На главную |
Произведения А.Н. Попова |
СОДЕРЖАНИЕ
Глава 1
Состояние Наполеона при Бородине. — Значение Бородинской битвы. — Милорадович. — Наполеон перед Москвой. — Проход войск через Москву. — Наполеон на Поклонной горе. — Типографщик Ламур. — Наполеон у Дорогомиловской заставы. — Вступление Наполеона в КремльГлава 2
Мюрат в Баташёвском доме. — Граф Солтык. — Пожар Гостиного Двора. — Французы тушат огонь. — Ночь с 3 на 4 сентября. — Отдача Наполеоном Москвы на грабёж. — Наполеон в Московском огне. — Наполеон спасается в Петровском дворце. — Аббат Сюрюг. — Актриса Фюзиль. — Организация грабежа. — Междуусобие грабителей. — Оставшиеся жители. — Орлов луг. — Новодевичий монастырь. — Избиение неприятеляГлава 3
Церковные сокровища. — Грабёж церковных сокровищ и осквернение храмов. — Неистовство немцев и поляков. — Сцены в Зачатиевском монастыре. — Черты человеколюбия в неприятелях. — Голицынская больница. — Свои грабители. — Старообрядцы. — Вертеп московских острожников. — Преступники на волеГлава 4
Магазинщица Обер-Шальме. — Намерение Наполеона идти на Петербург. — Наполеон возвращается в Кремль. — Комиссия о поджигателях. — Отзыв Бернадота о пожаре Москвы. — Донесение Ивашкина. — Письма графа Ростопчина к Государю. — Кто сжёг Москву"?Глава 5
Усилия Наполеона прекратить грабёж. — Французы не знают, где русская армия. — Опасения Наполеона. — Управление городом. — Д'Оррер. — Скудость продовольствия. -Г.Н. Кольчугин. — Разнузданность французских солдат. — Смотры войск в Кремле. — Маршал Виктор. — Сен-Сир и Макдональд. — План отступления. — Поляки — шпионы Наполеона. — Театральные представления. — Времяпровождение Наполеона. — Суждения его о Петре Великом. — Безвыходное положение Наполеона. — Богослужение в Московских церквяхГлава 6
Разговоры Наполеона с Тутолминым и Яковлевым. — Попытки Наполеона заключить мир. — Ограбление Наполеоном Кремля, его жестокость. — Молодечество казаков. — Действия партизан. — Тайные распоряжения к отступлениюГлава 7
Тьер об отступлении Наполеона. — Распоряжения по оставлению Москвы. — Последние надежды Наполеона на мир. — План противодействий Кутузову. — Тревога москвичей. — Попытка отстоять Кремль. — Взрыв КремляГлава 1
Состояние Наполеона при Бородине. — Значение Бородинской битвы. — Милорадович. — Наполеон перед Москвой. — Проход войск через Москву. — Наполеон на Поклонной горе. — Типографщик Ламур. — Наполеон у Дорогомиловской заставы. — Вступление Наполеона в Кремль.
После Бородинской битвы французские войска «провели на бивуаках ужасную ночь, без огней, посреди мёртвых, умирающих и раненых. Только на рассвете они узнали об отступлении русских. Едва ли когда случалось, чтобы победители испытывали после победы такое необычайное чувство: они были как будто ошеломлены (frappes de stupeur). После стольких бедствий, лишений и трудов, перенесённых для того, чтобы понудить неприятеля к сражению, после таких подвигов мужества, какие же последствия? В конце концов страшная резня и скопление бед. Ещё менее, чем прежде, знали они, долго ли продлится война и какой будет её исход»*. Без сомнения не бывало другой победы, которая производила бы такое действие на победителей. Подобное настроение духа в войсках и невозможно после одержанной победы, особенно в первое время, когда ещё неизвестны потери. А между тем, это торжество, как «в армии, так и в палатке Наполеона было безмолвно, мрачно, скромно и даже без льстецов»**. Вечером после битвы не слышалось ни песен, ни рассказов: господствовало общее, грустное и молчаливое уныние***.
______________________
* G. de С h a m b r a y, Histoire de l'expedition de Russie, изд. 2-е, Paris, 1825, T. II, гл. 2, с 82.
** C-te Ph.-P. S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee pendant l'annee 1812, T. I, кн. VII, гл. 12, с. 414, Paris, 1824.
*** L. С е 1 n e r, Geschichte des Feldzugs in Russland im Jahre 1812. Reutlingen, 1839, с 86.
______________________
Император Наполеон, приказав прекратить бой, «вечером в 7 часов, возвратился в свою палатку. Его лицо необычайно горело, волосы были в беспорядке; он имел вид усталый»*. Часа два провёл он один в палатке, потом велел позвать к себе графов Дюма и Дарго. «В 9 часов вечера, — рассказывает первый из них, — мы были позваны к императору. Ему подали обед; он был один. Он посадил нас, одного по правую, другого по левую сторону. Выслушав наши донесения о тех распоряжениях, которые мы сделали относительно раненых и о ничтожности способов, которые представляли нам Колоцкий монастырь и несколько уцелевших изб около Бородина, он начал говорить об исходе битвы и — вдруг заснул. Минут через двадцать он проснулся и продолжал речь: "Будут удивляться, почему я не ввёл в дело моих резервов, чтобы достигнуть более решительных последствий; но я должен их сохранить для решительного удара в сражении, которое даст нам неприятель под Москвою"». Наполеон, так же, как и Кутузов, предполагал возможность нового большого сражения и, стало быть, не считал русскую армию разбитою и только что замолкнувший бой решительною победою. Но, поддерживая веру в свою непобедимость, он хотел уверить не только всю Европу, но и своих боевых сотрудников, свидетелей происшествия, что он одержал победу. «Успех дня обеспечен, продолжал он, но я должен заботиться об успехе всей кампании, и вот почему мне следовало сберечь мои резервы»**. Когда он говорил, Дюма и Дарго слушали его молча; но их опущенные глаза, их молчание достаточно выражали, что они думали. Они молчали только в присутствии Наполеона, перед которым не смели говорить. Вне его палатки все говорили, что «сражение с утра было выиграно на левом крыле; но вдруг успешный его ход был приостановлен и для продолжения битвы двинуты против центра огромные силы, как это делалось в первобытные времена военного искусства; что в этом сражении не было никакого единства в действиях, что это победа солдат, а не военачальника. К чему так спешили догнать неприятеля, имея войска усталые, истощённые, ослабленные? Зачем, догнав его, не довершить поражения и в бедственном положении оставаться посреди озлобленного народа, в беспредельных стенах, в 800 милях от своих запасных сил?» «В этот важный день я не узнавал Наполеонова гения», — говорил Мюрат. «Я не могу понять его нерешительности», — говорил вице-король Итальянский. Ней настойчиво советовал отступать***. «Наполеон победил, но не достиг той цели, которая составляла предмет его постоянных желаний, и его положение сделалось чрезвычайно затруднительным. Решившись продолжать дальнейшее движение внутрь России, он только умножал опасность; решившись отступать, он понёс бы большие потери, а его противник приобрёл бы огромную нравственную силу. До этого времени гений Наполеона по преимуществу блистал на самом поле сражения; там он, казалось, повелевал судьбою. При Бородине, почти во всё время сражения, он находился в таком состоянии равнодушия и в таком отдалении от боевого поприща, что сам не мог видеть действий, а потому отдавал часто несвоевременные приказания. В самые важные минуты сражения он выказывал большую нерешительность и был ниже своей славы». Так говорит Шамбре****.
______________________
* L.-F. В a u s s e t, de Memoires anecdotiques sur l'interieur du palais et sur quelques evenements de l'empire depuis 1805 jusquau 1 mai 1814, Paris, 1827, T. II, с 99.
** C-te M. de D u m a s. Souvenirs du lieutenant general comte M. Dumas, de 1770 a 1836. T. Ill, с 440, Paris, 1839.
*** C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee. T. I, c. 415, 416.
**** G. de С h a m b г а у. Histoire de l'expedition de Russie, Paris, 1825, T. II, с 77.
______________________
Конечно, не простуда, которою слегка страдал в это время Наполеон, была причиною того, что на полях Бородина он казался своим боевым товарищам и поклонникам его гения совершенно иным человеком, нежели при Аустерлице, Иене и Фридланде*. Его способности как военачальника не утратили своей силы; но положение дел было совершенно иное в сравнении с прежним. Это был уже не военачальник, способный жертвовать всем своему призванию; но император, женатый на принцессе старейшего из царственных домов в Европе, основатель династии, которую он желал упрочить на престоле Франции, государь сравнивавший себя с Карлом Великим. Мог ли он, гоняясь только за славою полководца, подвергать свою жизнь опасности? Напротив, он берёг себя и в пресловутом бюллетене о Бородинском сражении счёл нужным прямо заявить Европе, что «император ни разу не подвергал себя опасности» (l'empereur n'a jamais ete expose)**. С гордой самоуверенностью он предполагал, что вся Европа обязана его глазами смотреть на дела и заботиться о безопасности его, как он сам заботился о ней. Но сметливый и дальновидный его ум понимал, конечно, что как его отсутствие в военных действиях в Испании и Португалии, так и удалённое положение на полях битв, которыми он сам руководил, должно быть чем-нибудь восполнено. Отдавая справедливость дарованиям и опытности своих маршалов, он не думал, однако же, чтобы они могли заместить его. Из Парижа он сам руководил военными действиями в Испании и, предприняв поход в Россию, сам повёл свои войска. Но он думал заменять себя в этих случаях огромным числом войск и количеством артиллерии, подавляющею материальною силою. В этих видах рассчитаны были все военные действия Наполеона с тех пор, как он вступил в брак с Австрийскою эрцгерцогиней. С 1807 года до приготовлений к войне с Россиею, в границы Испании было введено более 618 тысяч французских войск***; через Неман Наполеон перевёл в Россию более 400 тысяч, за которыми находился резерв, простиравшийся до 200 тысяч. Но действие огромными силами несовместимо с быстротою движений, составлявшей отличительное свойство тактики Наполеона; таких огромных масс не в состоянии продовольствовать никакая, хотя бы и богатая, страна своими местными средствами (чем постоянно пользовался Наполеон в прежних войнах). За огромным полчищем должны следовать такие же огромные обозы с продовольствием. При этом условии или войска должны двигаться медленно, соображаясь с движением обозов, или обозы должны отставать от войск, и войска после немногих переходов нуждаться в продовольствии. Так и случилось с Великою армиею, которая вторгнулась в Россию. Уже в Витебске она умалилась на целую треть, и под Бородино Наполеон привёл с небольшим 130 тысяч.
______________________
* C-te S e g u r, Histoire et memoires, Paris, 1873, T. VI, гл. 2, с. 9-18.
** 18-me bulletin de la Grande Armee. Mojaisk, 12 Septembre 1812.
*** Письмо Чернышёва к графу Румянцеву 9 (21) февраля 1811 г. из Парижа.
______________________
Но если бы огромные количества и могли обеспечить успех, то ничего не могло заменить той быстроты и верности боевого взгляда, которыми отличался Наполеон как полководец. Ни одно неловкое или ошибочное движение неприятеля не ускользало от его внимания; каждым таким движением, не давая противнику времени исправить ошибку, он умел быстро пользоваться. Обладая такими качествами, часто он превращал сражения, грозившие ему совершенным поражением, в полную победу. Но для этого нужно находиться у самого поля сражения, а не руководить им издали, и в этом случае, может быть, упрёки его боевых сотрудников были справедливы: следуя правилу действовать большими силами в сравнении с неприятелем, он должен был пустить в дело резервы.
Но все эти упрёки вытекают из общей французам уверенности, что в Бородинском сражении победа осталась на их стороне. Не говорим уже о хвастливости, им свойственной, о твёрдой вере в непобедимость императора; но частные успехи в разные моменты сражения и общая отчаянная храбрость, как солдат, так и офицеров, могли возродить и поддержать в них это обольщение.
Но так ли смотрел на дело сам император Наполеон? Он тоже заявлял, что Бородинский день кончился для него победою. Так говорил он во всеуслышание Франции и всей Европы; этот взгляд поддерживал он и в своих войсках. Но мог ли он говорить иначе, не подрывая обаяния своей силы, которое одно держало в покорности угнетённую им Европу? Мог ли он говорить иначе, не лишая бодрости свою армию, истомлённую трудными походами, оборванную и голодавшую? Перед началом Бородинского сражения он объявил войскам, что одержанная ими победа доставит им изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение на родину. Войска дрались отчаянно, но встретили несокрушимую преграду: не было ни пленных (кроме ничтожного количества), ни трофеев. Мог ли этого обстоятельства не оценить Наполеон и, если бы была одержана действительная победа, мог ли такой полководец, как он, не преследовать разбитого неприятеля? Когда, по окончании битвы, в 10 часов вечера, заносчивый Мюрат явился к нему и предложил преследовать русских, будто бы в беспорядке отступающих за Москву-реку, Наполеон не принял этого предложения*.
______________________
* C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee pendant l'annee 1812. Paris, 1824, T. I, c. 415.
______________________
Но не одни неприятельские войска, вторгнувшиеся в пределы России, провели ужасную ночь после Бородинской битвы, когда то и дело тревожили их нападения отдельных отрядов русского арьергарда; не спалось и не легко было на душе самому их предводителю, императору Наполеону. «Я провёл ночь подле него, — говорит свидетель-очевидец, — его сон был тревожен или, лучше сказать, он вовсе не спал. Он много раз восклицал, быстро перевёртываясь на постеле: «что за день, что за день!» (quelle journee!)»*. Его ставка у Шевардина была во всю ночь окружена целым батальонным каре Старой гвардии: несмотря на значительное отдаление от места сражения, он считал нужным принимать эти предосторожности. Когда, поутру на другой день, ему донесли об отступлении русских войск, он и тут не решался их преследовать. «Пусть отступают, говорил он; а мы повременим несколько часов, чтобы заняться нашими несчастными ранеными»**.
______________________
* M. S a i n t-H i 1 a i r e. Histoire de la campagne de Russie pendant l'annee 1812, T. III, Paris, 1848, гл. 7, с. 31.
** A.-F. F a i n A. de. Manuscrit de Fan 1812, T. II, с 44.
______________________
«Чем бы ни кончилась битва, — рассуждает один из участников в ней, — отступлением Русских или Французов; но во всяком случае Французы были так изнурены, напрягаясь овладевать укреплениями и затем удерживать их, что им нельзя было преследовать Русских или воспрепятствовать Кутузову действовать, как он хотел»*. Герцог Фезензак, назначенный полковым командиром после Бородинского сражения, прямо свидетельствует, что он не нашёл прежней весёлости в солдатах, не слышал песен и всяких рассказов: солдаты погружены были в глубокое молчание. Даже офицеры ходили словно опущенные в воду и лишь по долгу и чести исполняли служебные обязанности. «Это уныние, естественное после поражения, было странно после победы, открывшей нам ворота Москвы»**. Очевидно, это была такая победа, которая равнялась поражению. Поэтому «французы должны были несколько дней отдыхать, чтобы опамятоваться, чтобы обозреть свои потери, чтобы узнать наверное о пути, по которому двинулся их неприятель. Многое, что случилось потом, было последствием изнурения Великой армии, которая, может быть, и била неприятеля, но не обращала его в бегство; может быть, отбила его, но не расстроила»***.
______________________
* Der Krieg der Franzosen gegen Russland 1812 und 1813 von R..., с 124.
** Souvenirs militaires, с 261.
*** Der Krieg der Franzosen etc. von R., там же. Сравни сочинение И. П. Липранди «Пятидесятилетие Бородинской битвы», в котором собрано множество свидетельств очевидцев и большею частью иностранцев и последующих историков войны 1812 г. (Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1866).
______________________
Французская армия действовала наступательно, а потому не могла отбить неприятеля; русские войска отбили её нападение и расстроили её. Наполеон и не преследовал в порядке отступавших наших войск, но шёл следом за ними. Обозрев поле сражения и приняв меры к призрению раненых, он около полудня двинул свой авангард, под начальством Мюрата, к Можайску с приказанием остановиться в 6 или 7 верстах за этим городом. В то время как Мюрат начинал уже приближаться к нашему арьергарду, в последний раз находившемуся под начальством Платова, в 4 часа пополудни, начали выступать и остальные французские войска. Вместе с ними направился к Можайску и сам император Наполеон, послав наперёд графа Сегюра объявить Мюрату, что он намерен ночевать в этом городе.
Приблизившись к Неаполитанскому королю, граф Сегюр нашёл его в сильном волнении и негодовании на войска. Он торопил их идти вперёд, несмотря на то, что ему было донесено, что на пути их движения находится непроходимый для конницы овраг; а на высотах за Можайском, господствующих над городом и его окрестностями, выстроились в грозном боевом порядке русские. Заносчивый Мюрат, не довольствуясь ошибками отдельных отрядов, хотел ввести в дело все полки своего авангарда, сердился, что они подвигаются медленно и не хотел слушать, что между ним и русскими, находившимися перед Можайском, был непроходимый для конницы овраг. Граф Сегюр уговорил его не вступать в сражение и возвратился объяснить императору Наполеону положение дел. «Я повстречал маршала Мортье, — говорит он, — и мы пошли вместе с ним. Разговаривая между собою, мы заметили, что к нам приближается русское ядро. «Посторонитесь, Сегюр, сказал маршал: уступим дорогу тому, кто более нашего спешит» (aux plus presses). Когда мы расступились, я заметил в стороне человека в сером сюртуке, который шёл один. Это был император; он шёл по дороге к Можайску, тихо, с опущенною головою. Я подошёл к нему и заметил, что он находится под Русскими выстрелами. «Стало быть, Русские ещё держатся в Можайске?» День уже клонился к вечеру; я указал ему на огни по крайней мере 40-тысячной армии на высотах за Можайском и прибавил, что сильный арьергард защищает вход в город. Наполеон повернул назад, сказав: «Если так, то пойдём и подождём до завтра», и провёл ночь в первой попавшейся деревушке, Кривуши»*.
______________________
* S e g u r. Histoire et memoires, T. VI, гл. 1, с. 11-15; Его же: Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. I, гл. 13, с. 243 и след.
______________________
Очевидно, император Наполеон не думал преследовать русские войска, но шёл за ними, наблюдая их движение и не зная, что может предпринять русский главнокомандующий. Что в таком именно настроении духа находился император Наполеон, может служить доказательством следующее обстоятельство. Во всю боевую его жизнь никогда не случалось, чтобы он медлил известить Францию и Европу об одержанной победе, и всегда бывало, что он немедленно диктовал бюллетень, извещавший всех об его успехе. Между тем «18-й бюллетень Великой армии» помечен: «Можайск 12 сентября (30 августа) 1812 г.», т.е. через четыре дня спустя после Бородина, когда Наполеон убедился, что русские войска безостановочно продолжают отступление к Москве. Это отступление, после большого, кровопролитного сражения, давало ему предлог выдать перед Европою Бородино как одну из блистательных побед Великой армии. Так смотрели на дело и те из его боевых сотрудников, которые, не участвуя в нём, не увлекались отдельными подвигами лиц и разных частей войск в разные периоды битвы и общею отчаянною храбростью всех войск, хорошо знавших, что только одержанная победа может вывести их из того бедственного положения, в каком они находились. «Это сражение, — говорит маршал Сен-Сир, — самое кровопролитное, какое только представляет история, доставило Наполеону одну выгоду, если только доставило какую-нибудь: оно облегчало его прибытие в Москву. Русские, несмотря на самое упорное сопротивление, были побеждены потому только, что должны были отступить; но они не были разбиты, не было ни малейшего замешательства (d route) ни на одной точке их линии; было поражено тело, но не душа их армии. Их потери были велики, даже огромны, но они почти уравновешивались потерями Наполеона, а между тем на их стороне оставалось великое преимущество: их потери могли быть немедленно вознаграждены теми подкреплениями, которые они получали ежедневно, тогда как убыль в наших войсках оставалась невознаградимою»*.
______________________
* Gouvion S a i n t-S у r L. Memoires pour servir a l'histoire militaire etc. Paris, 1831, T. III, с 268-271.
______________________
Попятное движение наших войск после Бородинского сражения дало повод неприятелю присвоить себе победу. Но коль скоро отступление входило в общие военные соображения с самого начала кампании, то, конечно, оно не могло служить знаком проигранного сражения, тем более, что неприятель не отваживался преследовать. «Неприятельские войска, — говорит один из французов, участников в событиях, — продолжали отступление с таким же порядком, как и правильностью. Наш авангард следовал за ними и продолжал наблюдать за их движением по дороге к Москве»*. На второй день после Бородинской битвы (28 августа/9 сентября), когда русские войска оставили Можайск, и этот город был занят неприятелем после горячей схватки, нездоровье императора Наполеона усилилось. Вследствие насморка он потерял голос. Несмотря на то, совладав уже с тем впечатлением, которое произвели на него действия русских войск в Бородинской битве, и только что расположившись в приготовленном для него доме в Можайске, он принялся за свои кабинетные труды, прерванные в продолжении пяти дней. Потеря голоса расстроила его привычки. Обыкновенно он диктовал свои приказания, ходя взад и вперёд по комнате. Теперь он должен был писать их сам начерно и, немедленно принявшись за эту работу, он задал трудную задачу своей канцелярии разбирать связный и безобразный его почерк**.
______________________
* Baron D e n n i e e. Itineraire de l'Empereur Napoleon pendant la campagne de 1812. Paris, 1842, с 83.
** A.-F. Fain, Manuscrit de 1812, T. II, с 45, 46.
______________________
В бумагах этой канцелярии сохраняется наглядное разъяснение того, что именно озабочивало в это время императора Наполеона. Первое написанное им предписание было начальнику его штаба, князю Невшательскому; он поручал ему двинуть вице-короля на Рузу, а Даву на Борисов в то время, как Мюрат с авангардом двигался по большей дороге к Москве. Но эти движения происходили медленно и нерешительно. Потому что не преследовать неприятеля предписывал Наполеон, а сообщать вести о неприятельских передвижениях и собирать как можно более провианта для голодавших войск. Не зная наверное, каковы намерения русского главнокомандующего, Наполеон заботился, как бы пополнить боевые запасы, значительно истощённые в Бородинской битве, и подкрепить войска новыми силами. С этою целью, изменив первоначальное назначение корпуса маршала Виктора (поддерживать войска, действовавшие с тылу Великой армии против Витгенштейна и Тормасова), он предписал ему следовать в Смоленск. «Неприятель, поражённый в сердце, не будет заботиться об окраинах, — писал он маршалу Виктору из Можайска. — Он употребляет все средства, чтобы помешать нам войти в Москву и обнаруживает намерение также употребить все средства, чтобы выгнать поскорее нас оттуда. Поэтому из Смоленска надо следовать к Москве, чтобы подкрепить армию в той мере, как неприятель подкрепляет свою»*. Постоянное отступление наших войск ободрило Неаполитанского короля, и он задумал разбить наш арьергард, поступивший уже (с 28 августа) под начальство Милорадовича и отбросить его на армию, которой Главная квартира находилось на берегу реки Нары, в деревне Крутицы. Но Мюрат был отбит и после этого «следовал с большою осторожностью за нашим арьергардом, оставаясь всегда вне пушечного выстрела»**, конечно, по распоряжению Наполеона. Убедившись, однако же, что русские войска отступают, и не зная, дадут ли они сражение, Наполеон решился отправить циркуляр к французским епископам, с приказом распорядиться о торжественном молебствии по случаю одержанных им побед, и составил бюллетень о Бородинском сражении. Бюллетень этот помечен тем числом, когда Наполеон выехал из Можайска и перенёс свою Главную квартиру в село Леутинское***.
______________________
* A.-F. Fain, Manuscrit de 1812, T. II, с 74.
** Военный журнал полковника Толя под 29 августа; G. de С h a m b r а у. Histoire de l'expedition de Russie, Т. II, с. 90; A.-F. Fain, Manuscrit de 1812, T. II, с 47.
*** Предписание маршалу Бертье 9 сентября (28 августа), предписание маршалу Виктору 11 сентября (30 августа), циркуляр французским епископам 10 сентября (29 августа), 18-й бюллетень 12 сентября (31 августа); A.-F. Fain, Manuscrit, T. II, с. 74. и след.; Chambray G. de, Histoire de l'expedition en Russie, T. III, прилож., с. 403 и след.
