А.Н. Островский
Литературное объяснение

Находясь вдали от обеих столиц и даже от губернских городов, я не мог знать, что делается в русской литературе, особенно в низших слоях ее. Теперь, получив некоторые №№ газет, я считаю своею обязанности) объясниться пред публикою по поводу статей, появившихся в "Ведомостях московской городской полиции" и "С.-Петербургских ведомостях". Фельетонисты Означенных газет, рассчитывая на мое отсутствие, надеялись, что их выходки останутся безнаказанными и, по их расчету, получат некоторое правдоподобие. Но в своем расчете они ошиблись! До меня хотя поздно, а все-таки дошли №№ 97 и 135-й "Ведомостей московской городской полиции" и № 96-й "С.-Петербургских ведомостей".

Как ни тяжело отрываться от важных занятий для того, чтобы отвечать на нападки завистливой бездарности, но молчать долее я считаю неприличным.

Начну с "Ведомостей московской городской полиции", в которых, в № 97-м, помещена статья какого-то г. Правдова. По самому началу уже видно, с кем я должен иметь дело. Г. Правдов пишет: "Имена гг. Островского и Горева известны как имена лиц, подвизающихся на одном и том же поприще театральной литературы". Предоставляю публике судить, насколько тут справедливости и деликатности. Вероятно, не одному благородному человеку, прочитавшему эти строки, будет грустно за литературу. Далее г. Правдов выписывает для сравнения сцены из № 7-го "Московского городского листка" 1847 г., названные мною сценами из комедии "Несостоятельный должник", и 1-е и 2-е явления из 3-го акта моей комедии "Свои люди — сочтемся" и делает такое заключение: "Сомнения нет, что сцены, помещенные в "Городском листке" и названные: явление IV из комедии "Несостоятельный должник" — суть отрывок из комедии "Свои люди — сочтемся". Но ни объявление, ни поправка (в №№ 1-ми 12-м "С.-Петербургских ведомостей" 1856 г.) нисколько не объясняют, почему в отдельно изданной книге "Свои люди — сочтемся" не поставлены имена обоих сочинителей; или — если предположить, что оба автора, начавши писать пьесу с середины, сочинили вместе только одно начало третьего действия, — почему об этом участии Горева умолчено в издании полной комедии?"

Один раз навсегда объяснюсь по этому предмету,

Прежде нежели пришел ко мне г. Горев (осенью 1846 г.), комедия в общих чертах была уже задумана и некоторые сцены набросаны; многим лицам я рассказывал идею и читал некоторые подробности. Кроме того, мною в это время написано было много сцен из купеческого быта. На все это я имею свидетельства весьма многих лиц, заслуживающих полное доверие.

Осенью 1846 г. пришел ко мне Горев; я прочел ему написанные мною "Семейные сцены" и рассказал сюжет своей пьесы. Он предложил начать обделку сюжета вместе — я согласился, — и мы занимались три или четыре вечера (т.е. г. Горев писал, а я большею частию диктовал). Таким образом было написано четыре небольших явления первого действия (около шести писаных листов). В последний вечер г. Горев объявил мне, что он должен ехать из Москвы. Тем и ограничилось его сотрудничество.

До 1847 г. я не принимался за комедию; весною же того года я начал обработку пьесы по измененному мною плану и поспешил напечатать написанное с г. Горевым. Я принес к редактору "Городского листка", г. Драшусову, четвертое явление и подписал под ним две фамилии, когда Горева уже давно не было в Москве; под другими же своими произведениями, напечатанными в "Городском листке", я не подписывался. Несколько строчек, несколько фраз г. Горева я не желал присвоить себе и объявил об его сотрудничестве, подписав в его отсутствие сцены и за себя и за него, а меня обвиняют в присвоении целых комедий г. Горева и кто же? — не сам г. Горев, а люди, которые не смеют подписать даже фамилии под своими статьями!

