В.Ф. Одоевский
Об искусстве смотреть на художества по правилам Зульцера и Менгса

На главную

Произведения В.Ф. Одоевского


Соч. Ф. Милиции, перевод с итальянского Валериана Лангера. Петербург, 1827, in 8º 186 с.

Прежде нежели скажем что-либо о самой книге, нельзя не упомянуть о том, что она напечатана на счет Общества поощрения художеств, общества истинно благодетельного для русских художников. Желаем, чтобы такой пример не оставался без подражания: сколько есть книг полезных, необходимых для русских читателей, и между тем они не издаются — единственно за недостатком пособия!

Переводчик упомянутой книги г. Лангер есть один из отличных наших художников: его имя, имя знатока дела, ручается за верность перевода, а чистота сего последнего показывает в художнике и знание языка отечественного — новое замечательное достоинство.

Но если, с одной стороны, перевод и издание книги заслуживают совершенную похвалу, то с другой, к сожалению, нельзя сказать того же и об самом сочинении. Прежде всего остановило нас название: "Об искусстве смотреть на художества по правилам Зульцера и Менгса". Это заглавие не представляет никакого понятия, точно так же как и следующее: "Искусство слушать музыку по правилам такого-то". Правильнее было бы назвать книгу: "Приложение теорий Зульцера и Менгса к произведениям художеств". Но не будем останавливаться на названии. В предисловии переводчик говорит, что "Милиция судил о произведениях искусства по собственным своим чувствам и, руководствуясь природою, не был рабским поклонником предрассудков, заставляющих нередко писателей слепо вверяться чужим мнениям и увековечивать чужие ошибки". Это предуведомление нас обрадовало: человек, руководствующийся собственным внутренним чувством, всегда ближе к истине, нежели повторяющий чужие мнения. Но часто бывает, что, стремясь сбросить с себя оковы сих последних, мы все-таки не перестаем носить их. Примером тому может служить сам Милиция, как мы скоро увидим.

Приступ к делу очень счастлив: сочинитель начинает рассматриванием древних произведений ваяния, потом из сего рассматривания выводит свою теорию. Способ сей прекрасен в некотором отношении, ибо заставляет самого читателя рассуждать, а не верить на слово; но, к сожалению, сей способ не выдержан. Чрезвычайная сила мысли нужна для того, чтобы освободиться от всех прежде бывших своих и чужих суждений, и с душою, так сказать, девственною приступить к принятию впечатлений; еще более мыслящей силы нужно для того, чтобы при выгоде суждения из впечатлений уметь отличить в предмете то, что ему одному свойственно, от того, что ему обще с другими предметами. Иначе в первом случае способ сей не что иное будет, как обман бесполезный и даже вредный, ибо имеет вид откровенности; во втором: теория будет основана не на сущности предмета, а на случайных его принадлежностях; другими словами, теория будет справедлива только в некоторых отношениях. И та и другая ошибка находится в книге Милиции.

В отделении 1-м под названием "Ваяние", сочинитель рассматривает лучшие древние и новейшие статуи; но он описывает не впечатления, производимые ими на душу, а просто, вооруженный каким-то готовым, но читателю неизвестным мерилом, судит, хвалит и порицает сии статуи. Он говорит: "В такой-то статуе нет естественности; произведение Микеланджело холодны, манерны и пр.; эта голова не имеет благородства; это изображение не изящно; в сем произведении соединены все достоинства лучших остатков древности и пр. и пр." — все это прежде, нежели объяснено, что такое естественность? что значит холодность? что такое благородство? что такое изящество? в чем состоит достоинство древних статуй?

