Д.М. Петрушевский
Очерки из истории средневекового общества и государства

СОДЕРЖАНИЕ

Общие методологические соображения

I. Степень романизации Британии и общий характер англосаксонского завоевания

II. Политический строй англосаксонского общества

III. Социальный строй англосаксонского общества

IV. Феодализация англосаксонского общества и государства

________

Познакомившись с экономическим, социальным и политическим строем германцев в тот момент, когда они уже вступили в соприкосновение с римским миром, но еще сохраняли в целом нетронутыми элементарные основы своего общественного существования, и зная условия, при каких происходило последовавшее затем их поселение на территории Римской империи, а также ту среду, в которой они тогда очутились, мы можем приступить теперь к изучению тех форм политической и общественной жизни, которые сложились и развились у германцев на новой почве. Утверждение германцев на римской территории совершалось различными путями. В некоторых, например, случаях они более или менее мирно размежевывались с римским населением, а их вожди вступали в права наместников императора; в других, более редких, случаях происходил прямой захват и решительное вытеснение и прежнего населения, и прежних порядков; в иных же мы наблюдаем нечто вроде компромисса этих двух тенденций, значительно осложнявшего общую картину политического и общественного строя при таких условиях возникавшего варварского королевства. Чтобы понять и отчетливо представить себе генезис хозяйственных, социальных и политических форм, которые с течением времени восторжествовали во всех государствах, основанных германскими племенами на территории Римской империи, и, в частности, сделать для себя хоть сколько-нибудь ясным, какую роль в процессе выработки этих форм сыграли римские формы и идеи, необходимо ознакомиться с эволюцией нескольких варварских королевств, из которых каждое представляло бы собою своеобразную комбинацию политических и социальных элементов, возникшую в результате своеобразных условий, при каких оно было основано. Англосаксонское королевство, Остготское королевство, основанное Теодорихом Великим в Италии и Франкское королевство Меровингов и Каролингов представляют собою, на наш взгляд, характерные разновидности варварского развития, параллельное изучение которых поможет нам разобраться в поставленных вопросах, сделает для нас в той или иной мере ясным и генезис политических и общественных форм, с течением времени восторжествовавших во всей Западной Европе, и роль, какая в этом сложном процессе принадлежала римским формам и идеям.

______________________

* Для общего ознакомления с историей англосаксонской Англии рекомендуем: ГринДж. Р. Краткая история английского народа / Пер. с англ. В.Я. Богучарского. Вып. 1-3. М., 1897-1900.

Для более детального изучения истории ее государственного строя: Stubbs W. The Constitutional History of England. 6th ed. Vol. I. Oxford, 1903; Chad-wick H.M. Studies on Anglo-Saxon Institutions. Cambridge, 1905.

Для изучения социальной и хозяйственной истории англосаксонской Англии см.: Виноградов П.Г. Средневековое поместье в Англии. СПб., 1911; Виноградов П.Г. Исследования по социальной истории Англии в Средние века. СПб., 1887; Vinogradov P. English Society in the Eleventh Century. Oxford, 1908 (основное содержание этого исследования изложено в брошюре: Петрушевский Д.М. Английское общество в одиннадцатом веке. СПб., 1909); Maitland F. W. Domesday Book and Beyond. Cambridge, 1907; Seebohm F. The English Village Community. 3nd ed. London, 1884.

______________________

Англосаксонское развитие совершалось в обстановке, исключавшей возможность сколько-нибудь заметного воздействия римских форм и идей; оно представляет собою более или менее чистый тип германского развития, т.е. дальнейшего развития политических и общественных форм, знакомых нам из Цезаря и Тацита, и позволяет нам надлежащим образом оценить значение факта перехода германцев к более широким формам политической жизни в процессе выработки с течением времени восторжествовавших во всей Западной Европе политических и общественных форм, безотносительно к индивидуальным особенностям той обстановки, в какой этот факт для тех или других германцев совершился, и его естественных социальных и политических последствий. С другой стороны, знакомство с историей Остготского королевства, основанного Теодорихом в самом очаге римской культуры и государственности, нашедших в остготском короле своего самого искреннего почитателя, задавшегося вполне сознательно поставленной целью сделать причастными им своих остготов, поможет нам разобраться в вопросе о характере и степени воздействия римских условий на политический и общественный строй варварских королевств и определить роль этого воздействия в процессе их дальнейшей эволюции. История франкского государства обильно снабжает нас данными для изучения этой эволюции. Остготское королевство просуществовало всего лишь пятьдесят с лишком лет, и эволюция его политических и общественных форм далеко не сказала своего последнего слова, хотя и успела сказать много для нас поучительного. Иной была судьба королевства Меровингов. Оно существовало целые века, и все, что могла дать ему римская государственность и культура при непосредственном соприкосновении с ним на почве романизованной Галлии и путем идейной традиции, имело полную возможность проявить всю силу своего воздействия на его политический и общественный строй. История Франкского государства знакомит нас и с дальнейшей эволюцией римских политических и общественных форм, с которыми Галлия вошла в состав королевства Меровингов, и тем делает для нас еще более возможным уразумение истинного характера отношений древнего мира к средневековому. Восстановление Западной Римской империи Карлом Великим и ее быстрое разложение при его ближайших преемниках со своей стороны бросает яркий свет на действительную роль римской традиции в процессе образования феодальных форм средневековой Европы и на самое существо этого процесса, который к тому же именно в областях, входивших в состав франкской державы, сказал свое последнее и самое характерное слово.

I

Сравнительно с Галлией и Испанией Британия оставалась слабо романизованной римской провинцией. Без преувеличения можно сказать, что римская государственность всегда являлась здесь лишь поверхностной надстройкой над национальными формами местной жизни, и распространявшиеся ею гражданственность и культура коснулись главным образом верхнего слоя туземного населения, не пустив корней в глубину народных масс, продолжавших по-прежнему говорить на своем кельтском языке и жить по своим унаследованным от предков обычаям. Правда, с римским владычеством явилась в Британии и городская жизнь — исследователи насчитывают в римской Британии до тридцати трех городских поселений, — и римские дороги, облегчавшие общение между разными частями страны и делавшие возможным хозяйственный обмен между ними, и крупные поместья с великолепными, снабженными всеми предметами изысканной римской роскоши и комфорта виллами-дворцами своих владельцев и с усовершенствованными способами земледельческой культуры, весьма продуктивно эксплуатировавшие плодородную почву страны и труд туземного населения и скоро превратившие Британию в одну из житниц империи. Но эти города являлись больше опорными пунктами военной оккупации страны римской державой, чем средоточиями муниципальной жизни, не оставившей заметных следов своего сколько-нибудь значительного развития в Британии; римские дороги служили также более стратегическим целям, чем интересам хозяйственного и общекультурного развития страны. Что же касается крупных поместий, то они, несомненно, не в малой мере способствовали более решительному переходу пастушеских и охотничьих племен Британии к земледелию, которое до тех пор играло весьма незначительную роль в их хозяйственной жизни, но не создали здесь по существу новых хозяйственных и социальных порядков, характерных для крупного римского поместья индивидуалистического типа, принужденные приспособляться к господствовавшим в Британии примитивным условиям местной жизни в виде экстенсивного земледелия и общинных форм владения землей.

«Господствующий тип хозяйства этого периода, — говорит П.Г. Виноградов в своей известной работе "Средневековое поместье в Англии", — был построен так, что не допускал энергичной обработки почвы и потому исключал возможность сильного организующего давления сверху на земледельцев»*. Признавая существование в римской Британии значительного класса римских или романизованных магнатов, владельцев крупных поместий, тот же исследователь находит все основания предполагать, что в Британии, как и вообще в провинциях, недавно отвоеванных Римом у варварского мира, должно было быть особенно велико число мелких землевладельцев, крестьян-собственников, сохранявших свою личную и хозяйственную зависимость наряду с крупными землевладельцами и в той или иной мере независимыми от них людьми. Все это делает совершенно неприемлемой теорию Сибома, представляющего себе римскую Британию сплошь покрытой крупными поместьями, организованными на началах строгой централизации и самым интенсивным образом эксплуатировавшими труд порабощенной магнатами массы туземного населения. Самое большее, что можно сказать о римском влиянии на жизненный строй бриттов, — это признать вместе с Виноградовым, что на почве римской Британии можно было найти «всевозможные разновидности социальных учреждений той эпохи, начиная с самых первобытных племенных обычаев и кончая самыми законченными образчиками городской и сельской романизации»**.

______________________

* Виноградов П.Г. Средневековое поместье в Англии. С. 109.
** Виноградов П.Г. Средневековое поместье в Англии. С. 61.

______________________

С середины III в. после Р. X. Британия начинает подвергаться нападениям со стороны саксов, англов, ютов и фризов. Когда вызванные Стилихоном для борьбы с Аларихом римские войска навсегда покинули Британию, набеги эти участились и к половине V в. уже приняли характер настоящей иммиграции целых племен. Германцам пришлось выдержать продолжительную, упорную и жестокую борьбу с кельтским населением, чтобы заставить его уступить им свое место. Много погибло в этой борьбе и людей, и продуктов римской цивилизации и культуры. Римские виллы и римские города стали жертвой огня и разрушения. Лишь самая незначительная часть избежавших гибели бриттов осталась на своих местах и не была оттеснена к западной и северной части острова. Для германизации страны заложены были, таким образом, самые прочные и самые широкие основы. Если, может быть, и не все, что дал Британии Рим, погибло от огня и меча завоевателей, то в возобладавших теперь на острове культурных условиях, принесенных варварами, которые у себя на родине, пожалуй, более всех германских племен были далеки от римского влияния и сохраняли в чистоте свои первобытные общественные формы, едва ли могла быть почва для дальнейшего существования уцелевших от разгрома остатков римской культуры. Не сделавшись под римским владычеством страной романской, Британия с приходом англов, саксов, ютов и фризов стала страной германской и по языку, и по культуре, и по учреждениям.

Продолжительная и упорная борьба с кельтским населением Британии, требовавшая сосредоточения сил и власти, естественно привела к усилению королевской власти у тех германских племен, у которых она уже существовала и до переселения их в Британию, и к возникновению ее у тех, которые еще не знали ее и на время войны избирали герцогов (duces), и общим политическим результатом англосаксонского завоевания явилось образование на британской территории целого ряда германских королевств. Лишь только прекратилась борьба с бриттами, как началась явная и скрытая борьба между самими этими королевствами, не прекращавшаяся в сущности до второй половины десятого столетия, когда закончился многовековой процесс объединения Англии, совершавшийся в этой борьбе.

Постепенно из всей совокупности мелких государств образовалось приблизительно семь более крупных (это эпоха т.н. гептархии). Из них преобладающее положение принадлежало сначала королевству Нортумбрии (во второй половине VII в.), потом (в VIII в.) королевству Мерсии, а с IX в. королевству Западных Саксов (Уэссексу), причем каждое из трех названных королевств пыталось объединить под своею властью все остальные, что удалось, однако, лишь последнему из них. Король Уэссекса Экберт (нач. IX в.) уже был королем для всех англосаксов, хотя и не все их королевства превратились в провинции Эссекса, и некоторые еще продолжали иметь своих собственных королей, признававших над собою высшую власть уэссекского короля.

Окончательное объединение Англии относится к значительно более позднему времени, и совершилось оно под сильным воздействием нового, внешнего фактора, каким явились набеги и иммиграция датчан и норвежцев в VIII, IX, X вв., вызывавшие настоятельную потребность в сплочении разрозненных сил англосаксов и в их более централизованной организации. Одно время вся Англия была во власти датчан, и только Западные Саксы со своим королем Альфредом дали им отпор и отвоевали у них западную часть страны. Договор между Альфредом и королем датчан Гутрумом (879 г.) определил взаимные отношения датского и уэссекского королевств, поделивших таким образом, между собою всю Англию. Сравнительно скоро датчане слились с англосаксами в одно целое, и в 959 г. король Эдгар возложил на себя корону всей Англии. В начале XI в. Англия подверглась новому датскому нашествию, и ею в течение тридцати лет управляла датская династия (самый известный представитель ее — король Кнут, царствовавший с 1017 по 1035 гг.). В 1042 г. английская корона опять перешла к уэссекской династии, к ее последнему представителю Эдуарду Исповеднику, а в 1066 г. после битвы при Сенлаке, что возле Гастингса, она досталась нормандскому герцогу Вильгельму Незаконнорожденному. Англосаксонский период кончился, и Англия вступила на новый путь политического развития.

