| ||
|
Во всех формах человеческой деятельности элемент привычки играет очень видную роль. Нет, конечно, нужды много распространяться об этом, пока разумеются простейшие формы этой деятельности. Такие акты,как ходьба, глазомер, игра на фортепьяно, вязание чулок, множество других работ и точно так же разговор на иностранном языке*, правильное согласование слов в речи, простейшие математические выкладки и многие другие ежедневные действия каждого человека обратились уже в привычку, хотя первоначально ему нужно было употребить много труда и времени, чтобы научиться всему этому. Рядом с этим можно привести много других примеров, свидетельствующих о великой важности привычки, оказавшей значительное влияние на изменение органических условий, обыкновенно признаваемых неизбежными и общими для всех людей. Так, чистый воздух составляет естественную потребность каждого человека, и всякий входящий со свежего воздуха в помещение с душным, испорченным воздухом сразу чувствует себя нехорошо. В крайнем случае возможно даже головокружение, удушье и т.п. Но с течением времени человек привыкает к этому неприятному ощущению, не чувствует тягости дурного воздуха, хотя при этом опасность медленной отравы вовсе не прекращается. Развитие многих болезней поддерживается этой привычкой. При таком состоянии организма, вполне свыкшегося с заразой дурным воздухом, резкий переход к чистому воздуху может принести вред вместо пользы. Привычка имеет свои права. "Жители нездоровых местностей, — говорит Кабанис, — не всегда чувствуют себя лучше в более здоровом климате: люди, страдающие одышкой, которым может быть полезен вообще только чистый воздух, тем не менее могут иногда чувствовать необходимость в густом и тяжелом воздухе, к которому они привыкли; в таком случае более живой воздух может усилить у них одышку и причинить жестокие припадки ее. Наконец, неоднократно замечалось, что преступники, вышедши здоровыми и крепкими из смрадных темниц, в которых они содержались за свои преступления, становились больны, чахли на свежем воздухе и получали снова своё здоровье только тогда, когда новые преступления возвращали их снова в прежнее жилище"**. Такой исход может казаться совершенно невероятным; но надо принять в расчет то, что хороший, здоровый воздух не есть чистый кислород, а смесь его с другими газами. Животные, дышавшие одним кислородом, единственно нужным для дыхания, необыкновенно оживлялись на время и затем скоро истомлялись от чрезмерного возбуждения внутренних процессов. Таким образом, организм приспособлен к воздействию на него только не вполне чистого кислорода, а потому совершенно возможно, что после продолжительного пребывания в дурном воздухе организм привыкнет переносить только эту степень разрежения кислорода и не будет в силах, по крайней мере в первое время, перенести сильного возбуждения более чистого воздуха. Точно так же сказывается привычка переносить недостаточность пищи. Истощение организма голодом гораздо чувствительнее для того, кто не привык отказывать себе в достаточном питании. Напротив того, человек, вынужденный поддерживать свою жизнь незначительными приемами пищи, гораздо дольше и мужественнее переносит страдания голода. Курение табака, как и употребление других наркотических веществ, также должно вызывать изменения в организме. Начинающий курить испытывает на себе все дурные влияния нового возбуждения. Головокружения, тошнота и проч. дают чувствовать и вред, и силу действия курения, и, однако, с течением времени организм приспособляется, привыкает к этому действию, так что курение делается необходимостью и потребностью для привыкшего к нему человека. Даже к яду (как, например, к мышьяку) организм может привыкнуть. ______________________ * Доктор Ливингстон говорит, что, прибыв на английский корабль после долгих странствий по Африке, он едва мог объясняться по-английски. Конечно, говорит он, я знал еще язык, но с трудом приискивал слова. Оставляя родину, я не имел в виду когда-либо возвратиться и занимался только африканскими языками; не удивительно, что я почти разучился говорить на родном языке.
______________________ Нетрудно заметить, что точно так же и в сфере духовных явлений привычка имеет большое значение. Образ действий человека в будничных обстоятельствах всего чаще определяется привычкой. Распределение дня, род занятий, общество и развлечения, которых мы ищем, обстановка — все это, первоначально образовавшись вследствие каких-нибудь органических или разумных причин, с течением времени складывается в привычки и поддерживается как таковое даже и по прекращении породивших их причин. Человек по привычке думает известным образом, т.е. признает известные доводы, считает такие или иные основания справедливыми, видит предметы с одной какой-нибудь точки зрения, охотнее замечает одни стороны явлений, не давая значения другим, и т.д. Он привязывается к людям, к тому или иному комфорту, держится того или иного заблуждения и не скоро изменяет этим привычным спутникам. Как трудно бывает человеку перестать симпатизировать и верить известным людям или идеям, как трудно стать строгим к своему любимцу, которого мы привыкли баловать! Если мы станем разбирать нравственные действия добрых и честных людей, то точно так же увидим, что они чаще всего руководятся привычкой. Всякая попытка возвести к одному руководящему принципу их побуждения чаще всего оказывается односторонней. Ни эгоизм, ни симпатические движения, ни разумность не охватывают вполне всех побуждений человека. Прежде чем человек станет способен рассуждать зрело и основательно, чтобы выработать себе нравственные понятия, найти основание для оценки действий, он уже отвращается от одних действий и одобряет другие. У людей, стоящих на очень низкой ступени развития, нет и не может быть нравственных понятий, но уже есть обычаи, поверья, поговорки, в которых выражается мораль, выведенная из повседневной деятельности большинства, а последняя большей частью определяется далеко не разумными причинами. История заметила, что у людей, живущих охотой и рыболовством, нравственные требования ограничиваются мужеством, верностью, благодарностью, потом является признание прав собственности и уже позже выступает еще одно требование — уважение личности. Существование этого привычного элемента в сфере нравственных поступков человека производит то, что мы, не довольствуясь зрелыми нравственными понятиями, желаем видеть в воспитанном человеке и существование привычки жить сообразно с этими понятиями. Различение этих двух сторон может казаться искусственностью; но раздвоенность такого рода встречается весьма часто в действительности, и беспрестанно приходится замечать, что человек сознательно не сделал бы того, что он делает по привычке. И последняя, привычная деятельность вовсе не ничтожна по своему объему; она наполняет почти всю жизнь человека, потому что, помимо непривычки большинства к сознательной жизни, невозможно и требовать, чтобы человек постоянно обдумывал свои действия и проверял их в своей совести. Часто на это нет времени и не ждут обстоятельства, и человеку поневоле приходится, только сделав дело, обсудить его. Мало того, в некоторых случаях мы прямо осудили бы раздумье и колебание. Плохо, если человек задумывается, остаться ли ему честным, помочь ли ближнему и т.п. В исключительных случаях по своей важности или по необычайности раздумье вполне законно и необходимо. Справедливо, что чем более разумно поступает человек, тем лучше, но затем все-таки останется много действий, где разумная деятельность уступит место привычной. Так как образование нравственных понятий составляет достояние более зрелого возраста, то вся забота первоначального воспитания должна быть обращена главным образом на образование нравственных привычек. Этот путь вполне соответствует естественному образованию нравственной натуры человека. Привычки всегда предшествуют сознательному отношению к своим поступкам, и эта Последовательность повторяется в развитии как отдельных личностей, так и обществ и народов. Чрезвычайно громадная роль привычки во всех действиях человека, признание которой породило нашу народную поговорку: привычка — вторая натура, давно уже была замечена мыслителями и педагогами. Значение, которое они придавали воспитанию привычек, разделило их на два лагеря. Локк, признав, что душа может усваивать привычки, объяснял ими почти все душевные явления и хотел основать все воспитание на привычке. Противники ее видели в ней оковы, наложенные на свободное проявление человека, тормоз, задерживающий развитие; привычка приводит к неподвижности, косности, рутинности. Руссо прямо говорил, что он желает, чтобы его Эмиль не имел никакой привычки. Кант замечал в привычке отсутствие сознания и относился к ней с презрением. Но, заметим кстати, жизнь самого Канта, как она рассказывается его биографами, совершалась совершенно регулярно, и он мог на себе испытать всю силу привычки. Он родился и всю жизнь прожил в Кенигсберге. Ежедневно, зимой и летом, он вставал в 5 ч утра, выпивал чашку чаю, выкуривал трубку и собирался с мыслями для предстоящей лекции. Возвратясь с лекции, он садился за стол и работал до 12 ч 45 мин. Окончив занятия, он одевался к обеду, выпивал стакан вина и поджидал гостей. "Он никогда не обедал один, — рассказывает Эл. Реньо, — завтракать, напротив, он так привык в уединении, что, когда однажды один из его друзей зашел к нему утром в намерении позавтракать с ним, Кант совершенно растерялся и кончил тем, что попросил своего друга поместиться таким образом, чтобы последнего не было видно, потому что уже полвека он никогда не видел возле себя во время утреннего чая ни одной живой души. Обедать, однако же, он не мог один; постоянно заботился он пригласить двух-трех друзей, и когда однажды один из приглашенных не явился, то он послал слугу пригласить с улицы к своему столу первого встречного". Так же сложилась и вся его жизнь. Ввиду мнений против воспитания привычек следует сказать, что опасный пункт здесь вовсе не в самой привычке, а в том самообольщении, с которым человек относится ко всему своему нравственному достоянию. Трудно было бы в самом деле отказаться вовсе от привычек. Если бы человек разучился делать, что ему стало уже привычно, то он сделался бы не умнее малого ребенка и все, что им делается теперь так просто, пришлось бы обдумывать, пробовать и с величайшим трудом добиваться того, чтобы опять прийти в прежнее состояние. Вопрос сводится к экономии труда и времени, и поэтому отказываться от привычки было бы нерасчетливо. Но совершенно справедливо, что иной человек охотнее будет держаться привычного, а потому более легкого способа действий и уклонится от самостоятельной разработки, от употребления своих активных сил. Человек легко может чувствовать вкус к недеятельности, дорожить ею как комфортом и может дойти до такого состояния, что сочтет своим врагом всякого, кто захочет попытаться расшевелить его уснувшее сознание. История немало представляет таких примеров. Масса всегда привязана к своим заблуждениям и неохотно допускает заменить их. Невежественный народ воздвигает гонения против учителей и дорого оплачивает за высокомерие к их верованиям, обрядам, обычаям. Вспомните смерть Сократа и многих других учителей народа. Но и более мыслящая часть общества, доверяющая разуму, нелегко оставляет свои привычные заблуждения. "Свойства человека таковы, — говорит Дрепэр, — что еще долго после того, как он заметит неверность преобладающих вокруг него понятий, он боится открыто освободиться из-под