А.Н. Островский. На всякого мудреца довольно простоты. Комедия в 5-ти действиях

Е г о р Д м и т р и ч Г л у м о в, молодой человек.
Г л а ф и р а К л и м о в н а Г л у м о в а, его мать.
Н и л Ф е д о с е и ч М а м а е в, богатый барин, дальний родственник Глумова.
Е г о р В а с и л ь и ч К у р ч а е в, гусар.
Г о л у т в и н, человек, не имеющий занятий.
М а н е ф а, женщина, занимающаяся гаданьем и предсказываньем.
Ч е л о в е к Мамаева.

Чистая, хорошо меблированная комната, письменный стол, зеркало; одна дверь во внутренние комнаты; на правой стороне другая — входная.

Г л у м о в (за сценой). Вот еще! Очень нужно! Идти напролом, да и кончено дело. (Выходя из боковой двери.) Делайте, что вам говорят, и не рассуждайте!

Г л у м о в а (выходя из боковой двери). Зачем ты заставляешь меня писать эти письма! Право, мне тяжело.

Г л у м о в а. Да что толку? Ведь за тебя не отдадут. У Турусиной тысяч двести приданого, родство, знакомство, она княжеская невеста или генеральская. И за Курчаева не отдадут; за что я взвожу на него, на бедного, разные клеветы и небывальщины!

Г л у м о в. Кого вам больше жаль, меня или гусара Курчаева? На что ему деньги? Он все равно их в карты проиграет. А еще хнычете: я тебя носила под сердцем.

Г л у м о в а. Имеешь ли ты хоть какую-нибудь надежду?

Г л у м о в. Имею. Маменька, вы знаете меня; я умен, зол и завистлив; весь в вас. Что я делал до сих пор? Я только злился и писал эпиграммы на всю Москву, а сам баклуши бил. Нет, довольно. Над глупыми людьми не надо смеяться, надо уметь пользоваться их слабостями. Конечно, здесь карьеры не составишь, карьеру составляют и дело делают в Петербурге, а здесь только говорят. Но и здесь можно добиться теплого места и богатой невесты, — с меня и довольно. Чем в люди выходят? Не все делами, чаще разговором. Мы в Москве любим поговорить. И чтоб в этой обширной говорильне я не имел успеха! Не может быть. Я сумею подделаться и к тузам и найду себе покровительство, вот вы увидите. Глупо их раздражать, им надо льстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха. Я начну с неважных лиц, с кружка Турусиной, выжму из него все, что нужно, а потом заберусь и повыше. Подите, пишите! Мы еще с вами потолкуем.

Г л у м о в (садится к столу). Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего не приносит автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.) Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и автором, и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение.

Входят Курчаев и Голутвин; Глумов встает и прячет тетрадь в карман.

К у р ч а е в (садясь к столу на место Глумова). Мы за делом. (Указывая на Голутвина.) Вот, рекомендую.

Г л у м о в. Да я его знаю давно. Что вы его рекомендуете?

Г о л у т в и н. Тон мне ваш что-то не нравится. Да-с.

Г л у м о в. Это как вам угодно. Вы, верно, господа, порядочно позавтракали?

К у р ч а е в. Малым делом. (Берет карандаш и бумагу и чертит что-то.)

Г л у м о в. То-то, оно и видно. У меня, господа, времени свободного не много. В чем дело? (Садится, Голутвин тоже.)

Г л у м о в. Каких стихов? Вы, верно, не туда зашли.

Г л у м о в (Курчаеву). Не марайте, пожалуйста, бумагу!

К у р ч а е в. Нам эпиграмм нужно. Я знаю, что у вас есть.

К у р ч а е в. Ну, полно вам! Все знают. У вас на весь город написаны. Вон он хочет сотрудником быть в юмористических газетах.

Г л у м о в (Голутвину). Вот как. Вы писали прежде?

Г о л у т в и н. Все: романы, повести, драмы, комедии...

Г о л у т в и н. Ну, и не печатают нигде, ни за что; сколько ни просил, и даром не хотят. Хочу за скандальчики приняться.

Г о л у т в и н. Да, говорят, что в других местах бьют; а у нас что-то не слыхать.

Г о л у т в и н. С кого мне писать-то, я никого не знаю.

К у р ч а е в. У вас, говорят, дневник какой-то есть, где вы всех по косточке разобрали.

Г о л у т в и н. Ну, вот и давайте, давайте его сюда!

Г о л у т в и н. Ишь, как прикидывается; а тоже ведь наш брат, Исакий.

Г о л у т в и н. А какие бы мы деньги за него взяли...

К у р ч а е в. Да, в самом деле, ему деньги нужны. «Будет, говорит, на чужой счет пить; трудиться хочу». Это он называет: трудиться. Скажите, пожалуйста!

К у р ч а е в. Вон, видите, у него материалов нет. Дайте ему материал, пусть его трудится.

Г л у м о в (вставая). Да не марайте же бумагу!

К у р ч а е в. Ошибаетесь. Это не петух, а мой уважаемый дядюшка, Нил Федосеич Мамаев. Вот (дорисовывает), и похоже, и хохол похож.

Г о л у т в и н. А интересная он личность? Для меня, например?

К у р ч а е в. Очень интересная. Во-первых, он считает себя всех умнее и всех учит. Его хлебом не корми, только приди совета попроси.

Г о л у т в и н. Ну, вот, подпишите под петухом-то: новейший самоучитель!

К у р ч а е в. Нет, не надо, все-таки дядя. (Отталкивает бумагу, Глумов берет и прячет в карман.)

Г о л у т в и н. А еще какие художества за ним водятся?

К у р ч а е в. Много. Третий год квартиру ищет. Ему и не нужна квартира, он просто ездит разговаривать, все как будто дело делает. Выедет с утра, квартир десять осмотрит, поговорит с хозяевами, с дворниками, потом поедет по лавкам пробовать икру, балык, там рассядется, в рассуждения пустится. Купцы не знают, как выжить его из лавки, а он доволен, все-таки утро у него не пропало даром. (Глумову.) Да, вот еще, я и забыл сказать. Тетка в вас влюблена, как кошка.

К у р ч а е в. В театре видела, все глаза проглядела, шею было свернула. Все у меня спрашивала: кто такой? Вы этим не шутите!

К у р ч а е в. Ну, как хотите. Я бы на вашем месте... Так вы стихов дадите?

Г о л у т в и н. Что с ним разговаривать! Поедем обедать!

К у р ч а е в. Поедем! Прощайте! (Кланяется и уходит.)

Г л у м о в (останавливал Курчаева). Зачем вы с собой его возите?

К у р ч а е в. По нас и эти хороши. Настоящие-то умные люди с какой стати станут знакомиться с нами? (Уходит.)

Г л у м о в (вслед ему). Ну, смотрите! Маменька!

Г л у м о в (показывая портрет Мамаева). Поглядите! Вот с кем нужно мне сойтись прежде всего.

Г л у м о в. Наш дальний родственник, мой дядюшка, Нил Федосеич Мамаев.

Г л у м о в. Все тот же гусар, племянничек его, Курчаев. Эту картинку надо убрать на всякий случай. (Прячет ее.) Вся беда в том, что Мамаев не любит родственников. У него человек тридцать племянников, из них он выбирает одного и в пользу его завещание пишет, а другие уж и не показывайся. Надоест любимец, он его прогонит и возьмет другого, и сейчас же завещание перепишет. Вот теперь у него в милости этот Курчаев.

Г л у м о в. Трудно, но попробую. Он даже не подозревает о моем существовании.

Г л у м о в а. А хорошо бы сойтись. Во-первых, наследство, потом отличный дом, большое знакомство, связи.

Г л у м о в. Да! Вот еще обстоятельство: я понравился тетке, Клеопатре Львовне, она меня где-то видела. Вы это на всякий случай запомните! Сблизиться с Мамаевым для меня первое дело— это первый шаг на моем поприще. Дядя познакомит меня с Крутицким, с Городулиным; во-первых, это люди с влиянием, во-вторых, близкие знакомые Турусиной. Мне было только войти к ней в дом, а уж я женюсь непременно.

Г л у м о в а. Так, сынок, но первый-то шаг самый трудный.

Г л у м о в. Успокойтесь, он сделан. Мамаев будет здесь.

Г л у м о в. Тут ничего не случилось, все это было рассчитано вперед. Мамаев любит смотреть квартиры, вот на эту удочку мы его и поймали.

Г л у м о в. И прекрасно. Получай. (Дает ему ассигнацию.) Веди его сюда.

Ч е л о в е к. Да, пожалуй, они рассердятся: я сказал, что квартира хорошая.

Г л у м о в. Я беру ответственность на себя. Ступайте, маменька, к себе; когда нужно будет, я вас кликну.

Человек Мамаева уходит. Глумов садится к столу и делает вид, что занимается работой. Входит Мамаев, за ним человек его.

М а м а е в (не снимая шляпы, оглядывает комнату). Это квартира холостая.

Г л у м о в (кланяется и продолжает работать). Холостая.

М а м а е в (не слушая). Она не дурна, но холостая. (Человеку.) Куда ты, братец, меня завел?

Г л у м о в (подвигает стул и опять принимается писать). Не угодно ли присесть?

М а м а е в (садится). Благодарю. Куда ты меня завел? Я тебя спрашиваю!

М а м а е в. Разве ты, братец, не знаешь, какая нужна мне квартира? Ты должен сообразить, что я статский советник, что жена моя, а твоя барыня, любит жить открыто. Нужна гостиная, да не одна. Где гостиная, я тебя спрашиваю?

М а м а е в. Где гостиная? (Глумову.) Вы меня извините!

М а м а е в (человеку). Ты видишь, вон сидит человек пишет! Может быть, мы ему мешаем; он, конечно, не скажет по деликатности; а все ты, дурак, виноват.

Г л у м о в. Не браните его, не он виноват, а я. Когда он тут на лестнице спрашивал квартиру, я ему указал на эту и сказал, что очень хороша,— я не знал, что вы семейный человек.

М а м а е в. А зачем же нанимали, коли не по средствам? Кто вас неволил? Что вас, за ворот, что ли, тянули, в шею толкали? Нанимай, нанимай! А вот теперь, чай, в должишках запутались? На цугундер тянут? Да уж, конечно, конечно. Из большой-то квартиры да придется в одной комнатке жить; приятно это будет?

М а м а е в. Как так больше? На этой жить средств нет, а нанимаете больше! Какой же у вас резон?

М а м а е в. Глуп! Это странно. Как же так, глуп?

Г л у м о в. Очень просто, ума недостаточно. Что ж тут удивительного! Разве этого не бывает? Очень часто.

М а м а е в. Нет, однако, это интересно! Сам про себя человек говорит, что глуп.

Г л у м о в. Что ж мне, дожидаться, когда другие скажут? Разве это не все равно? Ведь уж не скроешь.

М а м а е в. Да, конечно, этот недостаток скрыть довольно трудно.

М а м а е в. А ведь есть учителя, умные есть учителя, да плохо их слушают, — нынче время такое. Ну, уж от старых и требовать нечего: всякий думает, что, коли стар, так и умен. А если мальчишки не злушаются, так чего от них ждать потом? Вот я вам расскажу случай. Гимназист недавно бежит чуть не бегом из гимназии; я его, понятное дело, остановил и хотел ему, знаете, в шутку поучение прочесть: в гимназию-то, мол, тихо идешь, а из гимназии домой бегом, а надо, милый, наоборот. Другой бы еще благодарил, что для него, щенка, солидная особа среди улицы останавливается, да еще ручку бы поцеловал; а он что ж!

М а м а е в. «Нам, говорит, в гимназии наставления-то надоели. Коли вы, говорит, любите учить, так наймитесь к нам в надзиратели. А теперь, говорит, я есть хочу, пустите!» Это мальчишка-то, мне-то!

М а м а е в. А куда ведут опасные-то дороги, знаете?

М а м а е в. Отчего нынче прислуга нехорошая? Оттого, что свободна от обязанности выслушивать поучения. Прежде, бывало, я у своих подданных во всякую малость входил. Всех поучал, от мала до велика. Часа по два каждому наставления читал; бывало, в самые высшие сферы мышления заберешься, а он стоит перед тобой, постепенно до чувства доходит, одними вздохами, бывало, он у меня истомится. И ему на пользу, и мне благородное занятие. А нынче, после всего этого... Вы понимаете, после чего?

М а м а е в. Нынче, поди-ка, с прислугой попробуй! Раза два ему метафизику-то прочтешь, он и идет за расчетом. Что, говорит, за наказание! Да; что, говорит, за наказание!

М а м а е в. Я ведь не строгий человек, я все больше словами. У купцов вот обыкновение глупое: как наставление, сейчас за волосы, и при всяком слове и качает, и качает. Этак, говорит, крепче, понятнее. Ну, что хорошего! А я все словами, и то нынче не нравится.

Г л у м о в. Да-с, после всего этого, я думаю, вам неприятно.

М а м а е в (строго). Не говорите, пожалуйста, об этом, я вас прошу. Как меня тогда кольнуло насквозь вот в это место (показывает на грудь), так до сих пор, словно как какой-то...

Г л у м о в. Извините, пожалуйста! Вы не сердитесь! Уж я вам сказал, что я глуп.

М а м а е в. Да-с, так вы глупы... Это нехорошо. То есть тут ничего нет дурного, если у вас есть пожилые, опытные родственники или знакомые.

Г л у м о в. То-то и беда, что никого нет. Есть мать, да она еще глупее меня.

М а м а е в. Ваше положение действительно дурно. Мне вас жаль, молодой человек.

Г л у м о в. Есть, говорят, еще дядя, да все равно, что его нет.

Г л у м о в. Он меня не знает, а я с ним и видеться не желаю.

М а м а е в. Вот уж я за это и не похвалю, молодой человек, и не похвалю.

Г л у м о в. Да помилуйте! Будь он бедный человек, я бы ему, кажется, руки целовал, а он человек богатый; придешь к нему за советом, а он подумает, что за деньгами. Ведь как ему растолкуешь, что мне от него ни гроша не надобно, что я только совета жажду, жажду— алчу наставления, как манны небесной. Он, говорят, человек замечательного ума, я готов бы целые дни и ночи его слушать.

М а м а е в. Вы совсем не так глупы, как говорите.

Г л у м о в. Временем это на меня просветление находит, вдруг как будто прояснится, а потом и опять. Большею частию я совсем не понимаю, что делаю. Вот тут-то мне совет и нужен.

Г л у м о в. Чуть ли я и фамилию-то не забыл. Мамаев, кажется, Нил Федосеич.

Г л у м о в. Ах, Боже мой! Как же это! Нет, да как же! Позвольте вашу руку! (Почти со слезами.) Впрочем, дядюшка, я слышал, вы не любите родственников; вы не беспокойтесь, мы можем быть так же далеки, как и прежде. Я не посмею явиться к вам без вашего приказания; с меня довольно и того, что я вас видел и насладился беседой умного человека.

М а м а е в. Нет, ты заходи, когда тебе нужно о чем-нибудь посоветоваться.

Г л у м о в. Когда нужно! Мне постоянно нужно, каждую минуту. Я чувствую, что погибну без руководителя.

