| ||
|
Было время, вы не помните его, друзья мои; было время, когда в Москве белокаменной жить за Москворечием почиталось таким же преступлением, как теперь явиться на бале в пестром жилете. В это счастливое время девушки еще не читали французских романов, потому что плохо читать умели, а молодые люди почитали чин сержанта гвардии целию человеческой жизни. В обществах парики и кафтаны века Людовика XIV так же спорили с грубым невежеством, как теперь выученные наизусть имена французских писателей спорят с тем же невежеством; во многих домах не было другой книги, кроме календаря, и то купленного для предузнания погоды, этого камня, на котором до сих пор еще изощряется московское красноречие, а на столах словесников перечитывался Курганов Письмовник. В это время славилася в Москве своею красотою и знатностию княжна Алина Б... Тысячи женихов вилися вокруг нее, но родители Алины, надутые количеством знатной родни своей, никого не находили достойным руки ее. Между тем настала другая эпоха московского образования. Понизилась дамская прическа, обрезалися мужские косы; уже девушки начинали прятать под пяльцами "Бедную Лизу", "Царевну и Горбуна"; молодые люди стали поговаривать, что можно служить и не для одних чинов, но еще нежные родители называли их за то беззаконниками, — еще власть родительская простиралася за пределы власти человеческой, еще смотрели с каким-то ужасом, смешанным с благоговением, на того, кто умел смастерить мадригалец. В Москве явился граф Лиодоров. Проведши молодость свою в Париже, или, лучше сказать, в Пале Рояле — он привел в отечество лишь истощенное здоровье и новой фасон для галстуков. Судьба, пробежавши с ним полвека, сделала из него странное смешение образованного с невеждою, но в обоих выбрала худшее! Она дала графу ту уверенность в собственном достоинстве, которая столько позволена, необходима даже просвещенному, и отняла лучшую принадлежность простолюдина — простоту нравов. Словом, граф Лиодоров был как бы предвозвестником, обращиком благородной черни нашего времени. Когда и в наше время благородная чернь играет столь важную роль на свете, мудрено ли, что тогда Лиодоров всех ослепил своим ложным блеском? Едва обратил он взоры на княжну Алину — старушки захлопотали — и осьмнадцатилетняя красавица сделалася, почти не зная, как... Графинею Лиодоровою. Протекали годы, — уже ничем не побеждаемое оружие сатиры покрывало срамом старые предрассудки, уже новые, благородные мысли бродили везде с большим успехом; — не знаю, как пробралися они сквозь шарканья старых придворных, сквозь бессмысленные толкования и французские полуостроты светских автоматов, но эти мысли достигли ушей графини. Не помогла ли им скучная беседа старого мужа, — не знаю, но только вдруг Лиодорову разлюбили старушки, — Лиодорову, которую они почитали чудом мира: к одной она не поспела на именинный обед, к другой на рожденье троюродной внучки-любимицы — сколько предметов для различных толков и пересудов! "Что ж сделалось с Лиодоровой?" спросите вы: я удивлю вас, друзья мои! Она вдруг почувствовала ужасную пустоту ее окружающую: светский вихрь ей наскучил, предчувствие, что будет скоро матерью, поразило ее: она устыдилась душевной наготы своей и с необыкновенною бодростию устремилася совершить забытое воспитанием. Трудно подумать, чтобы женщина принялась за то, будучи окружена толпою тварей бессмысленных; но верьте мне, или не верьте, дух времени на полете к немнимой цели своей, как бы дожидается в некоторых людях, одаренных свыше, минуты телесного их развития и вдруг, когда даже сами они не замечают того, как быстрое пламя, мгновенно возникает в них, — производит бури душевные и далеко уносит из прежнего их тесного круга. Граф, придерживаясь старинной французской методы, видел в жене своей женщину — и потому должностию почитал быть с ней любезным, иногда волочился за нею, как и за всеми женщинами, а впрочем никак не входил ни в образ жизни ее, ни в занятия. Однажды только, взяв у ней из рук том Державина и, небрежно перевертывая листки — он спросил с полуважным французским видом: "Tout cela est du Russe?" — и не дожидаясь ответа принялся справляться в Парижских газетах о здоровье Папы. Между тем беременность графинина возрастала. Чтоб избавиться от скучных обрядных посещений, она отправится в подмосковную на это время и там произвела на свет близнецов — мальчика и девочку. Граф остался в Москве. Он был влюблен тогда в новоприехавшую французскую актрису, но расстроенное от распутства здоровье не на долго послужило безобразной телом и душою мумии. Не проходит и двух дней после родов, как Лиодорова получает из Москвы известие, что муж ее на смертном одре и желает еще раз увидеть ее. Лиодорова забывает малюток и слабость свою — и спешит в Москву. Не буду вам описывать ужасного зрелища ей представившегося. Чья жизнь была беспрерывное совершенствование, тому на земле знакомо небесное, тот бодро оставляет прах земной, он привык отрясать его! Но