Д.М. Петрушевский
Очерки из истории средневекового общества и государства

Очерк пятый
Политический и общественный строй франков и его эволюция

На главную

Произведения Д.М. Петрушевского

СОДЕРЖАНИЕ

I

Инициатива основания франкского государства принадлежала одной из ветвей племени франков, именно салическим франкам, иначе салиям. Во второй половине IV в. после Р. X. они заняли местность к югу и к западу от нижнего Мааса, т.н. Токсандрию, и, побежденные императором Юлианом, остались здесь, по-видимому, на положении федератов империи. Отсюда они распространили свои поселения к югу по Шельде и к началу V в. уже, по-видимому, захватили и левый ее берег, а к половине столетия вся территория до реки Соммы с городами Камбрэ, Турнэ и др. была уже в их руках.

Толкала салиев вперед настоятельная потребность в новых местах для поселения, и поэтому распространение племени шло рука об руку с вытеснением прежних жителей и с заселением занимаемых областей. Можно сказать, что земельная нужда салических франков была вполне удовлетворена, когда они достигли берегов Соммы, и инициатива дальнейших завоеваний, создавших обширную франкскую монархию, исходила уже не от народа, а от франкских королей, преследовавших уже собственные интересы и интересы близких к власти людей. Как увидим, это обстоятельство имело очень важные последствия, подняв королевскую власть на невиданную до тех пор высоту и в общем обеспечив личную и имущественную неприкосновенность подчинившегося этой власти галло-римского населения, а также неприкосновенность его социального и хозяйственного строя.

Основателем франкской державы был Хлодвиг (правильнее — Chlodouech) (481—511 гг.), наследовавший после смерти своего отца, федерата Римской империи, короля Хильдериха власть над частью салических франков и их столицей Турнэ (на Шельде). В союзе с королем другой части салических франков Рагнахаром (были у салических франков еще и другие короли кроме Хлодвига и Рагнахара) Хлодвиг, как мы уже знаем, одержал в 486 г. при Суассоне победу над Сиагрием, сыном и преемником Эгидия, наместника еще остававшейся в слабых руках римского правительства небольшой области в Галлии, после низложения Ромула Августула в 476 г. признававшей лишь номинальный суверенитет восточного императора, и расширил свои владения до Сены. Несколько позже власти Хлодвига была подчинена и территория между Сеной и Луарой. В 496 г. Хлодвиг предпринял поход на аллеманов, которые занимали тогда обширную область по среднему и верхнему Рейну и его притокам Неккару и Майну, с запада ограниченную Вогезами, а к югу уходившую в Альпы. В сражении, происшедшем где-то в долине Рейна, аллеманы были разбиты и признали власть франкского короля, за исключением одной их части (занимавшей склоны Альп), которая отдалась под покровительство Теодориха Великого. В том же 496 г. Хлодвиг, уже женатый на католичке, бургундской принцессе Клотильде, принял с несколькими тысячами франков христианство в его ортодоксальной форме, в форме тогдашнего католицизма, и этим сделал крупный политический шаг, имевший огромные последствия.

Как известно, остготы, вестготы и бургунды и их короли исповедывали арианство, и это было причиной глубокой розни, которая существовала между ними и населением занятых ими римских территорий, тем более глубокой, что с их стороны стала все более и более проявляться нетерпимость к католицизму, грозившая ему большими опасностями. Естественно, что более всего чувствительной к этим опасностям была католическая церковь и ее руководители, епископы, которые к тому же являлись не только духовными вождями галло-римского общества, но и представителями галло-римской знати, богатой землею и зависимыми людьми, и поэтому представляли собою крупную социальную и политическую силу. Приняв католицизм, Хлодвиг приобрел в католической церкви могущественного и верного союзника для своих дальнейших завоевательных предприятий. «Ваше присоединение к вере есть наша победа», — писал Хлодвигу глава бургундских епископов, поздравляя его с крещением, и убеждал его распространять католицизм среди более далеких варварских племен, «которых еще не испортили еретические учения». По словам Григория Турского, «многие в Галлии хотели иметь франков господами». Война Хлодвига с вестготами (507—510 гг.), которые, как известно, занимали южную Галлию и огромную часть Пиренейского полуострова, носила в глазах католической церкви религиозный характер, и во многих городах вестготского королевства католики открывали Хлодвигу ворота. Вся принадлежавшая вестготам область между Луарой и Гаронной попала в руки франкского короля. Вскоре после этого Хлодвиг получил от восточного императора знаки консульского достоинства. Возможно, что Анастасий, делая Хлодвига сановником империи и как бы своим наместником в Галлии, хотел этим сохранить за собою род номинального суверенитета в отношении к завоеванной франкским королем когда-то римской территории; во всяком случае он укрепил этим позицию Хлодвига, легализировав его власть в глазах галло-римского населения.

Устами Григория Турского католическая церковь объявила все завоевания Хлодвига угодными Богу: «Бог простер его врагов перед ним, ибо он шел с сердцем, праведным перед Господом, и делал все, что было приятно в глазах Его». И Хлодвиг не остался в долгу у церкви, щедро одаряя ее земельными богатствами, сооружая храмы, содействуя распространению католицизма и приглашая епископов к обсуждению и решению государственных дел.

Завоевав Галлию и покорив аллеманов, Хлодвиг все еще оставался королем всего лишь одной части салических франков. В его военных предприятиях принимали, правда, участие и отряды, прибывавшие из владений и других франкских королей; но короли продолжали сохранять свою полную независимость. Хлодвигу теперь нетрудно уже было стать королем всего племени франков, и он достиг этого тем, что сначала истребил других королей салических франков, своих родственников, и вступил в их права, а потом велел убить и короля т.н. впоследствии рипуарских франков (Ribuarii), живших по нижнему Рейну (столицей их был Кёльн), и склонил его подданных признать его власть над собою.

После смерти Хлодвига его сыновья разделили между собою его государство, но совместно продолжали его дело. В 534 г. они после трех походов завладели бургундским королевством, а в 536 г., во время похода Велизария, отправленного Юстинианом завоевывать для империи Италию, остготский король Теодад уступил им за союз с ними Прованс, занятый Теодорихом Великим; тогда же они подчинили себе еще остававшуюся им неподвластной часть аллеманов, которая, как мы знаем, отдалась под защиту Теодориха во время войны с Хлодвигом. Таким образом, власть франкских королей распространилась, за исключением Септимании, оставшейся за испанскими вестготами, на всю Галлию. Но на этом она не остановилась. Покорение аллеманов уже выводило ее за пределы Галлии. Приток Дуная Лех отделял аллеманов от баваров (Baiowarii), имя которых впервые появляется в истории при сыновьях Хлодвига. В 50-х гг. VI в. и они вошли в состав франкского государства, сохранив, впрочем, вполне свое право, свои учреждения и своих племенных вождей. Лет за двадцать перед тем было присоединено сыновьями Хлодвига королевство турингов между Везером и Заалом (притоком Эльбы). В известной мере признали франкскую власть и занимавшие обширную германскую равнину племена саксов.

Такова в двух словах внешняя история франкского государства в эпоху Меровингов, история основания франкской державы Хлодвигом и его сыновьями. Запасшись этими краткими сведениями, приступим к изучению внутреннего строя государства и тех изменений, которым этот строй подвергся.

II

Начнем с государственного строя франков. Основание Хлодвигом и его сыновьями обширной франкской державы не только расширило территорию, подвластную франкскому королю, но и внесло крайне существенные изменения в характер власти этого последнего, не замедлившие отразиться и на всем политическом строе франкского королевства.

Первоначально королевская власть занимала у франков, как и у других германских племен, весьма скромное место в политической организации общества, являясь всего лишь служебным органом, возникшим в условиях хронической войны и подчиненным народному собранию. Такой, как мы видели, рисует ее Тацит, изображая политический строй современных ему германцев. Такая королевская власть не вносит еще диссонанса в общий тон государственной организации общества; здесь король является лишь магистратом республики (если переводить подобные отношения на язык римского государственного права и слово res publica употреблять, как это делает и Тацит в применении к племенным государствам германцев, в широком смысле государства вообще). Эпоха передвижений германских племен и их сложных и многообразных отношений с Римской империей привела, как известно, к образованию больших политических соединений среди германцев и выдвинула в них королевскую власть за пределы поставленных ей в прежнем государственном порядке рамок. Занятие римских областей и вступление в права римских императоров в отношение к туземному населению этих областей должно было еще более увеличить власть и материальные ресурсы германских королей и соответственно изменить взаимоотношение всех органов германского государства.

Все это мы уже наблюдали и у других германских племен, все это вполне применимо и к франкам. Но история образования обширной франкской державы, может быть более, чем всякая другая, подчеркивает инициативу короля в деле государственного строительства германцев на римской территории. Мы уже имели случай отметить, что почин в завоеваниях, отдавших в руки Хлодвига и его сыновей римскую Галлию и подчинивших им ряд германских племен, исходил не от франкского народа, а от франкского короля, преследовавшего собственные интересы и интересы близких к власти людей. Этот момент личного интереса носителя верховной власти, так резко подчеркнутый в истории образования франкского государства, играл, несомненно, весьма большую роль и в истории других государственных образований германцев, и он заслуживает самого серьезного внимания со стороны всякого исследователя, который желает составить себе правильное представление о характере т.н. варварской государственности.

Та власть, которую приобретал король в основанном путем завоевания или иного подчинения себе племен и территорий государстве, по существу была отлична от власти типичного короля тацитовских германцев. Личный элемент был выражен в ней с резкой определенностью. Если прежний король был всецело одним из органов государства, то король государства, основанного путем завоевания или иного подчинения племен и территорий, стоял над государством, которое, таким образом, являлось объектом его власти, преследовавшей прежде всего личные цели, личные интересы короля. Интересы короля не совпадали с интересами государства как известной организации общества, но были поставлены над этими последними. Государство должно было служить личным интересам короля, который основал его для себя и для своего рода. Власть короля над государством была его личным, точнее, фамильным достоянием, частным имуществом его и его рода. Королевская власть трактовалась и понималась в терминах частного права и хозяйства.

Не удивительно, что король мог передавать ее по наследству своим сыновьям, делить ее между ними, как и всякое другое свое имущество, отчуждать ее по частям в пользу своих близких людей и своих слуг. Не удивительно, что поступления, шедшие в казну в виде судебных штрафов, торговых пошлин или сохранившихся от римской поры налогов, рассматривались как личные доходы короля, как его частное имущество, которым он мог и распоряжаться совершенно свободно, что и сама казна была семейной сокровищницей короля. Не удивительно, что свободные граждане государства рассматриваются как лично связанные с ними люди, как его люди (homines, leudes) в специальном значении людей, находящихся под частной властью и под частным покровительством (mundium), и обязаны приносить ему присягу, закрепляющую эту его частную власть над ними. И это относится не только к его подданным в точном смысле этого слова, т.е. к жителям покоренных им территорий, но также и к его собственным соплеменникам, потому что и в отношении к ним власть его приобретала все особенности частной власти после того, как он приобрел ее над покоренными племенами. Можно сказать, что и свое собственное племя он подчинил своей личной власти, покорил его себе и сделал объектом хозяйственной, фискальной эксплуатации.

Для осуществления своих имущественных прав над государством, объединенным путем подчинения всех введенных в его состав элементов личной власти короля, король организует необходимый хозяйственный, фискальный аппарат в виде ряда центральных и в особенности местных агентов, личных слуг короля, которые обязаны были взимать с населения все, что следовало королю в виде судебных штрафов, торговых пошлин, добровольных даяний и принудительно поступавших податей, сохранившихся от римской поры, и были наделены для этого, а также и для обеспечения личной власти короля над населением, полицейской властью. Этот фискально-полицейский аппарат и представляет собою то, что можно назвать правительством германского варварского государства, и по существу является организацией личного, частного хозяйства короля.

Для основанного путем завоевания и иного покорения отдельных племен и территорий германского варварского государства королевская власть является бесспорно центральным пунктом. Если что связывает эти племена и территории в одно политическое целое, так это именно общее им всем подчинение личной власти короля и наложенному им на них фискально-полицейскому аппарату. Правда, раздел власти между наследниками короля по принципам частного права фактически дробит это целое на части, хотя и не уничтожает идеального единства государства и идеального единства власти, принадлежащей в качестве фамильного достояния всему королевскому дому, и не устраняет возможности совместных военных действий отдельных носителей власти и общих собраний магнатов и епископов для обсуждения светских и духовных дел всего государства, как это мы и видим во франкском государстве, в котором владения отдельных королей (их sortes, их partes), хотя и назывались королевствами, рассматривались лишь как части единой франкской державы, и подданные одного из них не являлись иностранцами в глазах другого.

Являясь центром и источником политической связи отдельных племен и территорий, превращающим их в одно государственное целое, королевская власть лишь внешне связывает их в фискальном, а затем и в военном отношении, но не является источником действующего в них права и закона. Каждое из племен, и войдя в состав обширной франкской державы, продолжает жить по своему собственному праву, применяемому и охраняемому, как и прежде, судебными собраниями сотенных округов, сохраняющими свою прежнюю организацию и свою прежнюю судебную процедуру. Королевская власть, соединяя в одно политическое целое отдельные племена и территории, оставляла, на первых по крайней мере порах, неприкосновенными их учреждения, действовавший у них до тех пор правовой и государственный строй, в основных чертах сохранявшийся от тацитовских времен. Это вполне относится и к тому племени, к которому принадлежал и сам король. Королевская власть лишь ставила теперь рядом с исконными народными учреждениями свой полицейско-фискальный аппарат, осуществлявший ее частноправовые и частнохозяйственные интересы, соприкасаясь с этими народными учреждениями на первых порах лишь постольку, поскольку они могли служить этим частноправовым и частнохозяйственным интересам.

Государственный порядок в настоящем, публично-правовом смысле этого слова продолжал, таким образом, сохраняться в больших варварских государствах германцев в прежнем виде, в виде исконного народного права и исконных народных учреждений. Но наряду с ним в сильнейшей мере проникнутая теперь частноправовыми и частнохозяйственными элементами и тенденциями королевская власть организовала как бы новую государственность, осуществлявшую интересы личного властвования и фискальной эксплуатации. В результате получалась пестрая картина, приводившая в смущение прежних историков и юристов, и некоторые из них — одни с прискорбием, другие с торжеством — готовы были даже вовсе отказать германцам в государственном смысле и в способности отличать публичное право от частного. Нельзя не признать очень большой доли справедливости, а иногда и всей правды в утверждениях старых историков, что королевская власть у франков заключала в своем существе нечто частноправовое и что это характерно для немецкого политического развития, что публичная власть во франкском государстве имеет патримониальный характер, и союз подданства (Un-terthanenverband) являет собою подобие частноправового подчинения, вследствие чего подчинение свободного человека публичной власти является не выражением, а умалением древненемецкой полной свободы (Vollfreiheit), что франкская королевская власть представляет собой вещное право, род верховной собственности на землю королевства, и т.п.

Но нельзя характеризовать этими утверждениями всей германской и, в частности, франкской варварской государственности. Все это было бы в той или иной мере справедливо, если бы королевская власть являлась здесь источником всего государственного порядка. Но ведь рядом с той государственностью, которая связана с королевской властью в ее частноправовом и частнохозяйственном существе и которая действительно была проникнута частноправовыми и частнохозяйственными тенденциями, представляя собою в сущности фискальный аппарат для личных надобностей носителя власти, в германских варварских королевствах и, в частности, во франкском королевстве, основанном Хлодвигом и его сыновьями, оставалась другая государственность, сохранившаяся еще от тацитовских времен, с настоящим публичным правом и с настоящими государственными учреждениями, организовывавшими общество для суда и военного дела, для обеспечения права и порядка, для охраны внутреннего и внешнего мира.

Да и сама королевская власть далеко не вся укладывается в рамки частного права и хозяйства, как ни чрезмерно сильно развилась ее частноправовая сторона, ее частноправовые и частнохозяйственные тенденции. Король ведь оставался и органом государства, элементом старой тацитовской государственности, и его публично-правовая позиция не только не ослабевала, но, на первых по крайней мере порах, резко усилилась, как раз одновременно с резким усилением ее частноправовых и частнохозяйственных тенденций. Публично-правовая позиция короля усиливается за счет других органов государства, именно народного собрания, от которого к нему переходит военное, судебное, а потом и законодательное верховенство как в результате самого факта чрезмерного усиления королевской власти, после основания королем для себя и для своего рода сравнительно обширного и большею частью разноплеменного государства на началах личного властвования, понимаемого в терминах частного права и хозяйства, так и в результате того, что в обстановке большого государства осуществление народом своих верховных политических прав в организованной форме народного собрания становится, помимо всего прочего, фактически невозможным, и народное собрание прекращает свое существование, и его компетенция переходит к другим органам государства.

Но не один король унаследовал публично-правовые функции от органов старой, тацитовской государственности, осложнившие, но не ослабившие частноправовые элементы его власти. То же следует сказать и об организованном им для осуществления своих частноправовых и частнохозяйственных интересов аппарате. И органы этой частноправовой и частнохозяйственной государственности — да позволено будет в интересах ясности так выразиться — постепенно заполняли свои по существу частноправовые рамки публично-правовым содержанием. Королевские приказчики, нередко из его вольноотпущенников, собиравшие с населения округов следуемые королю судебные штрафы, торговые пошлины и другие поступления, постепенно захватывали в свои руки функции, до тех пор всецело принадлежавшие должностным лицам, стоявшим во главе старинных округов и некогда избиравшимся самим народом, и таким образом постепенно сами становились органами государственной организации в настоящем, публично-правовом смысле этого слова, сначала стоя рядом с органами старой государственности и деля с ними их компетенцию, а с течением времени и вовсе их вытесняя и захватывая их функции во всей полноте. Это мы наблюдали у англосаксов на истории должностей элдормэна и шерифа, и еще с большей ясностью увидим у франков, знакомясь с эволюцией должности графа и его отношений с тунгином. Но и став органами государственной организации в собственном смысле этого слова, англосаксонские шерифы и франкские графы не утратили своего характера королевских приказчиков, обязанных прежде всего блюсти частноправовые и частнохозяйственные интересы короля (utilitatem regis facere). В результате государственность германского варварского королевства еще более прониклась частноправовыми и частнохозяйственными тенденциями.

Таким образом, государственность германских варварских королевств носит пестрый, смешанный характер и есть результат соединения, как механического, так отчасти и органического, двух совершенно различных режимов: настоящего государственного порядка, сложившегося уже в эпоху Тацита и гораздо раньше и представляющего собою организацию общества для обеспечения внешнего и внутреннего мира самим народом и избираемыми им органами, и порядков личного властвования короля над основанным им путем завоевания и иного подчинения племен и территорий королевством, понимаемого им и осуществляемого в терминах частного права и хозяйства. Этот дуализм лежит в основе политических образований германцев, возникших на территории Римской империи, и является фактом, определяющим их дальнейшую эволюцию; с ним нам приходится считаться, можно сказать, на каждом шагу при изучении этой эволюции на протяжении целого ряда веков, и только уяснив его себе во всем его значении, мы можем, в частности, понять генезис и существо феодального государства.

Со всею силою подчеркивая частноправовые элементы, присущие королевской власти в германских варварских государствах, поскольку они отражаются на всем существе варварской государственности, мы должны еще указать и на то, что королевская власть еще и в иных формах проявляет себя как один из видов столь обычной в тогдашнем обществе частной власти. Как и всякий другой обладатель частной силы и власти, как и всякий другой магнат (vir potens), король брал под свою частную защиту тех, кто к ней прибегал, кто признавал его своим патроном, сеньором и для этого коммендировался ему, и эта защита, ничем по существу не отличаясь от той защиты, которую давал своему человеку (homo) всякий другой сеньор, вовсе не совпадала с той, какую обеспечивал всем и каждому из своих подданных король как глава государства и охранитель общего, королевского мира. В этом же качестве представителя частной силы и власти король имел вассалов, военных товарищей и слуг, связанных лично с ним узами частного договора, обеспечивающего их верность ему как сеньору, помимо той общей верности, которой они как подданные обязаны были ему как королю, главе государства. Все это еще более усиливало частноправовую атмосферу варварского государства. Тем меньше прав имеем мы видеть в развитии частной власти, делавшем, как мы знаем, все большие и большие успехи в германских королевствах, нечто новое и чуждое существу их государственного порядка, прямое отрицание этого порядка, а в этом последнем — воплощение принципов публичного права во всей их чистоте и последовательности.

К сказанному немного остается прибавить для общей характеристики королевской власти во франкском государстве. Если у древних германцев королей выбирали, хотя обыкновенно и из членов одного королевского рода, то в государстве, основанном Хлодвигом и его сыновьями, о выборе короля народом нет уже и речи, и королевская власть, как мы знаем, делилась между наследниками, как и всякое другое фамильное достояние. Так продолжалось до тех пор, пока успела вырасти, в значительной мере при содействии самой королевской власти, новая общественная сила в лице франкской аристократии, которая и стала оказывать влияние при решении вопроса о переходе верховной власти и самой власти ставила определенные границы, тем более необходимые, что в результате завоевательных успехов власть эта временами вырождалась в самый необузданный и дерзкий произвол, попиравший всякое право и закон. Поднятию престижа королевской власти могло способствовать и перенесение на нее католическою церковью ветхозаветных представлений о святости Богом дарованной царской власти. Не без влияния римских публично-правовых понятий во франкском государстве, при фактическом могуществе короля, очень быстро укоренилось и получило широкое развитие понятие об оскорблении величества, не оставившее и следов королевского вергельда, которые мы еще находим у англосаксов, ставивших некогда, как мы знаем, короля в этом отношении на одну линию со всеми свободными людьми его королевства (см. выше), и в Рипуарской Правде мы, например, читаем: «Если кто окажется неверным в отношении к королю, поплатится жизнью, а все его имущество пусть будет отписано фиску (Si quis homo regi infidelis exstiterit, de vita conponat, et omnes res ejus fisco censeantur)». Верность королю закреплялась присягой (может быть, тоже не без римского влияния), которую король или отбирал от всех своих подданных лично, предпринимая для этого объезд всех своих владений, или рассылал для этого своих чрезвычайных уполномоченных. Мы уже имели случай указать на то, что эта присяга ничем по существу не отличалась от той клятвы, которой связывал себя со своим сеньором тот, кто отдавал себя под его частную власть и таким образом становился одним из его людей (homines); да и сама терминология не оставляет на этот счет никаких сомнений: из одной из дошедших до нас от эпохи Меровингов формул мы узнаем, что Меровинги требовали от своих подданных fidelitatem (верность) et, leudesamio (ср. leudes-homines — люди; leudesamio-hominium — фр. 1'homamge). Был высказан взгляд, что присяга была введена сыновьями Хлодвига как замена выбора короля народом, для того чтобы связать народ клятвой верности, заключавшей в себе признание народом вступившего во власть без его согласия короля.

Фактическая сила и могущество короля нашли свое правовое выражение, как это было и в других германских государствах, в развитии королевского банна, этого принадлежавшего еще древне-германским королям права издавать, в пределах существующего обычного права племени, распоряжения и под угрозой наказания требовать повиновения им. Из этого скромного права распоряжений очень скоро вырастает военное, судебное, полицейское, административное, отчасти законодательное верховенство короля. За нарушение королевского повеления в любой из областей государственного управления следует штраф в 60 солидов, или шиллингов, также носящий название королевского банна (bannus dominicus).

В какой мере на развитии королевского банна сказалось влияние империума римского императора, в права которого в отношении к коренному населению Галлии вступил франкский король, да и вообще сказалось ли оно, сказать трудно. Осязательнее римское влияние в организации королевской канцелярии, в монетной системе, отчасти в податной организации, поскольку франкский король пытается распространить сохранившуюся среди римского населения Галлии систему податей и на своих германских подданных, не говоря уже о римских титулах, которыми любили украшать себя франкские короли, вроде vir illuster, proconsul, augustus, princeps, dominus.

Но и эти случаи несомненного влияния римской государственности едва ли коснулись существа варварской государственности с теми ее основными особенностями, которые мы характеризовали в предшествующем изложении, являясь лишь внешним ее дополнением и украшением. В частности, вступление франкского короля в фискальные права римского императора и во владение принадлежавшими ему доменами должно было очень усилить его могущество; но это усиление совершалось в рамках варварской государственности, скорее выдвигая частноправовую сторону королевской власти, чем перестраивая эту власть в новом, романском стиле. Этим мы, конечно, еще не решаем общего вопроса о влиянии на франков римской государственности и римской культуры вообще и о дальнейшей судьбе римской государственности и культуры, которую застали франки в покоренной ими Галлии. Нам придется касаться этого большого вопроса еще не раз.

Образование обширной франкской державы, вызвав резкое усиление королевской власти, сделало в то же время невозможным дальнейшее существование народного собрания как правильно функционировавшего верховного органа политической власти и жизни народа. Мы уже имели случай указывать на несовместимость непосредственного народоправства с широкой государственностью, делающей фактически неосуществимым непосредственное осуществление народом, всеми свободными людьми государства, своих политических прав в правильно организованной форме народного собрания (см. выше).

Пока франки, до объединения их Хлодвигом, жили разрозненными политическими группами, составлявшими небольшие самостоятельные королевства, в каждом из этих королевств могло существовать настоящее народное собрание, на что указывают известия о древнейшем периоде франкской истории, свидетельствующие даже о праве этих собраний избирать королей (сам Хлодвиг был избран в короли рипуарских франков в народном собрании этого племени). Собрания эти, как и народные собрания (concilia) таци-товской поры, были собраниями вооруженного народа и поэтому могли являться и военными смотрами. Для военных смотров собирал свои военные силы и Хлодвиг, уже стоя во главе обширного разноплеменного государства, и эти военные собрания происходили весною, в марте, и поэтому носили название Мартовского поля (Campus Martius, Marzfeld). По-видимому, по традиции и эти собрания продолжали в той или иной мере сохранять и характер политических собраний. Когда при преемниках Хлодвига франкское государство фактически распалось на три королевства — Нейстрию, Бургундию и Австразию, Мартовские поля сохранились лишь в Австразии, где преобладало германское население; здесь они по-прежнему отправляли и некоторые политические функции, и на них по-прежнему собравшиеся приносили королю обычные ежегодные подарки. Когда австразийские магнаты Арнульфинги в качестве палатных мэров восстановили единство франкской державы и основали на смену Меровингам новую династию, получившую по имени самого знаменитого из них Карла Великого название Каролингов, они распространили обычай Мартовских полей на все франкское государство.

Чтобы представить себе яснее действительный характер и действительную роль Мартовских полей как политического учреждения, следует иметь в виду, что и австразийские Меровинги, и вновь объединившие франков и их государства Арнульфинги собирали свое войско на Мартовское поле одновременно с созывом собрания магнатов, светских и духовных. Может быть, и это собрание можно поставить в связь с исконным германским учреждением. Если Мартовские поля в известной мере продолжали традицию древнегерманского народного собрания, то собрания магнатов, созывавшиеся меровингскими королями как Австразии, так и Нейстрии и Бургундии, а потом основателями и представителями новой династии, правившей уже всей франкской державой, приводят на память собрания главарей древнегерманского общества, которые, по словам Тацита, предварительно обсуждали вопросы, поступавшие затем на решение народного собрания. Конечно, тут может быть речь о связи лишь самого общего характера, так как и состав собрания, и его правовая позиция во франкском государстве совсем иные.

Собрания магнатов приобретали все больше и больше значение по мере роста служилой и земледельческой аристократии во франкском обществе. В состав их входили высшие придворные сановники, а также королевские дружинники, т.н. антрустионы, королевские люди, левды, в специальном смысле этого слова, соответствующие королевским тэнам, заседавшим в англосаксонском уитенагемоте, затем представители областной администрации в лице герцогов, графов и доместиков (о всех их речь впереди) и, наконец, епископы, которые совместно со светскими магнатами обсуждали представленные на их рассмотрение общегосударственные дела, но также замыкались в отдельное чисто церковное собрание, образуя синод, который короли считали удобным созывать одновременно с общим собранием магнатов.

По-видимому, собрания эти и при Меровингах созывались королем два раза в год, кроме марта еще и в октябре. В марте, как было указано уже, они собиралась одновременно с Мартовским полем, и решения их оповещались собранному для смотра войску, которое таким образом играло здесь роль народа, формальным согласием которого правительство считало нужным заручиться, когда оно издавало выработанные в собрании магнатов законы или принимало какие-либо иные особенно важные решения.

Что касается компетенции собраний магнатов, то она не была поставлена в какие-либо определенные рамки: король предлагал на обсуждение их все важные дела государства, какие считал нужным обсудить вне более тесного круга своих придворных советников. Созывать эти собрания было правом короля, но не было его обязанностью в строгом смысле этого слова. Это был обычай, который король не считал удобным нарушать, и только. Но такова была теория. Фактически же все зависело от взаимоотношения общественных сил и от обстоятельств каждого данного момента. Когда и пока была сильна королевская власть, она могла чувствовать себя более независимой, и собрание магнатов могло являться всего лишь королевским советом, который король созывал, когда ему было угодно, и мнение которого он мог считать для себя необязательным. Но при ослаблении королевской власти и при усилении служилой аристократии собрания магнатов становились учреждением, все более и более ограничивавшим королевскую власть не только фактически, но и юридически, одновременно с этим приобретая и более определенную организацию. Мы еще вернемся к ним, когда будем рассматривать организацию каролингской монархии.

Органом управления франкской державой, ее правительством являлся королевский двор (palatium, domus regia, aula regis). У франкских королей не было постоянной резиденции, и они переезжали со всем своим двором из одного из своих многочисленных поместий (вилл, villae) в другое и устраивались здесь в находившихся здесь и в изобилии снабженных всеми необходимыми приспособлениями и запасами дворцах (пфальцах, от лат. слова palatium — дворец). Эти постоянные передвижения королевской резиденции, а вместе с этим и центра управления находят свое объяснение отчасти в хозяйственной обстановке, в которой жило тогдашнее франкское общество: при слабом развитии обмена и транспорта приходилось потреблять сельскохозяйственные запасы на местах их производства и на недалеком расстоянии от них. Может быть, и административные соображения играли здесь роль: периодическое появление правительства в разных частях государства должно было оживлять и укреплять его авторитет среди населения и парализовать стремления к независимости со стороны территориальных местных властей.

