной связи с моральной философией. Вот почему и теперь для юристов, которые поднимают важный и необходимый вопрос о творчестве новых правовых форм, представляется необходимым возрождение школы естественного права. Она должна возродиться, освобожденная от старых ошибок, но верная той старой правде, которой она всегда служила.

Много времени прошло с тех пор, как великие учители естественного права боролись за свои принципы; но жизнь, изменяя формы, оставляет незыблемыми принципы. Факты и отношения, меняясь и спеша, уходят в область прошлого; идеи и идеалы — в своих основах — остаются, для того чтобы светить человечеству в течение ряда веков.

То, что мы вносим, то, что мы предлагаем, существует не со вчерашнего дня. Это не туманная социальная динамика, относительно которой еще неизвестно, есть ли она или нет; это — вечные основы морального сознания, и прежде всего — принцип личности и ее безусловного значения, принципы равенства и свободы, справедливости и любви.

Это — те начала, которыми всегда питалось прогрессирующее правосознание и которыми оно всегда будет питаться впредь. Задача нашего времени состоит в том, чтобы снова пересмотреть и переработать эти принципы, свести их в цельную систему, освободить от сомнений, предохранить от искажений.

Оберегать нравственную основу права от воздействий мелкой практики и односторонней теории, утверждать его чистое, идеальное значение, его моральную основу — вот цель, которой должна служить современная философия права, вот знамя, под которым она должна идти.

С этим знаменем новая школа юристов смело может предстать пред современной критикой и пред судом грядущих поколений.

Опубликовано отдельным изданием: Новгородцев П.И. О задачах современной философии права. СПб., 1902.

Павел Иванович Новгородцев (1866-1924) — русский юрист-правовед, философ, общественный и политический деятель, историк, автор книг по истории философии права. Один из представителей либерализма в России.