Г л у м о в. Покорно вас благодарю. Позвольте уж мне представить вам мою старуху, она недальняя, но добрая, очень добрая женщина.

Г л у м о в. Маменька! Вот! (Указывая на Мамаева.) Только не плакать! Счастливый случай привел к нам дядюшку, Нила Федосеича, которого вы так порывались видеть.

Г л у м о в а. Да, батюшка-братец, давно желала. А вы вот родных и знать-то не хотите.

Г л у м о в. Довольно, маменька, довольно. Дядюшка имеет на то свои причины.

Г л у м о в а. Позвольте, батюшка-братец, поглядеть на вас! Жорж! А ведь не похож?

Г л у м о в (дергает ее за платье). Полноте, маменька, перестаньте!

Г л у м о в а. Да что, перестаньте! Не похож, совсем не похож.

М а м а е в (строго). Что вы шепчете? На кого я там не похож? Я сам на себя похож.

Г л у м о в (матери). Очень нужно толковать пустяки.

Г л у м о в а. Я говорю, что портрет на вас не похож.

М а м а е в. Какой портрет? Откуда у вас портрет?

Г л у м о в а. Вот видите, у нас бывает иногда Егор Васильевич Курчаев. Он, кажется, вам родственник тоже доводится?

Г л у м о в. Да я, право, не знаю, куда я его дел.

Г л у м о в а. Поищи хорошенько! Еще он давеча рисовал, ну, помнишь. С ним был, как их называют? Вот что критики стихами пишут. Курчаев говорит: я тебе дядю буду рисовать, а ты подписи подписывай! Я ведь слышала, что они говорили.

М а м а е в. Покажи мне портрет! Покажи сейчас!

Г л у м о в (подавая портрет). Никогда, маменька, не нужно говорить таких вещей, которые другому могут вред сделать.

М а м а е в. Да вот, учи мать-то лицемерию. Не слушай, сестра, живи по простоте! По простоте лучше. (Рассматривает портрет.) Ай да молодец племянничек!

Г л у м о в. Бросьте, дядюшка! И непохоже совсем, и подпись к вам не подходит: «Новейший самоучитель».

М а м а е в. Похоже-то оно похоже, и подпись подходит; ну, да это уж до тебя не касается, это мое дело. (Отдает портрет и встает.) Ты на меня карикатур рисовать не будешь?

Г л у м о в. Помилуйте, за кого вы меня принимаете! Что за занятие!

М а м а е в. Так ты вот что, ты непременно приходи ужо вечером. И вы пожалуйте!

Г л у м о в а. Ну, я-то уж... я ведь, пожалуй, надоем своими глупостями.

Кажется, дело-то улаживается. А много еще труда Жоржу будет. Ах, как это трудно и хлопотно в люди выходить.

Г л у м о в. Маменька, Манефа идет. Будьте к ней внимательнее, слышите! Да не только внимательнее, подобострастнее, как только можете.

Г л у м о в. Вы барствовать-то любите; а где средства? Кабы не моя оборотливость, так вы бы чуть не по миру ходили. Так помогайте же мне, помогайте же мне, я вам говорю. (Заслышав шаги, бежит в переднюю и возвращается вместе с Манефой.)

М а н е ф а (Глумову). Убегай от суеты, убегай!

Г л у м о в (с постным видом и со вздохами). Убегаю, убегаю.

М а н е ф а (садясь и не обращая внимания на Глумову, которая ей часто кланяется). Летала, летала, да к вам попала.

М а н е ф а. Была в некоем благочестивом доме, дали десять рублей на милостыню. Моими руками творят милостыню. Святыми-то руками доходчивее, нечем грешными.

Г л у м о в (вынимая деньги). Примите пятнадцать рублей от раба Егорья.

М а н е ф а. В оноем благочестивом доме пила чай и кофей.

Г л у м о в а. Пожалуйте, матушка, у меня сейчас готово.

Манефа встает, они ее провожают под руки до двери.

Г л у м о в (возвращается и садится к столу). Записать! (Вынимает дневник.) Человеку Мамаева три рубля, Манефе пятнадцать рублей. Да уж кстати весь разговор с дядей. (Пишет.)

Г л у м о в. Ну, вот! С какой стати! Он даже едва ли знает, где был. Он заезжал, по своему обыкновению, квартиру смотреть.

К у р ч а е в. Представьте себе, дядя меня встретил на дороге и...

К у р ч а е в. И не велел мне показываться ему на глаза. Представьте!

К у р ч а е в. Приезжаю к Турусиной, — не принимают; высылают какую-то шлюху-приживалку сказать, что принять не могут. Слышите?

Г л у м о в. По какому праву вы требуете от меня объяснения?

К у р ч а е в. Хоть по такому, что вы человек умный и больше меня понимаете!

Г л у м о в. Извольте! Оглянитесь на себя: какую вы жизнь ведете.

К у р ч а е в. Какую? Все ведут такую— ничего, а я виноват. Нельзя же за это лишать человека состояния, отнимать невесту, отказывать в уважении.

Г л у м о в. А знакомство ваше! Например, Голутвин.

Г л у м о в. Язва! Такие люди на все способны. Вот вам и объяснение! И зачем вы его давеча привели ко мне? Я на знакомства очень осторожен— я берегу себя. И поэтому я вас прошу не посещать меня.

Г л у м о в. Дядюшка вас удалил от себя, а я желаю этому во всех отношениях достойному человеку подражать во всем.

К у р ч а е в. А! Теперь я, кажется, начинаю понимать.

К у р ч а е в. Послушайте-ка вы, миленький, уж это не вы ли? Если мои подозрения оправдаются, так берегитесь! Такие вещи даром не проходят. Вы у меня того... вы берегитесь!

Г л у м о в. Буду беречься, когда будет нужно, а теперь пока серьезной опасности не вижу. Прощайте!

Г л у м о в. Дядя его прогнал. Первый шаг сделан.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

М а м а е в.
К л е о п а т р а Л ь в о в н а М а м а е в а, его жена.
К р у т и ц к и й, старик, очень важный господин.
И в а н И в а н о в и ч Г о р о д у л и н, молодой, важный господин.
Г л у м о в.
Г л у м о в а.
Ч е л о в е к Мамаева.

Зала; одна дверь входная, две по сторонам.

Мамаев и Крутицкий выходят из боковой двери.

М а м а е в. Да, мы куда-то идем, куда-то ведут нас; но ни мы не знаем, куда, ни те, которые ведут нас. И чем все это кончится?

К р у т и ц к и й. Я, знаете ли, смотрю на все это, как на легкомысленную пробу, и особенно дурного ничего не вижу. Наш век, век по преимуществу легкомысленный. Все молодо, неопытно, дай то попробую, другое попробую, то переделаю, другое переменю. Переменять легко. Вот возьму да поставлю всю мебель вверх ногами, вот и перемена. Но где же, я вас спрашиваю, вековая мудрость, вековая опытность, которая поставила мебель именно на ноги? Вот стоит стол на четырех ножках, и хорошо стоит, крепко?

К р у т и ц к и й. Дай попробую поставить его вверх ногами. Ну, и поставили.

К р у т и ц к и й. Что вы мне говорите! Странное дело! Ну, а не увидят, так укажут, есть же люди.

М а м а е в. Есть, есть. Как не быть! Я вам скажу, и очень есть, да не слушают, не слушают. Вот в чем вся беда: умных людей, нас не слушают.

К р у т и ц к и й. Мы сами виноваты: не умеем говорить, не умеем заявлять своих мнений. Кто пишет? Кто кричит? Мальчишки. А мы молчим, да жалуемся, что нас не слушают. Писать надо, писать— больше писать.

М а м а е в. Легко сказать: писать! На это нужен навык, нужна какая-то сноровка. Конечно, это вздор, но все-таки нужно. Вот я! Говорить я хоть до завтра, а примись писать, и Бог знает, что выходит. А ведь не дурак, кажется. Да вот и вы. Ну, как вам писать!

К р у т и ц к и й. Нет, про меня вы не говорите! Я пишу, я пишу, я много пишу.

М а м а е в. Да! Вы пишете? Не знал. Но ведь не от всякого же можно этого требовать.

К р у т и ц к и й. Прошло время, любезнейший Нил Федосеич, прошло время. Коли хочешь приносить пользу, умей владеть пером.

К р у т и ц к и й. Да, вот кстати. Нет ли у вас на примете молодого человека, поскромнее и образованного, конечно, чтобы мог свободно излагать на бумаге разные там мысли, прожекты, ну, и прочее.

К р у т и ц к и й. Он не болтун, не из нынешних зубоскалов?

М а м а е в. Ни-ни-ни! Только прикажите, будет нем, как рыба.

К р у т и ц к и й. Вот видите ли, у меня написан очень серьезный прожект, или записка, как хотите назовите, но ведь вы сами знаете, я человек старого образования...

К р у т и ц к и й. Я с вами согласен. Излагаю я стилем старым, как бы вам сказать? Ну, близким к стилю великого Ломоносова.

М а м а е в. Старый стиль сильнее был. Куда! Далеко нынче.

К р у т и ц к и й. Я согласен; но все-таки, как хотите, в настоящее время писать стилем Ломоносова или Сумарокова, ведь, пожалуй, засмеют. Так вот, может ли он дать моему труду, как это говорится? Да, литературную отделку.

К р у т и ц к и й. Ну, я заплачу ему там, что следует.

К р у т и ц к и й. Ну, вот! С какой же стати я буду одолжаться! А кто он?

К р у т и ц к и й. Так скажите ему, чтобы зашел как-нибудь пораньше, часу в восьмом.

К р у т и ц к и й. Да скажите, чтобы ни-ни! Я не хочу, чтобы до поры до времени был разговор; это ослабляет впечатление.

К р у т и ц к и й. Милости просим. (Уходит, Мамаев его провожает.)

М а м а е в а. Молод, хорош собой, образован, мил! Ах!

Г л у м о в а. И при всем при этом он мог погибнуть в безвестности, Клеопатра Львовна.

М а м а е в а. А кто ж ему велел быть в безвестности! Уж довольно и того, что он молод и хорош собою.

Г л у м о в а. Коли нет родства хорошего или знакомства, где людей-то увидишь? Где протекцию найдешь?

М а м а е в а. Ему не надо было убегать общества; мы бы его заметили, непременно заметили.

Г л у м о в а. Чтобы заметным-то быть, нужно ум большой; а людям обыкновенным трудно, ох, как трудно!

М а м а е в а. Вы к сыну несправедливы, у него ума очень довольно. Да и нет особенной надобности в большом уме, довольно и того, что он хорош собою. К чему тут ум? Ему не профессором быть. Поверьте, что красивому молодому человеку, просто из сострадания, всегда и в люди выйти помогут и дадут средства жить хорошо. Если вы видите, что умный человек бедно одет, живет в дурной квартире, едет на плохом извозчике, — это вас не поражает, не колет вам глаз; так и нужно, это идет к умному человеку, тут нет видимого противоречия. Но если вы видите молодого красавца, бедно одетого — это больно, этого не должно быть, и не будет, никогда не будет!

Г л у м о в а. Какое у вас сердце-то ангельское!

М а м а е в а. Да нельзя!.. Мы этого не допустим, мы, женщины. Мы поднимем на ноги мужей, знакомых, все власти; мы его устроим. Надобно, чтобы ничто не мешало нам любоваться на него. Бедность! Фи! Мы ничего не пожалеем, чтобы... Нельзя! Нельзя! Красивые молодые люди так редки...

М а м а е в а. Все, все. Мы вообще должны сочувствовать бедным людям, это наш долг, обязанность, тут и разговаривать нечего. Но едва ли вынесет чье-нибудь сердце видеть в бедности красивого мужчину— молодого. Рукава потерты или коротки, воротнички нечисты. Ах, ах! ужасно, ужасно! Кроме того, бедность убивает развязность, как-то принижает, отнимает этот победный вид, эту смелость, которые так простительны, так к лицу красивому молодому человеку.

Г л у м о в а. Все правда, все правда, Клеопатра Львовна!

Г л у м о в а. Я уж не знаю, кому на вас жаловаться, Нил Федосеич!

Г л у м о в а. Сына у меня совсем отбили. Он меня совсем любить перестал, только вами и грезит. Все про ваш ум да про ваши разговоры; только ахает да удивляется.

Г л у м о в а. Он ребенком был у нас очень удивителен.

Г л у м о в а. Тихий, такой тихий был, что удивление. Уж никогда, бывало, не забудет у отца или у матери ручку поцеловать; у всех бабушек, у всех тетушек расцелует ручки. Даже, бывало, запрещаешь ему; подумают, что нарочно научили; так потихоньку, чтоб никто не видал, подойдет и поцелует. А то один раз, было ему пять лет, вот удивил-то он нас всех! Приходит поутру и говорит: «Какой я видел сон! Слетают ко мне, к кроватке, ангелы и говорят: — люби папашу и мамашу и во всем слушайся! А когда вырастешь большой, люби своих начальников. Я им сказал: ангелы! я буду всех слушаться»... Удивил он нас, уж так обрадовал, что и сказать нельзя. И так мне этот сон памятен, так памятен...

М а м а е в. Ну, прощайте, я еду, у меня дела-то побольше вашего. Я вашим сыном доволен. Вы ему так и скажите, что я им доволен. (Надевая шляпу.) Да, вот было забыл. Я знаю, что вы живете небогато и жить не умеете; так зайдите ко мне как-нибудь утром, я вам дам...

М а м а е в. Не денег, нет; а лучше денег. Я вам дам совет относительно вашего бюджета. (Уходит.)

Г л у м о в а. Довольны, так и слава Богу! Уж никто так не умеет быть благодарным, как мой Жорж.

Г л у м о в а. Он не то что благодарным быть, он может обожать своих благодетелей.

Г л у м о в а. Нет, не слишком. Такой характер, душа такая. Разумеется, матери много хвалить сына не годится, да и он не любит, чтобы я про него рассказывала.

М а м а е в а. Ах, сделайте одолжение; я ему ничего не передам.

Г л у м о в а. Он даже ослеплен своими благодетелями, уж для него лучше их на свете нет. По уму, говорит, Нилу Федосеичу равных нет в Москве; а уж что про вашу красоту говорит, так печатать, право, печатать надо.

Г л у м о в а. Да он вас где-нибудь прежде видал?

Г л у м о в а. Да как же? Он так недавно вас знает, и вдруг такое...

Г л у м о в а. И вдруг такое родственное расположение почувствовал.

Г л у м о в а. Даже непонятно. Дядюшка, говорит, такой умный, такой умный, а тетушка, говорит, ангел, ангел,

М а м а е в а. Пожалуйста, пожалуйста, говорите! Я, право, очень любопытна.

Г л у м о в а. Да вы не рассердитесь за мою глупую откровенность?

Г л у м о в а. Ангел, говорит, ангел; да ко мне на грудь, да в слезы...

М а м а е в а. Да, вот что... Как же это? Странно.

Г л у м о в а (переменив тон). Уж очень он рад, что его, сироту, обласкали; от благодарности плачет.