Смешанный характер королевской власти и всей представляемой ею государственности вполне отразился на характере и организации королевского двора. Королевский двор является прежде всего разновидностью двора обыкновенного франкского магната. Как и в этом последнем, здесь мы видим многочисленный штат личных слуг короля, распределенных по разным отраслям его обширного домашнего хозяйства, и лиц, заведующих этими хозяйственными отраслями, а также сосредоточивающих в своих руках управление королевскими поместьями, не отданными в чужие руки. Весь этот служебный персонал, как и стоявшие во главе его министериалы, первоначально в огромном большинстве состоял из рабов или вольноотпущенников; на это указывают, между прочим, названия этих министериалов, ставших впоследствии важными сановниками двора и государства, как сенешал (senecalcus, siniscalh — старший раб), стоявший первоначально во главе всего служебного персонала и, по-видимому, имевший и другое, латинское название — maior domus (майордом), маршал (mariscalcus — раб, заведующий лошадьми, конюший) и др. Среди слуг франкского магната были и вооруженные слуги, составлявшие вместе с его военными товарищами его военную силу, без которой в те времена ему было бы трудно сохранить свое материальное и социальное положение. Были они и у короля.

В качестве двора королевского этот типичный двор франкского магната должен был подвергнуться некоторым изменениям, которые, однако, не привели к его коренному переустройству. Хозяйство магната-короля чрезвычайно расширилось и усложнилось, в особенности, когда он оказался во главе обширной разноплеменной державы, и ему пришлось организовать эксплуатацию новых и богатых источников хозяйственных благ в виде всякого рода поступлений, следуемых ему как главе государства, и в виде огромных земельных фондов, доставшихся ему от римского фиска и иными путями. Но, кроме эксплуатации военных источников хозяйственных благ, приходилось заботиться и об организации военных сил большого политического целого и об обеспечении в нем внутреннего мира и порядка, опираясь на существование в отдельных частях этого целого военную и судебную организацию; приходилось, одним словом, не только эскплуатировать создававшееся путем завоевания обширное политическое соединение в частнохозяйственных интересах короля и его дома, но и управлять им.

И все эти сложные заботы были возложены на тот же несложный по существу аппарат, созданный для хозяйственных надобностей большого магнатского дома, соответственно осложненный новыми органами, иногда создававшимися по римским образцам. Неудивительно, что должностные лица меровингской (да и каролингской) центральной и областной администрации являются больше приказчиками короля и министериалами его магнатского дома, чем органами государственного управления, совмещая со своими обязанностями по дому и по хозяйству короля и обязанности по управлению государством, тоже ведь понимавшимся королем в терминах частного права и хозяйства.

Мы не будем перечислять всех этих королевских слуг, ставших главными сановниками двора и государства. Назовем лишь некоторых из них. Thesaurarius или cubicularius заведовал королевской казной как в деньгах, так и в драгоценностях и в то же время являлся чем-то вроде министра финансов, у которого хранились податные списки и который составлял роспись доходов и расходов; под его начальством находились camerarii. Marescalcus, став придворным сановником, получил латинское наименование comes stabuli, consta-bulus и, сохраняя за собою руководство конюшенным ведомством, нередко во время войны становился во главе франкского войска; титул marescalcus переносится на более скромных представителей конюшенного управления. Если прежде сенешалом (seniscalcus) назывался старший раб, стоявший во главе всего служебного персонала и всего хозяйства магнатского дома, тот, кого на латинском языке того времени называли maior domus, то теперь, когда майор-дом стал во главе королевского двора в качестве главного сановника франкского государства, он уже перестал называться сенешалом, и это название перешло к двум другим должностным лицам, которые заведовали помещениями королевского двора и распоряжались прислугой. Более непосредственно связанными с государственным управлением были две должности: референдария (referendarius) и пфальцграфа (comes palatii). Референдариев, как и пфальцграфов, было несколько. Они заведовали королевской канцелярией, имея в своем распоряжении целый штат канцеляристов (cancellarii, scribae, notarii), которые под их наблюдением изготовляли королевские дипломы и всякие другие документы и вели всю письменную часть; они представляли королю для подписи предварительно проверенные ими грамоты и прикладывали к ним находившуюся у них на хранении королевскую печать; по-видимому, во главе их стоял главный референдарий (summits referendarius), настоящий канцлер меровингского государства. Пфальцграфы были главными помощниками короля в его судебной деятельности, непосредственно осуществлявшейся им в верховном трибунале, организованном при королевском дворе. Но они, как и все другие сановники меровингского двора, должны были исполнять и всякие другие поручения, которые возлагал на них король, и мы не должны удивляться, встречая, например, и пфальцграфов, и референдариев и во главе франкского войска.

Мы уже упоминали о майордоме (maior domus), или палатном мэре. Он стоял во главе королевского двора (был princeps, rector, praefectus palatii) в его двойном значении магнатского дома и центра государственного управления и, следовательно, совмещал в своих руках обязанности по управлению двором и по управлению государством (palatium gubemat et regnum, говорит о нем один хроникер). Все должностные лица двора и государства были подчинены ему, назначались и смещались по его указанию, и все отрасли управления находились под его высшим руководством и контролем. Он был первым министром франкского короля, а во время малолетства короля и его воспитателем. Источники называют его вице-королем (subregulus), и он действительно был главным помощником короля и его заместителем во всех областях управления, как гражданского, так и военного, и во время войны становился во главе всех военных сил государства.

Постепенное сосредоточение в руках палатного мэра всех нитей управления, все более и более превращавшее его из доверенного слуги франкского короля в фактического главу франкского государства, должно было отразиться и на его правовом положении. Если первоначально король по своему усмотрению назначал и смещал майор дома, как и всех других своих слуг, то с течением времени ему пришлось признать его несменяемость. Этот факт стоит в связи с социальной позицией, постепенно занятой майордомом как главою франкской служилой аристократии, все более и более усиливавшейся, все более и более заставлявшей королевскую власть считаться с ее интересами и выслушивать ее мнение в делах государства. Палатный мэр становится представителем интересов служилой аристократии, и неудивительно, что франкские магнаты стремятся приобрести решающий голос при замещении королем этой должности и им это удается. И даже более того: они начинают сами выбирать палатного мэра, и король уже не может сменять его по своей воле.

Связав свои интересы с интересами служилой аристократии, приобретавшей все больший и больший политический вес, и сам являясь самым крупным магнатом франкского общества, располагавшим влиянием и властью над обширным кругом социально зависимых от него людей, палатный мэр тем независимее становился в отношении к франкскому королю, все более и более оттесняя его на задний план и все более и более превращая его в номинального лишь носителя верховной власти. В каждом из трех королевств, на которые распадалась франкская держава, был свой палатный мэр, а когда в 613 г. Австразия и Бургундия были соединены с Нейстрией в одно королевство, управление ими по-прежнему оставалось в руках отдельных для Австразии и Бургундии палатных мэров.

Если в прежние времена вели между собою войны короли отдельных королевств франкской державы, побуждаемые к тому честолюбием и корыстолюбием собственным и своих магнатов, то теперь мы видим такие же войны между майордомами, и в результате этих войн вся фактическая власть над всей франкской державой переходит к австразийскому майордому и герцогу Пипину, который после победы, одержанной им в 687 г. при Тертри (Tertri) над нейстрийским майордомом Берхаром, сделал должность и власть майордома наследственным достоянием своего рода (Арнульфингов). Если прежде делили франкскую державу между своими сыновьями франкские короли, то теперь стали делить ее между своими сыновьями франкские майордомы (из рода Арнульфингов), передавая им вместе с теми или иными областями и титул палатного мэра. До поры до времени продолжает еще вести уже чисто призрачное политическое существование официальный коронованный представитель верховной власти во франкском государстве, уже всецело зависевший от майордома и всем ему обязанный, даже короной; но в 751 г. уже и корона перешла к палатному мэру, должность майордома перестала существовать, и занимавший ее Пипин Короткий стал первым королем новой династии Арнульфингов или Пипиннидов, более всего известной под именем Каролингов. Но об этом позже.

Население королевского двора было весьма многочисленно и разнообразно. Кроме должностных лиц, стоявших во главе многочисленного служебного персонала и ведавших разные отрасли дворцового и государственного управления, мы здесь находим целые кадры близких к королю людей, не имевших определенных обязанностей, но исполнявших разные возлагавшиеся на них королем поручения и составлявших главный контингент его советников, с которыми он решал важнейшие дела и которые входили в состав королевского суда, этого верховного трибунала франкского государства. Те, кто составляет самый верхний слой этих придворных (aulici, palatini), носят прямо-таки официальное наименование proceres, principes, optimates, seniores, priores palatii, primi de latere regis, majores natu regni; но и между ними есть ранги: одни из них magnifici, другие magnificentissimi, третьи — illustres и т.п. Есть среди них и военные слуги короля, члены его военной дружины (trustis), его антрустионы (antrustiones), связанные с ним более специфическими узами верности и службы. Не мало при дворе короля и духовных лиц, как членов его капеллы, так и сановников церкви, временно или постоянно пребывающих здесь и занимающих первые места в рядах королевских советников. Королевский двор является и школой, где сыновья магнатов получают под руководством тех или иных сановников, под опеку которых их отдали их отцы, воспитание и образование (eruditionem palatinam, aulicas disciplines), подготовляющие их к дворцовой и государственной службе, которую они тут же и начинают, как только пройдут весь курс «дворцовой науки».

Областная администрация франкского государства отличалась крайней несложностью. Да и задачи ее были несложны, в особенности на первых порах. Извлечение из населения всего, что полагалось королю как главе государства, эксплуатация королевских земельных богатств и обеспечение повиновения королю со стороны его подданных, а также обеспечение внешней безопасности, — вот и все эти задачи, и для их решения не было надобности в сложном административном механизме. Рассылавшиеся королем на места временные комиссары для взыскания следуемой королю части судебных штрафов, (а может быть, и для других взысканий), т.н. сацебароны (sacebarones), и королевские агенты, постоянно находящиеся на месте, поставленные во главе определенных округов, графы (grafio, Graf, comes), наделенные прежде всего военной и полицейской властью, но также и другими, в частности, фискальными полномочиями, — в таком виде представляется нам франкская администрация при Хлодвиге по данным Салической Правды (V в.) и по более поздним данным, их дополняющим.

Не нужно забывать, что в лице сацебаронов и графов мы имеем лишь внешний полицейско-фискальный аппарат, с помощью которого королевская власть осуществляла свои прежде всего фискальные права над подвластным ей обществом, которое по-прежнему сохраняло свою собственную организацию, с помощью которой оно удовлетворяло основные потребности общежития.

Это была все та же исконная общественная организация, которую общими штрихами рисуют нам еще Цезарь и Тацит: деревенская община, представлявшая собою не хозяйственный лишь, аграрный союз, но основную ячейку общественной организации, компетентную собственными средствами решать все основные вопросы местной жизни, и сотенный округ, сотня, т.е. соединение деревенских общин в группы для совместного отправления общественного правосудия.

По-прежнему все свободные люди сотенного округа (centena, Hundertschaft) должны были в определенные сроки (раз в шесть недель) собираться на сотенное собрание — в Салической Правде оно носит название mallus, а место, где оно происходит, называется malloberg — и под председательством тунгина (thunginus), должностного лица округа, в состав которого входила данная сотня, или под председательством должностного лица, стоявшего во главе сотни, т. н. центенария (centenarius) (если это было экстренное собрание), разбирать и улаживать тяжбы с помощью той же сакральной процедуры суда божьего, с помощью которой разбирали их и улаживали их предки под руководством избиравшихся для этого в народных собраниях окружных старшин (principes regionum atque pagorum).

По-видимому, уже в раннее время из всей массы присутствовавших в сотенном собрании свободных выделилась более тесная группа самых значительных в социальном смысле людей, т.н. рахимбургов (rachinburgii, rachymburgii), или bom homines (добрые люди), к которым и перешла более активная роль в судебной деятельности собрания. Подобное явление мы уже наблюдали у англосаксов: группа из 12 «старших тэнов» играла у них ту же роль в сотенном собрании, что и франкские рахимбурги.

Ни сацебароны, ни граф в этом суде первоначально никакого участия не принимали. Они могли присутствовать здесь, чтобы получить следуемую королю часть судебных штрафов, которые должны были платить нарушившие чужое право вместе с выкупами, которыми они возмещали истцам нанесенный им материальный урон. Что же касается, в частности, графа, то он даже нужен был суду, чтобы заставить ответчика уплатить в определенный срок истцу то, к чему приговорило его сотенное собрание, так как в эпоху Салической Правды, т.е. в момент основания Хлодвигом франкской державы, на графа была возложена обязанность приводить в исполнение приговоры народного суда (ведь в этом фискально был заинтересован король). Но это вмешательство королевского агента в судебное дело было поставлено в очень определенные правовые рамки, делавшие его возможным лишь после того, как сам суд предварительно исчерпает все свои процессуальные средства.

И в правовую жизнь самой мелкой общественной ячейки, деревенской общины, граф мог вмешиваться лишь в качестве последнего средства, к которому следовало прибегать лишь после того как сама община пустила в ход все свои процессуальные ресурсы и не достигла цели: только после троекратного торжественного предложения, обращенного к неправомерно занявшему общинный участок, к определенному сроку оставить участок и после перенесения дела в сотенное собрание протестующие члены общины обращаются за содействием к графу, прося его выдворить неправомерного владельца общинной земли, и только тогда он применяет свою полицейскую силу.

И не только франки (салические и рипуарские), но и все другие германские племена, и войдя в состав основанной Хлодвигом и его сыновьями франкской державы, продолжали жить каждое по своему племенному праву, которое теперь было записано и постепенно дополнено новыми статьями. Так возникли (между половиной V и половиной IX в.) т.н. варварские Правды, Leges barbarorum, представлявшие собою сборники судебных обычаев, судебники, в которых мы находим тарифы вергельдов и судебных штрафов и описание форм судопроизводства*. Раньше других, еще при Хлодвиге, возникла таким образом Салическая Правда (Lex Salica), затем Рипуарская Правда (Lex Ribuaria), затем две записи швабского права, именно т.н. Рос/us Alamannorum и Lex Alamannorum, и к концу меровингского периода Баварская Правда (Lex Вашшапотит); к каролингской эпохе относятся Фризская Правда (Lex Frisionum), Саксонская Правда (Lex Saxonum), Правда Англов и Ту рингов (Lex Angliorum et Werionorum) и Правда Хамавов (одной из ветвей франкского племени), т.н. Ewa Chamavorum.

______________________

* Подробно об этом см.: Богословский М. Варварские Правды // Книга для чтения по истории Средних веков / Под ред. П.Г. Виноградова, М.Ф. Владимирского-Буданова. Вып. 1. Киев, 1906.

______________________

И военная организация общества оставалась прежняя: по-прежнему каждый свободный человек должен был во время войны выступать в поход и на свой счет содержать себя во время похода. И эта натуральная государственная повинность распространяется на все племена, вошедшие в состав франкской державы, не исключая и римских провинциалов Галлии. Графы лишь ведут на войну свободных людей своего округа.

Что касается округов, во главе которых были поставлены графы (немецким названием для этих округов является Сам, латинским pagus), то и они были организованы применительно к существовавшим еще до возникновения обширной франкской державы в германских и романских областях, потом вошедших в ее состав, областным делениям. В Галлии такими административными округами франкского королевства стали уже знакомые нам римские муниципальные (городские) округа, civitates, а в чисто германских областях — старинные Gaue или pagi, известные нам еще из Цезаря и Тацита подразделения племенных государств, не вполне утратившие свою индивидуальность и в более широком политическом союзе. Не все, правда, графства (Grafschatsgau) совпадали со старинными Gaue или pagi: нередко эти поседние дробились на несколько графств.

Должность графа скоро приобретает руководящее значение в местном управлении, и власть его все расширяется, с одной стороны, за счет власти временных комиссаров короля, сацебаронов, которые и вовсе сходят со сцены, а с другой — за счет компетенции исконных местных властей, которые или вовсе сходят со сцены, или превращаются в помощников графа. Такова, в частности, была судьба главы Gau, тунгина, который до сих пор был единственным обычным председателем сотенного собрания: в VI столетии он и совсем исчезает, и все его права переходят к графу, в частности, и председательство в обычных судебных собраниях сотенных округов, входивших в состав его графства (обычные сотенные собрания, собиравшиеся каждые шесть недель, носили название mallus legitimus, das echte Ding в отличие от экстренных собраний, т.н. gebotene Dinge), а центенарий превращается в его помощника, не сделавшись, однако, благодаря этому королевским чиновником, назначаемым королем и огражденным тройным вергельдом, и продолжая оставаться в той или иной мере общественным избранником.

Став председателем сотенных собраний, граф таким образом окончательно превратился из королевского приказчика, из фискального и полицейского агента короля, блюстителя его частнохозяйственных интересов, в публично-правовую категорию, не утратив, тем не менее, черт министериального происхождения своей должности и ее частнохозяйственных тенденций. Эти последние давали себя знать во всей силе подвластному графу населению, которое подчас очень страдало от слишком уж откровенного трактования графом своих должностных функций как источника дохода для короля и для самого графа, который нередко (а может быть, и всегда) покупал свою должность у короля за большие деньги, уверенный, что она вернет ему с лихвой затраченное. Можно только повторить слова Н.Д. Фюстель де Куланжа, что граф был чем-то вроде откупщика, эксплуатировавшего графство для короля и для себя. Если по закону в пользу графа шла лишь третья часть судебных штрафов и доходы с поместий, связанных с его должностью, то на практике он далеко выходил из пределов этого законного максимума, превращая ее в самый скромный минимум с помощью средств, находившихся в резком противоречии с законом, который он должен был охранять. Об этом свидетельствует каждая страница Григория Турского, франкского летописца. Во время своих разъездов по графству (для председательствования в сотенных собраниях и для других служебных надобностей) граф имел право требовать от населения крова и содержания для себя и для своей свиты и подвод.

Командуя ополчением графства, преследуя беглых преступников, требуя с населения графства содержания в исправности дорог и мостов, взыскивая с него подати и всякого рода пошлины, призывая его к отправлению натуральных государственных повинностей, граф должен был постоянно осуществлять принадлежавшую ему принудительную власть (districtio, bannus) и за ослушание имел право штрафовать всякого 15 шиллингами.

Разносторонность компетенции графа еще увеличивалась тем, что графу иногда передавалось и управление находившимися на территории его округа королевскими поместьями (villae); но, по-видимому, чаще оно находилось в руках особого должностного лица, доместика (domesticus).

Нередко в интересах более прочного обеспечения внешнего и внутреннего мира во главе военных сил нескольких графств ставили особое должностное лицо, герцога (Herzog, dux). В графствах, входивших в состав герцогского округа, власть графа не упразднялась, и это иногда давало повод к коллизиям между герцогом и графами его округа, так как власть их была по содержанию одинаковой. В конце концов выработался известный modus vivendi, и за графом осталось руководство судом, а герцогу были предоставлены отчасти общее высшее руководство всей администрацией графства и контроль над ней, отчасти особое положение высшего должностного лица. В тех случаях, когда герцогства совпадали с областями отдельных, когда-то самостоятельных племен, герцоги скоро приобрели очень самостоятельное положение, являясь представителями племенной особности и самостоятельности. В Бургундии и Провансе герцоги носили более высокий титул патриция (patricius) и управляли вверенными им округами без посредства графов, которых здесь не было.

Ознакомившись с характером франкской государственности, представлявшей собою в сущности механическое сочетание двух политических порядков — исконного народоправства еще тацитовской поры, при котором само общество отправляло свои политические функции в форме натуральных государственных повинностей, и единоличного властвования короля с резко выраженными частноправовыми и частнохозяйственными тенденциями, осуществлявшимися с помощью наложенного сверху на исконный государственный порядок фискально-полицейского аппарата, — мы легко теперь поймем, что должно было представлять собою в франкском государстве государственное хозяйство.

Раз само общество на свои собственные средства отправляло военную и судебную функции, т.е. разрешало основные из тех немногих задач, которые ставило себе тогдашнее государство, то франкское государство, в сущности, не имело нужды в правительственных средствах, в которых так нуждалась, например, Римская империя, содержавшая огромное войско и громадную армию бюрократии и для этого взвалившая на плечи общества страшно тяжелое податное бремя. Для содержания своего весьма несложного фискально-полицейского аппарата король выделял часть (1/3) судебных штрафов и поступления со своих специально предназначенных для этого поместий (вилл), к той или иной (например, графской) должности приписанных. А между тем фискальные интересы короля, как мы видели, играли чуть ли не определяющую роль в государственном управлении франкского королевства. Нас не должно удивлять это кажущееся противоречие после всего того, что было сказано нами об общем характере варварской государственности. Все то, что получал с общества король в качестве главы государства, он рассматривал как свое частное имущество, которым он мог распоряжаться, как всякий частный человек. Это особенно резко бросается в глаза, когда мы следим за судьбой римской податной системы во франкском государстве. Но прежде скажем несколько слов вообще о материальных ресурсах короля.

Прежде всего король являлся самым крупным земельным магнатом, обогатившимся больше всего за счет римского фиска, которому принадлежало в Галлии много земельных богатств, перешедших после завоевания Галлии к Хлодвигу и его потомству. Мы уже имели случай упоминать о том, что заведование королевскими поместьями в графстве принадлежало или самому графу, или особому должностному лицу, доместику. Упоминали мы также и о подарках (dona annualia), которые приносили королю участники Мартовских полей, а также о судебных штрафах, которые поступали королю как охранителю общественного мира с правонарушителей одновременно с выкупами, поступавшими потерпевшим и их родственникам. Получал король штраф и за нарушение своих повелений в силу принадлежавшего ему банна, и мы уже видели, что за нарушение королевского банна взыскивали очень значительную по тому времени сумму в 60 солидов, или шиллингов. Немалый доход доставляли королю конфискации, которым подвергалось имущество людей, поставленных вне закона, а также приговоренных к смерти преступников. Имущество не имевших наследников лиц после смерти этих последних также поступало королю, равно как и вергельды не принадлежавших к родовому союзу людей. Все эти поступления шли в королевскую казну через руки графов. Казна эта обогащалась еще данью, которую платили франкскому королю зависимые от него племена, а также поступлениями от королей или князей иностранных государств, искавших дружбы и союза франкского короля. Сюда же поступала и следовавшая королю часть военной добычи.

Когда король находился в пути, подданные обязаны были во время его остановок давать кров и содержание ему и всей его свите. Этот тяжелый долг принудительного гостеприимства падал прежде всего, если не исключительно, на духовных и светских магнатов, которые одни были в силах выполнять его. Правда, упоминаемые в источниках натуральные взносы, которые обязаны были делать им зависимые от них крестьяне in adventu regus («к приезду короля»), свидетельствует о том, что магнаты и эти свои расходы покрывали все из того же источника, из которого они черпали все, необходимое для собственного существования и для удовлетворения всех лежавших на них натуральных государственных повинностей. С течением времени установились определенные обычные нормы всего того, что полагалось королю в таких случаях, и входившее в ту или иную норму количество всякого рода продуктов обозначалось словом pastus (вспомним англосаксонское feorm, pastus); продукты эти магнаты обязаны были отправлять в место пребывания короля, если сам он не осуществлял своего права на гостеприимство и для этого не приезжал со своей свитой во владения того или иного из них; в этом можно видеть уже выкуп принудительного гостеприимства, замену его определенными натуральными взносами. Подданные обязаны были ставить королю и лошадей (раravereda) и подводы (angariae, parangariae). На все это имели право и королевские чиновники, когда они ехали по казенной надобности; в таких случаях им выдавались подорожные (tractoria) от имени короля.

Наряду со всеми этими источниками поступлений в распоряжении франкского короля находилась унаследованная им от Рима податная организация, система прямых и косвенных налогов. Мы уже знаем, какое огромное значение имели эти налоги для самой Римской империи, являясь необходимым условием самого ее существования как государственной организации, удовлетворявшей свои сложные и разнообразные потребности с помощью настоящих правительственных средств, необходимых для содержания огромных армий и чрезвычайно сложного и дорогостоящего административного механизма. Разложение империи на ряд варварских королевств, несложные государственные потребности которых удовлетворялись самим обществом путем отправления каждым свободным натуральных государственных повинностей, устраняло необходимость правительственных средств как таковых, и доставшаяся варварским королям римская податная организация, естественно, утратила свой государственный смысл и превратилась в один из источников личного обогащения короля, такой же, какими были уже рассмотренные нами доходы франкского короля, и им также он мог распоряжаться как своим частным личным достоянием, давая ему то или иное назначение в зависимости от своих личных интересов. Утратив свою публично-правовую сущность и перейдя в сферу частного права и хозяйства, в которой уже находились все другие доходы франкского короля, римские налоги стали жить уже общею жизнью с этими последними, оторванные от государственной жизни в собственном смысле, уже не являясь необходимым условием самого существования государственной организации.

Нужно еще принять во внимание, что сложная римская податная техника была мало доступна франкскому правительству, и, чем дальше, тем все труднее и труднее становилось собирать поголовный и поземельный налог с галло-римского населения франкской державы, которое к тому же обнаруживало большую неохоту платить его и встречало в этом поддержку со стороны своих духовных руководителей, прежде всего епископов, игравших, кроме того, и большую общественную роль в качестве представителей галло-римской аристократии. Епископам нередко удавалось склонить короля к освобождению жителей того или иного городского округа от налогового бремени. Бывало, что и сам король, по собственным побуждениям, бросал в огонь податные списки. Григорий Турский сообщает много любопытных случаев в этом роде, ярко характеризующих взгляд на налоги как тех, кто их должен был платить, так и самого короля. Рассказывает он, например, о том, как в 579 г. король Хильперих увеличил размер поземельного налога в своем королевстве и как это вызвало общее отчаяние, заставив одних эмигрировать в соседние королевства, а других поднять возмущение. В Аиможе толпа сожгла новые податные списки. Король расправился с восставшими самым жестоким образом. Как раз в это время заболели дети короля, и один из его сыновей умер. Королеву Фредегонду очень поразило это несчастье, и она увидала в этом перст Божий, наказание за корыстолюбие, проявленное ею и королем. «Мы собираем сокровища, но теряем наших сыновей, — сказала она королю. — Сожжем эти податные описки». И она приказала принести ей податные списки принадлежавших ей городов и бросила их в огонь. «Сделай, как я, — сказала она королю, — чтобы по крайней мере мы избежали мук ада, если уж наши умершие сыновья не могут быть возвращены». И король сжег все податные списки, вполне разделяя мысль королевы, что сокровища, которые он с их помощью собирает в виде вина, наполняющего его погреба, и пшеницы, от которой ломятся его житницы, — это слезы бедных, вздохи вдов и сирот, это скопление грабежей и проклятий. Рассказывает Григорий Турский не один случай и того, как короли сжигали податные списки того или иного города по просьбе епископа данного города или аббата. Во всех этих рассказах совершенно откровенно проводится взгляд на налоги как на источник личного обогащения короля, к тому же за счет бедных, вдов и сирот, у которых, таким образом, отнимается их последнее достояние, что налог осуждается Богом и святыми, что взимание его не должно оставаться безнаказанным перед Богом, что лишь враг рода человеческого может внушить королю мысль о нем.

Попытки франкских королей распространить римские прямые налоги на самих франков уже и вовсе не имели успела, встречая с их стороны решительное сопротивление, опиравшееся на совершенно определенное представление, что платить налоги несовместимо со свободой свободного, который может по своей доброй воле давать королю подарки, но не подлежит принудительному обложению, приличествующему лишь человеку зависимому.

Неумение пользоваться римским податным механизмом, требовавшим регулярно изменяемого кадастра, который бы отражал перемены, происходившие в хозяйственной жизни платящего налоги населения, отрицательное отношение к налогам со стороны населения и его духовных руководителей, не видевших уже в обложении политической необходимости, которая давала ему санкцию в эпоху империи, и смотревших на него как на источник ничем не оправдываемого и всемерно осуждаемого Богом личного обогащения короля за счет его подданных, нередко принуждаемых отдавать корыстолюбивому королю последнее, частые случаи уничтожения королем податных списков по настоянию епископов к аббатов и еще более частые случаи простого сложения королями налогового бремени с населения городов и городских округов — все это привело к тому, что доставшаяся франкским королям римская податная система сравнительно очень скоро стала умирать естественной смертью, являясь инородным телом в новом государственном организме, в котором она очутилась по воле истории, чуждая ему и ненужная для его существования, или вырождалась в нечто, более гармонирующее с новыми политическими и общественными условиями, в которые она попала. В частности, мы имеем в виду римский поземельный налог (capitatio terrena), превратившийся там, где он сохранился, в обыкновенный наследственный оброк, который в неизменном размере выплачивался с некоторых участков королю или тому, в чьи руки переходило вместе с участками и право на него.

Зато для римской системы косвенных налогов политическая и культурная обстановка франкского королевства была более благоприятной, и поэтому перешедшая от Рима система таможенных и рыночных пошлин обнаружила большую жизненность, хотя и превратилась, подобно римской системе прямых налогов, в частное право короля, которым он мог совершенно свободно распоряжаться как своим личным, частным имуществом и, следовательно, и свободно отчуждать его в пользу третьих лиц на тех или иных условиях, и в источник его личного обогащения и подобно другим фискальным правам короля, связанным с принадлежавшим ему как главе государства политическим верховенством, постепенно перешла в частные руки духовных и светских сеньоров. Не следует только думать, что все это чрезвычайно пестрое разнообразие самых разноименных взиманий, просуществовавших в Европе во все продолжение Средних веков и далеко в глубь нового времени, должно быть сведено к исключительно римскому источнику. Едва ли может быть сомнение в том, что огромное большинство этих рыночных пошлин и пошлин, взимавшихся при проезде или переносе товара по тем или иным дорогам, рекам, мостам, переправам, возникло совершенно самостоятельно, вовсе не нуждаясь для своего возникновения в римских образцах, вызванное к жизни всецело хозяйственными и политическими условиями, как они сложились в варварских королевствах, условиями, в равной мере благоприятными как для сохранения и приспособления к новой обстановке римских таможенных и рыночных пошлин, так и для самостоятельного возникновения здесь подобных им, но более разнообразных и дробных взиманий.