их власти и, вынуждаемый силой обстоятельств, живет лицемером, одобряя наружно то, что отвергает его личный рассудок. Когда народ вступает в этот период, то подобный образ действий становится до того общим, что лицемерие, можно сказать, организуется в систему. Иногда в этом плачевном состоянии живут целые общества"*. Это обстоятельство, конечно, свидетельствует о том, что контроль ума не производит немедленного улучшения нравственности людей; прогресс этого рода совершается медленно, сопровождается борьбой, попытками всякого рода сделок с совестью, примирением противоречий и проч. Но это нисколько не доказывает отсутствия прогресса, которое может прийти на мысль наблюдателю — современнику такой эпохи. Оно указывает только на необходимость обратить внимание на воспитание воли вместе с образованием ума. Руссо вследствие именно такого сознания говорил о своем желании уединить своего Эмиля от влияния общества, чтобы он не увлекался страстями и предрассудками людей и был способен чувствовать своим сердцем и мыслить своей головой, чтобы его собственный разум управлял его решениями. "Все дело в том, чтобы не испортить естественного человека приурочиванием его к общественной жизни". С этим желанием, конечно, нельзя не согласиться, но едва ли уединением человека от общества и людей можно сего достигнуть. ______________________ * История умственного развития Европы, т. I, с. 46. ______________________ В физиологическом отношении привычка есть усвоенный рефлекс. Действие, требовавшее первоначально обсуждения, попыток и решимости, при частом повторении обращается в машинальное, рефлективное, совершаемое без всякого напряжения сознания. Такие рефлексы могут быть и приобретенными, и определяемыми самой организацией. Человек вместе с тем обладает способностью, если намеренно следить за собой, задержать рефлекс и произвольно направить движение в ту или иную сторону. Вы рефлективно вздрогнете при неожиданном стуке, но можете остаться спокойны,. если будете ожидать его, хотя бы самый стук был и не слабее того, который так испугал вас в первый раз. То же самое повторяется во всей области невольных и привычных движений. "Если человек приготовлен к какому-нибудь внешнему влиянию на его чувства, то независимо от окончательного эффекта этого влияния в нем всегда родится противодействие этому влиянию"*. Но искусство управления этим противодействием образуется воспитанием. Чем ниже духовное развитие человека, тем более он податлив влияниям, невольнее и скорее проявляет волнующие его чувства. Напротив того, умение быть настороже своих чувств, способность управлять своими действиями, вызываемыми ими, всегда служат признаком нравственной силы человека. Наше уважение обращается на того, кто постоянно владеет собой, может переломить влечение действовать бессознательно, невольно или по привычке. Оттого плаксивость, раздражительность, неумеренная радость, горе, разбалтываемое всем, — все эти невольные, несдержанные проявления помимо содержания их роняют человека в наших глазах. Привычки совершенно необходимы в нашей будничной жизни; но, чтобы они не служили помехой, когда человеку настоит надобность выйти из обычной колеи, надо заранее озаботиться развитием его ума и воспитанием его воли. ______________________ * Сеченов И.М. Рефлексы головного мозга. СПб., 1866, с. 19. ______________________ Придя таким образом к тому, что воспитание вместе с образованием ума не должно брезгать приобретением привычек, мы должны задать себе вопрос о том, какие же привычки должны войти в планы воспитания. Надо сказать правду, что чем прямее ставится этот вопрос, тем труднее на него ответить. Если образование привычек определяется свойствами нервной системы, то их содержание вполне зависит от впечатлений окружающей жизни, повторяющихся с неизменной правильностью. Оттого с изменением обстановки, при прочих одинаковых условиях, меняются и привычки, желаемые и признаваемые законными в кругу людей. Экономия труда или времени производится во имя одного и в ущерб другим. Оценка того и другого зависит часто от времени выдвигающихся нравственных требований. Невозможность определить будущие условия, среди которых придется жить нашим питомцам, и вызывает ту осторожность, с которой приходится отвечать на вопрос, какие привычки следует поддерживать. Конечно, для решения его возможна и другая точка зрения. Отказавшись соображать воспитание с течением жизни, можно обратиться за разрешением вопроса к изучению натуры воспитуемых. Такое обращение вполне правильно и потому желательно. Но справка в науке возможна в одном только смысле: какие привычки, способности и силы развиваются в человеке естсственным образом, в силу органических требований самой натуры, и как они развертываются и развиваются, чтобы помощь, которую человек намерен предложить природе, не была медвежьей услугой. Но чем сильнее у человека готовность руководиться наукой, тем более затруднений встречает он при своих попытках найти абсолютную формулу. Наука не решает вопроса гуртовым образом, а только применительно к индивидуальным свойствам каждого отдельного лица. Следовательно, вывод один: наблюдайте, изучайте, думайте. Но если невозможно указать ту окончательную форму, в которую должен вылиться будущий человек, то все-таки воспитателю остается забота дать в руки своего питомца средства определиться самостоятельно впоследствии, при большей зрелости и жизненном опыте. Наблюдательность, способность мыслить, интерес к знанию, трудолюбие, твердость воли, любовь к ближнему составляют задачи воспитания, подготовляющего человека к самостоятельной выработке своего характера в течение всей его жизни. Работа воспитателя при этом ограничивается развитием способностей, предоставляя употребление их самодеятельности питомца. Интересуясь развитием в нем трудолюбия, воспитатель оставляет ему выбор занятий и помогает в работе только советом более опытного человека. Дорожа симпатичными инстинктами, он не должен навязывать ему друзей, руководить проявлениями чувства и т.п. Будя мысль, он ставит ему вопросы, не давая и даже не подсказывая ответов. Одним словом, для него важнее привычка трудиться мыслить, любить в обширном смысле слова, чем приуроченье именно к известной деятельности, сообщение определенных выводов научных и практической жизни, привязанность к своим идолам и т.д. Чтобы дать возможность выбирать, воспитатель должен не стеснять своего питомца в свободном проявлении своих инстинктов и в то же время открыть ему запас, из которого можно было бы сделать выбор. Поэтому вместо приискания подростка, — к чему у нас часто прибегают, особенно там, где ребенок в своей семье не имеет сверстников, — лучше пускать его туда, где собирается много детей (в детских и общественных садах). Точно так же важно, чтобы в раннем возрасте ребенок сам выбирал себе игры, занятия и т.д. Наблюдательный воспитатель должен зорко присматриваться, как проявляется ребенок, и помогать его естественному развитию облегчением возможности упражнения своих способностей. Такова наиболее научная постановка вопроса. Чем чаще и охотнее будут повторяться одни и те же занятия, тем сильнее привыкнет к ним дитя. Чем чаще на него действуют те или другие впечатления, тем скорее он свыкнется с ними, почувствует в них потребность, будет отзывчивее к ним. Склад жизни, пример окружающих, все, что непосредственным, так сказать, неизбежным образом, наталкивает его на известный род действий, воспитывает гораздо сильнее всякой морали и проповеди. Трудовая жизнь семьи, проистекающая от нужды ли, от привычки ли, наложит свою печать на дитя и сделает ненужным увещание его трудиться из какого-нибудь придуманного побуждения. Путь этого воздействия, в сущности, тот же, как и путь образования приобретенных рефлексов. Сперва действие определяется произвольным выбором: охотой, подражанием, необходимостью и т.д. Повторяясь беспрестанно, действие становится ежедневным, привычным, обращается в потребность. Воспитатель, желающий образования привычек у питомца, должен действовать таким же образом. В первом периоде желательно возбудить в питомце решимость поступать известным образом, во втором — постоянная поддержка этой решимости. Затруднительность указания тех привычек, развитие которых может быть признано бесспорно обязательным для воспитателя, видоизменяет и нашу задачу. Мы постараемся ограничиться самым существенным, останавливаясь на тех привычках, которые, как нам кажется, прочнее сохраняют равновесие среди колеблющихся требований различных эпох, или же, не имея за собой векового прошлого, выдвинулись наиболее очевидным образом с изменившимися условиями нашей жизни. Сюда относятся: привычка к наблюдательности и труду, правдивость, власть над своими чувствами, энергия воли и проч. Несмотря на эти указания, воспитателю на практике останется еще широкое поле для самостоятельного наблюдения, обсуждения своих мер и т.д. Такова участь всех педагогических указаний, что они большей частью не способны непосредственно облегчить труд воспитателя в частных случаях его практики, а служат к просветлению его понимания вообще, дают ему силы для лучшего уразумения тех наблюдений и опыта, которые он приобретает в своей ежедневной практике. Прежде всего мы укажем влияния, вообще действующие на образование характера. В ряду причин, производящих в человеке те или иные взгляды, есть много таких, которые действуют на него не прямым образом, а внося в общество известную мысль, обычай и т.д. Это причины, так сказать, общие. Беспрестанные столкновения с другими людьми знакомят человека с господствующими в обществе мнениями, страстями, идеалами, вкусами, стремлениями. Большей частью ему приходится быть не только равнодушным наблюдателем, но и действующим лицом. Чаще всего человек втягивается в эту колею с самых ранних лет, благодаря как невольной тяге к подражанию, так и старанию взрослых ввести детей по возможности скорее в обрядную жизнь общества. Наши дети делают визиты, ходят с поздравлениями, шаркают ножками и проч. и проч. Точно так же пассивно воспринимаются мнения, взгляды, поверья, весь вращающийся в обществе умственный капитал и житейская мудрость. У каждого человека не все его взгляды вырабатываются самостоятельно, у каждого найдется немало таких, которые он усвоил себе по привычке, беспрестанно слыша около себя повторение ходячих мнений, всеми признанных за бесспорные, и к которым у него никогда не являлось охоты приложить критику. Безапелляционное признание таких традиционных взглядов приводит к тому, что, как свидетельствует Джон Кэмпбель, лица, обреченные на сожжение при жертвоприношениях весьма редко бегают для спасения своей жизни. Предрассудок, запрещающий всякое уклонение от своей участи, так силен, что он подавляет инстинкт самосохранения и материнскую любовь. Иногда зародившееся сомнение будит анализ, человек начинает вдумываться, видеть несостоятельность своего недавнего мнения и, дойдя до этого, все-таки держится его не ради разумности, а по сознанию трудности борьбы и т.