Рассмотрев таким образом несколько произведений ваяния, сочинитель говорит: "Постараемся извлечь из предыдущих замечаний некоторые правила, на которых должно основываться искусство смотреть на произведения художеств". Какой странный образ суждения! Сочинитель применял виденные им произведения к своим правилам, судил о сих произведениях по сим правилам; теперь из сего суда хочет извлечь те же самые правила. Это все равно, если бы судья, выслушивая подсудимого, из слов его хотел вывести законы, по коим он судится. Надлежало бы одно из двух: или, выведя правила из умозрения, применить их к произведениям искусства, или обратно: от впечатлений дойти до законов искусства*. В сочинении Милиции нет ни того, ни другого. Спросите у сочинителя: "На чем основывается ваше искусство смотреть на произведения художеств?" Сочинитель будет отвечать вам: на правилах. "Сии правила из чего выведены?" Из замечаний, сделанных над произведениями художества. "А сии замечания на чем основаны?" На тех же правилах. Вот коренная ошибка, общая всем системам, не на законах духа человеческого основанным! Загляните в любую теорию, написанную последователями Лагарпа и Батте, и везде найдете, что правила выведены из наблюдения произведений и что по сим правилам оцениваются те же произведения. Этой несообразности до сих пор еще не заметили защитники французской школы.

______________________

* Так написано сочинение Тика об изящных искусствах, переведенное на русский язык под названием "Размышления отшельника об искусстве и художниках".

______________________

Посмотрим же, какие правила вывел Милиция из своих замечаний:

"Главное действие всех вообще изящных искусств, основанных на рисунке, состоит в доставлении удовольствия зрению" (стр. 37).

По сему определению фейерверк, чистое письмо, хорошо сделанный стул, ключ и пр., все произведения природы будут произведениями изящных искусств, ибо также доставляют удовольствие зрению.

Но может быть автор под словом "удовольствие" разумеет что-нибудь такое, чем дополняется сие определение? — нимало.

"Удовольствие, — говорит он, — есть следствие приятного впечатления, производимого на наши органы". Это подтверждает выведенное нами следствие из его определения, ибо фейерверк, чистое письмо и пр. производят приятное впечатление на наши органы.

"Удовольствие будет тем сильнее, чем совершеннее предмет, производящий оное. Совершенством называем мы то, в чем нет по нашему мнению ни недостатка, ни излишества".

Согласны! Но что такое изящество? На чем основываясь, можем мы сказать: такой-то предмет не имеет ни недостатка, ни излишества. "На природе", — будут отвечать нам защитники сочинителя; но он сам вслед за тем говорит (стр. 38): "Природа не представляет ничего совершенно хорошего и ничего совершенно худого. В лучших произведениях ее всегда находятся (по понятию об изящном) некоторые недостатки или излишества, равно как и в самых худых некоторые хорошие части".

Если так, то как же определить, что такое совершенство или изящество?

"Выбор лучших частей, — отвечает сочинитель, — соглашение оных между собою и состав из них совершенного или изящного целого называется изящностью идеальною или также подражанием изящной природе". Сие последнее название кажется определеннее, ибо в выборе сем нет ничего вымышленного, но все взято из природы.

Но что же будет руководствовать в различении лучшей части природы от худшей? Вкус? Но сочинитель говорит (стр. 81): "Из наблюдения и размышлений происходит совершенство выбора, т.е. чистый вкус для произведения во всем лучшего выбора".

Но чем же оценить верность вкуса, ибо вкусы различны? Теми же правилами, которые выведены вкусом?

Нет! Внутреннее чувство не могло бы внушить Милиции такой несообразности: это только повторение чужого мнения, повторение, которое для многих обратилось в привычку. Доказательством тому, что эта нелепость противоречила внутреннему чувству самого сочинителя, приводим следующее место в его книге (стр. 40): "Весьма худо раскрашивать статуям глаза и делать их из эмали или серебра по примеру древних; раскрашивать же всю статую достойно еще более осуждения... Несправедливо, будто бы одна из главнейших целей изящных искусств состоит в обмане (illusion), т.е. в заставлении нас почитать предметы, изображенные искусством, действительно существующими".

Разберите смысл положения: "Изящные искусства суть подражание изящной природе", и вы найдете, что оно совершенно противоречит приведенному нами месту.

Не будем останавливаться на вопросе: где находится граница области изящного, и где начинается область неизящного в природе! а предположим себе существо, всеми признанное за изящное, одним словом, оживленную Венеру Медицейскую. В силу определения, подражание сему изящному произведению природы будет изящно.