Подобно римской организации прямого обложения и некоторые другие учреждения, на которые опиралась римская государственность умиравшей империи, не находили почвы для своего дальнейшего существования в обстановке варварского, франкского королевства. Разумеем прежде всего римскую муниципальную организацию.

Мы уже видели, как и во что выродилось в последние века империи римское муниципальное самоуправление, и уже знаем, что когда-то живые и жизненные общественные организмы, какими были римские муниципии во времена республики и в первые века монархии, мало-помалу были превращены правительством империи в мертвые, механически двигающиеся колеса колоссального фискального аппарата, необходимого для самого существования империи как государственной организации определенного типа. Существование муниципий как насильственно сохраняемых государством его фискальных органов возможно было лишь, пока существовало само государство и его фискальные требования, в жертву которым приносились и свобода, и благосостояние муниципальных землевладельцев, прикрепленных к своей курии и наследственно несших тяжкое бремя муниципальных повинностей. С распадением империи на ряд варварских королевств не стало той железной руки, которая насильственно удерживала от естественного разложения муниципальные организации, и в новой обстановке варварских королевств, не нуждавшихся в той фискальной системе, которая являлась вопросом жизни для империи, муниципальный строй империи уже беспрепятственно мог разлагаться, утратив тот единственный стимул, который еще искусственно поддерживал в нем в сущности уже призрачную жизнь. Мы уже знаем, что во франкском королевстве муниципальные округа превратились в обычные административные округа государства (pagi) и во главе их были поставлены графы с теми же разнообразными полномочиями, какими были наделены графы и в чисто германских округах королевства. Графы поселились в центрах муниципиев, в городах, и представляемый ими новый, чисто варварский режим не оставлял уже никакого места для дальнейшего существования римской муниципальной организации с ее куриями, декурионами, дуовирами, кураторами, дефенсорами, и все эти обломки когда-то живой старины постепенно перешли в историю, оставив лишь словесные следы, немало смущавшие в свое время историков, видевших в municipia, curia, curiales, quaestores и подобных им муниципальных терминах чисто феодальных документов несомненные свидетельства того, что римский муниципальный строй не только пережил империю, но и явился живым источником городского строя и городской свободы в обществах Средних веков. Нечего и говорить, что между закрепощенным муниципием конца империи и свободным городом средневековой Европы — целая пропасть как в историческом, так и в логическом смысле, и что каждый из них является самостоятельным продуктом своеобразного общественного и политического развития.

И римским коллегиям последних веков империи не было места в варварских королевствах. И они, подобно муниципиям, насильственно были удержаны империей от естественного разложения, превращенные ею в необходимые для нее органы управления, в такие же мертвые колеса ее административного механизма. Варварская государственность в них не нуждалась, а сами они не имели жизненной почвы в хозяйственных условиях, к которым вернулась Римская империя и с которых начали варварские королевства. Видеть в римских коллегиях отправную точку в генезисе средневековых цехов — такое же заблуждение, как и выводить строй средневекового города из строя закрепощенного римского муниципия. Никакой исторической связи между римскими коллегиями и средневековыми цехами не существует.

Поскольку римскому крупному поместью конца империи были присущи хозяйственные и социальные особенности, непосредственно связанные с его фискальной и административной ролью как органа государственного управления, и они должны были изгладиться в новой политической обстановке. Разумеем абсолютную прикрепленность колона к своему участку и тесную связь его хозяйственной деятельности с поместным центром, превращавшие фермерские хозяйства колонов данного поместья в единое хозяйственное целое, направляемое из центра поместья. Колон и его труд перестал быть одним из видов казенного имущества, его помещик перестал отвечать перед казной за исправное поступление податей со своих колонов, так как сами эти подати прекратили свое существование, и весь поместный строй галло-римского населения постепенно ассимилировался поместному строю, самостоятельно слагавшемуся среди чисто германских элементов населения франкской державы в соответствии с ее хозяйственной, социальной и политической обстановкой. Но об этом будет речь в другой связи.

III

Теперь перейдем к рассмотрению экономического и социального строя франкского общества и тех изменений, которым он постепенно подвергался в уже знакомой нам политической обстановке.

Мы уже имели случай указывать на то, что свою потребность в земле франки успели удовлетворить еще тогда, когда в своем движении на запад распространили свои поселения не дальше реки Соммы, и что поэтому их короли, завоевав Галлию, не производили здесь раздела земли между завоевателями и галло-римлянами. Благодаря этому хозяйственные и социальные условия обширной франкской державы на первых порах представляли собою далеко не однообразную картину: в то время как в чисто германских областях ее господствовали элементарные порядки хозяйства и владения, мало чем отличавшиеся от тех, какие знакомы нам из древнейших памятников, рисующих германский быт, в Галлии продолжал существовать, тот несравненно более сложный хозяйственный и общественный строй, с каким мы познакомились при изучении Римской империи накануне разложения ее на ряд варварских государств. Постепенно, однако, жизнь производит нивелировку хозяйственных и социальных отношений германских и романских частей франкской монархии, и в конце концов и там, и здесь вырабатываются по существу одинаковые формы, и государству оставалось только приспособлять их к своим интересам и самому к ним приспособляться.

Сведения о самой ранней известной нам стадии хозяйственного и социального развития франков дает нам Салическая Правда*. Как и у древних германцев, у салических франков V в. господствовали в хозяйственной деятельности прежде всего интересы непосредственно потребительные, и главным хозяйственным занятием населения было земледелие, но уже более развитое, чем у германцев эпохи Тацита, кроме хлебопашества уже знавшее садоводство и огородничество и культуру винограда. Жили салические франки, как и древние германцы, сельскими общинами, но пахотная земля у них уже была разделена между отдельными семьями на праве частной собственности, что вовсе, однако, не устраняло необходимости для владельцев отдельных участков сообразоваться при обработке их с общинными интересами: подчиняться принудительному севообороту, оставлять свое поле не огороженным с момента его уборки до нового посева, отдавая его таким образом на это время под общинное пастбище, и т.п. В какой мере неуместно было бы применять понятие римской и современной нам собственности к тому праву, которое принадлежало каждой отдельной семье в отношении к находившемуся в ее руках земельному участку, об этом дает понятие в особенности такой факт, как ограничение права наследования этого участка лишь сыновьями его владельца, за отсутствием которых участок переходил к общине, и соответствующее этому отсутствие права отчуждения этого участка. Кроме усадьбы и пахотной земли, которая представляла собою совокупность полос, разбросанных вперемежку с полосами других владельцев по всем полям общины, каждый общинный надел состоял еще из соразмерного с величиною земельного участка права владельца надела пользоваться пустошами, лесами и всякими иными общинными угодьями. Вероятно, в более раннюю эпоху общинные наделы определялись по жребию, если судить по термину, которым обозначался общинный надел в эпоху Салической Правды. Мы имеем в виду латинский термин sors и соответствующий ему франкский термин hlut (Loos) — жребий. С половины VII столетия для обозначения надела мы начинаем встречать в источниках другое латинское слово — mansus (собственно двор). Само собой разумеется, что величина общинного надела определялась для каждой местности физическими и всякими иными фактическими условиями этой последней.

______________________

* На русском языке существует два школьных издания Салической Правды (Lex Salica). Одно из них сделано Д.Н. Егоровым, который приготовил к печати и снабдил примечаниями латинский текст Салической Правды (Сборник законодательных памятников древнего западноевропейского права / Под ред. П.Г. Виноградова, М.Ф. Владимирского-Буданова. Вып. 1. Киев, 1906; Вып 2. Киев, 1908 — содержит текст Lex Saxonum с примечаниями В.С. Протопопова и Leges Alamanorum с введением и примечаниями М.Ф. Владимирского-Буданова). Другое представляет собою русский перевод Салической Правды, сделанный Н.П. Грацианским и А.Г. Муравьевым и снабженный введением Н.П. Грацианского (Казань, 1913).

______________________

Мане (mansus) являлся нормальным наделом свободного франка, того, кого Lex Salica называет ingenuus (baro ingenuus, ingenuus Francus, ingenuus barbarus qui legem salicam vivit). Прямых указаний на то, что в эпоху Салической Правды уже существовали и крупные землевладельцы, в самой Салической Правде нет; но в ней есть косвенные указания на это в виде весьма обстоятельного перечня несвободных слуг и ремесленников, живших во дворе, несомненно, богатого и прежде всего многоземельного франка: здесь мы встречаем и свинопаса, и егеря, и мельника, и виноградаря, и конюшего, и виночерпия, и ключника, и золотых дел мастера, и кузнеца, и каретника, и других ремесленников (artifices) и слуг (ministeriales, ancillae ministeriales, famuli, pueri, vassi, vassali, vassi ad ministerium) со старшим рабом (maior) и старшей рабыней (maiorissa) во главе. В дополнениях к Салической Правде, сделанных главным образом в пятом и шестом столетиях (в т.н. капитуляриях к Lex Salica), находим и прямые свидетельства о крупном землевладении и крупных землевладельцах, о meliores, о potentes qui per diversa possident (о сильных людях, которые имеют владения в разных местах), в противоположность владельцам обычных наделов в один манс (minoflidi), а также таким, которые не имеют, чем жить и чем платить выкупы и штрафы, и бродят по лесам (malus homo qui male in pago facial et non habet ubi consistat nee res unde conponat et per silvas vadit).

Мы пока не будем входить в рассмотрение этого факта социальной дифференциации франкского общества в такую сравнительно раннюю эпоху его истории и лишь ограничимся его констатированием, а также указанием на то, что крупными землевладельцами во франкском обществе являлись прежде всего король и тесно связанные с ним узами личного подчинения его дружинники и его агенты в центральном и местном управлении, те viri magnificentissimi obti-mates vel antrustiones, с которыми он решал важнейшие дела в государстве, а также щедро наделенные им землею епископы и аббаты. Само собою разумеется, что хозяйство на земле всех этих магнатов преследовало преимущественно непосредственно потребительные цели и, как достаточно определенно свидетельствует выражение potentes qui per diversa possident, представляло собою совокупность ряда мелких хозяйств, едва ли достаточно определенно направляемых из какого-нибудь одного общего центра и ведшихся трудом несвободного населения поместья.

Что касается социального строя франкского общества эпохи Салической Правды, то большой сложностью он в то время не отличался, очень напоминая социальный строй древних германцев, каким его изображает Тацит.

Основную массу населения составляли простые, свободные, ingenui, как и у германцев Тацита, с вергельдом в 200 солидов. За ними следовали литы с вергельдом в 100 солидов, а затем рабы (servi, mancipia) с их верхним слоем ministeriales. На одну линию с литами в отношении к вергельду поставлены были вольноотпущенники (liberti), а также королевские министериалы, pueri regis, и представители галло-римского населения, Romani: все они имели право на вергельд в 100 солидов, как вольноотпущенники, так и королевские рабы-министериалы, как римские землевладельцы (Romani possessores), так и римские колоны (Romanni tributarii) (вергельд этих последних, впрочем, колеблется между 100 и 62,5 солидов).

То обстоятельство, что вергельд галло-римлянина равнялся вергельду лита и вольноотпущенника, не делал, однако, свободного галло-римлянина ни литом, ни вольноотпущенником. Уже известные нам обстоятельства, при которых совершилось покорение римской Галлии франкскими королями, не допускают мысли о том или ином порабощении свободного населения Галлии завоевателями. Вергельд в 100 солидов свободного римлянина (Romanus ingenuus) и римского землевладельца ( Romanus possessor) должен иметь какое-нибудь другое объяснение*.

______________________

* Брукнер предлагает такое объяснение. У галло-римлян родового строя уже не существовало. Между тем вергельд свободного франка состоял из трех частей: 1/3 его т.е. 200: 3 = 66 2/3 солида, шла в виде выкупа родовому союзу, к которому принадлежал убитый, другая 1/3 доставалась в виде выкупа ближайшим наследникам убитого, и третья 1/3 уплачивалась королю в качестве fredus, т.е. как штраф за нарушение мира. В случае убийства свободного римлянина выкуп за него платили только его ближайшим родственникам, которые получали, таким образом, те же 66 2/3 солида, которые доставались и ближайшим родственникам убитого свободного франка; так как fredus у франков всегда должен был составлять 1/3 вceй уплачиваемой в случае убийства суммы, так называемой композиции (compositio), то в случае убийства свободного римлянина он должен был равняться не 66 2/3 солидам, как в случае убийства свободного франка, а всего лишь половине этой последней суммы, т.е. 33 1/3 солидам. Сложив 66 2/3 солида (выкуп ближайшим родственникам убитого) и 33 1/3 солидов (fredus), мы и получим вергельд свободного римлянина, т.е. ровно 100 солидов (Brunner H. Deutsche Rechtsgeschichte. 2 Aufl. Bd. I. Leipzig, 1906. S. 335-336).

______________________

Если лишними сравнительно с социальной схемой древних германцев являются во франкской схеме римляне (Romani), то недостающим в ней элементом являются nobiles, сословие родовой знати. Родовой знати у салических франков (как и у франков рипуарских) мы не находим в эпоху владычества меровингского дома. Возможно, что знать эта была лишена своих преимуществ, а то и просто истреблена Меровингами, которые остались, таким образом, единственным знатным родом франков. Но, лишившись родовой знати, франки очень скоро выделили из себя новую, служилую знать, знать королевских дружинников, антрустионов (antrustiones, от trustis, trustis dominica, trustis regalis — королевская дружина) и королевских чиновников, представителей и агентов королевской власти в центре и в областях. Мы уже знаем, что и королевские дружинники, и королевские чиновники были наделены поместьями, которые им выдавал король в вознаграждение за их верную службу; прибавим, что они находились под особым покровительством короля, под охраной его специального мира и в силу этого имели право на тройной вергельд и на тройное вознаграждение за причиненные им обиды и убытки безотносительно к тому, принадлежали ли они к сословию полноправных свободных как франкского, так и галло-римского происхождения (Салическая Правда говорит о «королевских сотрапезниках» римского происхождения, о Romano homine conviva rege), или к сословию полусвободных, или же были просто королевскими рабами, назначенными королем на должность сацебарона или даже графа (Салическая Правда предусматривает случаи убийства sacebaronis aut obgrafionis или просто grafionis qui puer regis fuit).

Салическая Правда дает лишь чисто схематическое изображение хозяйственного и социального строя франков, и притом одного лишь племени салических франков. Более конкретную картину мы получим, обратившись к более поздним источникам, отражающим на себе общественные отношения не только салических франков, но и других германских племен, вошедших в состав франкской державы и по своему общественному строю лишь в подробностях отличавшихся от салических франков. Среди них особенно известны: писцовая книга монастыря св. Германа возле Парижа (Saint-Germain des Pres), т.н. Полиптик аббата Ирминона (начала IX в.)*, затем т.н. Капитулярий о поместьях (Capitulare de villis), приписывавшийся Карлу Великому, а в действительности представляющий собою хозяйственный регламент, изданный в конце VIII в. Людовиком Благочестивым для находившихся в Аквитании поместий, предназначенных для снабжения продуктами короля и его двора**, и т.н. Brevium exempla ad describendas res ecclesiasticas et fiscales, т.е. образцы для составления поместных описей***, тоже начала IX в. Нечего и говорить, что памятники эти отражают хозяйственную и социальную действительность, сложившуюся гораздо раньше их возникновения.

______________________

* «Полиптик» этот сначала был издан Б. Жераром (Cartulaires de i'abbaye de Saint Germain des Pres // Collection des cartulaires de France / Publ. par B. Guerard. T. V. Paris, 1855), а затем Лонгноном (Longnon) (1886).
** Издан К. Гарейсом (Cards К. Die Landguterordnung Kaiser Karls des Grossen. Berlin, 1895).
*** См.: Capitularia Regura Francorum / Ed. S. Baluzius. Vol. I. Paris, 1780. P. 178 sqq.

______________________

Уже в эпоху Салической Правды мы констатировали во франкском обществе крупное землевладение. Чем дальше, тем все более и более оно развивается. Как и у англосаксов, одним из главным факторов этого развития и здесь была королевская власть, которая раздавала скопившиеся в ее руках после завоеваний огромные земельные фонды своим дружинникам и чиновникам, а также церквам и монастырям. Уже во второй половине VI в. король Хильперих жаловался на обеднение фиска, вызванное раздачею земли церквам. Не менее благочестивы и щедры в этом отношении были и частные лица, сами в большинстве случаев обогащенные, прямо или косвенно, щедротами королей, так же материально, как и он сам, понимавшие религию и охотно жертвовавшие землю церквам и монастырям. Получали церкви и монастыри землю и от вовсе небогатых людей, которые выговаривали себе при этом право пожизненного, а то и наследственного пользования жертвуемой ими землею. Разрушали прежнюю сравнительную равномерность в распределении земли во франкском обществе, как и в англосаксонском, и такие факторы, как принадлежавшее свободному франку право поднятия нови на пустошах, право заимки (adprisio, compre-hensio, captura, novale, runcale), как развитие неограниченного наследственного права в применении к общинным наделам (двинутое вперед эдиктом короля Хильпериха во второй половине VI столетия, отнявшим у общины право на надел человека, умершего без сыновей-наследников, и передавшим его дочерям, братьям и сестрам умершего), как господствовавшая в ту эпоху система судебных выкупов и штрафов, ведшая нередко к полному разорению подвергавшихся им и к обеднению их родственников, помогавших им в уплате их, как чрезвычайно тяжелым бременем ложившиеся на мелкое крестьянское владение натуральные государственные повинности и прежде всего военная и судебная повинности, наконец, как насилие и угнетение со стороны сильных и власть имущих, не брезгавших никакими средствами обогащения за счет более слабого и беззащитного.

И хозяйственные, и социальные, и политические последствия обеднения массы и образования крупного землевладения во франкском обществе были по существу те же, что и в англосаксонском.

И здесь, при господстве хозяйственных условий, достаточно элементарных и далеких от широкого хозяйственного оборота, образование крупных владений не привело к образованию крупных хозяйств и не оторвало от земли обезземеленных. Крупные владения по необходимости дробились на ряд мелких хозяйств; нельзя назвать крупным и то хозяйство, которое вел сам крупный землевладелец (если он вел его) на оставленной им для этой цели земле. Это было тем естественнее, что характерной для крупного землевладения той поры особенностью была разбросанность владения (Streubesitz), т.е. то, что крупное владение состояло в огромном большинстве случаев из целого ряда мелких участков (мансов), разбросанных по разным деревням, постепенно попавших в руки крупного землевладельца (светского или духовного) путем покупки, дарения, наследования и всякими иными путями.

Хозяйственным центром крупного поместья являлся барский двор (sala, curtis salica, по терминологии франкских источников; по-немецки — Salhof, Herrenhof, позже Fronhof).

Поскольку сам крупный землевладелец (как светский, так и духовный) вел хозяйство, он вел его руками рабов, как рабов, живших в его дворе (mancipia non casata, provendarii), так и рабов, посаженных на выделенные им участки (servi casati, mancipia casata), которые они держали на положении как бы арендаторов, обязанных давать за них оброк (натурою и деньгами) и работать барщину в собственном хозяйстве своего господина, а также руками сидевших на оброчных и барщинных участках литов и свободных арендаторов, а также наделенных оброчной и барщинной землей вольноотпущенников. Земля, которую обрабатывал руками рабов и разных категорий барщинников сам землевладелец, называлась terra salica, terra indominicata, mansus dominicus, mansus indomimcatus, seliland, selihova. Дворы и участки, сданные в держание, смотря по тому, были ли они заняты свободными людьми, лигами или посаженными на землю рабами, назывались mansi ingenuiles, mansi lidiles и mansi seruiles. С течением времени определяющим моментом для зависимого двора сделались лежавшие на нем повинности безотносительно к личному состоянию того, кто в данный момент занимал его; благодаря этому mansus ingenuilis мог находиться в руках раба, a mansus servilis в руках свободного. Участок, сданный в держание, назывался mansus vestitus; участок, почему-либо оказавшийся несданным, носил название mansus absus.

Цели, которые ставило себе барское хозяйство в поместье, нельзя назвать исключительно потребительными, хотя интересы непосредственного потребления и играли здесь очень значительную роль, как и в хозяйстве крестьянском. Но и как в этом последнем, и в хозяйстве более или менее крупного землевладельца меновые интересы занимали далеко не последнее место, и деньги в качестве орудия обмена и его желанного результата и здесь, и там были давно уже в ходу. На местный рынок шли и продукты собственного хозяйства землевладельца и те натуральные оброки, которые он получал с державших его землю свободных, полусвободных и рабов. Среди этих оброков мы находим не одни продукты земледелия. Тут мы встречаем и продукты деревенской индустрии: холст, железные и деревянные изделия, доставка которых на барский двор является повинностью, лежащей на тех или иных земельных участках держателей, в большинстве случаев не исключающей и поставку теми же держателями и продуктов сельскохозяйственных. Ремесленные изделия землевладелец получал для собственных надобностей и для продажи и иными путями. Ремеслами занимались и жившие на его дворе безземельные рабы; а с другой стороны, в числе повинностей его держателей мы видим и обязанность в определенные сроки являться на барский двор и определенное время работать в находившихся здесь ремесленных учреждениях: в ткацкой мастерской, в пекарне, пивоварне, кузнице и т.п. То, чего нельзя было получить такими способами, приходилось покупать на местном рынке, куда могли попадать предметы индустрии и очень издалека.

Потребность более или менее крупного землевладельца в служебным персонале поместья удовлетворялась обыкновенно путем возложения на свободных или несвободных держателей повинностей соответствующего характера: заведования всем хозяйством поместья и его отдельными отраслями. Нередко повинности эти особо вознаграждались, и обычной формой вознаграждения являлась выдача такому министериолу земельного участка в виде бенефиция (beneficium), которым он и пользовался то время, пока отправлял свою должность (ministerium); другим способом вознаграждения министериала было освобождение его от части, если не от всех, лежавших на его наделе как держателя повинностей.

Образование крупных владений и во франкском обществе не разрушало общинных распорядков деревни. Поскольку крупное владение возникало не путем поднятия нови на пустошах, оно представляло собою совокупность ряда сосредоточившихся в руках отдельного лица или церковной корпорации и разбросанных по разным деревням общинных наделов, состоявших, как и все остальные наделы каждой общины, из полос, разбросанных по всем полям каждой данной общины; благодаря этому в своей хозяйственной деятельности, поскольку он вел собственное хозяйство, крупный землевладелец должен был по необходимости сообразоваться с общинными распорядками, обязательными для крестьян-собственников деревни, и подчиняться им, как подчас ни велико могло быть влияние, которое он мог оказывать на общинную жизнь в силу своего положения и в обществе, и в государстве; в тех же случаях, когда он не вел собственного хозяйства (а такие случаи были весьма нередки, особенно на землях церковных корпораций), неизменность общинного строя была тем более обеспечена.

Переходя к социальным последствиям образования крупных владений, укажем прежде всего на то, что и во франкском обществе крупное поместье оказало нивелирующее воздействие на социальные группы, непосредственно соприкасавшиеся с ним, подняв разные категории несвободного населения и социально понизив свободных.

Нам уже не раз приходилось отмечать в разных обществах и в разные эпохи тот факт, что выделение рабу особого оброчного или барщинного участка, на котором он вел бы свое отдельное хозяйство, сразу же возвышало его над тем положением, которое он занимал до этого. То же мы видим и во франкском обществе. Посаженные на землю франкские рабы (servi casati, иначе mansionarii, mansuarit, hobarii) (от hoba-Hufe), подобно древнегерманским рабам тацитовской эпохи, несли лишь определенные повинности, заключавшиеся теперь не в одном оброке, как это было в эпоху Тацита, но и в барщине. Мало того. Постепенно стало правилом, что раб-землевладелец (носивший также название servus peculiaris от слова peculium, которым обозначался, по римскому обычаю, его участок) не отчуждался отдельно от участка, на котором он сидел, и в конце концов раб и участок, им занимаемый, приняли характер юридически неделимого хозяйственного и имущественного комплекса (раб не мог быть отчуждаем без манса, а манс без раба, сидевшего на нем). Еще более обеспеченным было положение рабов, сидевших на церковных землях и на землях королевских. Повинности церковных рабов были фиксированы раньше других. У некоторых германских племен, входивших в состав франкского государства, церковные рабы находились под защитой тройной пени, грозившей тому, кто наносил тот или иной ущерб церковному рабу, а по праву рипуарских франков церковные рабы могли лично отвечать на суде и пользоваться процессуальными привилегиями. Впоследствии церковные рабы слились с полусвободными, сидевшими на церковных землях, в один класс т.н. церковных людей, homines ecclesiastiti. Еще в более привилегированном положении находились рабы, сидевшие на королевских доменах, т.н. servi fisci, servi fiscales, позже известные под названием fiscalini. Как и церковные рабы, они были защищены тройными (и двойными) пенями, но, кроме того, они наследственно владели своими участками и даже могли отчуждать их людям своего положения.

Постепенно поднялись в своем положении и дворовые рабы, составлявшие нередко многочисленный штат прислуги крупного землевладельца и отчасти служебный персонал его поместий. Эти слуги (famuli), отроки (pueri, vassi, vassalli), министериалы (vassi ad ministerium, ministeriales), по крайней мере их высшие разряды, постепенно приблизились к полусвободным, а некоторые из них, входившие в состав военных дружин своих господ, мало-помалу возвысились до положения свободных и даже знатных людей. О королевских министериалах (pueri regis, иначе pueri aulici) и об их привилегированном положении, приравнивавшем их к лигам, мы уже упоминали, равно как и о том, что они могли занимать должности сацебаронов и графов.

Немало рабов перешло в разряд полусвободных и даже вполне свободных людей и путем формального освобождения, отпуска на волю, и мы едва ли ошибемся, если скажем, что вызывавшееся общими хозяйственными условиями эпохи фактическое уравнение рабов с выше их стоявшими социальными группами облегчало и ускоряло этот процесс юридического освобождения несвободных элементов, непосредственно определявшегося в каждом отдельном случае отпуска на волю теми или иными вполне конкретными мотивами отпускавшего. Среди этих мотивов едва ли не первое место занимали мотивы религиозные, забота о спасении души. Церковь очень искусно эксплуатировала это мистическое беспокойство франкских рабовладельцев в своих собственных, вполне реальных и земных интересах и весьма настойчиво и успешно пропагандировала идею, что отпуск рабов на волю, если он имел целью спасение души отпускавшего, должен быль совершаться в церкви, in ecclesia, особым церковным способом.

Согласно этому способу отпускавший раба передавал его в присутствии клира в руки епископа, и епископ приказывал написать документ об отпуске его на волю. Такие вольноотпущенники назывались табуляциями (tabularii) и становились под покровительство церкви и в вечную наследственную зависимость от нее, становились ее крепостными и обязаны были платить церкви (не церкви вообще, но той или иной определенной церкви) чинш и работать на нее. Нужно заметить, что во франкскую эпоху отпуск на волю раба, как общее правило, давал рабу, становившемуся таким образом вольноотпущенником (libertus), лишь ограниченную свободу, не уничтожал его личной зависимости от отпускавшего его или же ставил его под покровительство и под власть третьего лица или учреждения, как в случае освобождения in ecclesia. В какой мере стремление церкви взять в свои руки дело освобождения рабов совпадало со стремлением проводить в жизнь евангельские идеалы, об этом можно судить и по такому факту: поощряя отпуск на волю чужих рабов, церковь обставила большими затруднениями отпуск на волю своих собственных рабов и, в частности, провела в жизнь постановление Толедского собора 633 г., в силу которого освободивший церковного раба и не оставивший освобожденного под покровительством церкви должен был вознаградить церковь двумя рабами равной ценности каждый и с равным пекулием.

Освобождение рабов совершалось и по особой светской форме, состоявшей в передаче рабу освободительной грамоты (carta), от которой такой вольноотпущенник назывался картуларием (cartularius). Положение картулярия определялось выдаваемой ему грамотой, которая или делала его совершенно ни от кого не зависимым свободным человеком (ограничение его свободы заключалось при этом лишь в том, что, так как этот новорожденный свободный человек не принадлежал ни к какому родовому союзу, к которому могло бы поступить его наследство в случае его бездетности и вергельд в случае его убийства, то наследство это и этот вергельд получал фиск), или же ставила его под покровительство и власть того или иного лица или учреждения.

Поднявшись через формальное освобождение до положения полусвободного лита, франкский раб мог стать и совершенно полноправным гражданином. Франкское народное право знало т.н. manumissio per denarium (отпуск на волю через посредство денария), или denariatio, которое давало литу все права франкского гражданина и вергельд в 200 солидов. В присутствии короля лит протягивал своему господину руку с денарием, представлявшим собою подушную подать лита, его litimonium, и господин вышибал монету из его рук в знак того, что он отказывается от этой подати лита и этим признает его независимым от себя человеком; по повелению короля литу выдавали грамоту, в которой он признавался вполне свободным, полноправным членом франкского общества. Грамота эта называлась praeceptum denariale, carta denarialis, а получавший ее лит — homo denarialis. Нередко homo denarialis получал в собственность или в арендное держание участок, на котором он перед этим сидел. Если homo denarialis умирал бездетным, его наследство получал король, который, впрочем, иногда имел право на него и в обход наследников. Предназначенная первоначально для освобождения литов форма manumissio per denarium со второй половины VII в. стала применяться и к рабам, сразу превращая их в совершенно свободных франков; сидевшие на mansi serviles рабы (servi mansionarii) обыкновенно получали при этом отпуске на волю и манс, на котором сидели.

Если несвободные элементы франкского общества на почве крупного землевладения поднялись до положения полусвободных, то немало и свободных его элементов в такой же мере приблизилось к этим последним сверху. Если и было какое-либо различие в фактическом положении между сидевшим на mansus servilis рабом, занимавшим mansus lidilis литом и державшим mansus ingenuilis свободным франком, то это было скорее количественное различие, чем качественное, различие в количестве оброка и служб, которые получал с них барский двор, а не в качестве этого оброка и этих служб. К тому же, как мы уже видели, нередки бывали случаи, с течением времени все более и более учащавшиеся, что свободный человек сидел на рабской гуфе, а раб на свободной.