д. Это влияние сожительства в широком смысле слова производит целый ряд хорошо знакомых каждому явлений, и признание его породило тот взгляд на великих людей, по которому они признаются только выразителями своего времени, своего общества. "Великие люди, — говорит Эмерсон, — скорее отличаются своей высотой и обширностью, нежели оригинальностью. Если мы станем требовать такой оригинальности, которая, подобно пауку, выплетала бы ткань из собственной внутренности или открыла бы свойство глины, вымыслила кирпичи и тогда бы уж построила дом, то ни один великий человек не окажется оригинальным". Влияние, указанное нами выше, можно проследить, идя далее, в образовании своих типов в каждом из более мелких разделений общества. Вспомните Чичикова, Большова с Подхалюзиным, Молотова, Беловодову. Потом, идя еще далее и спускаясь в семью и тесный круг друзей, заметим, что оно продолжается и здесь; так, слабонервные женщины (и не они одни) невольно принимают мимику людей, энергически и сильно воплощающих свои идеи. Почерки мужа и жены делаются сходными через несколько лет сожительства, хотя вначале были совершенно различны; между супругами образуется некоторое сходство в мимике. В обществе заик дитя часто делается само заикой. Этим влиянием отчасти объясняется появление повальных душевных болезней. Самые сильные умы не остаются вне этого воздействия на их понятия господствующих в обществе взглядов, страстей и стремлений. Кеплер долго верил во влияние небесных светил на события всякого рода, и в одном из своих писем он прилагал свои начала к определению судьбы сына своего учителя Мэстлина (см. биографию его, составленную Бертраном). Такие черты можно найти в характере многих писателей и общеизвестных личностей, обладавших, по-видимому, наиболее самостоятельными умственными средствами. Дети по своему возрасту еще не имеют сил относиться сознательно к явлениям жизни. В их складывающийся характер многое входит путем влияния всей окружающей обстановки с ежедневной моралью, правилами, приемами действий, заботами. В это-то время и кладется основание нравственным привычкам, которые служат исходной точкой для дальнейшей самостоятельной выработки симпатий и убеждений человека. Ожидания общества, что школа воспитает молодое поколение, легко могут не сбыться, если его собственные нравы не удовлетворяют тем требованиям, которые оно предъявляет школе. По крайней мере большинство не укатится далеко от яблони и сохранит в себе семя отцовских недостатков для передачи его внукам. Поэтому самый действительный прием воспитания для массы есть переработка своих нравов, самовоспитание*. ______________________ * В Америке школы большей частью отказываются от воспитания, ограничиваясь одним образованием. ______________________ К этому выводу неизбежно приходится возвращаться каждый раз, когда является охота взглянуть на дело глубже, заняться исследованием причин, определяющих тот или иной склад характера человека. Самовоспитание взрослого общества есть лучшая воспитательная школа молодости, освобождающая от бесплодной и нелегкой борьбы с детьми, к которой часто сводится теперь их воспитание. Такие реформы, как крестьянская и судебная, вносящие в жизнь общества новые условия, порождающие новые нравственные понятия, оказывают большое влияние на ведение воспитательного дела в учебно-воспитательных заведениях. Далее следует указать влияние условий жизни на образование распространенных в обществе понятий о различных нравственных вопросах. Понятно, что люди, пользующиеся различными удобствами жизни, будут относиться к нарушениям нравственных требований совести с различной степенью строгости. Допускаемое или извиняемое обстоятельствами одними покажется другим тяжким делом. Вопрос в том, насколько часто условия жизни заставляли человека подавлять в себе внушения совести и сделали для него привычным тот или иной способ действия. Дикарь под гнетом нужды продает в рабство детей, которые не могут помочь ему снискать средства пропитания. Северный индеец, отправляясь со своим племенем в странствие, оставляет беспомощных стариков на месте, снабдив их небольшим запасом провизии и обрекая на неизбежную смерть. Со слезами расстаются дети с родителями, и часто последние выпрашивают себе как милости немедленного лишения жизни. Точно так же там, где рабочая сила человека приобретает цену, поступают с женщинами. Бесплодная женщина у негров предается поруганию и часто бывает вынуждена на самоубийство. Индейцы прогоняют от себя таких жен или обращают в служанок. Джон Кэмпбель говорит о распространенном у индейцев обычае убивать новорожденных дочерей. Матери относятся к убийству своих детей с поразительной апатией: они не чувствуют ни малейшего угрызения совести. Наши мужья требуют этого, говорят они, да и как, в самом деле, прокормить такое большое семейство*. ______________________ * См.: Всемирные путешествия. СПб., 1867, вып. 21. ______________________ В наших обществах подобные проявления повторяются не так часто, хотя, помнится, с год тому назад мы читали в газетах о матери, заведшей свое дитя в лес и бросившей его там по невозможности прокармливать его своими средствами. Таким образом, и теперь бедность кладет свою печать на нравы людей. Необразованность, суеверие со всеми его хорошо известными последствиями, неподвижность служат и теперь почти повсеместным спутником даже трудовой бедности. Тяжелый труд, плохо гарантирующий удовлетворение самых скромных требований, всего чаще отупляет человека и заставляет его искать отдыха или в праздности, или в грубых развлечениях. О воспитании детей при таких обстоятельствах едва ли может быть речь. Беззащитные, чаще всего дети, служат предметом, на котором срывается всякое озлобление и неудача. Каждый шаг ребенка, который вызывает необходимость надзора за ним, оплачивается или бранью, или побоями. Ребенок расшалился, расплакался, полез куда не следовало, мать беспокоится и бьет его. Такое обращение не может развивать особенную мягкость нрава и при небольших задатках зарождает жестокость. Вспомните процесс умецкой девочки 15 лет, вынужденной обращением с ней ее родителей на неоднократные поджоги. Обвинительная власть сочла своей обязанностью привлечь к ответственности не одну преступницу, но и родителей, доведших ее до такого озлобления. Мне самому не раз случалось видеть летом подобное обращение с детьми в семье моих дачных хозяев. Мальчик лет 8 — 9 проходил через школу частых наказаний его вовсе не злой матери. Каждый день по нескольку раз его били, драли за уши и за волосы, причем он кричал благим матом. Раз его маленькая сестренка, еще моложе его годами, закапризничала, и мать делала ей выговор. "Эх, я бы тебя выпорол, — сказал мальчишка, — задал бы десяточек горяченьких". Он тотчас же сорвал хлыст, очистил его и стал с наслаждением стегать землю, отсчитывая до десяти. "А вот тебе и одиннадцатая на придачу", — окончил он. Вкус к жестокости, заметим кстати, развивается грубым обращением как людей между собой, так и с животными. Подобная школа вместе с другими причинами, по свидетельству Курбского, воспитала Иоанна Грозного. Оставшись сиротою, он попал в руки бояр, которые всячески угождали ему. Двенадцати лет он начал проливать кровь бессловесных, не встречая осуждения или запрещения со стороны своих воспитателей. Достигнув 15-летнего возраста, он собрал "четы юных около себя детей по стогнам и торжищая начал на конех с ними ездити и всенародных человеков, мужей и жен, бита и грабити, скачуще и бегающе всюду не благочиние"*. ______________________ * В этих видах было бы недурно удерживать воспитанников от слишком усердного набирания коллекций насекомых, рекомендуя, поймав экземпляр для наблюдения, выпускать его на свободу по мере ненадобности. ______________________ Понятно, что жизнь, едва удовлетворяющая первым скудным потребностям, должна была возбуждать в людях охоту искать лучшего. Это стремление улучшить свое материальное благосостояние проходит через всю историю и породило неустанную борьбу сперва человека с природой, а потом и людей между собой. Насколько борьба с природой — или возбуждающая энергию ума и воли, или гнетущая и пугающая фантазию, — насколько эта борьба отражается в складе народного характера, мы повторять здесь не станем, отсылая читателей к труду Бокля*. Но и перейдя в сферу настоящего положения вещей, мы найдем ту же борьбу человека как с природой, так и с условиями жизни, исторически созданными человечеством. Личным интересам трудящегося человека беспрестанно приходится сталкиваться с интересами других рабочих. Ищущий заработка при малейшей конкуренции понижает задельную плату, чтобы не остаться без куска хлеба. Став в зависимость от предпринимателя-капиталиста, рабочий в какой бы то ни было сфере труда встретит много случаев, когда от него потребуется много выносливости ко всяким подслуживаниям, оскорблениям и т.п. Иногда приходится идти далее и заниматься происками, шпионством, плутовством, чтобы заручиться верным местом, став приятным или нужным тому, от кого зависит дать нам работу. Такое же столкновение личных интересов встречается и в других сферах деятельности, во имя чего бы ни пришлось бороться человеку. Литератор, художник, актер, политик, педагог — каждый, кто чем-нибудь занимается, неминуемо вступает в борьбу с теми, кто становится поперек его дороги. Даже в сфере, наиболее далекой от материальных или умственных интересов, идет та же борьба: высокое положение в обществе, определившееся происхождением, порождает честолюбивые заботы, заставляющие встречать недружелюбно всякого соперника. ______________________ * Опыт приложения взгляда Бокля к русской истории читатель может найти в ст. Шапова, напечатанных в "Деле" за 1867 г. ______________________ Характер этой борьбы может быть весьма различен, смотря по личным качествам лиц, участвующих в ней, по их взаимным отношениям, положению в обществе, численности сторонников, предмета борьбы и проч. Жизненные столкновения Роберта Овена, Линкольна, мелкого чиновника, школьного учителя и т.д. не похожи друг на друга. Какова бы борьба эта ни была, она во всяком случае знакомит человека с людскими деяниями, вырабатывает новые взгляды на свои обязанности, образ действий, принудит сделать уступки в прежних мнениях и т.д., одним словом, она не пройдет бесследно. Ей принадлежит право сообщать последнюю редакцию того общественного культа, который отец стремится передать своим детям. Впечатления, пережитые последним поколением, еще так свежи, что им дается большая вера сравнительно с давно минувшим опытом. Изучение этой атмосферы будничных взглядов разных групп общества очень важно для воспитателя. Ею объясняется большая часть душевного достояния, приобретаемого молодым поколением на первых порах в родной семье. Часто человек не расстается с этим наследством во всю жизнь, несмотря ни на анализ, ни на уроки жизни. Зная те опасности, каким подвергается характер человека, поставленного в известные условия, он, может, быть, останется настороже, чтобы мало-помалу невольно не стать таким, каким не может одобрить его совесть. Эта осторожность, чуткость к опасности тем более обязательны, что оберегая себя, человек тем самым бережет молодое поколение. А уберечься от подобных опасностей возможно только тогда, когда отчетливо сознаешь все влияния, каким может подлежать наше убеждение, когда знаешь все скользкие пункты, на которых легко оступиться. Поэтому-то нам кажется таким важным изучение того пути, каким образуется эта мораль, определяющая привычную, ежедневную деятельность человека. Как бы ни хотелось воспитателю сделать своих питомцев разумно сознательными существами, чтобы каждый шаг их определялся доводами разума, такое желание едва ли может вполне осуществиться. Чем большую область отмежует себе разум, тем лучше, успешнее было бы ведено воспитание. Но во всяком случае в ежедневных обстоятельствах жизни его действия будут определяться привычкой, подвергаемой, может быть, критике, но все-таки привычкой, и пренебрежение этой стороной воспитания будет педагогической ошибкой. Переходя опять