______________________
Но императора тревожила ещё мысль о том, что может предпринять русский главнокомандующий. Он не ожидал, чтобы неразбитое им войско решилось без нового боя впустить его в древнюю столицу империи и подозревал особые замыслы со стороны Кутузова. На другой день, переехав в село Таторки, он поручил маршалу Бертье написать Мюрату, что его тревожит неимение сведений о неприятеле. «Если неприятель не находится перед вами, — писал он, — то надо опасаться, не перешёл ли он вправо от вас, на Калужскую дорогу. В таком случае очень возможно, что он бросится на наш тыл. Неизвестно, что делает Понятовский, который должен находиться в двух милях, вправо от вас. Прикажите ему двинуть свою конницу на Калужскую дорогу. Император получит от вас известия о том, где находится неприятель. Его величество с нетерпением ожидает известий о том, что происходит на вашем правом крыле, т.е. по дороге из Калуги в Москву»* Это письмо, написанное по поручению Наполеона, начальником его главного штаба к главнокомандующему авангардом, за день до вступления в Москву, бесспорно доказывает, что Наполеон не преследовал отступавшего неприятеля, но ощупью шёл за ним, наблюдая за его движениями и недоумевая о дальнейших его намерениях. Он постоянно требовал известий от своих передовых отрядов и посылал к ним своих офицеров-ординарцев. Утром 2 (14) сентября он отправил Гурго в авангард к Мюрату, поручив ему немедленно привезти ему известие о положении дел. Гурго подъехал к Неаполитанскому королю в то время, когда Москва уже находилась почти в виду французского авангарда.
______________________
* С h a m b r а у G. de, Histoire de l'expedition en Russie, T. III, прилож., с. 404-405.
______________________
Когда подъезжаешь к Москве по Смоленской дороге, то под самым городом внезапно открывается вид на него, во всём широком его объёме. Ряд холмов на самой дороге, известный под именем Поклонной горы и оканчивающийся у города так называемыми Воробьёвыми горами, долго скрывает Москву от взоров. Рано утром, 2 сентября, наш арьергард находился у фарфоровых заводов, в 10 верстах от Москвы. С 9-ти часов французский авангард завязал с ним перестрелку и теснил его к Москве. Медленно отступая, чтобы дать время и возможность остальным войскам с обозами и артиллериею пройти через город, наш арьергард к 12 часам дня занял Поклонную гору и растянул линию до Воробьевых гор. Генерал Милорадович имел в виду, чтобы неприятель предположил, будто под его начальством находится более войск, нежели было на самом деле. Он хотел принудить неприятеля действовать осмотрительно и медленно. Но в это самое время он получил известие, что один корпус неприятельских войск подходит к Тверской заставе (Понятовского), а другой (вице-короля) обходит Воробьёвы горы. Вместе с тем Милорадовичу донесли, что улицы Москвы ещё наполнены войском, толпами спасающихся жителей и обозами. Очевидно, угрожала большая опасность: не только весь арьергард мог быть отрезан неприятелем от главной армии, но и части этой армии и обозы, не успевшие ещё выйти из Москвы на Рязанскую дорогу. Что оставалось делать Милорадовичу, которому главнокомандующий в трудное время вверил начальство над арьергардом после Платова, как известному издавна и опытному вождю, в той надежде, что он своими действиями обеспечит спокойное отступление главной армии? Блистательно исполняя возложенное на него поручение с 28 августа, теперь, перед самой Москвою, Милорадович был поставлен в положение безвыходное. Но выбор Кутузова был удачен: находчивость военачальника, не только храброго, но и опытного, спасла вверенный ему арьергард и отчасти самую армию.
Решившись без боя оставить Москву, после военного совета в Филях, наш главнокомандующий поручил генералу Ермолову уведомить об этом начальника арьергарда и предписать ему как можно долее удерживать неприятеля, чтобы дать возможность войскам спокойно пройти столицу. Милорадович, поражённый известием о решении оставить Москву без боя, особенно был возмущён выражением: «если будет нужно, то почтите видом сражения древние стены Москвы». Прямодушный, откровенный герой, Милорадович без сомнения готов был пасть в упорном бою, защищая Москву; но вид сражения представлялся ему насмешкою над ним и непочтением, а скорее оскорблением древних стен столицы. Приписывая это выражение лично Ермолову, он упрекал его в макиавеллизме и до такой степени горячился, что на другой день захотел даже просить, чтобы уволили его от начальства арьергардом. Но личный гнев, отчасти справедливый, не мог заглушить в нём чувство долга, и на другой день он имел отраду совершить великий подвиг: избавить войска от страшных потерь, выиграв время, дать им возможность отступить за Москву и спасти значительное число Московских жителей с их имуществом.
Вместе с отношением Ермолова Милорадович получил письмо от фельдмаршала (подписанное Кайсаровым) к начальнику штаба Наполеона, маршалу Бертье. В этом письме, по принятым военным обычаям, Кутузов поручал попечению неприятеля оставшихся в Москве наших раненых. Милорадович должен был отправить это письмо к начальнику неприятельского авангарда Мюрату. Доведя арьергард до Поклонной горы и заметив опасность как для него, так и для всей армии, Милорадович немедленно послал офицеров с конными отрядами в город, чтобы способствовать водворению порядка при отступлении; и в то же время, обратившись к стоявшему неподалёку лейб-гвардии Гусарскому полку, спросил: кто из офицеров может хорошо говорит по-французски? Выехал штаб-ротмистр Акинфов. Милорадович, передав ему присланное от фельдмаршала письмо к маршалу Бертье, приказал отвезти его в неприятельский авангард, лично вручить Мюрату и при этом сказать ему от его имени: «Если французы желают занять Москву целою, то должны, не наступая сильно, дать нам спокойно выйти из неё, с артиллериею и обозом. В противном случае генерал Милорадович перед Москвою и в Москве будет драться до последнего человека и вместо Москвы оставит одни развалины». Он поручил Акинфову, чтобы он старался как можно долее оставаться у французов. Взяв с собою трубача из конвоя Милорадовича, Акинфов подъехал к передовой французской цепи, состоявшей из конных егерей. По сигналу трубача, к нему выехал командир полка и, узнав в чём дело, поручил проводить его к генералу Себастьяни, начальнику аванпостов, который сказал Акинфову, что он может передать ему письмо и таким образом исполнить возложенное на него поручение. Но услыхав от Акинфова, что Милорадович поручил ему лично передать письмо Неаполитанскому королю и на словах сообщить ему свои предложения, Себастьяни немедленно поручил проводить его к Мюрату. Имя Милорадовича пользовалось большою известностью во французских войсках, как одного из доблестных сотрудников Суворова в Итальянской кампании, и генерал Себастьяни знал его лично: он познакомился с ним в Бухаресте в 1809 году, участвуя, в качестве посредника со стороны Наполеона, в наших мирных переговорах с Оттоманскою Портою.
Проехав пять конных полков, стоявших развёрнутым фронтом перед пехотными колоннами, Акинфов увидел Мюрата, разодетого в блиставшую золотом одежду и окружённого многочисленною свитою. Когда подъехал Акинфов, Мюрат приветствовал его, «приподняв свою шитую золотом с перьями шляпу» и велел своей свите удалиться. «Что вы мне скажите, капитан?» — спросил он Акинфова, приблизясь к нему и положив руку на шею его лошади. Акинфов вручил ему письмо и передал поручение Милорадовича. Прочитав письмо, Мюрат отвечал: «Касательно больных и раненых излишне поручать их великодушию Французских войск: Французы на пленных неприятелей не смотрят как на врагов. Что же касается до предложения генерала Милорадовича, то без приказаний императора Наполеона нельзя на них дать ответа». Немедленно затем Мюрат отправил Акинфова с своим адъютантом к императору; но едва они проехали несколько сот шагов, как Мюрат послал возвратить их назад. В то время как Мюрат принимал Акинфова, приехал ординарец Наполеона Гурго. Вероятно, вследствие разговора с ним, Мюрат решился воротить назад нашего парламентёра. «Желая сохранить Москву, — сказал он возвратившемуся Акинфову, — я решаюсь сам согласиться на предложение генерала Милорадовича и пойду так тихо, как вам угодно, с тем только условием, чтобы мы могли сегодня же занять Москву». Когда Акинфов отвечал, что Милорадович будет согласен на это условие, то Мюрат послал приказ всем передовым цепям остановиться и прекратить перестрелку.
«Вы знаете Москву?» — спросил Мюрат Акинфова. — «Я Московский уроженец», — отвечал Акинфов. «Так передайте жителям, чтобы они были совершенно покойны, что им не только не сделают никакого вреда, но и не возмут с них контрибуции и всеми способами будут заботиться об их безопасности». Зная, однако же, что со вступления французов в пределы Смоленской губернии жители сёл и городов удалялись из них и даже жгли свои дома, Мюрат прибавил: «Не оставлена ли Москва жителями и где граф Ростопчин?» — «Я постоянно находился в арьергарде и участвовал в делах, поэтому ничего не знаю ни о Москве, ни о графе». На вопрос, где находятся император Александр и великий князь Константин, Акинфов точно также отозвался незнанием. Хотя очень довольный тем, что Мюрат задерживает его своими расспросами и тем даёт возможность исполнить данное ему поручение, молодой офицер однако опасался, чтобы как-нибудь не проговориться в своих ответах. Мюрат сказал, что «он очень уважает Русского императора, а с великим князем даже дружен и очень сожалеет, что обстоятельства сложились так, что он должен воевать против них». «Много ли ваш полк потерял людей?» — спросил он Акинфова. — «Можно ли не понести потерь, находясь почти ежедневно в сражениях!» — отвечал тот. «Тяжёлая война», — заметил Мюрат. — «Мы дерёмся за Отечество и не примечаем тягости военной», — заметил Акинфов. Наводя своими расспросами молодого русского офицера на то, не скажет ли он чего-нибудь, из чего можно бы заключить, что русские войска утомлены войною и желают мира и, не достигнув своей цели, Мюрат резко сказал: «Отчего не заключают мира?» — и при этом прибавил по своей привычке (говорит Акинфов) солдатское выражение, неудобное, конечно, для печати. «Это должно быть известнее вашему величеству, — отвечал Акинфов. — По моему мнению, ни одна из армий не разбита и ни одна не может похвалиться совершенною победою». Мюрат улыбнулся, сказав: «Пора мириться». Отпуская нашего парламентёра, Мюрат снова уверял его, что приложит все средства к сохранению Москвы и уверял в уважении, которое питает к Милорадовичу. «Скажите ему, — говорил он, — что я согласился на его предложение единственно из уважения к нему». Нет сомнения, что Мюрат говорил правду, отзываясь лестно о Милорадовиче, военные доблести которого ему удалось уже испытать в деле у села Крымского (29 августа). Нельзя было найти лучшего соперника начальнику французского авангарда, как Милорадович. Кроме безоглядной храбрости и боевой опытности в характере Милорадовича было много сходного с Мюратом. Но, конечно, не из личного уважения к нему он согласился на его предложение: овладеть Москвою, а не её развалинами, составляло последнюю, желанную цель французских войск.
Акинфов отправился назад в сопровождении того же полковника конно-егерского полка, который сопровождал его к генералу Себастьяни и Мюрату. «Я ехал лёгким галопом, — говорит он, — а чтобы продлить более время, попросил позволить мне полюбоваться двумя Польскими гусарскими полками. Полковник согласился проехать со мною по фронту этих полков. Но, заметив, что я ехал тихо и что мы теряем много времени, он просил меня пустить лошадь в полный галоп. Я должен был исполнить его желание и, проехавши французскую цепь, приблизился к начальнику нашей цепи, лейб-гвардии Казачьего полка полковнику Ефремову. Объявив ему, что Мюрат согласился тихо идти за нашими казаками, я поскакал к Милорадовичу»*.
______________________
* Записка сенатора Акинфова, составленная им по просьбе Михайловского-Данилевского в 1837 году (рукопись); Ф.Н. Г л и н к а. Подвиги графа М.А. Милорадовича, М., 1814, с. 10-11; Деяния графа М.А. Милорадовича, СПб., 1816, Ч. II, с. 23-25; Клаузевиц. Der Feldzug von 1812 in Russland, с. 172; А.И. Михайловский-Данилевский. Полное собрание сочинений, Т. IV, гл. XXXV.
______________________
В то время, когда на аванпостах шли эти переговоры, Наполеон находился в нескольких верстах от своего авангарда. Переночевав в Вяземе, селе, принадлежавшем князю Голицыну (в 40 верстах от Москвы), на другой день, 2 сентября, на рассвете, он выехал оттуда в карете вместе с маршалом Бертье. Но, проехав вёрст 12, они должны были продолжать путь верхами, потому что на большой дороге был сожжён мост через глубокий овраг; мост этот французы не успели построить вновь. В 10 часов утра, не доезжая до Москвы за 12 вёрст, Наполеон остановился на одной даче, находившейся на правой стороне большой Смоленской дороги. Тут его встретил Мюрат. Не входя в дом, он прохаживался с Мюратом по церковному двору, осведомляясь конечно о положении дел. Мюрат мог сообщить ему приятное известие:* ещё в 9-м часу утра, осматривая свои аванпосты, он заметил начатые, но не оконченные укрепления. Эти укрепления свидетельствовали, что русский главнокомандующий намеревался дать сражение; но как не было видно никаких войск, то Наполеон мог заключить, что эта мысль была оставлена**. Лишь только он отпустил Мюрата, как началось движение французских войск к Москве, давшее повод Милорадовичу отправить к французам своего парламентёра с предложением заключить перемирие, о чём рассказано выше.
______________________
* Ф.И. К о р б е л е ц к и й, Краткое повествование о вторжении Французов в Москву, СПб., 1813, с. 21-22. (Сочинение это составляет книжную редкость).
** Роман С о л т ы к. Napoleon en 1812, memoires historiques et militaires sur la campagne de Russie. Paris, 1836, с 259; F a i n A. de. Manuscrit de 1812, T. II, с 50 и след.
______________________
Позавтракав на подмосковской даче, император Наполеон, со всею свитою и конвоем из двух эскадронов шассеров и польских уланов, отправился к Москве. За ним вели и троих русских пленников, от которых добивались получить сведений о Москве. В числе их был чиновник нашего министерства финансов Корбелецкий, который потом почти во всё время пребывания французов находился в Москве.
«Император Наполеон уже приближался к авангарду, — говорит один из очевидцев, — когда подъехал к нему Гурго, отдал отчёт о переговорах Мюрата и немедленно должен был возвратиться к Неаполитанскому королю, чтобы сообщить ему, что император утверждает заключённый им договор, но с тем непременным условием, чтобы русские непрерывно продолжали отступление. Несмотря на то, что Гурго весьма короткое время оставался перед императором, ему пришлось отвечать на множество вопросов о виде Москвы, об её местоположении, обширности. Ответы Гурго Наполеону были верны; но в них сказывалось увлечение или, лучше сказать, упоение (l'enivrement), которое мы все испытывали перед вступлением в эту древнюю столицу России, припоминая, что многие из нас несколько месяцев назад находились при осаде Кадикса. В самом деле, Москва — это мир! Это славный мир! Действительность казалась этим войскам волшебною сказкою из тысячи и одной ночи. Гений их полководца снова восставал перед ними в прежнем блеске; они достигли указанного им окончания похода беспримерного по трудностям, которые они преодолели. Затем последуют обещанный мир, довольство, спокойствие и — слава»*.
______________________
* Baron D e n n i e е. Itineraire de l'empereur Napoleon, с 84-86.
______________________
Между тем, лишь только Мюрат прежде, нежели отпустил Акинфова, дал знать передовым войскам, чтобы они прекратили перестрелку и подвигались медленно вперёд, генерал Себастьяни выехал за свою цепь и встретил Милорадовича. Он несколько времени ехал рядом с ним, дружески беседуя о сохранении Москвы, о чём свидетельствует Клаузевиц, находившийся в это время в авангарде. «Генерал! — говорил Себастьяни. — Император во главе своих войск введёт свою гвардию, и в таком случае, конечно, всякий беспорядок будет предупреждён». Тем временем пехота нашего арьергарда уже вступала в город, и Милорадович поспешил к ней. Подъехав с своею свитою к Кремлю, он увидал, что командир Московского гарнизонного полка Брозин, с двумя батальонами, только что выступал из Кремля и, ко всеобщему удивлению, с музыкою. Со всех сторон от солдат и оставшихся жителей слышались возгласы: что это за изменник радуется нашему несчастью! Милорадович, взволнованный этим явлением, подскакал к Брозину и крикнул: «Какая каналья приказала вам выходить с музыкою?» С невольным простодушием Брозин отвечал, что когда гарнизон при сдаче крепости получает позволение выступить свободно, то выходит с музыкою, как сказано в Регламенте Петра Великого. «Да разве сказано что-нибудь в Регламенте Петра Великого о сдаче Москвы?» — закричал Милорадович. «Прикажите немедленно замолчать вашей музыке!»*
______________________
* С 1 a u s e w i t z. Der Feldzug von 1812 in Russland, с 172-173; Д.П. Б у т у р л и н. Histoire militaire de la campagne de Russie en 1812. Vol. 2. Paris et Petbg., 1824, V. I. с. 394.
______________________
Акинфов нагнал Милорадовича уже близ Яузы и передал ему о своём разговоре с Мюратом и о согласии на его предложения. «Видно французы очень рады занять Москву», — сказал Милорадович и отправил немедленно полковника Потёмкина уведомить князя Кутузова о заключённом перемирии; а Акинфову вновь приказал ехать к Мюрату с требованием заключить дополнительное условие и продлить перемирие до 7 часов утра следующего дня. В случае несогласия он поручил сказать Мюрату, что остаётся при прежнем решении и будет драться в улицах Москвы. Милорадович видел, что улицы по ту сторону Кремля к Рогожской заставе были наполнены обозами, отсталыми солдатами и спасавшимися жителями. Он советовал последним оставаться в Москве, говоря, что её сдают с условием, чтобы жителям не было делаемо притеснений, но, конечно, понимал, что немногих убедят его заверения: потому, чтобы дать возможность свободно выйти из Москвы, как им, так и остальным войскам, Милорадович предложил новое условие Неаполитанскому королю, рассчитывая на сильное желание французов овладеть столицею без боя, целою и невредимою.
По мере того, как наши войска отступали за Москву, войска французские приближались к ней. За Дорогомиловской заставой остались только казаки нашей задней цепи, когда французский авангард вступал на высоты Поклонной горы, с которой открылся великолепный вид на Москву, широко раскинувшуюся и своими золотыми маковками блиставшую под яркими лучами солнца. «Было около двух часов пополудни. Тысячами различных цветов блистал этот огромный город. При этом зрелище войсками овладела радость; они остановились и закричали: Москва! Москва! Затем всякий усиливал шаг, все смешались в беспорядке, били рука об руку, с восторгом повторяя: Москва! Москва! Так кричат моряки: земля, земля! после долгого и мучительного плавания. При виде этого позлащенного города, этого блестящего узла, соединяющего Европу и Азию, этого величественного средоточия, где соединялись роскошь, нравы и искусства двух лучших частей света, мы остановились в гордом созерцании. Настал, наконец, день славы; в наших воспоминаниях он должен был сделаться лучшим, блестящим днём всей нашей жизни. Мы чувствовали, что в это время обращены удивлённые взоры всего мира на наши действия, и каждое малейшее наше движение будет иметь значение в истории. Казалось, мы шествуем по этому громадному и величественному поприщу, окружённые всеобщим удивлением народов, гордые тем, что мы вознесли славу нашего века выше всех других веков. Когда мы возвратимся на родину, — чего так сильно желаем, — с каким почтительным вниманием, с каким восторгом встретят нас наши жёны, наши соотечественники и даже наши отцы! Во всю остальную нашу жизнь мы будем какими-то особыми существами, на которых они будут смотреть с удивлением, которых они будут слушать с любопытством изумления, будут бегать за нами, ловить каждое наше слово. Это чудодейственное завоевание (miraculeuse conquete) облечёт нас славою; от нас будет веять чем-то дивным и чудесным. Когда эти гордые мысли сменились более скромными чувствами, мы говорили себе: вот обещанный предел наших трудов; наконец-то мы остановимся, потому что мы уже не можем превзойти самих себя после похода, достойного стать наряду с походом в Египет и со всеми великими и славными боями древности. В это время были забыты все опасности и страдания. Можно ли купить слишком дорогою ценою высокое счастье во всю жизнь повторять: и я был в войсках, вступивших в Москву?»*
______________________
* C-te S e g u r. Histoire de Napoleon etc. T. II, с 33-35.
______________________
Каким-то делом сверхъестественным, каким-то чудом казалось для французов их вступление в древнюю столицу России. Отблеск чуждой славы, может быть, в это время увлекал и их союзников; но, без сомнения, они волновались гораздо более скромными чувствами, полагая найти в Москве конец похода, в котором их подвергли стольким бедам и лишениям. Были между ними и такие, которые из этого торжества французов присваивали и себе некую долю. «Можно понять, какое испытывал я чувство, — говорит граф Роман Солтык, — при виде древней столицы царей, возбудившем во мне столько великих исторических воспоминаний. На ней в начале XVII столетия победоносные поляки водрузили своё знамя, и перед ним преклонялся Московский народ, признав своим государем сына нашего короля. И вот их потомки, сражаясь в фалангах Наполеона, пришли во второй раз осенить её своими победоносными орлами. Все эти победы моих соотечественников, старые и новые, сливались в одно целое в моём воображении, и я припоминал деяния Ходкевичей, Жолкевских и Сапег, заставлявших трепетать Московское царство»*.
______________________
* R. S о l t у к. Napoleon en 1812, memoires historiques et militaires sur la campagne de Russie. Paris. 1836, с 259-260.
______________________
Двинувшись вперёд и как бы невольно несомые к Москве, французы смешались с казаками, составлявшими заднюю цепь нашего арьергарда. Мюрат очутился между ними. Он остановил свою лошадь и спросил: не говорит ли по-французски кто-нибудь из офицеров? К нему подъехал молодой офицер. «Кто начальник этого арьергарда?» — спросил его Мюрат. Офицер указал ему на пожилого человека, воинственного вида, в казацком мундире. Цепью казаков командовал в это время полковник Ефремов. «Спросите его, — продолжал Мюрат, — знает ли он меня». Молодой офицер исполнил это поручение и отвечал: «он говорит, государь, что знает ваше величество и всегда видал вас в огне». «Такой ответ (совершенно правдивый) польстил Мюрату», — замечает один из французских офицеров, свидетелей этой сцены. Разговаривая таким образом в русской цепи, посреди казаков, Мюрат обратил внимание на бурку, которая была на плечах казацкого начальника и заметил, что эта одежда должна быть очень хороша на бивуаках. Когда это замечание было переведено Ефремову, тот молча снял с себя бурку и подал её Мюрату. На любезность он хотел отвечать такою же любезностию; но, ничего не найдя у себя, взял часы у Гурго и подарил их казацкому офицеру*.
______________________
* Baron D e n n i e e. Itineraire de l'empereur Napoleon, с 85-87; S e g u r. Histoire de Napoleon etc., T. III, с 37; F a i n A. de. Manuscrit etc., T. II, с 52.
______________________
Когда Акинфов возвратился с новым предложением Милорадовича, он встретил Мюрата уже недалеко от Дорогомиловской заставы. «Мюрат ехал вслед за своей передовой цепью, смешавшейся с нашими казаками, — говорит Акинфов. — Приняв меня очень ласково, он беспрекословно согласился на это предложение; но с тем, что всё непринадлежащее армии будет оставлено». Потом он спросил его, сообщил ли он жителям Москвы, что они будут в совершенной безопасности. «Хотя поистине я о том не думал, — продолжает Акинфов, — да и не с кем было в Москве говорить об этом, но должен был уверить Мюрата, что исполнил его поручение».
В это время император Наполеон со свитою въехал на Поклонную гору. «Наконец, вот этот знаменитый город (la voila done enfin cette fameuse ville!), — воскликнул он, прибавив вслед за тем, — да и пора уже!» (il etait temps!). Его лицо сияло радостью, потому что он был уверен, что, заняв Москву, заключит мир, какой ему будет угодно. Перемирие, заключённое Мюратом, которое он утвердил, казалось ему хорошим предзнаменованием. После Бородинского сражения, недовольные им маршалы удалялись от него; но при виде отдававшейся им Москвы, узнав о переговорах Мюрата с Милорадовичем, удивлённые таким оборотом военных действий, восторженные славою, они забыли те упрёки, которые ему делали. Они спешили собраться вокруг него, преклоняясь перед его счастьем и готовы были даже приписать дальновидности его гения то обстоятельство, что он не позаботился довершить победу в Бородинском сражении*.
______________________
* S e g u r. Histoire de Napoleon, T. II, с 35-36; Chambray. Histoire de l'expedition en Russie, T. II, с 114; В e i t z к е. Geschichte des russ. Krieges im Jahre 1812, 2-е изд., Berlin, 1862, с 264-265.