М а м а е в а. Да, да, с сердцем мальчик, с сердцем!

Г л у м о в а. Да уж что говорить? Натура— кипяток.

М а м а е в а. Это в его возрасте понятно и... извинительно.

Г л у м о в а. Уж извините, извините его. Молод еще.

М а м а е в а. Да в чем же мне его извинить? Чем он передо мною виноват?

Г л у м о в а. Ну, знаете ли, ведь, может быть, в первый раз в жизни видит такую красавицу женщину,— где ж ему было! Она к нему ласкова, снисходительна... конечно, по-родственному... Голова-то горячая, поневоле с ума сойдешь.

М а м а е в а (задумчиво). Он очень мил, очень мил.

Г л у м о в а. Оно, конечно, его расположение родственное... А ведь как хотите... близость-то такой очаровательной женщины в молодые его года... ведь ночи не спит, придет от вас, мечется, мечется...

М а м а е в а. Он к вам доверчив, он от вас своих чувств не скрывает?

Г л у м о в а. Грех бы ему было. Да ведь и чувства-то его детские.

М а м а е в а. Ну, конечно, детские... Ему еще во всем нужны руководители. Под руководством умной женщины он со временем... да, он может...

Г л у м о в а. Поруководите его! Ему это для жизни очень нужно будет. Вы такая добрая...

М а м а е в а (смеется). Да, да, добрая. Но ведь это, вы знаете, ведь это опасно; можно и самой... увлечься.

М а м а е в а (томно). Так давайте его любить вместе.

Г л у м о в а. Вы меня заставите завидовать сыну. Да, именно, он себе счастье нашел в вашем семействе. Однако мне и домой пора. Не сердитесь на меня за мою болтовню... А беда, если сын узнает, уж вы меня не выдайте. Иногда и стыдно ему, что у меня ума-то мало, иногда бы и надо ему сказать: какие вы, маменька, глупости делаете, а ведь не скажет. Он этого слова избегает из почтения к родительнице. А уж я бы ему простила, только бы вперед от глупостей остерегал. Прощайте, Клеопатра Львовна.

М а м а е в а (обнимает ее). Прощайте, душа моя, Глафира Климовна! На днях я к вам, мы с вами еще потолкуем о Жорже. (Провожает ее до двери.)

М а м а е в а. Какая болтушка! Ну, если б услыхал ее сын, не сказал бы ей спасибо. Он так горд, подходит ко мне с такой холодной почтительностью, а дома вон что делает. Значит, я могу еще внушить молодому человеку истинную страсть. Так и должно быть. В последнее время, конечно, очень был чувствителен недостаток в обожателях; но ведь это оттого, что окружающие меня люди отжили и износились. Ну, вот, наконец-то. А, мой милый! Теперь я буду смотреть за тобой. Как он ни робок, но истинная страсть должна же прорываться. Это очень интересно наблюдать, когда вперед знаешь, что человек влюблен в тебя.

Входит Глумов, кланяется и останавливается в почтительной позе.

Что же вы стоите? Разве племянники ведут себя так?

Г л у м о в (целует ей руку). Здравствуйте, Клеопатра Львовна, с добрым утром.

М а м а е в а. Браво! Как это вы осмелились, наконец, я удивляюсь!

М а м а е в а. Будьте развязнее! Чего вы боитесь? Я такой же человек, как и все. Будьте доверчивее, откровенней со мной, поверяйте мне свои сердечные тайны! Не забывайте, что я ваша тетка.

Г л у м о в. Я был бы откровеннее с вами, если бы...

М а м а е в а. Что за вздор такой! Я совсем не хочу быть старухой.

Г л у м о в. И я тоже не желаю. Дай вам Бог цвести как можно долее. Я говорю только, что мне тогда было бы не так робко, мне было бы свободнее.

М а м а е в а. Отчего же? Садитесь сейчас ко мне ближе и рассказывайте все откровенно: отчего вам было бы свободнее, если б я была старухой.

Г л у м о в (берет стул и садится подле нее). У молодой женщины есть свои дела, свои интересы; когда же ей заботиться о бедных родственниках! А у старухи только и дела.

М а м а е в а. Отчего ж молодая не может заботиться о родных?

Г л у м о в. Может, но ее совестно просить об этом; совестно надоедать. У ней на уме веселье, забавы, развлечения, а тут скучное лицо племянника, просьбы, вечное нытье. А для старухи это было бы даже удовольствием; она бы ездила по Москве, хлопотала. Это было бы для нее и занятие от скуки, и доброе дело, которым она после могла бы похвастаться.

М а м а е в а. Ну, если б я была старуха, о чем бы вы меня попросили?

Г л у м о в. Да, если б вы были; а ведь вы не старуха, а, напротив, очень молодая женщина. Вы меня ловите.

Г л у м о в. Нет, не все равно. Вот, например, я знаю, что вам стоит сказать только одно слово Ивану Иванычу, и у меня будет очень хорошее место.

М а м а е в а. Да, я думаю, что довольно будет одного моего слова.

Г л у м о в. Но я все-таки не буду беспокоить вас этой просьбой.

Г л у м о в. Потому, что это было бы насилие. Он так вами очарован.

М а м а е в а (про себя). Он не ревнив, это странно.

Г л у м о в. Он не смеет отказать вам ни в чем. Потом, ему ваша просьба будет очень приятна: заставить вас просить — все равно, что дать ему взятку.

М а м а е в а. Все это вздор, фантазии! Так вы не желаете, чтоб я за вас просила?

Г л у м о в. Решительно не желаю. Кроме того, мне не хочется быть у вас в долгу. Чем же я могу заплатить вам?

Г л у м о в. Постоянным угождением; я бы ей носил собачку, подвигал под ноги скамейку, целовал постоянно руки, поздравлял со всеми праздниками и со всем, с чем только можно поздравить. Все это только для старухи имеет цену.

Г л у м о в. Потом, если старуха действительно добрая, я мог бы привязаться к ней, полюбить ее.

М а м а е в а. А молодую разве нельзя полюбить?

Г л у м о в. И к чему же бы это повело? Только лишние страдания.

Г л у м о в. Я пойду к дядюшке в кабинет, у меня есть работа-с. (Кланяется очень почтительно.)

М а м а е в а (с упреком). Хорош, хорош! Садитесь. Каким ветром, какой бурей занесло вас ко мне?

Г о р о д у л и н (садится). Ветром, который у меня в голове, и бурей страсти, которая бушует в моем сердце.

М а м а е в а. Благодарю. Очень мило с вашей стороны, что вы не забыли меня, брошенную, покинутую.

Г о р о д у л и н. Где он? Где тот несчастный, который вас покинул? Укажите мне его! Я нынче в особенно воинственном расположении духа.

М а м а е в а. Вы первый, вас-то и надобно убить, или что-нибудь другое.

Г о р о д у л и н. Позвольте узнать. Объявите решение, без того не казнят. Если вы решили задушить меня в своих объятиях, я апеллировать не буду.

М а м а е в а. Нет, я хочу явиться к вам просителем.

Г о р о д у л и н. То есть поменяться со мной ролями?

М а м а е в а. Разве вы проситель? Вы сами там где-то чуть ли не судья.

Г о р о д у л и н. Так, так-с. Но перед дамами я всегда...

М а м а е в а. Полно вам болтать-то! У меня серьезное дело.

Г о р о д у л и н. Что же нужно вашему племяннику? Курточку, панталончики?

М а м а е в а. Вы мне надоели. Слушайте и не перебивайте! Мой племянник совсем не ребенок, он очень милый молодой человек, очень хорош собой, умен, образован.

Г о р о д у л и н. Тем лучше для него и хуже для меня.

М а м а е в а. Разумеется, хорошее! У него отличные способности.

Г о р о д у л и н. Отличные способности? Жаль. С отличными способностями теперь некуда деться; он остается лишний. Такие все места заняты: одно Бисмарком, другое Бейстом.

М а м а е в а. Послушайте, вы меня выведете из терпения, мы с вами поссоримся. Говорите, есть ли у вас в виду место?

Г о р о д у л и н. Для обыкновенного смертного найдется.

Г о р о д у л и н (нежно). Нам люди нужны. Позвольте мне хоть одним глазком взглянуть на этот феномен; тогда я вам скажу определительно, на что он годен и на какое место можно будет его рекомендовать.

М а м а е в а. Егор Дмитрич! Жорж! Подите сюда. (Городулину.) Я вас оставлю с ним на несколько времени. Вы после зайдите ко мне! Я вас подожду в гостиной.

Представляю вам моего племянника. Егор Дмитрич Глумов. (Глумову.) Иван Иваныч хочет с вами познакомиться. (Уходит.)

Г о р о д у л и н (подавая Глумову руку). Вы служите?

Г л у м о в (развязно). Служил, теперь не служу, да и не имею никакой охоты.

Г л у м о в. Уменья не дал Бог. Надо иметь очень много различных качеств, а у меня их нет.

Г о р о д у л и н. Мне кажется, нужно только ум и охоту работать.

Г л у м о в. Положим, что у меня за этим дело не станет; но что толку с этими качествами? Сколько ни трудись, век будешь канцелярским чиновником. Чтобы выслужиться человеку без протекции, нужно совсем другое.

Г л у м о в. Не рассуждать, когда не приказывают, смеяться, когда начальство вздумает сострить,— думать и работать за начальников и в то же время уверять их со всевозможным смирением, что я, мол, глуп, что все это вам самим угодно было приказать. Кроме того, нужно иметь еще некоторые лакейские качества, конечно, в соединении с известной долей грациозности: например, вскочить и вытянуться, чтобы это было и подобострастно и неподобострастно, и холопски и вместе с тем благородно, и прямолинейно, и грациозно. Когда начальник пошлет за чем-нибудь, надо уметь производить легкое порханье, среднее между галопом, марш-марш и обыкновенным шагом. Я еще и половины того не сказал, что надо знать, чтоб дослужиться до чего-нибудь.

Г о р о д у л и н. Прекрасно. То есть, все это очень скверно, но говорите вы прекрасно; вот важная вещь. Впрочем, все это было прежде, теперь совсем другое.

Г л у м о в. Что-то не видать этого другого-то. И притом, все бумага и форма. Целые стены, целые крепости из бумаг и форм. И из этих крепостей только вылетают, в виде бомб, сухие циркуляры и предписания.

Г о р о д у л и н. Как это хорошо! Превосходно, превосходно! Вот талант!

Г л у м о в. Я очень рад, что вы сочувствуете моим идеям. Но как мало у нас таких людей!

Г о р о д у л и н. Нам идеи что! Кто же их не имеет, таких идей! Слова, фразы очень хороши. Знаете ли, вы можете сделать для меня великое одолжение.

Г л у м о в. Извольте, с удовольствием. На что же вам?

Г о р о д у л и н. Вам-то я откроюсь. Мы с вами оба люди порядочные и должны говорить откровенно. Вот в чем дело: мне завтра нужно спич говорить за обедом, а думать решительно некогда.

Г о р о д у л и н (жмет ему руку). Сделайте для меня это по-дружески.

Г л у м о в. Стоит ли говорить, помилуйте! Нет, вы дайте мне такую службу, где бы я мог лицом к лицу стать с моим меньшим братом. Дайте мне возможность самому видеть его насущные нужды и удовлетворять им скоро и сочувственно.

Г о р о д у л и н. Отлично, отлично! Вот уж и это запишите! Как я вас понимаю, так вам, по вашему честному образу мыслей, нужно место смотрителя или эконома в казенном или благотворительном заведении?

Г л у м о в. Куда угодно. Я работать не прочь и буду работать прилежно, сколько сил хватит, но с одним условием: чтобы моя работа приносила действительную пользу, чтобы она увеличивала количество добра, нужного для благосостояния массы. Переливать из пустого в порожнее, считать это службой и получать отличия— я несогласен.

Г о р о д у л и н. Уж и это бы кстати. «Увеличивать количество добра». Прелесть!

Г о р о д у л и н. Неужели? Вот видите, долго ли порядочным людям сойтись! Перекинули несколько фраз — и друзья. А как вы говорите! Да, нам такие люди нужны, нужны, батюшка, нужны! (Взглянув на часы.) Заезжайте завтра ко мне часу в двенадцатом. (Подает ему руку.) Очень приятно, очень приятно. (Уходит в гостиную.)

М а м а е в. А, ты здесь! Поди сюда! (Таинственно.) Крутицкий давеча заезжал ко мне посоветоваться об одном деле. Добрый старик! Он там написал что-то, так нужно ему обделать, выгладить слог. Я указал на тебя. Он у нас в кружке не считается умным человеком и написал, вероятно, глупость какую-нибудь, но ты, когда увидишься с ним, польсти ему несколько.

М а м а е в. Льстить нехорошо, а польстить немного позволительно. Похвали что-нибудь из пятого в десятое, это приятно будет старику. Он может вперед пригодиться. Ругать его будем мы, от этого он не уйдет, а ты все-таки должен хвалить, ты еще молод. Мы с тобой завтра к нему поедем. Да, вот еще одно тонкое обстоятельство. В какие отношения ты поставил себя к тетке?

Г л у м о в. Я человек благовоспитанный, учивости меня учить не надо.

М а м а е в. Ну, вот и глупо, ну, вот и глупо. Она еще довольно молода, собой красива, нужна ей твоя учтивость! Врага, что ли, ты нажить себе хочешь?

М а м а е в. Не понимаешь, так слушай, учись! Слава Богу, тебе есть у кого поучиться. Женщины не прощают тому, кто не замечает их красоты.

М а м а е в. То-то же, братец! Хоть ты и седьмая вода на киселе, а все-таки родственник; имеешь больше свободы, чем просто знакомый; можешь иногда, как будто по забывчивости, лишний раз ручку поцеловать, ну, там глазами что-нибудь. Я думаю, умеешь?

М а м а е в. Экий ты, братец! Ну, вот так. (Заводит глаза кверху.)

М а м а е в. Ну, да ты перед зеркалом хорошенько поучись. Ну, иногда вздохни с томным видом. Все это немножко щекочет их самолюбие.

М а м а е в. Да и для меня-то покойнее. Пойми, пойми!

М а м а е в. Она женщина темперамента сангвинического, голова у ней горячая, очень легко может увлечься каким-нибудь франтом, черт его знает, что за механик попадется, может быть, совсем каторжный. В этих прихвостнях Бога нет. Вот оно куда пошло! А тут, понимаешь ты, не угодно ли вам, мол, свой, испытанный человек. И волки сыты, и овцы целы. Ха, ха, ха! Понял?

Г л у м о в. А вот еще обстоятельство! Чтоб со стороны не подумали чего дурного, ведь люди злы, вы меня познакомьте с Турусиной. Там уж я открыто буду ухаживать за племянницей, даже, пожалуй, для вас, если вам угодно, посватаюсь. Вот уж тогда действительно будут и волки сыты, и овцы целы.

Г л у м о в. Клеопатре Львовне мы, разумеется, не скажем про Турусину ни слова. Не то что ревность, а, знаете, есть такое женское чувство.

М а м а е в. Кому ты говоришь! Знаю, знаю. Ни-ни-ни, и заикаться не надо.