Подражание какому-либо предмету есть приближение к оному; следственно:

Чем ближе будет произведение искусства к изящному произведению природы, тем будет совершеннее; следственно

Высочайшая степень изящества для произведения искусства есть та, на которой оно уравнится произведению природы; следственно

Высочайшая степень изящества состоит "в заставлении нас почитать предметы, изображенные искусством, действительно существующими".

Сего мало: в силу сих следствий, выведенных из определения, совершеннейшее представление живой, совершеннейшей красавицы будет вместе и изящнейшим произведением искусства. Посмотрим же: что в искусстве может точнее представить эту красавицу? — Мраморная статуя? — Нет, ибо цвет лица, тела, оттеняемый цветом волос, составляет, кроме форм, прелесть красавицы. Картина? — Нет, ибо красавица дышит, движется, а картина не имеет ни дыхания, ни движения.

"Конечно, — возразят нам, — искусство не может в совершенстве достигнуть природы; в ваянии искусство подражает только формам, в живописи цветам и формам природы".

Хорошо, но в изящном произведении природы соединены формы, и цвета, и движение, а, по предыдущему, точнейшее представление изящной природы есть изящнейшее произведение; из сего неминуемо следует, что статуя Венеры Медицейской будет изящнее, если вы ее раскрасите, если заставите ее шевелиться, даже говорить, если можно.

Может быть, найдутся люди, которые нам скажут: "Так! Если бы искусство могло представить природу во всем ее совершенстве, то, конечно, такое произведение было бы изящнейшим; но искусство этого сделать не может и потому довольствуется изображением частей природы".

Согласны и с этим, но скажите, что же в произведениях человека более всего приближается к сему образцу, соединяющему все части природы, изображающему ее в совершенстве? Что, если не раскрашенный автомат? Оставьте скульптуру, оставьте живопись — они могут изображать только части природы; старайтесь усовершенствовать то, что более всего приближается к соединению сих частей! Автомат, один автомат удовлетворяет сему требованию!

Самый закоренелый классик рассмеется такому заключению, выведенному из начала, по-видимому, столь естественного, но мы не виноваты в этом; сие заключение само собою истекает из сего начала. Этого мало: выводите из него следствия логически, и вы изгоните из области изящного не только скульптуру, живопись, но и драму, и стихотворный язык, даже правильное расположение частей речи; музыку или назовете невозможною, или все инструменты обратите в органчик, подражающий птичьему пению. Оставьте в покое и Аполлона Бельведерского, и Геркулеса Фарнезского и преклоните колено пред шахматного машиною! Любопытно было бы для истории духа человеческого рассмотреть, по какой причине в ученом мире от времен Аристотеля упомянутое начало, коим предписывается подражание природе, могло удержаться со всем собором нелепостей, на нем основанном.

Нет, Милиция! Изящество имеет какое-то другое основание. Это основание не в видимой внешней природе: оно в законах человеческого духа. И природа управляется ими — так! Но она выражает их совершенно только в бесконечной совокупности своих творений: ни одно частное никогда не возвысится до произведений мысли, до сих божественных идеалов, в коих ясно сияет вся гордость человеческой самобытности!

Остальная часть книги Милиции наполнена замечаниями о живописи, архитектуре и гравировании, носящими на себе признаки своего ложного основания.

Несмотря на то, книга сия может быть весьма полезна для русской публики, представляя много предметов для размышления. Если переводчик имел целию обратить внимание русских читателей на предметы, им вовсе чуждые, или, по крайней мере новые, то уверяем его в возможности успеха. Ту же цель предполагали себе и мы в статье нашей: едва ли можно искать чего другого в настоящем состоянии отечественной словесности.


Впервые опубликовано: Московский вестник. 1827. Ч. 4. № 16.

Владимир Фёдорович Одоевский, князь (1803-1869) — русский писатель, философ, музыковед и музыкальный критик, общественный деятель. Член-учредитель Русского географического общества.



На главную

Произведения В.Ф. Одоевского

Монастыри и храмы Северо-запада