______________________
Наполеон долго смотрел в зрительную трубу как на Москву, так и на её окрестности, по которым двигались его войска: вице-король со стороны Рузы и Звенигорода подвигался к Тверской заставе, Поня-товский подходил от Вереи и с противоположной стороны должен был обложить город до самой Коломенской дороги; за поляками и вице-королём должен был расположиться корпус маршала Даву. Наполеон сошёл с коня, велел разостлать перед собой карту Москвы и подозвал к себе одного из своих секретарей Лелорня, который знал по-русски, был знаком с Москвою и служил ему переводчиком. Он расспрашивал Лелорня о некоторых зданиях и, между прочим, указав на огромное строение и узнав, что это Воспитательный Дом, находящийся под покровительством вдовствующей императрицы, приказал поставить к нему охранительную стражу и вообще делал распоряжения к ограждению спокойствия и безопасности города и его жителей*. Соображаясь с движениями конных отрядов, приближавшихся уже к Тверской и Калужской заставам, он выстрелом из пушки приказал дать сигнал, чтобы авангард и главные войска шли к Москве. Вслед за тем он и все окружавшие его сели на лошадей и понеслись к Москве. «В то же мгновение авангард и часть стоявшей позади его главной армии с невероятным стремлением, конница и артиллерия, поскакали во весь опор. Пехота бежала бегом. Топот лошадей, скрып колёс, треск оружия смешивались с шумом бегущих солдат, сливаясь в дикий и ужасный гул. Свет померк от поднявшейся густым столбом пыли, и вся земля как бы заколебалась и застонала от такого движения. Через какие-нибудь 12 минут все очутились у Дорогомиловской заставы**. При громе восклицаний: да здравствует император! обрадованного войска, достигшего конечной цели похода, Наполеон сошёл с коня и по левой стороне Камер-коллежского вала ходил взад и вперёд «в спокойном расположении духа», между тем как войска с музыкою вступали в город. Незадолго перед тем он подозвал к себе своего генерал-адъютанта графа Дюронеля и барона Денье, состоявшего при начальнике Главного его штаба, и дал им поручения: «Поезжайте в город, генерал, устройте порядок службы и составьте депутацию, которая должна мне поднести ключи. Вы, Денье, поезжайте в правительственные учреждения и места, соберите сведения об имеющихся средствах (des ressources) и донесите мне». Император Наполеон, спокойно прохаживаясь у Камер-коллежского вала, ожидал депутации от столицы, которая бы поверглась к стопам победителя с мольбами о милости, представила бы ему ключи города и дала бы возможность выказать благодушие великого человека, которое разнеслось бы потом по всей Европе в высокопарных выражениях бюллетеня Великой армии***.
______________________
* Fain, A. de. Manuscrit de 1812, T. II, с 55.
** Ф.И. К о р б е л е ц к и й. Краткое повествование и пр., с. 24-25.
*** Ф.И. К о р б е л е ц к и й. Краткое повествование, с. 25; Baron D e n n i e е. Itineraire de l'empereur Napoleon, с. 88-89.
______________________
Передовые отряды французского авангарда, под начальством генерала Себастьяни, входили в город вслед за нашими казаками. Их поражало отсутствие жителей и мёртвая тишина, которую нарушали только топот их лошадей и шаги пехоты. Двери домов были заперты, окна затворены, даже ставнями. В первое время французы полагали, что жители, опасаясь беспорядков и насилия со сторона неприятеля, очистили те улицы, по которым они должны были следовать к средоточию города, к Кремлю, и скрылись в боковые улицы и переулки. Но скоро истина обнаружилась. Генерал Дюронель и Денье также не встречали никого в опустелой столице, до Дорогомиловского моста. Но когда они переехали этот мост, к ним бросилась навстречу испуганная толпа иностранных купцов, немцев, итальянцев и французов, которые, с одной стороны, боялись оставаться в городе, покинутом властями и жителями, а с другой желали обеспечить себя и свои имущества от войск, входивших в Москву в качестве победителей: они прибегли к покровительству Наполеона. В числе их был один типографщик Ламур (Lamour). Когда граф Ростопчин выслал из Москвы Семёна, известного впоследствии типографа и книгопродавца, который управлял в то время типографиею Н.С. Всеволожского*, Ламур занял его место при типографии. Ламур был поклонник Наполеона и очень радовался, что мог увидеть его. «Император желает говорить с одним из вас», — сказал, обращаясь к ним, приведший их генерал. Ламур подошёл и лишь только начал речь: «Государь, имею честь,» — как Наполеон прервал его вопросами: — «Давно ли город оставлен жителями, когда оставили его начальники и власти?» — «Москвичами овладел панический страх, — отвечал Ламур, — при вести о торжественном приближении Вашего Величества, и в несколько дней город опустел. Граф Ростопчин последний выехал из города. Люди, имеющие верные сведения, уверяли меня что он решился уехать только 31 августа...» «Прежде Бородинского сражения! — прервал его Наполеон. — Что за сказки!» — и, повернувшись спиной к Ламуру, произнёс: «Дурак» (imbecile)**. Ламур, долго живший в России, привык считать чи ела по нашему стилю и не догадался, что для Наполеона 31 августа предшествовало 7 сентября нового стиля, т.е. Бородинской битвы. Но кроме этой неудачно окончившейся попытки Ламура, многим из находившихся в Москве французам, между которыми были люди образованные, как например, книгопродавцы Рис, Сессе, и лектор Московского университета Виллерс, удалось подробно объяснить императору Наполеону состояние Москвы. Нельзя было не верить единогласным показаниям их***; но император не вдруг свыкся с мыслью, что нечего ожидать депутации с ключами от города и что без неё должно ему вступить в опустелую столицу России. Он подозвал к себе Гурго. «Москва оставлена жителями! (Moscou deserte), — воскликнул он, — Какое невероятное событие! Надо его обдумать. Подите, приведите мне бояр». Двинув в город весь авангард Мюрата, Наполеон всё ещё полагал, что, может быть, испуганные жители «не знают, как надо сдаваться; здесь всё ново и для них, и для нас», — говорил он****.
______________________
* Август Семен (впоследствии управлявший Московскою Синодальною типографией) в первом браке женат был на француженке, падчерице Н.С. Всеволожского; оба они масоны (прим. П.И. Бартенева).
** Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе. М., 1872, с. 30-31; Ф. И. Корбелецкий. Краткое повествование и пр., с. 26.
*** Герцог Бассано писал императору Наполеону следующее письмо:
Vilna, le 5 Septembre (1812).
Lorsque v. m. entrera a Moscou, elle pourrait faire appeler deux hommes sur la fidelite desquels, on m'assure, qu'elle peut compter. L'un se nomme Pataud d'Orflans; il est Francais etabli depuis longtems en Russie. M-r de Lesseps et ses predecesseurs Font constament employe comme agent du consulat general. II у a sur lui dans les archives de mon ministere des rapports tres-favorables. L'autre est un professeur allemand, attache a l'universite de Moscou depuis 1803; il se nomme Reinhard; il est frere du ministre de v.m. a Cassel. Il passe pour un homme de beaucoup de merite. Но Рейнхарда не нашли в Москве: он умер именно в 1812 г. 7 ноября в Нижнем Новгороде (Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета, Т. I, с. 166 и Т. II, с. 328 и 329). Подлинное письмо герцога Бассано находится в Архиве Главного Штаба.
**** D e n n i ё е. Itineraire, с. 89; S e g u r. Histoire de Napoleon, Т. II, с. 38; Dumas. Souvenirs etc.T. III, с. 443 и след.
______________________
Известие, что Москва оставлена жителями, быстро распространилось в войсках и привело их в уныние. Вельсович* подбежал к русским пленным, которые стояли невдалеке от самого императора и наблюдали, что происходило перед ними, и, обращаясь к Корбелецкому, спросил: «Что это значит, что в Москве нет ни армии вашей, ни жителей?» — «Не знаю», — отвечал Корбелецкий. По его свидетельству «такая нечаянная весть, казалось, поразила и самого Наполеона, как громовым ударом». Он был чрезвычайно изумлён и как бы «впал в самозабвение. Ровные и до того времени спокойные шаги его вдруг становятся скоры и беспорядочны. Он оглядывается в разные стороны, оправляет платье, останавливается, вздрагивает, недоумевает, берёт себя за нос, снимает с руки перчатку и опять надевает, вынимает из кармана платок, мнёт его в руках и как бы ошибкою кладёт в другой карман, потом снова вынимает и снова кладёт, опять снимает перчатку и торопливо надевает её, и это повторяется несколько раз». В этом состоянии сильного волнения Наполеон находился «битый час, и во всё это время окружавшие его генералы стояли перед ним неподвижно, и ни один из них не смел и пошевелиться»**. Несколько успокоившись, он снова сел верхом и поехал в город вслед за авангардом, между тем как другие войска обходили Москву с правой и левой сторон. Но, проехав Дорогомиловскую слободу, император снова остановился на берегу Москвы-реки, сошёл с лошади и опять начал ходить взад и вперёд, и уже спокойнее прежнего. Оставление Москвы жителями было такою неожиданностью для французов, что они подозревали, нет ли тут обмана, не подготовляются ли какие-нибудь засады. По всей Дорогомиловской слободе и по берегу Москвы-реки поставлены были караулы; Наполеон не решался въехать в город и провёл ночь с 2 (14) на 3 (15) сентября в одном из трактиров этой слободы, где изо всех русских обывателей нашлось только четыре дворника. В этой квартире он поручил маршалу Бертье отдать следующие приказы:
______________________
* Так называет Корбелецкий польского офицера, бывшего одним из переводчиков у Наполеона. Роман Солтык называет его Васович (Wasocvicz, Napoleon en 1812, с. 44); в таблице войск у Сент-Илера он назван Vauzowitch, Hist, de la campagne en Russie, T. II, с 371; Ф.И. Корбелецкий. Краткое повествование, с. 26.
** Ф.И. К о р б е л е ц к и й. Краткое повествование, с. 27-28.
______________________
«Маршалу Лефевру с Молодою гвардиею предписывается занять Кремль и устроить в нём полицию; генерал Дюронель назначается губернатором города; Неаполитанскому королю предписывается, чтобы он поручил Понятовскому занять своею кавалериею пространство между дорогами, которые ведут к Коломне и Троице (Рязанскою и Ярославскою); вице-король должен перенести свою главную квартиру к С.-Петербургской заставе и занять всё пространство от неё до дороги к Троице; Даву перережет все дороги, начиная с той, которую займёт вице-король и до той, на которой остановится Понятовский; вице-король и король Неаполитанский пошлют сильные отряды на Петербургскую дорогу и на ту, по которой направился неприятель с тем, чтоб сообщать о нём известия и забирать отсталых»*.
______________________
* С h a m b r а у. Т. III, приложение, с. 405; F a i n. Т. II, с. 76.
______________________
В то время, когда всё это совершалось на одном краю Москвы, куда вела Смоленская дорога, на другом краю, откуда шла дорога в Рязань и Владимир, отступали отставшие войска и обозы нашей армии, а потом арьергард и толпы москвичей с их пожитками. Глубокое, мёртвое безмолвие царствовало в остальных частях города; никого не было на улицах; оставшиеся жители заперлись в домах. Но довольно было скрытых глаз, направленных в ту сторону, откуда ожидали вторжения неприятеля. Некоторые, однако же, не ожидали вторжения, веря объявлениям графа Ростопчина и, завидев появление французских войск, полагали, что это англичане или шведы пришли к нам на помощь*. Признаки общественной жизни, но уже неправильной и болезненной, ещё сказывались в Кремле. Толпа, которая перед тем добила несчастного Верещагина и с неистовыми криками волочила его труп по улицам, эта толпа, состоявшая из самых низших людей населения, буйная и пьяная, ввалилась в Кремль к Арсеналу, чтобы забрать оставшееся оружие, которым обещал главнокомандующий Москвою вооружить жителей и вести их на решительный бой с неприятелем. Случайным свидетелем действий этой толпы оказался сенатский чиновник, надворный советник Бестужев-Рюмин.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе. М., 1872, с. 9, 36, 71-72, 120; П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины. М., 1870, с. 7 и след.; Русский Вестник, 1856, № 8, с. 277, 281; Граф Солтык. Napoleon en 1812, с. 268 и след.; С h a m b r а у. Т. II, с. 115 и след.
______________________
Вотчинный департамент, со времени его образования в 1786 году из Вотчинной коллегии, составлял присутствие государственного архива древних поместных и вотчинных дел, заключавшего в себе все документы, обеспечивающие обладание недвижимою собственностью частных лиц. Это присутственное место, под председательством обер-прокурора общего собрания Московских департаментов Сената, состояло из трёх членов, называвшихся по старшинству первым, вторым и третьим*. Первого члена уже не было в Москве, когда третий член Вотчинного департамента, 1-го сентября, рано утром, принёс Бестужеву следующее предложение Вотчинному департаменту: «Так как обер-прокурор Сената (Озеров) отправляется с Правительствующим Сенатом в г. Казань, то и передаёт власть свою над департаментом старшему по себе». Затруднительным положением, в которое был поставлен прокурор, объясняется это странное предложение: он должен был со всем Сенатом отправляться в Казань, между тем важный архив Вотчинного департамента не был вывезен, и, естественно, он полагал невозможным бросить его на произвол судьбы. Ещё затруднительнее было положение Бестужева-Рюмина: он имел отпуск с 9 августа на 28 дней и потому мог давно оставить Москву; но болезнь жены задержала его, и он продолжал ходить на службу. Он собирался ехать в Богородицкий уезд Тульской губернии, и граф А.Г. Бобринский прислал за ним уже лошадей и снабдил деньгами. Кроме него оставался ещё один член Вотчинного департамента, надворный советник Иванов, который и принёс ему предложение прокурора Озерова. «Но каково было моё удивление! — говорит Бестужев. — Лишь только я прочитал эти строки, как увидал у ног моих Иванова, бледного, трепещущего, умоляющего подписать ему паспорт на выезд из Москвы, который он уже держал в своих руках. Я подписал паспорт: в противном случае он уехал бы и без него; а может быть и того хуже: умер бы со страху, и причину его смерти приписали бы мне». Конечно, в таком положении Бестужеву следовало оставаться в Москве. «Трусость, — говорит он, — которую обнаружу бегством от неприятеля, кинув сокровища отечественные, которые заключают в себе архивы Вотчинного департамента, на произвол судьбы, будет с моей стороны подлым нарушением присяги». Поэтому, «возложив упование на Всемогущего Творца», оставляя квартиру под надзором своих служителей, отпустив назад лошадей графа Бобринского, он взял жену и детей, переселился в Вотчинный департамент, и «сам себя сделал его стражем». Нет поводов заподозревать правдивость этого рассказа, хотя, быть может, к чувствам долга и святости присяги присоединялись и иного рода побуждения. Самоуверенность в подвиге почти невозможном, и самая начальническая власть, так случайно и неожиданно доставшаяся, быть может, увлекли Бестужева. Эту власть он выказал на другой же день своим подчинённым: 2-го сентября, когда явились некоторые из них в департамент, он сделал им выговор, «что будучи дежурными, они не находились в эту ночь по своим местам» и даже угрожал послать их для наказания к коменданту. На это секретарь департамента отвечал: «ни коменданта, ни главнокомандующего, ни обер-полициймейстера, ни полицейских чиновников, никого уже нет в Москве; а вы хотите, чтобы мы были при своих местах». В это время вошёл другой чиновник и рассказал об участи Верещагина, как очевидец события. «Не продолжая далее выговоров», Бестужев велел написать журнал в таком смысле: так как он один не может составлять целого присутствия Вотчинного департамента, то закрывает его; велел раздать нерозданное ещё жалованье чиновникам за август месяц и сам вышел из Сената, направляясь к Арбату, чтобы посмотреть, что делается в той стороне, откуда должен был появиться неприятель. Но лишь только Бестужев вышел из Кремля вместе с одним из своих чиновников, как они встретили «пьяного господского человека», который шёл пошатываясь, что-то ворчал и нёс в одной руке ружьё со штыком, а в другой карабин. Бестужев, в качестве начальника, заметил улыбаясь: «Вот видишь, что значит безначалие!» В ответ на это полетело на него сначала ружьё, пролетевшее мимо, а потом карабин, который так ушиб ему ногу, что он должен был возвратиться назад.
______________________
* Полное Собрание Законов № 16307; П.И. И в а н о в. Систематическое обозрение поместных прав и пр. М., 1836, с. 87 и след.
______________________
О пьяных толпах, разгуливавших в это время по Москве, рассказывают не одни иностранцы, но и многие из русских. «Перед самым тем временем, — говорит один из очевидцев, дворовый человек, — как вступил Француз в Москву, приказано было разбивать в кабаках бочки с вином. Народ-то на них и навалился; перепились пьянёхоньки. Вино течёт по улицам, а иные припадут к мостовой и камни лижут. Драки, крик! Чем бы казниться, что Господь такое наказание за грехи послал, они окаянные такое безобразие затеяли! Я-то разумеется, понять того не мог; а помню, покойный батюшка, глядя на них, говорил: «видно последние времена пришли, и не спасти нам грешных головушек»*. И.В. Тутолмин, остававшийся в Москве начальником Воспитательного Дома, говорит, что в день отступления нашей армии разбито было много кабаков, «из которых рабочие люди обоего пола и караульщики тащили вино вёдрами, горшками и кувшинами, и перепились так, что я на другой день вынужден был ходить по квартирам с обыском и, находя вино, выливать на землю и бить посуду»**.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о 1812 г., с. 102-103.
** Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. 2-я, отд. V, с. 163; Ср. M-me Fusil. L'incendie de Moscou, с. 6; L'abbe S u r u g u e. Lettres sur l'incendie de Moscou, с 12 и 13; В. В... ch. Histoire de la destruction de Moscou, с 80; Arm. D о m e r g u e. T. II, с 51 и след.
______________________
Такие-то защитники Москвы, в числе нескольких сот, которые разбирали большею частью испорченное и негодное оружие в Арсенале, оказались в Кремле, когда к Троицким его воротам подошли передовые отряды французского авангарда. Себастьяни, увидав вооружённую толпу, подозвал к себе молодого человека, который из любопытства вышел посмотреть, что происходит в Кремле и стоял у Никольских ворот. Узнав, что он говорит по-французски, Себастьяни поручил ему уговорить эту толпу положить оружие и не вступать в неравный бой. Но раздалось несколько ружейных выстрелов, на которые французы отвечали двумя выстрелами из орудий. Произошла схватка, и Бестужев увидел из окон Сената, как уланы начали рубить стоявших у Арсенала нескольких человек с оружием. «Уже человек десять пали окровавленные, а остальные, отбросив оружие и став на колени, просили помилования. Уланы сошли с коней своих, отбили приклады у ружей, и без того к употреблению негодившихся, забрали людей и засадили их в новостроящуюся Оружейную Палату»*. Генерал Себастьяни, не отпуская от себя любопытного зрителя, который оказался французом, плохо знавшим русский язык, заставил его провести отряд по пути отступления русских войск до самой Рогожской заставы**. За отрядом Себастьяни следовал авангард Мюрата, и к вечеру Кремль был занят Молодою гвардиею Наполеона.
______________________
* Бестужев-Рюмин. Записки. Краткое описание происшествиям в столице Москве в 1812 году, с. 80-83; его же донесение министру юстиции 27 февраля 1813 г., с. 164-169. (Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. 2, отд. V).
** Chev. d'Y s а г п. Relation du sejour des Francais a Moscou, с 4-6; Arm. Domergue. La Russie pendant les guerres de L'Empire, т. II, с. 40-43.
______________________
Так окончился день 2 сентября. Несмотря на повторявшиеся известия, что Москва оставлена жителями, на пожары, начавшиеся уже с этого вечера в разных местах, император Наполеон утром на другой день* торжественно въехал в Москву и поместился в Кремлёвском царском дворце. От Дорогомиловского моста он следовал по Арбату и в Боровицкие ворота въехал в Кремль. «Ни одного человека! Что за народ! Это невероятно! (pas un homme, quel peuple, c'est inimaginable)», — восклицал он. Улицы были пусты, окна и двери домов заперты. Из окна арбатской аптеки выглянули только семейство аптекаря немца и французский генерал, накануне поставленный к ним на постой. Наполеон ехал на маленькой арабской лошади, в сером сюртуке; за ним многочисленная свита и три русских пленных, а впереди два эскадрона конной гвардии. Выражение его лица было сурово; но оно прояснилось несколько, когда он вошёл в Кремлёвский дворец. «Вот эти гордые стены, — сказал он, увидав Кремль и потом, войдя во дворец, — наконец, я в Москве, в древнем дворце царей, в Кремле! (je suis done enfin dans Moscou, dans l'antique palais des czars, dans le Cremlin)». Гордость была удовлетворена; он мог возвестить Европе о занятии древней русской столицы и тем подтвердить бюллетень о победе при Бородине. Но, несмотря на то, он очень хорошо понимал всю опасность своего положения и знал, что единственное для него спасение состояло в том, чтобы заключить мир. «Русские ещё сами не знают, какое произведёт на них впечатление занятие Москвы». Он полагал, что известие об этом приведёт их в такое отчаяние, что император Александр прибегнет к переговорам о мире. «Посмотрим, — говорил он окружавшим его лицам, — что будут делать Русские. Если они ещё не войдут в мирные переговоры с нами, мы сделаем своё дело, представим миру небывалое явление спокойно зимующей армии посреди враждебного ей народа, окружающего её со всех сторон. Наши зимние квартиры обеспечены. Французская армия, пребывающая в Москве, будет походить на корабль, обхваченный льдинами... Но с возвращением весны мы снова начнём войну».
______________________
* В котором часу? В 11 часов утра, пишет Корбелецкий (с. 29); в 8 часов утра, говорит Денье (Itineraire, с. 90); в 6 часов утра, уверяет Гурго (Examen critique, с. 280); на рассвете, jour venu lui-meme у court, повествует Сегюр (Т. II, с. 47); около полудня, говорит Рене-Буржуа (Tableau de la campagne de Moscou, с 54); Chev. d'Y s a r n — в 2 часа пополудни (Relation, с. 8). Так современники и очевидцы, записывая впоследствии свои воспоминания, забывали подробности и особенно часы дня и даже дни.
______________________
Но что возможно было сделать в Вильне и даже Смоленске, т.е. остановиться на зимние квартиры и отложить окончание войны до будущего года (как и советовали Наполеону маршалы), то уже представлялось совершенною невозможностью в Москве. Конечно, император это понимал, а потому и поспешил прибавить: «Впрочем, до этого не дойдёт; император Александр не доведёт меня до этого. Мы войдём с ним в соглашение, и он подпишет мир»*.
______________________
* К о р б е л е ц к и й. с. 29; Lecointe de L a v e a u. Moscou avant et apres l'incendie. Paris, 1814, с 113; S e g и r. T. II, с 40 и 47; F a i n. Manuscrit, Т. II, с 85; Русские и Наполеон Бонапарте. М., 1813, с. 68 и 69; А. И. М и х а й л о в с к и й-Д а н и л е в с к и й. Т. IV, с. 510; S a i n t-H i 1 a i r е. Histoire de la campagne de Russie en 1812, T. III, с 104.
______________________
Глава 2
Мюрат в Баташёвском доме. — Граф Солтык. — Пожар Гостиного Двора. — Французы тушат огонь. — Ночь с 3 на 4 сентября. — Отдача Наполеоном Москвы на грабёж. — Наполеон в Московском огне. — Наполеон спасается в Петровском дворце. — Аббат Сюрюг. — Актриса Фюзиль. — Организация грабежа. — Междуусобие грабителей. — Оставшиеся жители. — Орлов луг. — Новодевичий монастырь. — Избиение неприятеля.