горе, горе оземленному телом и духом. Жизнь не земная страшит его, как грозное предвещание! Одр смертный его — одр печалей! Граф скончался. Ему приготовили пышные похороны, домашний стихотворец написал ему девятистопную эпитафию с рифмами; старушки потолковали, много ли была огорчена графиня во время погребения — словом, все дело шло своим чередом, как вдруг ужасный удар снова поразил Лиодорову. Деревенский дом, в котором находилися дети графини, ночью загорелся; все было истреблено пламенем. Тщетно хотели спасти несчастных малюток, кормилица успела выхватить лишь одну девочку, мальчик же был задавлен подгоревшими стропилами. Скорая поездка после родов, вид страдальца, плачевная участь сына — все это вместе повергнуто Лиодорову в болезнь ужасную. _____________________________ У Лиодоровой был родственник и сосед по деревне Добрынский. Этот Добрынский был человек чудесный. Приятели Добрынского называли его чрезвычайно умным, ученым, набожным, благотворительным, рассказывали о его добрых делах, тайно сделанных, о трудах его, ночных бдениях; добрые старушки толковали о нем с умилением, качая дрожащими головами, ставили его в пример молодым людям; молодые люди, как водится, их не слушали. И точно — казалося, что Добрынский был соединение всех добродетелей. Его скромность, умеренность во всем, даже в безделицах, превосходили всякое описание. Имея безнужное состояние, он жил в маленькой, наемной комнате; один фрак составлял весь гардероб его, столетние дрожки — весь экипаж. Входя к нему, вы бы удивились чистоте и порядку всего вас окружающего; все на своем месте; самая строгая немецкая точность не нашла бы ничего переставить. Один стол, несколько в беспорядке заваленный книгами почти на всех языках и, не забудьте, разогнутыми являл глубокие знания, труды хозяина. Скромный вид его, тихая поступь, глаза, потупленные в землю, какая-то таинственность в словах и поступках, изредка кидаемые быстрые взгляды — вселяли к нему некоторый страх и уважение. Дамы находили глаза его чрезвычайно проницательными, а вырывающиеся слова — многозначащими. Но если заводился когда ученый спор в большом ли обществе, в дружеской ли беседе, Добрынский наблюдал глубокое молчание, конечно от скромности; одна ироническая улыбка являлась на устах его. Сею улыбкою он часто приводил в смущение молодого человека, иногда истинно образованного, но по неопытности имеющего все право не доверять своим знаниям. Дамы из этой улыбки заключали многое. "Видишь ли как он учен, ma chere" говорили они друг другу — "даже спорить ни с кем не хочет!" Но злые люди, хладнокровно на все смотрящие, не слишком верили сему заключению; толковали, что кто любит познания, тот любит и говорить о них, а что всегдашнее молчание также подозрительно, как несносна болтливость. На повторяемые дамами слова Добрынского, что порядок в комнате означает ум в ней живущего, отвечали, будто бы в таком случае, все крестьяне Германии были бы умнее Геттингенских профессоров. Иные замечали, что большая часть книг лежала по целым месяцам разогнутыми на одной странице, вероятно от большого внимания читателя, что даже пыль на них показывала; другим же случалось как-то врасплох видеть под санскритским лексиконом с пружинкою карту, под Штиллингом, конечно для справок, рукописную книжку: Искусство делать баламут*; наконец некоторые говорили, что Добрынский тогда только помогает бедным, когда всем будет известно, что тайно добро сделано. ______________________ * Искусство подбирать карты. ______________________ Но что слушать хладнокровных людей, которые обо всем судят по-своему и никак не хотят согласиться с общим мнением! Неужли мало того для удостоверения в достоинствах Добрынского, что старушки каждый день присылали лакеев с приказом: кланяться и спросить о здоровье, а дамы не могли довольно надивиться его учености? Лиодорова не принадлежала ни к той, ни к другой стороне. Как женщина умная, она не видела в Добрынском, подобно другим, чего-то сверхъестественного, но, как женщина, не имела довольно бодрости, чтобы воспротивиться его необыкновенной вкрадчивости, способности, которую иногда имеют и самые ничтожные люди. Добрынский часто посещал Лиодорову, во время ее болезни. Надобно заметить, что он имел способность быть весьма терпеливым с больными, угождать им, подделываться ко всем их капризам. Посредством сего он приобретал всеобщее почтение, а сверх того дружбу выздоровевших, вид его напоминал им об утешении, ими полученном. Однажды, когда графине сделалось уже лучше, он вошел к ней с корзинкою в руках. Какое-то удивление было начертано на лице его. "Перст Божий!" — входя, сказал он с таинственным видом: "Перст Божий! — повторил он, возведя глаза к небу. — Посмотрите мою находку, графиня!" Тут он открыл корзинку, в ней лежал двухнедельный мальчик. "Сегодня, — продолжал Добрынский, — стоя на всенощном бдении, я думал о вас, сударыня, о ваших потерях, и слезы умиления катилися по лицу моему. Конечно, молитва моя была