М а м а е в. Завтра вечером. Ну, теперь ты знаешь, что делать тебе.

Г л у м о в. Что делать? Удивляться уму вашему.

Г о р о д у л и н (Мамаевой тихо). Через две недели он будет определен.

М а м а е в. А, Иван Иваныч! Я к вам заезжал сегодня, я хотел дать вам совет по клубному делу.

Г о р о д у л и н. Извините, Нил Федосеич, некогда. (Подает руку Глумову.) До свиданья.

М а м а е в. Так поедемте вместе, я вам дорогой. Мне в сенат нужно.

М а м а е в а (садится на кресло). Целуйте ручку, ваше дело улажено.

Г л у м о в (целует руку). Благодарю вас. (Берет шляпу.)

Г л у м о в. Домой. Я слишком счастлив. Я побегу поделиться моей радостью с матерью.

М а м а е в а. Значит, не совсем; значит, вы еще не всего достигли.

Г л у м о в. Всего, на что только я смел надеяться.

М а м а е в а. Нет, вы говорите прямо: всего вы достигли?

М а м а е в а. Не верю, не верю. Вы хотите в таких молодых годах показать себя материалистом, хотите уверить меня, что думаете только о службе, о деньгах.

М а м а е в а. Хотите уверить, что у вас никогда не бьется сердце, что вы не мечтаете, не плачете, что вы не любите никого.

Г л у м о в. Клеопатра Львовна, я не говорю этого.

М а м а е в а. А если любите, можете ли вы не желать, чтобы и вас любили?

М а м а е в а. Вы говорите, что всего достигли.

Г л у м о в. Я достиг всего возможного, всего, на что я могу позволить себе надеяться.

М а м а е в а. Значит, вы не можете позволить себе надеяться на взаимность. В таком случае, зачем вы даром тратите ваши чувства? Ведь это перлы души. Говорите, кто эта жестокая?

Г л у м о в. Но ведь это пытка, Клеопатра Львовна.

М а м а е в а. Говорите, негодный, говорите сейчас! Я знаю, я вижу по вашим глазам, что вы любите. Бедный! Вы очень, очень страдаете?

Г л у м о в. Вы не имеете права прибегать к таким средствам. Вы знаете, что я не посмею ничего скрыть от вас.

М а м а е в а. Умеет ли она оценить вашу страсть, ваше прекрасное сердце?

М а м а е в а (шепотом). Смелей, мой друг, смелее!

Г л у м о в. Я ваш раб на всю жизнь. Карайте меня за мою дерзость, но я вас люблю. Заставьте меня молчать, заставьте меня не глядеть на вас, запретите мне любоваться вещи, еще хуже, заставьте меня быть почтительным; но не сердитесь на меня! Вы сами виноваты. Если б вы не были так очаровательны, так снисходительны ко мне, я, может быть, удержал бы мою страсть в пределах приличия, чего бы мне это ни стоило. Но вы, ангел доброты, вы, красавица, из меня, благоразумного человека, вы сделали бешеного сумасброда! Да, я сумасшедший! Мне показалось, что меня манит блаженство, и я не побоялся кинуться в пропасть, в которой могу погибнуть безвозвратно. Простите меня. (Склоняет голову.)

М а м а е в а (целуя его в голову). Я вас прощаю.

Глумов, почтительно кланяясь, уходит. Мамаева провожает его долгим взглядом.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

С о ф ь я И г н а т ь е в н а Т у р у с и н а, богатая вдова, барыня родом из купчих.
М а ш е н ь к а, ее племянница.
М а н е ф а.
П р и ж и в а л к а 1-я.
П р и ж и в а л к а 2-я.
К р у т и ц к и й.
Г о р о д у л и н.
М а м а е в.
Г л у м о в.
Г р и г о р и й, человек Турусиной.

Богатая гостиная на даче в Сокольниках, одна дверь посредине, другая сбоку.

Машенька и Турусина выходят из средней двери.

М а ш е н ь к а. Поедемте, ma tante! Поедемте! Ну, пожалуйста, поедемте!

Т у р у с и н а. Нет, мой друг, нет! Ни за что на свете! Я уж велела лошадей отложить.

М а ш е н ь к а. Помилуйте, ma tante, на что же это похоже! В кои-то веки мы сберемся выехать, и то не в час; десяти шагов от ворот не отъехали, и назад.

Т у р у с и н а (садясь). Мой друг, я очень хорошо знаю, что делаю. Зачем напрасно подвергать себя опасности, когда можно избежать ее?

М а ш е н ь к а. Но почему же нам непременно угрожала опасность?

Т у р у с и н а. О чем ты еще спрашиваешь, я не понимаю. Ты сама видела: в самых воротах нам перешла дорогу какая-то женщина. Я хотела приказать остановиться, но так уж, скрепя сердце, поехала дальше, и вдруг встреча...

Т у р у с и н а. Да, если б с левой стороны, а то с правой...

М а ш е н ь к а. Да и с правой, и с левой все равно.

Т у р у с и н а. Не говори так, я этого не люблю. Я не терплю вольнодумства в моем доме. Я и так довольно слышу кощунства от гостей, которые бывают у нас. Посторонним я запретить не могу, а тебе запрещаю. Мы должны беречь свою жизнь. Конечно, слишком много заботиться о себе грех, но беречь свою жизнь мы обязаны. Не надо быть упрямым! Мало ли мы видим несчастных случаев: разобьют лошади, сломается экипаж, кучер напьется пьян и завезет в канаву. Провидение печется о людях. Если тебе прямо говорят: не езди туда-то, ты подвергнешь себя опасности,— так кто же виноват, если ты не послушаешь благого совета и сломишь себе голову?

М а ш е н ь к а. Нам никто не говорил: не езди!..

Т у р у с и н а. Разве непременно нужны слова! Дурная встреча красноречивей всяких слов. Еще если б была крайняя необходимость, ну, уж нечего делать; а то ехать Бог знает зачем! Для того только, чтоб провести весь вечер в пустых разговорах, в пересудах о ближнем; и для этого пренебрегать указаниями свыше и подвергать себя очевидной опасности! Нет уж, покорно благодарю. Я понимаю, зачем тебе хочется ехать туда! Ты думаешь встретить там Курчаева, самого нераскаянного безбожника, которого я к себе пускать не велю. Вот ты и тянешь тетку, нисколько не рассуждая о том, что я из-за твоего удовольствия могу переломить ногу или руку.

М а ш е н ь к а. Я не понимаю, ma tante, что вам не понравился Курчаев?

Т у р у с и н а. Как он может мне понравиться? Он смеется в моем присутствии над самыми священными вещами.

Т у р у с и н а. Всегда, постоянно, он смеется над моими странницами, над юродивыми.

М а ш е н ь к а. Вы говорите, что он смеется над священными вещами.

Т у р у с и н а. Ну, конечно; я ему говорю как-то: посмотрите, у моей Матреши, от святости, уж начинает лицо светиться; это, говорит, не от святости, а от жиру. Уж этого я ему никогда в жизни не прощу. До чего вольнодумство-то доходит, до чего позволяют себе забываться молодые люди! Я в людях редко ошибаюсь; вот и оказалось, что он за человек. Я вчера два письма получила. Прочти, если хочешь.

М а ш е н ь к а. Разве верят безымянным письмам?

Т у р у с и н а. Если б одно, можно бы еще сомневаться, а то вдруг два и от разных лиц.

Входит человек и подает Турусиной письмо.

Т у р у с и н а. Что он говорит, Бог его знает. Ну, да все равно, вероятно, богомольцы. Вели их накормить. (Человек уходит. Турусина читает письмо.) Вот еще письмо. Видно, что пишет женщина солидная! (Читает вслух.) «Милостивая государыня Софья Игнатьевна, хотя я не имею счастия...» (Читает про себя.) Вот слушай! «Выбор вами такого человека, как Егор Васильевич Курчаев, заставляет меня заранее проливать слезы об участи бедной Машеньки...» Ну, и так далее.

М а ш е н ь к а. Удивительно! Я не знаю, что и думать об этом.

Т у р у с и н а. Неужели ты и теперь станешь спорить со мной? Впрочем, мой друг, если ты непременно желаешь, так выходи за него. (Нюхает спирт.) Я не хочу, чтоб меня звали тиранкой. Только ты знай, что ты меня этим огорчаешь и что едва ли ты вправе будешь жаловаться, если я тебе...

М а ш е н ь к а. Нет, ma tante, не бойтесь! Я московская барышня, я не пойду замуж без денег и без позволения родных. Мне Жорж Курчаев очень нравится, но если вам не угодно, я за него не пойду, и никакой чахотки со мной от этого не будет. Но, ma tante, пожалейте меня! У меня, благодаря вам, есть деньги. Мне хочется пожить.

М а ш е н ь к а. Найдите мне жениха какого угодно, только порядочного человека, я за него пойду без всяких возражений. Мне хочется поблестеть, покрасоваться. Так жить, как мы живем, подумайте сами, мне .скучно, очень скучно.

Т у р у с и н а. Я вхожу в твое положение. Суетность в твоем возрасте извинительна.

М а ш е н ь к а. Когда я буду постарше, ma tante, я, весьма вероятно, буду жить так же, как и вы,— это у нас в роду.

Т у р у с и н а. Дай Бог, я тебе от всей души желаю. Это прямой путь, настоящий.

М а ш е н ь к а. Так, ma tante, но мне прежде надо выйти замуж.

Т у р у с и н а. Не хочу скрывать от тебя, что я в большом затруднении. Нынче молодежь так испорчена, что очень трудно найти такого человека, который бы мне понравился, ты мои требования знаешь.

М а ш е н ь к а. Ах, ma tante, уж в Москве-то не найти! Чего-чего в ней нет. Все, что угодно. У вас такое большое знакомство. Можно обратиться к тому— другому; Крутицкий, Мамаев, Городулин вам помогут, укажут или найдут для вас точно такого жениха, какого вам нужно. Я в этом уверена.

Т у р у с и н а. Крутицкий, Городулин! Ведь они люди, Marie! Они могут обмануть или сами обмануться.

Т у р у с и н а. Надо ждать указания. Без особого указания я никак не решусь.

М а ш е н ь к а. Но откуда же явится это указание?

Т у р у с и н а. Ты скоро узнаешь откуда; оно явится сегодня же.

М а ш е н ь к а. Курчаеву не отказывайте от дому, пусть ездит.

Т у р у с и н а. Только ты знай, что он тебе не жених.

М а ш е н ь к а. Я вполне полагаюсь на вас; я ваша покорная, самая покорная племянница.

М а ш е н ь к а. Я буду богата, буду жить весело. Ведь и вы прежде весело жили, ma tante?

М а ш е н ь к а. Я знаю, знаю, что вы жили очень весело.

Т у р у с и н а. Да, ты знаешь кой-что, но ты не можешь и не должна всего знать.

М а ш е н ь к а. Все равно. Вы самая лучшая женщина, какую я знаю, и вас я беру примером для себя. (Обнимает тетку.) Я тоже хочу жить очень весело; если согрешу, я покаюсь. Я буду грешить и буду каяться так, как вы.

Т у р у с и н а. Празднословие, Marie! Празднословие!

Т у р у с и н а. Уж ты разговорилась очень. Я устала, дай мне отдохнуть, немного успокоиться. (Целует Машеньку; она уходит.) Милая девушка! На нее и сердиться нельзя; она и сама, я думаю, не понимает, что болтает. Где же ей понимать? Так лепечет. Я все силы употреблю, чтобы она была счастлива; она вполне этого заслуживает. Сколько в ней благоразумия и покорности! Она меня тронула почти до слез своей детской преданностью. Право, так взволновала меня. (Нюхает спирт.)

К р у т и ц к и й (берет ее за руки). Что, все нервы? а?..

К р у т и ц к и й. Нехорошо! Вот и руки холодные. Уж вы того, очень...

К р у т и ц к и й. Очень, то есть прилежно... ну, очень изнурять себя... не надо очень-то...

Т у р у с и н а. Я уж вас просила не говорить мне об этом.

К р у т и ц к и й. Нет, ничего, я не устал. Я вот гулять пошел, ну, дай, думаю, зайду навестить старую знакомую, приятельницу старую... хе, хе, хе!.. Помните, ведь мы...

К р у т и ц к и й. А что ж такое! Что не вспоминать-то... У вас в прошедшем было много хорошего. А если и было кой-что на ваш взгляд дурное, так уж вы, вероятно, давно покаялись. Я, признаться вам сказать, всегда с удовольствием вспоминаю и нисколько не раскаиваюсь, что...

Т у р у с и н а (с умоляющим видом). Перестаньте!

Т у р у с и н а. Григорий, как тебе не стыдно! Какой уродливый? Юродивый. Вели его накормить.

Как глупы эти люди, самого обыкновенного назвать не умеют.

К р у т и ц к и й. Ну, я не скажу, чтобы в нынешнее время юродивые были очень обыкновенны. Кроме вас, едва ли их где встретишь. Обращаюсь к прежнему разговору. Вы извините, я хотел вам только сказать, что прежде, когда вы вели другой образ жизни, вы были здоровее.

К р у т и ц к и й. Ну, уж этого я не знаю, это не мое дело. Вообще вы с виду были здоровее. Вы еще довольно молоды... вам бы еще можно было пожить как следует.

К р у т и ц к и й. Ну, то есть рано бы ханжить-то.

К р у т и ц к и й. Ну, виноват, виноват, не буду.

Г р и г о р и й. Сударыня, странный человек пришел.

Т у р у с и н а. Пустить его и посадить за стол вместе с теми.

Г р и г о р и й. Да вместе-то они, сударыня, пожалуй...

К р у т и ц к и й. Вы у этих, что из неведомых-то стран приходят, хоть бы паспорты велели спрашивать.

К р у т и ц к и й. Затем, что с ними до беды недолго. Вон у одного тоже три странника спасались.

К р у т и ц к и й. Ну, все трое и оказались граверы хорошие.

Т у р у с и н а. Чем же плохо ремесло — гравирование?

К р у т и ц к и й. Не портреты же они в землянках-то гравируют.

К р у т и ц к и й (садится). Вот то-то же! Добродетель добродетелью, а и осторожность не мешает. Вам особенно надо беречься. Уж это дело известное, коли барыня чересчур за добродетель возьмется, так уж тут мошенникам пожива. Потому что обмануть вас в это время очень просто.

Т у р у с и н а. Я делаю добро для добра, не разбирая людей. Я с вами хотела посоветоваться об одном очень важном деле.

К р у т и ц к и й (подвигаясь). Что такое, говорите! Я рад, рад вам служить, чем могу.

Т у р у с и н а. Вы знаете, что Машенька теперь уж в таком возрасте, что...

Т у р у с и н а. Нет ли у вас на примете молодого человека? Вы знаете, какого мне нужно?

К р у т и ц к и й. Какого вам нужно. Вот это-то и закорючка. Мало ли молодых людей... Да постойте же! Есть, именно такой есть, какого вам нужно.

К р у т и ц к и й. Я вам говорю. Скромен не по летам, умен, дворянин, может сделать отличную карьеру. Вообще славный малый... малый славный. Его рекомендовали мне для некоторых занятий; ну, я тово, знаете ли, попытал его, что, мол, ты за птица! Парень хоть куда! Далеко пойдет, далеко, вот увидите.