Уже древнее римское право знало прекарий, precarium, как чисто фактическое пользование, которое патрон предоставлял клиенту по просьбе (preces) этого последнего в отношении к тому или иному участку своей земли, оставляя за собою право во всякий момент взять этот участок обратно. С течением времени вошло в обычай, что получавший прекарий, прекарист (им мог быть теперь не только клиент данного землевладельца, но и всякий совершенно посторонний для него человек) письменно, per epistolam, просил о выдаче ему земли. Документ этот, в который стали включать и заявление прекариста, что по его просьбе ему выдана земля на таких-то условиях, назывался epistola precaturia, epistola precaria. Условия, на которых прекарист получал землю, могли быть различны (мы разумеем характер и размер платежей и служб и т.п.), равно как и срок, на который он ее получал (обыкновенно пятилетний срок, lustrum, по истечении которого прекарист опять обращался с «просьбой» к собственнику земли); но при всех этих условиях неизменным оставалось одно: собственник земли сохранял за собою право во всякое время потребовать у прекариста свою землю назад, права этого он мог не осуществлять десятилетиями, предоставляя прекаристу фактическую возможность пожизненно пользоваться данным ему участком и даже передавать его своему наследнику; но это не наносило его праву никакого ущерба. Развившись особенно богато на церковных землях, прекарий перешел и в государство Меровингов, подвергшись здесь некоторым изменениям и широко распространившись и в чисто германских частях франкского королевства в качестве формы, вполне подходившей к самостоятельно развивавшимся и здесь аналогичным аграрным отношениям. Термин precarium, прекарий, постепенно уступил место термину precaria, прекария, которым прежде, как мы видели, обозначали письменную просьбу (epistola precaria) прекариста, а теперь стали обозначать и право пользования выданной прекаристу землею, и самую эту землю. Вошло в обычай, что и выдававший прекарию землевладелец со своей стороны вручал прекаристу документ, в котором он от своего имени воспроизводил текст просьбы прекариста и выражал на нее свое согласие; документ этот носил название epistola prestaria.

Обыкновенно участок выдавался на срок жизни получавшего его; но уже рано прекарная аренда принимает характер аренды наследственной, и в прекарный договор включается или лишь первый прямой наследник прекариста, или же жена прекариста, его сын, определенные родственники и все потомство. Прекарист может во всякое время отказаться от прекарного участка, так как его отношение в этому участку и к его собственнику само по себе есть свободное отношение, которое он может во всякое время порвать. В прекарные отношения могли вступать люди самого различного общественного положения, преследовавшие при этом самые разнообразные цели: одни вступали в прекарный договор как равный с равным, другие искали при этом помощи и защиты и для этого становились зависимыми от землевладельца людьми, признавали над собою его частную власть со всеми юридическими последствиями этого положения. Характерное для римского прекария условие, именно право собственника участка во всякое время взять его обратно, во франкской прекарий уже отсутствует. Никаких определенных хозяйственных и социальных особенностей не было связано с прекариями, как думали прежде. Наоборот, прекарный договор дает самое широкое место разнообразию индивидуальных комбинаций. Существенным для прекарий, что отличает ее от других видов земельной аренды, является то, что она возникает через посредство грамоты, в которой желающий получить землю в аренду просит об этом собственника ее и признает за этим последним право собственности на нее.

Рассмотренный нами вид прекарий носил название precaria data. Но наряду с ним на церковных землях развиваются и другие виды прекарий, т.н. precariae oblatae и precariae remuneratoriae. В VIII и особенно в IX в. все более и более распространяются как раз эти два вида прекарий. Сущность первого из них (precaria oblata) заключается в том, что прекаристом становился тот, кто сначала передавал церкви в собственность свою собственную землю, а затем уже брал ее от церкви на прекарном праве; при этом нередко кроме этой первоначально переданной им церкви земли он получал от церкви в прекарное владение еще и другую землю, и в таком случае мы имеем дело с precaria remuneratoria. Таким способом церкви и светским магнатам (особенно церкви) удавалось в одно и то же время и расширять свои земельные владения, и обеспечивать для них держателей. Нечего и говорить, что и для прекариста эта сделка была очень выгодна- не говоря уже о том, что он получал в придачу к своей земле еще и землю сильной церковной корпорации или светского магната, он благодаря этой сделке обеспечивал неприкосновенность всего этого владения со стороны какого бы то ни было посягателя. Это был род земельного страхования для более слабых социально элементов тогдашнего франкского общества.

Были в распоряжении крупного землевладельца и другие юридические способы для обеспечения своей земли рабочими руками, и среди них следует упомянуть сдачу участков на колонатном праве, которое, как и прекария, перешло от Рима к германцам главным образом через посредство церкви, на землях которой оно прежде всего здесь применялось, оставаясь живым институтом среди галло-римского населения франкской державы. Нужно только прибавить, что в чуждой обстановке германских правовых воззрений римский колонат утратил, как мы уже имели случай отметить, некоторые свои специфические особенности и постепенно слился с другими видами зависимого земельного держания.

Но не одна общая аграрная почва сближала несвободных, полусвободных и свободных держателей крупных землевладельцев. Сближало их не в меньшей мере и нахождение под частной властью, под мундиумом крупного землевладельца, собственника их участков.

О рабах и литах не будем распространяться: они по самому существу своего статуса были людьми, находившимися под частной властью. Немногим больше приходится сказать и о свободных держателях после того, что уже приходилось нам говорить о них в этом отношении в аналогической аграрной обстановке англосаксонского общества.

И у франков, как и у англосаксов, процесс экономического принижения свободной массы совершался одновременно с разложением родовых групп, и люди безземельные нуждались в такой же мере в земле, как и в охране своей жизни и всего, что имели или могли иметь, и эту охрану они могли найти там же, где и землю, т.е. у крупного землевладельца, индивидуального или коллективного (каким являлась церковная корпорация). Правда, и во франкском обществе, как и в англосаксонском, возникла и другая форма частной, вне-государственной охраны, именно гильда; но и здесь, как и там, она играла лишь второстепенную роль, да к тому же встретила в отношении к себе решительно враждебное отношение со стороны государственной власти, и развилась она лишь впоследствии, с развитием обмена, уже на городской почве; в изучаемую же нами эпоху и долго потом господствующим типом частной защиты был патронат сильных людей (источники называют их potentes, meliores и другими эпитетами) и церковных корпораций, которые в то же время были и крупными землевладельцами. Мелкий и безземельный и в то же время свободный люд, как и в англосаксонском обществе, коммендируется сильным и многоземельным, отдается под покровительство этих последних и признает их частную власть, ищет защиты под их мундиумом (иначе mundeburdis, mundeburdum, mundibeurdium), становится их людьми (homines). Подобно англосаксонскому глафорду, франкский сеньор (senior) обыкновенно являлся и патроном для коммендировавшегося ему мелкого человека, и собственником земли, которой он снабжал этого последнего, хотя юридически это были различные по существу категории отношений, и можно было находится под мундиумом данного патрона и в то же время не держать от него ни пяди земли, равно как и держать землю от данного землевладельца и не быть под его мундиумом.

Складываясь в очерченных хозяйственных и социальных формах, крупное землевладение все более и более становилось крупной общественной силою, все более и более притягивавшей к себе социально слабые элементы общества, под властью и защитой земельного магната находившие то, чего не давал им государственный порядок, неспособный обеспечивать личную и имущественную безопасность тех, кто не принадлежал к богатым и сильным. Государственной власти оставалось лишь признать, как это было и у англосаксов, все более и более развивавшиеся отношения частной защиты и власти и частного подчинения, санкционировать коммендацию и сеньорат и возложить на сеньоров часть того правительственного бремени, которое для нее самой оказывалось непосильным. Как это было и у англосаксов, сеньор отвечал за поведение коммендировавшихся ему людей и в случае совершения ими преступлений представлял их на суд сотенного собрания; в тех случаях, когда сами они являлись потерпевшей стороною, он представлял их интересы в судебном собрании сотни. Споры, возникавшие между свободными людьми, находившимися под его мундиумом (не говоря уже о несвободных), он улаживал собственной властью. Может быть, правильнее будет не считать это право сеньора собственной властью решать тяжбы (но не важные уголовные дела), возникавшие между его людьми, настоящей судебной властью, настоящей юрисдикцией и признать в ней скорей дисциплинарную, полицейскую власть. Но она явилась точкой отправления для настоящей юрисдикции, которая развилась на владельческой территории силою королевского пожалования, на почве иммунитета.

И в Римской империи в последние ее века существовал иммунитет. В понятие immunitas здесь входило освобождение от экстренных податей и некоторых видов натуральных государственных повинностей, от т.н. munera sordida, а также от муниципальных повинностей, очень тяжелых и разорительных. Привилегиями этими пользовались как целые общественные группы (люди либеральных профессий — доктора, профессора, архитектора, живописцы, — но и агенты тайной полиции, а также некоторые коллегии ремесленников и торговцев), так и отдельные лица; распространялись они и на сидевших на императорских доменах свободных арендаторов и колонов, а также на население церковных земель.

Иной характер носил иммунитет во франкском государстве, как и в государстве англосаксонском и в других средневековых государствах. Сущность франкского иммунитета (в более древних памятниках он называется emunitas) заключалась в запрещении представителям королевской власти (iudices, iudices publici) в областях (герцогам, графам, сотникам и т.п. и их помощникам) вступать в пределы владения получившего иммунитетную грамоту (praeceptio, praeceptum immunitatis, emunitas, immunitas regia) лица или корпорации для отправления здесь судебных, административных, полицейских, фискальных и всяких иных обязанностей и в передаче всех этих обязанностей самому владельцу иммунитета, который и исполнял их лично или через посредство своих собственных агентов (iudices privati). Представители общественной власти не могли вступать в пределы иммунитета (иммунитетом называлась и территория пользовавшегося такой привилегией владельца) (iudices publici non habeant introitum) иначе, как лишь в экстренных случаях, по специальному повелению короля. Как общее правило, жизнь в пределах иммунитета текла без их вмешательства, absque introitu iudicum; они не имели права являться сюда «для слушания судебных дел, для взимания судебных штрафов и для требования поручителей (ad causas audiendas, ad fieda exigenda, ad fideiussores tollendos)» или для применения к жившим здесь людям принадлежавшей им как должностным лицам принудительной власти для каких бы то ни было целей (neque ad homines distringendos), для взимания налогов (functiones publicae, tributa, inferenda) и требования государственных натуральных повинностей и т.п. Во всех этих функциях их заменял сам иммунист и его агенты. Выдавая иммунитетную грамоту, король оказывал этим получавшему ее свою особую милость (ex nostra indulgentia), для получения которой иногда этот последний обращался с особой просьбой (preces, petitio) к королю.

И это была действительно милость, это освобождение владений иммуниста и живших под его властью людей от агентов королевской власти, от представителей областной администрации, не дальше самого короля ушедших в понимании публичной власти, смотревших на нее прежде всего с точки зрения частного права и хозяйства, видевших в данных им королем полномочиях прежде всего источник наживы и ни перед какими насилиями не останавливавшихся для достижения этой последней цели. Избавляя население, жившее на территории иммунитета, от своих агентов, король не освобождал его от лежавших на нем государственных повинностей, и прежде всего военной повинности, и от следуемых королю взиманий. Оно по-прежнему отбывало эти повинности и по-прежнему платило; но требовали теперь от него всего этого не представители областной администрации, не графы, сотники и т.п., но заменявший их сам владелец иммунитета или его агенты. Иммунитет являлся милостью прежде всего для самого иммуниста, а не для находившихся под его властью людей: он наделял его в сущности неограниченными и вне всякого контроля находившимися полномочиями, принадлежавшими агентам королевской власти. В какой мере выигрывало от этого население, жившее на территории иммунитета, не так-то легко ответить на этот вопрос, хотя вовсе отрицать возможность для него какого бы то ни было выигрыша едва ли справедливо ввиду того, что ослабление хозяйственной силы этих подвластных сеньору-иммунисту людей путем своекорыстного злоупотребления переданными ему королем полномочиями едва ли могло быть в его интересе.

Но одной передачей иммунисту полномочий агентов королевской власти дело не ограничивалось. Королевская милость в отношении к получавшему иммунитетную грамоту лицу или духовной корпорации (церкви или монастырю) нередко состояла не только в этом. Передавая иммунисту права королевского агента, иммунитетная грамота обыкновенно передает ему и право на взимание с населения иммунитета в его собственную пользу всего того, что до этого шло королю как обладателю верховной власти в государстве в виде судебных штрафов (за нарушение королевского мира) и всякого рода иных поступлений, на которые король смотрел как на свое частное имущество, подлежащее его свободному распоряжению (omnes fredos concessos debeat possidere et quicquid exinde fiscus forsitan de eorum hominibus... poterat sperare). Само собой разумеется, что от королевской щедрости (ех nostra munificeneia) не должны были терпеть ущерб интересы государства: давая теперь владельцу иммунитета то, что прежде оно давало через агентов королевской власти королю, население иммунитета не освобождалось от военной повинности и других государственных натуральных повинностей (от связанной с военной повинностью сторожевой службы, от повинности строить мосты и содержать в порядке дороги); только теперь король обращался к населению иммунитета с требованием этих повинностей не через посредство графов, сотников и других представителей областной администрации королевства, но через владельца иммунитета, который и должен был смотреть за исправным отбыванием находившимися под его властью людьми всего, что от них требовало государство.

Останавливаясь, в частности, на судебных правах получавшего иммунитетную грамоту лица или духовной корпорации, укажем прежде всего на то, что эта юрисдикция, как и всякая иная, понималась тогда как право и обязанность созывать судебные собрания подсудных ее обладателю людей, председательствовать в этих собраниях и взимать в свою пользу судебные штрафы. Таким образом, возникновение сеньориальной юрисдикции не производило ломки в исконном судебном строе франкского общества, в основе, как видим, он оставался прежним, и отправление правосудия по-прежнему оставалось натуральной государственной повинностью населения и осуществлялось в прежних формах. Если и произошло какое-либо изменение, то оно носило лишь внешний характер: менялось лишь лицо, на обязанности которого лежало созыв членов данной судебной группы (Gerichtsgemeinde, как выражаются немецкие историки-юристы) и которому принадлежало право собирать в свою пользу прежде поступавшие королю штрафы за нарушение общественного мира. В судебных собраниях населения частновладельческой территории (источники называют эти собрания privatae audientiae) разбирались и решались дела, возникавшие между жителями этой территории, а также рассматривались иски против них третьих лиц, которые могли отсюда апеллировать к сотенному собранию (mallus). В случаях исков свободных жителей частновладельческой территории дело разбиралось в сотенном собрании, причем интересы истцов представлял сам сеньор или его уполномоченный (на церковных землях он назывался фохтом, Vogt, от латинского vocatus, advocatus). Прибавим к этому, что по общему правилу суду судебного собрания на частновладельческой территории, сеньориальному суду, не подлежали особенно важные уголовные дела, преступления, влекшие за собою смертную казнь совершившего их, т. н. causae maiores, и в тех случаях, когда такое преступление было совершено кем-либо из людей, живших на территории иммунитета, владелец иммунитета обязан был выдать преступника для следствия и суда представителям государственной власти; его сеньориальному суду подлежали лишь causae minores, дела, влекшие за собою лишь выкупы (compositiones) в пользу потерпевшего и штрафы (freda) в пользу короля (от короля переходившие в руки владельца иммунитета), что, впрочем, не должно внушать нам мысли об ограниченности компетенции сеньориального суда, так как выкупами и штрафами возмещались тогда, как мы знаем, например, из Салической Правды, самые широкие разряды преступных деяний, относимых в наше время к категории уголовных дел. Впрочем, с течением времени некоторые, по крайней мере, владельцы иммунитетов распространили компетенцию своих сеньориальных судов и на causae maiores, на уголовные и с тогдашней точки зрения дела; но это относится уже к более позднему времени.

Особенно широкого развития достиг иммунитет на церковных землях, так что церковные владения прямо и назывались иммунитетами (immunitates).

И во франкском государстве иммунитет являлся не только завершительным моментом в процессе развития частной власти, но и его отправным пунктом. Франкские короли, как и короли англосаксонские, выдавали иммунитетные грамоты не только землевладельцам, уже обладавшим и осуществлявшим частную власть в отношении к коммендировавшимся им без земли или с землею людям, и тем расширяли их чисто частную власть публично-правовыми полномочиями; они выдавали их и безотносительно к тому, обладали ли уже получавшие их частной властью над теми людьми, которые жили на территории, переходившей теперь благодаря этой грамоте под власть иммуниста, или не обладали. Франкские короли, как и короли англосаксонские, смотрели на принадлежавшие им права политического верховенства как на свое частное достояние и свободно передавали их в частные руки, и было обычным явлением, что эти права попадали в руки тех, кто до тех пор не имел никакого отношения к данной территории и к ее обитателям, которые до тех пор могли и вовсе не знать над собою никакой частной власти и имели дело лишь с королем и его агентами. Если сам король понимал свои права как главы государства в терминах частного права и хозяйства, то в руках получавшего их от него иммуниста они еще более проникались частным характером и создавали почву для возникновения и на территории чистого иммунитета (Bannherrschaft) тех форм жизни, которые в других случаях складывались на почве коммендации и экономического преобладания, как это мы уже видели в англосаксонском государстве.

Передавая обладателям частной власти значительную долю своих забот о внутреннем мире, меровингское государство привлекло их к участию в деле обеспечения стране и внешнего мира. Сеньорат мало-помалу превращается и в орган военной организации франкского королевства. Произошло это, правда, уже к концу меровингского периода и при Карле Великом. Но уже и раньше мы часто видим сеньоров во главе своих людей, выступающими в поход по приказу короля, когда король созывал ополчение из всех способных нести военную повинность людей своего королевства. Надо думать, что, как у древних германцев, а затем у англосаксов, и у франков самые сильные и богатые люди уже в первые века существования франкского королевства держали отряды вооруженных людей, хотя документальные свидетельства о таких дружинах франкских магнатов начинаются лишь с половины седьмого столетия. Социальным материалом для таких частных дружин являлись тогда прежде всего несвободные элементы франкского общества, несвободные слуги этих магнатов, их министериалы, их vassi, pueri (отроки), хотя едва ли мы имеем право отрицать наряду с этими несвободными дружинниками существование уже тогда и дружинников, свободных. Этот последний элемент выступает постепенно на первый план в составе частных дружин по мере развития во франкском обществе коммендации, отдававшей под частную власть сильного и богатого человека совершенно свободных людей, нуждавшихся в защите и нередко и в средствах к существованию. С помощью дружин таких частных солдат франкские магнаты вели те хронические междоусобные войны, которыми так полна история меровингской эпохи. Войны эти могли лишь способствовать развитию во франкском обществе дружинного быта, который и вырабатывает постепенно все более и более определенные формы в соответствии с общими хозяйственными и политическими условиями, определявшими жизнь франкского общества и государства.

Наряду с королевскими антрустионами (antrustiones) мы видим, таким образом, в государстве Меровингов дружинников светских и духовных магнатов, их газиндов (gasindi), или, как их стали позже называть (начиная с VIII в.), их eaccoe (vassi), их вассалов (vassalus). Дружинники франкские или жили в доме своего вождя, как это было в обычае еще у древних германцев, или же получали от него поместья в пожизненное или в наследственное пользование, или же просто в собственность. Выдача дружинникам земельного обеспечения (бенефиция, beneficium), чем дальше, тем все больше и больше становится распространенным фактом, и это в одинаковой мере относится как к королевским дружинникам, так и к дружинникам светских и духовных магнатов. Вступая в дружинники, или вассалы, сильного человека, свободный франк или галло-римлянин отдавал себя под его частную власть, коммендировался ему, признавал над собою его mundium, mundeburdium, который определял отношения сеньора к его людям; коммендация эта осложнялась в таких случаях тем, что сеньор вручал своему дружиннику, своему частному солдату, оружие и боевого коня (как это делалось у германцев еще в тацитовские времена).

Тот факт, что свободный франк или галло-римлянин (как и всякий другой свободный подданный франкского короля) коммендировался светскому или духовному магнату и становился его лично зависимым дворовым, арендатором или его частным солдатом, не должен был освобождать его от его государственных повинностей и, в частности, военной повинности, обязанности участвовать в ополчении: обязанный выступать в поход по требованию своего сеньора и в его интересах, дружинник, вассал, как и всякий другой человек (homo) сеньора, обязан был являться в народное ополчение по требованию короля, обращенному к его сеньору. Развитие сеньората не только не подрывало основ военной организации франкского королевства, но в известной мере поддерживало ее. Меровингам уже пришлось считаться с делавшим все большие и большие успехи процессом дифференциации, развивавшимся во франкском обществе, и с невозможностью требовать несения военной повинности от всех своих свободных подданных; и им приходилось уже прибегать к мере, которую так широко стали применять Каролин-ги, приходилось призывать в ополчение лишь тех, кто имел достаточно средств (земли или движимости), чтобы за свой счет нести все издержки похода, а людей недостаточных организовать в группы, обязанные каждая поставлять одного вооруженного и снабженного всем необходимым воина. Совсем малоземельный и вовсе безземельный человек постепенно выбывал из строя и тем ослаблял военную силу государства; но, коммендировавшись светскому или духовному магнату, став его дружинником и получив от него землю, он опять становился способным нести военную повинность государству и опять призывался королем в ополчение, куда и являлся, но уже под командой своего сеньора, который и отвечал за исправное отбывание им своей службы. Вся эта новая организация военного дела окончательно сложилась уже в каролингскую эпоху, когда была сделана грандиозная попытка организовать франкское государство на основе тех новых общественных форм, которые постепенно складывались в государстве Меровингов в результате рассмотренной нами социальной и политической эволюции, так напоминающей нам те перемены, которые с течением времени произошли, как мы видели, в англосаксонском обществе и государстве.

IV

Рост служилой и землевладельческой аристократии во франкском обществе представлял собою, как мы видели, не только социальный процесс, процесс общественной дифференциации на основе частной силы в ее чистом виде. Он являлся и процессом политическим, процессом возникновения новых органов политической власти, правомерного государственного воздействия на общество в лице сеньоров, которым верховная власть передавала свои собственные права, фискальные, судебные, административные, как она их понимала, видя в них свое частное имущество, свободно отчуждаемое, как и всякое другое имущество. Но это не все. Несомненно, частноправовая точка зрения на права политического верховенства, присущая варварской государственности, таила в себе элемент государственного разложения. Щедрая раздача Меровингами иммунитетных грамот должна была сильно истощать ресурсы королевской власти и все более и более ослаблять ее в пользу тех, кто эти грамоты получал. Те же результаты должна была иметь и раздача доменов, на которую уже во второй половине VI столетия жаловался король Хильперих.

Духовные и светские магнаты, обогащенные и усиленные королевскими щедротами, разделившие с королем и его земли, и его верховные права и тем еще более расширившие и укрепившие и свою чисто социальную власть над массой, должны были скоро создать для королевской власти положение, мало похожее на ту недосягаемую высоту, на какую ее поставил своими завоеваниями Хлодвиг и его ближайшие преемники. Междоусобия, которыми наполнена франкская история в эпоху Меровингов, представляли чрезвычайно благоприятную почву для все большего и большего обогащения и усиления аристократии и для соответствующего ослабления королевской власти, как фактического, так и юридического.

Уже в эдикте Хлотаря II (Chlotharii II Edictum)* от 18 октября 614 г. королевская власть делает в пользу духовных и светских магнатов ряд серьезных уступок, провозглашая свободу епископских выборов, расширяя компетенцию церковных судов, обещая не брать под свое частное покровительство клириков без согласия епископов, обязуясь не захватывать в свою руку имущество умершего без завещания и предоставлять беспрепятственно вступать во владение им родственникам умершего, как это следует по закону, не нарушать судебных прав епископа в отношении к отданным под его частную защиту вольноотпущенникам, уничтожить несправедливые налоги (census novus impie addetus), а также таможенные сборы, которых не было при королях Гунтрамне, Хильперихе и Сигиберте, и назначать графов из местных землевладельцев, а не из посторонних графскому округу людей. Последний пункт особенно ярко подчеркивает политические успехи, сделанные франкской аристократией уже в начале VII в. Снабженная разнообразными и обширными полномочиями, графская должность становится достоянием местной землевладельческой аристократии и тем в сущности совершенно ускользает из рук короля, отдавая областное управление окончательно в руки уже и без того всесильных местных магнатов, уже и без того наделенных королем административными и судебными полномочиями. В другом своем повелении, изданном между 584 и 628 гг. (Chlotharii II Praeceptio)**, тот же король обязуется никого не наказывать без суда и наказание соразмерять с родом преступления. И тот, и другой указ подтверждают за духовными и светскими магнатами все сделанные им предшествующими королями пожалования.

______________________

* Capitularia Regum Francorum / Ed. S. Baluzius. Vol. I. P. 28.
** Ibid. Vol. I. P. 21-25.

______________________

Королевская власть все более и более становились орудием в руках магнатов, всех этих optimates, proceres, primates, преследовавших свои собственные интересы, а также интересы тех, кто был связан с ними узами частного, вассального подчинения, и без их совета и согласия король не мог уже предпринять ни одного серьезного шага; даже земельные и иммунитетные пожалования он мог производить лишь с их согласия. Каждый отдельный член этой аристократии, скажем словами Н.Д. Фюстель де Куланжа, «был богат землею, занимал высокий ранг, был могуществен по своей должности и являлся абсолютным владыкой части территории и населения. А все вместе они составляли корпорацию, очень крепко сплотившуюся вокруг королевской власти, но более сильную, чем она сама»*. Собраниям духовных и светских магнатов начинает принадлежать решающая роль в государственной жизни, как во внутренних делах, так и во внешних. В руки аристократии вместе с областным управлением переходит и центральное управление, и, как мы имели уже случай указать при характеристике этого последнего и, в частности, когда шла речь о должности майордома и той эволюции, которой эта должность постепенно подверглась в связи с ростом франкского магнатства, аристократия начинает оказывать решительное влияние на замещение должности палатного мэра. Майордом становится представителем ее интересов перед королевской властью, соединяя обширные и разнообразные полномочия всесильного главы всего государственного управления с положением могущественного главы феодальной аристократии, самого крупного магната франкского общества, более сильного в частном смысле, чем король, потерявший постепенно все то, что являлось базисом и его публично-правового, и его частноправового преобладания, если только можно хотя бы теоретически разъединить эти так тесно переплетающиеся и постоянно переходящие одна в другую стороны в положении короля варварского государства. Теперь обе эти стороны в одинаковой мере были сильны в положении майордома, и не удивительно, что к нему мало-помалу фактически переходит верховная власть в государстве, а франкский король превращается лишь в номинального главу франкского государства. Процесс ослабления и раздробления центральной власти, выражаясь гегельянским языком, переходит таким образом в свою противоположность. Процесс политического разложения франкского общества, каким оказался в конце концов рассмотренный уже нами процесс его феодализации, в конце концов создал новую централизованную комбинацию общественных сил, организованную на еще более ярко выраженной частноправовой основе, чем та комбинация, которую она сменяла. Но и в этой новой политической комбинации, как и в той, которой она шла на смену, частноправовые и публично-правовые элементы занимали то же положение, что и в предшествовавшем ей государственном порядке, только в иных конкретных сочетаниях.

______________________

* Fustel de Coulanges N.D. Histoire des institutions politiques de 1'ancienne France. T. VI. P. 78.

______________________

Мы уже имели случай (см. выше) указывать на то, что в каждом из трех королевств, на которые распалась франкская держава, был свой отдельный палатный мэр, а когда в 613 г. Австразия и Бургундия были соединены с Нейстрией в одно королевство, управление ими по-прежнему оставалось в руках отдельных для Австразии и Бургундии палатных мэров. Указывали мы и на то, что с этого времени войны между майордомами отдельных, прежде самостоятельных государств, входивших в состав франкской державы, заняли место тех кровавых междоусобий, которые происходили между их королями, членами меровингского дома, и вызывались теми же причинами, что и эти последние, т.е. властолюбием и корыстолюбием самих палатных мэров и тех магнатов, во главе которых они стояли, и что в результате этих войн вся фактическая власть над всей франкской державой переходит к австразийскому майордому Пипину, местному магнату и главе местной аристократии, носившему титул австразийского герцога (dux), который после победы, одержанной им в 687 г. при Тертри над нейстрийским майордомом Берхаром, превратил должность майордома всего франкского государства в наследственное достояние своего рода. Если прежде делили франкскую державу между своими сыновьями франкские короли, то теперь стали делить ее между своими сыновьями франкские майордомы из рода Арнульфинтов, или Пипинидов, передавая им вместе с теми или иными областями и титул палатного мэра, за Меровингами же оставляя пока только титул короля и внешний почет. Так, после смерти своего сына, Гримоальда (в 714 г.), которого он сделал палатным мэром в Нейстрии, Пипин назначил его преемником его малолетнего сына Теобальда, а сыновья умершего старшего сына Пипина после смерти Пипина должны были наследовать его власть в Австразии и были провозглашены палатными мэрами; но наследством этим, а потом и властью во всем франкском королевстве завладел незаконный сын Пипина Карл, известный в истории под именем Карла Мартелла. Со своей стороны и Карл Мартелл с согласия магнатов разделил в 741 г. управление франкским королевством между двумя своими сыновьями, которые вместе с титулом майордома получили: старший, Карломан — Австразию, Швабию и Тюрингию, младший, Пипин, известный под именем Пипина Короткого, — Нейстрию, Бургундию и Прованс.

Майордомы из рода Арнульфингов уже были, как видим, настоящими государями франкской державы, principes Francorum или principes Francorum et Gallorum, как титулуют их источники (или duces et principes Francorum), избегая сакрального титула тех, которые принадлежали лишь царскому роду Меровингов, единственному законному его обладателю. Они председательствуют в дворцовом суде, раздают королевские домены и иммунитетные грамоты, назначают на должности, принимают клятву верности от вассалов короля и называют их, духовных и светских магнатов королевства, своими верными (fideles), издают свои дипломы в форме королевских грамот и даже ставят свое имя на монетах. Мало того. Они уже даже назначают самого короля. Так, король Хильдерих III называет в одной из своих грамот (от 744 г.) палатного мэра Карломана (сына Карла Мартелла) «правителем дворца нашего, который возвел нас на трон королевства» (rector palatio nostro, qui nobis in solium regni instituit). Карл Мартелл и его сыновья долгое время и вовсе не назначали короля и правили без короля, но принять королевский титул все же нерешались, считая святотатством посягать на эту священную в их глазах, как и в глазах всего франкского общества, прерогативу еще не угасшего, хотя и уже совершенно бессильного, царского рода. Младший сын Карла Мартелла Пипин Короткий наконец решился на это. Но нужно было стечение чрезвычайных обстоятельств для того, чтобы сделанный им шаг получил необходимую для него санкцию, чтобы духовный глава христианского Запада снял заклятие с королевской короны Меровингов и посредством мистического обряда помазания, совершенного над Пипином и двумя его сыновьями, наложил на весь его род печать святости и тем сделал его достойным носить тот титул, который составлял последнее, до тех пор неотъемлемое достояние исконной франкской династии.