к указанию тех условий, которые вырабатывают те или иные нравы людей, мы остановимся на двух наиболее интересных чертах: человеколюбии и самообладании. Опять-таки и здесь, как и прежде, мы будем говорить о возможности, о наибольшей вероятности образования таких или иных черт характера, а не об их непременном осуществлении. Там, где действует одновременно много причин, всегда следует ожидать больших или меньших уклонений от того, что предсказывает рассуждение. "Человек, живущий в довольстве, — говорит Адам Смит, — имеет больше досуга обратить внимание на нужды прочих людей, а человек, более других подверженный житейским невзгодам, легче привыкает к господству над самим собою"*. Чем более приходится переносить лишений, завоевывать себе каждое улучшение в своем положении, тем более воспитывается мужество, сила характера, необходимая для подавления назойливо заявляющих о себе требований, за невозможностью всегда удовлетворить их. Вместе с тем, проходя через опасные столкновения, человек часто должен бывает заглушать голос человеколюбия и с каждым разом делается все более и более равнодушным к его указаниям. Человек, еще не дошедший до такого состояния, в решительные минуты борьбы, когда от него требуется смелый шаг, под влиянием внушений человеколюбия колеблется, отступается, страшится быть причиной несчастья своего врага. Напротив, человек, привыкший к самообладанию, не бледнеет перед опасностью, смело идет на борьбу и в это время весьма часто оставляет без внимания требования человеколюбия и справедливости ради других интересов. Опасности, сопряженные с этой борьбой, заставляют желать, чтобы частные интересы членов общества решались иным, более мирным путем. Чем более удается достигнуть этого, тем реже является необходимость владеть собой ради презрения к опасности, терпения в усиленном труде и тем более открывается досуга для удовлетворения своих симпатических стремлений. Оттого между образованными народами более уважаются добродетели, основанные на человеколюбии и справедливости, чем вытекающие из умеренности и самообладания. Одним словом, уважением пользуются те качества, которые необходимы людям при данном состоянии общества. ______________________ * Теория нравственных чувств. СПб., 1868, с. 197. ______________________ В среде наших обществ можно увидеть людей, занимающих как то, так и другое положение, но, конечно, последствия вышеуказанных условий могут быть легче замечены там, где самая жизнь проще, т.е. у народов диких. Жизнь дикаря вся проходит среди опасностей, в борьбе с голодом и нуждой. Он поневоле приучается ко всяким лишениям и не обнаруживает чувств, порождаемых страданиями, не ожидая от других ни участия, ни снисхождения к слабостям. Североамериканские дикари постоянно сохраняют невозмутимое хладнокровие и считают малодушием всякое проявление чувства. Это же наблюдал и Ливингстон во время путешествия по Африке. Вот что он говорил о своей медицинской практике: "В тех операциях, которые мне случалось делать, мужчины и даже женщины показывали себя необычайно терпеливыми. Женщины в особенности считают своей обязанностью выказывать в подобных случаях терпение; мужчины же никогда не плачут. Однажды во время путешествия моего через степь Колохари, проходя мимо одного глубокого колодезя, я видел старика, маленький сын которого, играя, упал в воду и потонул. Потеряв всякую надежду спасти сына, старик разразился безнадежным рыданием. Это был невольный крик отчаяния. Только один этот раз во все время моего пребывания в Африке я был свидетелем слез мужчины"*. ______________________ * Всемирные путешествия. СПб., 1867, вып. 35. ______________________ Слабость, вытекающая из любви, считается дикарями малодушием. Дикарь скрывает предпочтение к одной женщине, стыдится брачной связи с нею, часто живет врозь и видится только тайком. Попав в плен, он спокойно выслушивает свой смертный приговор, переносит самые жестокие муки, не обнаруживая страдания, не жалуясь на судьбу. С раннего детства он привык считать такую смерть естественным исходом своей жизни, и если бы он сам был победителем, то не с меньшей бы жестокостью лишил жизни своего врага. Власть над проявлениями своих чувств, кладя на дикаря печать этой невозмутимости, вместе с тем ведет к притворству и лицемерию. Эти черты заменяются противоположными по мере развития цивилизации. Просвещенные люди способнее на сочувствие ближнему, легче понимают, до чего доводит другого страх, и охотнее извиняют такие проявления. В отношениях их между собой устанавливается больше сообщительности, прямоты и искренности, речь их становится оживленнее, мимика лица выразительнее, мужество их менее бурно и кровожадно, страсти шумливее. Таково различие в нравах, определяемое несходством условий жизни дикаря и человека просвещенного в наиболее крупных чертах. Между этими двумя ступенями размещается все человечество. Жизнь Одних приближается более к дикой, чем к цивилизованной, жизнь других — наоборот, и сообразно с этим и нравы их окрашиваются тем или иным колоритом. Лица, спокойно пользующиеся своими правами, могут видеть нарушение или непризнание их со стороны ограниченной части общества, и тогда в их нравственных взглядах происходит раздвоение. Являясь человеком мягким в среде своих, он делается варваром относительно врагов. В таком положении могут быть семьи, партии, государства и т.д. Род занятий имеет также большое влияние на нравственные воззрения людей. Различие, определяемое этого рода причиной, замечается в нравах людей одной эпохи, одного общественного положения, мало различающихся во всех прочих отношениях. Оно рельефнее всего бросается в глаза опять-таки у народов варварских, для которых это условие является почти единственным, по которому они могут различаться между собой. Возьмем для примера состояние культуры кочевых и земледельческих народов. Номад переходит с места на место со своими стадами. Он останавливается там, где находит корм для стада, и должен быть готов прогнать того, кто раньше его пришел на пастбище. В его интересах быть сильнее, и потому он охотно соединяется с другими для совокупных нападений и для присмотра за обширными стадами в мирное время. Организация, образовавшаяся из таких потребностей, поддерживается военной дисциплиной. Измена племени, неповиновение начальнику, которые, впрочем, случаются редко, считаются тяжкими преступлениями и подлежат жестоким наказаниям. Монгол безусловно повинуется своему вождю, которому принадлежит жизнь каждого отдельного лица, оттого он не дорожит ею, храбро идет в бой, не заботится ни о каких удобствах жизни. В сношениях с неприятелем, во время войн, они известны вероломством и жестокостью. Африканский негр, перешедший уже к земледелию, при всей грубости уже отличается от номада. В его жизни больше регулярности. Он ест не тогда, когда голоден, а в определенное время дня. Негр почти нигде не ходит голым, хотя климат и не мешает этому. Зарождаются ремесла, нужные для его домашнего обихода, возводятся постройки, собственность приобретает цену. За воровство он платит воровством и если не знает вора, то обкрадывает кого случится, тот третьего и так далее, и воровство распространяется по всей деревне, пока кто-нибудь не созовет собрания для восстановления порядка. "Этот обычай или этот порок, однако же, в сущности зависит от слишком сильного чувства права собственности, которое еще не знакомо скитающемуся дикарю. Страсть к собственности получила в душе негра такую преобладающую силу, что заглушила собой естественное чувство независимости. Имущество для него дороже свободы. В нужде, а иногда и без нужды он продает в рабство себя и своих близких. Осел, пасущийся на чужом лугу, становится собственностью владельца этого луга. Бесплатный должник делается рабом заимодавца. В стране, где каждая работа совершается человеческими руками, человек как живая рабочая машина должен был сделаться одним из драгоценнейших имуществ. Так возникла торговля невольниками"*. ______________________ * Вундт В. Душа человека и животных, т. 2, с. 176. ______________________ Из различий в нравах современных классов общества, объясняемых влиянием рода занятий, интересно сравнение между литераторами и учеными, которое Адам Смит приводит в своей "Теории нравственных чувств". "Согласие или несогласие чувствований и суждений прочих людей с нашими собственными о нас самих беспокоят нас более или менее, — говорит он, — смотря по большей или меньшей уверенности в законности наших чувствований и в верности наших суждений" (с. 163). Таким образом, успех поэтического произведения зависит от развития вкуса его ценителей, и автор не может с уверенностью ожидать той оценки его произведений, на которую он рассчитывает. Он чутко прислушивается к отзыву, радуется, если он благоприятен, и раздражается каждым замечанием. В его глазах оно чуть не посягательство на его славу, от которой зависит успех всей его дальнейшей деятельности. При большей впечатлительности всех людей к горю, чем к радостям, и литераторы, даже имеющие наибольшее доверие к себе вследствие предыдущих успехов очень чувствительны к мало-мальски неблагоприятному отзыву об их произведении. "На Расина11 так сильно подействовал слабый успех Федры, быть может, лучшей трагедии, какая только существует на каком бы то ни было языке, что, несмотря на то что автор был в полном цвете сил и таланта, он решился ничего более не писать для театра. Великий художник неоднократно повторял своему сыну, что неудовольствия, причиняемые ему самыми глупыми и нелепыми неблагоприятными отзывами, были всегда чувствительнее для него, чем удовольствия, доставляемые самыми справедливыми и лестными похвалами. Всем известна крайняя впечатлительность Вольтера к самому легкому осуждению Дунсиада (т.е. Глупиада). Попе останется — на вечные времена памятником того, что самый изящный, самый сладкозвучный, самый совершенный из английских поэтов мог быть оскорблен критическими отзывами самых невежественных и презренных писателей..." (с. 166). Математики, уверенные в истине и значении своих открытий, менее ищут одобрения публики и не падают духом, если не успевают стяжать себе громкой славы. Их служение истине более бескорыстно и чуждо честолюбия. Ньютоновы "Начала естественной философии" в течение многих лет были не известны, но спокойное состояние духа великого человека нисколько не возмущалось этим. Этим самым обусловливается различие и в дальнейших подробностях между литераторами и учеными. Математики держат себя независимо, они отличаются кроткими нравами и безыскусственным обращением, живут дружно, интересуются трудами других, но никогда не интригуют с целью уронить репутацию противника. Нравы литераторов совершенно противоположны: они смыкаются в кружки, делят людей на своих и чужих, заискивают, интригуют, стараются уронить противника, снискать любовь читателей. "Во Франции Расин и Буало не погнушались стать во главе интриги, чтобы унизить сначала Кино и Перро, а потом Фонтенеля и Ламота; они позволили себе отнестись с оскорбительным пренебрежением даже к честному Лафонтену. В Англии приветливый Аддисон не постыдился, несмотря на скромность своего характера, составить такой же заговор с целью задушить возникавшую репутацию Попе. Рисуя характер и жизнь членов академии наук (общества, состоящего исключительно из математиков и естествоиспытателей), Фонтенель часто отдает хвалу их приветливому, простому обращению и замечает, что качество это до такой степени часто встречается между ними, что составляет более характеристическую черту всего этого класса ученых, чем каждого его члена. Но Даламбер не делает того же замечания в похвальных словах членам французской академии, состоящей из поэтов, литераторов, великих прозаических писателей или считающихся великими" (с. 167). Мы удовольствуемся пока этими указаниями, хотя и знаем, что они далеко не представляют желаемой полноты, удовольствуемся потому, что в наши цели входили не столько эти указания, сколько приведение читателей к убеждению в необходимости изучения этого рода причин, влияющих на образование характера. Если читатель убедился в том, что такие обстоятельства, как условия жизни, занятия, понятия окружающих людей и т.