II

Характеристику эволюции англосаксонского общества мы начнем с обзора его политического строя в том его виде, какой он принял с момента объединения англосаксов в одно государственное целое. Политический строй англосаксов (как и других германских племен, утвердившихся на территории Римской империи) определился прежде всего внешними факторами, теми условиями и обстоятельствами, при каких происходило их поселение на римской почве, а затем их объединение под властью королей уэссекского дома. Менее всего он может рассматриваться как политический результат внутренней эволюции англосаксонского общества, происходивших в этом последнем хозяйственных и социальных изменений. Мало того: эти хозяйственные и социальные перемены сами явились результатом перехода англосаксов к новым, более широким политическим формам и только впоследствии, все более и более развиваясь, со своей стороны стали оказывать видоизменяющее воздействие на вызвавший их к жизни политический строй. Естественно поэтому начать рассмотрение англосаксонского развития с его политической стороны.

Отправной точкой политической организации англосаксонского общества является деревня (tun, township), сельская община. Сельский сход (moot) представлял собою регулирующий центр деревенской жизни: он не только контролировал хозяйственные распорядки общины (переделы, севооборот, право выпаса и т.п.) и в силу этого обладал соответствующей юрисдикцией, но оказывал юрисдикционное и просто полицейское воздействие и на все другие стороны жизни деревенской группы, а также приводил в исполнение все требования фискального и полицейского характера, с которыми обращалось к деревне государство. Органами его были избиравшиеся им должностные лица, и главное место среди них принадлежало старосте (tun-gerefa).

Первоначально все свободные общинники англосаксонской деревни должны были отправляться на судебные собрания округа, в пределах которого данная деревня находилась — этот округ назывался сотней, hundred, — на созывавшиеся раз в месяц сотенные собрания (hundred-moot). Это был порядок, унаследованный от германцев тацитовской поры, когда под председательством окружных старшин собирались полноправные, носившие оружие граждане округа и творили суд по тем делам, которых своими средствами не могли разрешить родовые группы, жившие на территории округа. Англосаксонская сотня (hundred), как и древнегерманская, представляла собою первоначально группу круглым счетом в сто семейств (обеспеченная общинным наделом семья свободного англосакса обозначалась словом hiwisc), организованную государством для военных, судебных, а впоследствии и фискальных целей. С течением времени лежавшая на всех свободных сотенного округа повинность являться на собрания округа была заменена обязанностью сельского схода посылать на эти собрания четырех самых уважаемых людей деревни вместе со старостой и священником. Кроме представителей от деревень, на сотенных собраниях должны были присутствовать и все более или менее крупные землевладельцы округа.

Сотенному собранию принадлежала как уголовная юрисдикция, так и гражданская. Первоначально судьями являлись все присутствовавшие на собрании, но уже сравнительно рано из общей массы стала выделяться особая комиссия из двенадцати самых влиятельных землевладельцев сотенного округа (т.н. «старших тэнов»), которая и стала играть главную роль в собрании. Непосещение сотенных собраний, как и неисполнение других государственных натуральных повинностей, подвергало виновного в этом особому штрафу.

Сотенное собрание являлось не только судебным трибуналом: в его присутствии совершались и разного рода юридические акты (вроде передачи земельной собственности из одних рук в другие и т.п.), а также производилась раскладка падавшего на сотню налогового бремени; лежали на нем и разные другие заботы, связанные с положением сотни как административного округа королевства. Во главе сотни стоял избиравшийся сотенным собранием (по крайней мере в более раннюю пору) сотенный старшина (hundreds ealdor, hundredman), который первоначально и председательствовал в собрании сотни. С развитием королевской власти рядом с ним появляется представитель интересов короля, прежде всего его фискальных интересов, особый сотенный gerefa; сначала он лишь собирал штрафы, следовавшие королю (судебные штрафы — сотенное собрание должно было отдавать королю часть поступавших в его пользу судебных штрафов — штрафы за неисполнение государственных натуральных повинностей и т.п.), но с течением времени он совершенно вытесняет сотенного старшину.

Сотня являлась частью более обширного округа, графства (shire, шайр). Некоторые из графств еще на памяти истории были самостоятельными королевствами (Эссекс, Кент и др.) и лишь постепенно превратились в провинции, а потом в округа единого королевства. Таких племенных государств было много основано англосаксами на британской почве, и тип их нам хорошо знаком из «Германии» Тацита. По мере объединения Англии они постепенно теряли свою самостоятельность, входя в состав более широких политических соединений, но не всегда при этом теряли свою индивидуальность и в качестве составных частей более обширного целого. Стоявший во главе графства элдормэн (ealdorman) нередко являлся потомком и преемником королей, правивших графством в те времена, когда оно еще представляло собою самостоятельное или же в той или иной мере утратившее свою независимость королевство; формально избранники короля и высшего в объединенном королевстве учреждения (уитенагемота), элдормэны нередко были наследственными князьями графства, связанными с населением графства и с его интересами многовековою связью. Рядом с элдормэном, естественным вождем населения графства в мирное и военное время и представителем его местных, областных интересов перед государственным целым, стоял блюститель интересов внешней, королевской власти, назначаемый одним королем из числа его королевских людей и вполне зависимый от короля шериф (scirgerefa, sheriff). По мере усиления королевской власти увеличивалось и значение шерифа: сначала представитель лишь фискальных и просто хозяйственных интересов короля, собиравший следуемую королю третью часть судебных штрафов (другая треть шла элдормэну) и управлявший королевскими имениями в графстве, он постепенно превратился в охранителя интересов общественной безопасности и порядка в графстве и в блюстителя закона; к нему перешло и председательство в собрании графств и он стал получать в свою пользу третью часть судебных доходов.

Дважды в год шериф созывал собрание графства (shiremoot, более характерное название — folkmoot, «народное собрание»). Сюда должны были являться элдормэн, епископ и все другие должностные лица графства, все более или менее крупные землевладельцы графства и от каждой деревни староста, священник и четверо самых уважаемых крестьян. Собрание графства в исторические времена являлось прежде всего судебным собранием, обладавшим как уголовной, так и гражданской юрисдикцией и решавшим прежде всего дела, не нашедшие удовлетворяющего стороны решения в сотенном собрании; как и в этом последнем, судьями в «народном собрании» графства сначала были все присутствовавшие, но и здесь судебные функции перешли постепенно к выделившейся из общей массы комиссии из двенадцати «старших тэнов»; как и в сотенном собрании и здесь совершались разного рода юридические акты. Собрание графства рассматривало и разрешало вопросы, связанные с обложением графства теми или иными, главным образом натуральными, сборами для общегосударственных целей, а также с обороной страны как с суши, так и с моря. Сохранились в историческое время следы и законодательной власти, принадлежавшей некогда «народному собранию» графства, когда оно своим принятием того или иного изданного центральною властью закона сообщало этому последнему его настоящую юридическую силу.

И в эпоху гептархии, и в объединенном королевстве англосаксов король разделял верховную власть в государстве с уитенагемо-том (witenagemot, собрание мудрых), с собранием епископов королевства и аббатов самых крупных монастырей, элдормэнов графств и королевских дружинников, королевских тэнов. Если в древнейших королевствах англосаксов, как и в государствах германцев эпохи Тацита, рядом с собранием князей (principes), с уитена-гемотом, могло оставаться и сохранять свое значение и народное собрание (folkmoot), то в государствах, возникших путем соединения таких королевств в более широкое политическое целое, народных собраний мы уже не видим, а если и встречаем их, то лишь в виде собраний графства (folkmoot); да и они уже были не народными собраниями в собственном смысле, а скорее собраниями представителей населения графств.

Почему ни в королевствах эпохи гептархии, ни в объединенном королевстве англосаксов не оказалось места для народных собраний, для непосредственного осуществления народом своих политических прав? И это мы видим не у одних англосаксов, но и у всех других германских племен, основавших более или менее обширные государства на римской территории. У всех у них мы замечаем упадок, а вскоре потом и полное исчезновение народных собраний. Такие факты, как сильное развитие у многих из них королевской власти, вызванное успешной борьбой с Римом и объединительной деятельностью некоторых варварских королей, и сравнительно быстро и энергично начавшаяся у них в новых условиях социальная диференциация в смысле аристократизации общества, все более и более оттеснявшей на задний план некогда самодержавную массу, должны были сыграть не малую роль в качестве причин этого упадка и полного прекращения деятельности народных собраний. Но едва ли не главное, решающее значение имел при этом самый факт перехода германцев к широким формам политического существования. Непосредственная демократия в смысле непосредственного осуществления народом своих политических прав в правильно организованной форме народного собрания возможна лишь в рамках сравнительно небольших политических соединений, вмещающих лишь столько политически правоспособных, сколько фактически может собираться на предназначенном для собраний месте и совместно решать свои общественные дела. Пока германцы жили небольшими племенными государствами с населением — самое большее — в несколько десятков тысяч человек, народное собрание являлось у них главным политическим органом, непосредственно выражавшим и осуществлявшим волю всего народа; таким оно было и в городских государствах античного мира. Но, перейдя к широким политическим соединениям, основав на римской почве большие государства, германцы тем самым сделали фактически неосуществимым непосредственное участие всего народа в политической жизни, фактически невозможным дальнейшее существование в новых условиях непосредственного народоправства и его органа, народного собрания как собрания всех свободных и правоспособных граждан государства. Права народного собрания и его функции переходят к королю и к собраниям магнатов королевства; но идея народного суверенитета не умирает и во все важные моменты жизни государства находит свое официальное признание в тех или иных актах правительства и правящих классов.

Компетенция уитенагемота была весьма обширна: не было ни одного сколько-нибудь важного вопроса, при решении которого король мог бы обойтись без совета и согласия уитанов, и решение, принятое королем и его уитанами, представляло собою, по официальной терминологии, «волю короля и его князей» (haec est voluntas regis et principum ejus). «По совету и с согласия» уитанов англосаксонский король издавал как светские, так и духовные законы, решал вопросы о войне и о мире, о флоте и армии, облагал народ налогами, назначал и смещал элдормэнов, замещал епископские кафедры, жаловал отдельным лицам и корпорациям те или иные права на те или иные земли и территории (при этом уитаны скрепляли своими подписями выдававшиеся в этих случаях королем дарственные грамоты). Уитенагемот являлся и верховным судебным трибуналом, решавшим в последней инстанции как уголовные дела, так и гражданские тяжбы по апелляциям от сотенных собраний и от собраний графств, а также судившим лиц, по своему общественному положению или просто в силу своей близости к королю подлежавших юрисдикции короля и уитенагемота. К уитенагемоту обращался магнат и тогда, когда хотел сделать крупное пожертвование землей в пользу церкви или монастыря, обходя своих законных наследников. Уитенагемоту принадлежало еще одно право, подчеркивавшее его значение как верховного учреждения в государстве: уитенагемот имел право избирать короля и низлагать его. Избирал он королей обыкновенно из одного определенного королевского рода; обыкновенно выбор падал на старшего сына умершего короля, если только он не был совершенно неспособен к управлению; в моменты революций с этим обычным порядком, конечно, не считались и передавали корону не сыну и не брату последнего короля.

Ознакомление с компетенцией уитенагемота дает нам право применить к англосаксонскому королю слова Тацита о королях древних германцев: пес regibus infinita aut libera potestas («у королей не неограниченная и не свободная власть»). Правда, энергичный король, к тому же обладавший обширными материальными ресурсами, дававшими ему возможность создавать себе крепкую опору из лично зависимых от него и всем ему обязанных людей, мог не слишком стесняться теми рамками, в какие была заключена его власть; но ведь то же можно сказать и о королях современных Тациту германцев. Но это уже вопрос не права, а силы; мы же имеем в виду указать юридические границы королевской власти у англосаксов.