К р у т и ц к и й. Как его! Дай Бог память! Да вот постойте, он мне адрес дал, он мне теперь не нужен, люди знают. (Вынимает бумагу.) Вот! (Читает.) Егор Дмитриев Глумов! Каково пишет! Чисто, ровно, красиво! По почерку сейчас можно узнать характер! Ровно, — значит аккуратен... кругло, без росчерков, ну, значит, не вольнодумец. Вот возьмите, может быть, и пригодится.

К р у т и ц к и й. Что за благодарность! Вот еще. Наш долг! (Встает.) Прощайте. Заходить, а? Или сердитесь?

Т у р у с и н а. Ах, что вы! Всегда, всегда рада.

К р у т и ц к и й. По старой памяти? Хе, хе, хе!.. Ну, до свиданья. (Уходит.)

Т у р у с и н а. Вот и старый человек, а как легкомыслен. Как ему поверить! (Прячет адрес в карман.) А все-таки надо будет справиться об этом Глумове.

Т у р у с и н а. Очень рада вас видеть. Не стыдно вам! Что вы пропали?

Г о р о д у л и н. Дела, дела. То обеды, то вот железную дорогу открывали.

Т у р у с и н а. Не верится что-то. Просто вам скучно у меня. Ну, да спасибо и за то, что вот изредка навещаете. Что наше дело?

Т у р у с и н а. Вы уж и забыли? Вот прекрасно! Покорно вас благодарю. Да и я-то глупо сделала, что поручила вам. Вы человек, занятый важными делами; когда вам помнить о бедных, несчастных, угнетенных! Стоит заниматься этой малостью!

Г о р о д у л и н. Угнетенных, вы изволите говорить? Насчет угнетенных я не могу припомнить ничего-с. А вот позвольте, я теперь вспомнил: вы, кажется, изволили просить меня справиться насчет ворожеи?

Т у р у с и н а. Не ворожеи, а гадальщицы—это большая разница; к ворожее я бы не поехала ни за что.

Г о р о д у л и н. Извините! Я сознаюсь в своем невежестве: я в этих тонкостях не силен. Одним словом, вдова коллежского регистратора Улита Шмыгаева.

Т у р у с и н а. Какого бы она звания ни была, это все равно, во всяком случае, она дама почтенная, строгой жизни, и я горжусь тем, что пользовалась ее особенным расположением.

Г о р о д у л и н. Особенным-то ее расположением, как из дела видно, пользовался отставной солдат.

Т у р у с и н а. Что вы говорите! Это все вздор, клевета! Она имела успех, имела знакомство с лучшими домами, ей позавидовали и оклеветали ее. Но я надеюсь, что ее оправдали, невинность должна торжествовать.

Т у р у с и н а (привстав). Как! Вот он, ваш хваленый суд! Сослать невинную женщину! За что же? За то, что она приносит пользу другим?

Г о р о д у л и н. Да ведь ее не за гаданье судили.

Т у р у с и н а. Нет, вы мне не говорите! Все это сделано в угоду нынешнему модному неверию.

Г о р о д у л и н. Ее судили за укрывательство заведомо краденых вещей, за пристанодержательство и за опоение какого-то купца.

Г о р о д у л и н. Святую истину. Жена этого купца просила у нее приворотного зелья для мужа, чтобы больше любил, — ну, и сварили зелье по всем правилам, на мадере; только одно забыли — спросить дозволение медицинской управы.

Г о р о д у л и н. Подействовало. Умер было, только не от любви.

Т у р у с и н а. Вам все это смешно, я вижу. У юристов и у медиков сердца нет. И неужели не нашлось ни одного человека, который бы заступился за эту бедную женщину?

Г о р о д у л и н. Помилуйте, ее защищал один из лучших адвокатов. Красноречие лилось, клубилось, выходило из берегов и, наконец, стихло в едва заметное журчанье. Ничего сделать было нельзя, сама призналась во всем. Сначала солдат, который пользовался ее особенным расположением, потом она.

Т у р у с и н а. Я этого не ожидала! Как легко ошибиться! Нельзя жить на свете!

Г о р о д у л и н. Не то что нельзя, а при смутном понимании вещей действительно мудрено. Теперь учение о душевных болезнях довольно подвинулось, и галлюцинации...

Т у р у с и н а. Я вас просила не говорить со мною об этом.

Т у р у с и н а. Пусть я ошибаюсь в людях. Пусть меня обманывают. Но помогать людям, хлопотать о несчастных — для меня единственное блаженство.

Г о р о д у л и н. Блаженство — дело не шуточное. Нынче так редко можно встретить блаженного человека.

Т у р у с и н а. Почему ты думаешь, что азиатец?

Г р и г о р и й. Уж очень страшен-с. Так даже жутко глядеть-с. Ежели, сударыня, к вечеру, — не приведи Господи.

Г р и г о р и й. Такая свирепость необыкновенная-с. Оброс весь волосами, только одни глаза видны-с.

Г р и г о р и й. Не очень, чтобы грек-с, еще цветом не дошел. А как вот есть венгерец-с.

Т у р у с и н а. Какой венгерец? Что ты глупости говоришь!

Т у р у с и н а. Принять его, накормить и спросить, не нужно ли чего ему.

Т у р у с и н а. У меня к вам просьба, Иван Иваныч.

Т у р у с и н а. Я насчет Машеньки. Нет ли у вас кого на примете?

Г о р о д у л и н. Жениха? Пощадите! Что за фантазия пришла вам просить меня! Ну, с какой стороны я похож на сваху московскую? Мое призвание — решить узы, а не связывать. Я противник всяких цепей, даже и супружеских.

Г о р о д у л и н. Оттого-то я и не желаю их никакому лихому татарину.

Г о р о д у л и н. Постойте, кого-то я на днях видел, так у него крупными буквами на лбу и написано: хороший жених. Вот так того и гляди, что сию минуту женится на богатой невесте.

Г о р о д у л и н. Честный человек, я больше ничего не знаю. Кроме шуток, отличный человек.

Т у р у с и н а. Постойте, как вы назвали? (Вынимает бумагу из кармана.)

Т у р у с и н а. Вот и Крутицкий мне про него же говорил.

Г о р о д у л и н. Ну, значит, ему и быть, так у него и на лбу, то есть на роду написано. Прощайте! (Кланяется и уходит.)

Т у р у с и н а. Что это за Глумов? В другой раз сегодня я слышу имя этого человека. И хотя я не верю ни Крутицкому, ни Городулину, но все-таки тут что-нибудь да есть, коли его хвалят люди совершенно противоположных убеждений. (Звонит.)

Какая потеря для Москвы, что умер Иван Яковлич! Как легко и просто было жить в Москве при нем. Вот теперь я ночи не сплю, все думаю, как пристроить Машеньку; ну, ошибешься как-нибудь, на моей душе грех будет. А будь жив Иван Яковлич, мне бы и думать не о чем. Съездила, спросила— и покойна. Вот когда мы узнаем настоящую-то цену человеку, когда его нет! Не знаю, заменит ли его Манефа, а много и от нее сверхъестественного.

Входят Машенька, 1-я приживалка с колодой карт, которую держит перед собой, как книгу, 2-я приживалка с собачкой на руках.

1-я приживалка садится у стола, 2-я приживалка садится на скамейке у ног Турусиной.

Т у р у с и н а. Погоди! Ну, Машенька, я говорила о тебе и с Крутицким, и с Городулиным.

М а ш е н ь к а (с волнением). Говорите. Продолжайте. Я покорилась вашей воле и теперь с трепетом жду решения.

Т у р у с и н а. Они оба рекомендовали одного человека, точно сговорились.

М а ш е н ь к а. И прекрасно. Значит, человек достойный. Кто же он?

Т у р у с и н а. Гадай! Правду ли они говорили? (Машеньке.) Я им не верю, они могут ошибаться.

Т у р у с и н а. Они люди. (2-й приживалке.) Не урони собачку!

М а ш е н ь к а. Кому же вы поверите, ma tante? Оракулу? Мне что-то страшно.

Т у р у с и н а. Очень естественно. Так и надо, и должно быть страшно. Мы не можем, не должны без страха поднимать завесу будущего. Там, за этой завесой, и счастье, и несчастье, и жизнь, и смерть твоя.

М а ш е н ь к а. Кто же нам приподнимет завесу?

Т у р у с и н а. Вот кто. (Встает, идет навстречу Манефе, и все за ней.)

М а н е ф а. И то иду. Пошла шабала и пришла шабала.

1-я п р и ж и в а л к а (с умилением). Ох, батюшки мои!

М а н е ф а (садясь). Пришла да села, как квашня.

2-я п р и ж и в а л к а (со вздохом). О, о, о, ох! Ах, премудрость!

Т у р у с и н а. Очень рады, что сподобились видеть тебя.

Т у р у с и н а. Ждем! Что скажешь, мати Манефа.

М а н е ф а. Ждем! Ждали в сапогах, а приехали в лаптях.

1-я п р и ж и в а л к а. Батюшки, батюшки! Запоминайте, запоминайте хорошенько.

М а н е ф а. Не спрашивай, вперед знаю. Знайка бежит, а незнайка лежит. Девкой меньше, так бабой больше.

Т у р у с и н а. Нам человека-то знать нужно. Не скажешь ли чего рабе Марии? Может быть, во сне или в видении тебе...

М а н е ф а. Было видение, было. Идет Егор с высоких гор.

М а ш е н ь к а (тихо Турусиной). Ведь и Курчаев Егор.

М а н е ф а. А я почем знаю? Увидишь, так узнаешь!

2-я п р и ж и в а л к а. Первое дело: надо спросить, волосом каков. Всегда так спрашивают, как это вы не знаете!

М а ш е н ь к а. Белокурый. Ведь и Курчаев белокурый. Может быть, он.

Т у р у с и н а. Да ведь ты слышала— видение было. Разве может гусар благочестивым людям в видениях являться? Какая ты легкомысленная.

1-я п р и ж и в а л к а. Ах, даже удивительно! И по картам выходит Егор.

Т у р у с и н а. Что ты мелешь! Как ты по картам имя увидала?

1-я п р и ж и в а л к а. Тьфу ты! Обмолвилась. Язык-то наш... то есть белокурый по картам-то.

Т у р у с и н а (Манефе). Тебе все известно, а мы грешные люди, мы в сомнении. Егоров много и белокурых тоже довольно.

М а н е ф а. Чуж чуженин далеко, а суженый у ворот.

М а н е ф а. Сряжайтеся, сбирайтеся, гости будут.

Все обращаются к дверям. Входит Григорий.

Г р и г о р и й. С ними молодой барин, такой белокурый.

2-я п р и ж и в а л к а. Не во сне ли мы все это видели?

Т у р у с и н а. Проси! (Обнимая Машеньку.) Ну, Машенька, услышаны мои молитвы! (Садится, нюхает спирт.)

М а ш е н ь к а. Это так необыкновенно, ma tante, я вся дрожу.

Т у р у с и н а. Поди, успокойся, друг мой: ты после выйдешь.

М а н е ф а. Конец всему делу венец. (Идет к двери.)

Т у р у с и н а (приживалкам). Возьмите ее под руки, да чаю ей, чаю.

Приживалки берут под руки Манефу и идут к двери. В дверях останавливаются.

1-я п р и ж и в а л к а. Одним бы глазком взглянуть.

2-я п р и ж и в а л к а. Умрешь, таких чудес не увидишь.

Турусина, Мамаев, Глумов, Манефа и приживалки.

М а м а е в. Софья Игнатьевна, позвольте представить вам моего племянника, Егора Дмитрича Глумова.

П р и ж и в а л к и (в дверях). Ах, Егор! Ах, белокурый!

Т у р у с и н а (встает). Благодарю вас! Я полюблю его, как родного сына.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сцена I

К р у т и ц к и й.
Г л у м о в.
М а м а е в.
Ч е л о в е к Крутицкого.

Приемная у Крутицкого. Дверь выходная, дверь направо в кабинет, налево в гостиную. Стол и один стул.

Входит Глумов, человек у двери, потом Крутицкий.

Ч е л о в е к (заглядывая в дверь кабинета). Сейчас выдут-с.

Г л у м о в. Готово, ваше превосходительство. (Подает тетрадь.)

К р у т и ц к и й (берет тетрадь). Четко, красиво, отлично. Браво, браво! Трактат, отчего же не прожект?

Г л у м о в. Прожект, ваше превосходительство, когда что-нибудь предлагается новое; у вашего превосходительства, напротив, все новое отвергается... (с заискивающею улыбкою) и совершенно справедливо, ваше превосходительство.

К р у т и ц к и й. Трактат? Да, ну пожалуй. «Трактат о вреде реформ вообще». «Вообще»-то не лишнее ли?

Г л у м о в. Это главная мысль вашего превосходительства, что все реформы вообще вредны.

К р у т и ц к и й. Да, коренные, решительные; но если ненужное что-нибудь изменить, улучшить, я против этого ничего не говорю.

Г л у м о в. В таком случае это будут не реформы, а поправки, починки.

К р у т и ц к и й (ударяя себя карандашом по лбу). Да, так, правда. Умно, умно. У вас есть тут, молодой человек, есть. Очень рад; старайтесь!

Г л у м о в. Покорнейше благодарю, ваше превосходительство.

К р у т и ц к и й (надевая очки). Пойдем далее! Любопытствую знать, как вы начинаете экспликацию моей главной цели. «Артикул 1-й. Всякая реформа вредна уже по своей сущности. Что заключает в себе реформа? Реформа заключает в себе два действия: 1) отмену старого и 2) поставление на место оного чего-либо нового. Какое из сих действий вредно? И то, и другое одинаково: 1-е) отметая старое, мы даем простор опасной пытливости ума проникать причины, почему то или другое отметается, и составлять таковые умозаключения: отметается нечто непригодное, такое-то учреждение отметается, значит, оно непригодно. А сего быть не должно, ибо сим возбуждается свободомыслие и делается как бы вызов обсуждать то, что обсуждению не подлежит». Складно, толково.

К р у т и ц к и й (читает). «2-е) поставляя новое, мы делаем как бы уступку так называемому духу времени, который есть не что иное, как измышление праздных умов». Ясно изложено. Надеюсь, будет понятно для всякого; так сказать, популярно.

Г л у м о в. Мудрено излагать софизмы, а неопровержимые истины...

К р у т и ц к и й. Вы думаете, что это неопровержимые истины?

Г л у м о в. Совершенно убежден, ваше превосходительство.

К р у т и ц к и й (оглядываясь). Что это они другого стула не ставят?

Г л у м о в. Ничего-с, я и постою, ваше превосходительство.

К р у т и ц к и й. Конечно, нельзя всякому дозволить; другой, пожалуй, рассядется... магазинщик со счетом, или портной приедет...

Г л у м о в. Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Я должен буду просить извинения у вашего превосходительства.

К р у т и ц к и й. Что такое, мой любезный, что такое?

Г л у м о в. В вашем трактате некоторые слова и выражения оставлены мной без всякого изменения.