услышана. Возвращаюсь домой, и первый предмет, представившийся глазам моим, эта корзинка. Кто принес его — неизвестно, но само Небо назначает вас быть матерью этого младенца. Вы лишились сына — Небо вам возвращает его". Лиодорова взглянула на младенца, какая-то неясная мысль пробежала в голове ее, она приняла его, и сей-то младенец был Элладий, юный друг мой, герой моей повести. ______________________________ Не буду утомлять вас рассказом о первых днях Элладия. Вы довольно уже знаете Лиодорову и потому можете судить, что она ничего не щадила для воспитания его и Марии, своей дочери; можете судить, что это воспитание не было похоже на то, что благородная чернь называет у нас воспитанием. Говорить ли вам еще о том, что Элладий и Мария, живя вместе, свыклися, что привычка обратилася в дружбу, дружба в любовь. Это вы найдете во всех романах, но вот обстоятельство, не столько в них обыкновенное: Лиодорова с удовольствием смотрела на такую связь между молодыми людьми. Будучи превыше светских предрассудков, она видела в Элладии не человека без имени, может быть низкого происхождения, но могущего составить счастие Марии, которое ценила дороже всех светских приличий. Герою нашему исполнилось осьмнадцать лет. Тогда я познакомился с ним. Как теперь смотрю на Элладия! — Вид юноши был точным изображением души его: на лице Элладия самонадеянность и скромность быстро сменяли друг друга, а сквозь умный, часто задумчивый взор его нередко прокладывалася насмешливая улыбка! Таков он был и по внутренним своим качествам. Не верьте тем, которые утверждают, что никто не может совершенно оценить себя. Толкуют это лишь те, которые по низкой ли робости, по уверенности ли в своем превосходстве, или наконец по привычке к размышлению, не осмеливалися вникать во глубину души своей. Элладий, совершенно постигая и свои достоинства и свои недостатки, твердо знал место, которое ему суждено было занимать на неизмеримой, из столь разнообразных степеней составленной лествице ума человеческого. Имея одною метою истину, или по крайней мере то, что ему казалося истиною, он на быстром стремлении к оной, со всем жаром молодости, опрокидывал преграды полагаемые ему приличием ли, собственным ли самолюбием. Высоко ценя в себе это стремление, он презирал малодушных, беспечно прозябающих в мрачной области бездейственности, но всегда недовольный собою благоговел пред умами возвышенными, деятельными. Ненавидя собственные слабости, он негодовал на тех, которые их как бы поощряли собою; вид же мудрого, напоминая Элладию о собственном несовершенстве, повергал его в уныние. Я бы самого Элладия назвал истинно мудрым, если бы такие чувствования хранилися тайно в сокровищнице души его, сокрытые от нечистых взоров толпы бессмысленной завесою равнодушия; но пламень молодости сжигал сию завесу и благородные чувствования, исходя на внешность во всей наготе своей, искажалися: твердость характера казалася упрямством; чувство собственного достоинства — безрассудною самонадеянностию, бескорыстное стремление к совершенству — странностию, наконец невольное презрение к бессмысленным — обращалося в насмешливость. Так свет солнечный, бесплотный дух мира, проливаясь во мраке, теряет первобытную чистоту свою, преломляется, мутится, хотя все еще прекрасен и в своих преломлениях; так обезображивается все небесное в земном ничтожестве! Само собою разумеется, что с таким характером, столь рано развившимся и впоследствии летами укрепленным, Элладий не мог быть тем, кого в обществе называют любезным, милым. Он принадлежал к числу тех людей, которые отталкивают от себя толпу, но за то, приобретая друзей или недругов, приобретают истинных и навеки. Я уже сказал, что Лиодорова с удовольствием смотрела на связь, возникшую между Элладием и Мариею, но забыл сказать, что она старалася показать, будто не замечает того, может быть, думая, что препятствия должны еще более укрепить любовь в сердцах юных; в самом деле — эти препятствия, будучи превозмогаемы, доставляют удовольствия неизъяснимые, даже в старости, когда хладеют все чувствования, они в воспоминаниях заменяют пламень юношеский и тихим наслаждениям дружбы придают восторги любви бурной, порывистой, как бы уравновешивают сии два чувствования. Мария любила Элладия, как брата, по привычке. Получивши от природы нрав тихий, она неспособна была ни к каким сильным чувствованиям; она принадлежала к числу тех, у коих характер в продолжении целой жизни кажется готовым развиться, но не развивается. Всякое впечатление колебало ее и потом уступало место другому новому, которое также было непродолжительно. Девушка — она любила наряды, воспитанная в кругу московских старушек — не забывала и о своей знатной породе, но сердечно соглашалася с своею матерью в суетности того и другого. Любила живопись, но когда мать мимоходом замечала ей, что не слишком ли долго сидела она, нагнувшись на картиною, Мария хладнокровно оставляла кисть и садилася за фортепьяно, не по слепой