С начала Наполеон принимал меры, чтобы оградить Москву от грабежа: он занял город своею гвардиею и запретил отлучаться с бивуаков солдатам тех войск, которые были расположены за городскими заставами*, и в продолжении первого дня в войсках ещё сохранялся кое-какой порядок. Но лишь наступила ночь (с 2-го сентября на 3-е), о порядке не могло уже быть и речи**: нельзя было голодных солдат заставить, чтобы они умирали с голоду у застав того города, на который постоянно указывали им, как на последнюю цель многотрудного похода, где ожидали их мир, хорошие квартиры и обильное продовольствие. Лишь только ночная тьма дала возможность незаметно уходить с бивуаков, как Московские улицы наполнились толпами неприятельских солдат, которым «сами офицеры подавали пример неповиновения»***. Не только офицеры, но маршалы и генералы, утомлённые бивуачною жизнью, спешили воспользоваться возможностью отдохнуть в роскошных домах русского дворянства. Мюрат начальствовал авангардом и должен был, следуя по пятам отступавшей нашей армии, зорко следить за её движениями; но и он возложил эту обязанность на подчинённых ему генералов. Следуя с авангардом за город на Рязанскую дорогу, Мюрат обратил внимание на великолепный дом Баташёва, что на Швивой горке, назначил в нём себе квартиру, приставил караул и, доведя свои войска до заставы, возвратился вечером в этот дом с многочисленною свитою. Потребовав к себе домоправителя, он осмотрел не без удовольствия роскошные палаты, напомнившие ему итальянские дворцы и, с самоуверенностью Наполеоновского генерала и лично ему свойственным легкомыслием, поручил домоправителю написать своему господину, чтобы он возвратился в Москву и воспользовался его покровительством. Не только именитые и богатые дворянские семейства имели собственные дворцы в Москве, отличавшиеся огромностью и роскошью; но и большая часть зажиточных дворян, преимущественно ближайших к Москве губерний, имели также свои дома, благоустроенные и снабжённые всеми средствами для привольной жизни. Но в этих домах они проводили только зиму, на лето уезжая в свои подмосковные или более отдалённые деревни. Так было и в этом году: дома стояли пустые, но совершенно в том виде, как были в присутствии своих владельцев и всегда готовые принять их. В них оставались дворовые люди, охранять имущество господское. Так и в обширном доме Баташёва находились управляющий и значительное количество прислуги. Желая задобрить неприятеля и оградить дом своего господина от грабежа, они старались исполнять все требования и прихоти незваных постояльцев. Они осветили весь дом, приготовили сытный ужин, как королю Неаполитанскому, так и его свите. Но только для одного Мюрата нашлась четверть сайки, уцелевшая случайно у дворовых ребятишек: всем другим гостям положен был чёрный хлеб. «Генералы сперва гневались и говорили, что свиньи только кушают такой хлеб; однако ж, быв голодны, принялись и за него», уведомлял потом Баташёва его дворовый человек, смотревший за домом. После ужина, продолжает тот же свидетель «всякий генерал требовал пышной постели, всякий особый покой; покоев много, но постелей набрать было негде, ибо на холопской постеле спать никто не хотел, а потому с угрозами всякий требовал такой, какой ему хотелось. Всю ночь нас как кошек за хвост то туда, то сюда таскали. Свечи горели всю ночь и в люстрах, и в лампах. Оставить было опасно, а гасить не посмели, потому всю ночь бродили мы как тени»****.
______________________
* C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, Т. II, гл. VI, с. 46.
** Т. Т о л ы ч е в а, Рассказы очевидцев, с. 59. Только что отряд Себа-стьяни вошёл в Кремль, ограблено было семейство дьякона церкви Николы в Сапожках, бывшей у нынешнего экзерцирсгауза на Моховой. «Многие принялись тут же за грабёж»,— говорит очевидец.
*** С h a m b r а у G. de. Histoire de l'expedition en Russie, T. II, с 118 и след.
**** Письмо Максима Сокова к И.Р. Баташёву от 25 сентября 1812 г., Русский Архив, 1871, № 6, стб. 0218-0219.
______________________
Генерал Клапаред, которого дивизия была присоединена к авангарду, следуя примеру своего начальника, также поставил своё войско за Семёновскою заставою, а сам поместился в городе, в Покровском монастыре*. Вице-король, разместив свой корпус за Тверскою заставою, поместился в доме Мамонова на Тверской улице**. Дарю и Дюма, посланные Наполеоном за более точными сведениями о том, действительно ли Москва оставлена жителями, пробродив по пустым улицам, выбрали себе дома для помещения. «Я выбрал дом Мухановой, — говорит граф Дюма, — на углу площади, на которой находится дом генерал-губернатора, плохой архитектуры, но внутри хорошо расположенный и отделанный. В нижнем этаже, в кухне, я нашёл двух мужиков или рабов, которые ввели меня в комнаты. Всё было в них в таком порядке, как будто бы ожидали приезда господ. В гостиной, на круглом столе, лежали начатые дамские работы. Все мебели стояли по своим местам, и в прекрасной спальне на письменном столе лежали ключи»***. После стоянок на бивуаках, продолжавшихся так долго, естественно, каждый из сановников и генералов Великой армии не без удовольствий помышлял об удобной и покойной квартире в русской столице.
______________________
* Aus dem Leben des Generals von Brand, 2 тома, 2-е изд., Berlin, 1870, с. 429.
** Ныне Глазная больница (L a b a u m e E. Relation complete de la Campagne de Russie, en 1812, 4-е изд., Париж, 1815, с. 195).
*** C-te D u m a s M. de. Souvenirs du lieutenant general comte M. Dumas, de 1770 a 1836. Vol. 3, Paris, 1839, T. III, с 445.
______________________
Генерал Сокольницкий, находившийся при Наполеоне по части собирания сведений о неприятеле посредством шпионов, просил отправлявшегося в город графа Солтыка приискать и занять для него один из домов неподалёку от Кремля. Достигнув до ближайших улиц к Кремлю, граф Солтык был изумлён прекрасными домами; особенно его поразил дом Пашкова, на углу Воздвиженки и Моховой. «Я затруднялся, — говорит он, — какой выбрать дом из сотни великолепных, один богаче другого. Какая противоположность с бивуаками и жалкими лачужками, которыми приходилось нам довольствоваться столько месяцев! Эти дома казались мне очарованными замками Арабских сказок. Проехав из конца в конец ту улицу, в которой я находился, я решился постучаться у подъезда одного дома небольшого, но очень достаточного для удобного помещения генерала с его свитою. Дверь отворилась, и я был изумлён дюжиною служителей графини Мусиной-Пушкиной, приветливо меня встречавших». Главный из них или управляющий спросил графа по-французски, что ему угодно и объявил, что владелица дома, уезжая, поручила ему не отказывать им в приёме, да и для их услуги оставила достаточное число людей. «Он ввёл меня потом в комнаты, — говорит граф Солтык, — прекрасно отделанные. Я объявил управляющему, что тут будет стоять генерал и для себя выбрал удобную комнату. Он спросил меня, не желаю ли я обедать, и, конечно, я с радостью принял предложение. Через час мне приготовлен был прекрасный обед, с разными винами и даже шампанским. Но моё удивление достигло высшей степени, когда управляющий спросил, не желаю я ли разделить обед с двумя француженками, гувернанткою и компаньонкою графини, которые, из чувства патриотизма, остались здесь в ожидании своих соотечественников?» Конечно, граф Солтык с радостью принял предложение и сам отправился пригласить француженок в столовую. Так приятно начавшийся первый вечер в Москве завершился, однако же, весьма неприятно для нового обитателя дома графини Мусиной-Пушкиной: к концу обеда одна из француженок вскочила из-за стола, подошла к окну и с особенно тревожным чувством воскликнула: «Вот и пожар!» Граф успокоил её, приписывая пожар случайным обстоятельствам и беспорядку, неразлучному с войною (как думали и все французы о пожарах в первый день прибытия в Москву). «Но француженки не разделяли этого мнения. Они говорили, что Московское дворянство так раздражено против французов, что надо ожидать больших бедствий». На расспросы графа Солтыка, они рассказали ему о намерении графа Ростопчина сжечь город, о чём молва ещё задолго до вступления французов действительно ходила по Москве и особенно между жившими в ней иностранцами. Но то бедствие ещё только предполагалось в будущем, как тут оно наступало немедленно. Едва граф Солтык лёг в постель, около одиннадцати часов ночи, как сильные удары в дверь его спальни разбудили его. Стучались те же француженки, с ужасом прося заступничества и объявляя, что французские солдаты грабят дом. Одевшись и взяв оружие, граф Солтык сошёл во двор и увидал, что вооружённые гренадёры Старой гвардии грабили погреба и успели уже опорожнить несколько бутылок вина. Он объявил им, что в этом доме квартира генерала, принадлежащего к свите императора и чтобы они прекратили буйство. В ответ на это, один из гренадёров поднял кулак, а другие выражали готовность поддержать товарища. Такой неожиданный поступок, обличавший совершенное ослабление дисциплины и притом в Старой гвардии, наименее подвергавшейся лишениям (сравнительно, конечно, с другими войсками) вывел из терпения графа Солтыка. Он ударил саблею по мохнатой шапке гренадёра так сильно, что тот повалился на землю. Это ошеломило остальных, но ненадолго. Опомнившись от первого впечатления, некоторые из них, взяв ружья наперевес, бросились на графа со штыками. Польский граф поспешно вошёл в дом, заперся в своей комнате и кричал оттуда, что пулею из пистолета положит на месте всякого, кто осмелится ломиться в его комнату. Защитнику дома и француженок, которые так любезно в лице его приветствовали своих соотечественников, пришлось спасать уже самого себя. «Этот случай, — говорит он, — вероятно окончился бы трагически, если бы разбуженный шумом вдруг не появился мой денщик из конюшни, силач и храбрец — он разогнал гренадёров и вывел меня из опасного положения»*.
______________________
* Роман С о л т ы к. Napoleon en 1812, гл. IX, с. 273-278.
______________________
В тот самый день, когда неприятель вошёл в Москву, ночью Начался грабёж повсюду. Первые грабители, по свидетельству многих москвичей, испытавших на себе их подвиги, начинали с того, что Просили накормить их. Но они были не только голодны, но и оборваны: платье и бельё износились, обувь истёрлась и развалилась в продолжении долгого и утомительного похода. Вслед за пищею им Понадобилась и одежда, а за предметами первой необходимости пробуждались стремления к довольству, роскоши и обогащению. С раннего утра на другой день уже дошло известие во все бивуаки тех войск, которые стояли за заставами, что в Москве начался грабёж. Когда взошло солнце, говорит один из свидетелей, в лагере дивизии Клапареда и кавалерийском, находившемся впереди на Рязанской дороге (Себастьяни) сохранялись ещё порядок и спокойствие; но около осьми часов утра приехало в лагерь несколько польских уланов, и они объявили, что Москву грабят. Эта весть с быстротою молнии разнеслась по лагерю. В то же время пришло приказание нарядить людей для приёма продовольствия. Пользуясь этим обстоятельством, многие ушли в город и возвратились не ближе как через час, обременённые ношею, состоявшею из вина, рома, чаю, сахару и разных дорогих вещей. За пехотинцами следовали и конные. «С этого времени невозможно было и думать о поддержании порядка. Все, которые не стояли под ружьём и не исполняли непосредственно служебной обязанности, уходили, пользуясь разными предлогами. Котлы стояли без огня и кашеваров; посланные за дровами, соломою или водою не возвращались назад. Беспорядок дошёл до такой степени, что убегали даже некоторые из патрулей. Конные нам подавали худой пример; беспрерывно они проходили через наш лагерь, обременённые добычею. Один Польский улан подгонял безжалостно кнутом какого-то Русского, которого он заставлял нести тяжёлый груз награбленных им вещей. Когда офицер упрекнул его в жестокости, тот отвечал: "Это им за Прагу, где они погубили моих родителей и разрушили мой дом. Я ещё ни одного Русского не оставлял живым и надеюсь, Бог даст, и этот не возвратится в Москву"»*.
______________________
* Aus dem Leben des Generals von Brandt. Berlin, 2-е изд., 1870, с. 427-428.
______________________
В таком положении находились в отношении к грабежу войска авангарда, которому предписал император Наполеон не упускать из виду отступавшей русской армии. «Монастырь, — говорит тот же свидетель происшествий, — в котором генерал занял квартиру, был пощажён; но кладовые и погреба добрых монахов много пострадали. Маленькая церковь обращена в конюшню, где поставлены лошади генерала и многих офицеров, которых они привели из лагеря». В это же утро в доме Баташёва, где стоял сам начальник авангарда Мюрат, произошло то же самое. «Мы вторник, т.е. 3-е число, — писал Баташёву его прикащик, — провели в величайших суетах; ибо как проснулись чиновники, то требовал всякой чего кто хотел: иной чаю, иной кофе, иной белого вина, Шампанского, Бургонского, водки, Рейнвейна и белого хлеба. Словом, каждый с величайшими угрозами требовал, чтоб его прихоти и требования тотчас были выполнены; всех нас измучили и с ног сбили, так что пришлось бежать и скрыться хоть в воду... Там кричат бабы, что солдаты отняли и печёный и сырой хлеб, в других покоях солдаты разбивают сундуки и грабят всё, что ни попало. Ко всем тем местам ограбленным приставлены караулы; а там опять грабят, где их нет. И так 3-е число прошло в такой суматохе»*.
______________________
* Письмо Сокова к Баташёву, Русский Архив, 1871, № 6, стб. 0219-0220.
______________________
В тот же день, вслед за въездом Наполеона в Кремль, его войска начали занимать предназначенные им части Москвы. Полки вице-короля Итальянского двигались от Тверской заставы и не встречали ни жителей, ни солдат: всё было пусто, и гробовое молчание производило на них потрясающее впечатление. Они шли медленно, опасаясь неожиданного нападения, осматривали улицы и дома, прислушивались к отдалённому шуму. В огромном и незнакомом городе, в продолжении нескольких часов и притом ночью, грабёж ещё не мог распространиться повсюду. За немногими вероятно исключениями, он был начат гвардиею, которая должна была оберегать Кремль, спокойствие Наполеона в трактире Дорогомиловской слободы и быть охранного стражею у главных военачальников, как Мюрат и других, поспешивших немедленно воспользоваться опустелыми домами московских жителей. В Тверской части, которую должны были занять полки вице-короля, господствовали безлюдье и тишина. Но те из офицеров, которые проникли далее к Кремлю, стали встречать жителей и толпы солдат, которые открыто торговали и менялись награбленными вещами. Чем ближе они подъезжали, тем более умножались толпы солдат. Они тащили на плечах тюки сукон и других товаров. «Мы не понимали, — говорит одий из них, — как мог быть допущен такой беспорядок; но солдаты объяснили нам, что дым, который мы видели, выходил из огромного здания, в котором находились лавки с товарами, подожжённые самими русскими во время их отступления через город». Любопытство заставило их приблизиться к самому Гостиному Двору, близ которого суетилось множество солдат и нищих; каждый нёс разные товары, а менее ценные бросались на улицах. Скоро вся площадь и улицы покрылись разного рода товарами. «Я пришёл, наконец, в самое здание, — говорит тот же свидетель, — но увы, это не было уже прославленное обилием здание: это была скорее громадная печь, из которой разносились во все стороне горевшие обломки. Возможно было ходить только по наружной галерее, где находилось множество лавок. Их-то грабили солдаты, увидавшие добычу, которая превышала все их ожидания. При этом ужасном позорище не было слышно ни восклицаний, ни шуму: каждый находил возможность с избытком удовлетворить своей алчности. Слышался только треск от огня, стук разбиваемых у лавок дверей и иногда страшный шум от рушившегося свода. Всевозможные ткани Европы и Азии пожирало пламя. Из погребов, из подземных складов сахара, масла и других смолистых и спиртовых товаров вырывались потоки пламени с густым дымом»*.
______________________
* Е. L a b a u m e. Relation complete de la Campagne de Russie, en 1812. Paris, 1820, с 195-200.
______________________
Вследствие пожара и преимущественно в Гостином Дворе, наполненном всяким множеством всевозможных товаров, грабёж ещё более усилился и дошёл до неистовых размеров: жадность разжигалась обилием добычи.
Едва наши войска вышли из Москвы и вступил в неё французский авангард, как уже начались пожары. Наши войска, к вечеру 2-го сентября, сделав переход в 15 вёрст до деревни Панки, «увидали в городе пожар: это было только начало, — говорит очевидец. — В продолжении ночи пожар усилился, и поутру 3-го сентября уже большая часть горизонта над городом означилась пламенем. Огненные волны восходили до небес, а чёрный густой дым, клубясь по небосклону, расстилался до нас. Тогда все мы невольно содрогались от удивления и ужаса. Суеверные, не постигая, что совершается перед их глазами, думали уже, с падением Москвы, видеть падение России, торжество Антихриста, потом скорое явление страшного суда и кончину света. Место удивления заступило негодование. Вот тебе и златоверхая Москва! Красуйся матушка, Русская столица! говорили солдаты»*.
______________________
* И. Т. Р а д о ж и ц к и й. Походные записки артиллериста, Ч. I, М., 1835, с. 172.
______________________
В тот же день, когда Наполеон, переночевав за Дорогомиловским мостом, торжественно въезжал в Москву, во многих местах города уже видны были пожары; а лишь только вступил он в Кремлёвский дворец, запылал Гостиный Двор или, по местному Московскому говору, город. Некоторые из очевидцев говорят, что пожар начался на Солянке; но едва ли возможно сказать наверное, где он именно начался. Москва так обширна, что житель одной улицы мог и не знать и не заметить пожара в отдалённой стороне города, особенно в такое время, когда никто из оставшихся обывателей не мог быть спокойным зрителем совершавшихся вокруг него событий. Вероятно, показание каждого из них более или менее верно, и все показания в совокупности приводят к тому заключению, что пожар единовременно начался во многих местах и в первое время не возбудил особенного внимания французов. Но это продолжалось недолго. Пожар, начавшийся на Солянке вечером 2-го сентября, перешёл на скобяные и москательные ряды и новый Гостиный Двор* и к утру следующего дня охватил деревянные здания от Яузского моста вверх по Швивой горе и вокруг церкви архидиакона Стефана. Этот пожар угрожал дому Баташёва, где стоял Неаполитанский король. Если значения этих пожаров и их последствия не предвидел Мюрат, то, во всяком случае, оставлять роскошное помещение, только переночевав в нём одну ночь, было ему неприятно. Поэтому он принял меры, чтобы потушить пожар. Деревянные домики, тянувшиеся вниз до Яузы, сгорели дотла, и не представлялось больших затруднений отстоять соседние с ними здания. Пожар на горе, по распоряжению Мюрата, был погашен войсками; им помогала дворня Баташёва, которая усердно отстаивала дом своего господина.
______________________
* Т.е. вероятно Чернышевские ряды, построенные в управление Москвою графа З. Г. Чернышёва, ныне не существующие и находившиеся вдоль Кремлёвской стены от Никольской башни к Спасской (прим. П.И. Бартенева).
______________________
Но труднее было справиться с пожаром в Гостином Дворе. С Солянки от москательных и скобяных рядов пожар распространялся далее и далее. Часть Замоскворечья вовсе не была занята неприятельскими войсками до утра 3-го сентября, по незнанию, конечно, расположения города и за наступлением ночи. Казаки показывались у Москворецкого моста и к утру зажгли его. В то время горели по берегу Москвы-реки казённые хлебные магазины и взлетел на воздух парк с артиллерийскими снарядами. Когда Наполеон въехал в Кремль, уже сильно горели москательные и масляные лавки, Зарядье, Балчуг, и пламя всё шире и шире захватывало большой Гостиный Двор на Красной площади. Близость пожара к Кремлю, где находился император французов с Молодою гвардией и сосредоточены были в значительном количестве артиллерийские снаряды, вынуждала к мерам предосторожности. Наполеон поручил маршалу Мортье употребить все старания, чтобы прекратить действие огня и спасать горевшие в лавках товары. Его настоятельные приказания с ревностью приводились в исполнение; но огонь, питаемый горючими веществами, хранившимися в лавках и подвалах москательного, свечного и масляного рядов, при недостатке средств к загашению, не покорялся усилиям французских солдат. Вокруг лавок были расставлены часовые; они спасали товары и складывали их в определённых местах. В ближайших к Кремлю улицах ещё соблюдался порядок; но далее к окрестностям города грабёж происходил уже в больших размерах. К вечеру маршалу Мортье удалось если не совсем потушить угрожавший опасностью Кремлю пожар, то значительно ослабить его силу. В это время французы приписывали ещё Московские пожары случайным обстоятельствам, неизбежным иногда при занятии войсками обширного города. Хотя уже прошла весть между ними, что пожарные трубы вывезены из столицы, а оставшиеся в ней иностранцы сообщали некоторым из них давно тревожившее их опасение, что город будет сожжён, французы не теряли ещё надежды спокойно отдохнуть от трудовой походной жизни в столице Русского царства. В тот же день многие из генералов и офицеров Великой армии отправились в каретный ряд за Петровкою, где находилось значительное количество готовых красивых городских экипажей. Каждый выбрал себе по экипажу и отмечал своим именем; но недолго спустя после этого загорелся весь каретный ряд. Занятые тушением пожаров в средоточии города, французы мало обращали внимания на более отдалённые его части, а между тем уже во многих местах пламя бушевало. «Сильный пожар свирепствовал на Покровке, опустошал Немецкую Слободу и около Ильи Пророка. Ночь была тоже страшная от пожаров и войск Французских», — говорит прикащик Баташёва. Француженка-актриса, против воли оставшаяся в это время в Москве, покинула свою квартиру в средине города и для большей безопасности приютилась у своих друзей, живших на Басманной, в доме князя Голицына. Ей захотелось, однако же, посмотреть на свою квартиру на другой день вступления французов в Москву. «Все дома, — говорит она, — были заняты военными; в моей квартире помещались два капитана гвардейских жандармов; все вещи были приведены в беспорядок, мои бумаги разбросаны по полу. Эти господа без зазрения совести читали их. Моё появление несколько смутило их, и они уверяли, что застали уже этот беспорядок в отведённой им квартире, что при ней не было никого, кроме Русских слуг, с которыми они не могли объясниться и полагали, что этот дом покинут хозяевами». Так распоряжались офицеры во всех домах, потому что дома почти все были оставлены хозяевами; но многие из офицеров и все солдаты действовали иначе: они просто ломали и били всё, что не могли ограбить и унести с собою. Хотя офицеры и предлагали этой актрисе вновь занять квартиру, обещая ей безопасность; но она предпочла возвратиться в Басманную. «Впрочем, — говорит она, — повсюду были пожары и угрожали этому дому. Я возвращалась при свете горевших повсюду домов: освещение ужасающее своею яркостью. Огонь распространялся с необыкновенною быстротою. Ветер порывисто завывал; казалось, всё соединилось для того, чтобы сжечь этот злополучный город. Было только 3 сентября, а осень в России бывает превосходная. Вечер был прекрасный. Мы пробрались соседними улицами к дому князя Трубецкого*, чтобы взглянуть на пожар. Это было великолепное и ужасное зрелище, и сколько раз потом оно повторялось передо мною! Четыре ночи мы не зажигали свечей: было так же светло, как в полдень»**.
______________________
* Нынешняя Четвёртая гимназия на Покровке (прим. П.И. Бартенева).
** M-me Fusil. L'incendie de Moscou, Paris, 1817, с. 10.
______________________
Пожары во многих местах города, значительною массою огня разрежая воздух, приводили его в движение, а обычные в это время года ветры превратили его, к утру 4-го сентября, в настоящий ураган. «До того времени, — говорит один из иностранцев, проживавших в Москве, — жители с каким-то безучастием, которое можно объяснить только верою в предопределение, смотрели на свои горевшие дома. Некоторые выносили образа и становились с ними перед воротами; другие, на вопрос, почему они не принимают мер против пожара? отвечали, что боятся, чтобы за это не убили их Французы или, что видно так Богу угодно. При таком настроении духа понятно, что только совершенное спокойствие воздуха или полное безветрие могло спасти город от общего истребления огнём. Французы с своей стороны, видя беззаботность жителей, не давали себе труда противодействовать. Пожар распространялся всё более и более, и в отдалённых частях города говорили о том так, как бы говорили в Петербурге о пожаре в Стокгольме»*.
______________________
* Chev. d'Y s a r n. Relation du sejour des Francais a Moscou en 1812, Bruxelles, 1871, с 9; Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о 1812 г., М., 1873, с. 88-94.
______________________
Независимо от спокойной надежды единственно на помощь Божию против бедствия, которому противодействовать почти никаких не было средств, равнодушие жителей в этом случае объясняется и другими причинами. Без пожарных труб и других орудий трудно было и противодействовать силе огня, и ещё труднее решаться на подвиг спасения своего достояния в пользу врагов, угрожавших постоянно не только имуществу, но и самой жизни. При том, в обширном городе как Москва, состоявшем большею частью из деревянных строений, пожары были явлением нередким, и, действительно, жители отдалённых от пожаров местностей мало обращали на них внимания. Но это могло быть только до страшной ночи с 3-го на 4-е сентября, как называют её все свидетели-очевидцы. В эту ночь поднявшийся сильный ветер раздул и усилил уже продолжавшиеся и не совсем погашенные пожары и разнёс огонь по всем частям города.