Нельзя, впрочем, сказать, чтобы власть англосаксонских королей и с этой, юридической стороны не претерпела изменений сравнительно с тем, чем была королевская власть у тацитовских германцев, а в первое время и у англосаксов. Хотя еще в очень отдаленные времена короли германских племен, а в том числе и племен, завоевавших Британию, сопричислили себя и свой род, если не прямо к сонму богов, то к их прямым потомкам, тем не менее еще на памяти истории земные законы трактовали англосаксонского короля, не вполне сообразуясь с его столь высоким происхождением, но больше видя в нем высшее должностное лицо, несущее высшую службу своему народу и в соответствии с этим имеющее право на самые высшие ставки в тарифе обычных вергельдов и других взысканий, следовавших за убийство человека, за нанесение ему материального или нематериального ущерба и за нарушение его прав в пользу родственников его или его самого. Так, за убийство короля род убийцы платил роду убитого, как и за убийство простого англосакса, стоимость жизни убитого, его вергельд; только вергельд этот во много раз был больше вергельда простого англосакса (по обычному праву королевства Мерсии жизнь короля оценивалась в 7200 шиллингов, т.е. в 36 раз дороже жизни простого свободного, стоившей 200 шиллингов; но теми же 7200 шиллингов оценивалась и жизнь архиепископа). Но не только род убитого короля получал материальное возмещение от рода убийцы. Так как убийство короля причиняло ущерб не только его роду, но и народу, которому служил король, то право на возмещение принадлежало и народу, которому род убийцы уплачивал ту же сумму, что и роду убитого короля. Лишь значительно позже возникает понятие о покушении на жизнь короля как об особенно тяжком преступлении, наказуемом смертью. За нарушение мира в пределах королевского жилища в более раннюю пору платили просто штраф, как и за нарушение мира в пределах жилища всякого другого члена англосаксонского общества, только более высокий; впоследствии же человек, затеявший, например, драку в доме короля, был казним смертью, а имущество его конфисковалось в пользу короля. Первоначально слову короля, как и слову всякого другого англосакса, верили на суде только тогда, когда оно было подтверждено клятвой его самого и его соприсяж-ников; впоследствии же оно и само по себе получило полную юридическую убедительность.

Все эти перемены в личном положении короля не отразились, однако, на существе политического строя англосаксов. Как ни высоко поднялся король над тем положением, которое он занимал в древнегерманском государстве, и юридически, и фактически, тем не менее политические учреждения англосаксов, как местные, так и центральные, продолжали оставаться по существу народными учреждениями, независимыми от королевской власти и по своему происхождению, и в своей деятельности. Королевская власть лишь стояла рядом с ними; они ставили ей определенные границы, хотя и принуждены были считаться с нею и даже под ее флагом отправлять свои функции, не поступаясь, однако, своим положением органов народной самодеятельности и народного самоопределения. По-прежнему сам народ или через своих представителей, сообразуясь с строгими нормами народного обычая и закона, судил и наказывал преступников, разбирал гражданские тяжбы, сообщал правовую силу юридическим актам, обсуждал и решал свои местные, а частью и общегосударственные дела в «народных собраниях» графств, в сотенных собраниях и на своих сельских сходах. Присутствовавший и даже председательствовавший на собраниях сотен и графств агент короля в сущности лишь наблюдал за тем, чтобы при этом не страдали фискальные интересы короля, чтобы следовавшая королю часть судебных взысканий действительно попадала в руки короля как официального верховного охранителя прав народа, охранителя всего его правового строя. И уитенагемот не был по существу лишь королевским советом. Принадлежавшее ему право избрания и низложения королей, равно как и вся совокупность принадлежавших ему прав, устраняет всякую мысль об уитенагемоте как о монархическом учреждении и дает нам все основания видеть в нем не прекращавшее со времен Тацита своего существования германское учреждение совсем иного типа, именно собрание старшин и главарей германского племенного государства, тех, кого Тацит обозначает многозначным у него словом prinapes, но унаследовавшее на английской почве многое из тех прав, которые некогда принадлежали народному собранию, органу верховной воли и власти народа.

Организация военного дела в англосаксонском государстве была построена на тех же началах, что и в государствах древних германцев: защита страны от вражеских нашествий, как и участие в наступательных походах, являлась натурально государственной повинностью, лежавшей на каждом свободном англосаксе, владевшем обычным наделом, гайдой (hide) (гайда состояла из усадьбы и около 120 акров пахотной земли, а также права на общинные угодья). Повинность эта носила название trinoda necessitas и состояла, кроме обязанности участвовать в ополчении (fyrd, ехре-ditio), еще и в обязанности чинить мосты и поддерживать укрепления. Сравнительно рано в постановке военного дела у англосаксов стали происходить весьма серьезные перемены, тесно связанные с общей эволюцией социального и политического строя англосаксонского общества, и о них мы поведем речь, когда перейдем к рассмотрению этой эволюции; здесь же ограничимся лишь указанием на то, что сущность этих перемен заключалась в постепенном образовании профессионального военного класса, мало-помалу оттеснившего на задний план народное ополчение, и что зародыши этого класса были уже налицо как у древних германцев, так и у англосаксов в самый ранний период истории государств, основанных ими на британской территории, в виде дружинников королей и других магнатов.

Удовлетворяя свои потребности с помощью натуральных государственных повинностей своего свободного населения, англосаксонское государство, как и государство древних германцев, естественно, не нуждалось в особых правительственных средствах (в строгом смысле этого слова), пока население действительно было в состоянии отбывать эти свои государственные натуральные повинности, и поэтому в нем мы не найдем настоящего государственного хозяйства, по крайней мере в ранний период его истории. Да и само правительство как особая организация, направляющая политическую жизнь общественного организма, еще в сущности почти что не существовало. Король как военный вождь общества и верховный официальный охранитель его правового строя и его агенты в центре и областях, обязанные прежде всего блюсти его, строго говоря, частные, прежде всего фискальные интересы, — вот и все элементы того, что можно бы назвать правительством англосаксонского государства. Политическая жизнь общества не от него получала направляющие импульсы; она шла в сущности мимо него и в нем едва ли нуждалась. Те материальные средства, которыми располагал король и из которых он вознаграждал своих агентов, а также своих дружинников, только с немалой натяжкой можно назвать правительственными средствами в строгом смысле этого слова. Это было в сущности частное, движимое и недвижимое имущество короля, которым он и распоряжался как своей частной собственностью, пользуясь им сам или передавая его в другие руки, но вовсе не фонд, предназначенный для удовлетворения государственных потребностей.

При наличности в англосаксонском обществе сравнительно несложных хозяйственных форм и сравнительно слабо развитого хозяйственного оборота и при господстве в нем земледельческого производства основой материальных средств короля являлось владение землей и правом на продукты труда и на самый труд земледельческого населения. И король, и его агенты, а также его дружинники, все были в том или ином смысле землевладельцами, или прямо владея землей в качестве крупных землевладельцев и извлекая из нее продукты и деньги с помощью труда посаженных на нее рабов или полусвободных или безземельных свободных англосаксов, принужденных брать в аренду чужую землю, или же получая в свою пользу часть продуктов труда натурой и деньгами совершенно свободных сельских общин на том или ином совершенно не экономическом основании. Англосаксонские короли, в особенности первое время после объединения Англии под властью уэссекской династии, владели очень обширными доменами, состоявшими из целого ряда деревень, населенных как свободными, так полусвободными и новомодными крестьянами, на своих подводах доставлявшими в королевские дворцы оброк в виде разного рода сельских продуктов, а отчасти и работавшими на собственной королевской запашке, где она была заведена, а также платившими и денежный чинш. В то же время король имел право на получение продуктов и с совершенно свободных и независимых общин: он имел право, переезжая с места на место, жить за счет своих подданных, которые обязаны были в этих случаях доставлять ему и его свите полное содержание и кормить его лошадей (это называлось feasting). Повинность эта постепенно принимала несколько иную форму: население просто обязано было поставлять для надобностей короля и его двора то или иное количество продуктов, т.н. фирму (feorm, по-латыни — pastus, victus).

Таков был основной фонд королевских ресурсов. Дополнением к нему являлись доходы с той промышленности и торговли, какая уже существовала в англосаксонской Англии (доходы с рудников и соляных варниц, торговые пошлины), а также судебные доходы, часть судебных взысканий, которую получал король в качестве верховного охранителя общественного мира, ставшего миром королевским.

Из всех этих источников король и вознаграждал своих агентов и своих дружинников, раздавая им в пользование земли и предоставляя им права на те или иные виды своих доходов. Только с эпохи борьбы с датчанами появляются в Англии зачатки настоящего государственного хозяйства и настоящих правительственных средств. Это были т.н. датские деньги (Danegeld), прямой поземельный налог (от 1 до 4 шиллингов с гайды), взимавшийся в экстренных случаях для того, чтобы откупиться от датского набега.

III

Древнейшие записи обычного права англосаксонских государств рисуют социальный строй англосаксов теми же чертами, какие нам знакомы из Тацита: как и древнегерманское общество, и общество англосаксонское складывалось из простых свободных, знатных, полусвободных и рабов, и эта социальная схема была наполнена и там, и здесь однородным социальным содержанием.

Как и у германцев эпохи Тацита, и у англосаксов простые свободные, кэрлы (ceorls), составляли основу и общественного, и политического строя. Полноправные члены сельских общин, они были в то же время и полноправными гражданами государства. Общинный надел кэрла (гайда, hide) являлся базисом его хозяйственного, социального и политического положения: на нем зиждилось благосостояние кэрла, применительно к нему определялся его вергельд, равный 200 шиллингов; он же обеспечивал кэрлу возможность несения натуральных государственных повинностей (т.н. trinoda necessitas, судебной повинности и др.) и уплаты выкупов и штрафов по судебному приговору, а также делал для него возможным брать под свое частное покровительство (mundium) тех, кто к нему прибегал. Этот надел, как и у свободного германца тацитовской эпохи, состоял из усадьбы, пахотной земли и общинных угодий (пастбищ, лесов, лугов и т.п.). Как и во времена Тацита, пахотный участок кэрла представлял собою совокупность полос, разбросанных по всем полям общины вперемежку с полосами остальных общинников, но уже стал семейной собственностью кэрла, наравне с его усадьбой, что не освобождало, однако, его владельца от обязанности по-прежнему подчиняться принудительному севообороту и другим общинным распорядкам; размер участка определялся в среднем в 120 акров, фактическая же его величина определялась физическими и всякими иными фактическими условиями каждой данной местности. Если мы прибавим, что кэрл имел право давать на суде очистительную присягу в качестве соприсяжника, и что всякое нарушение его прав и всякая обида, ему нанесенная, влекла за собою материальное возмещение в пользу его и его рода со стороны обидчика и его рода, то этим будет исчерпано все существенное, что можно сказать, характеризуя положение основной социальной категории англосаксонского общества в начальный период англосаксонской истории.

В знатных англосаксонского общества, в эрлах (earls), мы имеем полное основание видеть такую же родовую знать, как и в nobiles древнегерманского общества, каким рисует его нам Тацит, и едва ли мы будем слишком далеки от истины, если все то, что мы говорили, характеризуя хозяйственное и социальное положение высшего сословия древнегерманского общества и его политическую роль, мы найдем применимым и к англосаксонским эрлам, по крайней мере в первые века после завоевания Британии. Источники немного нам дают для характеристики эрлов, сообщая лишь о вергельдах эрлов и о других судебных взысканиях, на которые имели право эрлы в случае нарушения их прав. Оказывается, что первоначально вергельд эрла был втрое больше вергельда кэрла, тогда как судебные взыскания за нарушение его прав были лишь вдвое больше соответствующих взысканий за нарушение прав кэрла. Но и из этих скудных данных мы можем заключить, что между знатными и простыми свободными и в англосаксонском обществе, как и в обществе древних германцев, не легла еще глубокая пропасть, как ни значительны могли быть и материальная сила, и политическое влияние представителей высшего класса. Весьма возможно, что сильное развитие королевской власти, вызванное борьбою англосаксов с кельтским населением Британии, требовавшей сосредоточения сил, несколько ограничило политическую роль эрлов сравнительно с ролью, какую играли в политической жизни древнегерманского общества самые могущественные представители его высшего сословия, вожди дружин и крупные землевладельцы, ведшие хозяйство руками рабов и полусвободных; но едва ли оно могло внести сколько-нибудь существенные изменения в положение эрлов со стороны хозяйственной и социальной. Едва ли может быть сомнение, что и эрлы сравнительно с кэрлами были крупные землевладельцы и извлекали из своей земли, которою они теперь владели уже на правах собственности, продукты с помощью труда посаженных на нее рабов и полусвободных, лэтов, а также, чего не было у древних германцев, свободных безземельных людей, которые уже стали появляться в англосаксонском обществе с тех пор, как земля стала предметом частной собственности, и что если они вели собственное хозяйство с помощью рабского, полусвободного и свободного труда, то оно не могло быть крупным хозяйством, хотя и преследовало не одни чисто потребительные цели. Не имеем мы оснований отрицать и существование у самых сильных и богатых (богатых землей и капиталом, а также трудом зависимых от них лично и по земле людей) представителей сословия эрлов дружин военных товарищей, живших в доме своего вождя и получавших от него боевого коня и все воинские доспехи; возможно, что наряду с дружинниками, жившими в доме вождя и содержавшимися на его средства, уже стали появляться дружинники, которым вождь выделял из своих земель отдельные поместья; так поступали англосаксонские короли, и ничто не мешает нам допустить, что этот же порядок стал развиваться и у магнатов.