покорности воле материнской, но только потому, что ей кто-то говорил о перемене занятия. Любила танцевать, но без всякой скуки могла просидеть в продолжении целого бала, не танцуя. Любила читать, но готова была остановиться на самом занимательном месте книги. Впрочем была весьма умна и добродушна. Вы спросите, может быть, как такое холодное существо могло понравиться пламенному Элладию? Я и сам того не знаю; уж не по тому ли непреложному закону природы, по которому соединяются все противоположности? Такие примеры в свете нередки. Сверх того Мария имела весьма привлекательную наружность — это торжество женщины. Глаза ее, с длинными ресницами, всегда полуоткрытые; светло-русые волосы; пышные перси; какая-то изнеженность во всем теле, совершенное отсутствие бодрости, столь отвратительное в мужчине и столь прекрасное в женщине — все это придавало Марии прелесть неизъяснимую. ________________________________ Элладию исполнилось 22 года. Уже графиня Лиодорова готова была исполнить свое желание, соединив Элладия с Мариею, но грозная туча отяготела над моим героем. ________________________________ Пора вам узнать, друзья мои, Добрынского — он преважную роль играет в жизни Элладиевой. Он, закоренелый в притворстве, пробежал полстолетия, сохранивши имя человека честного и умного, но в самом деле был человек ужасный: гнусное корыстолюбие поглощало в нем все другие чувствования, а картежная игра была средством для удовлетворения сей страсти. Чтобы успешнее действовать, он надел на себя личину набожности, страсти к познанию, благотворительности. Целая шайка картежников, укрывавшихся от взоров правительства, была в его распоряжении. Каждый день рассыпалися они по целому городу, по гульбищам, трактирам, театрам, разведывали о новоприезжающих, о их состоянии, об образе жизни, и ввечеру приносили подробные уведомления Добрынскому. Ему же, знакомому с целым городом, пользовавшемуся всеобщим уважением, не мудрено было с помощию своих сотрудников не только знакомиться с несчастными жертвами, но втираться к ним в доверенность, дружбу; это он умел делать с таким искусством, что казалося, не он сам искал знакомства, но другие его искали и что даже то ему тягостно; каждого нового знакомца он уверял, что заметивши в нем необыкновенные достоинства, удостаивает его своей приязни; с набожным говорил он о спасении души; с благотворительным о добрых делах; с ученым старался более молчать, или завести речь о тесных пределах ума человеческого, и сверх того, о чем-то таком, о чем гордая философия и грезить не смеет. Таким образом иным умел он понравиться согласием во мнениях, других поразить своею таинственностию; а каждого заставить дорожить своею дружбою. Даже и тогда, когда повергал несчастных жертв в бездну несчастий, они не только не почитали Добрынского виновником своего злополучия, но еще к нему же приходили каяться в своих ошибках. Сам же он по предосторожности никогда не играл, его дело было лишь сводить играющих, а на досуге изобретать разные картежные плутовства, как то подборы, передержки и проч. Однажды его товарищи подметили в трактире молодого лихого улана, который что-то небрежно отсыпался деньгами; разом знакомятся с ним за бутылкою шампанского, узнают, что он имеет богатое имение, а Добрынский находит случай с ним познакомиться у одной своей родни Глупосилиной. Эта Глупосилина была, по ее собственному уверению, весьма невинная девушка лет 40, которая с досады на отцветшую молодость, решилась быть смиренницею, развозила по городу вести о свадьбах, сговорах, которые всегда у ней, как камень на душе лежали. Одним из главнейших пунктов ее философии было то, что она картежников никак не почитала людьми, хотя чем-нибудь погрешающими против законов Божественных или человеческих; напротив выигрыш ей казался особенною Божьею милостию. "Бог дает!" — говорила она. Вследствие таких правил она была помощницею Добрынского во всех его плутовствах: вместе с ним заманивала молодых людей, делилась с ним выигрышем, а между тем немало способствовала к распространению славы о его добродетелях, ибо по громкому своему голосу имела довольный вес в городе. На сей раз этой достойной чете предстоял подвиг довольно трудный. Храбров, так назывался лихой улан — никак не давался в сети, которые ему расставляли сотрудники Добрынского. Тщетно истощали они все обыкновенные, так сказать, простонародные картежные хитрости: тщетно тратили деньги на шампанское, тщетно предлагали ему быть с ним в половине; Храбров ни с кем не делился, выпивал бокал за бокалом, а между тем хладнокровно подмечал подборы, не пропускал ни одной передернутой карты, и все хитрости своих противников обращал им же во вред. Уже игроки падают духом, уже решают оставить в покое Храброва, но Добрынский как закоренелый картежник не тревожится неудачами, и никак не хочет так легко выпустить из рук добычу: в голове его беспрестанно вертится мысль о богатом имении Храброва. Назначают день игры. Добрынский выдумывает