После этого в продолжение 1847, 1848 и половины 1849 гг. я писал свою комедию отдельными сценами на глазах своих друзей, постоянно читал им каждую сцену, советовался с ними о каждом выражении, исправлял, переделывал, некоторые сцены оставлял вовсе, другие заменял новыми, во время болезни, не будучи в состоянии писать, диктовал 4-й акт. Написанная прежде сцена по новому плану вошла в третье действие. Таким образом: и сюжет комедии, и отделка ее принадлежат мне, на что я имею самые ясные доказательства.

Могут меня обвинять только в том, что, печатая свою комедию "Свои люди — сочтемся", я не сделал оговорки, что в третий акт вошла сцена, напечатанная уже в "Городском листке", но я не считал этого нужным, напечатав ее прежде под общим именем.

Фельетонист "С.-Петербургских ведомостей" г. Зотов упрекает "Современник" за то, что под моей пьесой "Семейная картина" не подписано двух фамилий, якобы напечатанных под нею в "Городском листке" (№№ 60 и 61-й 1847 г.). Это клевета, заслуживающая гласного обличения. Всякий, имеющий возможность видеть "Городской листок", может убедиться, что под этою пьесой не подписано никакой фамилии. Я тогда еще не подписывался. Как назвать такой поступок? Далее фельетонист "С.-Петербургских ведомостей" спрашивает, почему я умалчиваю об участии г. Горева в последующих моих комедиях. Не далеко ли Вы зашли, г. фельетонист? Я с Горевым написал только сцены, напечатанные в № 7-ом "Московского городского листка" 1847 г., и подписал фамилии обоих. Теперь я у Вас спрашиваю: по какому праву Вы объявляете печатно, что я умалчиваю о сотрудничестве г. Горева в последующих комедиях? О каком сотрудничестве? В каких последующих пьесах? На все это я требую у Вас объяснения, и будьте уверены, что об этом Вашем поступке я не буду умалчивать. Вы распространили по всей России ложный слух, бросающий на меня подозрение в присвоении чужой литературной собственности, и будете отвечать за него и за клевету, уже обличенную мною.

Фельетонист "Ведомостей моск. городской полиции" (№ 135) пошел еще далее. Опираясь на "С.-Петербургские ведомости", он, между прочею галиматьей, говорит: "До сих пор автор названной сцены ("Семейная картина") для публики не был известен: в "Городском листке" не подписано под ней ничьего имени. Любопытно было бы знать, почему он ("Современник") приписывает ее г. Островскому? Не произошла ли и тут какая-либо ошибка?" На эту статью, обличающую в авторе, скрывшем свое имя, отсутствие всяких приличий, необходимых образованному человеку, я скажу следующее: "Современник" напечатал мое имя под пьесой потому, что я подписал его, потому что нет никакого повода и никто не смеет сомневаться в принадлежности мне статьи, по крайней мере печатно, если подписана под ней фамилия! Покорнейше прошу редакцию "Ведомостей моск. городской полиции" объявить имя сомневающегося фельетониста, чтобы знать, с кем иметь дело и кого учить не сомневаться.

Гг. фельетонисты (литературные башибузуки, по выражению "Русского вестника") увлекаются своею необузданностию до того, что забывают не только законы приличия, но и те законы, которые в нашем отечестве ограждают личность и собственность каждого. Не мешает для обуздания напомнить им об этом. Не думайте, господа, чтобы литератор, честно служащий литературному делу, позволил вам безнаказанно играть своим именем!

Автор пьес: "Семейные сцены" ("Семейная картина"), "Свои люди — сочтемся", "Утро молодого человека", "Неожиданный случай", "Бедная невеста", "Не в свои сани не садись", "Бедность не порок", "Не так живи, как хочется", "В чужом пиру похмелье" —

А. Островский. Тверь 27-го июня 1856.

Островский Александр Николаевич (1823-1886) — выдающийся русский драматург, член-корреспондент Петербургской Академии наук.