| ||
|
Принимаясь говорить о нашем издании, мы не знаем, должно ли нам прежде благодарить публику за благосклонное принятие оного, или извиняться почти в непростительной медлительности, с которою вышла последняя часть. Надобно признаться, что "Мнемозина" явилась в свет под созвездием, весьма неблагоприятным: при самом начале печатания два камня, приготовленные для литографирования картинок к 1-й части, лопнули; и хотя с большою поспешностию* были нарисованы вновь картинки, однако ж несмотря на то, задержали выход первой части; замедление оной повлекло за собою замедление и прочих частей; к этому же присоединилися другие обстоятельства, которые, как обыкновенно говорят, совсем не важны для публики, но весьма важны для издателей. Теперь, желая хотя некоторым образом вознаградить наших подписчиков за долгое, и судя по частым, присылаемым к нам требованиям, довольно нетерпеливое ожидание, мы увеличили IV часть почти в половину более противу прежних; не знаем, будет ли она поэтому лучше, но знаем, по крайней мере, что в свете толщина часто заменяет многие другие достоинства. ______________________ * И потому весьма неудачно. ______________________ Замечательно, что "Мнемозина" еще прежде своего выхода наделала много шума: одно название оной, помещенное в объявлении, заставило наших ученых людей ломать себе голову многие, очень многие добивалися, что такое Мнемозина; один из таковых философов, желая показать свою ученость, преважно спрашивал у издателей: "Мнемозина — не одна ли из фурий?"* другие, подобные сему, философы не могли постигнуть, каким образом издание в роде альманахов может быть в 4 тома. От таких судей нечего было ожидать доброго, и появление 1-й части "Мнемозины" подтвердило это заключение. ______________________ * Нужно ли говорить, что он смешивал Мнемозину с Немезидою. ______________________ Сперва наше издание слегка расшевелило маленькое самолюбие маленьких людей, почитающих себя великими; в последствии времени объявив войну почти всем русским журналам, почти всем старым предрассудкам*, — оно необходимо должно было навлечь на себя негодование преданных оным, должно было испытать всю силу смешного журнального мщения. Издатели предвидели это, знали участь, которая ожидает всякого, осмеливающегося издеваться над закоренелыми заблуждениями, и заранее презирали ничтожный крик самолюбивого невежества, которое, будучи довольно своим счастливым состоянием, не хочет и не может вообразить, что за тем кругом, которым оно себя ограничило, существуют какие-либо знания, какой-либо особенный образ суждения. Издатели, повторяю, презирали недоброжелательные о себе толки; главнейшая цель издания нашего была распространить несколько новых мыслей, блеснувших в Германии; обратить внимание русских читателей на предметы в России мало известные, по крайней мере, заставить говорить о них; положить пределы нашему пристрастию к французским теоретикам; наконец, показать, что еще не все предметы исчерпаны, что мы, отыскивая в чужих странах безделки для своих занятий, забываем о сокровищах, вблизи нас находящихся. И издатели "Мнемозины" могут похвалиться, что некоторым образом достигли своей цели; "Литературные листки", "Сын отечества", "Северный архив", нападая на "Мнемозину", списывали и теперь еще списывают из нее суждения о французской словесности, о необходимости народной поэзии; даже в "Литературных листках", "Мнемозина" заставила толковать о Шеллинге и Окене, хотя и наизворот; заставила журналистов говорить о немецких мыслителях так, что иногда подумаешь, будто бы наши критики в самом деле читали сих последних. Знак добрый! Может быть, недалеко уже то время, когда суждения, основанные на законах непременяемых, произведения, блистающие порядком и светлостию мыслей, займут место наших обыкновенных, пустых, сбивчивых журнальных теорий и литературных уродов; когда истина восторжествует над заблуждениями, и умолкнут наши ничтожные судии в науках. ______________________ * А что новость, какая бы она ни была, всегда находит порицателей, тому могут служить доказательством нелепые нападки на "Горе от ума", комедию Грибоедова, на произведение истинно делающее честь нашему времени, блистающее всею свежестию творческого вымысла; произведение, заслужившее уважение всех своих читателей, кроме некоторых привязчивых говорунов, которые, сами не имея способности производить, досадуют зачем другие ее имеют. ______________________ За дело ли принималися издатели "Мнемозины", о том пусть рассудят люди мыслящие; но, по крайней мере, мы делилися с читателями тем, что сами имели, делилися малым, конечно, но не хотели морочить публику наслышными знаниями; не поступали подобно тем, которые издают Горация, не зная латинских склонений, которые выдают себя за археологов и делают на каждом шагу ученические ошибки, оговариваясь пословицей: дело мастера боится, не поступали подобно тем, которые, заучив несколько страниц из Батте, подводят все то, что на глаза попадется, под свои условные правила. Наконец, да позволено будет нашему самолюбию сделать еще одно замечание: что мнения, которые мы желали распространить, не совершенно ложны, в том уверяет нас то, что ни одно из наших мнений не было опровергнуто, а что вместо того, наши противники прибегнули к обыкновенному орудию бессилия: они стали толковать о вреде от излишней учености; стали укорять нас в хвастовстве знаниями; одним словом, отвечали нам тоном, который обыкновенно употребляют простолюдины, говоря "мы люди неученые" — Верим! На сей год прекращаем наше издание, при благоприятнейших обстоятельствах может быть, возобновим его; и несмотря на все его недостатки, мы ласкаем себя надеждою, что люди мыслящие и истинно просвещенные, если и будут порицать нас за недостатки исполнения, то не похулят за намерение. Впрочем, зачем на прощанье ссориться и с теми из наших судей, которых уличаем в невежестве и закоснении; мир со всеми! В доказательство же нашей к ним благосклонности, посвящаем им нижеследующее предание: ОДИССЕЕВ КОНЬ(Посвящается многим судиям и некоторым читателям "Мнемозины") Вы верно знаете, друзья мои, милого простодушного Калликона! Знаете, каким слабоумием, истинно завидным в наше время, одарила его природа. Вы, верно, помните, что сделал он, захотевши предаться Морфею: как положил он под голову глиняный сосуд, как сосуд показался ему жестким и как чтобы сделать свое изголовье годным к употреблению, он вздумал набить его соломою. Про этого самого Калликона я нашел странное сказание в одной древней рукописи. Ученые комментаторы уверяют, что она подложная; но чего они не выдумают? Рукопись, вопреки всем этим господам, утверждает, что мой герой находился в числе тех воинов, которые были засажены стариком Одиссеем в деревянную лошадь пред Троею. Отяготев от даров Вакховых, Калликон беспечно потягивался на самом месте желудка в огромном чреве. "Как душно и темно теперь на свете", — говорил он своему товарищу... — Не век здесь быть — отвечал ему воин, придет время, и мы выйдем отсюда — приготовляй оружие. "Выйдем?., куда?" — На свет, в Трою! "И кто тебе сказал это", — возразил Калликон засмеявшись "я давно уже смотрел во все стороны и теперь твердо уверился, что и Греция и Троя и весь свет — все здесь, в этом желудке, что больше ничего не существует и существовать не может". Вы смеетесь, друзья мои, речи простодушного Калликона, но берегитесь! смотрите, как смех ваш расшевелил калликонов нашего времени, как грозно выглядывают они на вас из своих желудков, в которые спрятались с головой и ногами! Впервые опубликовано в альманахе "Мнемозина", 1825. Ч. 4.
Владимир Фёдорович Одоевский, князь (1803-1869) — русский писатель, философ, музыковед и музыкальный критик, общественный деятель. Член-учредитель Русского географического общества.
| ||
|