Мало чем отличались по своему юридическому и фактическому положению от древнегерманских литов и рабов латы и рабы англосаксонские. Что касается, в частности, лэтов (laets), то они со стороны личного status мало чем отличались и от простых свободных, кэрлов; как и эти последние, они имели вергельд (он только был меньше вергельда кэрла, равняясь 80, 60 и 40 шиллингам), давали клятву на суде в качестве соприсяжников и даже являлись в ополчение. Не имели только они собственной земли и сидели на чужой земле, на земле короля, эрлов и кэрлов, платили за нее оброк натурою и находились под их частным покровительством (mundium), были клиентами их как своих патронов, за что тоже несли им некоторые повинности. Среди лэтов было немало остатков прежнего, кельтского населения.

Об англосаксонских рабах (среди которых было много покоренных кельтов) тоже не приходится много распространяться. Как и древнегерманский раб, и раб англосаксонский (общее название для него — theow) в глазах закона собственной личности не имел, не имел и законом признаваемых родственных уз, поэтому вергельда в собственном смысле также не имел, и за убийство его, равно как и за увечья и за обиды, ему нанесенные, платили его господину, а равно и за вред, причиненный рабом третьему лицу, а равно и за убийство, им совершенное, отвечал его господин на том же основании, на каком он отвечал и за ущерб, причиненный кому-либо его скотом. Но бесправный юридически, фактически и англосаксонский раб далеко не являлся лишь хозяйственным орудием своего господина. Общие хозяйственные условия, всегда представляющие собою ту среду, которая определяет ту или иную степень эксплуатации рабочей силы человека теми, кто имеет на нее то или иное право, а также и форму этой эксплуатации, и здесь явились решающим моментом. Невозможность вести в условиях тогдашней хозяйственной жизни крупное хозяйство-предприятие заставляло и англосаксонских более или менее крупных землевладельцев сажать рабов на землю, превращать их в род арендаторов, и, найди англосаксы своего Тацита, и он, несомненно, описал бы положение их рабов теми же чертами, какими он изобразил положение древнегерманских рабов, и сказал бы, что англосаксы «рабами пользуются не по-нашему, не распределяя между ними обязанностей по хозяйству: у каждого из них есть своя усадьба и свой домашний очаг (свои пенаты), что господин требует с него (раба) определенное количество хлеба, скота или одежды, как с колона, и раб только это обязан исполнять». Едва ли слишком большой эксплуатации подвергался раб и в хозяйстве простого свободного, кэрла (владея, на первых по крайней мере порах, таким крупным наделом, как гайда в 120 акров пахотной земли, кэрл едва ли мог обходиться без рабов), которому (ему и его семье) он помогал в хозяйственных работах, если тоже не сидел на отведенном ему кэрлом оброчном участке. Были и дворовые рабы у крупных землевладельцев, и их было немало: если у англосаксонских магнатов не могло вестись настоящее крупное хозяйство в смысле крупного производства, то в организации более или менее крупного потребления они, несомненно, нуждались не в меньшей мере, чем и nobiles, и principes древних германцев; все, что в виде натурального оброка доставляли лэты, посаженные на землю рабы и свободные арендаторы, все это свозилось во двор магната и здесь же с великой расточительностью потреблялось семьей магната и многочисленным штатом его военных товарищей и всяких других обитателей его дома, как временных, так и постоянных, и нужно было немало рук, чтобы организовать такое большое дело; такими руками и являлись руки дворовых рабов.

Характеризуя социальный строй древних германцев, мы указывали на то, что в германском обществе эпохи Тацита еще не существовало социальных групп, которые можно бы было подвести под категории экономически властвующих и экономически зависимых общественных классов, несмотря на то что в нем уже были налицо богатые и знатные, свободные и рабы, и основную причину этого мы видели в том, что пахотная земля еще не стала предметом частной собственности, и ее хватало еще всем, кто хотел ее обрабатывать, собственными ли руками, или руками лично зависимых от него людей, имея в виду чисто потребительные цели, едва ли не единственно возможные в условиях господствовавших тогда хозяйственных отношений. Здесь еще все факторы производства находились в руках производителя: и земля, и орудия производства, и труд, как его собственный, так и лично зависимых от него людей, и благодаря этому в хозяйственном отношении он был совершенно независим. Обилие пахотной земли и отсутствие права частной собственности на нее делали невозможным разъединение этих факторов и распределение их между экономическими классами, обладающими каждый каким-либо одним из этих факторов и в силу этого в хозяйственном отношении несамостоятельными. Если и были в древнегерманском обществе люди сравнительно многоземельные, то людей безземельных — разумеем безземельных полноправных граждан германского государства, — принужденных брать землю у людей многоземельных и благодаря этому попадавших в экономическую к ним зависимость, в нем не было и не могло быть. Благодаря указанным причинам скопление в одних руках нескольких наделов не могло иметь в древнегерманском обществе времени Тацита подобных социальных последствий и не могло оказаться фактором важных социальных и политических перемен, неизбежно наступающих в обществе при иных хозяйственных условиях.

Сравнительно с социальной картиной древнегерманского общества, какую рисует нам описание Тацита, социальный строй англосаксов уже в ранний период англосаксонской истории как раз с только что рассмотренной стороны представляет весьма существенное отличие: земля у англосаксов уже стала предметом частной собственности, и этим открылась возможность для возникновения и развития и тех социальных явлений, для которых не было места в германском обществе тацитовской поры. Наряду с людьми многоземельными стали появляться люди малоземельные и люди вовсе безземельные, принужденные брать землю у многоземельных и становиться в зависимые отношения к ним. Земля стала источником власти, социального преобладания. Крупное землевладение, представлявшее собою в древнегерманском обществе факт социально индифферентный, в обществе англосаксонском уже начинает проявлять свои социальные последствия, начинает становиться крупной социальной силой.

Мы с особенной настойчивостью указываем на непосредственное социальное значение крупного землевладения как источника власти над людьми, прежде всего над людьми, собственной земли не имевшими, потому что именно это значение прежде всего имело крупное землевладение не только у англосаксов, но и во всех других средневековых обществах, как это мы с полной отчетливостью увидим из дальнейшего изложения, которое покажет нам, что развитие крупного землевладения в обществах средневековой Европы было явлением не столько экономическим, сколько социальным и политическим.

IV

И перейдя к широким формам политического существования, к жизни сравнительно большими государствами, даже объединившись под властью королей уэссекской династии, англосаксы продолжали удовлетворять свои основные государственные потребности все тем же способом, каким они удовлетворяли их, живя еще мелкими политическими соединениями, знакомыми нам из Тацита племенными государствами, т.е. путем отбывания каждым свободным англосаксом лежавших на нем натуральных государственных повинностей и прежде всего повинности военной. А между тем внутри общества, в тесной связи с расширением его политических рамок, совершался ряд серьезнейших социальных перемен, делавших все более и более невозможным такой способ разрешения государством своих основных задач, тем более что и сами эти задачи становились все сложнее и сложнее и требовали от свободной массы гораздо больше жертв, чем прежде. Государству в конце концов пришлось по необходимости перейти к иным способам разрешения своих задач, более соответствовавшим изменившимся общим политическим и социальным условиям, и этим со своей стороны в сильнейшей мере способствовать развитию в обществе глубоких социальных и политических перемен.

Естественный рост населения, помимо всяких других причин, вел к тому, что надел среднего англосакса, простого свободного, кэрла, постепенно уменьшался, и из владельца гайды — общинного надела в 120 приблизительно акров земли, дававшего ему средства для несения военной и других натуральных государственных повинностей, — кэрл превращался в собственника виргаты (равной четвертой части гайды), боваты (1/2 виргаты) и еще более мелких участков, превращавших его в крестьянина, принужденного отдавать всю свою энергию своему хозяйству и лишенного средств и возможности отправляться в отдаленные и продолжительные походы; самое большее, что могло требовать от него государство, это встать на защиту своего ближайшего округа, когда ему грозило вражеское нашествие.

Но к тому же результату вели и другие причины, не только уменьшавшие первоначальный надел кэрла, но нередко и вовсе обезземеливавшие его. Несомненно, поскольку от кэрла требовали несения самой тяжелой из его государственных натуральных повинностей, участия в ополчении (fyrd), в особенности, когда требование это предъявлялось к нему часто, как это бывало в эпоху борьбы с датчанами, это не могло не отражаться на его хозяйстве, отрывая от хозяйства его рабочие руки и приводя его в расстройство и делая его землю жертвой успешных посягательств со стороны сильного соседа, не говоря уже о том, что она очень легко могла стать непосредственной жертвой случайностей, которыми так изобилует всякая война. В том же направлении действовала господствовавшая у англосаксов, как и в других варварских королевствах, система выкупов и судебных штрафов, нередко ведшая к полному разорению правонарушителя и к материальному подрыву его родственников, помогавших ему в уплате этих страшно тяжелых судебных взысканий. Немалую роль в этом процессе должно было играть и прямое насилие, не встречавшее в этом обществе серьезных преград, в особенности, когда к нему прибегали сильные и власть имущие. Наконец, не следует упускать при этом из вида и такой факт, как отсутствие в свободной сельской общине англосаксов, как и других германских племен той эпохи (в позднейшую эпоху, в эпоху зависимой общины было иначе), юридических препятствий для дробления наделов, перехода их из рук в руки и скопления нескольких наделов в одних руках на тех или иных основаниях.

В результате всего этого основная масса англосаксонского общества из владельцев гайд превратилась постепенно в крестьянскую массу, одна часть которой сидела на четвертях прежних наделов, другая на еще более мелких участках, а третья и вовсе оказалась обезземеленной. И владельцы виргат, и владельцы более мелких участков, не говоря уже о людях вовсе безземельных, все они уже не могли нести натуральных государственных повинностей — и прежде всего военной повинности, — которые были по силам владельцам гайд, да и то лишь в первое время, пока с расширением политических рамок общества и для них повинности эти не стали слишком тяжелы и разорительны. А между тем потребность государства в сильной и крепкой военной организации не только не слабела, но все более усиливалась, в особенности, когда пришлось вести хроническую борьбу с датскими набегами, требовавшую к тому же не только постоянно готового к отпору войска, но и войска, обученного всем приемам сравнительно развитого военного искусства и соответствующим образом вооруженного. Перед государством жизнь поставила таким образом серьезнейшую проблему, от разрешения которой зависело самое его существование.

Но это была не единственная проблема, которую ему предстояло разрешить.