д., оказывают своего рода действие на массу, то он не должен считать себя вправе уклоняться от исторического изучения общества, чтобы в нем почерпнуть назидание для своей деятельности. Приглядевшись к характеру действий этих причин и применяя свои выводы к осмысленному воспитанию, он должен будет прийти к заключению, что воспитательные влияния и на отдельные единицы действуют так же медленно, постепенно, как и эти жизненные условия. Подтверждение этому он найдет и в психологии. А потому воспитание — после умственного образования питомца — состоит в соображении обстоятельств, определяющих его жизнь, и чем они приносят меньше переломов, борьбы, чем воспитание идет, так сказать, органичнее, тем оно идет и правильнее. Обыкновенно мы любим тешить себя грандиозными, видными и быстрыми результатами и, торопясь подействовать скорее, достигаем совсем не тех результатов, к которым так усердно стремились. Затем перейдем к частностям. Нравственные привычки, образующиеся у человека, зависят от двух факторов: от внешних влияний и от качеств субъекта, воспринимающего и перерабатывающего впечатления окружающего мира. Начнем с последнего. Возможность спокойного восприятия внешних впечатлений определяется отсутствием причин, нарушающих равномерное течение внутренних чувств. Человек обыкновенно до того свыкается с ощущениями, получаемыми изнутри, что вовсе не замечает их. Этому способствует и слабость их напряжения. Но когда расстройство в отправлении каких-нибудь органов внесет новые ощущения или усилит прежние, то делается невозможным обыкновенное безразличие, и внимание человека привлекается к внутренним чувствам. Спокойствие его нарушается, мысли приобретают направление, вызываемое настроением духа, и беспристрастное, обыкновенное мышление делается затруднительным. У ребенка эти физические внутренние чувства имеют наибольшее влияние на все его действия. Чем крепче дух человека, тем он более свободен от влияний физических чувств и имеет силу подавлять слабые чувства постоянно, а более сильные хоть на время. Это устранение физических ощущений открывает доступ в его душу тем впечатлениям, которые служат для обогащения его познаниями. При податливости физическим ощущениям человек легко впадает в ипохондрию. Его наблюдения и мысли в таком случае постоянно обращены на состояние его собственного тела. Как и всегда бывает при увеличенном внимании, он чутко замечает малейшие неприятные ощущения, утрирует их значение, беспокоится, делается равнодушен ко всему внешнему миру или смотрит на него сквозь призму своего болезненного настроения. Состояние его духа унылое, подавленное, энергия воли слаба. Эта неспособность наблюдать внешний мир вследствие усиленного внимания к внутренним чувствам может достигнуть таких пределов, при которых она уже составляет душевную болезнь*. Для противодействия образованию излишней впечатлительности к внутренним чувствам необходимо возможно чаще отвлекать внимание к другим, по преимуществу умственным, интересам. Пустота провождения времени, безделье, праздное шатание, отсутствие товарищей одного возраста, с которыми делились бы игры и проч., все подобные причины вредны тем, что не дают уму пищи из внешнего мира и поневоле обращают его на наблюдение своих внутренних физических чувств. ______________________ * Из причин, ее производящих, напомним частое сообщество с ипохондриками и чтение медицинских книг при недостаточной для сего подготовки. ______________________ Таким же правом на внимание педагога должна пользоваться привычка наблюдать совершающееся вокруг нас. Она приобретается больше всего упражнением, и воспитатель должен пользоваться каждым удобным случаем, чтобы возбуждать наблюдательность ребенка. Он обращает его внимание на окружающие предметы, на перемены, происходящие в них с течением времени, заставляет соединять, сравнивать, подмечать признаки и характеристические черты и т.п. Упражнений для развития наблюдательности всегда можно много найти под рукой*. Изощрение наблюдательности, приложенной к явлениям, дающим материал для умственной жизни, должно отозваться благотворно и на способности подмечать те движения, которые составляют субъективную сторону человека. Случаев прилагать эту способность к делу, конечно, встретится немало и в детской практике. Помогая своему питомцу, воспитатель обращает его внимание на впечатления, производимые на других его действиями, на их личные ощущения и т.д., насколько все подобное может быть замечено и понято детьми. ______________________ * Обращаем внимание читателей на статью г. Герда "Изощрение внешних чувств" ("Учитель", 1866). ______________________ Вопросы о доброжелательстве, обнаружившемся в известном действии, об оскорблении, радости, участии к другому и т.д., кстати предложенные, могут возбудить наблюдательность воспитанника. Род вопросов зависит, конечно, от развития ребенка. Материал, собранный наблюдением, должен подлежать обработке, состоящей как в прочувствовании, так и в обсуждении. Ближайшим действием всякого впечатления бывает какое-нибудь чувство: удовольствие, гнев, страх и т.д. Чувство это может охватить всего человека и тотчас же возбудить к деятельности. Оно может также уступить место разуму, войдя в число мотивов, влияющих на его решения. Понятно, что идеально цельная личность в процессе выбора действий пройдет и через чувство, и через рассудочную деятельность, и всякого рода скачок здесь был бы недостатком. Мы не признаем нормальным ни бесстрастие, ни податливость чувству, ни слабоумие, ни исключительно умственную жизнь. Потому воспитатель должен поддержать в воспитаннике способность отзываться как на чувствительные, так и на умственные мотивы. Доступность чувству воспитывается только в сообществе с людьми, и характер отношений, устанавливающихся между ними, вызывает частое повторение тех или иных настроений, делает их для нас привычными, составляющими ясные черты нашего характера. Воспитатель, боготворящий своего питомца, постоянно удивляющийся его способностям, хвалящий его за каждое действие, воспитывает в нем любовь к похвалам и легко может сделать его тщеславным эгоистом, все делающим из-за чужого одобрения и падающим духом при мало-мальски серьезном отношении к нему его ценителей. Часто очень хорошие воспитанники, но избалованные фимиамом своей репутации, совершенно падают духом и кажутся обиженными, когда вы не обращаете на них исключительного внимания и не нянчитесь с ними. Из них образуются те деятели, которые ищут громких дел и тяготятся какой бы то ни было черной работой. Точно так же постоянно суровое обращение, подавление чувств, оскорбления, насмешки над проявлениями привязанности и т.п. не остаются без последствий и, смотря по складу наклонностей, могут привести или к загрубелости, или к замкнутости и скрытности характера. Чувства воспитываются упражнением. Поэтому воспитателю следует очень внимательно обдумать, какого рода чувства будут возбуждаться в его питомце окружающими его людьми, чтобы знать, будет ли его развитие односторонне или нет. Вопрос о том, найдет ли питомец себе друга, будет ли он уважать кого-либо, вызовет ли кто в нем участие к себе и т.д., есть вопрос о том, как сложится его характер. Только пережитый самим опыт дает человеку возможность понимать и ценить в себе и в других проявление чувств. Когда у человека уже сложилась привычка к известным отношениям, то воспитателю предстоит работа, которая должна удовлетворять одному из двух условий. Или его действия должны клониться к тому, чтобы не давать пищи привычным возбуждениям, отвлекать его внимание от всего, что настраивает его известным образом, приискивать ему постороннее занятие, лишенное возможности раздражать его. Или же, при неуспешности или невозможности такого способа действия, дать ему испытать все последствия его отношений к другим людям. Образцом первого способа действий могут служить воспитательные меры, принимаемые в исправительных колониях для малолетних преступников, в школах оборвышей и т.п. Вместо суровой кары, третирования, недоверия и т.п. здесь окружают загрубелых и преступных людей любовью, снисхождением, заботливостью, участием, кротостью (но не слабостью), развивают в них вкус к дружелюбным и честным отношениям и к трудовой жизни. Попавший сюда невольно увлекается общим настроением и скоро отказывается от желания вернуться к прежней разгульной, беспорядочной и беззаботной жизни. Случаи бегства из колоний очень редки, хотя никаких препятствий к этому не существует. В обыкновенной практике такой предупредительный способ действий приносит несомненную пользу, если только воспитатель согласится подождать результатов. Таким образом, руководясь этим правилом, легко отвращать вспышки раздражения, каприза, упрямства и многих других проявлений. Если постоянным осторожным обращением уберечь своего питомца от подобных возбуждений, то он мало-помалу будет раздражаться реже, и характер его сделается ровнее и спокойнее. Мне часто случалось наблюдать эти перемены в том периоде, когда воспитанник, еще сохранивший прежнюю традицию и признающий права таких выходок, начинает уже отвыкать от них и в своих действиях беспрестанно обнаруживает колебания, меньшую уверенность, силу и продолжительность. Напротив, пренебрежение этим всегда портит характер. Заметив впечатлительное самолюбие, иногда стараются как можно чаще уничтожать его и делают воспитанника таким нестерпимым и заносчивым, что он делается способен на действия, на которые прежде он никогда не решался. Трактование недостатков, как не имеющих права на существование, простое непризнание их, особенно если воспитатель не успел приобрести авторитета, точно так же часто оканчивается усилением недостатка вместо его смягчения. Другой способ действий, так называемая дисциплина опыта, конечно, есть также очень действительное средство. Конечно, он не всегда улучшает характер и иногда может испортить его совершенно. Но в нем есть одна хорошая сторона: его безыскусственность, естественность, он чаще всего имеет вид справедливости. Участие к воспитаннику во многих случаях заставит воспитателя позаботиться отклонить от воспитанника слишком суровые и жесткие последствия, хотя бы они были совершенно естественны, и поискать иного способа действия. Подтверждений этому можно найти много в частной практике каждого воспитателя. Хотя полнота понимания задачи воспитания и требует со стороны воспитателя заботы о доступности его питомца чувству, но это не отстраняет необходимости осторожного обращения с этого рода мотивами действий. Бесспорно, побуждения, вытекающие из стимулов чувства, .каковы наслаждение, самолюбие и т.