Г л у м о в. Слаб современный язык для выражения всей грациозности ваших мыслей.

Г л у м о в. В двадцать пятом артикуле, о положении мелких чиновников в присутственных местах...

Г л у м о в. Вашим превосходительством весьма сильно выражена прекрасная мысль о том, что не следует увеличивать содержание чиновникам и вообще улучшать их положение, что, напротив, надобно значительное увеличение жалованья председателям и членам.

К р у т и ц к и й. Не помню. (Перелистывает тетрадь.)

Г л у м о в. Я, ваше превосходительство, помню наизусть, да не только этот параграф, а весь трактат.

Г л у м о в. У меня ведь целая жизнь впереди; нужно запасаться мудростию; не часто может представиться такой случай; а если представится, так надо им пользоваться. Не из журналов же учиться уму-разуму.

Г л у м о в. Молодому человеку и свихнуться не трудно.

К р у т и ц к и й. Похвально, похвально! Приятно видеть такой образ мыслей в молодом человеке. Что там ни толкуй, а благонамеренность хорошее дело.

К р у т и ц к и й. Ну, так что ж у меня там в двадцать пятом артикуле?

Г л у м о в. Артикул двадцать пятый. «Увеличение окладов в присутственных местах, если почему-либо таковое потребуется, должно быть производимо с крайней осмотрительностию, и то только председателям и членам присутствия, а отнюдь не младшим чиновникам. Увеличение окладов старшим может быть произведено на тот конец, дабы сии наружным блеском поддерживали величие власти, которое должно быть ей присуще. Подчиненный же сытый и довольный получает несвойственные его положению осанистость и самоуважение, тогда как, для успешного и стройного течения дел, подчиненный должен быть робок и постоянно трепетен».

Г л у м о в. Вот слово: «трепетен», ваше превосходительство, меня очаровало совершенно.

К р у т и ц к и й (погрузившись в чтение, изредка, взглядывает на Глумова. Как бы мельком). Коли куришь, так кури. Спички на камине.

Г л у м о в. Я не курю, ваше превосходительство. А впрочем, как прикажете?

К р у т и ц к и й. Вот еще! Мне-то какое дело! Дядя не видал твоей работы?

К р у т и ц к и й. Ну, то-то же. Он только говорит, что умен, а ведь он болван совершенный.

Г л у м о в. Не смею спорить с вашим превосходительством.

К р у т и ц к и й. Он только других учит, а сам попробуй написать, вот мы и увидим. А жена тоже ведь дура замечательная.

К р у т и ц к и й. Как ты с ними уживаешься— не понимаю.

Г л у м о в. Поступаю. По протекции тетушки, Иван Иваныч Городулин обещал достать место.

К р у т и ц к и й. Вот еще нашли человека. Определит он тебя. Ты ищи прочного места; а эти все городулинские-то места скоро опять закроются, вот увидишь. Он у нас считается человеком опасным. Ты это заметь.

К р у т и ц к и й. Да, да. А уж я думал... Ну, что ж, поступай. Без службы болтаться хуже. Потом, если хочешь, я тебе могу письма дать в Петербург,— перейдешь, — там служить виднее. У тебя прошедшее-то хорошо, чисто совершенно? Тебя можно рекомендовать?

Г л у м о в. Я ленив был учиться, ваше превосходительство.

К р у т и ц к и й. Ну, что ж, это неважно. Очень-то заучишься, так оно, пожалуй, и хуже... Нет ли чего важнее?

Г л у м о в. Мне совестно признаться перед вашим превосходительством.

К р у т и ц к и й (с серьезным видом). Что такое? Уж ты лучше говори прямо.

Г л у м о в. В студенческой жизни, ваше превосходительство... только я больше старых обычаев придерживался.

К р у т и ц к и й. Каких старых обычаев? Что ты, раскольник, что ли?

Г л у м о в. То есть не так вел себя, как нынешние студенты.

Г л у м о в. Покучивал, ваше превосходительство; случались кой-какие истории не в указные часы, небольшие стычки с полицией.

Г л у м о в. Больше ничего, ваше превосходительство. Сохрани меня Бог! Сохрани Бог!

К р у т и ц к и й. Что ж, это даже очень хорошо. Так и должно быть. В молодых летах надо пить, кутить. Чего тут стыдиться? Ведь ты не барышня. Ну, так значит, я на твой счет совершенно покоен. Я не люблю оставаться неблагодарным. Ты мне с первого раза понравился; я уж за тебя замолвил в одном доме словечко.

Г л у м о в. Мне сказывала Софья Игнатьевна. Я не нахожу слов благодарить ваше превосходительство.

К р у т и ц к и й. Ты присватался, что ли? Тут ведь куш очень порядочный.

Г л у м о в. Я на деньги глуп, ваше превосходительство; девушка очень хороша.

К р у т и ц к и й. Ну, не умею тебе сказать. Они, брат, все одинаковы; вот тетка, знаю, что ханжа.

Г л у м о в. Любовь нынче не признают, ваше превосходительство; а я знаю по себе, какое это великое чувство.

К р у т и ц к и й. Пожалуй, не признавай, никому от того ни тепло, ни холодно; а как заберет, так скажешься. Со мной было в Бессарабии, лет 40 тому назад; я было умер от любви. Что ты смотришь на меня?

Г л у м о в. Скажите, пожалуйста, ваше превосходительство!

К р у т и ц к и й. Горячка сделалась. Вот ты и не признавай. Ну, что ж, давай Бог, давай тебе Бог! Я очень рад. Будешь капиталистом, найдем тебе место видное, покойное. Нам такие люди нужны. Ты ведь будешь из наших? Нам теперь поддержка нужна, а то молокососы одолевать начали. Но, однако, мой милый, сколько же я тебе должен за твой труд?

Г л у м о в. Не обижайте, ваше превосходительство!

Г л у м о в. Если уж хотите вознаградить меня, так осчастливьте, ваше превосходительство!

Г л у м о в. Брак — такое дело великое, такой важный шаг в жизни... не откажитесь!.. Благословение такого высокодобродетельного лица будет служить залогом... уже знакомство с особой вашего превосходительства есть счастие, а в некотором роде родство, хотя и духовное, это даже и для будущих детей...

К р у т и ц к и й. В посаженые отцы, что ли? Я что-то не пойму.

Г л у м о в. Осчастливьте, ваше превосходительство!

К р у т и ц к и й. Изволь, изволь! Ты бы так и говорил. Это дело не мудреное.

Г л у м о в. Я не нужен вашему превосходительству?

К р у т и ц к и й. О моем маранье молчи. Оно скоро будет напечатано, без моего имени, разумеется; один редактор просил; он, хотя это довольно странно, очень порядочный человек, пишет так учтиво: ваше превосходительство, осчастливьте, ну и прочее. Коли будет разговор о том, кто писал, будто ты не знаешь.

Г л у м о в. Слушаю, ваше превосходительство! (Кланяется и уходит.)

К р у т и ц к и й. Прощай, мой любезный! Что уж очень бранят молодежь! Вот, значит, есть же и из них; и с умом, и с сердцем малый. Он льстив и, как будто, немного подленек; ну, да вот оперится, так это, может быть, пройдет. Если эта подлость в душе, так нехорошо, а если только в манерах, так большой беды нет; с деньгами и с чинами это постепенно исчезает. Родители, должно быть, были бедные, а мать попрошайка: «у того ручку поцелуй, у другого поцелуй»; ну, вот оно и въелось. Впрочем, это все-таки лучше, чем грубость.

Ч е л о в е к. Госпожа Мамаева! Они в гостиной-с. Я докладывал, что ее превосходительства дома нет-с.

К р у т и ц к и й. Нет, нет! (Человеку.) Подай кресло!

Человек уходит, возвращается с креслом. Входит Мамаева.

М а м а е в а. Будет вам делами-то заниматься! Что бы с молодыми дамами полюбезничать! А то сидит в своем кабинете! Такой нелюбезный старичок!

К р у т и ц к и й. Где уж мне! Был конь, да уездился! Хе-хе-хе! Пора и молодым дорогу дать.

М а м а е в а (садясь). Нынче и молодежь-то хуже стариков.

К р у т и ц к и й. Правда, правда. Никакой поэзии нет, никаких благородных чувств. Я думаю, это оттого, что на театре трагедий не дают. Возобновить бы Озерова, вот молодежь-то бы и набиралась этих деликатных тонких чувств. Да чаще давать трагедии, через день. Ну, и Сумарокова тоже. У меня прожект написан об улучшении нравственности в молодом поколении. Для дворян трагедии Озерова, для простого народа продажу сбитня дозволить. Мы, бывало, все трагедии наизусть знали, а нынче скромно! Они и по книге-то прочесть не умеют. Вот оттого в нас и рыцарство было, и честность, а теперь одни деньги. (Декламирует.)

Мне ждать ли, чтоб судьба прервала дней теченье,
Когда к страданию даны мне грустны дни?
Прерву.

М а м а е в а. Ну, как же не помнить! Ведь, чай, этому лет пятьдесят, не больше, так как же мне не помнить!

К р у т и ц к и й. Извините, извините! Я считаю вас моей ровесницей. Ах, я и забыл вам сказать! Я вашим родственником очень доволен. Прекрасный молодой человек.

К р у т и ц к и й. Да, да. Ведь уж и вы его балуете.

К р у т и ц к и й. Позвольте, вспомнил еще. (Декламирует.)

О боги! Не прошу от вас речей искусства;
Но дайте ныне мне язык души и чувства!

К р у т и ц к и й. Ну, да как же! Жените. Какую невесту нашли...

М а м а е в а (с испугом). Какую? Вы ошибаетесь.

О матерь, слезный ток, коль можно, осуши!
А ты, сестра, умерь уныние души!

К р у т и ц к и й. Да, Боже мой! На Турусиной. Будто не знаете? Двести тысяч приданого.

М а м а е в а (встает). Не может быть, не может быть, я говорю вам.

При вести таковой задумчив пребываешь;
Вздыханья тяжкие в груди своей скрываешь,
И горесть мрачная в чертах твоих видна!

М а м а е в а. Ах, вы надоели мне с вашими стихами.

К р у т и ц к и й. Но он, кажется, парень с сердцем. Вы, говорит, ваше превосходительство, не подумайте, что я из-за денег. Звал меня в посаженые отцы: сделайте, говорит, честь. Ну, что ж не сделать! Я, говорит, не из приданого; мне, говорит, девушка нравится. Ангел, ангел, говорит, и так с чувством говорит. Ну, что ж, прекрасно. Дай ему Бог; — нет, а вы возьмите, вот в Донском. (Декламирует.)

Когда Россиянин решится слово дать,
То без стыда ему не может изменять.

К р у т и ц к и й. Ну, ничего. Пройдет. (Декламирует.)

М а м а е в а. Ах, подите вы! Скажите вашей жене, что я хотела ее подождать, да не могу, очень дурно себя чувствую. Ах! Прощайте!

К р у т и ц к и й. Да ничего. Что вы? У вас вид такой здоровый. (Декламирует.)

Чтоб при сопернице в измене обличить
И ревностью его веселье отравить...

М а м а е в а. Прощайте, прощайте! (Быстро уходит.)

К р у т и ц к и й. Что ее кольнуло? Поди вот с бабами! Хуже, чем дивизией командовать. (Берет тетрадь.) Заняться на досуге. Никого не принимать! (Уходит в кабинет.)

Сцена II

Г л у м о в.
Г л у м о в а.
М а м а е в а.
Г о л у т в и н.

Глумов выходит из боковой двери с дневником, потом Глумова.

Г л у м о в. Насилу кончил. Интересный разговор с Крутицким записан весь. Любопытный памятник для потомства! Чего стоило весь этот вздор запомнить! Я, кажется, в разговоре с ним пересолил немного. Еще молод, увлекаюсь, увлекаюсь. Ну, да это не мешает, кашу маслом не испортишь. Вот дядюшка у меня прелесть! Сам научил за женой ухаживать. И тут я увлекся. Это дело уж не шуточное! Тут надо держать ухо востро. Как мы от нее ни скрываем наше сватовство, а все же узнает; пожалуй, и помешает, хоть не из любви, так из ревности; женщины завистливы, любить-то не всякая умеет, а ревновать-то всякая мастерица.

Г л у м о в (глядя на часы и строго). Вы немного поздно, маменька! Туда надо с утра идти. И каждый день, каждый день. Так и живите там.

Г л у м о в. Ну, да уж что делать. Сойдитесь с прислугой, с гадальщицами, с странницами, с приживалками; не жалейте для них никаких подарков. Зайдите теперь в город, купите две табакерки серебряных, небольших! Все эти приживалки табак нюхают зло и очень любят подарки.

Г л у м о в. Главное, блюдите все входы и выходы, чтоб ничто сомнительное ни под каким видом не могло проникнуть в дом. Для этого ублажайте прислугу, у прислуги чутье хорошее. Ну, прощайте! Торопите, чтоб поскорее парадный сговор.

Г л у м о в а. Говорят, ближе, как через неделю, нельзя. (Уходит.)

Г л у м о в. Ух, долго! Измучаешься. Богатство само прямо в руки плывет; прозевать такой случай будет и жалко, и грех непростительный. (Садится к столу.) Что-то я хотел добавить в дневник? Да, расход записать. (Записывает.) Две табакерки приживалкам. (Заслыша стук экипажа, подходит к окну.) Это кто? Клеопатра Львовна. Что за чудо! Знает она или не знает? Сейчас увидим.

Г л у м о в. Мог ли я ожидать такого счастия! Если бы все олимпийские боги сошли с неба...

М а м а е в а. Не горячитесь, я не к вам: я зашла вашу матушку навестить.

Г л у м о в (про себя). Не знает. (Громко.) Она только вышла перед вами.

Г л у м о в (подавая стул). Присядьте! Осчастливьте мою хату, осветите ее своим блеском.

М а м а е в а (садясь). Да, мы счастливим, а нас делают несчастными.

Г л у м о в. Несчастными! Да вы знаете ли, какое это преступление? Даже огорчить-то вас чем-нибудь, и то надо иметь черную душу и зверское сердце.

М а м а е в а. Черную душу и зверское сердце! Да, вы правду говорите.

Г л у м о в. Ни черной души, ни зверского сердца у меня нет, значит...

Г л у м о в (про себя). Не знает. (Громко.) Как мне огорчить вас! Я, страстный, робкий юноша, давно искал привязанности, давно искал теплого женского сердца, душа моя ныла в одиночестве. С трепетом сердца, с страшной тоской я искал глазами ту женщину, которая бы позволила мне быть ее рабом. Я бы назвал ее своей богиней, отдал ей всю жизнь, все свои мечты и надежды. Но я был беден, незначителен и от меня отворачивались. Мои мольбы, мои вздохи пропадали, гасли даром. И вот явились передо мной вы, сердце мое забилось сильней прежнего; но вы не были жестокой красавицей, вы не оттолкнули меня, вы снизошли к несчастному страдальцу, вы согрели бедное сердце взаимностью, и я счастлив, счастлив, бесконечно счастлив! (Целует руку.)