Мюрат спокойно провёл эту ночь с своею свитою в доме Баташёва и на другой день отправился за город к своим войскам, считая своё местопребывание безопасным после того, как удалось ему накануне прекратить пожар на Швивой горке. Между тем в одну ночь «загорелись дома за Москвою-рекой от Каменного моста, и пожар сделался так ужасен, что и описать невозможно. Всё Замоскворечье без изъятия занялось», а потом «и у нас, — говорит прикащик Баташёва, — Никитского попа и причётников домы, Безбородкин, Кирпичов и все тут на горе, деревянные и каменные домы, были объяты пламенем, Сахарова и Соймонова домы тож, потом попа Архидиаконского* с причётниками, наша конюшня и магазины. Искры, как град, сыпались на главный корпус и прочие части» Баташёвского дома. Видя, что нет спасения, управляющий и дворня, припрятав кое-какое имущество, ушли из дому, который и загорелся вскоре потом. Свита же и прислуга Неаполитанского короля не только не могли бороться с пожаром, но были захвачены им врасплох. «Королевская кухня не успела вся выбраться, потому что осталось много кострюль и котлов, и несколько повозок погорело», — писал потом своему господину прикащик Баташёва**. Мюрат вынужден был искать нового помещения и нашёл его в доме графа Разумовского, на Гороховом поле***.
______________________
* Т.е. священника церкви архидиакона Стефана, близ дома Баташёва (что ныне Шепелева) (прим. П.И. Бартенева).
** Письмо Сокова, Русский Архив, 1871, № 6, стб. 0221-0225.
*** Ныне Малолетнее Отделение Воспитательного дома (прим. П.И. Бартенева).
______________________
Первую Московскую ночь император Наполеон провёл спокойно в Кремлёвском дворце. Почувствовав облегчение от простуды, которая тревожила его с самой Бородинской битвы, в 7 часов утра Наполеон велел позвать к себе доктора. Ободренный им насчёт состояния своего здоровья, он предложил ему обычный вопрос: что нового? Когда доктор отвечал, что вокруг Кремля повсюду распространились пожары, император равнодушно отвечал: «Это неосторожность солдат; они вероятно разложили огни для приготовления пищи слишком близко к деревянным домам». Но потом взгляд его вдруг остановился; выражение лица, «исполненное благорасположения, сделалось ужасным; он вскочил с постели, быстро оделся, не произнося ни слова, толкнул ногою так сильно мамелюка, который подал ему сапог левой ноги на правую, что тот упал навзничь, и вышел в другую комнату»*. Очевидно, Наполеон вспомнил доходившие и до него рассказы, что русские намереваются сжечь Москву.
______________________
* Показание доктора Метивье у графа Сегюра в: Histoire et memoires etc. Paris, 1873, Т. VI, с. 17-18.
______________________
В эту ночь не совсем потушенный пожар Зарядья и рядов разгорелся снова и перешёл на главный Гостиный Двор, который к утру весь объят был пламенем. Горели Ильинка и Никольская; видны были пожары со всех сторон, на Тверской, на Арбате, на Остоженке, у Каменного моста. Резкие порывы северо-восточного ветра, часто менявшего направление, прорываясь по улицам и переулкам города и направляемые силою огня, несколько раз обращали огонь к Кремлю. Осыпаемый огненными искрами, Кремль освещался иногда таким светом, что казалось будто в его стенах уже начался пожар; а между тем туда ввезены были (по распоряжению начальника артиллерии генерала Ларибуасьера) подвижной пороховой магазин и все боевые снаряды Молодой гвардии; фуры с боевыми снарядами стояли даже против окон дворца, в котором ночевал император Наполеон*.
______________________
* Ф.И. К о р б е л е ц к и й. Краткое повествование и пр. с. 31; C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, с 50; Gour gaud. Examen critique, с 283.
______________________
Всю ночь продолжалась тревога в Кремле. «В то время, как наши солдаты, — говорит граф Сегюр, — боролись с пожаром и оспаривали у огня свою добычу, Наполеон, которого сон не смели потревожить в течение ночи, был пробуждён двойным светом: дня и пожара. Первым его движением был гнев: он хотел властвовать даже над стихиями. Но скоро он должен был преклониться и уступить необходимости. Удивлённый тем, что, поразив в сердце империю, он встретил не изъявления покорности и страха, а совершенно иное, он почувствовал, что его победили и превзошли в решимости. Это завоевание, для которого он всё принёс в жертву, исчезало в его глазах в облаках дыма и в пламени. Им овладело страшное беспокойство; казалось, его самого пожирал огонь, который нас окружал. Ежеминутно он вставал, ходил и снова садился. Быстрыми шагами он пробегал дворцовые комнаты; его движения, порывистые и грозные, обличали внутреннюю, жестокую тревогу. Он оставляет необходимую работу, принимается за неё снова и снова бросает, чтобы посмотреть в окно на непрекращавшееся распространение пожара. Из его стеснённой груди вырываются короткие и резкие восклицания: "Какое ужасное зрелище! Это сами они поджигают; сколько прекрасных зданий; какая необычайная решимость; что за люди: это Скифы!"»
Даже после этой ужасной ночи, разнёсшей огонь по всему городу, некоторые из окружавших Наполеона лиц ещё полагали, что причина пожаров заключалась «в недостатке дисциплины и пьянстве солдат» Великой армии, а сильный ветер только помог распространению огня. «Нам совестно было смотреть на себя, — говорит тот же писатель-очевидец. — Нас устрашал крик ужаса, который раздастся по всей Европе. С опущенными глазами мы подходили один к другому, поражённые этим страшным событием; оно помрачило нашу славу, оно вырвало из наших рук плоды победы, оно угрожало нашему существованию в настоящем и будущем. Мы войско разбойников, над которым должно совершиться правосудие Неба и образованного мира»*.
______________________
* C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, с 51 и след.
______________________
Может быть, эти чувства волновали многих из французов; но, конечно, мысль об опасности и утрате добычи была господствующей в войсках Великой армии. «Москва не существует; пропала награда, которую я обещал моим храбрым войскам», — говорил Наполеон*. Такова была первая его мысль при виде пылавшей столицы Русской, и он обрёк Москву на грабёж и не мог поступить иначе: только надежда на это, да чувство самосохранения заставляли драться при Бородине и поддерживали бодрость его войск, голодных, изнурённых и убавившихся на три четверти после переправы через Неман. При вступлении в Москву он отдавал строгие приказания для предупреждения грабежа, потому что желал привести войска в порядок и не нарушать в них дисциплины, и так уже сильно ослабленной обстоятельствами этого необычайного для них похода. Но, конечно, он очень был рад предлогу приписать эти пожары самим русским. В это время ему сообщили, что в Москве не оказалось пожарных труб, что они вывезены по распоряжению графа Ростопчина накануне вступления французов в Москву; что видели, как сами русский поджигают свои дома, что поймали некоторых из зажигателей. Наполеону передали, конечно, в подробности те слухи, которые давно были распространены между французами, находившимися в Москве, о преднамеренном сожжении Москвы по распоряжению если не высшего правительства, то графа Ростопчина, о приготовлении разрушительных для этой цели снарядов под руководством некоего Шмидта, в одной из подмосковных деревень.
______________________
* С h a m b r а у G. de. Histoire de l'expedition en Russie en 1812, T. II, с 121.
______________________
Между тем, пожар свирепствовал всё более и более. Из окон дворца всё Замоскворечье, объятое пламенем, представлялось взволнованным огненным морем. Несмотря на значительное пространство, отделявшее от Кремлёвского дворца этот пожар, оконные стёкла во дворце накалились до такой степени, что к ним едва можно было прикасаться. Поставленные на кровлях солдаты едва успевали тушить искры и головни, сыпавшиеся со всех сторон на дворец. Возраставшая сила пожара и известия о поджигателях усиливали тревогу императора Наполеона. Ему не хотелось, только что поместившись во дворце Русских царей, немедленно его оставить. Он не говорил ни слова, когда окружавшие его лица представляли ему о необходимости удалиться. «Он порывисто ходил взад и вперёд, останавливаясь перед каждым окном и смотря на страшную стихию, победоносно пожиравшую его блестящее завоевание, охватывавшую все мосты, все входы в крепость, окружавшую его со всех сторон, как осаждённого и подступавшую всё ближе и ближе к Кремлю,» — говорит граф Сегюр. До того, пожар Гостиного Двора и многие другие в разных концах Москвы ещё не озабочивали Наполеона, находившегося в Кремлёвском дворце, посреди больших зданий и за высокими стенами Кремля; но пожар Замоскворечья, расстилавшийся прямо перед окнами дворца, не мог не произвести на него поразительного впечатления. Ещё 2-го сентября показывался огонь в этой части города; но в этот день (4 сентября), сильный ветер разнёс его повсюду, и в несколько часов занялось всё Замоскворечье, состоявшее большею частью из деревянных домов, и словно огненное море заволновалось перед окнами дворца, на глазах императора. В этот день «погода была довольно хорошая, — говорит пленный наш офицер, — но страшный ветер, усиленный, а может быть и произведённый, свирепствующим пожаром, едва позволял стоять на ногах. Внутри Кремля не было ещё пожара, но с площадки, за реку, видно было одно только пламя и ужасные клубы дыма; изредка кое-где можно было различить кровли не загоревшихся ещё строений и колокольни; а вправо, за Грановитой Палатой, за Кремлёвской стеной, подымалось до небес чёрное, густое, дымное облако и слышен был треск от обрушающихся кровлей и стен»*. Кремль был наполнен солдатами гвардии; одни тушили падавшие головни, другие стояли наготове с оружием; лошади были осёдланы и запряжены; все были готовы немедленно выступить из Кремля и вывезти военные снаряды. Но император Наполеон медлил оставить Кремль.
______________________
* Записки графа В.А. Перовского, Русский Архив, 1865, изд. 2-е, стб. 1038.
______________________
Наконец, распространился слух, что под Кремлём устроены мины, и раздался повсюду крик: «Кремль горит!» Наполеон вышел из дворца на Сенатскую площадку, чтобы самому удостовериться в грозившей опасности. Горела Троицкая башня близ Арсенала. Усилиями гвардии этот пожар был прекращён; но ежеминутно могли вспыхнуть новые; искры и горевшие головни сыпались на Кремль, далеко разносимые сильным ветром. Пожар, вспыхнувший в Кремле, побудил Наполеона позаботиться о личной безопасности. Мюрат, Евгений Богарне, Бертье и другие приближённые к нему лица на коленях умоляли его оставить Москву. Их настоятельные просьбы подкрепило случайное обстоятельство: в то время, как справлялись с этим пожаром, поймали в Кремле полицейского чиновника, которого выдали за поджигателя. «Взглянув вниз, увидел я, — говорит В.А. Перовский, — несколько солдат, ведущих полицейского офицера в мундирном сюртуке. Его взвели на площадку (дворца), и один штаб-офицер начал его допрашивать чрез переводчика: «От чего горит Москва? Кто приказал зажечь город? Зачем увезены пожарные трубы? Зачем он сам остался в Москве?» и другие тому подобные вопросы, на которые отвечал дрожащим голосом полицейский офицер, что он ничего не знает, а остался в Москве потому, что не успел выехать. «Он ни в чём не хочет признаваться, — сказал допрашивавший, — но очень видно, что он всё знает и остался здесь зажигать город. Отведите его и заприте вместе с другими». Я старался, но тщетно, уверить, что квартальный офицер точно ни о каких мерах, принятых правительством, знать не может. «Он служит в полиции и верно знает всё», — отвечали мне. Несчастного повели и заперли в подвале под площадкой, на которой я находился. «Что с ним будет?» — спросил я у офицера, который его допрашивал. — «Он будет наказан, как заслуживает: повешен или расстрелян с прочими, которые за ту же вину с ним заперты». Этот странный приговор заставил и меня немного призадуматься»*.
______________________
* Записки графа В.А. Перовского, Русский Архив, 1865, изд. 2-е, стб. 1039.
______________________
Император Наполеон решился оставить Кремль и переехать в Петровский дворец немедленно (в два часа пополудни, 4-го сентября). Но прямою дорогою, по Тверской улице, не представлялось никакой уже возможности пробраться: она представляла сплошное огненное море, волнуемое порывами ветра. «Мы были окружены целым морем пламени, — говорит очевидец и участник в путешествии Наполеона по сгоравшей Москве; — оно угрожало всем воротам, ведущим из Кремля. Первые попытки выйти из него были неудачны. После некоторых исследований открыли под горой выход к Москве-реке. Через него вышел Наполеон со своею свитою и гвардиею из Кремля. Но что же затем? Подойдя ближе к пожару, мы не могли ни отступить назад, ни остановиться на месте. Но как идти вперёд, в эти волны огненного моря? Те, которые успели несколько познакомиться с городом, не узнавали улиц, исчезавших в дыму и развалинах. Однако же, надо было спешить: с каждым мгновением всё более и более усиливался вокруг нас пожар. Одна узкая извилистая улица казалась более входом, нежели выходом из этого ада*. Император пешком, не задумываясь, пошёл по этой улице. Он шёл среди треска этих горевших костров, при грохоте разрушавшихся сводов и падавших вокруг нас горящих брёвен и раскалённых железных кровельных листов. Эти обломки затрудняли его путь. Пламя, возвышавшееся над кровлями и с такою яростью пожиравшее здания, среди которых он шёл, силою ветра наклонялось над нашими головами. Мы шли по огненной земле, под огненным небом, между огненных стен. Сильный жар жёг наши глаза, но мы не могли сомкнуть их и должны были пристально смотреть на опасность. Удушливый воздух, горячий пепел и вырывавшееся отовсюду пламя, спирали наше дыхание, короткое, сухое, стеснённое и подавляемое дымом. Наши руки обжигались, защищая лицо от ужасного жара и отстраняя искры, осыпавшие и прожигавшие платье. В этом-то ужасном положении, когда лишь скорое движение казалось единственным способом спасения, наш проводник, сбившийся с пути и смущённый, остановился».
______________________
* Это был, вероятно, нынешний Лебяжий переулок и далее через Ленивку и Волхонку путь к Пречистенским воротам, откуда переплёт переулков близ Старой Конюшенной ещё до сих пор затрудняет не только приезжих, но и москвичей (прим. П.И. Бартенева).
______________________
Выйдя из объятого пламенем Московского Кремля, Наполеон должен был следовать по тому же направлению, по которому вступил в Москву. От Каменного моста, за которым свирепствовал сплошной пожар почти всего Замоскворечья, путники подвигались вверх к Арбату и запутались в переулках, прилегавших к этой улице. Сохранилось предание, что русский, согласившийся быть их проводником, жертвуя собою, умышленно завёл их в безвыходное место, со всех сторон объятое пламенем. «Здесь окончилась бы наша жизнь, исполненная треволнений», — говорит граф Сегюр, — если бы случайное обстоятельство не вывело императора Наполеона из этого грозного положения. Корпуса маршалов Даву и Нея оставались на тех же позициях, на которых были размещены в день вступления в Москву, за Дорогомиловскою и Пресненскою заставами. В первую ночь, которую Наполеон провёл за Дорогомиловским мостом в слободе, конечно, солдаты этих корпусов с осторожностью пускались на грабёж; но потом, когда он переехал в Кремль и пожары распространились повсюду, даже суровая дисциплина маршала Даву не могла удержать голодных и оборванных воинов. Они рассеялись в этих частях города, ища добычи и оспаривая её у всепожиравшего огня. Эти-то грабители неожиданно натолкнулись на императора Наполеона и его свиту, узнали его и спасли от неизбежной, быть может, гибели. Познакомившись уже с местностью, они вывели его по пожарищам к Москве-реке у Дорогомиловского моста»*. В то время, когда отсюда поезд Наполеона медленно пробирался между пожарами, вдруг в его свиту бросилась женщина, в изорванном платье, с распущенными волосами. Она держала на руках своего ребёнка, спасая его, как самое дорогое своё сокровище. Ухватившись судорожно за сапог Наполеона, она умоляла: «Государь, пощадите меня, спасите моего сына!» Император смутился таким внезапным явлением и хотел её успокоить. «Успокойтесь, говорил он, успокойтесь; будут приняты все меры для спасения вас и вашего сына».
______________________
* C-te S e g u г. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, гл. VII.
______________________
Это была жена Армана Домерга, высланного на барке графом Ростопчиным в Нижний Новгород вместе с другими французами. Она не отставала от Наполеона и дошла с ним до Петровского дворца*.
______________________
* Arm. Domergue. La Russie pendant les guerres de l'empire, T. II, с 68-69; С. М. Л ю б е ц к и й. Москва в 1812 г. М., 1872, с. 170.
______________________
Добравшись до Дорогомиловского моста, Наполеон и его спутники следовали берегом Москвы-реки, доехали до села Хорошева, переправились через реку по пловучему мосту, мимо Ваганькова кладбища и полями достигли к вечеру Петровского подъездного дворца, что за Тверской заставою*.
______________________
* Ф. И. К о р б е л е ц к и й. Краткое повествование, с. 33.
______________________
Между тем ветер не утихал, и пожар усиливался. Замоскворечье представляло сплошное море огня. Несчастные жители, захваченные врасплох, оставляли свои дом и искали убежища в церквах, унося с собою что попадалось под руку из своего имущества. Но пожары охватывали и большую часть храмов. «Находившиеся в церкви жители, — рассказывает современник, приютившийся вместе с другими в одной из замоскворецких церквей, — видя приближавшиеся к храму пожары, пришли в отчаяние, послышались рыдания, вопли, стоны. Все от страха, потеряв рассудок, бегали, суетились, спешили сами не зная куда; хватали разные вещи и бессознательно опять их бросали, все говорили, и никто никого не слушал; требовали совета, между тем сами делали наставления. Произошла общая сумятица, общее разноречие». Но грозная опасность, поражая страхом, возбуждала силы. Сговорившись, наконец, некоторые решились оставить церковь, пали с молитвою на колени перед алтарём, и находившийся тут же священник благословлял их, читая напутственную молитву. «Нас, вышедших из церкви, — говорит тот же свидетель, — разного сословия набралось до ста человек разного пола. Первый шаг путников ознаменовался преградою: зрение поразилось мраком от несшегося с пожаров дыма; слух — грохотом, воем и свистом бури». По этому рассказу, пожар Замоскворечья, быстро распространяясь, преследовал бегущих; пламя, волнуемое силою ветра, мгновенно охватывало здания вслед за ними и грозило преградить им дальнейший путь. Они должны были колесить по разным ещё не охваченным огнём переулкам, «в непроницаемой темноте... от несомого бурей горячего пепла, заслеплявшего глаза и жгущего лицо». Наконец, им удалось добраться до Полянской, довольно обширной, площади; но здесь их встретило новое бедствие: их окружили грабители-неприятели. «Пленники пали на колени и, воздевая к небу трепещущие от страха руки со слезами просили пощады и милосердия; но варвары, не знакомые с человеколюбием, не внемля ни просьбам, ни молениям беззащитных, бросились с обнажёнными саблями, как дикие звери на стадо овец, и с неистовым криком и ожесточением начали всех тормошить, грабить и бить. Площадь огласилась воплями и стонами мучимых страдальцев. Грабители, разрывая узлы, отыскивали драгоценности и разбрасывали не нужное; с мужчин снимали одежду и сапоги, в которых имели необходимость, потому что сами, бывши в дырявой обуви, ходили на натуральных подмётках; с женских голов развёртывали платки и шали, со злобою сдёргивали или срывали платья, вытаскивали из карманов часы, табакерки, золотые и серебряные монеты; вырывали из ушей серьги и снимали с пальцев кольца и перстни. "Пусть, — говорит участник-страдалец, — всякой дополнит своим воображением плачевную картину, представлявшую площадь, окружённую и освещенную заревами пожаров, наполненную дымом, смрадом и пеплом; оглушаемую воем и свистом бури, и средь этого хаоса, в полумраке, в виде адских фурий, с зверскими лицами и обнажёнными саблями, буйствующих по раскиданному и изорванному имуществу, и бегающих с криком и гамом злодеев-неприятелей; а между них, в разных положениях, с искажёнными от страха лицами, с воздетыми руками, с развевающимися по воздуху растрёпанными волосами, как жертв, обречённых на мучения, несчастных жителей-страдальцев!"*
______________________
* Воспоминания очевидца (доктора Рязанцева). М, 1862, с. 72, 73, 76-77.
______________________
Пожары усиливались и в других местах города. Загорелись Стретенская часть, обе Басманные, вся Немецкая Слобода. «Море огня разлилось по всем частям города, — пишет один из очевидцев-француз. — Пламя, волнуемое ветром, совершенно походило на морские волны, воздвигаемые бурею. Казалось, к деятельности поджигателей присоединилось и божественное мщение — до такой степени этот пожар казался сверхъестественным. Несчастные жители Слободы, преследуемые огнём с одного места на другое, принуждены были удалиться на кладбище (Немецкое), находившееся за главною военного больницею (устроенною для раненых в Лефортовском дворце), но и там они не считали себя в безопасности»*. Немецкая слобода издавна составляла средоточие иностранного населения Москвы. Многие из иностранцев были старожилами в ней, владели домами и усадьбами; к ним примыкали приезжавшие вновь в Россию. Другим средоточием для них был Кузнецкий мост с прилегавшими к нему улицами, где приютилась по преимуществу торговля французов. 5-го сентября пожар с двух сторон угрожал Кузнецкому мосту: со стороны горевшей уже Петровки и с Малой Лубянки. Жители оставляли свои дома и лавки, спасая по возможности имущество. Многие удалялись из города, предаваясь покровительству французских войск; другие толпились на дворе и в зданиях Латинской церкви Св. Людовика. «Там господствовало глубокое отчаяние, — говорит настоятель этой церкви аббат Сюрюг, оставшийся в это время в Москве. — Собравшиеся там несчастные изгнанники из своих жилищ, с узлами в руках, отчаявались в спасении и желали от меня исповеди. Я просил повременить, обещая предупредить их, когда настанет время. Я отправился на место опасности и достиг его, осыпаемый искрами и головнями. Только помощь Провидения могла спасти нас; Оно внушило мужество роте гренадёров, находившихся в этой местности, вооружиться вёдрами и поливать крыши домов, наиболее подвергавшихся опасности, и с такою деятельностью, что им удалось остановить пожар. Это спасло целую местность, единственную вполне уцелевшую от пожара во всём городе, именно Кузнецкий мост, Рождественку, обе Лубянки, Почтамт, Банк, Чистые пруды, часть Покровки, между бульварами, и Моросейку»**.
______________________
* Abbe S u r u g u е. Lettres etc., с. 29; А. Д. Б е с т у ж е в-Р ю м и н. Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. 2, отд. V, с. 170.
** Abbe Surugue. Lettres sur l'incendie de Moscou, с 25.
______________________
Конечно, подобные меры могли оказать помощь, но, вероятно, лишь ненадолго, если бы в это время ветер не переменил направления и не направил огненного моря в другую сторону, где пожар не утихал, но распространялся. В этот день две француженки, помещавшиеся на Басманной в доме князя Голицына, отправились в Петровский дворец, чтобы выпросить себе охранную стражу. «Незабвенный для меня день, — говорит одна из них, — когда мы предприняли эту поездку. Когда мы отправлялись, дом наш был в совершенной целости, и не было даже признаков огня в соседних улицах. Дочь моей спутницы, тринадцатилетняя девочка, которая находилась с нами, видала пожары только издали. Первый, который её поразил, был у Красных ворот. Мы намеревались ехать обычною дорогою по Садовой; но не было возможности пробраться посреди огня. Мы повернули к Тверской, там пожар был ещё сильнее. Наконец, мы достигли Большого театра. Невозможно описать, какое тут зрелище представлял пожар. Это была бездна пламени. Годовой запас дров находился подле самого театра, который был деревянный, и можно понять, какая была пища для пламени. Мы повернули направо, в ту сторону, где, казалось, менее свирепствовал пожар; но когда мы проехали половину улицы, сильный порыв ветра направил пламя с одной её стороны на другую, так что образовался огненный свод. Это может показаться преувеличенным, но это сущая правда (l'exacte verite). Мы не могли двинуться ни назад, ни вперёд, ни в сторону. Приходилось возвращаться назад тою же дорогою. Но по ней всё более и более распространялся пожар. Головни падали на наши дрожки, и мы так сильно чувствовали дыхание пламени, что оно становилось невыносимо для нас и для лошадей. Мы пустились вскачь, и нам удалось доехать до Садовой. Мы возвращались в свою улицу, довольные тем, что могли дать отдых глазам, изнемогавшим от пыли и жара. Никогда не изгладится из моей памяти то зрелище, которое открылось перед нами. Этот дом, в который мы надеялись спокойно возвратиться, который час тому назад стоял цел — уже объят был пламенем. Вероятно, его недавно подожгли, потому что те, которые помещались во флигеле, не замечали ещё пожара. Крики девочки Вендрамини, бывшей с нами, обратили их внимание. Этот ребёнок совершенно потерял голову; она кричала: «Спасайте мою мать, спасайте все; Боже мой, мы погибли!» Эти крики и вид пожара разрывали мне сердце»*.