п., имеют влияние на решения человека, но, даже не касаясь других сторон дела, желательно образовать им противовес в лице более солидного решителя, каковым следует считать разум. Моральные ощущения всегда относительны. То, что нас радует сегодня, будет спустя некоторое время считаться обыденным, должным, нормальным, а вместе с этим изменится и сфера желаемого. Оскорбление, невыносимое при настоящем положении вещей, сочтется делом вполне законным, когда человек свыкнется со своим положением. То же самое во всем остальном. Честолюбие, материальный комфорт и другие побуждения носят в себе задатки той же применимости к временным условиям существования, так же изменчивы, непрочны и нуждаются в контроле рассудка. Из чувств всего ближе человеку чувство самосохранения. Но оно до такой степени врождено каждому, что воспитателю не приходится тратиться на развитие его. Помощь его может быть действительнее, если он обратит свое внимание на средство к наилучшему способу достижения самосохранения, т.е. на умственное развитие питомца и изучение организма его. Рядом с этим следует поставить то, что всего удобнее назвать самомнением. Существенная, характерная черта всего органического есть развитие, поэтому и взгляд на самого себя будет наиболее правильным тот, который наиболее способствует прогрессу, самоусовершенствованию человека. Без самостоятельности в характере, при подражательности, при пассивной восприимчивости традиционных понятий развитие невозможно. Усовершенствование возможно только при работе над своими взглядами. Точно так же неблагоприятно для развития самодовольство, при котором человек замыкается в свое мнение, не признает чужой критики, верит в свои только силы и становится рутинером. Самым прогрессивным представляется то сомнение, при котором человек считает нравственным кодексом им самим выработанные мнения, но вместе с тем, не считая себя непогрешимым, интересуется, вслушивается и взвешивает мнения окружающих людей для возможности проверки своих собственных. Степень внимательности и доверенности, уделяемой различным лицам, зависит, конечно, от уважения к ним. Мнение о самом себе выразится в различных видах: самодовольство как привычка тешиться своими достоинствами, успокаиваться настоящим состоянием, быть всегда довольным собой. Самолюбие — высокое понятие о своих качествах и заслугах. Завистливость есть большей частью результат самолюбия, оскорбленного превосходством другого. Любовь к одобрению или своему собственному (гордость) есть признак силы характера, или к чужому (тщеславие) — слабости характера. Забитость, считающая себя потерянным, неспособным. Интерес к мнению о нас других существует в большей или меньшей степени у каждого человека. Все дорожат одобрением других и берегутся осуждения, но одни дорожат выражением этого одобрения, другие ценят свое право на него, хотя бы по каким бы то ни было причинам это одобрение и не существовало в действительности. Поэтому для последних не имеет значения незаслуженная похвала или непризнание людьми наших прав на добрый отзыв. Если бы люди могли знать весь внутренний мир наш, если бы могли оценить все мотивы и побуждения, руководившие нами, они были бы справедливее, говорят они со спокойной совестью. Еще горше переносится незаслуженный упрек, подозрение, тяжело сознавать, что действия и характер человека, бывшие на виду у всех, не спасли его от упрека и что на него не смотрят так, как бы ему хотелось, но считают способным на то, в чем теперь обвиняют. Легко может быть, что и другие поверят обвинению и осудят его. А ему самому приходилось осуждать другого, презирать, чувствовать отвращение. Теперь эти чувства питают к нему многие честные люди. Впечатление смягчается внутренним сознанием своей правоты, и, если упрек справедлив, неиспортившаяся натура может уступить давлению тяжелого чувства и искать искупления в полном раскаянии. Добровольное сознание под влиянием таких побуждений имеет большое значение. Во всем этом много назидательного для воспитателя. Пристрастие к похвале вносит пустоту вместо душевной работы. Если же питомец остается бескорыстным, то воспитателю предстоит быть очень осмотрительным, чтобы навязчивостью, торопливостью осуждения, подозрительностью не утратить уважения к себе в глазах его. Чем лучше, любящее и искреннее будет казаться воспитатель в минуты борьбы воспитанника с самим собой, тем сильнее будет его отречение от заблуждения, тем строже он осудит себя и тверже решится удержаться от повторения. Всякая сделка с самим собой сильно портит дело. Справедливо замечает Ад. Смит, что ничто так не вредит человеку, как присутствие снисходительного ценителя. От похвал, расточаемых даром, человек привыкает довольствоваться малым, успокаивается и легко делается тщеславным. Всякую попытку другого быть строгим к нему он объяснит себе завистью, недоброжелательством или ограниченностью, бездарностью ценителей. Его собственная мерка благодаря усердию хвалителей становится очень узкой. Он хвастается пустяками, легкими успехами и делается неспособным понять, до какой степени они должны казаться ничтожными людям сохранившимся. "Ничто не служит таким очевидным доказательством малодушия и легкомыслия, как тщеславие незаслуженными похвалами. Оно служит источником смешных и самых презренных пороков, оно порождает то притворство, ту постоянную ложь, которые составляют содержание светской жизни, для воздержания от которых, казалось, достаточно было бы самого незначительного количества здравого смысла, если бы ежедневный опыт не доказывал нам противного. Бессмысленный хвастун, силящийся возбудить удивление к себе в гостиной рассказом о небывалых с ним приключениях, дерзкий нахал, рисующийся значением и достоинствами, которых, он хорошо знает, что не имеет, упиваются оба похвалами, вынужденным обманом. Тщеславие их порождается таким грубым самообольщением, что трудно понять, каким образом разумное существо может быть жертвой подобного обмана" (Ад. Смит, 155). Воспитатель, имея это в виду, должен остерегаться хвалить природные качества (красоту, грацию и проч.) и то, что дается человеку с небольшим трудом. Также следует избегать всяких выставок детей напоказ, восхваления их перед другими и проч. Иную опасность представляет слишком низкий взгляд на себя. Человек боязливо берется за всякое дело, заранее отказывается от него, не доверяет своим силам, мучается сознанием этой немощи и легко может дойти до такого состояния духа, что признает законным неуважение к себе других людей, не будет тяготиться своей жалкой ролью и не пожелает сбросить ее с себя. Упав так низко, трудно бывает подняться на ноги. Такая подавленность может зависеть от разных причин: от болезненности организма, забитости, даже от самолюбия и т.п. Воспитатель должен всячески избегать оскорбительных порицаний, не позволять себе насмешек, стараться поддержать всякую хорошую попытку, по возможности соразмерить ее со средствами, не увеличивать число ненужных страданий самолюбия и проч. Злопамятность воспитателя и его желание подействовать сильнее продолжительностью или унизительностью положения воспитанника может окончиться таким же результатом. Воспитанники охотнее мирятся со строгостью и даже вспыльчивостью воспитателя, чем со злопамятностью, когда воспитатель долго помнит проступки и напоминает о них при всяком удобном случае. Привычка быть шельмованным часто приводит или к совершенной утрате стыда, или к состоянию подавленности, если воспитанник был хоть отчасти расположен к ней. Случалось, что воспитатель имел неосторожность пообещать, что ни одна вина воспитанника не пройдет безнаказанно. После двух, трех, одно за другим следовавших наказаний воспитанник осваивался со своим положением, и все дальнейшее его поведение составляло одну браваду. Он тешил товарищей своми выходками, нагло смеялся над пристыжениями и взысканиями, нарочно шел на них и доводил воспитателя до необходимости искать выхода в употреблении исключительных мер. Как пример второго укажу следующий случай. У меня был на руках один воспитанник, требовавший чрезвычайной осторожности в обращении с собой. Он был очень самолюбив. Способности его были не из блистательных: его ответы у доски более чем обнаруживали, что он урок готовил, но он беспрестанно сбивался, выражался неточно, не находился и еще более путался, краснел и сердился, когда его поправляли. С глазу на глаз он отвечал мне всегда лучше, чем на другой день у доски, перед учителем и всем классом. Он был в старшем классе и благодаря своей застенчивости иногда говорил бессмыслицы, непростительные и для ученика первого класса. Раз после нескольких неудачных ответов ему пришлось решить простую арифметическую задачу (не на лекции математики), и он не смог сделать ее. Учитель хотел облегчить ему дело и, чтобы показать, как проста задача, спросил его о самом существенном в ней: во сколько раз 3 более 2? В 1 1/2 или 1/2 раза? Ученик не мог удержаться и вдруг разразился слезами. "Я в первый раз вижу плачущего воспитанника, — заметил учитель. — Вам досадно, что в 1 1/2 раза более, вы этому плачете?" Он должен был, однако, дать воспитаннику время уняться и потом обратился к нему со словами: "Ну-с, кончили? Можете продолжать?" На воспитанника это сильно подействовало. Вся сцена происходила на моих глазах, и большого труда мне стоило успокоить воспитанника, когда он, не ответив ни слова учителю, в часы после классных занятий отказался готовить урок. Отвечать еще раз тому же учителю, рискуя слушать новые колкости, или выйти и не ответить ни слова было в его глазах так тяжело, что он охотнее обрекал себя на нуль, лишь бы избежать новой пытки. Положение воспитателя в таких случаях бывает очень двусмысленное. Хочется смягчить впечатление, не роняя учителя, а в душе сознаешь, что не следовало ему быть таким безучастным, что дело не в одном ответе урока, а и в нравственном влиянии. Конечно, учитель не может знать воспитанников настолько хорошо, чтобы предвидеть такие результаты, так как он видит их часа по три в неделю и перед ним проходят их сотни, но все-таки от его ошибок характер воспитанников может сильно портиться. Жизнь человека была бы неполна, если бы симпатичные интересы не находили в ней своего выражения. Воспитание не может миновать этих интересов как по потребности в них самой природы, так и потому, что единственно этим путем возможен доступ для выработки взгляда воспитанника на его отношения к людям и на его роль в жизни. Существует мнение, что маленькие дети бывают чаще жестоки, чем милосердны, и что нежность приобретается воспитанием. Это указывает на необходимость ласковых, любящих отношений, чтобы дать пищу для образования симпатичных наклонностей. Но любовь к старшим, к которой примешивается уважение и благодарность, не может заменить дружбы к равным себе. Последняя справедливо считается одним из сильнейших воспитательных влияний. Близкие отношения к другому открывают человеку чужое сердце, заставляют жить, так сказать, двойной жизнью, смягчают самоуверенность, заставляя прислушиваться к чужому мнению, поверять свои взгляды и побуждения, делают приятными жертвы для другого. Опыт, приобретаемый дружбой, не может быть заменен ничем и с умственным развитием служит основанием приобретения более широких симпатий к людям, не только к тем, с которыми мы связаны наиболее тесно, но и к людям вообще. Но при неразвитости детей дружба легко может принять уродливые формы, завязаться на предосудительных интересах; но это может пройти со временем или просто с изменением школьных условий на жизненные, а польза самой дружбы все-таки окажется в том следе, который она оставит в душе человека. Но не следует, конечно, оставлять без внимания такой дружбы и необходимо поискать средств дать ей другой оборот. Трудно основать правильные отношения воспитанников между собой на чем-нибудь, кроме этой потребности в дружбе. Сознание справедливости есть только низшее требование, которое можно предъявить как критерий для этих отношений. Справедливость указывает возвращение того, на что человек имеет право. Побуждением для соблюдения справедливости может служить как обеспечение себя от такой же несправедливости, которую может оказать нам другой, так и сознание чувств другого от неисполнения нами наших к нему обязанностей. Последний мотив уже составляет переход к более высшему побуждению. Часто представляются случаи, где человек, смотрящий на дело с точки зрения справедливости, не считает себя обязанным сделать тот или другой шаг. А между тем нравственное чувство возмущается такой уклончивостью человека и ясно указывает, что одной справедливости иногда бывает и недостаточно. Справедливость не заставит броситься в воду спасать утопающего, пожертвовать временем, покоем, средствами и т.