Г л у м о в. То есть, ваш муж хочет женить меня, а я не думал. Да я и не расположен совсем и не желаю.

М а м а е в а. Как он вас любит, однако! Против воли хочет сделать счастливым!

Г л у м о в. Он хочет женить меня на деньгах. Не все же мне быть бедным писарьком, пора мне быть самостоятельным человеком, иметь значение. Очень естественно, он хочет мне добра; жаль только, что не справился о моих чувствах.

М а м а е в а. На деньгах? А невеста вам не нравится?

Г л у м о в. Конечно, не нравится. Да, разве может...

Г л у м о в. Да могу ли я! Кого же я буду обманывать: ее или вас?

Г л у м о в. За что вы меня мучаете подозрениями? Нет, я вижу, это надо кончить.

Г л у м о в. Пусть дядюшка сердится, как хочет, я скажу ему решительно, что не хочу жениться.

М а м а е в а. И прекрасно. Без любви что за брак!

Г л у м о в. И вы могли подумать! И вам не совестно?

М а м а е в а. Теперь, когда я вижу такое бескорыстие, разумеется, совестно.

Г л у м о в (с жаром). Я ваш, ваш, всегда ваш. Только уж вы ни слова: ни дядюшке, никому, я сам все устрою. А то вы себя выдадите.

Г л у м о в. Вот что значит застенчивость! Я боялся сказать прямо дядюшке, что не хочу жениться, отделывался полусловами: посмотрим, увидим, к чему спешить? А вот что из этого вышло. Я дал повод подозревать себя в низости. (Звонок.) Кто это? Вот очень нужно! (Идет к дверям.)

М а м а е в а (про себя). Он меня обманывает. Это ясно. Ему хочется успокоить меня, чтоб я не мешала.

Г л у м о в. Клеопатра Львовна, войдите в маменькину комнату, кто-то пришел ко мне.

Г л у м о в (пристально глядя на Голутвина). Ну-с?

Г о л у т в и н. Во-первых, так не принимают, а во-вторых, я устал, потому что на своих к вам. (Садится.)

Г о л у т в и н. Пустяки. Minimum двадцать пять рублей; а больше сколько хотите, я не обижусь.

Г л у м о в. Да, вот что! На бедность? Да кто же вам сказал, что я имею возможность давать такую щедрую милостыню?

Г о л у т в и н. Я не милостыню прошу, я за труд.

Г о л у т в и н. Я ходил за вами, наблюдал, собирал сведения, черты из жизни вашей, написал вашу биографию и приложил портрет. В особенности живо изобразил последнюю вашу деятельность. Так не угодно ли вам купить у меня оригинал, а то я продам в журнал. Вы видите, я прошу недорого, ценю себя невысоко.

Г л у м о в. Меня не испугаете. Печатайте! Кто вас читает?

Г о л у т в и н. Да ведь я и не тысячу рублей прошу. Я знаю, что большого вреда вам сделать не могу; ну, а все-таки неприятность, скандальчик. Ведь лучше для вас, если б его не было совсем, ну, так и заплатите!

Г л у м о в. Знаете, как называется ваш поступок?

Г о л у т в и н. Знаю. Уменье пользоваться обстоятельствами.

Г о л у т в и н. Вот этого не знаю. А все-таки, должно быть, честнее, чем посылать безымянные письма.

Г о л у т в и н. Не горячитесь! Заплатите лучше; я вам советую.

Г о л у т в и н. У вас теперь богатая невеста в виду. Что хорошего, прочитает. «Ах!» скажет... Не ссорьтесь со мной, заплатите! И мне-то хлеб, и вам покойнее. Право, дешево прошу.

Г л у м о в. За что платить? Вы этак, пожалуй, повадитесь, в другой раз придете.

Г о л у т в и н. Честное слово. За кого вы меня принимаете?

Г о л у т в и н. Пять рублей уступлю, деньги пустые.

Г о л у т в и н. Ну, как хотите. Папироски нет у вас?

Г л у м о в. Нет. Освободите меня от вашего посещения.

Г о л у т в и н. Нет, мы с ним поругались. Он тоже гусь порядочный, вроде вас.

Г о л у т в и н (встает и заглядывает в дверь). Что это у вас там?

Г о л у т в и н (уходя). Вы не умеете ценить чужого благородства оттого, что в вас своего нет. (Идет в переднюю.)

Г л у м о в. Вот еще принесло. Ну, да пусть печатает! (Идет за Голутвиным.)

Глумов уходит за ним в переднюю и затворяет дверь. Выходит Мамаева.

М а м а е в а. Никого нет. Куда же он делся? (Подходит к столу.) Это что? Дневник его. Ай, ай, как зло! Это ужасно! А вот о невесте! Я так и знала; он меня обманывает! Какой глупый человек! Ах, Боже мой! Это про меня-то! Мне дурно, я падаю... Низкий, низкий человек! (Отирает слезы. Подумавши.) Вот мысль! Он никак не подумает на меня! (Прячет дневник в карман и отходит от стола.) О, как я могу его унизить! Как мне приятно будет видеть его унижение! Когда все отвернутся от него, бросят, выкинут его, как негодную вещь, какой кроткой овечкой он приползет ко мне.

Г л у м о в. Таких людей нельзя пускать ни под каким видом. Написал ругательную статью на меня и пришел за деньгами, а то, говорит, напечатаю.

М а м а е в а. Что вы за ужасы говорите! Это те же bravi. Кто он такой, я желаю знать?

М а м а е в а. Ну, хоть для того, чтобы беречься его.

Г л у м о в. Где день, где ночь. Адрес можно узнать в редакции. Да зачем вам?

М а м а е в а. А если кто меня обидит, вот и мщение! Другого нет у женщин; дуэли для нас не существуют.

М а м а е в а. Конечно, шучу. Вы дали ему денег?

Г л у м о в. Немного. Он ведь не дорог. Все-таки покойнее. Всякий скандал нехорош.

М а м а е в а. Значит, вы покойны. Ах, бедный! Как он вас расстроил. Так вы решительно отказываетесь от невесты?

М а м а е в а. Да вы знаете ли, чего вы себя лишаете?

Г л у м о в. Денег. Променяю ли я рай на деньги?

М а м а е в а. Да ведь много денег, двести тысяч.

Г л у м о в. Вот вам доказательство, что бывает.

М а м а е в а. Вы герой! Вы герой! Ваше имя будет записано в историю. Придите в мои объятия. (Обнимает его.) Ну, прощайте, душа моя! Жду вас сегодня вечером. (Уходит.)

Г л у м о в (один). Ну, как гора с плеч. Пора к невесте. (Берет шляпу и смотрится в зеркало.) Разумеется, все это мелочи; но когда дело-то рискованное, так всего боишься. Прав-то у меня на эту невесту и, главное, на это приданое никаких. Все взято одной энергией. Целый замок висит на воздухе без фундамента. Все это может лопнуть и разлететься в прах каждую минуту. Поневоле будешь пуглив и осторожен. Ну, да теперь мне бояться нечего! Клеопатру Львовну успокоил. Голутвину заплачено. Пока я все уладил. (Нараспев.) Все уладил, все уладил. Я с этими хлопотами рассеян стал. Шляпа, перчатки... Где перчатки, где перчатки? Вот они. (Подходит к столу.) В этом кармане бумажник, в этом дневник. (Не глядя, шарит рукой по столу, а другую опускает в задний карман.) Платок здесь. (Оборачивается к столу.) Что такое? Где же? (Открывает ящик.) Куда я его засунул? Да что ж это такое? Вот еще беда-то! Да нет, не может быть! Я его здесь положил. Я сейчас видел его. А-ах!.. Где же он? Нельзя, нельзя... (Стоит молча.) Падает, все падает... и я валюсь, в глубокую пропасть валюсь. Зачем я его завел? Что за подвиги в него записывал? Глупую, детскую злобу тешил. Нет, уж если такие дела делать, так нечего их записывать! Ну, вот и предоставил публике «Записки подлеца, им самим написанные». Да что же я сам-то себя ругаю! Меня еще будут ругать, все ругать. Кто же это? Он или она? Если он, я выкуплю; он на деньги пойдет; еще беда не велика. А если она? Ну, туг уж одно красноречие. Женское сердце мягко. Мягко-то оно мягко; зато ведь уж и злей-то женщины ничего на свете нет, если ее обидеть чувствительно. Страшно становится. Женщина отомстит ужасно, она может такую гадость придумать, что мужчине и в голову не придет. Ну, уж делать нечего! Бездействие хуже. Пойду прямо в пасть к гиене. (Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Т у р у с и н а.
М а ш е н ь к а.
М а м а е в.
К р у т и ц к и й.
Г о р о д у л и н.
Г л у м о в.
К у р ч а е в.
Г р и г о р и й.

Большая терраса на даче, прямо сад, по сторонам двери.

Курчаев и Машенька выходят из гостиной.

М а ш е н ь к а. Я сама не понимаю. Тут или самая тонкая интрига, или...

М а ш е н ь к а. Я ничего не думаю, я просто голову потеряла.

К у р ч а е в. Я его знаю давно и ничего особенного в нем не замечал; кажется, человек хороший.

М а ш е н ь к а. Он явился каким-то неотразимым. Всё за него. Все знакомые тетушки рекомендуют прямо его, приживалки во сне его видят каждую ночь, станут на картах гадать — выходит он, гадальщицы указывают на него, странницы тоже; наконец Манефа, которую тетушка считает чуть не за святую, никогда не видав его, описала наружность и предсказала минуту, когда мы его увидим. Какие же тут могут быть возражения? Судьба моя в руках тетушки, а она им совершенно очарована.

К у р ч а е в. Значит, отдадут ему вас, отдадут деньги, — добродетель награждается, порок наказан. С вашей стороны возражений нет, а про меня и говорить нечего: я должен в молчании удалиться. Еще с кем другим я бы поспорил, а перед добродетельным человеком я пас; я никогда этим не занимался.

Турусина садится в кресло. Глумов останавливается с левой стороны и кладет руку на спинку кресла. Курчаев стоит справа, несколько потупившись, в самой почтительной позе. Машенька у стола перелистывает книгу.

Г л у м о в. Когда я почувствовал призвание к семейной жизни, я взглянул на это дело серьезно. Жениться для того, чтобы взять деньги, это не в моих правилах,— это была бы торговая сделка, а не брак,— установление священное! Жениться по любви... но ведь любовь чувство преходящее, плотское! Я понял, что в выборе подруги на всю жизнь должно быть нечто особое, нечто роковое для того, чтобы брак был крепок. Мне нужно было найти кроткое женское сердце, связать его с своим неразрывными узами; я говорю: судьба, укажи мне это сердце, и я покорюсь твоим велениям. Я вам признаюсь, я ждал чего-то чудесного! Чудесного много на свете, только мы не хотим заметить его.

Т у р у с и н а. Я сама то же говорю, но не все верят. (Взглядывает на Курчаева, тот шаркает ногой и кланяется.)

К у р ч а е в. Скажите! Дождались. Это чрезвычайно любопытно.

Г л у м о в. Я поехал к одной благочестивой женщине.

Г л у м о в. Нет, к другой. Я Манефы не знаю. Только я вошел, не успел промолвить слова, она, даже не видя лица моего, — она сидела ко мне задом,— заговорила: «Не ты невест ищешь, они тебя ищут. Ступай зажмурившись и найдешь». Куда идти, говорю, укажите мне! «Как войдешь, говорит, в первый незнакомый дом, где ты ни разу не бывал, там и ищи, там тебя знают!» Я, знаете ли, сначала удивился и как будто не совсем поверил. Поутру она мне это сказала— вечером дядюшка привез меня к вам. Тут есть невеста, и тут меня знают.

Т у р у с и н а. Да, много чудесного, но мало избранных...

К у р ч а е в. У нас тоже, когда мы стояли в Малороссии, был случай с одним евреем...

Г л у м о в. Не ясно ли тут предопределение! Я даже не успел еще хорошенько осведомиться о чувствах моей невесты... (Машеньке.) Извините, Марья Ивановна! Я довольствовался только ее согласием.

Г л у м о в. Если я, может быть, не совсем нравлюсь теперь, так понравлюсь после. Такой брак должен быть счастлив и благополучен.

Г л у м о в. В этом браке нет людского произвола, следовательно, нет и ошибки.

Т у р у с и н а. Вот правила! Вот у кого надо учиться, как жить.

Т у р у с и н а. Я пойду оденусь потеплее, здесь сыро становится. (Уходит.)

Г о р о д у л и н. Здравствуйте! Сколько вы денег берете?

Г л у м о в. Да ведь вы же сами меня рекомендовали, — мне Софья Игнатьевна сказывала.

Г о р о д у л и н. Когда же? Да, да, помню. Да как же вы поладили с Турусиной, ведь вы вольнодумец?

Г л у м о в. Ее исправить невозможно. К чему же трудиться?

Г о р о д у л и н. Да, так вы вот как. Это хорошо. Вы теперь будете иметь состояние. Я вас в клуб запишу.

Г л у м о в (тихо). На днях будет напечатан трактат Крутицкого.

Г о р о д у л и н. Неужели? Вот бы его отделать хорошенько!

Г о р о д у л и н. Еще бы, с вашими способностями. Но вам неловко, вы еще очень молодой человек, можете себе повредить. Вас надо будет выгородить. Вы напишите, а уж я, так и быть, пожертвую собой, выдам за свое. Надо их, старых, хорошенько.

Г л у м о в. Надо, надо. Ведь только посмотрите, что пишут.

Г о р о д у л и н. Осмеять надо. Я бы и сам, да некогда. Очень рад вашему счастью. Поздравляю. Нам такие люди, как вы, нужны. Нужны. А то, признаться вам, чувствовался недостаток. Дельцы есть, а говорить некому, нападут старики врасплох. Ну, и беда. Есть умные из молодых людей, да очень молодые, в разговор пустить нельзя, с ними разговаривать не станут. Хор-то есть, да запевалы нет. Вы будете запевать, а мы вам подтягивать. Где Марья Ивановна?

Г о р о д у л и н. Пойду поболтать с ней. (Идет в сад.)

Г л у м о в (вслед). Я сейчас вас догоню. Кажется, Мамаевы приехали. Как я урезонил! Мало того, что дала согласие на мой брак, но и сама приехала. Вот это мило с ее стороны.

Г л у м о в. Нет, Голутвин клянется-божится, что не брал. Даже слезы на глазах у него показались. Я, говорит, без куска хлеба останусь, а такой гнусности не сделаю.

М а м а е в а. Кому же взять! Потеряли как-нибудь.

М а м а е в а. А чего же вы боитесь, разве там было что-нибудь такое?

Г л у м о в. Ничего особенного! Сердечные излияния, любовные заметки, страстные тирады, стишки; очи, кудри. Все то, что пишется про себя и что в чужих руках видеть стыдно.

М а м а е в а. Так у вас в дневнике очи да кудри? Ну, так не беспокойтесь, никто не обратит внимания. Таких дневников бездна. Что же вы здесь одни? Где ваша невеста?