______________________
* M-me Fusil. L'incendie de Moscou, с 14-15.
______________________
По мере усиления пожаров умножался и грабёж. Союзники французов, особенно немцы Рейнского союза, с первого дня занятия Москвы кинулись на добычу из жажды корысти; с ними соперничали поляки, но увлекаемые притом и ненавистью к русским. Французы, по свидетельству современников, вообще отличались от своих союзников умеренностью. В первые дни, голодные и обносившиеся, они требовали пищи, обуви, белья, оставляя в покое жителей, удовлетворявших эти требования. Но по мере распространения пожаров, объявших весь город, свойства грабежа изменились: он сделался всеобщим. Запрещение грабить хотя не могло удерживать всех, удерживало, однако же, многих. Но ввиду спасения имуществ от истребительного огня, это запрещение уже теряло силу: все бросились на грабёж и преимущественно войска, находившиеся в самом городе и в ближайших к нему окрестностях. «Хотя запрещено было солдатам входить в город, — говорит один из полковых командиров, принадлежавший к корпусу Нея, — но грабёж начался, и как это был единственный способ пропитания, то понятно, что последние в нём участники умирали с голоду. Я согласился с полковником 18-го полка, что молча мы позволим нашим солдатам ходить на грабёж. Впрочем, они с большими затруднениями могли добыть что-либо. Им нужно было проходить через лагерь 1-го корпуса, который стоял перед ними ближе к городу и драться с солдатами этого корпуса или императорской гвардией, которая хотела всё захватить для себя одной. Никто менее нас не приобрёл от грабежа»*. Если солдаты различных корпусов Наполеоновой армии дрались между собой, оспаривая оружием одни у других добычу, то весьма понятно, как они должны были относиться к русским, желавшим спасти от огня хотя часть своего имущества. «Хлебные лавки были разграблены, — говорит француз-московский обыватель; — вино и водка наполняли погреба до того, что несколько солдат в них утонули. Грабёж действовал ещё губительнее огня. Положим, что Русское правительство решилось, как на военную меру, сжечь город; но грабёж был неминуемым действием его врага, лишившегося тех надежд, которые были постоянно возбуждаемы в нём. И какое иное вознаграждение можно было предоставить войскам, истомлённым трёхмесячными трудами и битвами, подвергавшимся всевозможным лишениям и положившимся на торжественные обещания, что в Москве окончатся их страдания и там они найдут все способы для удовлетворения всех нужд? Но какое это ужасное оружие в руках солдат, доведённых до отчаяния и жаждавших мести! Не было различия между Французом и Русским, иностранцем и соотечественником: всех грабили самым недостойным образом. Те, которых пощадил огонь, не избежали грабежа, который доходил до такой степени, что многие сожалели, что не погибли в огне со всем своим имуществом»**.
______________________
* Due deFezenzac. Souvenirs militairs, с 264.
** Abbe Surugue. Lettres sur l'incendie de Moscou, с 19-20.
______________________
Пожары начали уменьшаться с 5-го сентября. В этот день к вечеру небо покрылось тучами, и ночью пошёл сильный дождь; ветер начал стихать, и огонь постепенно уменьшался. На другой день дождь продолжал идти с большею силою, ветер стих совершенно, и пожары почти прекратились. Хотя повсюду ещё дымились пожарища и кое-где вспыхивал огонь, но уже миновала гроза нового огненного разлива. Удушливый воздух, раскалённый огнём, наполненный дымом и пеплом, освежился на несколько, по крайней мере, времени, пока вновь не наполнился испарением сгнивавших трупов людей и животных, разбросанных повсюду. Накалённая почва и мостовые, по которым едва возможно было ходить, охолодели, и жителям, спасавшимся из одного места в другое от грабителей, уже не предстояло опасности попадать из огня в полымя. Но все эти обстоятельства ещё более усилили грабёж, вместе с тою мерою, которую принял император Наполеон для того, чтобы ввести его в определённые границы: возвратившись в Кремлёвский дворец, он предписал, чтобы каждый корпус, находившийся в Москве или её окрестностях, в определённые дни, один за другим, отряжал от себя по нескольку рот для грабежа или, как говорилось в приказе, для приготовления себе запасов продовольствия*. Отряды, посланные на грабёж, полагая, что каждому из них в последний раз приходится идти на добычу, с жадностью бросались на всё. «На Московских улицах встречались только военные, — говорит другой француз, также московский обыватель, — которые слонялись перед домами, разбивая двери и окна, врываясь в погреба и кладовые. Жители прятались в самых сокровенных местах и позволяли себя грабить всякому нападавшему на них. Что всего было ужаснее в этом грабеже, это систематический порядок, который соблюдался при дозволении грабить последовательно всем корпусам, одному за другим. Первый день принадлежал Старой императорской гвардии, следующий Молодой гвардии, за нею грабил корпус Даву и т.д. Все корпуса, стоявшие вокруг города, приходили по очереди обыскивать нас. Можете судить, как трудно было удовлетворить тех, которые являлись последними. Около осьми дней без перерыва продолжался такой черёд. Нельзя себе объяснить жадность этих негодяев, не видав собственного их бедственного положения. Без сапог, без нижнего платья, в лохмотьях вместо одежды, вот в каком положении находились солдаты Великой армии, исключая лишь императорскую гвардию. Когда они возвращались в свои лагери, облечённые в самые разнообразные одежды, то их можно было распознавать разве только по оружию. Но всего ужаснее было то, что офицеры, так же, как и солдаты, ходили из дома в дом и грабили. Другие, менее бесстыдные, довольствовались грабежом в собственных квартирах. Даже генералы, под предлогом реквизиций по обязанностям службы, брали повсюду всё, что им нравилось, или переменяли квартиры с тем, чтобы грабить новые свои жилища»**. Грабители не различали русских от иностранцев: «Какое мне дело, что вы Француз! Что вы здесь делаете? Только какой-нибудь негодяй Француз не заодно с нами! Вы эмигрант!» «Вот какими словами угощали меня раз по двадцати на день», — говорит тот же француз, московский обыватель. Один солдат забрался в подвал, где скрывалось целое семейство французов. Не обращая никакого внимания на их народность, он обобрал их догола; но, заметив ещё обручальное кольцо на руке молодой женщины, он потребовал и кольца. На коленях она умоляла его оставить ей этот знак супружеской верности; но он грубо отказал и грозил немедленно отрубить ей палец. Один военный повстречал француженку, спасавшуюся от грабежа своих соотечественников. Вежливыми словами, свидетельствовавшими об его образовании, он предложил ей свою защиту и, сопровождая её, вызвался нести её шубу (sa pelisse), чтобы она не утомилась. Она отказывалась из вежливости, он настаивал, и когда она передала ему свою шубу, единственное достояние, которое удалось ей спасти от огня, он убежал, смеясь над её легковерием и доверчивостию. Переодевание во все возможные одежды давало повод солдатам грабить даже своих офицеров, которых они как будто бы не узнавали в новых одеждах. Такие рассказы записал на память потомству третий француз, московский обыватель того времени***.
______________________
* Chambray G. de. Histoire de 1'expedition en Russie, Т. II, с 131.
** Chev. d'Y s a r n. Relation du sejour des Francais a Moscou. Bruxelles, 1871, с 25-27.
*** Lecointe de L a v e a u. Moscou avant et apres l'incendie, с 125-127.
______________________
По словам этих очевидцев, после того, как прекратились пожары (8-го сентября, в воскресенье) и Наполеон снова поселился в Кремлёвском дворце, они надеялись вздохнуть свободнее, полагая, что после грозы наступит тишина. «В первую неделю (пребывания французов в Москве) никто не смел выходить из дому, из опасения быть ограбленным на улице. Несчастные погорельцы изведали это собственным опытом. Вторая неделя не более внушила доверия. Всё, что уцелело от огня, не сделалось снова его жертвою; но все, что уцелело от жадности солдат после первых их поисков, сделалось вновь жертвою их алчности. Они не уважали ни стыдливости женского пола, ни невинных детей в колыбели, ни седин старости. Жалкие лохмотья бедняков, выхваченные из огня, стали снова предметом зависти людей, которых напустили грабить своих братьев»*.
______________________
* Abbe Surugue. Lettres etc., с 28-29.
______________________
Порядок, который намеревался придать Наполеон такому делу как грабёж, только его усилил, так же, как и то обстоятельство, что грабёж должен был в это время ограничиться некоторыми пределами: после пожара осталось не более пятой доли уцелевших от огня или мало пострадавших зданий. По возвращении Наполеона в Кремль, вся его многочисленная свита, все военные начальники и офицеры, которым так надоела жизнь на бивуаках, двинулись за ним и заняли все уцелевшие дома. Собственные выгоды побуждали их охранять свои помещения от грабежа. Под их покров укрылись и многие из Московских жителей, прежде проживавшие в этих домах или случайно загнанные в них, как в последние временные убежища от пожара и грабежа. Пользуясь их защитою, они сопротивлялись грабителям при помощи солдат, которых им назначали для охраны. Это обстоятельство было поводом к мелкой, но по всему городу распространившейся междоусобной войне в среде Великой армии, стоившей немногих, конечно, жертв, но всегда сопровождаемой шумом, бранью и побоями. Грабители, пользуясь дозволением, проникали повсюду, по нескольку раз в день, одна шайка за другою, а часто в одиночку или по нескольку человек. Обыватели обращались каждый раз за помощью к своим постояльцам — военным начальникам. Те отряжали солдат для их защиты и, если этот отряд был сильнее пришедшего на грабёж, то он прогонял его без пощады, а в противном случае уклонялся от действия, спокойно объясняя, что эти разбойники не пощадят и их самих. Не все, однако же, из одних личных выгод оберегали остатки имущества тех домов, в которых они сами помещались; были многие, которые руководились чувством сострадания к несчастным жертвам и негодованием к неистовству грабителей*. Французы любили сваливать вину в этом случае на своих союзников, немцев и поляков. В первые дни по вступлении в Москву, один московский житель-француз встретил у Мясницких ворот генерала верхом, в сопровождении конвоя, который остановил его вопросом: «Говорите ли вы по-французски?» Получив утвердительный ответ, генерал продолжал: «Что это делают ваши Русские? Слыханное ли дело, чтобы жечь свою столицу?» — «Я не знаю, кто её поджигает; но последствия этого для нас самые гибельные», отвечал Француз. — «Вероятно, это ваши казаки». — «Полноте, где вы видите теперь казаков?» — «Чёрт возьми, да они у ворот города; не далее как вчера, на той дороге (он указал по направлению к Тверской заставе), мы их прогнали. Могу вас уверить в этом, потому что я сам командовал. Так не ведут войны!» — «Что же делать, отчаяние привело к этим мерам, которые всех нас погубят. Вот посмотрите на этого несчастного, которого грабят и бьют ваши солдаты. Как же вы хотите, чтобы это не вызвало подобных последствий?» — «Ей, солдаты! крикнул генерал, оставьте этого гражданина! Это всё эти черти Вюртембергцы так грабят»**.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 61-63.
** Chev. d'Y s a r n. Relation etc., с. 23.
______________________
Действительно, русские люди, рассказывая потом об испытанных ими бедствиях, говорили: «Надо по совести сказать, настоящие-то Французы очень добры: где стащат, а где и своим поделятся. А их пришельцов в народе пуще собак ненавидели: в них жалости нет».
«Нам на них жаловаться нечего, — рассказывала одна послушница Рождественского монастыря, бывшая в то время 12-тилетнею девочкою; — что правда, то правда, добра-то они нашего не щадили; а всё же грешно сказать, чтобы они до чиста обобрали и что на нас увидят, того не берут. Один только раз вышла матушка-игуменья в шубке и в меховом воротнике. Подошёл Француз, захватил шубку за полу и тащить. Делать нечего, матушка сняла её с себя; а он вынул саблю, отрезал воротник, а шубку отдал матушке назад. А меня они все ласкали (она была больная, не владела ногами): видно я им уж очень жалка была. Каждый день, бывало, пойдут они на добычу и чего-чего не нанесут: и варенья, и смокв, и пряников, всяких кренделей, потому что в лавках и кладовых много оставалось запасов. Как бывало придут с кульками да с узлами, так мне полные колени всякой всячины насыплют. Ласкают меня, бывало, по голове гладят и всё говорят: бо бо, бо бо. Добрые были ребята»*. Хотя вообще воспоминания о беспощадном грабеже у русских людей соединились особенно с немцами и поляками, но нельзя не заметить, что приведённые отзывы относятся до французов, бывших на постое в уцелевших от пожара зданиях; а с постоем грабёж мародёров по домам (по свидетельству современников) прекратился. Вне же домов иногда происходили ужасные сцены. Вот одна из них. По той стороне верхнего Пресненского пруда «шёл кто-то из Русских и вздумал понюхать табаку из серебряной табакерки. К несчастью его, в это самое время поравнялся с ним ехавший верхом неприятельский улан: увидав серебряную табакерку, кавалерист тотчас потребовал её себе. Но русскому не хотелось расстаться с своею собственностью. Улан нисколько не задумался, в одно мгновение проткнул русского пикой и воспользовался табакеркой. При поражении несчастный упал спиной на первую, к готическому забору и к дорожке, скамейку, голова его свесилась назад, а ноги касались земли. В этом положении он находился более недели»**.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 18, 128 и след.
** П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины, с. 31 и след.
______________________
На третий уже день после вступления неприятеля в Москву, пожар объял большую половину города и, с одной стороны, выгнал притаившихся в своих домах жителей, а с другой наполнил её шайками грабителей. Выбегая из горевших домов, с имуществом, которое успевали захватить, несчастные жители попадались в руки грабителей, которые не только отнимали у них последнее достояние, но часто их же самих заставляли тащить за собою награбленные ими вещи, сопровождая свои приказания угрозами и побоями. Кому удавалось избавиться от одной шайки, тот попадал в руки другой, третьей и так далее, пока разутый и раздетый, измученный, избитый, в лохмотьях и без пищи, успевал где-нибудь укрыться. По всем улицам, при свисте ветра и громе разрушавшихся от пожара зданий, раздавались неистовые крики и выстрелы грабителей, вопли и стоны их несчастных жертв. Женщины не только подвергались грабежу, не щадившему их стыдливости, но и преступным покушениям и насилию. Улицы наполнялись обгорелыми обломками зданий, полурасплавленными листами железа, трупами людей и животных. Когда прекратился пожар, немногие из жителей укрывались в уцелевших домах, занятых французами. Те, кому удавалось найти себе приют, охотно принимали других несчастных и делились скудными средствами пропитания. В эту годину горя и страданий все братски помогали друг другу и взаимно облегчали страдания*. Многие из жителей скрывались в кое-где уцелевших развалинах, в надворных постройках, в ямах и погребах, где притаившись сидели днём и выходили ночью или рано утром, чтобы добыть дневное пропитание. Большая же часть оставались под открытым небом, в садах, огородах, пустырях, многочисленных в тогдашней Москве, и на кладбищах. Так описывается в одном из современных сказаний житьё-бытьё Московских погорельцев на Орловом лугу**.
______________________
* Рассказ Москвича о Москве в 1812 г. (Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. 2, отд. V, а 101-102, 110; В... ch. Histoire de la destruction de Moscou, Paris, 1822, с 128; С.М. Л ю б е ц к и й. Москва в 1812 г., с. 185.
** Близ Нескучного (прим. П.И. Бартенева).
______________________
В числе немногих твёрдо веривших графским афишкам (в которых сказано, чтобы «все оставались в Москве, сюда Бонапарта не допустят»), был дьякон церкви Петра и Павла на Якиманке. Но когда, в первый же день вступления неприятелей в Москву, незванные гости несколько раз посетили его дом, он решился уйти из Москвы с молодою женою и грудным ребёнком. "Но куда же мы пойдём?" — спрашивала его жена. — "Куда глаза глядят, — отвечал дьякон: нам здесь уже места нет." «Но лишь только мы прошли шагов сто, рассказывала дьяконица, как повстречались с одним из наших прихожан. "Куда идёте, отец дьякон?" Муж говорит: "Идём на авось, к Калужской заставе, посмотреть, что там делается." А тот говорит: «Там стоят Французские караульные и вас из Москвы не выпустят; а шли бы вы к Крымскому броду, на Орлов луг; туда много народу сошлось, и я со своими туда думаю пробраться». Повернули мы к Крымскому броду и видим издали на Орловом народу, что муравейник. Сели тут и мы; я стала оглядываться и прислушиваться. Чего-чего там не было: и старый, и малый, и нищий, и богатый. Корзинки с новорожденными детьми, собаки, узелки, сундуки. Все расположились на лугу, и говор-то, говор, что пчелиный рой. Около нас лежала больная; так её жаль сердечную! Молоденькая да хорошенькая, и видно, что в богатстве жила, а какую нужду пришлось терпеть! Все за ней ухаживали, кто чем мог пособлял. Как придёт ночь, оденут её потеплее и уложат попокойнее. Да, уж какой покой на сырой земле, под открытым небом! При ней была горничная девушка, и всё-то она плакала и рассказывала нам, что приезжала она с барином и барыней из деревни ненадолго в Москву, и остановились они в пустом доме у родственников. Барин-то в армию уехал, а жене велел в деревню отправляться. Она бедняжка разнемоглась, от того и замешкалась; а уж тут, видите, больная ли, здоровая ли, а ехать надо, и собрались. Всё уже было готово, карета заложенная у подъезда стояла; вышли они уже совсем садиться, а тут Французы нагрянули и стали всё из кареты выбирать. Хотели кучер и лакей заступиться, а Французы их разогнали. Люди бежали неизвестно куда и так пропали без вести; "а у нас (говорила горничная), мало что пожитки отняли, и карету увезли. Куда деваться? В пустом доме страх берёт; я и привела её сюда через силу. Говорят, на людях и смерть красна. Живём мы здесь неделю и больше, а больная не поправляется и всё тоскует." Девушка её и придумала: пойду я, говорит, на счастье узнаю, нет ли кого из её родственников или знакомых; а я с ней одна ума не приложу, что делать. Ушла она, а меня просила за больной присмотреть. Часа через три приходит, а с нею старичёк-дядя этой барыньки. Как она ему обрадовалась, обнимала, обнимала, а сама плачет! Он говорит: "успокойся, я тебя отсюда возьму, и уедем мы в деревню. Теперь трудненько найти здесь лошадей, да авось Бог поможет; я попрошу Французских начальников, чтобы они нам пропуск дали." И точно, дня через два приехал он в коляске, парой; а за ним два Французские солдата верхом. Они всех нас благодарили за уход; а мы за неё бедняжку так рады! Перенесли её в коляску, и они уехали!»* И жители этой юдоли плача испытывали иногда радостные впечатления!
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 73-75.
______________________
«На наше счастье, — продолжает рассказчица, — погода стояла сухая; только ночи, разумеется, были свежи. Прикроемся, бывало, всем своим тряпьём, да где сидели, там и приляжем. Насчёт пищи мы жили без нужды: все кондитерские остались отперты, да частные кладовые, да ряды. Они горели, да не все, и много в них добра осталось. Целые цыбики чаю стояли, головы сахара, и всякого было много съестного припаса. У нас на лугу постоянно самовары кипели; либо разложат огонь и варят какую-нибудь похлёбку. Провизию брать из рядов да из кладовых мы не считали грехом, потому что она и без того бы не уцелела; опять, не умирать же нам с голоду! Но вот беда, что многие из наших грабили не хуже неприятеля. Уйдут, бывало, с Орлова луга, бродят по пустым домам и принесут с собой целые узлы накраденных вещей. И смотреть-то бывало срамно! Случалось и то, что грех-то на душу возмут, а покорыствоваться всё-таки не придётся. Иной раз ещё не донесут до места награбленного добра, а неприятели его отобьют. И страшно было и грустно; а иной раз, по молодости, разболтаешься с добрыми людьми и повеселеешь. Помню я раз, что смеху-то было!»
Кухарка рассказчицы отправилась в Гостиный Двор поискать провизии; с ней пошёл молодой двоюродный брат дьяконицы, прослышавший, что в лавках стоят целые бочки с мёдом. Едва он нашёл их и хотел наполнить мёдом принесённый кувшинчик, как подоспели неприятельские солдаты, отняли у него кувшинчик и за сопротивление бросили его самого головою в бочку с мёдом и со смехом ушли. Много стоило усилий мальчику выбраться из бочки, и ещё более кухарке обмыть его на реке от липкого мёду. Эта любезная шутка грабителей и вызывала весёлый смех у обитателей Орлова луга. Смеялась молодёжь, хотя тяжёлая грусть подступала к сердцу. У молодой дьяконицы таял и умирал на руках ребёнок, её первенец, от голоду. С испугу она потеряла молоко, а ребёнок с трудом принимал другую пищу.
«Москва горела, — продолжает рассказчица, — разлился пожар во все стороны, что огненное море, и вспомнить-то страшно! Ходили, что ни день с Орлова луга каждый в свою сторону, узнать, что там делается, и многие возвращались с плачем и рассказывали, что от их домов остались одни обгорелые столбы. Ждали и мы своей очереди и дождались. Сначала, кто из прихожан ходил к нам на Якиманку, рассказывал, что у нас пока всё благополучно и что в доме Рахманова, против самых ворот, квартируют Французы, и их генерала все хвалили: говорили, что никого из наших, кто остался в своей стороне, он не обижает. Раз сидим мы ранёшенько утром, толкуем о своём горе, вдруг прибежали к нам мальчишки с Якиманки (родители-то их к нам прихожане были) и кричат в несколько голосов: ну, отец дьякон, сгорел твой домик; весь дотла сгорел, и батюшкин, и дьячковской, всё погорело! Как я это услыхала, то себя не вспомнила, да так и взвыла; а муж взглянул на меня и говорит: «О чём ты плачешь? Видишь, всё гибнет, и мы погибнем; а ты о своей лачужке плакать вздумала». Такой он был мрачный и сердитый с того самого дня, как к нам Французы пришли: словно его варом обдало. Не смеешь, бывало, с ним слово вымолвить. Ни на что он не жаловался, а жёлтый такой стал да бледный, настоящим смотрел стариком. Сначала к нам неприятелей хаживало немного. Придут, бывало, обойдут Орлов луг и что им приглянется стащут, платок ли с кого, съестное ли что. Всякий рад им отдать, лишь бы только ушли. А потом всё чаще к нам заглядывать повадились; оттого ли, что провизия везде стала истощаться, или они бродили отыскивать себе добычи, уж не знаю. Иные не очень нас разобижали, а от других просто житья не было. Раз помню, идут их человека четыре и несут большие мешки, должно быть что-нибудь награбили; и позвали они какого-то мещанина да моего мужа им пособить. А Дмитрий Васильевич говорит: не пойду, я и так еле ноги таскаю, обратился к ним спокойно и пошёл в другую сторону. Они рассердились и бросились к нему. Один выхватил саблю и показывает, что убьёт мужа, если он с ними не пойдёт. Наши прихожане закричали: иди, отец-дьякон; ведь их, окаянных, не переспоришь. И я закричала: голубчик мой, не губи ты себя, не покинь меня сироту с малым ребёнком. Он не отозвался и взял мешок, пошёл с ними. Молоденьких женщин тоже бывало не промигают. Раз пришли к нам человек сорок и разбрелись по лугу. Кто всякое добро подбирает, кто к женщинам пристаёт. Один подошёл ко мне и потрепал меня по щеке. Я от него; а он, спасибо, за мною не погнался. Муж это видел и стал ещё пасмурнее. Как они ушли, он говорит: долго ли нам здесь оставаться? Кончится тем, что всех нас перебьют. Пожили около двух недель под открытым небом, довольно. Ведь у всякого зверя есть своя нора. Перейдёмте в нашу церковь: там и жить будем. Хотя оно и не показано, да ведь некуда головы преклонить. Польют дожди, здесь хоть умирай. С нас и Господь не взыщет в такой беде»*.
______________________
* Там же, с. 75-81; ср. Русский Вестник, 1872, ноябрь, с. 271 и след.; П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины, с. 21; Abbe С ю р ю г. Lettres etc., с. 23.
______________________
Так проживали несчастные москвичи, собираясь на городских пустырях, садах и кладбищах. Но житьё-бытьё на Орловом луге было сравнительно лучше, нежели в других местах. В приведённом рассказе не говорится ни об убийствах, ни о бесчеловечных насилиях, которые совершались повсюду и вызывали месть со стороны русских. В приближённых к Орлову лугу частях города был расположен постоем корпус маршала Даву, и его квартира находилась на Девичьем поле в доме князя Щербатова*. Этот маршал отличался неумолимою строгостью, поддерживая порядок и дисциплину между своими солдатами. Вероятно, грабители, посещавшие Орлов луг, принадлежали к этому корпусу и опасались, чтобы жалобы на их действия не дошли до маршала, который бы не пощадил виновных.