хитрость, которая теперь, как говорят, в большом употреблении у картежников, но отвечаю, что в первый раз употреблена была Добрынским. Садятся, играют. Добрынский налагает на себя должность снимать со свеч; как нарочно, беспрестанно на свечах нагорает; Добрынский не ленится снимать, и что снимет, то убьют карту Храброва. Улану вскоре надоела эта проказа, он заметил в чем дело, быстро схватил близлежащий нож и разом пригвоздил к столу Добрынского руку вместе с щипцами: хотя обыкновенно бездельники, будучи трусами, в подобных случаях делаются храбрыми по самой своей трусости, но товарищи Добрынского не осмелились и пошевельнуться — их оледенил один грозный взор сослуживцев Храброва. "А! попался, плутяга! — сказал Храбров хладнокровно, не выпуская со стола Добрынского руку, — не вертись так, сделай милость, — не отвертишься. Полно тебе обманывать честных людей; завтра же целый город узнает, что ты за птица; не останется ни одного человека, кому бы я не рассказал о твоих подвигах. Не ищи в голове своей ни оправданий, ни отговорок, я давно тебя уже насквозь видел! Теперь твоя слава и все труды твои, все твое лицемерие навеки потеряны. Впрочем, я человек добрый. Я, пожалуй, и прощу тебя, но с маленьким условием — давай договоримся". — Пусти же прежде руку мою! — сказал трепещущий от боли и страха Добрынский; положение, в котором он находился совершенно расстроило личину, под которою он скрывал истинную свою физиономию: черты, которые, казалося, разливали по его лицу умиление, в настоящем своем виде являли только бездушность, даже слабоумие; глубокомыслие обратилось в коварство, таинственность — в трусость; вся целость лица его представляла нечто скаредное. "Изволь! я и на то согласен! — продолжал Храбров. — Теперь завяжи себе руку платком и слушай: ты знаешь Графиню Лиодорову. Я не влюблен в дочь ее, но эта девочка мне нравится, да сверх того у ней много приданого; а я вас всех обманывал: у меня столько же богатства, сколько в тебе честности. Ты можешь сделать из графини, что хочешь. — Жени меня на ее дочери!" Делать было нечего. Добрынский обещал все, что было в его силах; помирился с Храбровым, даже подружился с ним, и вместе принялися за дело. Элладий, которого графиня любила, как сына, был главнейшим препятствием к достижению их цели; на него-то были устремлены сперва все покушения сих витязей. У Глупосилиной был родной брат, человек ничтожный и низкий в полном смысле сих слов. В нем соединялися необыкновенные противоречия; ненависть к просвещению обнаруживалась в каждом слове его, а между тем он любил выдавать себя за любителя и знатока в науках и в изящных искусствах. Хотел быть человеком хорошего, знатного тона; и окружал себя людьми подлыми во всех отношениях, для того, чтоб они улыбалися, при каждой им сказанной глупости и — его обед почитали величайшим благодеянием. Любил казаться благотворительным, и брал по 20 процентов с должников своих. Чтил древние обыкновения, и оставлял в нищете бедных родственников своих. Сверх того Глупосилин почитал себя великим патриотом, потому что нюхал русский табак, и честным человеком, ибо ненавидел картежную игру, хотя не потому, чтобы он находил в ней нечто дурное, но от того, что был однажды жестоко обыгран в своей молодости. Этот Глупосилин весьма почитал Добрынского, потому что посредством сестры своей занимал у него иногда деньги, раздававши свои собственные за выгодные проценты, почему Добрынский и выбрал его средством для достижения своей цели. Сверх того Глупосилин ненавидел Элладия по многим причинам: сей последний не раз приводил Глупосилина в замешательство, когда он хотел величаться своими знаниями; притом Элладий имел порок непростительный в глазах таких людей, каков Глупосилин — молодость. Надобно знать, что Добрынский, еще прежде сего случая, желая подделаться к Лиодоровой, старался всячески льстить Элладию и расхваливать его в глазах с обыкновенным своим таинственным видом; хотя внутренне также ненавидел Элладия, ибо сей последний часто говаривал, что благотворительность в том смысле как ее обыкновенно разумеют, будучи добродетелью частною, не объемлющею всех отраслей духа человеческого, еще не может составить понятия об истинно доблестном; что одна доброта сердца без просвещенного разума ничтожна и что такая односторонность в образовании не только далеко не достигает всеобщего совершенствования, но и вредит оному, ибо служит личиною и орудием невежеству и слабоумию. Теперь Добрынскому надо было искусно переменить свою роль. Чтоб вернее достигнуть своей цели, он придумал план ужасный, адский. Прежде всего, чтобы избежать всех подозрений, Глупосилин ввел в дом Лиодоровой Храброва; а Добрынский показал вид, будто совершенно не знаком с ним. В городе было одно бедное семейство Линских. Оно когда-то было обязано небольшим благодеянием отцу Глупосилина, — простодушные люди сохранили благодарность даже к сыну; сей же поддерживал с ними знакомство для того, чтобы иметь случай