Г л у м о в. Гуляет в саду с молодыми людьми. Вот вам доказательство, что я женюсь не по склонности. Мне нужны деньги, нужно положение в обществе. Не все же мне быть милым молодым человеком, пора быть милым мужчиной. Посмотрите, каким молодцом я буду, каких лошадей заведу. Теперь меня не замечают, а тогда все вдруг заговорят: ах, какой красавец появился! — точно как будто я из Америки приехал. И все будут завидовать вам.

М а м а е в а. Да хорошо, если б можно было взять деньги без невесты, а то у вас будет молодая жена.

Г л у м о в. Это не мешает. Я предложил руку невесте, карман для денег, а сердце остается вам.

М а м а е в а. Вы опасный человек; вас слушаешь, слушаешь, да, пожалуй, и поверишь.

Г л у м о в. На каких рысаках я буду подъезжать к вам!

М а м а е в а. Подъезжайте, подъезжайте. А теперь подите к невесте, нехорошо оставлять ее. Если она вам и не нравится, так вы хоть для виду, из приличия полюбезничайте с ней.

Как он торжествует! Погоди, мой друг, не рано ли ты вздумал радоваться!

М а м а е в а. Домой, такой печальный? Погодите,— я догадываюсь.

Ах, какой противный! Подождите, я вам говорю. Мне вас нужно.

М а м а е в а. Я поеду домой рано, одна, вы меня проводите.

Что вы всегда молчите! Послушайте. Будьте со мной откровенны; я приказываю вам, как тетка. Вы влюблены, я знаю. Она вас любит? Ну!

Я уверена, что любит. Не теряйте надежды. Мало ли какие сюрпризы бывают.

К у р ч а е в. Во всяком другом случае я мог бы...

К у р ч а е в. Софья Игнатьевна заявляет такие требования...

К у р ч а е в. Я никак не мог ожидать этого. Притом же это несовместно с моей службой.

К у р ч а е в. Я и воспитанием не приготовлен...

К у р ч а е в. Софья Игнатьевна ищет для племянницы...

К у р ч а е в. Мог ли я этого ожидать? Это так редко бывает...

К у р ч а е в. Она ищет добродетельного человека.

М а м а е в а. Как никаких? Что же, в вас только пороки?

К у р ч а е в. Яи пороков не имею, я просто обыкновенный человек. Это странно — искать добродетельного человека. Ну, не будь Глумова, где бы она взяла? Во всей Москве только он один и есть. И чудеса с ним бывают, и видения он видит. Ну, позвольте вас спросить, как же можно этого требовать от всякого?

М а м а е в а. Погодите, погодите! Может быть, это еще и лучше — не иметь добродетелей, но не иметь и пороков.

Мамаева, Курчаев, Машенька, потом Турусина, Мамаев, Крутицкий.

М а м а е в а. Поздравляю вас! Вы с каждым днем все больше расцветаете. Очень рада вашему счастию.

М а ш е н ь к а. В господине Глумове так много хороших качеств, что мне становится страшно, я не считаю себя достойною такого мужа.

М а м а е в а. Где же и искать добродетелей, как не в вашем доме? Вы можете пользоваться и наставлением, и примером от вашей тетушки.

М а ш е н ь к а. Я ей очень благодарна! Добродетельной быть действительно очень недурно, но из всех добродетелей я могу похвалиться только одной: послушанием.

М а м а е в (Крутицкому). В принципе я с вами согласен, но в подробностях нет.

М а м а е в. Зачем непременно трагедия, отчего не комедия!

К р у т и ц к и й. А затем, что комедия изображает низкое, а трагедия высокое, а нам высокое-то и нужно.

М а м а е в. Да, но позвольте! Рассмотрим этот предмет со всех сторон.

Т у р у с и н а (Мамаевой). У нас теперь принято не верить ничему, это в моде; только и слышишь, зачем вы пускаете к себе Манефу, она обманщица. Вот бы я и пригласила господ неверующих посмотреть, какая она обманщица. Я очень рада за нее, она теперь войдет в моду, получит большую практику. И мне Москва должна быть благодарна, что я нашла такую женщину, я этим много для Москвы сделала.

М а м а е в а. Но где же ваш жених? Я его не вижу.

Т у р у с и н а. По рекомендации всех моих знакомых и по некоторым другим причинам, я уже ожидала, что встречу примерного молодого человека. Но когда я познакомилась с Егором Дмитричем покороче, тут я увидала, что он превзошел все мои ожидания.

М а м а е в (подходя). Кто это превзошел все ожидания?

М а м а е в. Я знал, что вы будете меня благодарить за него. Знаю, кому что нужно, знаю. Не стал сватать ему другую невесту, прямо к вам.

Т у р у с и н а. Вам бы грешно было; вы знаете, я сирота.

К р у т и ц к и й. Да, Глумов может далеко пойти.

Т у р у с и н а. И за что мне такое счастие? Разве за мои... (Григорию.) Что тебе? Разве за мои добрые дела!

Что это такое? (Распечатывает.) Какая-то газета! Должно быть, не ко мне.

М а м а е в а (берет конверт). Нет, к вам. Вот видите, адрес.

Т у р у с и н а. Это, должно быть, ошибка. Кто принес?

М а м а е в а. Дайте-ка сюда. Я вам разберу и объясню. (Берет конверт и вынимает из него печатный лист.) Во-первых, газета, да и не газета, а только один лист из газеты, одна статья.

М а м а е в. Нет, кто-нибудь из знакомых прислал.

М а м а е в. А вот сейчас рассмотрим. Статья называется: «Как выходят в люди».

Т у р у с и н а. Это до нас не касается. Бросьте.

М а м а е в. Зачем же? Надо посмотреть. Вот и портрет с подписью: «Муж, каких мало». Ба, ба, ба! Да это Егор Дмитрич!

Т у р у с и н а. Это какая-нибудь гнусная интрига, у него должно быть много врагов.

К у р ч а е в. Вы не меня ли подозреваете? Я в живописи не мастер, только вас и умею рисовать.

М а м а е в а. Тот, кто писал эту статью, должен очень хорошо знать Егора Дмитрича: тут все малейшие подробности его жизни, если это только не выдумки.

М а м а е в (вынимает из конверта тетрадь). Вот еще что-то.

К р у т и ц к и й. Это его рука, я к ней пригляделся. Его, его! Чем хотите отвечаю.

М а м а е в. Да, это его рука, а вот подпись другой рукой. «В доказательство того, что все в статье справедливо, прилагается сей дневник». Что нам читать— статью или дневник?

М а м а е в. Начнем с той страницы, которая заложена закладкой. Тут счет. «Манефе двадцать пять рублей, ей же еще двадцать пять рублей... Дура набитая, а берется предсказывать! Учил, учил, насилу и наладил. Ей же послано: бутылка рому. Ей же дано на дому у меня пятнадцать рублей... Очень неприятно, что таким прибыльным ремеслом занимаются глупые люди. Любопытно узнать, что она возьмет с Турусиной? Спросить после! Двум приживалкам Турусиной за гаданье на картах и за рассказыванье снов, в которых они должны видеть каждый день меня, по семи рублей с полтиной и по серебряной табакерке, десять рублей за обе».

Т у р у с и н а (нюхая спирт). Всех прогоню: всех. Злой быть грешно, и доброй глупо! Как жить после этого?

М а м а е в а. Не жалуйтесь, не вас одних обманывают.

М а м а е в. «За три анонимных письма к Турусиной пятнадцать коп...»

М а ш е н ь к а. Так вот откуда письма-то, ma tante!

Т у р у с и н а. Вижу, мой друг. Извини меня. Я очень дурно сделала, что взяла на себя заботу устроить твою судьбу; я вижу, что это мне и не по уму и не по силам. Располагай собой, как хочешь, я тебе мешать не буду.

М а ш е н ь к а (тихо). Мой выбор уж сделан, ma tante!

Т у р у с и н а. И прекрасно. В нем ты не обманешься, потому что он ничего хорошего и не обещает.

Т у р у с и н а. Уж теперь продолжайте, все равно.

М а м а е в. «Человеку Мамаева, за то, что привез ко мне своего барина обманом, пользуясь его слабостью к отдающимся внаймы квартирам,— этому благодетелю моему три рубля. Чувствую, что мало». Тут дальше разговор со мной, совсем не интересный. «Первый визит Крутицкому. Муза! Воспоем доблестного мужа и его прожекты. Нельзя довольно налюбоваться тобой, маститый старец! Поведай нам, поведай миру, как ты ухитрился, дожив до шестидесятилетнего возраста, сохранить во всей неприкосновенности ум шестилетнего ребенка?»

К р у т и ц к и й. Ну, довольно! Это пашквиль... Кому приятно?..

М а м а е в (не замечая Городулина). Позвольте, тут я вижу несколько слов о Городулине. «Городулин в каком-то глупом споре о рысистых лошадях одним господином назван либералом; он так этому названию обрадовался, что три дня по Москве ездил и всем рассказывал, что он либерал. Так теперь и числится». А ведь похоже!

К р у т и ц к и й. Похоже! Вы про себя-то прочтите, похоже ли написано.

М а м а е в. Ах, Иван Иваныч, я вас и не приметил. Посмотрите, как нас тут расписали.

Г о р о д у л и н. Кто же этот современный Ювенал?

Т у р у с и н а. Отдайте, Иван Иваныч, эту рукопись автору и попросите его, чтобы он удалился незаметно.

Входит Глумов, Городулин почтительно подает ему дневник.

Г л у м о в (принимая дневник). Зачем же незаметно? Я ни объясняться, ни оправдываться не стану. Я только скажу вам, что вы сами скоро пожалеете, что удалили меня из вашего общества.

К р у т и ц к и й. Милостивый государь, наше общество состоит из честных людей.

Г л у м о в (Крутицкому). А вы сами, ваше превосходительство, догадались, что я нечестный человек? Может быть, вы вашим проницательным умом убедились в моей нечестности тогда, как я взялся за отделку вашего трактата? Потому что какой же образованный человек возьмется за такую работу? Или вы увидали мою нечестность тогда, когда я в кабинете у вас раболепно восторгался самыми дикими вашими фразами и холопски унижался перед вами? Нет, вы тогда готовы были расцеловать меня. И не попадись вам этот несчастный дневник, вы долго, долго, всегда считали бы меня честным человеком.

Г л у м о в (Мамаеву). Вы, дядюшка, тоже догадались сами, а? Не тогда ли, как вы меня учили льстить Крутицкому?.. Не тогда ли, как вы меня учили ухаживать за вашей женой, чтобы отвлечь ее от других поклонников, а я жеманился да отнекивался, что не умею, что мне совестно? Вы видели, что я притворяюсь, но вам было приятно, потому что я давал вам простор учить меня уму-разуму. Я давно умнее вас, и вы это знаете, а когда я прикинусь дурачком и стану просить у вас разных советов, вы рады-радехоньки и готовы клясться, что я честнейший человек.

М а м а е в. Ну, что нам с тобой считаться— мы свои люди.

Г л у м о в. Вас, Софья Игнатьевна, я точно обманул, и перед вами я виноват, то есть не перед вами, а перед Марьей Ивановной, а вас обмануть не жаль. Вы берете с улицы какую-то полупьяную крестьянку и по ее слову послушно выбираете мужа для своей племянницы. Кого знает ваша Манефа, кого она может назвать! Разумеется, того, кто ей больше денег дает. Хорошо, что еще попался я, Манефа могла бы вам сосватать какого-нибудь беглого, и вы бы отдали, что и бывало.

Т у р у с и н а. Я знаю одно, что на земле правды нет, и с каждым днем все больше в этом убеждалось.

Г о р о д у л и н. Я ни слова. Вы прелестейший мужчина! Вот вам рука моя. И все, что вы говорили про нас, то есть про меня, — про других я не знаю, — правда совершенная.

Г л у м о в. Я вам нужен, господа. Без такого человека, как я, вам нельзя жить. Не я, так другой будет. Будет и хуже меня, и вы будете говорить: эх, этот хуже Глумова, а все-таки славный малый. (Крутицкому.) Вы, ваше превосходительство, в обществе человек, что называется, обходительный; но когда в кабинете, с глазу на глаз с вами, молодой человек стоит навытяжку и, униженно поддакивая после каждого слова, говорит «ваше превосходительство», у вас по всем членам разливается блаженство. Действительно честному человеку вы откажете в протекции, а за того поскачете хлопотать сломя голову.

К р у т и ц к и й. Вы слишком злоупотребляете нашею снисходительностию.

Г л у м о в. Извините, ваше превосходительство! (Мамаеву.) Вам, дядюшка, я тоже нужен. Даже прислуга ни за какие деньги не соглашается слушать ваших наставлений, а я слушаю даром.

М а м а е в. Довольно! Если ты не понимаешь, мой милый, что тебе здесь оставаться долее неприлично, так я тебе растолкую...

Г л у м о в. Понимаю. И вам, Иван Иваныч, я нужен.

Г л у м о в. И умных фраз позаимствоваться для спича...

М а м а е в а. Я и не спорю, я вас и не виню ни в чем.

К р у т и ц к и й (Мамаеву). Я, знаете ли, в нем сразу заметил...

М а м а е в (Крутицкому). И я сразу. В глазах было что-то.

Г л у м о в. Ничего вы не заметили. Вас возмутил мой дневник. Как он попал к вам в руки, я не знаю. На всякого мудреца довольно простоты. Но знайте, господа, что пока я был между вами, в вашем обществе, — я только тогда и был честен, когда писал этот дневник. И всякий честный человек иначе к вам относиться не может. Вы подняли во мне всю желчь. Чем вы обиделись в моем дневнике? Что вы нашли в нем нового для себя? Вы сами то же постоянно говорите друг про друга, только не в глаза. Если бы я сам прочел вам, каждому отдельно, то, что про других писано, вы бы мне аплодировали. Если кто имеет право обижаться, сердиться, выходить из себя, беситься, так это я. Не знаю кто, но кто-нибудь из вас, честных людей, украл мой дневник. Вы у меня разбили всё: отняли деньги, отняли репутацию. Вы гоните меня и думаете, что это все, — тем дело и кончится. Вы думаете, что я вам прощу. Нет, господа, горько вам достанется. Прощайте. (Уходит.)

К р у т и ц к и й. А ведь он все-таки, господа, что ни говори, деловой человек. Наказать его надо; но, я полагаю, через несколько времени можно его опять приласкать.

Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1868. № 11.

Островский Александр Николаевич (1823-1886) — выдающийся русский драматург, член-корреспондент Петербургской Академии наук

А.Н. Островский
На всякого мудреца довольно простоты

На главную

Произведения А.Н. Островского

СОДЕРЖАНИЕ

Действие первое

Действие второе

Действие третье

Действие четвёртое

Сцена I

Сцена II

Действие пятое

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сцена I

Сцена II

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

На главную

Произведения А.Н. Островского

А.Н. Островский На всякого мудреца довольно простоты

На главную

Произведения А.Н. Островского

СОДЕРЖАНИЕ

Действие первое

Действие второе

Действие третье

Действие четвёртое

Сцена I

Сцена II

Действие пятое

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сцена I

Сцена II

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

На главную

Произведения А.Н. Островского

А.Н. Островский
На всякого мудреца довольно простоты