Папство преследовало здесь свои собственные цели. Уже Карл Мартелл обратил на себя его внимание. В 732 г. он одержал при Паутье блестящую победу над надвигавшимися из завоеванной уже ими Испании арабами и тем остановил их дальнейшие успехи в христианской Европе. Избавив христианский Запад от грозившей ему мусульманской опасности, Карл Мартелл оказал услуги западному христианству и положительным путем, взяв под свое покровительство и защиту Бонифация в его миссионерской и церковно-организаторской деятельности в остававшейся еще в значительной мере языческой Германии. К нему обратился папа и за помощью против завоевавших северную Италию и угрожавших Риму лангобардов. Карл Мартелл не нашел, однако, для себя возможным «избавлять римлян от лангобардского утеснения». Дело это взяли на себя уже его преемники, связавшие с ним свои собственные династические интересы.

В 751 г. Пипин Короткий «по совету и с согласия всех франков» отправил к папе Захарии посольство, чтобы испросить у него совета «на предмет королей, которые существовали тогда у франков и которые носили имя короля, не имея королевской власти». Папа высказался в том смысле, что «лучше называть королем того, кто имеет власть, чем того, кто ее лишен». Получив этот ответ, Пипин созвал «собрание франкского народа» в Суассоне, и (в ноябре 751 г.) «после избрания всеми франками, освящения епископами и признания магнатами он был посажен на трон, как и его жена Бертрада». Король Хильдерих III и его сын были заключены в монастырь. Чтобы окончательно успокоить свою совесть и отблагодарить церковь, новый король взял под свое покровительство много монастырей и обогатил их щедрыми дарениями.

Но не «все франки» одинаково сочувствовали совершенному Пипином государственному перевороту. Если на его стороне были, по-видимому, духовные магнаты, то далеко не все светские магнаты находили его для себя желательным. Может быть, они видели для себя опасность в этом шаге Пипина, высоко поднимавшем его над ними, проводившем между ним и ими резкую грань. Как бы то ни было, событие 751 г. сопровождалось волнениями во франкском обществе, которые, по-видимому, долго не успокаивались. В начале 754 г. прибыл к франкскому двору папа Стефан II, чтобы лично просить у франкского короля помощи против лангобардского короля Айстульфа. Он бросился на колени перед Пипином и заклинал его «защитить дело св. Петра и римской республики». Пипин дал папе клятвенное обещание сделать все, что было в его власти, чтобы избавить его от лангобардов, и на осеннем собрании франков было решено предпринять поход в Италию. Но прежде, чем это собрание было созвано и это решение было постановлено, в июле того же 754 г. папа еще раз совершил обряд помазания над Пипином, его женой и детьми и, под страхом отлучения, запретил франкам на будущее время избирать себе королей вне этой фамилии, «которая была возвеличена божественной милостью и освящена, по заступничеству св. апостолов, руками их наместника, верховного первосвященника». Помазание должно было поднять Пипина и весь его род на недосягаемую высоту и дать его королевской власти религиозный характер. Подняв королевскую власть новой династии с помощью средств мистического воздействия, папа тогда же возвеличил ее и иным способом, украсив Пипина и его двух сыновей титулом «патриция римлян», который когда-то украшал Одоакра, Теодориха и других варварских вождей. Никакой власти над Римом титул этот новому королю франков не давал, но зато приобщал его собственную власть к кругу представлений, связанных с Римом, его былым величием, его мировой державой, его цивилизацией и еще много говоривших воображению и чувству как романца, так и в той или иной мере романизованного варвара, и тем, по выражению одного исследователя, смывал пятно, которое лежало на нем как на выскочке.

Новое положение налагало и новые обязанности, и о них беспрестанно напоминала Пипину папская канцелярия, отправлявшая к нему одно за другим письма, в которых ему указывалось, что сам св. Петр помазал его с тем, чтобы через него была возвеличена церковь, и тем сделал его «освободителем и защитником этой церкви». Магнатам франкским очень не нравилась эта римская авантюра их нового короля. В лангобардах они видели союзный и дружеский народ и не имели охоты воевать с ними для освобождения римской церкви. Ввиду этого Пипин сделал попытку уклониться от обещанного папе похода в Италию и для этого обратился к лангобардскому королю с просьбой не выступать против Рима. Попытка не удалась, и пришлось двигаться в Италию. Лангобардский король был разбит. Но этот успех не примирил франкских магнатов с римской политикой Пипина, и они грозили королю уходом. Через их посредство Айстульфу удалось, к великому неудовольствию папы, склонить Пипина к миру. Лангобардский король обязался отдать город Равенну и другие взятые им города Равенского экзархата (наместничества), принадлежавшего перед тем Византии, возместить обиды, причиненные апостольскому престолу, и впредь не чинить ему беспокойств. Возвращенные города (Равенна, Римини и еще девять других) должны были быть переданы Аистульфом папе.

Лишь только франкское войско во главе с королем покинуло Италию, Айстульф счел себя свободным от взятых на себя обязательств и опять осадил Рим. Папа опять обратился в франкскому королю за помощью. Франкские магнаты опять выразили нежелание воевать с лангобардами. Тогда Стефан отправил письмо «Пипину, его сыновьям и народу франкскому» уже от имени самого Cв. Петра. На майском собрании 756 г. решено было опять отправляться в Италию. Поход опять был удачен для франков. Условия мира были прежние. Возвращенные Айстульфом города (Равену, Римини и еще десять других) Пипин посредством формального акта дарения передал на вечные времена «римской церкви, св. Петру и первосвященникам, преемникам его»; ключи от подаренных городов и дарственная грамота были положены на гроб св. Петра. Так положено было начало светскому государству пап и установлены тесные связи новой франкской династии с папством и с Италией, выгодные для обеих сторон и имевшие для них важные исторические последствия.

Пипин Короткий умер в 768 г. и оставил свое расширенное и организованное государство двум своим сыновьям, Карлу и Карломану. Карл получил Австразию, Нейстрию к северу от Оазы и Аквитанию (за исключением церковной буржжской провинции), а Карломану досталась Бургундия, Прованс и Септимания, Эльзас и Аламания, Тюрингия, Гессен, Нейстрия к югу от Оазы и часть Аквитании, не вошедшая в долю Карла; так что владения Карда занимали северную и западную части франкской державы, а владения Карломана — юго-восточную. В 771 г. Карломан умер, и все франкское королевство перешло в руки Карла.

Карл Великий (768—814 гг.) энергично продолжал дело своего отца и непрерывным рядом походов, наполняющих все его царствование, далеко раздвинул и укрепил границы франкской державы. Тридцатилетняя тяжелая и жестокая война с саксами, окончившаяся их покорением, обращением в христианство и новой организацией их территории, полное подчинение Баварии и ассимилирование ее в административном отношении с остальными областями государства, поход в Испанию и образование и устройство испанской марки, войны с аварами и истребление их царства, войны с славянами, с датчанами, завоевание лангобардекой Италии и принятие лангобардской короны, венчание короной императоров Западной Римской империи в 800 г. — достаточно только напомнить эти самые выдающиеся факты из истории царствования Карла, чтобы перед читателем со всей отчетливостью предстали грандиозные черты колоссальной политической и культурной работы, которую сделало франкское общество под руководством этого великого воина и организатора. Мы не будем входить в рассмотрение конкретных подробностей этой работы, не станем излагать всех тех событий, которые составляют содержание названных нами фактов. Наша задача иная. Мы должны рассмотреть основные черты сложившейся при Карле государственной организации, поскольку в этой организации есть особенности, отличающие ее от государственной организации франкского общества эпохи Меровингов, а также ту социальную и хозяйственную основу, на которой эта организация покоилась. Но прежде, чем приступить к разрешению этой задачи, мы должны привести несколько фактических данных, относящихся к римской политике Карла и к ее результатам.

И в своей римской политике Карл Великий является продолжателем дела своего отца. После смерти Пипина лангобардский король Дезидерий отнимает у папы города, подаренные Пипином Стефану II. Преемник Стефана папа Адриан обращается за помощью к Карлу, который и отправляется в Италию осенью 773 г. и начинает войну с лангобардами. Весною 774 г. он совершает торжественный въезд в Рим и кладет на гроб св. Петра грамоту нового, более обширного дарения, чем то, которое было сделано папству Пипином. После сдачи Дезидерием осажденной франкскими войсками Павии Карл принимает (в том же 774 г.) титул «короля франков и лангобардов». Лангобардский король кончил свою жизнь в одном из франкских монастырей.

Папа с тревогой глядел на прочное утверждение франков в Италии, боясь, как бы на смену лангобардской опасности не являлась франкская. Тем более было у него для этого оснований, что Карл теперь смотрел на Рим как на одну из столиц своего обширного государства, а в своем звании патриция видел право на властное руководительство его внутренними и внешними делами. А между тем именно в это время папство стало усиленно мечтать о светском владычестве, и как раз при Адриане появилась знаменитая в истории папства фальсификация, известная под именем «дарения Константина», согласно которой император Константин, принимая крещение из рук папы Сильвестра в Латеране (событие явно мифическое), будто бы передал папе императорскую власть над Римом, Италией и всем Западом, вместе с внешними ее знаками — пурпурной хламидой и золотой короной. В глазах Адриана эта фальсификация имела значение подлинного документа, на который он и ссылался, давая отпор притязаниям Карла и указывая при этом на то, что действительный патрициат над Римом принадлежит самому апостолу Петру. Адриан готов был войти в соглашение с византийским императором и устроить для себя и для своих преемников в центре Италии государство, которое бы находилось под далеким протекторатом восточного кесаря, но фактически пользовалось бы полной самостоятельностью и явилось бы прочной точкой опоры для дальнейших политических успехов папства.

Но все это были пока мечты. Действительность мало была на них похожа. Насколько уже к этому времени велик был духовный авторитет папы на всем европейском Западе, настолько бессильным и беспомощным являлся папа в самом Риме, где все было в руках баронов, владевших землями и замками в его окрестностях и нередко заявлявших притязание и на право распоряжаться апостольским престолом. Самая безопасность папы не всегда была обеспечена. Особенно тяжелым оказалось положение преемника Адриана, папы Льва III, избранного против воли римской аристократии. Ему прежде всего пришлось подумать о могущественном покровителе, и немедленно же после своего избрания он отправил франкскому королю знамя Рима и обещание верности ему. Защита франкского короля ему скоро понадобилась. На одной из улиц Рима он подвергся нападению и побоям и бежал (в 799 г.) к Карлу в Падерборн, Карл дал ему вооруженный отряд, под защитой которого он вернулся в Рим, куда скоро после этого отправился и сам Карл.

В конце ноября 800 г. Карл Великий совершил торжественный въезд в Рим. По его повелению было созвано собрание духовенства и римских и франкских магнатов, которое должно было разобрать обвинения, выставленным против папы его противниками. На церковном собрании, устроенном недели через три, папа очистился от всех обвинений посредством клятвы, принесенной им на четырех евангелиях. 25 декабря 800 г. в праздник Рождества, в церкви св. Петра папа возложил на молившегося у алтаря франкского короля корону римского императора при кликах собравшегося в церкви народа, трижды возглашавшего «Карлу, благочестивейшему Августу, коронованному Богом, великому и миролюбивому императору, многая лета и победу».

Так произошло восстановление Западной Римской империи. Императорская корона не была неожиданностью для Карла. С мыслью о ней давно уже носились в кругу близких к Карлу людей, воспитанных на римской литературе и грезивших о возвращении того идеального, как им казалось, порядка, когда мир имел одного верховного главу, обеспечивавшего мир и охранявшего веру, великого христианского императора, Константина, Валентиниана, Феодосия.

Мечты эти никогда не умирали в умах образованных людей Запада. Теперь они лишь ожили с новой силой и казались близкими к осуществлению после того, как Карл объединил под своею властью столько племен и народов и распространил славу своих завоеваний по всему миру, вместе со своей воинской славой ревностно распространяя среди покоренных язычников христианскую веру, верховным защитником которой он теперь являлся в качестве помазанника божьего и римского патриция. Принятие императорского титула являлось лишь завершительным моментом, последним штрихом. Уже и до этого Карл Великий был верховным главою христианского Запада, осуществлявшим идею мировой христианской монархии, усвоенную им и проводившуюся им в жизнь с помощью всех средств, какие были в его распоряжении. Императорская корона давала лишь окончательную формулировку занятого уже Карлом положения.

Неожиданностью для Карла явилось, по-видимому, то, что императорскую корону возложил на него сам папа и тем как бы поставил его в зависимость от себя. Мы не будем входить в рассмотрение тех мотивов, которыми руководствовался папа, передавая Карлу корону римского императора. Ограничимся лишь указанием на то, что, делая этот шаг, папство решительно и окончательно разрывало всякую связь с императором Восточной империй и в сущности даже делало ему прямой вызов, игнорируя его права на верховенство над миром, бесспорно ему принадлежавшие, и окончательно связывало судьбу с политическим главой Запада, под защитой которого ему казались более осуществимыми все его планы и мечты. Тем легче папа мог решиться на этот шаг, что в Константинополе в то время императорский престол занимала женщина, Ирина, захватившая его с помощью преступления, отняв его у своего сына Константина VI, свергнутого ею и ослепленного, и в глазах папы императорский престол мог считаться вакантным. Через несколько лет и византийский двор признал западного императора: в 812 г. император Михаил отправил к Карлу в Ахен посольство, которое формально признало за Карлом императорский титул и приветствовало его как «басилевса».

V

Принятие Карлом Великим императорского титула, превратившее его из короля франков и лангобардов (rex Francorum et Langobardorum) в Августа, Богом коронованного великого и миротворящего римского императора и защитника церкви (Augustus Deo coronatus magnus et pacificus imperator Romanorum, defensor ecclesiae), внесло в понимание им своих правительственных задач нечто такое, что было совершенно чуждо меровингской монархии, но что уже было знакомо Пипину Короткому после того, как он был помазан на царство папой Стефаном II и принял от него титул римского патриция. Можно сказать, что сакральный элемент, присущий монархической власти на самых ранних ступенях ее развития в обществах как древнего, так и нового мира, в императорской власти Карла Великого возродился с новой и необычной силой. Подобно царям-жрецам греческих или италийских общин или царям восточных монархий, Карл Великий становился посредником между Богом и подвластным ему народом и блюстителем божеских законов на земле. Требуя в 802 г. от своих подданных в качестве императора новой присяги, он разъясняет в изданном с этой целью капитулярии смысл и значение этой присяги. «И пусть всем будет внушено», читаем мы в этом капитулярии, «каждому сообразно его разумению, какое великое значение имеет эта присяга и какие обязанности она налагает, не только, как многие до сих пор думают, обязанность соблюдать верность государю императору, не допуская в царство его никакого врага, не помогая никому, нарушившему верность, и не покрывая его, но и вот какое значение, да будет это ведомо всем, имеет эта присяга: во-первых, каждый за себя лично обязан служить Богу согласно Его велениям и своему обещанию по мере разумения и своих сил, так как государь император не может заботиться о каждом в отдельности и поучать его... Никто да не дерзнет обижать церкви Божий, вдов, сирот или чужестранцев и отнимать у них их достояние силой или обманом, ибо сам государь император после Господа Бога и святых Его поставлен их защитником и покровителем»*. Император считает себя призванным направлять не только общий ход государственной жизни, но и внутренний мир каждого из своих подданных и требует поэтому от своих подданных не только исполнения того, чего требует от них земной, государственный закон, но и считает себя уполномоченным свыше требовать от них выполнения велений их внутреннего, религиозного сознания. Своей присягой его подданный обязуется перед государственной властью не только не совершать правонарушений, но и не грешить. Грех в такой же мере подлежит, в представлении императора, воздействию государственной власти, как и преступление.

______________________

* Capitularia Regum Francoram. Vol. I. P. 105—107.

______________________

Государственная власть здесь превращается, таким образом, в теократию, царь превращается в первосвященника. Он не только управляет своим народом, но и путем религиозно-нравственных назиданий, немедленно же переходящих во властные повеления, ведет его к вечному спасению. Император — в такой же мере глава государства, как и глава церкви, ответственный перед Богом за поведение своих подданных. Органы государства, как и органы церкви, в одинаковой мере — его служебные орудия для выполнения им так широко поставленной правительственной задачи. Если через посредство своих графов, сотников, викариев и иных представителей светской администрации император принимал меры для пресечения беззаконий, то через посредство архиепископов, епископов, аббатов и других представителей церковной иерархии он оказывал воздействие на область греха с помощью средств, соответствующих этой последней цели, какими являлись общие моления, покаяния и посты, налагавшиеся на все государство ввиду несомненных свидетельств греховности народа в тот или иной момент, знамений, посылаемых Богом в виде наказания за грехи (какими являлись голод, мор и иные напасти) или угроз близких кар (затмений луны или солнца и иных чрезвычайных явлений природы), знамений, для понимания и истолкования которых государь наделен особым даром. Впрочем, Карл не признавал строгого разграничения функций между церковными и светскими властями, и в тех, и в других видя лишь орудия своей многосторонней власти, и безразлично применял тех и других при разрешении самых разнообразных своих задач, поручая, например, графу искоренять язычество, а епископу поручая сбор пошлин, наблюдение за набором войска и даже личное доставление своего военного контингента к месту общего сбора и т.п.

Являясь духовным и светским главою христианского мира (все христиане, по убеждению, господствовавшему в ту эпоху, составляли единое целое, единый христианский народ, populus christianus, не знавший географических и политических границ), посредником между Богом и людьми, Карл Великий не мог, конечно, признавать папу главою церкви, сам являясь главою церкви, сам имея всю власть и все обязанности первосвященника в качестве главы истиннохристианского государства. Считая своей обязанностью как государя с оружием в руках повсюду защищать христианскую церковь от язычников и неверных, а внутри государства наставлять всех в истинной католической вере, Карл предоставляет папе лишь обязанность, воздымая руки к Богу, молиться за успешность этой своей деятельности.

Карл сам, собственной волею, назначал епископов и аббатов и видел в них таких же своих «верных» (fideles) и «своих людей» (homines nostri), как и в светских своих слугах, только лишь более компетентных в религиозно-нравственной сфере и поэтому более его светских слуг способных помочь государю в деле проведения в жизнь «божьего закона» (lex Dei), составляющем его самую главную обязанность как главы христианской монархии. И в чисто церковных вопросах епископы и аббаты — всего лишь исполнители воли государя, который как глава церкви присутствует на соборах и принимает самое деятельное участие в их заседаниях и даже редактирует соборные постановления.

В свое понимание религиозно-нравственных задач государственного управления Карл Великий, не возвышаясь в этом случае над общим культурным уровнем своей эпохи, вносил своеобразный с нашей точки зрения смысл. Мы не можем отрицать, что высшей целью своей политики как главы христианской империи Карл признавал вечное, небесное спасение и блаженство государя и подданных, за которых он отвечает перед Богом, вверившим их его попечению. Но в то же время нас поражает грубо реальная секуляризация тех мистических средств, которые находятся в распоряжении религиозной организации тогдашнего общества и ее руководителей и органов, применение их государственной властью в целях самого реального административного воздействия для разрешения самых реальных текущих задач государственного управления.

Если преступление являлось грехом, то и грех, по понятиям людей того времени, являлся преступлением, так как он может навлечь гнев Божий на все государство, грозящий ему самыми реальными бедствиями в виде голода, мора, нашествия иноплеменников и иных великих напастей. Борьба с «дурными нравами», борьба с грехом являлась в глазах Карла Великого и его современников совершенно реальной государственной задачей, входила в область настоящей реальной политики. Забота о религиозно-нравственном преуспеянии подданных являлась здесь настоящей государственной заботой. Самые прямые, самые реальные и осязательные интересы государственной и общественной безопасности налагали на императора эту обязанность неустанно заботиться о нравственно-религиозной жизни общества и постоянно бороться с его греховностью и для этого внимательно следить за всеми знамениями, за всеми проявлениями грозящего гнева Божьего и с помощью соответствующих мер вовремя предотвращать беду. В виде таких мер в распоряжении государственной власти находилась целая тщательно разработанная система молитв, постов, покаяний и увещаний. В глазах Карла и его современников это были самые действительные, самые реальные средства борьбы с наступающими или уже наступившими бедствиями, и притом единственно верные и возможные. Веря в истинно магическую силу молитв и постов, если их применять с знанием и уменьем (а за государем христианского государства признавался особый «вещий» дар по знамениям угадывать волю Божью и указывать подходящие средства для каждого отдельного случая для предотвращения гнева Божьего или для его смягчения), и сам Карл, и его сотрудники ни на минуту не сомневались, что с помощью их они вели самую реальную экономическую и социальную политику. И распространение христианства, первая обязанность главы христианского мира, обращается в своеобразную меру внутренней политики. Обращение в христианство подданных язычников являлось настоятельной необходимостью для государя, на которого Богом возложена забота о благе его подданных: того требовала безопасность государства, которое могло подвергаться великим опасностям, пока кто-либо из его подданных коснел в язычестве, слуга дьявола, ненавистный Богу, постоянный источник Его гнева, и король не должен был останавливаться перед самыми жестокими мерами, чтобы сломить упорство обращаемых.

Таким образом, грубо материальное, элементарно языческое понимание религии лежало в корне этого смешения божеского и человеческого, которое так характерно для постановки государственной власти Карла Великого как римского императора и защитника церкви. Но для постановки этой власти характерно и то, что теперь государственная власть выдвигает на первый план заботы об интересах политического целого, «республики», об интересах общества, что интересы государства она не отожествляет с собственными материальными, хозяйственными интересами. Власть является для Карла Великого общественным служением, тогда как для Меровингов она являлась прежде всего источником обогащения и социальной силы ее носителя и его рода. Для Меровингов, как и для других варварских королей, государство, как мы знаем, являлось чем-то вроде хозяйственного предприятия, из которого они старались извлечь как можно больше материальных выгод. Государственные интересы в собственном смысле по существу им были чужды. Как далека от этого точка зрения Карла Великого с его неустанными заботами о благе государства, с его живым сознанием ответственности монарха перед Богом за вверенный ему высшей волею народ, как ни своеобразно с нашей точки зрения понимание им своих государственных задач.

Так широко ставя задачи управления, Карл Великий для разрешения их пользовался всеми теми административными органами и средствами, какие давала ему как государственная, так и церковная организация франкского королевства. Церковная организация в такой же мере, как и светская, должна была служить проводником всестороннего воздействия государственной власти на внешнюю и внутреннюю жизнь общества. При этом, мало доверяя представителям светской администрации, в частности графам, Карл Великий поручал епископам надзор над деятельностью этих последних; впрочем, и графам он поручал наблюдать за деятельностью епископов. Для более быстрого и решительного воздействия на жизнь своих подданных Карл дал очень широкую постановку учреждению, которое существовало уже и при Меровингах, но едва ли играло сколько-нибудь значительную роль. Мы разумеем «государевых посланцев».

Уже Меровинги посылали иногда внутрь страны специальных комиссаров с теми или иными поручениями административного или судебного характера. Эти королевские посланцы, missi dominid (таких королевских посланцев мы встречаем и в других варварских королевствах; вспомним, например, остготских сайонов), становятся в руках Карла Великого могущественным орудием для проведения по всем частям империи политики центра. Карл наделял своих посланцев чрезвычайными полномочиями и поручал им контролировать и восполнять деятельность обычных областных администраторов, светских и церковных. Назначал он их из высших сановников государства. Вся империя разделялась на целый ряд округов, т.н. missatica, иначе legationes, и в каждый из них ежегодно император отправлял по два missi, обыкновенно одного светского сановника (графа, королевского вассала) и одного духовного (архиепископа, епископа или аббата) с обстоятельной устной или письменной инструкцией императора. Кроме таких, так сказать, обычных missi, посылавшихся на год в определенные округа, император отправлял в разные концы государства чрезвычайных посланцев с теми или иными специальными поручениями.

Для управления окраинами государства, соседними с враждебными племенами, на соответствующих границах были организованы Карлом Великим т.н. марки (marca, limes), округа, во главе которых были поставлены графы, наделенные чрезвычайными полномочиями, т.н. маркграфы (по-латыни praefectus или custor limitis, praefectus или custor marcae, comes marcae, marchio, marchisus, иногда dux). Таких округов при Карле Великом было устроено шесть: Испанская марка, Бретонская, Фриульская, Паннонская или Баварская, Датская и Сербская.

Два раза в год, как это было и при Меровингах, император созывал собрания светских и духовных магнатов королевства для обсуждения и совместного с ними решения важнейших дел государства, одно осенью, другое весною. Весеннее собрание было еще Пипином Коротким перенесено с марта на май, так как на май был перенесен им и связанный с собранием военный смотр, который, с введением, под влиянием войн с арабами, конного строя, было удобнее производить не раньше мая, когда уже вырастала необходимая для корма лошадей трава. Поэтому весеннее собрание получило название Майского поля (campus Madius, Maifeld), хотя Карл Великий нередко собирал его в июне, июле и даже в августе. Эти весенние собрания были очень многочисленны, так как на них присутствовали все светские и духовные магнаты королевства, и служили для обсуждения и решения дел текущего года. Однако только самые значительные из магнатов приглашались для обсуждения предлагаемых проектов и принятия их, и это обсуждение они производили иногда в течение нескольких дней, тщательно разбирая параграф за параграфом, на открытом воздухе или, в случае дурной погоды, в закрытых помещениях. Толпа менее значительных лиц находилась по соседству с ними. В их рядах появлялся по временам Карл Великий, запросто беседовал с ними, расспрашивая каждого о том, что делается в той местности, из которой он явился, и таким образом получал конкретное представление о положении народа, о его нуждах и потребностях. Тут же он принимал от них принесенные ими ему по старинному обычаю подарки.

Одобренные и принятые проекты законов оповещались перед всеми собравшимися на Майское поле, чтобы получить на них их согласие, и становились законами. Так как эти законы состояли из ряда параграфов, капитулов (capitula), то при Каролингах они получили название капитуляриев (capitularia). Если это были законодательные акты, вносившие дополнения и поправки в действовавшее народное право (Volksrecht) тех или иных племен, входивших в состав франкской державы, то они в особенности нуждались в одобрении собравшихся, так как сам король не имел права изменять и дополнять народное право, составлявшее закон в собственном, строгом смысле слова, то, что обозначалось словом lex, закон, который строго отличали от королевского указа, создававшего лишь королевское право (Konigsrecht), от капитулярия в собственном смысле, и такие одобренные собравшимся «народом» (populus) капитулярии назывались capitula legibus addenda. Капитулярии, не имевшие в виду дополнять или видоизменять народное право и представлявшие собою распоряжения короля, касавшиеся самых различных сторон государственной и общественной жизни, на какие только направлялось внимание короля и его правительства, не нуждались, строго говоря, в одобрении со стороны собиравшихся на Майское поле магнатов и их вассалов, но и их обыкновенно представляли на их одобрение или, по крайней мере, оповещали их здесь. Такие капитулярии носили название capitula per se scribenda. К ним близко примыкает третья разновидность капитуляриев, capitula missorum, представлявшия собою письменные, часто очень пространные, инструкции, которые король давал своим посланцам missi, когда они отправлялись в свои округа. И эти капитулярии возникали нередко в связи с собраниями магнатов.

Весенние собрания являлись и законодательными собраниями, и великим правительственным и военным советом, и судебным собранием, высшим судебным трибуналом, судившим и присуждавшим к смерти особенно важных государственных преступников, и, наконец, церковным собором, синодом, обсуждавшим и решавшим вопросы церковной жизни и религиозно-нравственного благополучия общества, входившие, как мы уже знаем, в область внутренней политики каролингской монархии. Сообразно с таким разнообразием предметов занятий весенних собраний различны и термины, которыми источники обозначают эти собрания (placitum generale, conventus generalis, synodus, concilium и т.п.).

Осеннее собрание было менее многолюдно и торжественно. Оно являлось собственно правительственным советом, куда король приглашал лишь самых видных и самых доверенных советников для обсуждения и решения неотложных дел и для выработки, под покровом тайны, проектов, которые поступали затем на обсуждение и утверждение весеннего собрания следующего года.

И организация военного дела в каролингской монархии представляла собою дальнейшее развитие порядков, складывавшихся при Меровингах. Уже тогда военная повинность становилась все более и более тяжелой для массы, и государственной власти уже и тогда приходилось считаться с этим фактом и привлекать к отправлению этой натуральной государственной повинности лишь тех, кто мог ее нести, имея достаточное для этого количество земли или соответствующее движимое имущество. И Карл Великий, как об этом свидетельствуют его капитулярии, требовал военной службы лишь от более состоятельных людей, а менее состоятельных организовывал в группы, из которых каждая должна была за свой счет снарядить в поход одного из своей среды, заставляя их для этого уплачивать соответствующее пособие (adiutorium, coniectus). Раз навсегда определенной и неизменной нормы земельного или движимого имущества, обязывающего к личной военной повинности, не было при этом установлено. В 807 г. такой нормой было 5, 4 и 3 манса земли или движимость в 600 солидов; в 808 г. — 4 манса, как собственной земли, так и взятой свободным человеком у своего сеньора в виде бенефиция. Определять для каждого похода, кому идти на войну из каждой группы недостаточно обеспеченных людей, а кому давать для его содержания пособие, было возложено на графов, которые могли даже ставить на средства групп и своих собственных зависимых людей.