Давая характеристику англосаксонской государственности, мы упустили в ней одну черту, на которую теперь считаем необходимым обратить серьезное внимание. Как и в государствах древних германцев, и у англосаксов описанная нами выше государственная организация могла более или менее правильно функционировать лишь при наличности родовых союзов, являвшихся необходимым подспорьем государственной власти в ее стремлении обеспечить внутренний мир, охранять право и закон. Родовой союз (у англосаксов он назывался the maegth) и защищал индивидуума, и отвечал за его поведение и тем облегчал государству его задачу. Но родовая организация уже и в начале англосаксонской истории была сильно расшатанной и, чем дальше, тем все больше и больше разлагалась, чему в сильнейшей мере способствовало переселение англов, саксов, ютов и фризов в Британию небольшими группами, почти трехсотлетняя упорная борьба их с бриттами, смешение этих племен друг с другом и с побежденным населением. Не исчезнув окончательно, родовая организация являлась уже лишь тенью прошлого и уже не могла оказывать государству прежнего содействия в охране внутреннего мира. Благодаря этому общество — и прежде всего его основная масса, простые свободные, которые, как мы видели, из обеспеченных крупным земельным наделом (гайдой в 120 акров) воинов постепенно превращались в крестьянскую массу, среди которой число малоземельных и вовсе безземельных все увеличивалось, — лишилось одного из самых существенных условий общественного существования, общественной безопасности, и само должно было искать средств обеспечить себе то, чего не могло обеспечить ему государство. Одним из таких средств явилось образование в обществе добровольных ассоциаций, которые и должны были взять на себя ту задачу, которую исполнили прежде родовые союзы, т.е. защиту жизни и имущества входящих в них. Это были т.н. гильды (guilds), возникавшие среди самых различных слоев англосаксонского общества и организованные по образу и подобию родовых союзов.

Но это было не единственное средство. Процесс обезземеления массы, поскольку он совершался в англосаксонском обществе, был обратной стороной процесса образования в нем крупного землевладения. Но едва ли обезземеление массы являлось главным источником роста крупного землевладения у англосаксов. Не говоря уже о том, что крупное землевладение является изначальным фактом социальной истории англосаксов, как и социальной истории древних германцев, деливших землю secundum dignationem, с тою лишь разницей, что англосаксонские эрлы владели своими поместьями на праве частной собственности, между тем как древнегерманские nobiles брали сравнительно большие участки лишь во временное пользование, одним из главных источников уже сравнительно раннего развития у англосаксов крупного землевладения были королевские пожалования. Англосаксонские короли располагали, в особенности после объединения Англии под властью уэссекской династии, большим земельным фондом и щедрою рукою раздавали эти земли, как заселенные, так и незаселенные еще, своим дружинникам в обеспечение их верной службы, а также церквам и монастырям в обеспечение их усердных молитв; не упускали они при этом и чисто хозяйственных целей, обязывая тех, кому доставались еще невозделанные пространства, хоть часть их привести в культурное состояние, поселив на них охочих людей. Щедро наделенные королем дружинники и другие магнаты со своей стороны раздавали полученные от короля земли своим дружинникам, и таким образом крупные владения становились все более и более распространенным явлением в англосаксонском обществе. Раздавали крупными поместьями свои земли и духовные магнаты, архиепископы, епископы и аббаты монастырей, также имевшие зависимых от них людей, и тем со своей стороны способствовали развитию в обществе крупного землевладения.

Хозяйственный строй англосаксов не подвергся существенным переменам от того, что в англосаксонском обществе делало все большие и большие успехи крупное землевладение, как светское, так и церковное; но общество приобретало носителей социальной силы, у которых мог найти поддержку и защиту тот, кто в этой поддержке и защите нуждался, не находя их ни у родового союза, уже бессильного, ни у столь же неспособного дать их ему государства. Нуждавшийся в земле находил у крупного землевладельца необходимую ему землю, но находил у него и защиту от насилия и произвола, к которой могли прибегать и люди, имевшие достаточное количество собственной земли, но не менее терпевшие от отсутствия общественной безопасности. Но на него же могло рассчитывать при разрешении своих проблем и государство.

Обращаясь прежде всего к удовлетворению населением своей земельной нужды, укажем на то, что нужда эта была тем более острой, что при господстве в обществе земледельческого хозяйства и при наличности в нем сравнительно слабо развитого хозяйственного оборота человек, выбитый из рамок аграрного союза, лишившийся собственного участка, не легко мог найти какое-либо другое применение своей рабочей силе, кроме сельскохозяйственного, и оставаться без земли для него весьма часто означало быть обреченным на голодную смерть. К счастью для него, перспектива голодной смерти была очень далека от него, потому что, насколько он нуждался в земле, настолько же почти нуждался в нем, в безземельном человеке, тот, у кого земли было много. Те же общие хозяйственные условия, которые заставляли безземельного искать земли, заставляли многоземельного раздавать землю нуждавшимся в ней, потому что для собственного хозяйства ему не нужно было много земли — оно не могло быть крупным хозяйством в настоящем смысле этого слова, — и единственное, что он мог сделать с остальным своим земельным фондом, это — раздать его участками в арендное пользование людям или вовсе безземельным, или же тем, кому было слишком тесно на собственном участке. И мы видим, что на землях светских и духовных землевладельцев, равно как и на доменах короля, возникают нередко даже целые деревни наследственных арендаторов, платящих собственникам земли оброк продуктами своего сельскохозяйственного труда, частью деньгами, а отчасти и самым трудом, организованные на обычных в то время общинных началах.

Становясь арендатором крупного землевладельца, безземельный и малоземельный человек обыкновенно отдавал себя и под частное покровительство этого богатого и сильного человека, под его тпип-dium (в англосакс, форме — mund), коммендировался ему, отдавая себя в его руки (in manus или manibus se commendare или tradere), становился его человеком, homo; при этом он вкладывал свои руки в его руки и приносил ему клятву верности, а тот брал на себя обязательство оказывать ему свое покровительство и защиту (defensio, tuitio), пока он будет находиться в числе его людей. Эта коммендация (commedatio), эта отдача себя под частное покровительство сильного делала этого последнего глафордом (hlaford, новая форма — lord; лорд по-латыни — dommus) коммендировавшихся ему людей, его homines. Становясь человеком (homo) богатого и сильного, признав его своим глафордом (лордом), слабый человек приобретал в нем защитника и покровителя (defensor, tutor, prelector, advocatus) (для этой, собственно, цели он и коммандировался: pro sua defensione se commisit), который и защищал своего человека на суде своей очистительной клятвой, и принимал на себя вчиненный против него иск, и в случае убийства своего человека требовал с убийцы и его родственников особого выкупа в свою пользу (помимо выкупа, следуемого роду убитого).

Такой защитник и покровитель, как мы видели, был нужен далеко не одним нуждавшимся в земле людям. Коммендация являлась едва ли не единственным средством спасения для огромной массы всех тех, кто не был богатым и сильным человеком, имевшим возможность дать защиту другим. Не находя обеспечения своей жизни и имущества у государства, англосаксонская масса ищет его под частной властью глафорда, и не удивительно, что коммендация и глафордат получают все более и более широкое распространение в англосаксонском обществе, что центры местной самостоятельности, силы и власти все умножаются в нем и расширяются, дробя общественный организм на ряд связанных с общим центром новых политических тел. Если люди безземельные находили у глафорда не только защиту, но и землю, то люди, имевшие собственную землю, отдавали под защиту и власть глафорда как себя, так и свою землю («отправлялись со своею землею к какому хотели лорду») и становились не только людьми (homines), но и как бы арендаторами своего лорда, его держателями, получая свою землю обратно, но уже обремененной теми или иными повинностями. Это было своего рода личное и земельное страхование. Часто, впрочем, не одну только свою землю, но и с придачей нового участка. Последнего рода случаи были особенно часты в коммендационной практике церквей и монастырей. Оказывая покровительство и защиту своим людям, глафорд имел право и к ним предъявлять те или иные требования, будет ли то взыскание ежегодных натуральных или денежных взносов, или же требование тех или иных как хозяйственных, так и нехозяйственных услуг («служб»). Для богатого и сильного человека, как и для духовной корпорации, иметь под своей частной властью возможно большее число людей, обязанных служить ему своим трудом и имуществом, являлось необходимым условием его силы и могущества, и ввиду этого развитие коммендации было в интересах как беззащитной массы, так и поднявшегося над нею богатого и сильного меньшинства.

Но оно было в интересах государства. В лице глафордов государственная власть находила естественных помощников своих в деле охраны общественного мира, в которых она так нуждалась с разложением родовых союзов, и ей оставалось только дать коммендации и создаваемым ею отношениям частной власти и частного подчинения санкции закона и со своей стороны способствовать развитию этих отношений и в то же время сделать их возможно более приспособленными к служению интересам общественной безопасности.

Уже в Правде уэссекского короля Инэ (около 690 г.) мы находим такое постановление (Сар. 39): «Если кто уйдет от своего лорда без его позволения или тайно убежит в другое графство и будет найден, пусть он возвращается туда, где был прежде, и заплатит своему лорду 60 шиллингов». В этом же законодательном памятнике мы читаем о выкупе (manbot), который получал глафорд в случае убийства коммендировавшегося ему человека от убийцы и его родственников. «Кто составляет заговор на жизнь своего лорда, — гласит 4-й параграф Правды короля Альфреда (около 890 г.), — пусть жизнь его и все, что он имеет, принадлежат лорду»*.

______________________

* Stubbs W. Select charters and other illustrations of English constitutional history from the earliest times to the reign of Edward the First. 8 th ed. Oxford, 1905. P. 63.

______________________

Особенно богата постановлениями относительно коммендации в частной власти глафорда Правда короля Ательстана (около 930 г.). Глафорду она запрещает брать под свое частное покровительство людей, уже находящихся под покровительством другого глафорда, если этот последний не даст на это своего согласия (...ne quis recipiat alterius hominem sine licentia eius cui ante folgavit, nee intra mercam nee extra). Запрещает она глафорду и отказывать в покровительстве и защите коммендировавшемуся ему свободному человеку, пока тот добросовестно исполняет в отношении к нему свои обязанности (et etiam ne dominus libero homini hlaforasoknam interdicat, si eum recte custodierit). За всех своих людей глафорд ручается, что они не будут виновны в краже (...ut omnis homo teneat homines suos in fideiussione sua contra omne furtum). Если же этих находящихся под его частной властью людей у него так много, что он не может лично уследить за их поведением, то он обязан поставить в каждой деревне старосту, верного человека, который бы брал на себя поручительство за крестьян этой деревни (si tune sit aliquis qui tot homines habeat quod non sufficiat omnes custodire, praeponat sibi singulis villis praepositum unum, qui credibilis sit ei, et qui concredat hominibus)*. Мы видим, таким образом, целые деревни, находящиеся под частною властью сильного человека.

______________________

* Ibid., P. 66.

______________________

Государство совершенно не может обходиться без помощи частной власти и в одном из пунктов только что приведенного закона короля Ательстана вполне откровенно в этом сознается и ввиду этого заставляет тех, кто не находится под частной властью, отдать себя под ее покровительство и защиту. «И мы постановляем, — гласит этот пункт, — относительно тех не имеющих глафордов людей, в отношении к которым не может быть применен закон, чтобы родственникам такого человека повелено было найти ему лорда»*.

______________________

* Ibid., P. 66.

______________________

Закон короля Эдмунда (около 943 г.) считает необходимым со своей стороны напомнить глафордам об их ответственности за поведение тех, кто находится под их частной властью, постановляя, что «всякий человек отвечает за своих людей и за всех, кто находится в его мире (т.е. под его частной властью) и на его земле» (et omnis homo credibiles facial homines suos et omnes qui in pace et terra sua sunt)*.

______________________

* Stubbs W. Select charters... P. 67.

______________________

До какой степени широко распространенным и глубоко проникшим в жизнь англосаксонского общества явлением была уже к этому времени (к половине X в.) частная власть, показывает один из параграфов сейчас цитированного закона короля Эдмунда, вводящий обязательную для всех присягу на верность королю: все обязаны поклясться, что будут верны королю, «как человек должен быть верен своему глафорду..., любя то, что он будет любить, не желая того, чего он не будет желать (sicut homo debet esse fidelis domino suo in amando quod amabit, nolendo quod nolet)»*. Нас не должно удивлять здесь, что королевская власть трактует себя в терминах частной власти: и сам король понимал свою власть как частную власть, дававшую ему возможность осуществлять в отношении к обществу, во главе которого он стоял, прежде всего свои частноправовые и частнохозяйственные (фискальные) интересы, и общество видело в нем прежде всего самого сильного в частном смысле человека, более всякого другого глафорда способного оградить своим частным покровительством от царившего в обществе насилия и произвола того, кто имел возможность к нему прибегнуть.