______________________
* Впоследствии дом М.П. Погодина (прим. П.И. Бартенева).
______________________
Это обстоятельство было причиною того, что Новодевичий монастырь на Девичьем поле, несмотря на то, что в нём стоял целый полк, не только не подвергся грабежу, но пользовался покровительством, и в нём ранее других церквей началась служба и продолжалась до выхода французов из Москвы. «Все на них жаловались, — говорит свидетельница событий, монахиня этого монастыря, — а нам грешно сказать. А у нас стояли не одни Французы, но и Поляки, и нас не обижали, всё потому, что их начальник, Задёра, греха боялся. В тот самый день, когда они поселились у нас, он вошёл в больничную церковь, а мы как приобщались, так и оставили в алтаре крест серебряный, Евангелие и чарку с теплотой. Батюшко-то не успел прибрать. А Задёра всё это взял и принёс к Сарре Николаевне (казначее, заменявшей игуменью). На, говорит, пани и показывает, что за всех солдат отвечать нельзя. А батюшку просил, что если мои солдаты обижать станут, вы мне жалобу принесите. Однако батюшка не сказывал, что они в первый-то день нашалили (награбили несколько вещей из келий, отведённых им под постой), потому, говорит, что они и не то бы ещё могли сделать. И Французский начальник тоже батюшку призывал (вероятно, маршал Даву) и говорил, что не позволит своим грабить или какое притеснение нам делать. «Что нам надо, говорил, мы тоже стесняться не можем; а вас даром обижать не будем. Вы можете тоже церковную службу свою справлять». А батюшка ему говорит: мы бы рады, да нам для совершения литургии требуется красное вино и пшеничная мука, а у нас теперь всё вышло. «Если вы желаете, говорил генерал, я вам всего пришлю. Нам даже будет приятно, что вы свою службу справлять будете». Батюшка его поблагодарил, а он в тот же день прислал ему муки и вина бутылки три, и что ни Воскресение, что ни праздник, была у нас обедня в соборной церкви»*.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 18-19.
______________________
Не то, однако же, было в других местах, где приютились толпы московских погорельцев. Неприятели бесчеловечно грабили даже своих соотечественников, укрывавшихся на Немецком кладбище, не щадя ни пола, ни возраста. На обширный огород возле церкви Спаса во Спасском, где укрывалось около ста человек погорельцев и большею частью женщины, забрались два грабителя. «Они были без сапогов, без рубашек; платье едва наготу их прикрывало; они, обнажив тесаки, требовали наши сапоги и другие вещи, в которых самую необходимость имели. Безумное дело, казалось, сопротивляться, и потому отдавали им, что надобно, — говорит одна из жертв насилия. — Но мародёры, видя, что мы не делаем ни малейшего сопротивления их нахальным требованиям, вздумали раздевать женщин, обыскивая их бесстыдным образом. «Господа, вы можете отнимать у нас всё что хотите; но если вы дотронетесь до женщин, то клянусь именем Творца, которого вы не признаёте, что мы бросим вас в эту грязную воду!» и указал на пруд, находившийся в этом огороде. Грабители присмирели и пошли прочь»*.
______________________
* А. Д. Б е с т у ж е в-Р ю м и н. Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. II, отд. V, с. 171; Abbe С ю р ю г. Lettres etc., с. 29.
______________________
Не везде, однако же, так дёшево отделывались одинокие или в малом числе приходившие грабители. «Нередко бывало, — говорит другая свидетельница, — что и мы с ними справимся. Они по ночам не бродили, потому наши мущины хаживали ночью за провизиею; а когда случится какая крайность, так и днём пойдут, делать нечего. Вот раз ушли они, а при нас остался только мой отец. К обеду к нам вломился неприятельский солдат. У него на плече была длинная дубина; он поддерживал её левою рукою, а правою схватил отца за ворот. Я подбежала сзади к этому разбойнику, выхватила у него дубину, да хвать его по затылку. Он упал; мы все на него бросились, порешили с ним и оттащили его в пруд. В этот пруд да в оба колодезя много побросали мы непрошенных гостей. Придут их, бывало, человек пять, обшарят везде; мы ничего: смотри, благо на пустое место пришёл; разве с кого платьишко стащат, а уж если забижать вздумают, то мы с ними сладим: ни одного живого не выпустим. Хотя и жаль, да своя-то голова дороже. Побили бы их, да и отпустили; но они, пожалуй, пойдут и с сердцев наведут к нам целую стаю своих, да нас же всех передушат. Ну и убьём до смерти. Помню я, пришёл к нам раз купец Зарубин; у него в доме неприятели стояли и просили, нельзя ли им рыбы половить. А Зарубин знал, что в пруде генеральши Киселёвой караси водились, и спрашивает у батюшки: нельзя ли мне в ваш пруд невод бросить? А батюшка говорит: нечего нас и спрашивать, пруд не наш; да что ты, Григорий Никитич, в свой невод захватишь: либо карася, либо молодца?»*
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 95-96.
______________________
Не одно чувство самосохранения, без сомнения, служило главною побудительного причиною к избиению неприятелей; но и чувство мести, естественно возбуждённое неистовствами грабителей и святотатством Великой армии. Много неприятелей погибло в разных углах Москвы, в колодцах, подвалах, погребах и прудах. «Привёл меня Бог в то время видеть грешное дело, — рассказывает один из очевидцев. — Иду я раз ранним утром по Девичьему полю: хотел там поискать, не попадётся ли какая провизия в погребах. Против самого дома, что теперь Мальцева, вышел человек из ворот дома купца Барыкова, по платью должно быть мещанин; а полем идёт Француз и зовёт его: алё. Я поскорее спрятался за угол забора, чтобы он и меня не подозвал, да оттуда и выглядываю. Француз кричит алё, а наш ему алё и манит его руками, головой кивает и показывает, чтобы он за ним шёл; а сам к воротам назад побежал. Француз за ним. Как они вошли в ворота, я подкрался и смотрю в щель забора. Вижу, наш побежал к колодезю и машет руками и в колодезь показывает. Как Француз нагнулся, наш-то упёрся ему в шею обеими руками и бросил его в колодезь. Я слышал, как крикнул Француз, и меня точно варом обдало. Стою я на своём месте точно прикованный. Тут вижу, наш вышел опять из ворот, пошёл вдоль забора и остановился около меня. Что, говорит, видел? Хоть одним меньше! А я говорю: за что ты его сгубил? Ведь он на тебя не нападал. Он взглянул мне прямо в глаза и говорит: Должно быть они у тебя жены не отнимали, да никто из твоих под пулями не стоит, да не видал ты, что колелых лошадей в наших храмах! — Что ж, говорю, за их грехи да кощунство Господь их накажет; а против их пуль у нас свои пули есть, а невинного да безоружного нам губить не показано. Он на мои слова не отозвался и ушёл в другую сторону; а я не помню, как домой добрёл, всё-то мне мерещилось, как Француз в колодезе тонет»*.
______________________
* Там же, с. 40-42.
______________________
Если в этих словах возможно усматривать чувство личной мести, то вместе с тем в них выражается и чувство гражданского долга, побуждающего всеми способами содействовать вооружённой силе для освобождения Отечества от врагов, внёсших разбой и грабёж в среду мирных его граждан и оскорбивших все священные верования народа. Хотя вообще во время войны наступательной в недрах Отечества, войны сопровождаемой поступками такого необузданного зверства, подобный образ действий представляется неизбежным; но, во всяком случае, нельзя не остановиться с сочувствием на том впечатлении, которое этот поступок произвёл на другого русского человека. Всякое убийство, не в рядах войск или добровольно вооружившихся против врага граждан, не во время сражений, русский человек считает преступлением. Будь оно вызвано даже необходимостью самозащиты, оно тяготит его впоследствии, как грех. С этим чувством мы встретимся не раз; оно объясняет то свойство русского характера, в котором хотят заметить какую-то страдательную покорность пред роковою, подавляющею силою.
В первые дни вступления в Москву французов, по сказанию современников, погорельцы довольно спокойно проживали в своих убежищах. Сухая и тёплая погода благоприятствовала житью под открытым небом. Грабители посещали их редко; по нескольку раз уже ограбленные, жители не возбуждали их жадности, которую привлекала другая, более богатая добыча в лавках, домах и особенно в храмах и монастырях.
Глава 3
Церковные сокровища. — Грабёж церковных сокровищ и осквернение храмов. — Неистовство немцев и поляков. — Сцены в Зачатиевском монастыре. — Черты человеколюбия в неприятелях. — Голицынская больница. — Свои грабители. — Старообрядцы. — Вертеп московских острожников. — Преступники на воле.
Многочисленные церкви и монастыри Московские привлекли, конечно, особенное внимание опытных грабителей, посещавших уже христианские храмы Западной Европы, особенно в Италии и Испании. Произведений искусства для этих ценителей изящного, начиная с самого Наполеона и его маршалов, тут не нашлось; но в Московских храмах и монастырях можно было захватить много золота, серебра, жемчугов и драгоценных камней. Неприятели наслышались о богатствах столицы и о благочестии её жителей. Их ожидания далеко не были удовлетворены. Назначенные графом Ростопчиным 300 подвод в распоряжение архиепископа Августина увезли, конечно, значительное количество церковных сокровищ; но 267 приходских церквей (не считая домовых) и 24 монастыря внутри Москвы и три подгородних обладали таким огромным количеством драгоценных украшений, риз на иконах и церковной утвари, что, конечно, этот обоз не мог вывезти всего. По известиям, доходившим отовсюду, куда ни вступал неприятель, Московские иерархи могли предвидеть, конечно, какая участь ожидает храмы и монастыри столицы. Митрополит Платон и его викарий употребляли все способы, чтобы вовремя их вывезти из Москвы. Ещё до отправления большого обоза, 31 августа, архиепископ Августин советовал настоятелям монастырей удаляться из городу и увозить церковные драгоценности; а настоятельницам вместе с тем и монахинь, особенно молодых, и послушниц. Августин помогал им нанимать подводы. По мере ухода из Москвы прихожан, он разрешил и священникам с причтами опустелых приходов выезжать из Москвы и увозить с собою сокровища из храмов. Из Московских монастырей, включая Симонов, Перервинский и Златоустовский, вывезены были «только лучшая ризница и драгоценные утвари», но оставалось ещё много украшений на иконах и менее ценных вещей. Настоятель Донского монастыря оставил «образа во всём их украшении, также большую часть облачений (как объяснял впоследствии его преемник) для того, чтобы не встревожить народ», — опасение, которым руководился и Московский главнокомандующий и которое заявлено было священникам и настоятелям монастырей 30 августа чрез благочинных*.
______________________
* В 1817 году, 31 октября, князь А.Н. Голицын писал преосвященному Августину, что Императору угодно иметь верные сведения о происшествиях в Московских монастырях во время пребывания в Москве французов. В исполнение воли Государя, преосвященный собрал сведения от всех настоятелей и настоятельниц и 5 декабря того же года представил составленную из них записку, которая напечатана в Чтениях в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1858, кн. 4, отд. II, с. 36-48. Некоторые из подлинных донесений также напечатаны в этих Чтениях 1861 года, кн. 1, с. 193-197 и 1871 г., кн. 2, с. 80-85; но большая часть осталась в делах Консистории. Из них составлялись записки частными лицами; одна была издана в Русском Архиве, 1869, стб. 1387-1399, другая в «Истории Моск. епархиального управления» г. Розанова, ч. II, пр. с. 19-32. Они различаются лишь некоторыми подробностями и числом монастырей. В 1836 г., по указу Синода 30 мая, для г. Михайловского-Данилевского была составлена, по распоряжению митрополита Филарета, записка о подвигах духовенства в Москве и её уезде в 1812 г. по делам Консистории и вновь собранным сведениям. Она не напечатана. В дополнение к ней из тех же сведений составлено описание храмов и монастырей в Москве при французах и напечатано в Московских епархиальных ведомостях, 1871 №№ 14, 31, 37; 1872 №№ 13 и 51. Эти записки составили главные источники для предлагаемого рассказа. Исчисляю их, чтобы избежать частных указаний на одни и те же источники. Но они дополняются многими другими, на которые и указано в своих местах.
______________________
Из пяти женских монастырей и одного мужского ни ризница, ни утварь вовсе не были вывезены, точно также из большей части московских церквей. Конечно, ввиду грозившей опасности, везде были приняты меры, чтобы скрыть от неприятеля церковные драгоценности: их или зарывали в землю, или опускали в пруды и озёра, или скрывали в других местах, казавшихся наиболее безопасными. Такими способами удалось действительно уберечь от расхищения многие из них; но зато это тяжело отозвалось на остававшихся в Москве жителях и особенно монашествующих и белого духовенства. Опытные грабители тотчас смекнули, что церковные имущества где-либо спрятаны. Они не верили, что большая часть их была уже далеко от Москвы и употребляли все способы отыскать их. Неприятели врывались, более или менее значительными шайками, в церкви и начинали с того, что забирали все драгоценности, которые оставались на виду, ризы, сосуды и другую утварь, обдирали ризы и венчики с икон. Потом начинался допрос монахам, священно- и церковнослужителям о том, где сокрыто церковное имущество. Требуя под угрозою смерти указаний, грабители сопровождали свои допросы всевозможными побоями и истязаниями. В Богоявленском монастыре неприятели «таскали казначея, престарелого иеромонаха Аарона, за волосы и бороду, приставляя к груди штыки; домогаясь, где имущество, разломали кладовые и всё разграбили. Потом взяли казначея и монахов под ноши в ряды. И они несли сукно и красное вино по Тверской, среди пылающих домов. При заставе у солдат отняли несомое другие солдаты и монахов отпустили; но попавшиеся на пути другие солдаты опять заставили их везти телегу с винами, не в заставу, а через гряды и вал». Казначей Аарон попал в монастырь уже на другой день к вечеру; тут вновь нашли его неприятели и подле Георгиевской церкви через переводчика допрашивали, где серебряные и золотые вещи; били его в два палаша по спине и оставили без чувств. В первый день вступления в Москву, неприятели выгнали из Заиконоспасского монастыря всех оставшихся там монахов, «ограбив их до наготы, и употребляли под ноши. Иеромонах Виктор за Новинским монастырём был брошен в Москву-реку; но он её переплыл и ночевал на берегу среди кустов, зарывшись в песок. Иеродьякона Вонифатия, который по древности не мог нести ноши, также спустили в реку, грозя потопить или отсечь голову. Иеродьякона Владимира употребляли под ноши нагого и, покрыв св. покровом, приводили в Кремль к королю Неаполитанскому, который разбирал приводимых русских. Его сочли за казака и угрожали расстрелять». Из Покровского монастыря, ограбив храмы, 4 сентября, взяли пять монахов за заставу, «истязали их, домогаясь, где имущество и, когда нашли у одного монаха несколько денег зашитых в камилавке, о которых он не объявил, били его смертельно».
То же повторялось повсюду с большею или меньшею жестокостью, во всех монастырях и приходских храмах. Священника Сорокосвятской церкви, против Новоспасского монастыря, замучили до смерти, и окровавленное его тело несколько дней лежало в Новинском монастыре, без погребения, потому что и в этом монастыре неистовствовали неприятели. По отъезде с церковным имуществом архимандрита Амвросия, в этом монастыре с немногими из монашествующих оставался престарелый наместник Никодим. Вторгнувшись в монастырь, неприятели били его, допытываясь, где имущество и вместе с одним послушником привели в соборный храм, неся над ним обнажённые сабли. «Они поставлены были посреди храма на колени с припёртыми к груди ружьями. Сам начальник неприятельской партии, приказывая им исповедать друг друга, угрожал смертью из пистолета, если наместник не откроет места хранения монастырских сокровищ». Наконец, видя угрозы и истязания тщетными, французы освободили их от страха смерти и разграбили некоторые оставшиеся в ризнице вещи и оклады с икон, и также братские кельи.
Во время сильных пожаров за Москворечьем (5 сентября), грабя дома частных лиц, шайка поляков ворвалась в дом престарелого священника Троицкой церкви на Шаболовке, в глубокую ночь, «с зажжёнными в руках церковными свечами, по причине тёмной ночи; они, увидя священника, с злобною радостью закричали по-русски: «Ого! здесь поп! должно быть много пенензы!» — по рассказу современника-очевидца, — разбрелись по разным комнатам, начали ломать замки , раскалывать сундуки, бить посуду и раскидывать разный домашний скарб; но не найдя нигде ничего драгоценного, собрались все в комнату, в которой мы находились, и окружив дедушку с яростью кричали: «Поп, сказывай! где сховал ты церковное золото и серебро!» Старец с бесстрашием и спокойным видом отвечал, указывая на крест и Евангелие, лежавшие на аналое: «Все сокровища мира во Иисусе Христе!»
Злодеи, раздражённые неудовлетворительным ответом, выхватив сабли из ножен и потрясая над головою пастыря церкви с неистовством вопили: «Смерть или деньги!» Старик, не смущаясь, хладнокровно указал им на лежавший в углу мешок, в котором хранились медные деньги для раздачи нищим. Грабители, как голодные волки, на падаль бросились на мешок; но, увидя свои надежды обманутыми, ещё с большим ожесточением приставив острия сабель к груди, кричали: «Давай золота, серебра!» В эту минуту старинные часы... зашипели, кукушка прокуковала полночь, и в это время вдруг вся комната осветилась заревом пожара от загоревшегося соседнего дома. Разбойники в испуге бросились вон из дома».
Тот же самовидец рассказывает, что, переходя с места на место по пожарищам, чтобы отыскать что-нибудь для денного пропитания, он с братом дошли до Ордынки и, «приближаясь к церкви Георгия на Всполье, услышали стоны и с воплем произносимые слова: «Отцы родные, если веруете в Бога, не мучьте меня; лучше предайте смерти!» Братья-калеки, выпрямив спины, увидели, по-видимому, русского купца с окладистой чёрной бородой, стоявшего между двух злодеев, державших его за руки; третий же варвар обнажённую спину его насекал остриём сабли, приговаривая: «Сказывай, поп, где зарыто церковное серебро и золото? Не думай от нас отделаться: мы допытаемся правды! Поляки шутить не любят!» Хотя мученик клялся небом и землёю, что он не священник, а московский купец, зашедший в храм только помолиться Богу, варвары, не веря божбе страдальца, продолжали тираническую пытку, приговаривая: «Врёшь, твоя борода — явная улика, что ты поп этой церкви». Мученик от невыносимой боли рвался из рук злодеев и в исступлении кричал диким голосом, раздиравшим душу... Мы, поражённые страхом от виденной кровавой сцены, забыв болезненное притворство, бросились бежать к Серпуховским воротам и там на рынке, в первом встретившемся подвале скрылись»*.
______________________
* А. Рязанцев. Воспоминания очевидца о пребывании Французов в Москве в 1812 году. М., 1862, с. 81-82, 135-136.
______________________
Очевидец, которого слова приведены, был ещё юношей в это время. Неприятели, не различая возраста, как на дряхлых стариков, так и на малолетков взваливали ноши не по их силам. «Был у нас ребёнок, — рассказывал один из дворовых людей г. Соймонова, — лет десяти и выбежал он раз на улицу. Стоит солдат, а перед ним куль большой лежит, и показывает солдат мальчишке, чтобы он этот куль за ним нёс. Мальчишка приподнял, тяжело, невмоготу; а отказаться не смеет, понёс через силу; но как дошёл до Яузского моста, невтерпёж ему стало. Сел он на дороге и заревел. Солдат начал его пинками угощать. А тот ни с места; хотя бы он, говорит, убил меня, я бы кажется не встал. Вдруг подошёл старичёк, да здоровый такой, даром, что сед. «Я, говорит, тебя мальчугана выручу, у меня сила не твоя», взял он куль и понёс»*. Но мальчуганы и сами нашли способ избавлять себя от тяжёлой ноши. Вынужденные блуждать по пожарищам, чтобы найти какую-нибудь пищу для утоления своего голода, а иногда и голода своих семейств, они притворялись калеками, бродили хромая, согнувшись, подпираясь костылями и таким способом избавлялись от исправления должности вьючных животных в пользу солдат Великой армии. Так научил поступать товарища по несчастью и тот юноша, рассказ которого о пожаре Замоскворечья мы привели.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 109.
______________________
Грабёж, соединённый с убийствами, побоями, изнурением оставшихся в Москве жителей, переноскою тяжестей и другими работами, сопровождался также почти повсеместно кощунством и осквернением храмов. Умышленно ругаясь над святынею, неприятели постоянно устраивали конюшни в храмах, выбрасывали иконы, раскалывали их и употребляли вместо дров, вбивали гвозди в лики святых, престолы и жертвенники употребляли вместо столов; иконы употребляли, чтобы стрелять в них в цель. «Я сам видел, — рассказывает один иностранец, оставшийся в Москве в то время, — подле Красных Ворот была употребляема с этою целью весьма почитаемая икона»*. В некоторых монастырях были устроены бойни, как в Петровском-Даниловом. «Проходя мимо Петровского монастыря, — рассказывает очевидец, — заметил я несколько человек Русских, с любопытством заглядывавших в монастырские ворота, и я, подражая прочим, устремил туда же взоры; но в какое я пришёл изумление, увидя весь монастырский погост, покрытым спёкшейся кровью; в некоторых местах валялись внутренности животных, производящие гниением сильное зловоние. Зажав нос и вытаращив глаза, с удивлением спросил я зрителей, что здесь происходит. Один из толпы, взглянув на меня, с усмешкою отвечал: «Ты, брат, видно сыт, да при том же из дворянской породы; ишь как законопатил нос! Вот мы так попринюхались к вони, ходя сюда ежедневно, не достанется ли чего хотя из требушины на нашу сиротскую долю? Неужели ты не видишь, что тут неприятельская бойня». Оставив дожидавшихся мясной провизии, проходя мимо соборной церкви, увидал я в растворенные двери в ней устроенную мясную лавку: вокруг стен, на широких полках, лежали разные части мяса; на паникадилах и на вколоченных в иконостас гвоздях висели внутренности животных и разные птицы»**. Также была устроена бойня в церкви Вознесения у Серпуховских ворот. В Петропавловскую церковь в Лефортове помещали быков, в Троицкой в Сыромятниках стояли лошади. Храмы в Кремле, где жил сам Наполеон, не избежали поругания. В Успенском соборе, вместо паникадила, висели весы, на которых вешали выплавленное золото и серебро из награбленных церковных и других сокровищ; на иконостасе написаны были цифры: 325 пуд серебра и 18 пуд золота. Тут стояли плавильные горны и были устроены стойла для лошадей. В храмах Спаса на Бору и Николы Гостунского находились склады овса, сена и соломы для лошадей самого Наполеона***.
______________________
* В... ch. Histoire de la destruction de Moscou, с 149; Lecointed e L a v e a u, Moscou avant et apres l'incendie, с 122.— В церкви Петра и Павла на Якиманке доселе цела икона, простреленная неприятельскою пулею (прим. П. И. Бартенева).
** А. Рязанцев. Воспоминания очевидца, с. 191-192.
*** Ф.И. Корбелецкий. Краткое повествование, с. 43; Baron P е у r u s s e. Memorial et archives. Carcassone, 1869, с. 107.
______________________
В Верхоспасском соборе престол служил столом для обедов; в нём стояли кровати. Маршал Даву, приезжая с докладами с Девичьего поля и оставаясь иногда подолгу в Кремле, устраивал себе спальню в алтаре главного храма в Чудовом монастыре. Проходя по Замоскворечью мимо Козьмодемьянской церкви, рассказывает очевидец-свидетель, «из растворённых её дверей увидел я выходящий густой дым и стоявшего на паперти неприятеля, курившего табак, одетого по-домашнему: в колпаке, без галстука, с накинутой небрежно на плечо шинелью; он, заметив меня, поманил к себе... после лаконичных объяснений и пантомим, комрад, взяв под руку «Русь», повёл внутрь церкви. Войдя в трапезу, наполненную дымом, я, трепещущий от страха, везде видел следы грабежа и буйства и богохульства: посредине храма пылал костёр, вместо дров на осколках св. икон; над огнём лежал на установленных камнях железный лист, на котором пёкся картофель; церковный постоялец, дав мне их несколько, сказал: «Русь! добре!» Я отблагодарил поклоном. После сего, он, желая, может быть, похвастаться своим домашним хозяйством, указывал на клиросы, на коих были навалены ржаные и овсяные снопы; тут же находились разные овощи: картофель, капуста и проч. На вбитых на иконостасе гвоздях висели конская сбруя и военная амуниция. Радушный хозяин отворил царские врата в правом церковном приделе и ввёл меня в алтарь, где увидел я стоявшую лошадь, покрытую вместо попоны священническою парчёвою ризою... Я окаменел от такого богохульства и не мог сдвинуться с места. Безбожник, сочтя моё изумление за знак удивления к красоте его лошади, начал её поглаживать и потрёпывать, приговаривая: добре, добре! Налюбовавшись конём, повёл меня в левый придел и там также стояла лошадь в алтаре, евшая овёс из купели, в которой крестили новорожденных»*.