С VIII в. во франкском войске начинает получать преобладание конный строй над пешим, что, несомненно, находится в связи с нападениями арабов. Карлу Мартеллу пришлось сразу создавать для отпора арабам конные контингенты, и для этого он прибег к решительной мере. Мы разумеем произведенный им захват земельных богатств франкской церкви, которые он передал франкским магнатам с тем, чтобы они со своей стороны роздали их в виде бенефициев в обеспечение конной службы возможно большего числа людей. Захвату подверглись главным образом земельные владения церкви в Нейстрии, где церковь давно уже была чрезвычайно богата (к началу VIII в. целая треть земельной площади Галлии была в руках церкви), и где, к тому же, прежде всего приходилось организовать военные силы против арабов. Карл Мартелл, по-видимому, совершенно игнорировал юридическую сторону дела, просто сажая на епископские кафедры и на места аббатов своих военных слуг или сговорчивых клириков, и те по его требованию и указанию и раздавали церковные земли для военных надобностей. Уже преемникам Карла Мартелла, Пи-пину Короткому и Карломану, а затем Карлу Великому пришлось вводить в рамки права и закона совершенный им в пылу военной тревоги переворот. Часть церковных земель была возвращена, остальные земли были оставлены в руках получивших их королевских бенефициариев (для раздачи в виде военных бенефициев Пипином были произведены даже новые захваты церковных земель), но право собственности на них было признано принадлежащим церкви, в отношении к которой эти королевские бенефициарии являлись прекаристами, держателями на прекарном праве, а их полученные из рук короля в виде бенефициев церковные поместья — прекариями, с которых они должны были, с Карла Великого, платить церкви чинш в виде двойной десятины (decima et попа) и помогать при реставрировании церковных зданий. В результате произведенной Карлом Мартеллом и Пипином Коротким секуляризации церковных земель явилась целая масса т.н. прекарий по высочайшему повелению (precariae verbo regis, precariae verbo dominico).

Этот вид прекарий не был совершенной новостью. Уже давно существовали они во франкском обществе, эти precariae verbo potentum, давая возможность королям, майордомам и другим духовным и светским магнатам вознаграждать услуги своих людей из церковных земель, которые по их требованию выдавала этим выслужившимся перед ними людям на прекарном праве та или иная церковная корпорация. У Карла Мартелла и у его преемников были, таким образом, прецеденты, что, однако, не отнимает у шага, сделанного Карлом Мартеллом, характера настоящего насильственного переворота, сразу, одним ударом переместившего огромную массу церковных владений в другие руки. Розданные военным людям церковные поместья были розданы им верховной властью в виде бенефициев, т. е. как вознаграждение за военную службу, которую они должны были в качестве конных воинов (caballarii) нести государству, и как обеспечение этой службы. В отношении к королю, выдавшему им их, эти поместья являлись, таким образом, бенефициями; в отношении же к церкви, у которой они были для этого взяты, поместья эти в руках королевских бенефициариев являлись прекариями, держаниями, за которые они должны были нести церкви определенные платежи и получение которых сопровождалось выдачей грамоты со стороны церковных властей. В отличие от обычных прекарий, эти precariae verbo regis без воли короля не могли быть взяты церковью обратно, так как они ведь были в то же время и королевскими бенефициями, с помощью которых удовлетворялась настоятельная государственная потребность, и в случае смерти прекариста-бенефициария земля не возвращалась церкви, а передавалась ею новому королевскому бенефициарию.

Секуляризация церковных земель сразу сильно увеличила контингент королевских вассалов. Но государственная власть не ограничивается усилением непосредственно находящихся в ее распоряжении военных контингентов. Она принимает, кроме того, ряд мер к тому, чтобы увеличить военные силы государства и иным способом, чтобы сделать как можно более пригодными для военных надобностей государства все более увеличивавшиеся, с ростом земельного магнатства и с развитием во франкском обществе коммендации, ресурсы частной власти, заставить как можно более интенсивно служить военным интересам государства находившиеся в непосредственном распоряжении этой последней и все более и более умножавшиеся социальные элементы и земельные богатства, и для этого направляет все свои усилия к тому, чтобы сообщить отношениям, характерным для частной власти, возможно большую юридическую определенность и, в частности, поставить на возможно более определенную юридическую почву частный вассалитет и нормировать его отношения к государству и к его военным потребностям. Мы уже видели, что шаги в этом направлении делались еще в меровингскую эпоху, что уже тогда частные вассалы, вассалы духовных и светских магнатов, по требованию короля, должны были являться в поход вместе со своими сеньорами. Теперь королевская власть издает целый ряд узаконений, имевших целью связать сеньора и вассала более тесными, возможно более неразрывными узами, и, возложив на сеньора ответственность за военную годность своего военного слуги и за неукоснительное отбывание им военной государственной повинности, превратить и многочисленные контингенты частных вассалов в военно-служилое сословие государства.

Вассал есть слуга, как несвободный, так и свободный, и служба его не ограничивается рамками какой-нибудь определенной специальности, хотя во дворе крупного магната, располагавшего целыми кадрами слуг, возможна была и некоторая дифференциация среди них; в частности, из общей массы слуг могла выделиться группа военных слуг, составлявших военную свиту магната и его военный отряд; но и эти военные слуги вовсе не были освобождены от разных других служб во дворе магната и в его хозяйстве. Войны и смуты меровингской эпохи, несомненно, выдвинули на видное место военных слуг магнатов, так деятельно участвовавших в этих кровавых распрях; да и помимо внутренних междоусобий, общественная безопасность так мало была обеспечена во франкском обществе, что не иметь хорошо выученного военному делу и хорошо вооруженного отряда военных слуг для тех, кто мог его иметь, было бы просто немыслимо. И число военных вассалов все растет.

Свободный человек, становясь вассалом другого, коммендировался ему, вступал под его частную впасть и защиту, становился человеком, homo, своего сеньора со всеми вытекающими из этого положения последствиями, как частноправового, так и публично-правового характера. Таким образом, всякий свободный вассал был homo, но вовсе не всякий homo был вассалом своего сеньора. Под частной властью сеньора могли находиться в результате коммендации или иммунитета большие группы земледельческого населения, целые группы деревень, а то и целые округа, в которых он заменял собою и своими агентами представителей королевской администрации. Все это были его homines, и они несли ему всякие повинности, и только некоторые из них могли быть еще и его вассалами. А между тем в научной литературе очень редко проводится вполне ясное различие между homines и вассалами, и эти два термина в огромном большинстве случаев употребляются как синонимы в ложной уверенности, что если всякий вассал есть homo своего сеньора, то и всякий его homo есть его вассал.

Вознаграждением за службу вассала было содержание, которое он получал, если жил во дворе своего сеньора. Но нередко бывало, что вассал получал в виде вознаграждения за свою службу земельный участок, которым он и владел, пока оставался на службе у своего сеньора, и этот участок носил название бенефиции (beneficium) безотносительно к тому, служил ли он вознаграждением за хозяйственную службу, которую вассал нес в качестве министериала, заведующего какой-либо отраслью сеньориального хозяйства, или же за службу военную, которую нес вассал в качестве военного слуги своего сеньора. Никакой органической связи между бенефицием и вассалом не существует; если же между ними и возникает связь, то она является продуктом истории, и становится она все более и более частым фактом по мере того, как частный вассалитет все более и более становится одним из фундаментов военной организации государства, построенной на земельной основе.

Желая поставить эту военную организацию на высоту широких и сложных потребностей мировой державы, Каролинги и должны были создать из частных вассалов военно-служилое сословие своего государства. Вассалы все более и более становятся военным классом. К ним все более и более переходит военная повинность, лежащая на земельных владениях, сосредоточившихся в руках духовных и светских магнатов. Они, военные слуги магната, а не крестьянская масса, живущая под его частной властью и уже утратившая и материальную возможность нести государственную военную повинность, становившуюся все более и более тяжелой, и привычку к военному делу, более всего были годны к тому, чтобы отбывать под ответственностью своих сеньоров лежащую на подвластных сеньорам территориях военную повинность. Ведь теперь сеньор отвечает за лежащую на его земле и на земле подвластного ему крестьянского населения военную повинность сообразно тому количеству военных земельных единиц, из которого состоит вся эта земельная территория, и кому же ему поручить несение этой лежащей на этой территории повинности, как не своим военным слугам, привычным к военному делу; стоит только обеспечить их необходимыми для этого военными наделами, военными бенефициями, т.е. предоставить им право получать в свою пользу все те получения, которые до сих пор поступали ему самому с тех или иных его собственных земель и с подвластного ему крестьянского населения, обязанного и собирать по группам средства для содержания отправлявшегося в поход от каждой группы воина, и которые были бы достаточны, чтобы вполне обеспечивать этим военным слугам средства, необходимые для исполнения ими их нелегких теперь уже профессиональных обязанностей; а если таких военных слуг у него было недостаточно, то увеличить их число соответственно цифре причитавшихся с его владений военных контингентов.

Раз военная повинность все более и более переносилась с массы на профессиональных воинов, на военных слуг духовных и светских сеньоров, то в интересах государства было закрепить за магнатами, отвечавшими за военную повинность своих территорий, их военных слуг, становившихся в то же время и военными слугами государства, в той или иной мере прикрепить их к их сеньорам. Вассалу предписывается всюду следовать за сеньором, не останавливаясь даже перед необходимостью покинуть родину и семью. Вассал не имеет права покинуть своего сеньора без его разрешения. Только тогда имеет право вассал оставить своего сеньора, если этот последний сделает покушение на его жизнь, или кинется на него с палкой, или захочет обесчестить его жену или дочь, или лишить его наследственного имущества, или обратить его в рабство, или бросится на него с мечом, или откажет ему в защите (si senior vassalli sui defensionem facere potest postquam ipse manus suas in eius commendaverit et non fecent)*. Если сеньор ничего этого не делает, то только смерть его дает вассалу право коммендироваться другому сеньору.

______________________

* Capitulana Regum Francorum Vol. I. P. 203

______________________

Мы не будем останавливаться на лежащей на сеньоре ответственности за поведение своих вассалов, как и всех других своих людей. Укажем лишь на ответственность сеньора за поведение своих вассалов во время похода, куда они отправлялись под его командой (qui in suo obsequio in tali itinere pergunt)*. К нему же непосредч ственно обращается правительство с требованием выступать в поход со своими вассалами, а не к графу, который получает приказ собирать и вести на войну лишь тех из своих pagenses (жителей своего округа), которые отправляются на врага на средства со своих собственных земель, perse, как тогда выражались, а не в качестве вассалов-бенефициариев. На сеньора была возложена государством и обязанность обучать военному делу своих вассалов и заботиться о том, чтобы они были надлежащим образом вооружены и имели боевого коня, как и другие caballarii. Если вассалы, как свободные, так и несвободные, жили во дворе сеньора, то он сам снабжал их и конем, и вооружением; если же они имели полученные от сеньора и обеспечивавшие их бенефиции и, следовательно, жили на выданных им в виде бенефиция земельных владениях, были, как тогда выражались, vassalli casati, то сеньор отвечал перед государством за то, что они выступят с ним в поход в полной мере конны и оружны.

______________________

* Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 368.

______________________

Возложив на сеньоров такие серьезные обязанности перед государством, превратив их в чрезвычайно важный орган государственной военной организации, Каролинги рядом мероприятий стремились поставить в более тесную и непосредственную связь с потребностями государства и другие стороны их частной власти. Не говоря уже о дальнейшем развитии их полицейских полномочий в отношении к зависимому от них населению, с помощью которых они должны были обеспечивать общественный порядок и общественную безопасность, а также принуждать подвластное им население к несению натуральных государственных повинностей (содержание в исправности дорог, мостов и укреплений и т.п.), и судебные функции сеньоров, переданные им иммунитетными грамотами, получили теперь еще более ясно выраженное государственное значение. Иммунистам постоянно указывается на то, что они должны добросовестно исполнять свои обязанности — собирать население иммунитетного округа на судебные собрания округа, на privatae audientiae, как выражаются источники, противопоставляя эти privatae audientiae сотенным собраниям (mallobergus), созывать которые лежит на обязанности графа, как iudex publicus, и председательствовать на них лично или поручая это своим должностным лицам (iudices privati), своим фохтам (advocatus). В случае нерадивого отношения иммуниста к делу правосудия ему грозят разные принудительные меры со стороны государственной власти; например, в его владения приезжает королевский missus (чрезвычайный посланец) с соответствующей своему высокому рангу свитой и живет здесь за счет иммуниста до тех пор, пока этот последний не примется, наконец, за исполнение своих судебных обязанностей.

Иммунитетный округ должен служить делу правосудия так же, как и сотенные округа; он должен являться таким же, как и эти последние, органом государственной юстиции. Сообразно с этим упорядочивается компетенция судебных собраний иммунитетного округа (privatae audientiae), и они становятся судебной инстанцией, которой нельзя обходить посторонним иммунитетному округу людям, когда они ведут тяжбу с homines и с вассалами иммунитетного владельца. Не удивительно, что должностное лицо иммунитета, ведающее судебное дело на территории иммунитета, фохт (advocatus), назначается на свою должность при участии графа. «В заместители сеньоров, в их уполномоченные, в фохты следует выбирать добрых, правдивых и добросердечных людей при участии графа и народа», читаем мы в одном из капитуляриев Карла Великого*; а в капитулярии его сына Пипина находим один такой пункт: «Мы желаем, чтобы в фохты в присутствии графа избирались люди, не пользующиеся дурной славой, но такие, каких выбирать велит закон»**. Впоследствии, может быть уже к концу IX в., фохты даже получали для осуществления своих судебных функций, все расширявшихся, королевский банн.

______________________

* Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 210: Ut vicedomini, prepositi, advocati boni et veraces et mansueti cum comite et populo eligentur.
** Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 278: Volumus ut advocati in presentia comitis eligantur, non habentes malam famam, sed tales eligantur quales lex iubet eligere.

______________________

Государственная власть Каролингов стремилась подчинить непосредственно себе, сделать непосредственно своими органами и народные судебные учреждения. Мы разумеем произведенную Карлом Великим реорганизацию судебных собраний франкского народа. Состояла эта судебная реформа в том, что всеобщая судебная повинность свободных была ограничена тремя placita generalia, тремя судебными собраниями каждой сотни, куда должны были являться все свободные каждой данной сотни; на остальные же сотенные собрания должны были являться лишь председатель (граф или сотник) стороны и свидетели и коллегия бывших рахимбургов, теперь превратившихся в т.н. скабинов (scabini, по-немецки Schaffen).

Вот эти-то скабины и являются живым свидетельством того, что Карл Великий стремился расширить судебную компетенцию государственной власти за счет народного суда. Если ограничение общей повинности свободной массы, поскольку эта последняя еще не вошла в состав населения иммунитетных округов, тремя placita generalia были продиктовано Карлу Великому желанием облегчить тяжелое бремя судебной повинности, становившееся все более и более непосильных для массы, то превращение рахимбургов в скабинов, несомненно было вызвано сейчас указанной тенденцией королевской власти. Их группы, фактически выделявшейся из всей массы присутствовавший на судебном собрании свободных и бравшей на себя более активное участие в судебном действии, группы, фактически, может быть, уже в значительной мере кристаллизовавшейся и состоявшей из самой значительных в социальном смысле людей (boni homines), рахимбурги превращаются в должностных лиц. Скабины занимают должность) несут службу (ministerium) и ставятся в ряд с другими должностные ми лицами, королевскими и иммунитетными чиновниками. «Пусть графы, фохты, уполномоченные сеньоров, сотники, скабины назначаются для отправления своих должностей из лучших людей, каких только можно найти, и богобоязненных», — говорит Карл Великий в своем ахенском капитулярии (от 809 г.)*.

______________________

* Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 203: Ut iudices, advocati, praepositi, centenarii, scabini, quales meliores inveniri possunt et Deum timentes, constituantur ad sua ministeria exercenda.

______________________

Должность скабина даже пожизненная. Скабинов назначали королевские missi, при содействии графа и народа, из meliores, которым, обыкновенно являлись, конечно, землевладельцы, и, вступая в должность, скабины приносили клятву, что будут судить справедливо. За неудовлетворительное исполнение ими своих обязанностей королевские missi отрешали их от должности. В каждом графстве едва ли было более двенадцати скабинов (шеффенов), и каждый из них мог участвовать в любом сотенном судебном собрании данного графства. Скабины носили еще названия iudices, auditores, legum latores, legum magistri, legis doctores, а иногда по-старому назывались и рахимбургами.

Рассмотренные нами факты законодательной деятельности Каролингов, направленной к обеспечению в государстве внешнего и внутреннего мира путем усиления влияния государственной власти во всех сферах жизни и подчинения интересам государственного целого, все более и более замыкавшихся в узкие самодовлеющие миры интересов частновладельческих территорий и привлечения на службу государству материальных рессуров т.н. частной власти и общественных организаций, как они складывались в сфере влияния частной власти, с полной определенностью свидетельствуют о том, что каролингская монархия сделала очень крупный шаг вперед от той государственности, которую мы наблюдали, когда изучали государственной порядок и государственный смысл монархии меровингской, смешивавшей интересы государства, во главе которого стояли представители меровингской династии, с частноправовыми и частнохозяйственными интересами самой династии и ее представителей.

И действительно, каролингской монархии в несравненно более значительной мере, чем монархии меровингской, присущ настоящий государственный смысл, и она с неустанной энергией проводит публично-правовую точку зрения во все области государственной жизни, переводит, можно сказать, на язык публичного права все формы жизни, которые все более и более превращались в органы частных, по преимуществу хозяйственных интересов. Мы, несомненно, присутствуем при возрождении на западе Европы в очень широком масштабе настоящей государственности в самом публично-правовом смысле этого слова, какой здесь давно уже не знали, с тех пор как стали достоянием истории лучшие времена Римской империи. Мы не можем совершенно отрицать загробного влияния римской монархии названной эпохи на пробуждение широкого государственного смысла в политических руководителях западноевропейского общества VIII и XI вв., зная характер и происхождение тех государственных идей, которыми они сами руководились в своей государственной деятельности. Но не следует слишком настаивать на этом влиянии и ослаблять значение тех реальных государственных задач, какие повелительно ставила сама жизнь, как она складывалась в то время на западе Европы и, в частности, во франкской державе, которой приходилось напрягать все свои силы, чтобы отстоять себя от натиска напиравших чуть ли не со всех сторон на ее чрезвычайно растянувшиеся границы врагов, всех этих арабов, фризов, саксов, аваров, сорабов. Приходилось поставить на службу государству все, что можно было поставить в тогдашней хозяйственной, социальной и политической обстановке. Приходилось очень считаться с этой обстановкой и лишь приспособлять ее к настоятельнейшим интересам государственного целого.

Римская по названию и отчасти по идеологии правящих кругов, империя Карла Великого являлась широкой политической организацией уже по существу феодального общества, уже распавшегося в очень большой мере на уже достаточно замкнутые круги узких интересов. И она стремилась по возможности ослабить эту замкнутость, заставить эти круги служить общегосударственным интересам, ввести их организации в систему государственных учреждений, но не посягая при этом на самое их существование, а отправляясь oт них в своих реформаторских попытках как от форм общественной действительности. В этом смысле можно признать справедливым слова Фюстель де Куланжа, что каролингская империя представляла собою централизованный феодализм (la feodalite centralisee)*:

______________________

* Fustel de Coulange N.D. Histoire des institutions politiques de I'ancienne France. T. VI. P. 614.

______________________

Нельзя только согласиться с ним, что феодальные учреждения Карла Великого существовали лишь в жизненной практике и в нравах франкского общества, но только при нем вошли в сферу права, былн признаны и освящены монархической властью, стали нормальными Я законом признанными учреждениями (des institutions regulieres et legales)*. Уже и при Меровингах они в той или иной мере призваны были служить потребностям государства и прежде всего потребности в обеспечении внутреннего и внешнего мира. Но только на них лежала тогда печать той государственности, которая их уже тогда легализовала, той варварской государственности, которая слишком легко подменяла государственные интересы частными интересами носителя государственной власти. Поэтому и на них немедленно же сказался этот первородный грех варварской государственности, и получившие от верховной власти свои публично-правовые полномочия представители т.н. частной власти и частной силы стали трактовать эти свои полномочия совершенно в таком же частноправовом и частнохозяйственном духе, в каком трактовал свое политическое верховенство, от которого эти полномочия были отщеплены, и сам король. Каролингская монархия оживила публично-правовой смысл и самой верховной власти, и тех полномочий, которыми эта власть когда-то наделила и продолжала наделять представителей т.н. частной власти.

______________________

* Ibid., P. 604.

______________________

Является вопрос: насколько прочен был организованный Каролингами государственный порядок? В какой мере удалось им заставить служить интересам государства союзы частной власти и частного подчинения, которые они стремились совсем ввести в систему государственных учреждений?

Современные свидетельства дают весьма красноречивый ответ на эти вопросы. В частности, капитулярии Карла Великого и его преемников дают нам массу указаний на то, что, стремясь поставить на службу государству все частные силы франкского общества и давая им более приспособленную к этой цели организацию, каролингское правительство не могло сообщить им, при всем своем желании и старании, настоящего государственного сознания, что и произведенное им расширение судебной компетенции иммунистов, и развитие вассалитета служило лишь усилению частной силы и могущества духовных и светских магнатов, давало им в руки лишь новые средства расширять свои земельные богатства за счет людей более слабых*, тех «бедных» (pauperes), о которых так печется правительство, и не останавливаться для этого ни перед чем, а также умножать кадры подвластного им населения, мало заботясь о тех требованиях, с которыми обращалась к ним государственная власть, видевшая в них своих агентов и помощников.

______________________

* Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 138: De oppressione pauperum liberorum hominum, ut non h'ant a potentioribus per aliquod malum ingenium contra iustitiam oppressi, ita ut coacti res eorum vendant aut tradant. Ideo haec et supra et hie de liberis hominibus duximus, ne forte parentes contra iustitiam flant exhereditati et regale obsequium minuatur et ipsi heredes propter indigentiam mendici vel latrons seu malefactores efficiantur.

______________________

Духовные и светские магнаты не одним насилием увеличивают свое социальное могущество. Чем сильнее они становятся, тем все в большем и большем количестве добровольно идут под их власть все те, кому трудно приходится в этой атмосфере стихийной социальной борьбы, которую не в состоянии утишить государственная власть, а также и те, кто стремится, как это мы наблюдали и в подлинной Римской империи времен Диоклетиана и Константина, уйти от тяжести государственных повинностей sub umbra potentum (под сень сильных). Чтобы укрыться под защитою магнатов и могущественных церковных корпораций от военной повинности и других требований государства (non propter paupertatem sed ob vitandam reipublicae utilitatem, exercitu seu alia functione regali fugiendo), свободные люди (liberi homines) отдают им свои земли (fraudolenter ас ingeniose res suas ecclesiis delegant) и получают их обратно на прекарном праве. Уклоняются от государственной военной повинности и профессиональные воины, военные вассалы магнатов, стремясь проводить в жизнь ту точку зрения, что они тогда лишь обязаны идти в поход по требованию короля, когда в поход этот отправляются и их сеньоры, и сеньоры вполне разделяют эту точку зрения и кроме того, даже отправляясь в поход, стараются под тем или иным предлогом (будто бы для охраны своей семьи и дома и для разных хозяйственно-административных надобностей) оставить дома как можно больше своих военных слуг.

Но не одни представители частной силы и власти не желают исполнять возложенные на них государственной властью обязанности. Не в меньшей мере повинны в этом и сами непосредственные слуги короля, представители областной администрации, графы, сотники и другие. И они смотрят на свое должностное положение как на средство, помогающее им удовлетворять свои частные интересы как сильных в частном смысле людей и не останавливаются ни перед какими насилиями над вверенным их заботам населением. Они, как и епископы, и аббаты, и их фохты, отнимают у бедных их собственность*. Если кто не захочет отдать им свою собственность, то против такого бедного они возбуждают судебные процессы, чтобы он подвергся осуждению, слишком часто требуют от него исполнения военной повинности, пока он не будет вынужден волей-неволей передать или продать им свою собственность, а те, кто уже передали им ее, спокойно остаются дома**. Они заставляют свободных людей нести приличествующую рабам барщину, являться к ним на полевые работы*** и угнетают их всякими поборами и постоями****.

______________________

* Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 223: Quod pauperes se reclamant expoliatos esse de eorum proprietate; et hoc aequaliter clamant super episcopos et abbates et eorum advocates et super comites et eorum centenaries.
** Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 224: Dicunt etiam, quod quicunque proprium suum episcopo, abbati vel comiti aut iudici vel centenano dare noluerit, occasiones quaerunt super ilium pauperem, quomodo eum condempnare possint et ilium semper in hostem faciant ire, usque dum pauper factus volens nolens suum proprium tradat aut vendat; alii vero qui traditum habent absque ullius mquietudine domi resideant.
*** Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 301. Placuit nobia, ut illos liberos homines comites nostri ad eorum opus servile non obpremant; et quicumque hoc fecerit, secundum quod iudicatum habemus emendet. Capitularia Regum Francorum. Vol. I. P. 192. Ut liberi homines nullum obsequium comitibus faciant nee vicariis neque in messe neque in aratura aut vinea...
**** Capitularia Regum Francorum. Vol. I P. 239

______________________

Каролингская монархия, как видим, предъявляла слишком высокие требования к своим агентам, и ей на каждом шагу приходилось убеждаться, что они далеко не стоят на высоте поставленной им задачи. И непосредственные помощники верховной власти, графы, центенары и другие представители областной администрации, и представители частной силы и власти, снабженные ею административными и судебными полномочиями, далеки были от понимания государственного смысла возложенных на них обязанностей и не проявляли охоты их исполнять и лишь пользовались переданными им властью правами как очень важным дополнительным ресурсом в своем неутомимом и ни перед чем не останавливавшемся стремлении стать еще сильнее, стать еще могущественнее за счет подвластного им в том или ином смысле населения.

Если государственная власть стремилась сблизить иммунитетный округ и графство на почве общего служения государственным интересам в качестве административных округов большого политического целого, превращая иммунистов в таких же своих агентов, какими были и графы, то жизнь сближала их в совсем обратном смысле, все более и более превращала их в одинаково замкнутые для общегосударственной власти территории, предназначенные служить прежде всего партикулярным интересам тех, кто стоял во главе их, постепенно превращая население графства в таких же homines графа, какими являлось с самого начала в отношении к иммунисту население иммунитетного округа. Если еще оставалась какая-нибудь разница между графом и иммунистом, то она заключалась, в сущности, лишь в том, что связь графа с его округом еще не была наследственной. Но это был лишь вопрос времени, и уже к эпохе Карла Лысого и эта разница исчезла, и граф, как это мы видим из Кьерсийского капитулярия этого императора от 877 г.*, превратился в наследственного обладателя прав, соединенных с его должностью, и его связь с представителем верховной власти являлась не столько подчиненным отношением чиновника, должностного лица, к источнику своих должностных полномочий, сколько вассальной связью могущественного потентата, вступавшего в договор с королем как равный с равным и бравшего на себя ряд обязательств, которым соответствовали обязательства, взятые на себя в отношении к нему королем. Граф стал вассалом короля, а его графский округ стал его бенефицием, обеспечивавшим выполнение взятых им на себя обязанностей и прежде всего обязанности являться по требованию короля на войну во главе своих собственных вассалов. Граф окончательно превратился в военного вассала, в военного слугу короля, а административный округ, во главе которого он некогда был поставлен, окончательно превратился в его бенефиций. Частноправовые отношения окончательно восторжествовали и совершенно подавили публично-правовую сторону в положении графа в отношении к королю.

______________________

* Capitularia Regum Francorum. Vol. II. P. 291-299.

______________________

Не следует только думать, что это была слишком резкая перемена. Скорее это было возращение к прежнему, к тому, чем был граф в меровингской монархии, очень далекой от истинно государственного смысла и трактовавшей государственную власть в терминах частного права и хозяйства. И тогда граф являлся прежде всего частным слугою короля, обязанным блюсти во вверенном ему округе прежде всего фискальные интересы своего господина и вооруженной рукою обеспечивать подчинение ему эксплуатируемого им в частном смысле населения округа. Каролинги стремились превратить его в представителя настоящей государственной власти; но уже с VII в. (эдикт Хлотаря II), пустив прочные местные корни в своем округе (см. выше), к каролингской эпохе граф уже являлся крупной в социальном смысле местной силой, для которой военные, административные и судебные полномочия являлись лишь прочной опорой дальнейшего усиления. И в эпоху Меровингов, являясь больше частным слугою (vassus ad mimsterium) короля, понимавшим свою власть королевского слуги над населением вверенного ему административного округа как частное поручение, данное ему королем, его господином, преследовавшим при этом свои частные, прежде всего хозяйственные, фискальные интересы, граф не переставал им быть в сущности никогда и никогда не научился смотреть на свои права над населением своего округа иначе, как на источник обогащения и усиления своего частного могущества, т. е. ровно так же, как относились сами короли меровингской эпохи к своей собственной власти, которую они сами понимали, как мы видели, в терминах частного права и хозяйства. Превращение графа в этой обстановке в местного потентата лишь сделало более высоким и более независимым его положение как частного слуги, вассала короля, а его округ приравняло к обыкновенному иммунитету и бенефицию, все более и более замыкавшемуся для непосредственного воздействия центральной власти на живущее на его территории свободное население.

Было бы большим заблуждением думать — а это было общепринятым мнением до самого последнего времени, — что население это сплошь превратилось в крепостных носителя частной власти, и что на всем протяжении подвластной магнату-графу или магнату-иммунисту территории восторжествовал вотчинно-крепостной режим. Мы уже достаточно много говорили о том, что варварская государственность представляла собою наложенный на исконные формы общественного и политического строя германских обществ фискально-полицейский аппарат, который должен был служить прежде всего частным интересам короля, эксплуатируя в этих интересах эту исконную политическую и общественную организацию германцев и приспособляя ее в той или иной мере к этим частноправовым и частнохозяйственным интересам королевской власти, но по существу не разрушая ее основ, и что и передача королем в частные руки своих прав политического верховенства, которые он понимал как свое частное достояние, в отношении к той или иной части территории королевства не вносила в эти исконные формы общественного существования никаких существенных изменений. Население, например, по-прежнему собиралось на свои судебные собрания, характер которых не менялся от того, собирал ли их и председательствовал ими тунгин, сотник, граф или же фохт иммунитета. Не изменилась по существу и организация деревенской группы от того, что деревенская община попала под частную власть сеньора в результате коммендации, завершенной иммунитетным пожалованием со стороны короля, или в результате одного лишь иммунитетного пожалования, передавшего иммунисту принадлежавшие королю права политического верховенства в отношении жителей данной деревни и связанные с ними фискальные права, но не превращавшего ее свободных крестьян в крепостных сеньора, а самого сеньора в собственника их пахотной земли и их общинных угодий.