сказать иногда, как несносны они ему своею докучливою признательностию. Элладий у Глупосилина познакомился с семейством Линских, состоявшим из вдовы и ее шестнадцатилетней дочери, и довольно часто посещал его: их дом, находившийся близко **вых гор, служил ему роздыхом, ибо Элладий, имея привычку ходить пешком много, всегда выбирал окрестности гор сих местом своих прогулок. О сих посещениях проведал Добрынский, и они послужили ему основанием его хитрости: Добрынский продолжал хвалить Элладия Лиодоровой; но старался показывать, что похвалы его становятся холоднее. Он знал, что это не избегнет от проницательного взора графини. Сверх того, старался чаще, будто бы ненароком, намекать о насмешливости Элладия, ни хваля, ни порицая ее, ибо знал, что эта черта в Элладиевом характере не нравилася самой графине, несовершенно постигавшей его, несмотря на ум свой. Когда же она заговаривала о благородстве души Элладия, Добрынский отвечал отрывисто, сухо и как бы нехотя. Глупосилиной дано было поручение развозить по целой Москве весть о тайном браке Элладия, не говоря однако же, с кем, но только не с Мариею; это было сделано с тем намерением, чтобы эта весть, как бы ненароком и из чужих рук коснулась ушей Лиодоровой. Глупосилина с великою радостию взялась за сие поручение: оно доставляло ей случай удовлетворить любимой ее склонности — болтовству, а сверх того и отмстить несколько Элладию, который был столько невежлив, что не замечал нежных взоров, кидаемых ему смиренницею. С поспешностию бросилась она ко всем своим знакомым, помирилась с неприятелями, возобновила оставленные знакомства, наделала пропасть новых, и все для того, чтоб иметь более случая везде горячиться и называть Элладия неблагодарным, повесою, беззакон-ником. К ней присоединился целый хор московских старушек, столько любящих мешаться не в свое дело, и на другой же день стали намекать графине о тайном браке Элладия. Эти вести несколько огорчили Лиодорову; хотя она и не верила им, а все не могла защитить себя от мысли, что они должны же иметь какое-либо основание. Но непритворное удивление, с которым услышал Элладий ее о сем вопросе, совершенно ее успокоило. Сверх того, Лиодорова видела все ту же привязанность Элладия к Марии и потому, чтобы одним разом уничтожить все толки, решилась поспешить свадьбою. Желанию ее воспрепятствовала нечаянная небольшая болезнь Марии. _____________________________ Однажды вечером встретились у Глупосилина Храбров с Добрынским. "Что же, брат? — спросил он. — Все твои хитрости нейдут на лад, и мое дело от них вперед нимало не подвигается. Напротив того, чрез неделю назначена свадьба не моя, а этого негодного франтика". — Что же мне делать? — сказал Добрынский. Храбров: Это не мое, а твое дело. Ты дал слово, так держи его, старый проказник. Взгляни на свою руку, она еще не зажила, пусть хоть она напоминает тебе, что я мастер учить бездельников. Добрынский посмотрел на него исподлобья, прошел несколько раз по комнате. Казалось, что-то тайное боролось в душе его. — "Так и быть! — сказал он, наконец, как бы превозмогая себя. — Так и быть!" "Храбров! Мария твоя!" — прибавил он и вышел из комнаты с сумрачным видом. _________________________________ На другой день Лиодорова получила от Добрынского письмо, в котором он объяснял ей, что Элладий был сын ее, что он принесен был к нему человеком незнакомым, спасшим его от пожара, что он видя в сем странном случае дивное произволение Божие и сверх того удерживаемый непонятною ему силою, не открывал сего до тех пор, пока не принужден был к тому решимостию графини соединить его браком с Мариею. Вслед за сим явился сам Добрынский. Целых два часа толковал он с графинею в кабинете, не знаю о чем, но она вышла оттуда совершенно убежденною в истине слов Добрынского. Такова была власть над умами сего человека. _______________________________ Не буду описывать смешения различных чувствований в душе Элладия, при сей внезапной перемене. "Не знаю, как объяснить вам, — писал он к одному своему другу, — что теперь происходит во мне. Особенно непонятно мне то чувство, с которым смотрю я на Марию. Хочу к ней приблизиться — и боюсь. Хочу говорить — и не знаю, как назвать ее. Долго я не мог постигнуть, радостна ли мне или прискорбна совершенная перемена отношений между мною и ею, но вчера она с обыкновенною своею холодностию сказала мне: "Теперь, когда я пойду замуж, Элладий, ты будешь моим шафером!" — Эти слова потрясли всю мою внутренность, они объяснили мне дотоле непонятное! "Ты замужем? — я твоим шафером?" — вскричал я с горькою улыбкою, и не мог более ничего вымолвить; Мария же, казалось, не поняла моего движения; она ничего не отвечала мне и спокойно принялась дорисовывать свою картину, представляющую богиню спокойствия", и проч. ______________________ Между тем другая туча разразилася над Элладием. Добрынский еще прежде сего рассчитал, что, несмотря на его открытие, Элладий по своему характеру все будет служить препятствием