______________________

* Ibid., P. 67.

______________________

Возложив на глафордов ответственность за поведение находившихся под их частной властью людей, государство создало из глафордов свои полицейские органы. Так было на первых порах, когда ответственность глафордов выражалась лишь в том, что они обязаны были представлять своих людей в суд сотенного собрания, если они совершали то или иное правонарушение и привлекались к суду, и при этом часть судебных взысканий шла в пользу сотни, а часть получал глафорд. Возможно, что у глафорда были и собственные средства воздействия на своих людей в интересах общественного мира; но во всяком случае они не выводили глафорда за пределы его чисто полицейской компетенции и не делали его обладателем юрисдикции судебной власти. Но сравнительно рано глафорды получили и эту власть и вместо того, чтобы помогать сотне в деле восстановления нарушенных прав, сами стали ведать разбор дел, возникавших среди находившихся под их частной властью людей.

И это не было с их стороны узурпацией, незаконным захватом принадлежавших государственной власти прав. Сама государственная власть передала глафордам юрисдикцию над их людьми, не усматривая ничего противогосударственного в перенесении на глафордов всей совокупности судебных прав в отношении к находившимся под их частной властью людям в том смысле, в каком понимались тогда судебные права, когда в роли судей являлось само население или его представители, а тот, кому принадлежало право юрисдикции, лишь председательствовал на судебном собрании (лично или через своего заместителя), произносил вынесенный собранием приговор и получал в свою пользу ту или иную часть судебных взысканий. Именно эти судебные доходы и делали ценным право юрисдикции. А между тем, еще и не обладая правом юрисдикции в отношении к находившимся под их частной властью людям и лишь обязанные представлять их на суд сотенного собрания, если они совершали то или иное правонарушение, глафорды, как мы видели, уже и тогда получали в свою пользу часть судебных взысканий. А в таком случае, раз судебные доходы и без того уже поступали не королю, а частному лицу, для короля уже было совершенно безразлично, где и под чьим председательством происходило судебное собрание, разбиравшее судебные дела находившихся под частной властью людей, — в сотенном ли собрании и под председательством его собственного агента, представителя его королевской власти, или же во владениях глафорда и под председательством самого глафорда или его уполномоченного. Право глафорда иметь свою курию для разбора дел, возникавших среди его людей, было скорее фискальным правом, чем правом юрисдикции в собственном смысле, таким же фискальным правом, каким было и право королевской юрисдикции. Возникновение частной власти глафорда, как и возникновение королевской власти, не вносило, повторяем, существенных перемен в дело отправления правосудия в англосаксонском обществе: и в том, и в другом случае суд по-прежнему оставался судом народным, и отправление правосудия продолжало оставаться натуральной государственной повинностью, лежавшей на местном населении.

Санкционированием добровольной коммендации и созданием коммендации принудительной не ограничилась государственная власть, стремясь облегчить непосильное для нее бремя обеспечения внутреннего мира. Она не остановилась на передаче глафордами сначала чисто полицейских полномочий, а потом и юрисдикции в отношения к добровольно или по принуждению сверху коммендировавшимся им людям. Наряду с этим англосаксонские короли щедрою рукою раздавали судебные права (в разъясненном смысле), т.н. соку (sac and soc, или в латинской форме saca et soca, или просто soca), частным лицам и духовным корпорациям и в отношении к людям, большею частью к целым деревням и даже округам, до тех пор не находившимся под их частной властью. Вместе с правом юрисдикции короли обыкновенно передавали в этих случаях частным лицам и духовным корпорациям и другие свои фискальные права в отношении к данной деревне или к данному округу как право на фирмы, а также на рыночные и торговые пошлины, распоряжаясь ими как своим частным достоянием, и в результате целый ряд местностей в королестве, иногда представлявших собою целые округа, оказывался совершенно изъятым из-под власти общегосударственных учреждений, всецело находясь под частной властью тех или иных лиц или духовных корпораций, совершенно заменявших здесь своими агентами королевских чиновников, которым здесь решительно нечего было делать после того, как все, к чему они должны были прикладывать свои руки, всецело перешло в частные руки. Все эти права и частные лица, и духовные корпорации получали от королей формулированными в особых грамотах (Ьбс или book), скрепленных подписями членов уитенагемота. Совокупность всех этих прав представляла собою то, что на языке континентального права называлось иммунитетом, который и там жаловался королями посредством особой грамоты, носившей название carta immunitatis. У англосаксов грамота эта называлась freals boc.

Но, выдавая частному лицу или духовной корпорации иммунитетную грамоту на тот или иной округ, король, как общее правило, не освобождал этого округа от т.н. «тройной повинности», trinoda necessitas, состоявшей, как мы знаем, из обязанности живущих на территории этого округа, как и всех других округов, свободных англосаксов отправляться в поход и чинить мосты и укрепления. «И пусть будет эта земля, — читаем мы в одной из таких грамот, выданной монастырю, — свободна от всех светских повинностей кроме починки мостов и укреплений и общего похода на врага (sit autem ilia terra libera ab omni saecularis rei negotio, praeter pontis, arcisve restaurationem et contra hostes communem ex-peditionem)».

И это понятно: если бы король освобождал иммунитетный округ и от военной повинности, то этим он наносил бы серьезный ущерб интересам общественного целого, сокращая его военные ресурсы, необходимые для его защиты, между тем как передавая в частные руки юрисдикцию право на «фирмы» и на торговые и рыночные пошлины, он этим непосредственно ничего по существу не изменял в общественном порядке, а лишь уступал другим свои фискальные права, которые представляли собою его частное имущество, находившееся в его полном распоряжении*. Ничего не изменял он при этом и в частноправовом и хозяйственном строе населения данного округа: и хозяйство, и владение живших на территории данного округа людей оставалось и после этого, первое во всяком случае время, таким же, каким оно было до перехода округа из-под непосредственной власти короля как главы государства под частную власть. Разница с прежним, на первых по крайней мере порах, заключалась лишь в том, что все поступления, шедшие королю как главе государства, как обладателю политического верховенства, получал теперь уже не король, а владелец иммунитета, замещавший своими агентами королевских чиновников во всех тех функциях, какие они отправляли в народных учреждениях данного округа. А население округа по-прежнему продолжало владеть своею землею на тех же правах, на каких оно владело ею до перехода округа под частную власть.

______________________

* Очень характерны в этом отношении слова декрета короля Этельбальда (749 г.): «Concedo ut monastena et aecclesiae a publicis vectigalibus et ab omnibus operibus oneribusque, auctore Deo, servientes absoluti maneant, nisi sola quae communiter fruenda sunt, oranique populo, edicto regis, facienda iubentur, id est, instructionibus pontium, vel necessariis defensionibus arciura contra hostes, non sunt renuenda» (MaitlandF. W. Domesday Book and Beyond. Cambridge, 1907. P.271,n 2).

______________________

Раздача англосаксонскими королями иммунитетов, имея в виду интересы внутреннего мира, обеспечить которые сама государственная власть не была в состоянии, еще более имела в виду интересы внешнего мира, обеспечение страны достаточной для ее охраны от внешней опасности военной силой. Мы возвращаемся, таким образом, к вопросу, уже подготовленному нами в предшествующем изложении. Мы уже видели, какую серьезную проблему поставила перед англосаксонским государством постепенно усложнявшаяся жизнь, когда основная масса англосаксонского общества благодаря целому ряду причин постепенно превратилась в крестьянскую массу, сидевшую на небольших участках собственной и взятой в аренду земли, уже отвыкшую от военного дела и уже неспособную нести военную повинность и во всяком случае не имевшую ни средств, ни навыка для того, чтобы, являясь в ополчение, создавать из него серьезную военную силу, годную для усложнившихся надобностей военного дела, уже требовавшего и профессиональной выучки, и сравнительно дорого стоившего вооружения. Проблема эта во всем своем грозном значении стала перед англосаксонским государством особенно тогда, когда ему пришлось вести хроническую войну с датчанами, и разрешение ее стало особенно настоятельным. На смену народному ополчению (fyrd) должно было выступить ополчение из профессиональных воинов, и государство должно было пустить в ход все свои ресурсы, чтобы создать эту новую военную силу, без которой ему грозила неминуемая гибель.

Уже в государствах древних германцев наряду с народным ополчением существовали и профессиональные воины. Мы имеем в виду членов дружин, которые содержали самые богатые и знатные германцы, германские князья и короли. Дружины были и у англосаксонских эрлов, элдормэнов и королей и являлись серьезной опорой их могущества и власти. Если у древних германцев военные товарищи жили в доме своего вождя, то гезиты англосаксонского короля, элдормэна или эрла, чем дальше, тем все больше и больше являются уже в виде землевладельцев, наделенных своими вождями более или менее крупными земельными участками, которые и обеспечивали им возможность посвящать себя исключительно военному делу и являться по требованию своего вождя на коне и в полном вооружении и в сопровождении своих военных слуг. Уже с момента утверждения англосаксов на британской почве, не говоря уже об эпохе борьбы с бриттами, дружины королей, элдормэнов и эрлов и других могущественных людей играли весьма серьезную роль в деле военной обороны страны, являясь весьма существенным подкреплением народного войска, и, чем дальше, тем эта роль становилась все более и более значительной по мере того, как народная масса в силу приведенных выше причин оказывалась все менее и менее способной представлять собою достаточную и удовлетворяющую все более и более сложным и тяжелым требованиям военную силу. В деле военной обороны страны центр тяжести все решительнее и решительнее перемещался с народного ополчения (fyrd) на отряды профессиональных воинов, и государственной власти оставалось лишь увеличить их контингенты с помощью тех средств, какие имелись в ее распоряжении.

А средства эти были все те же, с помощью которых и короли, и магнаты обеспечивали себе службу своих военных товарищей, своих гезитов и тэнов. Прежде всего это были земельные выдачи. У англосаксонских королей, в особенности после объединения Англии под властью королей уэссекской династии, были большие домены, состоявшие как из земель, приведенных в культурное состояние и населенных рабами, полусвободными и свободными съемщиками, так и из пустошей, еще ждавших приложения к ним человеческих рук, и они в большом количестве раздавали и те, и другие свои земельные богатства и отдельным частным лицам, и духовным корпорациям, обязывая первых лично являться с вооруженными отрядами, чтобы отправляться в поход с королем, а вторые поставлять во время войны то или иное число вооруженных и обученных военному делу людей.

Но не одни земли раздавали англосаксонские короли в виде бенефициев (beneficium), как назывались такие земельные выдачи на условии воинской службы на континенте. Если земельный фонд короля являлся его недвижимостью, то принадлежавшие ему как главе государства верховные права на юрисдикцию, на «фирмы», на рыночные и торговые сборы представляли собою его движимую собственность, и этим движимым капиталом он распоряжался, пожалуй, еще более свободно, чем недвижимым, и, в частности, мог давать ему то же назначение, что и этому последнему. И мы видим, что, чем дальше, тем все чаще и чаще англосаксонские короли раздают иммунитеты в виде бенефициев, передают целые деревни и округа под частную власть с тем, чтобы те, под чью частную власть эти деревни и округа передавались (будет ли то частное лицо или духовная корпорация), обеспеченные теми доходами, какие давал иммунитет, теми поступлениями, какие прежде шли с этих деревень и этих округов королю, а теперь переходили в руки получившего иммунитетную грамоту, во время войны выставляли определенные контингенты вооруженных и обученных военному делу людей.

Но не одни получившие от короля бенефиции, как в форме земельных пожалований, так и в форме иммунитетов, обязаны были являться на войну и приводить с собою отряды вооруженных людей. И независимо от королевских пожалований были в англосаксонском обществе богатые и состоятельные люди хотя бы уже потому, что процесс обеднения и обезземеленья массы в значительной мере был в то же время и процессом роста более или менее крупного землевладения. Считаясь с фактом неспособности массы выставлять во время войны удовлетворявшую потребности военной обороны страны военную силу, правительство с тем большей неуклонностью привлекало к несению военной повинности тех, кто был достаточно состоятелен, обеспечен землею и трудом сидевших на его земле людей, чтобы в качестве профессионального воина являться для участия в походе с королем, и ввиду этого оно с большим вниманием относилось к благоприятным переменам в материальном положении свободных и полусвободных англосаксов, чтобы сообразно с этим зачислять их в ту или иную категорию в качестве представителей военного класса. С течением времени вошло в жизнь положение, что всякий, владевший по крайней мере пятью гайдами земли, обязан был по требованию короля конный и оружный отправляться в поход и рассматривался как королевский дружинник, как тэн, фактически и не будучи дружинником короля, и его вергельд равнялся вергельду королевского дружинника, теперь уже самого знатного человека англосаксонского общества, именно 1200 шиллингов, т.е. в 6 раз был выше вергельда простого свободного кэрла (200 шиллингов).