Мы уже имели случай (см выше) указывать на то, что образование крупных владений во франкском обществе не разрушало общинных распорядков деревни, которая к тому же представляла собою не только аграрный союз, но и основную ячейку общественной организации, удовлетворявшую все основные потребности общежития, отправлявшую, следовательно, в своих узких пределах судебные, полицейские, административные функции. Подчинение власти сеньора могло в той или иной мере нанести ущерб автономии деревенской общины, которая могла выражать свою по существу политическую зависимость от сеньора как представителя публичной власти (как понимал эту свою власть сам сеньор, это вопрос иной) в самых различных формах в зависимости от конкретных особенностей каждого отдельного случая: она давала сеньору разного рода платежи деньгами или натурой и даже оказывала ему своим трудом ряд чисто-хозяйственных услуг как своему патрону и носителю публичной власти, предлагала на его утверждение своих выборных должностных лиц, которых он иногда мог и сам назначать, испрашивала у него разрешение при выделении из альменды (общинные пастбища, луга и леса) пахотных участков и в разных иных случаях; но во всяком случае общинная организация деревенской группы оставалась в основе неизменной, несмотря даже на то, что так рельефно изображаемые каролингскими капитуляциями насилия сильных (potentes) немало свободных крестьян превратили в настоящих крепостных, иногда чуть не в рабов духовных и светских магнатов, а их земли — в частную собственность этих сеньоров.

Несомненно, эти насилия сильных в очень большой мере увеличили бывшими свободными людьми состав т. н. «фамилий» (familiae) сеньоров, т.е. живших в их поместьях их крепостных, лично зависимых от них людей (honge), которых основной контингент составляли их рабы и вольноотпущенники, жившие во дворе сеньора или посаженные на рабские или полусвободные гуфы (мансы) (man-si serviles, mansi hdiles) его собственной земли, и тем увеличили чисто-хозяйственные ресурсы сеньоров, что облегчало их дальнейшее увеличение и со своей стороны увеличило опасность, грозившую со стороны сеньоров общинной автономии. Но не следует забывать, что эти увеличившиеся в числе господские гуфы с сидевшими на них членами господской «фамилии» или свободными людьми, были разбросаны по целому ряду общин и, следовательно, лишь тянули к каким-нибудь хозяйственным центрам, а не представляли сплошных хозяйственных образований.

Поместье и община, таким образом, не совпадали, а существовали рядом, друг друга не покрывая. Поместье как территория барской эксплуатации и хозяйственной организации и община как аграрный союз и ячейка общественной организации существовали рядом и во многом соприкасались, находясь в сфере власти и влияния сеньора; но это совершенно различные организации со своими собственными совершенно различными задачами. Во второй из них сеньор есть представитель публичной власти и патрон, публично-правовая категория, сеньор в собственном смысле; в первой он — прежде всего, если не исключительно, помещик, собственник своей земли и организатор ее хозяйственной эксплуатации с помощью тех средств, которые дает ему его положение собственника своей земли и господина своих рабов и крепостных, но также и его положение сеньора в отношении к зависимой от него в силу коммендации и иммунитета общине, обязанной оказывать ему не только чисто фискальные, но и прямо-таки хозяйственные услуги, и в то же время заставляющей его как помещика подчиняться своим общинным хозяйственным распорядкам при хозяйственной эксплуатации своих рабских, полусвободных и свободных гуф, тоже ведь представлявших собою обыкновенно общинные участки, состоявшие из полос, разбросанных вперемежку с полосами общинников по всем полям общины.

Каролингская эпоха не превратила свободных крестьян-собственников франкской державы в бесправную крепостную массу, во всем подвластную воле сеньоров и вместе со своей землей всецело отданную их хозяйственной эксплуатации. Как ни тяжела была подчас зависимость, в какую попадала крестьянская община, но ее автономия не была разрушена, как ни тесны бывали поставленные ей сеньором рамки. Продолжая и под властью сеньоров сохранять формы своей исконной общественной организации, свободная крестьянская масса не стала и хозяйственным орудием сеньора, продолжала и под его властью жить своей собственной хозяйственной жизнью и лишь отдавала часть своих хозяйственных ресурсов в форме хозяйственного труда или его продуктов сеньору для того, чтобы он мог нести лежавшие на нем государственные натуральные повинности и мог вести свое собственное барское хозяйство, поскольку он вел его и не мог для его ведения ограничиться рабочими силами сидевших на его собственной земле лично зависимых от него или свободных людей.

Сравнительная ограниченность хозяйственного оборота в франкском обществе, скромные размеры местных рынков и сравнительно слабые связи с рынками иностранными ставили барское хозяйство сеньора в сравнительно узкие рамки и в связи с этим ставили сравнительно тесные пределы и осуществляемой им эксплуатации хозяйственных ресурсов зависимой от него в силу коммендации и иммунитета общины. Пределы эти закрепляло в той или иной мере и право, которое не могло бы дать юридической санкции притязаниям сеньора на свободное распоряжение пахотной землею и общинными угодьями общины, если бы это было и возможно экономически: ведь право сеньоров на хозяйственные услуги со стороны переданной под их власть государством экономически независимой и свободной крестьянской массы определялось их ролью как военно-служилого сословия, которое должно было содержаться на средства крестьянского сословия, на продукты крестьянского труда, прилагаемого как к собственной земле крестьянина, так и к земле его сеньора; ведь, строго говоря, только для чисто потребительных в этом, чисто политическом смысле надобностей сеньора должны были оказывать ему хозяйственные услуги члены лишь политически зависимой от сеньора сельской общины, оставаясь лично и хозяйственно от него независимыми. Интересы сеньора и интересы общины более или менее мирно уживались, пока перед сеньором не открылись новые хозяйственные перспективы, пока развитие менового, денежного хозяйства не создало широкий рынок для сельского хозяйства и не поставило, таким образом, барскому хозяйству сеньора более широкие коммерческие цели. Тогда барское хозяйство сеньора стало быстро перестраиваться на новый, более широкий денежнохозяйственный и народнохозяйственный лад, разрывая все до сих пор связывавшие его общинные путы и ломая все стоявшие перед ним как хозяйственные, так и правовые преграды и с тем вместе обрекая до тех пор мирно сосуществовавшие с его интересами законнейшие интересы общины на жертву новым, чисто хозяйственным интересам сеньора, уже никакой связи не имевшим с интересами общественного и государственного целого, которым он до тех пор служил в качестве представителя военного и правящего сословия государства. Но это — уже явления более позднего времени, выходящие за пределы Средних веков и их феодального строя и характеризующие процесс разложения средневекового общественного порядка*.

______________________

* Петрушевский Д.М Восстание Уота Тайлера Очерки из истории разложения феодального строя в Англии Изд 2-е М., 1914.

______________________

Варварское государство и генетически связанная с ним его разновидность, феодальное государство, характеризующиеся в равной мере одновременным существованием в западноевропейских обществах и механическим сочетанием двух политических порядков, исконного народоправства и единоличного властвования — в первом случае короля, а во втором сеньоров, получивших от короля принадлежавшие ему права политического верховенства и в этом смысле являвшихся в отношении к зависимому от них населению теми же варварскими королями, но только в меньшем масштабе, с резко выраженными частноправовыми и частнохозяйственными тенденциями, — не разрушали основ исконного государственного и общественного строя этих обществ, а лишь в сущности поверхностно приспособляли его к потребностям новой власти: в первом случае к интересам короля и его рода и близких к нему людей, во втором — к интересам получивших в той или иной мере от короля эту же власть духовных и светских магнатов, по существу должностных лиц короля (безразлично, настоящие ли они чиновники короля, или же иммунисты) в областном управлении, членов военного и правящего сословия государства. Общество продолжало жить в узких рамках местной жизни, находя здесь все, что необходимо было ему для удовлетворения основных потребностей общежития. Только разве война напоминала ему, что есть общие для целого ряда местных миров интересы. Не менее досадным было напоминание о каких-то иных, выходящих за узкие пределы деревни, сотни и графства требованиях, которые нужно было удовлетворять в виде всякого рода поборов и поставок (подвод и лошадей) для надобностей короля и его слуг. Но все это были неприятные случайности, бурно врывавшиеся в захолустную жизнь свободного франка меровингской поры, но не связанные органически с той жизнью, какой жил он сам и его commarcani и pagenses, в пределах деревни, сотни и графства вполне удовлетворявшие и свои хозяйственные потребности, и потребность в праве и порядке.

В частности, и хозяйственная жизнь франкского общества была раздроблена на целый ряд узких, если и не вполне замкнутых, хозяйственных миров и, следовательно, находилась в полной гармонии с общественным и политическим (в широком смысле) партикуляризмом, сейчас отмеченным. Широкое хозяйственное и культурное взаимодействие мало было знакомо тогдашнему франкскому обществу. В хозяйственном и культурном отношении франкское общество эпохи Меровингов еще в малой мере являлось единым широким целым, единым хозяйственным и культурным организмом, имеющим общие для него, для всей массы населяющих его территорию индивидуумов и их общественных организаций хозяйственные и культурные интересы и нуждающимся для обеспечения этих общих интересов в широкой государственной организации, которая являлась бы, таким образом, органической потребностью и в то же время и органическим продуктом уже единого в хозяйственном и в культурном отношении широкого общественного соединения.

Такая широкая политическая организация являлась бы органической частью широкого общественного целого и обладала бы той крепостью и прочностью, какой обладают сами хозяйственные и культурные связи, соединяющие широкий общественный организм. Такой, как мы видели, была Римская империя в первые века своего существования, когда она явилась широкой политической формой, в которой нуждались объединенные римским оружием в единый хозяйственный и культурный организм народы и племена, занимавшие берега Средиземного моря. Таковы современные государства. Но такой не была империя Карла Великого. Каролингская монархия не вывела жизнь франкского общества из узких форм хозяйственного и культурного существования и не ввела ее в широкое русло широкого хозяйственного и культурного взаимодействия, не превратила обширный конгломерат племен и народов, признававших власть франкского короля и римского императора, в единый хозяйственный и культурный организм. И она не могла быть прочной политической организацией западноевропейского общества и не могла заставить служить своим интересам узкие общественные и политические круги, на которые давным-давно распадалось франкское общество и которые являлись естественной и органически необходимой и потому единственно прочной формой его политической организации.

Мировая христианская монархия Каролингов не разрушила феодального порядка. Да она и не имела в виду его разрушать, даже укрепляла и расширяла его, лишь стремясь заставить его служить своим широким государственным интересам. Произведенная Каролингами и вызванная преимущественно внешними причинами попытка организовать и укрепить мировую империю на феодальном фундаменте должна была потерпеть неудачу. Слишком широкая политическая организация, в которую они хотели ввести жизнь западноевропейского мира, находилась в резком несоответствии с хозяйственными и культурными условиями и формами, в каких еще жили западноевропейские общества. В этом основная причина недолговечности каролингской монархии и полного торжества феодального партикуляризма. И каролингская государственность, подобно варварской государственности Меровингов, явилась в конце концов всего лишь внешним приспособлением интересов носителей власти — на этот раз власти, проникнутой настоящим государственным смыслом и искренним желанием служить общественному благу «республики», — к исконным узким формам общественного существования, которые она не могла и не имела в виду разрушать и которые вполне соответствовали хозяйственным и культурным условиям, продолжавшим в мало измененном виде существовать во франкском обществе; и эти узкие формы беспрепятственно могли еще долгое время оставаться основными формами общественного и политического существования Западной Европы, пока ход хозяйственной и социальной эволюции и общее развитие европейской культуры не преобразили постепенно хозяйственную и социальную структуру европейских обществ и не создали почвы и для их широкой и в то же время прочной политической организации*.

______________________

* Для более детального ознакомления со строем и с эволюцией франкского общества и государства назовем следующие книги: Waitz С. Deutsche Verfassungsgeschichte. 3 Aufl. Bd. I-II. Kiel, 1880-1882; 2 Aufl Bd. III-IV. Kiel, 1883-1885; Brunner H. Deutsche Rechtsgeschichte. 2 Aufl. Bd. I. Leipzig, 1906; 1 Aufl. Bd. II. Leipzig, 1892; Schroder R. Lehrbuch der deutschen Rechtsgeschichte. 5 Aufl. Leipzig, 1907; Sohm R. Der Process der Lex Salica. Weimar, 1867; Sohm R. Frankische Reichs und Gerichtsverfassung. Weimar, 1871 (есть и новое издание 1911); Roth P. Feudalitat und Unterthanverband. Weimar, 1863; Roth P. Geschichte des Beneficialwesens. Erlangen, 1850; Sybel H. von. Entstehung des deutschen Konig-thums. 2 Aufl. Frankfurt-am-Main, 1881; Waitz G. Abhandlungen zur deutschen Verfassungs und Rechtsgesichte / Hrsg. von K. Zeumer. Jena, 1896; Inama-Sternegg K. Th. von. Deutsche Wirtschaftsgeschichte. 2 Aufl. Leipzig, 1909; Caro G. Beitrage zur alteren deutschen Wirtschafts und Verfassungsgeschichte. Leipzig, 1905, Seehger G. Die soziale und politische Bedeutung der Grund-herrschaft im fruheren Mittelalter. Leipzig, 1903; Sediger G. Staat und Grundherr schaft in der alteren deutschen Geschichte. Leipzig, 1909; Dopsch A. Die Wirtschaftsentwicklung der Karolingerzeit vornehmlich in Deulschland Bd. I—IF. Koln—Graze, 1912—1913; Fustel de Coulanges N.D. Histoire des institutions politiques de I'ancienne France. T. I—VI. Paris, 1888—1892 (русский перевод: Фюстель де Куланж Н.Д. История общественных учреждений древней Франции / Пер. под ред. И.М. Гревса. Т. I-VI. СПб., 1901-1916); Viollet P. Histoire des institutions politiques et administratives de la France. Vol. I. Paris, 1890; Flach J. Les origines de I'ancienne France. Vol. I. Paris, 1886, Lavisse E. Histoire de France depuis les origines jusqu'a la revolution. Vol. II. Paris, 1903; Г реве И.М. Феодализм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. П/т. 70. СПб., 1902. С. 494-532; Егоров Д.Н. Этюды о Карле Великом // ЖМНП. 1902, октябрь—декабрь; 1903, январь—март; ВязигинА. С. Идеалы «Божьяго царства» и монархия Карла Великого. СПб., 1912; Брайс Д. Священная Римская империя / Пер. с англ. Д.М. Петрушевского. М., 189t; Терешкович В. Рост частной власти по капитуляриям франкских королей // ЖМНП. 1912, июнь—август; Удальцов А.Д. Свободная деревня в западной Нейстрии в эпоху Меровингов и Каролингов СПб., 1912; Книга для чтения по истории Средних веков / Под ред. П.Г Виноградова, М.Ф. Владимирского-Буданова. Вып. 1. Киев, 1906 (статьи: Икономов В. Капитулярия Карла Великого; Покровский М. Н. Восстановление Западной Римской империи; Шамонин Н. Карл Великий); Вып. 2. Киев, 1908 (статья: Виноградов П.Г. Подготовка феодализма).

______________________

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Нам остается подвести итоги.

И в Римской империи, и в сменивших ее «варварских» королевствах, основанных германцами на ее территории, мы интересовались прежде всего и главным образом процессами политической, социальной и хозяйственной эволюции и теми сменявшими одна другую формами, которые они вырабатывали. Изучая эти процессы и эти формы, как они развивались в Римской империи, мы имели полную возможность убедиться в непререкаемой истинности высказанного Т. Моммзеном взгляда, что «не варвары разрушили Римскую империю», что «она пришла в упадок от собственного внутреннего разложения»*, и для нас стал ясен и понятен и самый процесс этого внутреннего разложения империи. Нам нет надобности возвращаться к нему в данный момент: нам уже приходилось не один раз резюмировать результаты, полученные нами от его изучения. Нас интересуют здесь лишь некоторые его стороны. В частности, мы хотели бы привлечь внимание читателя к тем явлениям в жизни и строе умиравшей империи, которые дают нам основание говорить о феодализации Римской империи, о римском феодализме. Эти явления интересны и сами по себе, в своей индивидуальности и конкретности, а также и в связи с аналогичными явлениями, развивавшимися в жизни и в строе сменивших империю варварских королевств, и их более пристальное рассмотрение может способствовать выяснению существа феодализационного процесса и феодальных форм жизни.

______________________

* Моммзен Т. Римская история / Пер. с нем. В.Н. Неведомского Т. V. М., 1887. С. 568-569.

______________________

Когда говорят о феодализме (а иногда о «зачатках феодализма») в Римской империи, то обыкновенно имеют в виду некоторые черты поместного строя империи последних веков ее существования, тот вотчинный режим, который постепенно сложился на территориях магнатских владений и передал земельному магнату политическую в широком смысле власть над сидевшим на его земле крестьянским населением. Мы изучали этот режим и вызвавшие его к жизни причины и видели, что в разных частях империи он имел свою местную, так сказать, историю, и что в большинстве из них история эта началась задолго до того, как эти части вошли в состав римского государства, что те индивидуальные формы поместных отношений, которые явились в результате этих местных эволюции, не остались изолированными, но вошли в широкий оборот общеимперской эволюции, нередко в качестве готовых образцов для складывавшихся в иных условиях отношений. Видели мы также и то, что общеимперская государственная власть, вступив на путь государственной регламентации поместных отношений и реорганизации их в своих собственных, государственных интересах, лишь применяла к поместным отношениям ту общую систему мероприятий, которая стала руководящей приблизительно с конца III в. после Р. X и определяла всю внутреннюю политику государства, направленную к реорганизации общества в систему тяглых государственных сословий, обязанных своим трудом и своим имуществом служить прежде всего интересам государства. Прикрепление колонов к земле и к поместью крупных землевладельцев и подчинение их полицейской и административной власти этих последних являлось лишь одним из элементов общего закрепощения, которому постепенно подверглись и другие классы и профессиональные организации римского общества.

Мы внимательно изучали процесс этого общего закрепощения и тех индивидуальных формах, в каких он совершался для каждой из общественных групп, на какие распадалось римское общество, и видели, что никому государство не давало пощады в своих отчаянных усилиях отстоять себя в борьбе не на жизнь, а на смерть, которую ему пришлось вести с разлагавшими имперское единство тенденциями хозяйственного и общекультурного упадка. Когда-то вызванная к жизни потребностями широкого хозяйственного и общекультурного развития, начавшегося на берегах Средиземного моря среди народов и стран, объединенных римским оружием, римская монархия явилась новым словом для тогдашнего цивилизованного мира, создав для него широкий государственный порядок и систему права, отвечавшую потребностям широкого гражданского оборота. Но по мере расширения своих внешних задач, требовавших для своего разрешения все большего и большего напряжения всей культурной энергии общества и все большего и большего истощения его сил и траты накопленного веками культурного капитала, римская монархия явилась непосильным бременем для объединенных ею народов, и между ее организацией и ее задачами, с одной стороны, и культурными ресурсами римского общества, с другой, все резче и резче обнаруживалось явное несоответствие. Государство все более и более теряло под ногами ту широкую хозяйственную и общекультурную почву, которая некогда вызвала его к жизни. Империи пришлось реорганизовать свое государственное хозяйство применительно к изменившейся хозяйственной обстановке. Общество вместо денег начинает платить государству натурой — продуктами своего труда и самим трудом — и для этого постепенно реорганизуется по восточно-эллинистическим образцам в систему соподчиненных тяглых сословий государства, среди которых распределяются по принципу принуждения и закрепощения разные виды повинностей, необходимых для того, чтобы государство могло сохранять свою широкую и сложную организацию и разрешать свои сложные внешние и внутренние задачи. Мы знаем, что эта попытка превратить всю сложную некогда хозяйственную организацию римского общества в своего рода грандиозный ойкос, который бы служил прежде всего удовлетворению потребностей государства натурально-хозяйственным способом и для этого требовал бы принудительной работы всех производительных классов общества, превращая их в служебные органы государства, не спасла положения и явилась одним из очень важных факторов в процессе внутреннего разложения имперского единства и созданной империей государственной организации. В данный момент она интересует нас своей формальной, морфологической стороной, В истории Римской империи наступил момент, когда у государства не оказалось другого выхода, как реорганизовать общество в систему государственных сословий и распределить между ними повинности, необходимые для существования государства и для его более или менее удовлетворительного функционирования.

Подобный же момент наступил, как мы видели, и в истории «варварских» королевств, основанных германцами на территории империи и за ее пределами. И варварским королевствам пришлось пережить очень серьезный внутренний кризис, когда и для них оказалось невозможным прежними способами удовлетворять основные государственные потребности и нужно было искать новых путей И для них единственным выходом явилась реорганизация общества государством в систему соподчиненных государственных сословий, между которыми и пришлось распределить в форме сложной кооперации труд, необходимый для существования государственного целого и правильного его функционирования.

Прежде труд этот лежал на всех и каждом члене государственного союза, но процесс социальной дифференциации, с незапамятных времен развивавшийся в германских обществах и особенно быстрым и решительным темпом ставший развиваться с переходом германцев к жизни большими государствами, после того, как пережив длинный и бурный период миграций, они утвердились на римской территории, и между ними началась взаимная борьба, приведшая к объединению различных племен в большие политические целые королями-завоевателями. Сравнительная сложность государственных задач, которые приходилось разрешать большим варварским государствам, к тому же не оставшимся чуждыми римской цивилизации и культуре, еще более затруднила и для среднего гражданина; несение натуральных государственных повинностей (и в частности», военной повинности), которые к тому же — в частности, военная повинность — требовали уже технической, чтобы не сказать профессиональной, выучки, предполагающей достаточное материальное обеспечение и досуг благодаря хотя бы и неполной свободе от хозяйственного труда и его забот. Социальная дифференциации, расчленила население варварских королевств на экономические классы с характерной для них чисто экономической зависимостью малоземельного и безземельного от человека, богатого землей и капиталом в элементарной форме скота, рабов и всякого иного инвентаря, и в связи с процессом разложения родовых союзов, развивавшимся в них одновременно, делала положение слабого особенно тяжелым и беззащитным и заставляла его искать защиты у сильного и признать над собою его частную власть как своего патрона, или сеньора. Государству оставалось только приспособляться в деле удовлетворения своих основных потребностей к этим общественным группам и их соотношениям и со своей стороны приспособить их к своим потребностям и для этого сообщить отношениям патрона к его людям большую юридическую определенность и прочность, распространить этого рода отношения на возможно большее число людей и передать частным патронам ряд своих полномочий и прав в отношении к находившемуся под их частной властью населению и превратить их таким образом в свое военно-служилое сословие, в военное и правящее сословие государства, а политически, а в некоторых своих частях и экономически, и лично подвластную им массу, освободив от военной повинности, преобразовать в исключительно занятое хозяйственным трудом крестьянское государственное сословие, обязанное своим крестьянским трудом содержать военное и правящее сословие в тем обеспечивать ему отправление им своих обязанностей в отношении к государству.

Если в Римской империи необходимость реорганизовать общество в систему государственных сословий явилась у государства уже в эпоху начавшегося упадка, общекультурного, хозяйственного и политического, то в варварских королевствах необходимость эта говорит не об упрощении жизненных форм, к чему стало постепенно клониться римское общество, а о чем-то обратном, об усложнении жизненных форм и отношений. Здесь и сама эта необходимость являлась не переходом к более элементарным формам политического существования, как это было в Римской империи, а скорее приспособлением государственной организации к более сложным формам социальных отношений и к условиям постепенно повышавшей свой уровень культуры. Различие условий дало себя знать на индивидуальных формах, какие приняла система государственных сословий в Римской империи и в варварских королевствах. Римской империи приходилось отстаивать в отчаянной борьбе с падавшей культурой еще сложные формы и еще широкие задачи своей государственной организации и до крайних пределов напрягать уже убывавшую энергию тех социальных групп, на которые в результате веками тянувшегося хода своего развития расчленялось римское общество и которые государство заставило теперь служить прежде всего и главным образом своим государственным интересам. В результате государственные сословия Римской империи явились крепостными сословиями государства, и принцип закрепощения принял самые беспощадные формы.

Не то мы видим в варварских королевствах. Организация их была сравнительно с государственной организацией Римской империи очень элементарной, и потребности ее соответственно были так же несложны, и те требования, которые она могла предъявлять к обществу в интересах их удовлетворения, ни в какое сравнение не могут идти с тем всякую меру превышающим бременем, какое возложила на общество Римская империя, чтобы быть в состоянии справиться со своими сложными государственными задачами. Благодаря этому о государственном закрепощении в варварских государствах и речи быть не могло, так как в нем не было решительно никакой надобности. Отношения к государству и друг к другу, характерные для государственных сословий в варварских королевствах, очень далеки от крепостной неволи, возьмем ли мы военный и правящий класс или политически подвластное ему крестьянство.

До последнего времени в западноевропейской историографии был очень распространен взгляд, изображавший крестьянскую массу средневековой Европы чуть ли не сплошь крепостной, отданной государством в полную власть сеньорам и в полное их хозяйственное и нехозяйственное распоряжение. Более пристальное и более научное изучение вскрыло полную необоснованность этого взгляда и привело исследователей к убеждению, что феодализационный процесс, который мы в данный момент рассматриваем, для средневековой Европы представлял собою лишь сравнительно слабое приспособление общества к потребностям государства, что никакой радикальной ломки в сложившихся перед тем общественных формах и общественных отношениях он не производил и лишь заставлял их служить интересам государства. В частности, не разрушал он и характерной для общественного существования крестьянской массы формы, сельской общины как аграрного союза и как ячейки общественного в широком смысле существования и лишь политически подчинял ее сеньору, барский двор которого к тому же в качестве хозяйственной организации органически был связан с общиной и в смысле черезполосности барских участков с крестьянскими участками и связанной с этим необходимости подчиняться всем хозяйственным распорядкам общины, и в смысле зависимости барского хозяйства от натуральных повинностей членов общины и невозможности для него обходиться без этих повинностей, одной лишь барщиной лишь экономически и лично зависимых от сеньора людей, его крепостных дворовых и крепостных и свободных арендаторов его собственной земли. Хозяйственные услуги, оказываемые сеньору свободными и экономически независимыми членами лишь политически подвластной ему (в результате передачи ему в последнем счете из рук короля политической власти над нею) сельской общины, не делали их крепостными, оставляя их такими же лично свободными и экономически независимыми людьми, какими они были и до перехода их общины под власть сеньора. В частности, не утратили они и права собираться на сельский сход общины и решать здесь свои судебные споры, а также делать всякого рода постановления, обязательные для всей общины, и выбирать старосту и других должностных лиц общины, и то обстоятельство, что все эти общинные функции они отправляли под сеньориальным, так сказать, флагом, в такой же малой мере может быть признано серьезным аргументом против их свободы, как и натуральные повинности и натуральные и денежные платежи, в которых находила свое конкретное выражение их политическая зависимость от сеньора.

Средневековый феодализм являлся лишь поверхностной надстройкой над исконными формами общественного существования и в соответствии с сравнительно несложными потребностями средневекового государства лишь в сравнительно ограниченной мере заставлял жившие в их рамках общественные группы служить потребностям государства (нести государственное тягло), непосредственно служа ближайшей поставленной государством над каждой из них группе. Личная свобода, общественная и, в частности, хозяйственная автономия являются характерными чертами для огромной массы крестьянского сословия феодальной Европы и в особенности для той эпохи в истории ее, которая обыкновенно называется ранним Средневековьем и пределами которой мы ограничиваем наше изучение средневековых общественных и политических отношений в наших очерках. Возможны были и, конечно, были и нередки и в эту эпоху случаи неправомерного и насильственного превращения свободного человека в лично несвободного, крепостного, но они не характерны для создаваемого феодализмом в варварских государствах социального порядка, как не характерны для него и те лично несвободные люди, которые или жили во дворе сеньора, или сидели на его собственных участках. И их было немало. Для феодального режима характерна не личная и не экономическая зависимость человека или социальной группы от другого человека или от другой социальной группы, а исключительно зависимость между ними политическая, основанная на публичном праве, на том, что это лицо или эта группа может предъявлять требование того или иного подчинения и тех или иных хозяйственных и нехозяйственных услуг к данному лицу или данной группе, основывая свои притязания не на частном праве, а на праве публичном, переданном ему или ей в последнем счете главою государства в качестве его регалии, и какие бы конкретные формы эта политическая по своему юридическому существу власть и эта политическая зависимость между социальными группами ни принимала, это ни на одну йоту не может изменить ее публично-правового, чисто политического существа и превратить лишь политически зависимого от сеньора человека в его крепостного. Крепостничество феодальной эпохи в средневековой Европе есть явление, лишь совпадающее по времени с феодальной эпохой, по существу же оно явление нефеодальное и дофеодальное, представляя собою вид личной несвободы, являясь категорией частного права и ничего общего не имея с феодализмом и с феодальной зависимостью, категориями права публичного. Основная масса крестьянства феодальной

Европы есть государственное сословие, подчиненное государством сеньорам как военному и правящему сословию государства, наделенному государством политической властью над ним, но сохраняющее свою личную и экономическую свободу и независимость.

Но если в средневековой феодальной Европе «крепостной» есть лишь категория частного права, к феодальному социальному строю как таковому никакого отношения не имеющая, то в Римской империи, как мы видели, государственные сословия, созданные государством, с полным правом могут быть обозначены как крепостные. Здесь «крепостной» — категория публичного права. Здесь мы имеем дело с государственным крепостничеством. Здесь отношения между созданными государством сословиями и государственной властью приняли сразу же характер крепостных отношений. Здесь произошло самое прямое и откровенное закрепощение общественных групп в смысле прикрепления их к государственному тяглу, и после всего сказанного в непосредственно предшествующем изложении это резкое различие между социальными группами, созданными государством для своих надобностей с одной стороны в Римской империи, а с другой — в сменивших ее варварских королевствах, уже не требует дальнейших разъяснений.