соединению Марии с Храбровым. Для сего-то прежде и изобретена была им весть о тайном браке Элладия. К тому еще присоединилося другое обстоятельство. Глупосилин, имея виды особенные, настаивал, чтоб Элладия женить непременно на Юлии (так называлася дочь Линской). Снова сестра его отправилась по городу подтверждать весть свою, с прибавлением, что Элладий женится на Линской. Сам же Глупосилин поехал к Лиодоровой и, наученный Добрынским, сперва представил ей, как его отец и он сам принимали всегда участие в семействе Линских и какую любовь он чувствует к Элладию, а потом принялся просить графиню не препятствовать более счастию двух сердец, друг друга нежно любящих, и согласиться на брак Элладия с Юлиею. Это подтверждение прежних городских слухов еще более огорчило графиню, нежели прежде. Из сего мнимого поступка Элладия, она выводила заключение о скрытности его характера и даже о неблагородстве души его. Она вспомнила холодность Добрынского, когда речь заходила о сей последней черте нрава Элладиева, и все это вместе произвело на нее впечатление весьма неприятное. Позвали Элладия. Узнавши в чем дело, он с удивлением спросил Глупосилина, с чего взял он мысль просить о его женитьбе на Линской? "Ну полно, брат! — сказал Глупосилин трепля его по плечу, потряхивая и подло посмеиваясь. — Полно скрываться — все знаем. Ведь не каждый ли день ты бываешь у Линской?" — Элладий побледнел от негодования, дрожь проняла все члены его, он бы разразил на месте бездельника, если б не удержали его от того присутствие и даже слова матери. — Я не обязан вам отдавать отчета в своих поступках, — вскричал он глухим голосом, — и вас прошу, даже приказываю вам — не заботиться о делах моих! — Глупосилин струсил и принялся извиняться, уверять Элладия, что только думая угодить, по ошибке, приезжал хлопотать о его свадьбе. ______________________ Глупосилин, уведомив Добрынского о худом успехе своего предприятия, сказал, что надобно предпринять что-нибудь решительное и принудить Элладия жениться. Тщетно отговаривал его от того Добрынский, гораздо лучше его понимая людей и зная в особенности характер нашего молодого человека: "Вы уже испытали, каков Элладий! — говорил Добрынский. — Надобно выбрать другую сторону: пускай больше утвердится в городе слух о его связи с Юлиею, пусть он уверится, что этот слух вредит ее доброму имени; он твердо уверен, что это единственное сокровище у бедной девушки и — я знаю Элладия — он женится на ней и для того только, чтоб спасти ее доброе имя". — Чего тут ждать? — прервал с сердцем Глупосилин. — Она чрез неделю произведет на свет маленького Глупосилина, тогда уже поздно будет, а свалить эту беду больше не на кого. Нет! По-моему, лучше пугнем хорошенько целою гурьбою! — Молодой человек! Струсит! Храбров пристал к мнению Глупосилина, и Добрынский должен был уступить большинству голосов. В тот же день обдумали план атаки и собрали для того множество участников. Прискорбно подумать, что так много нашлося людей, способных на низкий поступок, но что делать? Это истина. Одни хотели угодить Глупосилину, как человеку, у которого можно хорошо обедать; другим Элладий помешал возвыситься во мнении людей обличением их невежества; третьих коснулась его часто язвительная насмешка; четвертые, наконец, не любили Элладия по той только причине, по которой все глупцы имеют отвращение от умных: даже один старый слуга, в доме графини готов был присягнуть во лжи! — Этот не любил Элладия только за то, что все почитали его самозванцем, не от графской крови, все видели в нем приемыша. ______________________ На другой день в доме Графини явилась Линская, с распущенными волосами, в изорванном платье и с рыданиями бросилась к ней в ноги, — обвиняя Элладия в обесчещении ее дочери. Эта низкая женщина не постыдилась оклеветать Элладия. Причиною сего поступка была врожденная подлость: она была напугана Глупосилиным, который вместе умел и прельстить ее тем, что дочь ее будет графинею. При сей одной мысли потухла в Линской малейшая искра благородства. Вслед Линской явился Глупосилин с свидетелями; приняв на себя роль раздраженного заступника невинности, он укорял Элладия в презрении всех законов Божеских и человеческих, и с величайшим жаром, почти с слезами на глазах проповедовал о злополучии бедной Юлии и о том, что одною женитьбою он едва может отмыть свой черный поступок. Добрынский сначала принялся защищать Элладия, разумеется так, что эта защита была хуже обвинения, но наконец оборотился на него с упреками. С таким пламенем восклицал он, что страшный грех налег на душу Элладия и на душу соблазненной им! Все говорило против Элладия: одни утверждали, что слышали его клятвенные обещания Юлии жениться на ней; другие — как он просил до времени не объявлять о сем графине; старый слуга признавался с притворным раскаянием, что не раз был посылаем молодым графом для подкупления горничных Юлии; Линская была почти в беспамятстве. Всего этого недостаточно было бы для