д. Точно так же трудно удовольствоваться и полезностью как руководящим принципом в отношениях людей между собой. Моя польза может послужить во вред другому, и личным интересом иногда бывает нужно пожертвовать не во имя справедливости только, а еще более — любви. Такое состояние достигается способностью становиться в положение всякого другого человека, чтобы почувствовать вместе с ним волнующие его чувства, отнестись к нему доброжелательно и захотеть помочь ему. Способность войти в положение другого существует у каждого человека, и в таких случаях большей частью мы чувствуем то, что почувствовали бы мы сами, если бы были на его месте. Оттого, глядя на Блондена, мы пугаемся, когда он оступается, хотя он больше уверен в себе и не испугался бы, если бы оступился и в самом деле. Оттого же мы оплакиваем покойницу, рано вырванную смертью из рук счастливой жизни, точно она, а не мы, чувствует, чего она лишилась. Потому-то мы переживаем оскорбление, гнев и другие чувства вместе с актером, на которого они направлены на сцене. Отвлечься от своего собственного впечатления и понять действительные чувства другого может не всякий или по крайней мере не с одинаковой степенью полноты. Это приобретается наблюдательностью, образованием, вообще умственным развитием. Оттого это доступнее для взрослого, чем для детей. Но доброжелательность, если она происходит не от природной доброты сердца, зависит от того, насколько дружеские отношения вообще стали потребностью человека вследствие привычки находить удовлетворение им. Жизнь в дружном сообществе с живыми людьми есть вернейший источник приобретения такой привычки. Между тем часто приходится видеть, что дети проявляются очень злорадно. Один кажется совершенно бесчувственным и смеется над несчастием своего ближнего, другой нарочно сердит приятеля или хохочет над смешной стороной происшествия, не обратив внимания на печальную. В школах ради товарищества бьют фискалов, преследуют слабых и т.д. Что же тут делать? Если речь идет о таких проявлениях у питомца, живущего дома, то важнее всего предостеречь родителей от поспешного заключения о бессердечии субъекта. Мне случалось слышать такое радикальное заключение о детях: "Он ни с кем не сходится, ни к кому не привязывается". Это совершенно возможно при замкнутой жизни детей в большей части семей, при которой выбора нельзя делать. Может быть, если бы ваш питомец видел больше, чем двух, трех сверстников, которых он встречает в семьях ваших знакомых, он, может быть, и нашел бы себе друга. Это приобретение было бы очень благотворно, и пренебрежение этим будет отзываться все большим вредом, особенно если отношения к наличным сверстникам не только безразличны, но и недружелюбны. Опасно в этом положении то, что юный субъект может находить удовольствие в причинении неприятностей, враждовании, ссорах и т. п. Тогда злорадное чувство вступит в его душе в ассоциацию с удовольствием и он приобретет таким образом вкус к дурным отношениям. Школа не имеет этих недостатков. Дружелюбие находит себе здесь пищу, и уродливость товарищества зависит от других причин. Я уже указывал на них во второй статье о личности воспитателя и тогда же высказался, что интенсивность этого уродства должна ослабевать с улучшением отношений воспитателей к воспитанникам и усилением в среде последних умственных интересов. Но во всяком случае будут встречаться неуживчивые характеры, вечно ссорящиеся с товарищами. Эта любовь к ссорам может зависеть от разных причин, и воспитатель, желающий смягчить такую наклонность, должен наблюдать мотивы, предметы ссоры, чтобы знать, отчего она зависит. Иногда человек ссорится по раздражительности своего характера, иногда ради удовольствия борьбы или связанного с ней успеха, также для защиты правого дела и т.п. При частом повторении ссор можно заметить, выбирает ли зачинщик таких людей и такие предметы ссоры, что всегда вперед уверен в счастливом исходе ее, или он не делает выбора. Найдя эти побуждения, следует обратить на них внимание. Мне случалось видеть воспитанников, которые не уживались с товарищами вследствие, например, крайней впечатлительности их натуры. Стоило оскорбить такого воспитанника каким-нибудь намеком, несправедливостью, чтобы он решился на какую-нибудь выходку. Раз такому субъекту товарищ шутя сказал, что, верно, он украл у него карандаш. Он бросил чем-то в него и кинулся на него, чтобы избить, но другие схватили его й удержали. Он стал биться ногами, так что пришлось удерживать ему ноги, и таким образом он очутился на руках товарищей. Сперва он пытался вырваться, но, не достигши этого, стал угрожать, что не век же будут держать его и что он наверстает, когда отпустят; потом начал смеяться, что ему очень удобно так лежать и мало-помалу совершенно стих и успокоился. Тогда терпеливые товарищи оставили его, и он спокойно сел на место. В другой раз он стал шалить на гимнастике. Я был занят в это время другим и когда освободился, то подошел сказать ему, чтобы он в другой раз не шалил. Он между тем успел забыть о своей шалости и жестоко обиделся на мое замечание. Дерзости посыпались градом. Я уже знал его и потому велел ему уйти от меня подальше, даже совсем из гимнастической залы, и через пять минут он сам пришел извиняться. В такие минуты он совершенно примирял со своим характером. В отношениях людей между собой важна еще одна сторона: искренность, правдивость. Мы понимаем утопичность вполне прямых отношений в жизни, знаем, что могут встретиться серьезные мотивы не всегда быть откровенным. Но привычка к правдивости, к прямоте действий все-таки останется хорошим украшением человека. Опытность научит его владеть этой привычкой, и чем реже придется отступить, тем с большим уважением отнесется к нему каждый. Если же воспитатель начнет рано предостерегать его от излишней прямоты, то он легко может достигнуть противоположной крайности и оправдать притворство и хитрость. Но при этом ему придется иногда уважить некоторые из случаев, когда его питомец ради каких бы то ни было побуждений решается на одну из форм скрытности — молчание. Откровенность приобретается, но насильно не может быть взята. Привычка быть правдивым приобретается вследствие характера отношений людей окружающих, условий жизни, в которые поставлен ребенок, и других причин. Если в среде взрослых допускается ложь в какой бы то ни было форме, то ребенок привыкнет считать ее делом простым, извинительным, житейским. Если ему предъявляются требования, несоразмерные с его силами или невозможные почему бы то ни было, и исполнение их будет требоваться настойчиво, то он вынужден будет лгать, исполнять для видимости одну только формальную сторону. Это часто случается при обилии задаваемых уроков. Точно таким же развращающим образом действует на детей, когда приходится им самим видеть других, так или иначе играющих роль. А это случается очень часто. То папенька говорит при ребенке как понимающий светские условия, когда он полчаса тому назад высказывался иначе, прямее и энергичнее, по-домашнему. То маменька является благотворительницей или радушно принимает гостей, а потом преаппетитно зевнет, спровадив этих скучных и несносных людей. То воспитатель прикидывается строгим, сыплет угрозы, стращает или усердно отбывает службу, сбрасывая эту обузу, как только представится возможным. Много других ролей может насчитать сам читатель. Воспитатель прежде всего сам должен избегать всякой лжи, а сделав ошибку, не маскироваться непогрешимым. Ему необходимо заботиться об установлении между ним и воспитанниками прямых и бесхитростных отношений, чтобы не могло быть подозрений в неискренности. Также вредны всякие преувеличения как в оценке действий, так и в указании последствий. Случается, например, обвинять в лени неуспешного по малым способностям, называть ошибку ложью, бранить глупым за неумелость, вором за всякое пользование чужой вещью. Исполнение слова должно быть соблюдаемо, и лучше всего удерживать от легкомысленных обещаний, на которые так щедры наши воспитанники, чтобы невольно не сделаться нарушителем. Также важна осмотрительность в словах и действиях. По отношению к воспитаннику желательно устранить приятность лжи, возможность привыкнуть к положению лгуна. Поэтому лучше всего обнаруживать ложь и не дать возможности пользоваться ее плодами. Вместо допроса, при котором воспитанник может колебаться, солгать ему или нет, лучше прямо указать, в чем ложь заключается (если она выяснена). Впрочем, могут быть характеры, на которых лучше подействует прямое обращение к их совести, чем подозрительность воспитателя. Таким образом, и здесь приходится сказать, что воспитателю необходимо различать характер и побуждения: лжет ли человек из страха, по бесхарактерности, или из корыстных целей, из желания помочь товарищу или повредить ему клеветой, из самолюбия, желания казаться большим или по другим побуждениям. Подробности приемов определяются этими условиями. Для постановления решения человека на тот или другой шаг в возможно благоприятные условия необходима еще одна привычка: умение побороть первый порыв и хладнокровное, беспристрастное обсуждение дела. Второе зависит от умственной силы человека; о первом мы будем говорить теперь. Борьба со страстью вообще дело нелегкое. Многие из страстей совершенно затемняют рассудок и делают человека неспособным трезво и спокойно обсудить свое положение. Даже такое спокойное чувство, как горе, и оно отупляет человека и отнимает силы рассуждать спокойно. Когда боль притупляется, человек свыкается со своим положением, тогда он может взглянуть на дело с беспристрастием постороннего человека и оценить свои побуждения более спокойно и разумно. Но отрешиться совершенно от испытанной страсти бывает очень трудно. Большей частью мы стараемся оправдать себя, будим погасшую страсть, снова раздражаемся и снова впутываемся в то состояние, когда нам так трудно было судить спокойно. Но даже если бы наше желание быть беспристрастным к себе и увенчалось успехом, все же это было бы плохой гарантией на будущее время. "Наше мнение, — говорит Ад. Смит, — тогда имеет незначительное значение сравнительно с тем, какое мы имели до того, как решились на поступок: оно вызывает только бесполезное сожаление и раскаяние, к тому же не предохраняющее нас в будущем от подобного же заблуждения" (с. 204). Это упорство страстей лежит в натуре человека, и оно обрекает воспитателя видеть много раз повторяющиеся порывы воспитанника, несмотря на его усилия и желание владеть собой, высказываемое им в спокойную минуту. Бэн видит могучее средство самообладания в скрытности (Об изучении характера, с. 128). Гораздо глубже смотрит на это Гризингер (Душевные болезни, с. 540), говоря о предохранительных мерах в душевных болезнях: "Относительно индивидуальных предохранительных мер нужно обратиться главным образом к правильной психической и физической диететике для предрасположенных лиц. Уже при самом воспитании следовало бы избегать всякого излишнего напряжения мозга и, наоборот, развивать и упражнять физические силы. Все, что может вызвать преобладание фантазии, телесной и душевной изнеженности, раннее развитие полового .