Если для средневекового крестьянства как государственного сословия, подвластного военному и правящему сословию, характерным является личная свобода и экономическая независимость, то для римского колона кроме его положения государственного крепостного, над которым государство осуществляет свои права через посредство наделенного им публично-правовыми полномочиями посессора, характерно еще и то, что он сидит на земле этого посессора, что он является его арендатором, что он и экономически зависит от посессора. Здесь оказывается различие и в экономических условиях между империей и варварскими королевствами, в условиях, от которых приходилось отправляться в своей реорганизационной работе государству там и здесь. Рим III и IV вв. после Р. X. прожил уже долгую и сложную жизнь, и, в частности, его экономическая эволюция едва ли не сказала уже свое последнее слово, и его общественная структура слагалась из резко и отчетливо расчлененных экономических классов. Государству оставалось только принудительно привлечь эти классы на службу непосредственно себе, превратить их в свои тяглые государственные сословия. Неудивительно, что благодаря этому в Римской империи государственные сословия совпадают с экономическими классами и, в частности, крестьянское сословие, крепостные колоны, является в то же время и экономическим классом арендаторов и в лице посессоров имеет дело не только с стоящими над ним носителями административной и полицейской, а нередко и судебной власти, но и с землевладельцами, на земле которых оно сидит, от которых оно зависит и экономически. В варварских королевствах к моменту начавшегося в них процесса феодализации социальная дифференциация на экономической и, в частности, на аграрной почве сделала сравнительно еще слабые успехи, и земледельческая масса в общем еще долго сохраняла свою самостоятельную позицию землевладельцев собственников, которой долго не могла поколебать и принадлежавшая сеньорам некоторая, общая по своему характеру и публично-правовая по своей природе власть и над землею политически подвластных им сельских общин (то, что можно назвать Grundherrschaft в отличие от Grundeigentum, частной собственности на землю). Этим и объясняется указанный уже нами факт, что для средневекового крестьянина, в отличие от римского закрепощенного колона, характерным является политическая, публично-правовая, но отнюдь не экономическая зависимость от сеньора. Только часть средневекового крестьянства сидела на собственной земле сеньора в качестве его арендаторов и, следовательно, и экономически зависела от него, как от землевладельца, а не только политически, как от своего сеньора.

Но и римский посессор отличается не в малой мере от средневекового сеньора. Прикрепляя крестьянскую массу к государственному тяглу посредством прикрепления ее к земле крупных землевладельцев и подчиняя ее их административной и полицейской власти, империя, как и варварские королевства, имела при этом в виду едва ли не прежде всего интересы военной защиты государства; но в то время, как в варварских королевствах этим обеспечивалась военная повинность самих сеньоров и их военных слуг, их военных вассалов, империя обеспечивала таким путем непосредственно лишь свои фискальные интересы, лишь исправное поступление в казну поземельной и поголовной подати, лежавшей на земле и на земледельце, чтобы иметь возможность содержать войско и весь сложный бюрократический аппарат, сохранившийся от прежней поры и по прежнему требовавший от общества все новых и новых жертв. В варварских королевствах крестьянская масса работала непосредственно на военный класс; в Римской империи она работала на фиск, который уже от себя содержал особый военный класс, и если в то же время она работала и на посессоров, то этим она лишь выполняла в отношении к ним свои вытекавшие из арендного отношения обязательства, не выходя таким образом из сферы частного права. Не сделавшись военным сословием государства, римские посессоры стали лишь правящим сословием империи и фискальными агентами государства.

Но время шло, бюрократическая организация империй, подтачивая постепенно свою хозяйственную основу, все ветшала, и государству все решительнее и решительнее приходилось переходить к все более и более элементарным способам удовлетворения своих основных потребностей и все более и более приближаться к феодальному государству. В частности, и свою военную организацию ему в конце концов пришлось поставить на непосредственно земельную основу. Постепенно теряя возможность содержать свои войска, теперь уже состоявшие почти исключительно из варварских отрядов, нередко из целых варварских племен, прежним способом, империя принуждена была сажать их на землю, превращать их в воинов-землевладельцев, или выдавая им казенные земли в обеспечение их службы, или же размещая их по усадьбам римских посессоров и обязывая этих последних отдавать им часть продуктов хозяйственного труда своих колонов, а впоследствии и вовсе передать им часть своих земель вместе с трудом сидевших на них колонов. Но это уже была эпоха фактического расчленения империй на ряд варварских королевств, которое скоро положило конец и римскому фиску, и римской бюрократии, и римскому государству. Римской землевладельческой аристократии оставалось или сойти со сцены, или превратиться в несущий свою натуральную государственную повинность общественный класс. И мы видим ее в верхних рядах духовного сословия франкской Галлии и вестготской Испании и среди военных товарищей, сотрапезников (conviva regis) и вассалов варварских королей, вместе с варварскою знатью выступающей в походы во главе своих вооруженных слуг. Варварское развитие и развитие римское встретились и затем уже пошли по одному пути.

И поместный строй Римской империи, уже принявший определенно выраженный феодальный отпечаток, не окончил своего существования с распадением государственной организации империи, но вошел органической частью в социальный строй, постепенно сложившийся в варварских королевствах, которые образовались на территории империи. Как нам уже раньше приходилось указывать, он только утратил те свои особенности, какими он был обязан той государственной обстановке, в которой он возник и потребностям которой он должен был служить, и все более и более ассимилировался с новой политической обстановкой варварских королевств и приближался к поместному строю, самостоятельно слагавшемуся здесь. Являясь, таким образом, традиционной, хотя и несколько видоизменившейся в новых условиях формой социальных отношений среди романских элементов населения варварских королевств, римский поместный строй со своей стороны не остался без влияния на поместный строй, самостоятельно сложившийся среди германских элементов этого населения, и некоторые характерные для него формы поземельных отношений (прекарий, колонат и др.) были реципированы германцами и в измененном и приспособленном к их потребностям виде стали формами, в которые укладывались и поземельным отношения в их собственных поместьях. И римское, и германское поместье стали играть в варварских королевствах одинаковую социальную и политическую роль, необходимую в тогдашних хозяйственных и политических условиях. И здесь римское и варварское развитие встретились и пошли по одному пути.

И римский феодализм, и феодализм, сложившийся в варварских королевствах, при всем различии в своих конкретных очертаниях в основе представляют собою явления одного порядка. И в том, и в другом случае мы имеем перед собою своеобразное приспособление государством общества и его социальной структуры к своим основным потребностям, реорганизацию государством общества в систему государственных тяглых сословий и распределение между ними в форме сложного сотрудничества работы, необходимой для существования государственного целого и правильного его в данных культурных условиях функционирования. То, о чем когда-то мечтал Платон, конструируя в своем воображении идеальное государство, не так уж далеко от реальной, конкретной исторической действительности. И не только римской и средневековой. И современная ему историческая действительность была знакома с основными чертами его «утопии». Разумеем, в частности, спартанское государство, типическое феодальное государство, благодаря особенностям своего положения сознательно и намеренно и в совершенно новой, «современной» культурной обстановке общегреческого развития сохранявшее основные черты своего феодального строя, в той или иной форме и мере знакомого и остальным греческим городским общинам (и не одним греческим) на соответствующей ступени их политического и социального развития и неудержимо манившее к себе, к своему социальному и политическому строю, умы многих разочаровавшихся в широко демократическом режиме передовых политических общин или просто враждебных ему и мечтавших вернуть политическое и социальное развитие назад и ввести его в неподвижные рамки стилизованного прошлого.

Феодальная организация есть организация, создаваемая государством для своих собственных надобностей, а не представляет собою чего-то ему враждебного, чего-то противогосударственного, как это нередко утверждали и продолжают утверждать ученые, опираясь на общеизвестные факты борьбы феодалов с королями и королей с феодалами во всех государствах средневековой Европы и за ее пределами, наполняющей многие страницы и главы политической истории этих государств. И феодалы боролись с королями, чтобы расширить свою политическую независимость за счет государственного единства, и короли, почувствовав под ногами почву, а то вовсе не теряя ее, вступали в борьбу с феодалами, чтобы вернуть себе свои утраченные права и восстановить государственное единство. Все это не подлежит сомнению. Но не должно подлежать сомнению также и то, что в своем генезисе феодальный порядок представляет собою не отрицание широкой государственности, а ее утверждение и является в руках государства средством, с помощью которого оно укрепляет и упрочивает свои основы. Если при благоприятных для этого условиях феодализм из созданной государством для своих надобностей системы государственных тяглых сословий превращался в совокупность почти независимых, едва ли не суверенных государств (вспомним Францию эпохи Капетингов), лишь слабо связанных с государственным центром вассальной верностью их государей в отношении к общему главе государства, то это говорит о наличности общих условий, неблагоприятных для прочности широких политических соединений при данной комбинации исторических обстоятельств, но решительно ничего не убавляет в положительном государственном смысле и характере феодализма как социальной организации, предназначенной при данных условиях служить насущнейшим интересам широкого государственного целого. И все те факты и наблюдения, которыми мы были заняты едва ли не на всем протяжении наших очерков и которые должны были сделать для нас ясным и осязательным генезис феодального строя в его первоначальном и подлинном существе, не оставляют у нас на этот счет никаких сомнений, свидетельствуя о том, что по своему первоначальному смыслу и своей подлинной сущности феодализм есть государственное учреждение, публично-правовой институт, создаваемый государством для своего собственного укрепления. По своему существу феодализм есть феодализм государственный.

В научной литературе нередко встречается противопоставление государственного феодализма феодализму социальному. В частности, французский феодализм в этом смысле противопоставляется английскому феодализму как феодализм государственный социальному феодализму. Нельзя признать такое противопоставление научно правильным ни в методологическом, ни в фактическом отношении. Здесь сопоставляются весьма различные вещи, какими являются, с одной стороны, политическая раздробленность средневековой, капетингской Франции, явившаяся результатом и того, что самым могущественным среди феодальных сеньоров страны удалось, при наличности благоприятных условий, использовать переданные им верховною властью для общегосударственных надобностей политические полномочия и фискальные права в отношении к подвластному им населению в своих собственных партикуляристических интересах, сделать их основою своего независимого государственного положения, а с другой — английский феодализм как социальная система, как организованная государством для своих надобностей система государственных сословий, т.е. феодальный порядок в его первоначальном и основном существе, каким он был первоначально и во Франции, когда она еще составляла часть франкской монархии Меровингов и Каролингов, каким он продолжал оставаться и в тех герцогствах, графствах и других феодальных государствах, на которые распадалась капетингская Франция. С другой стороны, и английская средневековая история достаточно хорошо знакома с партикуляристическими тенденциями местных феодалов и с их совершенно определенными в этом смысле политическими выступлениями, начавшимися еще при Вильгельме Завоевателе и проходящими красной нитью едва ли не через всю историю средневековой Англии до того момента, когда в стране окончательно укрепился парламентский режим. Известно ведь, что и Великая Хартия Вольностей явилась в результате общественного движения, организаторы и руководители которого вовсе не скрывали своих, во многом далеко не тождественных интересам центральной власти и представляемого ею государственного порядка тенденций*.

______________________

* Петрушевский Д.М. 1) Великая Хартия Вольностей и конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII века. М., 1916; 2) Очерки из истории английского государства и общества в Средние века. СПб., 1909.

______________________

И английский феодализм, и феодализм французский в равной мере представляют собою государственный феодализм, являясь в то же время и социальным порядком, системой соподчиненных государственных сословий, организованных государством для удовлетворения своих основных государственных потребностей, и какие бы конкретные формы ни принимала феодальная власть и феодальная зависимость (хозяйственных, поземельных, личных отношений), их публично-правовая, политическая основа никогда не должна быть упускаема из вида. Этим феодальные социальные отношения и отличаются совершенно отчетливо от социальных отношений, имеющих другую, хозяйственную например, основу, и научное мышление должно проводить строгое различие между этими совершенно различными категориями социальных отношений, нередко в конкретной исторической действительности перекрещивающихся друг с другом и даже как будто переходящих друг в друга. Социальная структура феодального общества не исчерпывается ведь одними лишь феодальными социальными категориями. «Жизнь средневекового феодального общества, — говорили мы в другой нашей работе, — была достаточно сложна и, как и жизнь всякого сложного общественного организма, текла и развивалась и своими автономными путями, независимыми от государства и от его властных указаний»*. Да к тому же в достаточно широких и свободных рамках государственных сословий продолжал развиваться процесс хозяйственной эволюции и социальной дифференциации на экономической основе, не только не встречая препятствий, но иногда даже находя здесь новую почву для своих дальнейших успехов. Феодальным в феодальном обществе является далеко не все. Феодальным оно является лишь одной своей стороною, поскольку оно представляет собою систему государственных сословий, отношения которых в государственной власти и друг к другу покоятся на публично-правовой основе. Феодализм всегда представляет собою одновременно и политическую, и социальную категорию. И возник он, как мы имели случай не один раз в этом убедиться после ряда весьма конкретных наблюдений, в результате как политической, так и социальной необходимости.

______________________

* Петрушевский Д.М. Восстание Уота Тайлера. Изд. 2-е. М., 1914. С. 260.

______________________

Не являлся ли он в то же время результатом и экономической необходимости?

Нам уже приходилось касаться этого вопроса во всей его определенности при рассмотрении процесса феодализации англосаксонского общества (см. выше), и мы дали на него вполне определенный ответ. Ответ этот идет вразрез с общепринятым в настоящее время взглядом на процесс феодализации, находящимся в тесной связи с столь же популярным воззрением на хозяйственный строй средневековой феодальной Европы.

Западноевропейская историография в трудах главным образом немецких ученых постепенно создала вполне выдержанную и законченную концепцию хозяйственного строя средневековой Европы, рисующую этот строй в терминах натурального хозяйства. Свою классическую формулировку концепция эта получила в «Немецкой хозяйственной истории» (Deutsche Wirtschaftsgeschichte) Инама К.Т. Штернегга (Inama К. Th. Sternegg) и стала, можно сказать, догматом, который до самого последнего времени царил в исторической науке. Еще более широкую популярность получил этот догмат после того, как натуральнохозяйственная концепция средневековых хозяйственных отношений вошла в качестве одного из основных элементов в историке-экономическую схему К. Бюхера, и категория безобменного домашнего замкнутого хозяйства отождествилась у него, в результате серьезного логического недоразумения, с конкретной хозяйственной действительностью всего древнего мира и доброй половины Средних веков (до XI столетия, когда стало развиваться «городское хозяйство», в изображении К. Бюхера тоже весьма недалеко ушедшее от замкнутого домашнего хозяйства). Возникшее с развитием историко- экономических изучений стремление к «экономическому объяснению» истории не могло, конечно, не коснуться и феодализма, и не могло быть ничего естественнее, как поставить феодализм в теснейшую связь с не вызывавшим ни в ком никаких сомнений натуральным хозяйством. Натуральное хозяйство было признано «широкой основой, на которой были построены все учреждения эпохи», когда «местные силы общества стремились к непосредственному потреблению продукта на месте», когда «торговый обмен и денежные сделки играли совершенно подчиненную роль». В частности, «результатом влияния натурального хозяйства на военную организацию было введение земледержания как главного условия военной службы». «Натуральное хозяйство на своей земледельческой стадии ведет к аристократической военной системе, так как оно влечет за собою отделение класса, постоянно занятого земледельческим трудом, от класса, постоянно занятого военным делом. Профессиональный солдат, естественно, становится лордом профессионального рабочего»*.

______________________

* Vinogradov P. English Society in the Eleventh Century. Oxford, 1908. P. 87—89. См. также: Петрушевский Д.М. Английское общество в одиннадцатом веке. СПб., 1909. С. 23-25.

______________________

Представлялось весьма заманчивым подвести под политическую обособленность (к тому же не в малой мере преувеличенную) феодальной, иммунитетной территории экономический фундамент и объяснить государственно-правовую позицию феодального сеньора, его политическую власть над этой территорией и над живущим на ней населением, экономической независимостью этой территории, ее натуральнохозяйственным самодовлением. Раздача королями земель и регалий в обеспечение военной службы вассалов и административной службы агентов центральной власти, т.е. в качестве бенефициев и феодов, представлялась вполне понятной при той совершенно ничтожной роли, какую приписывали деньгам в хозяйственной жизни средневекового общества, будто бы почти не нуждавшегося в них при предполагаемой наличности в нем чрезвычайно слабо развитого, если не вовсе отсутствующего, обмена. И барское хозяйство, и обслуживавшее его хозяйство крестьянское преследовали почти исключительно, если не всецело, потребительные цели, единственно возможные при почти безраздельном господстве в обществе натурального хозяйства, и это делало для государства необходимым и свои основные потребности удовлетворять натуральнохозяйственным способом, обеспечивая военную и административную службу военного и правящего класса земельными раздачами и предоставлением ему права на труд и на непосредственные продукты труда земледельческого населения.

Мы уже имели случай неоднократно указывать на то, что натуральнохозяйственная концепция неприменима ни к древнему обществу, ни к средневековому, что обмен, игравший временами определяющую роль в хозяйственной жизни древних обществ, и в средневековой Европе далеко не играл той слишком скромной, если не прямо ничтожной, роли, какую ему приписывают, и что и деньги имели для средневекового хозяйственного оборота (не говоря уже о древнем) весьма серьезное значение, являясь весьма желанным и вовсе не редким результатом хозяйственной работы и в барском хозяйстве, и в хозяйстве крестьянском, что, следовательно и хозяйство барское, как и хозяйство крестьянское, не могут быть истолкованы в терминах натурального и замкнутого домашнего хозяйства, являясь и то, и другое в очень большой мере меновым денежным хозяйством, и что если возможно признать барское хозяйство феодального сеньора в каком-нибудь смысле натуральным хозяйством, то единственно лишь в том, что оно опирается на натуральные повинности в том или ином отношении зависимых от него крестьянских хозяйств и имеет, следовательно, лишь натуральнохозяйственную структуру, организацию.

Что деньги действительно играли серьезную роль в хозяйственном обороте средневекового общества и что их было вовсе не мало в его хозяйственном обиходе, об этом определенно говорят и такие, казалось бы, общеизвестные факты, как обычные в феодальном обиходе средневековой Европы денежные взимания, в форме которых феодальные сеньоры осуществляли свои иммунитетные права, т.е. регалии, полученные ими прямо или непрямо из рук короля, будут ли то судебные штрафы, рыночные пошлины (а рыночное право, т.е. право устраивать на своей территории рынки и получать всякого рода рыночные доходы, еще задолго до того, как началось, также ведь еще в эпоху расцвета феодализма, хозяйственное и правовое развитие городов, очень высоко ценилось светскими и духовными сеньорами и являлось предметом очень энергичных домогательств) или же те или иные виды прямого обложения, каким подвергали сеньоры подвластное им население. В этой связи заслуживает весьма серьезного внимания и такой общеизвестный факт, как произведенная в Англии в 1087 г. по повелению Вильгельма Завоевателя Великая Перепись, давшая в руки государства «Книгу Страшного Суда» (Domesday Book), поземельный кадастр, с помощью которого оно стало регулярно взимать с населения поземельный денежный налог (geld). Таким образом, уже во второй половине XI в., в самый разгар европейского феодализма, Англия, едва ли представлявшая собою тогда передовую в смысле хозяйственного развития страну, уже имела возможность организовать у себя на широких началах настоящее денежное государственное хозяйство. При этом нужно иметь также в виду, что уже и в первой половине XI столетия правивший Англией датский король Канут превратил экстренный денежный сбор, к которому прибегали в более ранние времена в Англии для надобностей борьбы с датчанами (Danegeld), в регулярно взимавшийся государственный налог. Очевидно, в обиходе английского общества XI и более ранних столетий было достаточно денег, и был достаточно широк в нем меновой оборот, чтобы не могло быть и речи о господстве в нем, чуть ли не безраздельном, натурального хозяйства. Только признав этот, едва ли подлежащий сомнению факт, можно понять и «Книгу Страшного Суда», и опирающееся на нее государственное денежное обложение, и не окажется надобности объяснять их «значительным напряжением политической энергии» и «чрезвычайной концентрацией государственной власти»*. Как бы значительно ни было это несколько мистическое «напряжение политической энергии», и как бы чрезвычайна ни была «концентрация государственной власти», едва ли бы им удалось создать в Англии XI в. широко поставленное денежное хозяйство, если бы в ней тогда действительно царило натуральное хозяйство, «ее местные силы стремились в непосредственному потреблению продукта на месте», «и торговый обмен и денежные сделки играли совершенно подчиненную роль».

______________________

* Vmogradov P. English Society in the Eleventh Century. P. 140—141.

______________________

«Книга Страшного суда» чрезвычайно поучительна и в связи с другим вопросом, непосредственно связанным с генезисом феодализма. Действительно ли господство в средневековой Европе натурального хозяйства делало для государства необходимым обеспечивать военную силу и административную работу государства земельными раздачами? Не говоря уже о том, что сложившееся в результате феодализационного процесса военное и правящее сословие далеко не всецело было создано королевскими земельными раздачами, что основой для него послужили, как мы видели, те социальные элементы, которые постепенно формировались с ходом независимо от государства и его велений развивавшегося процесса социальной дифференциации и от государства получили лишь политическую и фискальную власть над крестьянской массой, часть которой уже находилась в экономической зависимости от них и под их частной властью, и те элементы военно-служилого сословия, которые были созданы исключительно на средства самой государственной власти, далеко не одну землю получали из рук короля в качестве бенефиция и феода, но и королевские регалии, передаваемые им иммунитетной грамотой, все те же связанные с политической властью права, о которых мы говорили перед этим, указывая на то, что обыкновенно в большинстве случаев они осуществлялись в форме денежных взиманий.

Таким образом, и здесь мы имеем перед собою тоже своего рода денежное государственное хозяйство. Но весьма существенное отличие его от того денежного государственного хозяйства, которое уже знала и широко организовала Англия XI в., заключается в том, что оно — совершенно децентрализованное денежное государственное хозяйство. Вместо того, чтобы с помощью собственного общегосударственного фискального аппарата привлекать к центру денежные ресурсы общества, в существовании которых едва ли может быть сомнение, феодальное государство передает представителям своего военного правящего сословия право самим извлекать необходимые для собственных надобностей, как представителей одного из государственных сословий, несущим свое специальное государственное тягло, денежные (и иные) средства из подвластного им политически крестьянского и промышленного населения в пределах подвластных им территорий. У феодального государства не было такого фискального аппарата. Наличность его предполагает значительное развитие государственной организации и государственной техники, что, со своей стороны, предполагает значительную высоту и общего культурного уровня и общества, и государства. Как только государственная организация и техника управления в широком смысле слова, в связи с общим ростом культуры в обществе, поднимаются на соответствующую высоту, у государства является и возможность организовать свое государственное хозяйство на началах централизации своих денежных взиманий. Англия XI в. получила свой широкий фискальный аппарат из Нормандии после того, как нормандский герцог Вильгельм завоевал ее и стал наследником ее англосаксонских королей. В Нормандии и в других феодальных государствах, из слабо связанной совокупности которых состояла капетингская Франция XI в., давно уже складывались порядки централизованного бюрократического государства, и ее государственные формы и государственная практика в большой мере были реципированы более отсталой Англией.

Таким образом, и господство натурального хозяйства в феодальной Европе, и земельные раздачи как главное средство в руках государства для обеспечения военной силы и административной работы, необходимых для государства, вовсе не представляют собою бесспорных фактов конкретной исторической действительности, а оказываются лишь догматическими утверждениями, недостаточно внимательными к самым характерным чертам этой действительности и со своей стороны навязывающими ей не присущие ей особенности. Действительная картина хозяйственного строя и хозяйственного, как и общего культурного, развития средневековой Европы гораздо сложнее. Процесс феодализации развивался в более сложной социальной и культурной обстановке, и структура феодального общества и феодального государства, как мы видели, далеко не так элементарна и односложна, как ее склонны представлять себе люди, не освободившиеся еще от гипноза натуральнохозяйственной концепции даже в эпоху т.н. раннего Средневековья, которая занимает нас в этих наших очерках.

Нам нет надобности еще раз возвращаться к процессу феодализации, как он развивался в рассмотренных нами варварских королевствах, и указывать на то, что он представлял собою приспособление государством общественной структуры, постепенно сложившейся в варварских королевствах, и ее хозяйственных ресурсов к основным потребностям государства, что, поскольку феодализм вносил что-либо новое в общественную и политическую организацию варварских королевств, он являлся лишь весьма поверхностной надстройкой над существовавшими уже, нередко даже исконными формами общественного в широком смысле существования, представляя собою в сущности лишь разновидность варварской государственности, также всецело опиравшейся, как мы видели (см. выше), на исконные общественные формы, еще сохранившиеся от тацитовской государственности. Процесс социальной дифференциации, составляющий основную предпосылку процесса феодализации как приспособления общества к потребностям государства в форме реорганизации общества государством в систему соподчиненных государственных сословий, в форме сложной кооперации обслуживающих основные нужды государства, вполне ясен для нас вне связи с натуральным хозяйством и вовсе не нуждается для своего истолкования, как мы видели, в этой систематической категории, как не нуждается в ней для того, чтобы быть нам вполне понятной, и роль в феодализационном процессе государства, переработавшего наличный социальный материал дифференцировавшегося общества в свои служебные органы. Роль эта, как мы видели, сводится к тому, что Гизо называл «рассеянием суверенитета», к раздроблению верховной власти главы государства, короля, среди представителей военного и правящего класса, к передаче королевских прав в их частные руки, вполне понятной в условиях варварской государственности, в которой, как мы видели, довольно мирно уживались порядки и идеи настоящего государственного порядка в самом подлинном публично-правовом значении этого слова с порядками и идеями личного властвования короля, понимаемого в терминах частного права и хозяйства. Феодализм представляет собою своеобразную форму политической — административной, судебной, фискальной — децентрализации. Только сознательно и откровенно децентрализовавшись, варварское государство при том культурном уровне, на каком находилось тогдашнее общество, и при тех социальных формах, которые возобладали в нем с ходом процесса социальной дифференциации, могло обеспечить удовлетворение своих основных общегосударственных потребностей как широкой политической организации.

Не являясь продуктом определенного хозяйственного (натураль-нохозяйственного) строя и вообще не будучи хозяйственно обусловленным порядком общественных отношений, феодализм, как мы видели, и не приносил с собою никакого определенного хозяйственного строя и лишь приспособлял к своим надобностям существующие хозяйственные формы. Мы видели это при рассмотрении хозяйственного строя средневекового феодального поместья. Организация барского хозяйства, как и организация крестьянского хозяйства, осталась прежней, равно как остались неприкосновенными и общинные порядки деревни как аграрного союза и как основной формы и ячейки общественного существования, и сеньору приходилось считаться с ними и приспособлять их к своим собственным интересам. Единственное, что внес феодализм в хозяйственные распорядки поместья, это — натуральные повинности той части населения поместья, которая сидела на собственной земле и была зависима от сеньора лишь политически, была подвластна ему как обладателю публичной власти. Но это привлечение к участию в барском хозяйстве экономически независимых от сеньора элементов поместного населения расширяло хозяйственные ресурсы сеньора, но не вносило никаких изменений в структуру барского хозяйства, и прежде опиравшегося на хозяйственные услуги, на натуральные повинности зависимых от сеньора людей; но только это были натуральные повинности лично и экономически зависимых от сеньора людей, его рабов, литов и свободных арендаторов его собственной земли. И прежде, и теперь и барское хозяйство, и хозяйство крестьянское преследовали не только потребительные цели, но и цели обмена, и им был далеко не чужд чисто коммерческий расчет в условиях местного прежде всего рынка. Таким образом, если в научной литературе и утвердился термин «феодальное хозяйство», то ему не соответствует никакая реальная экономическая действительность, и возник он в результате весьма распространенного и совершенно ненаучного приема мысли, который заключается в подведении под категорию «феодального» всего, что только существовало в т.н. феодальную эпоху, без всякой попытки выделить из всей совокупности разнородных явлений и форм, составляющих конкретное содержание жизни и жизненного строя средневекового общества, те соотношения, которые действительно должны быть названы феодальными.

И феодализм, как и все в социальном мире, только логически может и должен быть выделен из всей совокупности явлений, составляющих конкретное содержание жизни средневекового общества, раз мы хотим понять его научно как явление, имеющее свою особую природу и свои специальные особенности, образовать адекватное ему общее понятие, которое дало бы нам возможность разбираться среди конкретных фактов каждого индивидуального феодального развития; но как явление конкретной исторической действительности он должен быть мыслим нами как явление органически связанное со всеми другими сторонами действительности. В частности, он так или иначе связан и с хозяйственными отношениями общества. Только не следует придавать этой общей, по существу, связи определяющего значения, предполагать между феодализмом и хозяйственным строем общества какие-то интимно близкие, специально тесные взаимоотношения. Мы не видим, чтобы феодализму соответствовала какая-нибудь определенная хозяйственная форма, какой-нибудь определенный хозяйственный строй. Но едва ли есть основание отрицать такой бесспорный общий факт, как сравнительно медленный темп общей хозяйственной жизни в феодальном обществе и сравнительно слабо развитые его хозяйственные связи и хозяйственные формы, как нет оснований не видеть тесной связи этих хозяйственных явлений с темпом общего культурного развития и со сравнительно малыми успехами государственной жизни и государственной техники. Общее расширение хозяйственных связей, расширение и усложнение хозяйственных форм, равно как и общее повышение культурного уровня общества и развитие его государственной организации и государственной техники ведут к постепенной ликвидации феодализма и созданных им государственных сословий и к созданию государственного порядка, отвечающего интересам более широкого и сложного хозяйственного оборота и более высоким требованиям культуры и культурного общежития.

Опубликовано: Петрушевский Д.М. Очерки из истории средневекового общества и государства. 4-е изд. М. Государственное Издательство, 1922. 300 с.
3-е изд. М., Изд. Научное слово. Типогр. Т-ва. И.Н. Кушнерев и Ко. 1913. 382 с.
2-е изд. — 1908;
1-е изд. — 1907.

Дмитрий Моисеевич Петрушевский (1863-1942) — российский и советский историк-медиевист, академик АН СССР (с 1929).

На главную

Произведения Д.М. Петрушевского
Монастыри и храмы Северо-запада