Правда, не совсем были отстранены от военного дела и более широкие слои свободного населения. И люди, не обладавшие пятью гайдами каждый, но имевшие обычные наделы, привлекались к несению военной повинности: они должны были соединяться в группы, обладающие каждая в совокупности пятью гайдами, и каждая такая группа должна была выставлять для похода одного вооруженного и всем снабженного воина. Но с ростом глафордата, все более и более захватывавшего в сферу своего влияния и своей власти крестьянское население страны, к глафорду перешла и забота о поставке на случай похода следуемого с подвластной ему территории военного контингента, и было вполне естественным, что этот контингент состоял теперь из его собственных вассалов, тэнов, которых должны были содержать находившиеся под его властью крестьянские общины, прежде сами снаряжавшие воинов по одному с каждых пяти гайд.

Мы видим, таким образом, как мало-помалу из массы англосаксонского общества постепенно выделяется особый военный класс, к которому постепенно переходит лежавшая прежде на всех военная повинность, с течением времени оказавшаяся слишком обременительной для массы, все более и более отвыкавшей от военного дела и все более и более превращавшейся в землепашцев, в крестьян, исключительно занятых хозяйством, на собственных ли участках, или на участках, снятых у крупных землевладельцев на условиях более или менее долгосрочной или наследственной аренды, и только в крайних случаях, во время вражеского нашествия обязанных с оружием в руках становиться на защиту своей округи.

Но этот же военный класс был в то же время и правящим классом. Ведь военную повинность могли нести прежде всего самые сильные и самые богатые люди англосаксонского общества, те, у кого более слабая крестьянская масса искала защиты от царившего в обществе насилия и произвола и для этого отдавалась под их частную власть, коммендировалась им, признавала их своими глафордами, а нередко и брала у них и землю, те, кого само государство принудительно рекомендовало ей как ее глафордов, а также и те, кому король нммунитетной грамотой передавал свои собственные права политического верховенства над массой, чтобы облегчить себе задачу управления ею и в то же время обеспечить себе материальными выгодами, связанными с этими правами, воинскую службу иммуниста и его вооруженного отряда. Тэны были в то же время и глафордами, обладателями частной власти, прав политического верховенства над рабочей, крестьянской массой. И это следует сказать не только о магнате, имевшем под своей частной властью целые деревни, а иногда и целые округа, но и о тэне, владевшем minimum'oм того количества земли, какое могло обеспечивать ратную службу землевладельца и ставило его в ряды высшего военного класса и сословия, о тэне, владевшем всего лишь пятью гаидами: и он, едва ли может быть в этом сомнение, не был уже земледельцем и жил трудом людей, сидевших на его земле, и находившихся под его частной властью.

Так разрешило англосаксонское государство поставленные ему жизнью основные политические проблемы обеспечения внутреннего и внешнего мира после того, как прежним способом, соответствовавшим более первобытным политическим и социальным условиям, решать их оказалось, при переходе к более сложным формам жизни, совершенно невозможным. Государству оставалось лишь приспособляться к постепенно слагавшимся в обществе новым социальным отношениям и, со своей стороны, приспособлять их к своим собственным потребностям. В результате англосаксонское общество резко расчленилось на рабочую, крестьянскую массу и на военный и правящий класс, а его политическая жизнь раздробилась по целому ряду мелких политических центров. Старая, родовая аристократия эрлов уступает место новой, служилой аристократии, аристократии королевских служилых людей, королевских дружинников, тэнов, в разряд которых зачисляются все, владеющие минимумом земельного владения (пятью гаидами), способным обеспечить королю воинскую службу владельца, хотя бы они и не получали бенефиция от короля и не вступали с ним в лично зависимые отношения. Представляя собою прежде всего военный класс, тэнов, аристократия эта, воспринявшая в свой состав и старую, родовую аристократию, в то же время являлась и правящим классом, глафордами, под частной властью которых находилась рабочая, крестьянская масса, добровольно или по принуждению сверху коммендировавшаяся им или прямо отданная им правительственной властью, не имевшею сил и средств охранять общественную безопасность и принужденной передать эту охрану общественного мира богатым и сильным, которым она принуждена была передать и охрану внешнего мира, внешней безопасности, уже непосильную для всей массы свободных англосаксов.

Приспособляясь к слагавшимся в англосаксонском обществе новым социальным отношениям и со своей стороны приспособляя их к своим собственным потребностям, государство, таким образом, реорганизует общество в систему соподчиненных государственных сословий и между ними разделяет в форме сложного сотрудничества труд, необходимый для существования государственного целого и для правильного его функционирования. В результате этого государственного, да будет позволено так выразиться, разделения труда англосаксонское общество расчленяется на военное и правящее сословие тэнов-глафордов, на которое государством возложено обеспечение внешней и внутренней безопасности общества, и на крестьянское сословие, обязанное обеспечивать своим трудом и его продуктами возможность для военного и правящего сословия отправлять эти свои государственные повинности и для этого подчиненное власти этого последнего, возникшей как путем частного соглашения в форме коммендации, так и в силу передачи ее глафордам самим государством, и в том, и в другом случае предоставившим глафордам свои права политического верховенства в отношении к рабочей, крестьянской массе.

Мы видим, таким образом, что переход к одной части англосаксонского общества правительственной власти над массой, а также права на часть продуктов хозяйственной деятельности массы был вызван политической необходимостью, необходимостью обеспечить внутренний и внешний мир общества после того, как само государство и сама масса не могли уже собственными средствами сколько-нибудь удовлетворительно разрешать эту основную политическую проблему.

Но был ли он в то же время и экономической необходимостью?

Общепринятым и чрезвычайно популярным является утвердительный ответ на этот вопрос, гласящий, что рассмотренные нами социальные и политические перемены, постепенно совершавшиеся в англосаксонском обществе, как и в других обществах средневековой Европы, ближайшим образом были обусловлены будто бы господствовавшим в средневековой Европе домашним замкнутым, натуральным хозяйством. Пристальное изучение явлений хозяйственной жизни и хозяйственного строя средневековых обществ не подтверждает взгляда на средневековую Европу как на Европу натуральнохозяйственную. В частности, не дает оно никаких оснований истолковывать и хозяйственную жизнь англосаксонской Англии в терминах замкнутого, натурального хозяйства. Не подлежит, конечно, сомнению, что англосаксонское общество, как и другие общества средневековой Европы, жило еще в узких формах хозяйственной жизни, что ему был знаком сравнительно слабо развитой хозяйственный оборот. Но это никоим образом не было натуральное, домашнее замкнутое хозяйство, как это принято утверждать. И внешний, и внутренний обмен был давно знаком англосаксонскому обществу, как и другим обществам средневековой Европы, и ему было не чуждо как барское, так и крестьянское хозяйство, как земледелие, так и обрабатывающая промышленность, считавшиеся главным образом с местным, ближайшим рынком, но иногда обслуживавшие и более далекого, даже иноземного потребителя. Хорошо было знакомо ему и орудие обмена, деньги, игравшие вовсе не ничтожную роль и в барском, и в крестьянском хозяйстве. Находим мы их и в государственном хозяйстве. Правда, в этом последнем они играют еще пока случайную роль, потому что у англосаксов, в сущности, еще нет настоящего государственного хозяйства. Англосаксонское государство еще, в сущности, сохраняет, как мы видели, традиции древнегерманского, еще Тацитовской поры, государства, опирающегося на натуральные государственные повинности своих свободных членов, и в правительственных средствах в строгом смысле этого слова не нуждается. И принужденное считаться в деле обеспечения внутреннего и внешнего мира с делавшей все большие и большие успехи общественной дифференциацией и применяться к ее результатам в разрешении этой основной своей задачи в смысле признания необходимости разделения труда в деле отправления обществом натуральных государственных повинностей между постепенно дифференцировавшимися общественными группами, англосаксонское государство не создавало, как мы видели, никакой государственно-хозяйственной организации, продолжая возлагать на само общество и на его собственные материальные ресурсы бремя удовлетворения государственных нужд, хотя уже и в иной в социальном смысле форме. Самое большее, что помимо этого могла сделать государственная власть, это в виде дополнительного ресурса передать создаваемому ею военному и правящему классу право пользования своими земельными фондами и своими фискальными правами, т.е. принадлежавшими носителю верховной власти правами на часть продуктов хозяйственной деятельности рабочей, прежде всего крестьянской массы. Только в экстренные моменты и в виде экстренной меры государство собирало с населения настоящий налог. Разумеем датские деньги (Danegeld). У государства еще не было надобности в настоящем государственном хозяйстве, да едва ли была и возможность его организовать. У него еще не было необходимых для этого сложного дела технических ресурсов. Государственный механизм англосаксонского общества был для этого еще недостаточно развит, чтобы брать на себя правильную, постоянно и регулярно функционирующую финансовую организацию всей страны, и вместо того, чтобы с помощью сравнительно сложного фискального аппарата регулярно привлекать к центру необходимые для государства денежные средства, государственная власть ставила представителей своего правящего и военного класса у самого источника этих средств, передавая им свои фискальные права в отношении к непосредственно подвластному каждому из них населению.

Эта передача государством военному и правящему классу своих фискальных прав над крестьянской массой вместе с наделением его политической властью над нею, это предоставление ему права на часть результатов ее хозяйственной деятельности не приводило непосредственно к изменениям в хозяйственной жизни массы. Поскольку речь идет о крестьянских общинах, живших на собственной земле и, следовательно, экономически независимых от глафорда и лишь политически ему подвластных, то члены их по-прежнему подчинялись лишь тем хозяйственным распорядкам, какие устанавливала и регулировала сама община, и лишь уделяли в пользу своего глафорда ту или иную долю продуктов своей обычной работы, отвозя их на своих подводах в резиденцию глафорда или же складывая их в амбары, устроенные им на территории самой общины. Давали они глафорду и деньги.

Но такой порядок отношений между глафордом и политически подвластной ему общиной далеко не везде и не всегда оставался неизменным. Чем дальше, тем все более и более входил в жизнь иного рода порядок. Глафорд устраивал в полях общины свою собственную, барскую запашку и заставлял свободных и экономически независимых членов общины уделять для возделывания барской земли часть своего хозяйственного труда. Переход от одного порядка к другому представлял собою очень сложный и разнообразный по своим конкретным особенностям для каждого отдельного случая процесс, и совершался он постепенно, проходя ряд промежуточных форм. В нашу задачу не входит рассмотрение этого процесса в его деталях. Мы считаем необходимым обратить внимание лишь на один весьма существенный пункт. Каким образом чисто политическое подчинение общины глафорду могло привести к таким хозяйственным результатам, как работа свободных и экономически независимых членов общины на барской земле, как превращение их в барщинников?