стремления, должно быть тщательно избегаемо. Следует заботиться по возможности о самых простых правильных условиях жизни, об избежании сильных страстей, о привычке подчиняться объективно поставленным условиям. Под этим, как справедливо замечает Флемминг, нужно понимать не отвлеченное преподавание советов мудрости, которые крайне неустойчивы, когда поднимется буря из взволнованной души, — сила противодействия страсти и душевному страданию основана главным образом на здоровой, сильной организации. Следовательно, главная задача состоит в поддержании физического здоровья, в заботливом устранении всего, что может вести к хроническим болезням..." Когда человек решился на что-нибудь, то он приступает к выполнению. Кроме умения, приобретаемого познанием и навыком, для успешного исполнения нужна воля. Препятствия, встречаемые во время работы, неудачные попытки, недостаток терпения и аккуратности могут замедлить дело, внушить опасения за успешность окончания, одним словом, парализовать ту энергию, с которой человек принялся за дело. Вместо изыскания своих ошибок, иных приемов и т.д. часто бросают дело, впадают в отчаяние, апатию и проч. И для самого дела, и для характера деятеля последствия этой слабости воли очень печальны. Этой же слабостью воли объясняются и многие другие явления: неустойчивость нравственных взглядов многих людей, их распущенность, неспособность переносить тяжелые испытания, легкое, бесконтрольное подчинение чужой воле, господствующему направлению мыслей и проч. Воспитание воли составляет едва ли не самый слабый пункт нашего (не одного только русского) воспитания. Заботливость воспитателей и родителей о своих питомцах простирается так далеко, что самоопределению питомца остается очень мало места. Ему преподается мораль, выбираются друзья, связи, будущность. Индивидуальные свойства шлифуются для всех под одинаковую мерку. Повторяя с чужих слов о необходимости применяться к личным свойствам, мы пользуемся этим правилом очень редко. Кто любит сласти, того мы лишаем их, кто любит гулять, того не выпускаем на прогулку, и таким способом действий думаем поладить с этим принципом педагогии. Если наши питомцы оказываются безличными, ветреными, легко кидающимися и на дурное, и на хорошее, то в этом мы видим само юношество. Но Кюнер справедливо говорил об этом: "Наше юношество страдает не от внешней необузданности, а от недостатка узды внутренней. Его пороки суть проявления не дикости, а слабости, испорченности"*. ______________________ * Пределы самостоятельности в воспитании. — Журн. Мин. нар. просв., 1857, т. 94. ______________________ Воспитание воли связано с предоставлением самоопределяющейся деятельности. Еще Песталоцци говорил: "Истинное воспитание должно устранять препятствия, оно должно действовать более отрицательно, чем положительно". На воспитание самодеятельности уже обращается некоторое внимание при учебных работах. Преподаватели, понимающие свое дело, заботятся возбудить самостоятельную работу детской головы, вместо того чтобы давать готовые положения, понятия, выводы. Точно так же и воспитателям следовало бы более заботиться о том, чтобы решимость действовать так или иначе возникала в собственной голове питомца, чтобы она имела основание в его наклонностях, привычках, симпатиях, взглядах. Устранение возможности проявиться самостоятельно только оттягивает благодетельный опыт. От боязни падения, ошибок и заблуждений можно уберечь питомца, пока он останется под нашим присмотром. С выходом из-под опеки он все-таки развернется по-своему и проявится так, как будет для него всего приличнее. Дурень он — проявится дурно, хорош он — проявится хорошо. От опыта он не уйдет, и лучше ему испытать его в то время, когда он может найти в вас опору, поддержку и совет, чем в то время, когда он затрется в толчее жизни. Каков бы ни был выбор действий воспитанника, лучше всего, если возможно*, дать ему собственным опытом убедиться в его несостоятельности. Путь пройденных им ошибок научит его лучше, чем предупредительное указание всего того, что может препятствовать успеху задуманного решения или обнаружить его вред. Надо только быть терпеливым к странностям такой самостоятельной работы. Конечно, недостаток времени или боязнь слишком жесткого урока могут заставить воспитателя отсоветовать какие-нибудь эксперименты, но совершенно обойтись без них нельзя. Справедливо говорят, что ради успеха воспитания необходимо рисковать. С другой стороны, и успех выполнения имеет большое воспитательное значение. Он поселяет доверие к своим силам, возбуждает охоту. В этом отношении полезно осторожнее браться за дело, не сулить многого, с тем чтобы, принявшись за дело, довести его до конца, не оправдывая отступлений ради каких бы то ни было причин. ______________________ * Выше мы указывали несколько примеров, когда осторожность требует предупреждения. Оговариваемся во избежание недоразумений, что иногда может быть надобность и в механическим удержании воспитанника от совершения проступка. ______________________ Сила воли по своему происхождению бывает двух родов. Одна зависит от склада самого организма, проявляющаяся в безразличной потребности в какой бы то ни было деятельности, то, что Бэн называет мимовольной энергией. Если эта способность развита за счет других способностей, то она, вообще говоря, вредна своей односторонностью, хотя это качество может быть и очень полезно для некоторых профессий, в которых требуется много машинальной деятельности. Работа этих людей определяется не по свободному выбору, а вследствие потребности не сидеть без дела. Устойчивость работы не всегда бывает соединяема с этими качествами, полезность ее — дело случайное. Происхождение этой энергии из органических условий делает невозможным для воспитателя влиять на ее зарождение прямым образом, хотя физическое воспитание, сообщающее крепость тела, и должно вызывать ее наружу. У здоровых детей много этой энергии, и от нее зависит их подвижность, шаловливость, потребность в играх, беганье и т.д. При существовании ее воспитатель принесет большую пользу питомцу, если даст ему средства употреблять ее более осмысленно. Наблюдение наклонностей, устранение препятствий, предложение средств, сообщение, если можно, интереса — вот приемы, которыми воспитатель может достигнуть вышеуказанной цели. У нас это особенно применимо при выборе необязательных занятий. Другой, более высший стимул воли — интерес к делу. Мы охотнее беремся за ту работу, которую успели полюбить, — это факт, который каждый, вероятно, наблюдал на себе. Но то же самое происходит и в области как мысли, так и чувства. Интересуясь какой-нибудь мыслью, мы так сосредоточиваемся на ней, что из массы фактов и соображений, вереницей врывающихся в наше сознание во время соображений, замечаем только те, которые имеют отношение к занимающей нас мысли. Благодаря этой способности мы можем, не рассеиваясь посторонними впечатлениями, сосредоточенно обдумать вопрос, найти решение. Точно так же, дорожа известными чувствами, мы можем разогнать все другие возбуждения, получаемые душой, и с неизменным постоянством возвращаться в высокоценимое нами состояние духа. "Если мы станем часто думать о несправедливости, свойственной людям, и о том, что лучшее средство победить ненависть вовсе не ненависть, а любовь и великодушие, то между образом несправедливости и этим правилом установится такая связь, что как только нам будет сделана несправедливость, так и это правило предстанет нашему уму" (Спиноза26). Таким образом, эта форма проявлений воли тесно граничит с образованием способности сосредоточивать внимание на избранных нами мыслях и чувствах, и это еще раз указывает на значение, которое имеют нравственные привычки для преследования целей, которым они служат выражением. Вместе с тем это указывает также на то, в чем почерпает свои силы привычка как руководительница действий человека, дающая им известную окраску. Привычка приобретает свое значение и сохраняется прочно настолько, насколько чувствуется интерес к ней. Когда условия жизни заставляют человека принять определенный образ действий и он подчиняется ему неохотно, то у него всегда будет желание освободиться от неприятных условий, чтобы устроить свою жизнь по своим личным видам. Напротив, при возможности расположиться комфортабельнее он применяется к условиям жизни и, ценя свой выбор, более дорожит своими отношениями, порядком, им устроенным, и складывающимися вследствие этого нравственными привычками. Это еще раз подтверждает ту роль самоопределения, на которую мы указывали выше. Оттого так безуспешна бывает деятельность воспитателя, когда он, наставляя воспитанников, не соображает вместе с тем склада жизни. "Будь прямодушен и искренен, — говорит он, — делай дело для дела" и т.д., а между тем стоит ему раз не обратить внимания на действительную потребность воспитанника, чтобы последний вывел заключение о необходимости схитрить или даже просто обмануть. Воспитанники очень быстры на такие выводы. Широкое развитие этому самоопределению дано в английских школах. "Нам, — говорит один из учителей, — приятнее видеть в наших воспитанниках некоторое злоупотребление свободой в ущерб их обязанностям, чем лишать молодежь возможности научиться пользованию свободой". В пансионах, устроенных при школах, каждому отводится свой угол. С окончанием классных занятий ученики совершенно свободно располагают своим временем, могут уходить из дому и возвращаться во всякое время домой, лишь с условием не пропустить часов обеда, классов и вернуться не позже 9 ч вечера летом, а зимою — наступления ночи. За то они обязаны к сроку кончить все заданные работы, и всякая забывчивость и упущение наказываются строго. Школьная дисциплина слагается главным образом из двух начал: из повиновения правилам и из уважения к представителям школьного закона. Первое составляет почти врожденное чувство малолетнего англичанина, укрепляемое в нем обычаями и жизнью взрослого общества. Второе достигается выбором личного состава учебно-воспитательной корпорации. Надзор в свободное время лежит на воспитанниках старшего класса, которые сами водворяют благочиние в случае его нарушения. Нельзя сказать, чтобы в английских школах все подробности были хороши и достойны подражания. Кроме того, пересаждение их на русскую почву было бы ошибкой, так как в русских нравах нет тех сторон, которые существуют в английских, а школа тогда только может быть хороша, когда она применена к обществу, интересам которого она служит. Но нельзя не позавидовать англичанам в том, что они могли ввести в свои школы те рациональные черты, которых нет в наших школах, и не пожелать, чтобы в воспитании нашего молодого поколения не были упущены те недостатки, которые существуют в обществе. Отсутствие чувства уважения к себе и к закону вызывает настоятельную потребность воспитания этого чувства. Впервые опубликовано: Педагогический сборник. 1869. № 1-3.
Острогорский Алексей Николаевич (1840-1917) — педагог, писатель, редактор журнала "Педагогический сборник" (1883-1910). | ||
|