удостоверения Лиодоровой — столь великую доверенность питала она к Элладию; но такова женщина! — создание прелестное, но слабое! Зачем ты не можешь существовать независимо? — Зачем с легкомыслием вверяешься одному своему воображению? — Кто ни овладеет сею отраслию души твоей, и уже ты вся в его власти. Такова женщина! — повторяю я. Едва произнес Добрынский два слова против Элладия, как и переменился образ мыслей Лиодоровой. — Все слухи касательно Элладия показались ей достоверными; Глупосилин — несправедливо им оскорбленным, а сам Элладий человеком хитрым, бесчестным. — Она дала слово Линской заставить сына своего непременно жениться на Юлии, но чтобы не произвести нового шума, просила всех к ней чрез несколько дней приехать и дать ей время переговорить с Элладием. Бедный Элладий, ничего не зная о происходящем, сидел тогда в комнате Марии, которой болезнь, прекратившись только на малое время, возобновилася с большею силою, и в коей замечали припадки, означавшие, что отец Марии вместе с кровию передал ей и свои болезни. Сухо встретила Графиня своего сына. Несколько времени хотела она сохранить холодную наружность, но, наконец, хладнокровие ее оставило, и она с жаром высказала Элладию все то, что было у ней на сердце: тщетно хотел бедный юноша оправдаться! Чем более он оправдывался, тем более казался ненавистным в глазах Лиодоровой, — особенно поражало ее отвращение его от женитьбы с Юлиею — Юлиею, им обесчещенною. То укоризны сыпалися за укоризнами, то с слезами на глазах, мать умоляла Элладия раскаянием и послушанием загладить свой проступок: то и другое попеременно раздирало душу Элладия; но он, чтя истину выше всех благ и бедствий подлунных, и сверх того руководимый каким-то тайным чувством, которого начало он боялся объяснить себе, Элладий оставался непреклонным. Целый день продолжалася сия битва; уже к вечеру, Графиня, оскорбленная Элладиевым упрямством, грозно приказала ему оставить ее в покое; уже он стремился к виновникам вероломного поступка, чтобы омыть в крови их свое злополучие, как вдруг необыкновенно увеличивающаяся болезнь Марии остановила его; целую ночь и следующий день она провела в страданиях, а на третий к утру стали даже отчаиваться в ее жизни. Обе ночи Элладий и мать его не смыкали глаз. Безмолвно злополучный юноша сидел у изголовья Марииной постели, дико устремив взоры на бледное лице ее, не принимая ни пищи, ни пития; каждый вздох ее, каждое движение отзывалися в душе его и производили дрожь во всем теле. ______________________ Утро разрешило страшную загадку: Добрынский — сие чудовищное явление в нравственном мире приял наконец мзду свою! Разбитый испуганными лошадьми, он получил смертельную рану и, находясь на смертном одре, открыл тайну свою, тайну ужасную. Он открыл, что Элладий был сын его — плод любви беззаконной, что терзаемый корыстолюбием, бояся улики ложному смирению, он не признавал его, наконец, что и Юлия была также его дочерью — злодей не страшился. "Прощение! Прощение!" завопил он пред последним издыханием, судорожно изгибаясь, и с кровию изрыгнул свою нечистую душу. Пораженные кончиною Добрынского, соучастники его злодеяния поспешили к Лиодоровой, с трепетом испрашивая у ней прощения и раскаиваясь во всех своих поступках. Но поздно, поздно весть сия достигла до дома графинина! Коварство людей, — гнев, почти проклятие той, которую Элладий почитал своею матерью, мучительная болезнь Марии — все это вместе сильно подействовало на слабые его от природы нервы; к тому же, вникая в самого себя, в неимоверное почти согласие людей вредить ему, он в самом себе, в своем самолюбии, в своей насмешливости находил причины людской к себе ненависти. Эта мысль приводила его в отчаяние и, наконец, повергла в сумасшествие. ______________________ Так погибнул сей юноша, которым бы некогда гордилось Отечество! Еще недавно я видел Элладия. Уже давно потух огонь в пламенных очах его; глубокая, тихая скорбь разливалася по лицу его; бледный, с ввалившимися щеками, с всклокоченною головою, сидел он, приклонив голову на грудь свою; ему до сих пор все чудится одр смертный Марии; часто из стиснутых уст вылетает вздох или тихо, раздирающим душу голосом, он повторяет: я невинен! ______________________ Картина моя дорисована*: какой будет удел ее? Философ не удостоит своего воззрения, она и не заслуживает взора любомудра возвышенного! Люди светские взглянут, найдут может быть некоторые черты на себя похожими и отвернутся от живописца, смеющего быть не подобострастным! Юные прелестницы не подарят меня улыбкою — я часто оскорблял их прихотливое самолюбие! ______________________ * Для любопытных прибавлю: Мария выздоровела — и вышла замуж. Лиодорова же не оставляет злополучного Элладия. Впервые опубликовано: альманах "Мнемозина". 1824. Ч. 2.
Владимир Фёдорович Одоевский, князь (1803-1869) — русский писатель, философ, музыковед и музыкальный критик, общественный деятель. Член-учредитель Русского географического общества. | ||
|