Чтобы понять это, нужно обратить внимание на следующее обстоятельство. Следуемые с общины в пользу короля как обладателя верховной власти поступления натурой (будем называть их для краткости «фирмами») и деньгами, перейдя в частные руки, уже окончательно теряли свой публично-правовой характер и превращались в нечто, мало различимое от обыкновенного оброка, следуемого землевладельцу с арендатора, и еще менее от натуральных и денежных взносов, которыми находившийся под частной властью человек оплачивал защиту и покровительство, которые оказывал ему глафорд; ведь и в глазах самого короля следуемые ему с его подданных «фирмы», равно как и другие следуемые с них поступления (судебные доходы, торговые пошлины и т.п.), ничем не отличались от других видов его частного имущества, совершенно утрачивая свой для нас вполне ясный публично-правовой характер и сливаясь с его частными доходами с лично и по земле зависимых от него людей; ведь англосаксонский король, как и король всякого другого «варварского» государства, представлял себе свои права как главы государства в очень конкретных терминах частного права и хозяйства. Не удивительно поэтому, что получивший от короля иммунитетную грамоту человек трактовал переходивших под его частную власть людей как своих клиентов или как своих арендаторов. Трактовать их в этом последнем качестве глафорду было тем легче, что под его частной властью, как мы знаем, находилось обыкновенно немало людей, искавших у него не только защиты от царившего в обществе произвола, но и земли, а также крова и всего, необходимого для того, чтобы начать хозяйничанье на взятом у него в аренду участке. Арендаторы и сокмены (люди, находившиеся под его частной юрисдикцией) постепенно сливались для него в однородную массу частнозависимых от него людей, и, заводя в общине свое собственное, барское хозяйство, он привлекал для него как труд арендаторов, так и труд лишь в политическом отношении зависимых от него людей. В средневековой Европе публично-правовая власть и публично-правовая зависимость легко принимали формы частноправовой власти и частноправовой и частнохозяйственной зависимости.

Привлечение к участию в барском хозяйстве глафорда экономически независимых от него членов крестьянской общины, лишь политически подвластной глафорду, является очень важным моментом в процессе возникновения в англосаксонском обществе (как и в других обществах средневековой Европы) поместного строя. В основных чертах англосаксонское поместье уже обладало теми типическими особенностями, которые так характерны для поместного строя всей средневековой Европы, хотя окончательно сложилось оно уже после того, как англосаксонское общество перенесло катастрофу нормандского завоевания, разразившуюся над страной во второй половине XI в. и оказавшую сильнейшее, во многих случаях определяющее воздействие на все стороны ее исторического развития. Англосаксонское феодальное поместье является, как и средневековое феодальное поместье вообще, продуктом политического, социального и экономического процессов, развивавшихся в англосаксонском обществе с самого момента поселения англосаксов на британской почве. Чтобы стал для нас вполне ясен его генезис, следует принимать во внимание не только те изменения в строе англосаксонского общества, которые составляют содержание очерченного нами процесса феодализации, реорганизовавшего англосаксонское общество в систему соподчиненных государственных сословий, но и те условия, которые этому предшествовали. Средневековое феодальное поместье, представляющее собою типическую для средневековой Европы форму общественного и политического существования, является, как и вся структура средневекового феодального общества, комбинацией дофеодальных и феодальных элементов, которые следует возможно более отчетливо отличать друг от друга. Реорганизуя англосаксонское общество в систему государственных сословий, государство, как мы видели, лишь приспособляло общество, сильно измененное в своей социальной структуре происшедшим в нем в силу различных причин процессом дифференциации, к своим государственным интересам и отчасти само приспособлялось к нему, к происшедшим в нем социальным изменениям, но отнюдь не перестраивало его на совершенно новый лад, не разрушало существовавших в нем старых и более новых организаций. Приспособляло оно, в частности, к своим интересам, но не разрушало и искони существовавшую общинную организацию, и не только в ее качестве аграрного союза, но и как исконную форму общественного существования, удовлетворявшую его основные потребности. И подчинившись политической власти глафорда и даже привлеченная им к участию в его барском хозяйстве, сельская община продолжала сохранять свою прежнюю организацию и свои прежние функции, как аграрные, так и иные. Средневековое феодальное поместье имеет сельскую общину своей необходимой предпосылкой. Если мы обратимся к хозяйственной организации поместья, то увидим, что барское хозяйство в поместье теснейшим образом связано с крестьянскими хозяйствами членов общины и с теми хозяйственными распорядками, которые господствуют в общине и обязательны для каждого из ее членов.

И действительно, принадлежавшая глафорду в собственность или в феодальное владение барская земля (она потом обыкновенно называлась terra dominica) обыкновенно представляла собою, как и земля крестьянская, ряд полос, которые были разбросаны по всем полям общины вперемежку с полосами, входившими в состав крестьянских участков членов общины, и наравне с крестьянскими участками должна была подчиняться порядку принудительного севооборота и совместной общинной обработки, а после уборки хлеба превращалась на определенное время в общинное пастбище. Таким образом, глафорд сам в сущности являлся членом общины, ее дольщиком, как это видно и из того, что и общинными угодьями (лугами, пастбищами и т.п.) он пользовался на общем с крестьянами основании. Органически связанное с общинным хозяйственным строем, барское хозяйство находится в тесной связи и с хозяйствами членов общины, опираясь на них, на их хозяйственные услуги в форме барщины и помочей, и в его интересе сохранение аграрного строя общины во всей силе и крепости. В хозяйственном отношении средневековое поместье представляет собой своеобразную комбинацию двух хозяйственных организмов — сельской общины как аграрного союза и барского двора, — из которых каждый ставит себе свои собственные цели. Если поставить вопрос об автономности каждого из этих хозяйственных организмов, то надо сказать, что барский двор в несравненно меньшей мере автономен в хозяйственном смысле, чем крестьянская община, которая должна служить ему своими хозяйственными ресурсами в силу подчинения ее политической власти глафорда. Правда, у глафорда есть и свой хозяйственный инвентарь и в частноправовом смысле зависимые от него рабочие руки в виде рабов, живущих на барском дворе или посаженных на его собственную землю, лэтов, держащих его землю, и просто свободных арендаторов, снимающих его землю и связанных с ним договором коммендации. Все эти в частном смысле (личном и экономическом) зависимые от него люди составляли для него некоторый хозяйственный базис. Но, во-первых, без труда свободных и экономически независимых от него членов общины и их рабочего скота он не мог обходиться, а во-вторых, и в частноправовом смысле зависимые от него люди могли прилагать свой труд к его хозяйству лишь в рамках общинных распорядков, так как ведь его собственная барская земля, как мы видели, лежала черезполосно с землею членов общины, что, конечно, в сильнейшей мере стесняло хозяйственную инициативу барского двора. Не в малой мере стесняло хозяйственную инициативу барского двора и то, что все определявший обычай с чрезвычайной пунктуальностью определил и натуральные повинности как членов общины, так и лично и экономически зависимых от глафорда людей.

Сельский сход, регулировавший и под властью глафорда хозяйственную жизнь общины, продолжал отправлять и другие свои функции и, в частности, продолжал оставаться судебным собранием общины. Разница с прежним заключалась лишь в том, что теперь правосудие отправлялось в нем от имени глафорда, получившего судебные права (соку) из рук короля, и председательствовал в нем уполномоченный глафорда (если не сам он), и само собрание рассматривалось как судебный трибунал (курия, как потом стали говорить) глафорда. Но дела это не меняло, как и то, что судебные штрафы шли теперь в пользу глафорда. Это по существу был все тот же сельский сход общины, галшлот, только несколько приспособленный к феодальному порядку.

Если мы спросим, что собственно феодально в этом феодальном поместье англосаксонской Англии (как и всей средневековой Европы), то едва ли мы будем очень далеки от истины, если признаем в нем феодальным в строгом смысле лишь то, что прямо или непрямо вытекает из политической власти, из политических в широком смысле прав глафорда в отношении к населению его поместья, к сельской общине, к которой известным уже нам образом примыкает барский двор как хозяйственная организация поместья. Политический характер юрисдикционных, административных и фискальных в чистом виде прав глафорда сам по себе ясен. Не в такой мере осязательно ясен чисто политический характер тех хозяйственных услуг, которые оказывают барскому хозяйству глафорда экономически независимые от него члены общины. Но и он не подлежит ни малейшему сомнению, как это мы уже имели случай видеть. В Средние века не очень заботились о разграничении между правами публичными и правами частными и, как мы уже видели, трактовали публичные права как частное имущество, и если мы встречаем в те времена в повседневной практике осуществление чисто политической по своему происхождению и существу власти над зависимыми от нее людьми в форме всякого рода хозяйственных повинностей или денежных платежей, то эта форма не должна закрывать от нас чисто политической, публично-правовой основы этой власти и этой зависимости. Барское хозяйство в феодальном поместье лишь в той мере может быть названо феодальным, в какой в нем участвуют своим трудом и своим инвентарем те элементы поместного населения, которые лишь политически зависимы от глафорда как от обладателя переданной ему прямо или непрямо из рук короля публичной, государственной власти, экономически от него совершенно независимые. Мы можем представить себе барское хозяйство крупного землевладельца той поры покоящимся исключительно на рабочей силе лично и экономически зависимых от землевладельца людей, а в дофеодальную эпоху оно было обычным явлением. Тут был налицо и барский двор в качестве хозяйственного центра, было барское хозяйство и хозяйства держателей несвободного и свободного состояния, сидевших на барской земле и плативших натурою и деньгами за свои участки, а также отправлявших всякого рода барщину для надобностей барского хозяйства, для которого давали свои рабочие руки и жившие на барском дворе безземельные рабы землевладельца. Такое барское хозяйство могло быть даже стесненным общинными распорядками, потому что и такой землевладелец мог, и нередко, быть собственником участков, лежавших на территории сельской общины — и даже не одной — и подчиненных аграрному режиму общины; ведь участки эти могли быть прежде крестьянскими участками и могли перейти к нему одним из многих способов, обычных в то время. И тем не менее такое поместье вовсе не было феодальным поместьем, и абсолютно ничего феодального не было в это барском хозяйстве, хотя многим оно напоминает хозяйство феодального глафорда. В этом поместье и в этом хозяйстве совершенно отсутствует все то, что связано с публичной мастью глафорда, как и сам глафорд, ее носитель. Феодальным и это поместье, и это барское хозяйство становится лишь в тот момент, как его собственник наделяется публичной властью над населением общины, в пределах которой расположена его земля, и вытекающими из этой власти административными, судебными и фискальными правами и привлекает к участию в своем барском хозяйстве рабочие руки и хозяйственный инвентарь попавших теперь под его политическую власть, но продолжавших сохранять свою экономическую независимость членов этой общины. Мы уже видели, что социальный строй феодального поместья не отличается однообразием в юридическом отношении, что наряду с совершенно свободными и лишь подчиненными политической власти глафорда людьми здесь были и рабы, и полусвободные. Не был он однороден и экономически: наряду с экономически самостоятельными элементами мы видим здесь и людей, сидящих на барской земле, и людей безземельных, получающих от барского двора, где они и живут, все необходимое для существования. Социальная картина поместья представится нам еще более пестрой, если мы обратим внимание на то, что, как это совершенно ясно из англосаксонских источников (то же говорят и соответствующие источники континентальные), наряду с обладателями сравнительно весьма значительных участков, как собственных, так и арендных, полных или половинных наделов, здесь налицо целая масса мелких владельцев, и не исключена возможность того, что не только глафорд, но и более богатые землей члены общины сдавали в аренду мелкие участки всякого рода безземельному люду.

Нам уже приходилось указывать на то, что хозяйственный строй средневековой Европы вообще и англосаксонской Англии в частности никоим образом не может быть назван натуральнохозяйственным. Это становится еще яснее при ознакомлении с хозяйственными распорядками средневекового и, в частности, англосаксонского феодального поместья. И барское хозяйство, и хозяйство крестьянское ставят себе далеко не одни потребительные цели, и интересы обмена играют для них вовсе не незначительную роль. И барское хозяйство, и хозяйство крестьянское с полным правом может быть названо меновым и денежным хозяйством. Если можно назвать хозяйство средневекового феодального поместья в каком-нибудь отношении натуральным хозяйством, то единственно лишь в том, что хозяйство барского двора опирается на натуральные повинности крестьянского населения поместья и таким образом является натуральным хозяйством по своей организации, но по своим задачам являясь хозяйством денежным и меновым, связанным с местным, скромным по своим размерам рынком, но иногда поставляющим свои продукты и на более отдаленные рынки.

Опубликовано: Петрушевский Д.М. Очерки из истории средневекового общества и государства. 4-е изд. М. Государственное Издательство, 1922. 300 с.
3-е изд. М., Изд. Научное слово. Типогр. Т-ва. И.Н. Кушнерев и Ко. 1913. 382 с.
2-е изд. — 1908;
1-е изд. — 1907.

Дмитрий Моисеевич Петрушевский (1863-1942) — российский и советский историк-медиевист, академик АН СССР (с 1929).