______________________
* А. Рязанцев. Воспоминания очевидца, с. 144.
______________________
Не только бесчувственное отношение, какое оказывал житель Козьмодемьянского храма, но умышленное поругание святыни Русского народа составляло отличительное свойство Великой армии, за весьма немногими исключениями. Аббат Сюрюг, которому удалось как церковь Св. Людовика, так и приютившихся в ней французов, обывателей Москвы, оградить от насилия и грабежа, писал потом своему сотоварищу, иезуиту Буве: «В продолжении шестинедельного здесь пребывания Французов, я не видал даже тени Наполеона и не искал случая увидать его. Мне говорили, что он позовёт меня, и это известие меня ужасало; но, к счастью, оно не оправдалось. Он не посетил нашего храма и вероятно и не думал об этом. Четыре или пять офицеров старых Французских фамилий посетили богослужение; двое или трое исповедывались. Впрочем, вам будут понятны отношения к христианской вере этих войск, когда вы узнаете, что при 400 тысячах человек, перешедших через Неман, не было ни одного священника. Во время их пребывания здесь из них умерло до 12-ти тысяч, и я похоронил, по обрядам церкви, только одного офицера и слугу генерала Груши. Всех других, офицеров и солдат, зарывали их товарищи в ближних садах. В них нет и тени верования в загробную жизнь. Однажды я посетил больницу раненых; все говорили мне об их телесных нуждах, и никто о духовных, несмотря на то, что над третью частью из них уже носилась смерть. Я окрестил многих детей у солдат. Крещение они ещё признают, и все обходились со мною почтительно. Впрочем, вера для них составляет лишь слово, лишённое смысла»*.
______________________
* Lettres sur l'incendie de Moscou, с. 10-11.
______________________
Не могла, однако же, вся неприятельская армия, занявшая Москву, состоять из одних бесчеловечных грабителей. Несмотря на естественное ожесточение против французов, народная память беспристрастно сохранила и добрые черты их. Хотя враги, вторгнувшиеся в Россию, и слыли в народе под общим именем Французов, однако же, оставшиеся в Москве обыватели отличали настоящих Французов от их союзников. Мелкий торговец, имевший свой лабаз в Зубове, рассказывая, как двое неприятелей ограбили икону, находившуюся у него в лабазе, «содрали с неё венчик серебряный и рамку серебряную», прибавляет: «Только это были не настоящие Французы; а настоящие-то были так милосерды; как бывало придут, мы их сейчас узнаём по речи да по манерам, и не боимся, потому знаем, что у них совесть есть. А от их союзников упаси Боже! Мы их так и прозвали беспардонное войско, что их ни просьбою, ни слезами не возьмёшь. В народе даже говорили, что их пуля не берёт. Коли не делом, так уж словом обидят. Что они говорят, не поймёшь; но уж слышишь, что ругаются. А Французы уж бывало не обидят даром. Пришли они раз и стали везде шарить. Сёстры сробели и убежали из комнаты, а сами из-за двери выглядывают. Как они их увидали, сейчас позвали и стали ласкать. Мало того, на другой день глядим, идут опять те же самые с гостинцами: принесли детям игрушек, из лавок вероятно взяли. Девочки-то радуются, а они, глядя на них, смеются и тут же вместе с ними играть стали»*. Один немец, служивший офицером в наших войсках, находясь в отставке, оставался в это время в Москве. Он говорит, что «исполняя долг справедливости, обязан заметить, что из всех народов, входивших в состав неприятельских войск, Французы наименее отличались жаждою к грабежу. Одно чувство справедливости заставляет меня сделать это признание, потому что, в продолжении Семилетней войны, я с молоком матери всосал ненависть к Французам и терпеть их не могу. Они брали то, что было им необходимо для удовлетворения необходимых потребностей жизни, не грабили ни золота, ни серебра и других драгоценностей, даже часов. Не таковы были Баварцы и Поляки, которые ничего не оставляли после себя, грабили даже вещи, не имевшие для них значения и всё разрушали. Вюртембергцы не замедлили последовать их примеру: им принадлежит мысль разрывать могилы. Они делали зло единственно из удовольствия делать зло; они разрушали всё, что не могли унесть с собою, или из чего не могли извлечь выгод. Солдаты этих народов выразили свой вандализм в разрушении статуй и Китайских мостов в императорском саду. Их жадность простиралась до того, что они обдирали обивку с подушек в каретах, с мебели и сукно с бильярдов. Французы же не производили бесполезных опустошений. Их вежливость выражалась даже в их грабительствах и представляла иногда страшные противоречия. Так, один Французский офицер велел отпилить боковую сторону дивана, найдя его коротким, чтобы спать на нём; по потом, оставляя квартиру, привёл его в прежний вид. Солдаты, войдя ночью в дом одного профессора и узнав, что его жена в родах, на цыпочках проходили мимо её кровати, закрывая рукою зажжённую свечу, всё обобрали, что принадлежало мужу, и не тронули женских вещей»**.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 18, 37 и др.
** В... ch. Histoire de la destruction de Moscou, с 110-112.
______________________
Трудно заподозрить в пристрастии к французам человека, который их ненавидел; но нельзя не заметить, что отзыв его о всех вообще французах неверен; свидетельства не только русских, но и самих французов, московских обывателей, говорят иное. Они очень усердно грабили драгоценные вещи, золото, серебро и деньги из этих металлов, с самого вступления в Москву и особенно потом, когда грабёж был разрешён. Только в первое время они не знали цены нашим бумажным деньгам и не обращали на них внимания. Но в обширной Москве, в разных местностях, многие из очевидцев-свидетелей говорят только о том, что происходило вокруг них. Там, где стояли войска начальника, более соблюдавшего дисциплину и более сострадательного к несчастным жертвам войны, грабёж действительно не доходил до той жадности и бесчеловечия, как в других. На во всяком случае приведённое свидетельство доказывает различие между французами и их союзниками в этом отношении, которое и заметили русские люди. «Все на них жаловались, а нам грешно сказать. У нас стояли не одни Французы, а тоже и Поляки, и нас не обижали, всё потому что их начальник, Задера, греха боялся». Так рассказывает очевидица, белица Новодевичьего монастыря, где стояли французы и поляки, принадлежавшие к корпусу маршала Даву. Задера (Zadera) был один из капитанов, состоявших при главном штабе этого корпуса*. Монастырь, находившийся на окраине города, на Девичьем поле, окружённый высокими стенами с башнями, казался неприятелям крепостью, а потому, вероятно, уцелел от грабежа, в первые дни пребывания неприятелей в Москве, когда при разгоравшихся пожарах грабили врассыпную солдаты. На другой же день, осмотрев монастырь, Задера назначил в нём квартиры для войск; но пожары выгоняли из Москвы и потому они оставались там только до 8 сентября. Монахини, в ожидании своих постояльцев, не зная, какая постигнет их участь, по совету священника, приготовились к смерти, исповедывались и приобщались. «В тот самый день, — говорит та же свидетельница, — как они у нас поселились, Задера вошёл в больничную церковь, а мы как приобщались, так и оставили на престоле крест серебряный, Евангелие и чарку с теплотою: батюшка не успел прибрать. Он всё это взял и принёс к казначее монастыря: «на, говорит, пани» и показывает, что за всех солдат отвечать нельзя. А батюшку просил, что если, мол, мои солдаты вас обижать станут, вы мне жалобу принесите. Однако батюшка ему не сказал, что они в первый-то день нашалили (разграбили, что могли в кельях); потому, говорит, ещё и не то могли бы сделать».
______________________
* Capitaines adjoints a l'etat-major.; Saint-Hi1aire. Histoire de la campagne de Russie en 1812, 4. II; Tableau synoptique de la Grande Armee, с 374.
______________________
Монахини скорбели о неуважении, с которым они относились к святыни, соблазнялись присутствием мамзелей (как они их называли) в кельях занятых ими, прятали от них молодых белиц и монахинь; но потом «сжились и бояться их перестали. Бывало, которая из нас заложит лошадь и поедет за капустой в огород, а они смеются и кричат нам вслед: добри кони, добри кони! Иные слова научились по-русски кое-как выговаривать и никого при наших не обижали»*. Сам грозный маршал Даву благосклонно принимал монастырского священника и, конечно, не потому, что боялся греха, но желая смягчить враждебные чувства народа и особенно поддержать в войсках дисциплину, говорил ему «что не позволит своим грабить или какое им притеснение делать. Что нам надо, мы тоже стесняться не можем, а вас даром обижать не будем. Вы можете тоже церковную службу свою справлять».
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о 1812 г., рассказ 1-й, занятие французами Девичьего монастыря, Русский Архив, 1864, стб. 843-858.
______________________
В народных преданиях сохранилось также имя барона Таулета, который постоянно выражал сочувствие и оказывал защиту несчастным жителям Москвы. В Зачатьевском монастыре считалось в это время 99 человек. Из них только 23 женщины уехали из Москвы при приближении неприятеля. Все другие, с игуменьею Доримедонтою Протопоповою и священником о. Емельяном, остались, скрыв церковные сокровища под своды, на которых постилался пол, только выстроенной и ещё не отделанной соборной церкви. «Всё необходимое для богослужения оставили на престолах, потому что игуменья и священник решили, что церковная служба не прекратится». Вступление неприятелей и начавшиеся пожары близ самого монастыря навели ужас на обитательниц оного. Поражённая ими скончалась одна из престарелых, впрочем, издавна больная монахиня. Пожар подходил всё ближе и ближе к монастырю, куда укрывались многие жители из горевших по соседству улиц и приносили свои сундуки, которые ставили в церковь. Однако порядок богослужения не прерывался. Все исповедались и приобщились. 4-го сентября пожар достиг уже почти до монастырской стены. В этот день служили обычную обедню и отпевали усопшую монахиню. По окончании богослужения, в то время, как тело выносили из церкви, чтобы предать земле, монахини были поражены страхом при виде неприятельских солдат, перелезавших через стены. Тело умершей было оставлено у церковной паперти; испуганные женщины бросились назад в церковь и заперли за собою двери. Неприятели начали стучаться и, увидав одну монахиню, которая вышла из церкви до выноса тела, чтобы отнести просфоры в свою келью, окружили её, притащили к церковным дверям и объясняли, чтобы она велела отпереть. Она отказывалась; солдаты начали её бить тесаком по плечам и по шее. Страдания принудили её повиноваться. Когда её умоляющий отчаянный крик поразил слух осаждённых, игуменья приказала отпереть двери, и неприятели ворвались в церковь. Они увидали стоящие около стен сундуки и принялись немедленно разбивать их саблями и грабить. Один солдат спросил, где игуменья? В числе монахинь многие были из дворян и знали иностранные языки; кто-то отвечал, что игуменья уехала и увезла с собою всё церковное имущество. В это время загорелись кельи. «Неприятели вышли из церкви, забрав с собою всё награбленное добро и принялись разжигать пожар ружейными выстрелами; потом сломали ворота и ушли. Напуганные грабителями, гонимые распространившимся пожаром, монахини бросились из задних ворот к реке, надеясь укрыться где-нибудь за Крымским мостом; но, увидав на той стороне толпы неприятелей, снова возвратились в монастырь.
Они укрылись в каменной церкви, защищая её от более и более распространявшегося пожара. Но вода истощилась, ход к колодцу преградился пожаром, силы их ослабели. «Отец, сказала игуменья, обращаясь к священнику, смертный час настал, прочтите нам отходную». Все опустились на колена. Священник стал пред алтарём и прочёл напутственные молитвы умирающим. Голос его дрожал, и слова сливались с рыданиями и треском разрушавшихся вокруг строений».
Между тем, в то время, когда монахини бросились назад в монастырь от Крымского моста, одна из них за мостом увидала свою знакомую, графиню Зотову и, перебежав по мосту к ней, просила, не может ли она оказать им помощь. Графиня указала ей на небольшой дом, находившийся вблизи, «около которого теснились толпой Московские обыватели. В нём стоял неприятельский чиновник, барон Таулет, который стал уже известен в городе своим милосердием. Он защищал наших от грабежа и насилий. Многие обращались к его покровительству, и он часто действовал на грабителей властью своего слова, а иногда посылал своих солдат, которые их разгоняли». Графиня Зотова вместе с монахинею пошла к нему и просила его прийти на помощь монастырю. «Я сделаю всё, что зависит от меня, сказал он; но должен вас предупредить, что я действую незаконно. Сегодня гвардия получила разрешение грабить. Я могу при помощи моих солдат защитить хотя немногих несчастных, живущих около моей квартиры; но препятствовать открыто дозволенному грабежу мне невозможно». Он предложил послать за монахинями и укрыть их в своём доме от пожара и грабежа. Его посланный пришёл в то время, когда монахини приготовились уже к неизбежной смерти. Находившиеся в церкви монахини воспользовались его предложением, три дня провели под его покровительством и потом, по его предложению, вновь отправились в монастырь, который снова был ограблен неприятелями; но пожар, истребив все деревянные строения, уже прекратился в нём.
Барон дал им охранную стражу, которая, однако же, удалилась, прибив надпись к воротам, в которой было сказано, что монастырь ограблен уже дочиста и сгорел, и потому вход в него запрещается. Такие надписи употреблялись в то время, когда уже неприятели начали принимать меры, чтобы не столько положить предел грабежу, но чтоб водворить порядок в совершенно распущенных войсках. «Когда, поблагодарив своего покровителя, игуменья с монахинями отправилась в монастырь, и они подходили к реке, по мосту шла Французская конница. Вид неприятелей поразил таким ужасом одну из монахинь, что она быстрым движением сбросила с себя тёплую одежду, подбежала к берегу и бросилась в реку. Все вскрикнули. Один из Французов пришпорил лошадь, въехал в воду, ухватил за полу ряски утопающую, поднял её на руки и вернулся к берегу со своей ношею. Все окружили Назарету и старались привести её в себя. Когда она открыла глаза, её спаситель просил монахинь не бояться ни его, ни его товарищей и вызвался проводить их до места»*.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о 1812 г., с. 149-155. Имя барона Таулета не находится в списках чинов Великой армии; при корпусе Даву был главным хирургом Паулет (Paulet). Histoire de la campagne de Russie par Saint-Hi1airе. Т. II, с 374.
______________________
Имя Коленкура, генерала Компана и поступки некоторых других офицеров остались также в народных преданиях. В первый день вступления французов в Москву, толпу русских на Остоженке окружили неприятели и начали грабить. «В это время, — рассказывает свидетельница купчиха, которую также ограбили вместе с другими, — вдруг видим, идёт ещё полк, а впереди едет командир, такой бравый. Около него шёл один из наших; это его Француз к себе в переводчики взял. Поровнявшись они с нами, и остановились, как увидали нас, горьких. Командир крикнул на наших грабителей, и они разошлись, а переводчик говорит нам: «Это генерал и очень важное лице; он велел, чтоб вы за ним шли; он вас в обиду не даст». И сказывал он нам его имя; я его до сих пор помню: звали его Кольникур. Мы обрадовались и пошли за ними. Приходим к Пречистенке, тут неприятелей видимо-невидимо. Припёрли нас к решётке дома князя Голицына так, что мы двинуться не можем. Кольникур крикнул, чтобы солдаты посторонились, а нам приказал идти в ворота, сам въехал и за ним человек сто солдат. Перед подъездом стояла дорожная коляска, и на крыльцо вышел мущина с дамой; на ней была дикая шляпка и дикий салопчик. Кольникур к ним подъехал и что-то с ними говорил. Потом они сели в коляску; он за ними поехал и махнул рукой, чтобы мы шли за ним вслед, а уж за нами его команда. Какой он, право, добрый был, царство ему небесное, когда его уже в живых нет! Услыхал он, что закричал ребёнок у тётки и прислал ему крендель; откуда он его взял, не знаю». Так проводил он коляску и пешую толпу до самой заставы*.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 90-92.
______________________
Генерал Компан, известный храбростью начальник дивизии, принадлежавшей к корпусу маршала Даву, раненый поселился в доме Всеволожского близ Девичьего поля, где уже стояли французские офицеры. Он любовался часами, стоявшими на камине в той комнате, которую он занимал. Оставляя Москву, он не уберёгся от искушения и объявил, что берёт эти часы себе по праву завоевания; но, не желая взять даром, оставляет за них свою лошадь хозяину дома. «Это прекрасная лошадь, говорил он, и г. Всеволожский будет ею доволен». Действительно она находилась потом на его конном заводе и называлась madame Campan. Жившие в этом доме французы «весело проводили время: кладовые и погреба Всеволожского доставляли им полную возможность роскошно кушать; а на Кузнецком мосту нашлось много не слишком суровых красавиц, которые охотно переехали на Девичье поле и увеселяли своим смехом и песнями обеды и ужины соотечественников». В доме Всеволожского, кроме множества дворовых, оставшихся после отъезда господ, было и несколько французов, которые служили при его типографии. Дворовые, в ожидании нашествия неприятеля, вырыли норы в саду, в которых решились спрятать своих жён и детей. Ночью они приносили им пищу. Но это продолжалось недолго. «В скором времени дворовые убедились, что Француз никого не обижает, и заключённые были выпущены из своих нор»*.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе. М., 1872.
______________________
В Даниловом монастыре французские офицеры занимали настоятельские и братские кельи. Неприятели и особенно офицеры, по свидетельству остававшихся там монахов, хотя часто ходили в церковь и всё в ней осматривали, однако, ничего не трогали. Один из них, узнав, что в этот же монастырь на постой назначены артиллеристы, предупредил священника, что они всё ограбят и советовал скрыть церковную утварь. Сами же французы помогали зарывать в землю и не выдавать потом артиллеристам, которые грабили всё, что только попадалось на глаза. Один купец из серебряного ряда, пред вступлением неприятелей, уложил весь свой товар в большой ящик, перевёз его в сад своего дома и хотел зарыть в землю, но не успел. Между тем жена его была на сносях беременна. Пожар их дома ускорил её роды, и больную с новорожденным уложили на этот сундук. Сгорел и рядом стоявший дом; но уцелела каменная кладовая, в которой поселился французский офицер с двумя солдатами. Увидав в окно больную женщину под открытым небом, он предложил ей разделить с ним тесное помещение, перегороженное на две комнаты. Купец отказывался, опасаясь потерять всё своё имущество, скрытое в сундуке. Офицер с таким участием настаивал, что, почувствовав к нему доверие, купец объяснился с ним откровенно. Офицер помог им ночью зарыть сундук, и они прожили в его помещении во всё время пребывания неприятелей в Москве*.
______________________
* Там же, с. 61-63.
______________________
Главный доктор Великой армии Ларрей и некоторые из его помощников оставили признательную память между нашими ранеными, не вывезенными из Москвы. А.С. Норов, которому оторвало ногу в Бородинском сражении, лежал вместе с другими, также тяжело ранеными, в Голицынской больнице, когда неприятели заняли Москву. С тех пор, как ему отняли ногу под Бородиным, ему не было подано никакой помощи. Первую перевязку ему сделал сам Ларрей и спас ему жизнь. Поручая его потом на попечение своего помощника, Бофиса (Beaufils), Ларрей сказал: «Вы мне отвечаете за жизнь этого молодого человека (vous me repondrez de la vie de ce jeune homme)». Поступок доктора Ларрея не представляет ничего удивительного: он известен был во французских войсках своим человеколюбием, и император Наполеон по справедливости называл его добродетельным (le vertueux Larrey).
Лористон, занявший поблизости Голицынской больницы дом Орловой-Чесменской и знавший А.С. Норова по Петербургскому обществу, посетил его и принимал в нём участие. Но и простые солдаты оказывали пособие раненым. «На другой день после вступления Французов, — говорит А.С. Норов, — вошёл в комнату кавалерист; это был уже Французский мародёр; он начал шарить по всей комнате, подошёл и ко мне, шарил под подушками и под тюфяком и ушёл, пробормотав: «у него ничего нет (il n'a done rien)», в другие комнаты. Через несколько часов после, вошёл старый солдат и также приблизился ко мне. «Вы Русский? — Да, Русский. — Вы кажется очень страдаете? Я молчал. — Не нуждаетесь ли вы в чём-нибудь? — Я умираю от жажды». Он вышел, и появилась женщина, которая прежде прислуживала раненым. Он принёс какие-то белые бисквиты и воды; обмочив их в воду, сам дал мне напиться и, пожав дружелюбно руку, сказал: эта женщина будет ходить за вами (cette dame vous aidera). Я узнал от этой женщины, что всё, что было в доме попряталось и разбежалось от мародёров; о людях моих не было ни слуху, ни духу»*.
______________________
* А. С. Н о р о в. Война и мир. 1805-1812. С исторической точки зрения и по воспоминаниям современника. По поводу сочинения графа Л.Н. Толстого «Война и мир». СПб., 1868, с. 49-50.
______________________
При Голицынской больнице находилась и богадельня для престарелых женщин. Одно семейство, гонимое пожаром и грабежом, долго скиталось по Московским пожарищам, ища приюта, и нашло его, наконец, в доме немца, содержателя пансиона, женатого на француженке, которая чествовала своих постояльцев-соотечественников и гордилась их присутствием в её доме. Приютившись в этом доме, они вспоминали про старуху, мать одного из членов семьи и бабку сыновей, из которых один оставил воспоминания об этом времени. «Боже мой (говорил он) жива ли моя родная?» и, обратясь ко мне, прибавил: «Ты, любимый ею внучек, сходи-ка завтра в Голицынскую богадельню; проведай, где она находится голубушка?» Четырнадцатилетний мальчик, ритор духовной Славяно-греко-латинской академии, на другой день ходил около ворот Голицынской больницы с намерением проникнуть во двор, где была богадельня. Один из стоявших часовых заметил желание мальчика и сказал ему: «Проходи (alons done, Russe, marchez)». «Войдя во двор я увидал бабушку, говорит он, сидевшую у окна, с огромными очками на носу, штопавшую чулки; она, увидя меня, ахнула от неожиданной встречи; после чего посыпались расспросы: как мы? где мы? все ли живы? Я отвечал, что до сих пор нас Бог милует, а она, крестясь, говорила: «А я, многогрешная, считала вас погибшими, с неделю назад просила нашего дьячка записать ваши имена в поминанье, и за каждою обедней подаю по грошу на проскомидии об упокоении усопших душ ваших». — Я отвечал ей: «Бабушка! да ведь и мы вас считали на том свете, полагая, что на старости лет, видя в Москве такие ужасы и совершаемые неприятелями злодейства, и натерпевшись мучений, вы уже оставили мир временный и переселились в вечный». Старушка, с удивлением смотря на меня, сказала: "Дитятко, о каких ты толкуешь злодействах? Да мы, живя в богадельне, не слыхали и не видали не токмо какой обиды, но даже дурного слова; у нас во всём доме прежняя тишина и спокойствие; если бы в городе не пожары, так мы бы и не знали, что здесь гостит неприятель. Нам, старухам, говорил эконом, что когда заморский набольший переехал сюда жить в главный корпус, так он сейчас его к себе призвал и приказал, чтобы в больнице и богадельне всё шло прежним порядком, все бы были сыты, одеты и обуты, да сверх того, ещё велел каждодневно служить священнику обедни. Мы сами не можем надивиться; говорят, набольший-то веры басурманской, а дела творит христианские"». Старушка накормила своего внука, снабдила провизией и вперёд обещала снабжать*.
______________________
* А. Р я з а н ц е в. Воспоминания очевидца о пребывании Французов в Москве в 1812 г. М., 1862, Отд. 2, гл. 17, с. 169-171.
______________________
Если народная память, беспристрастная к врагам, сохранила эти черты, то мы считали долгом отметить некоторые из них, наиболее выдающиеся и включить в исторический рассказ, передавая их простою и безыскусственною речью самих свидетелей-очевидцев. Одно из правил Наполеоновых войн заключалось в том, чтобы войска продовольствовались на счёт страны, с которою он воевал. Грабёж для его солдат представлялся неизбежным условием войны, и он не только не ограничивал, но поощрял его*. Поэтому приведённые черты особенно замечательны и могут быть объяснены свойствами французского народа, как и объясняли москвичи, различая настоящих, по их выражению, французов от их союзников, а отчасти и тем, что в его войсках было много новобранцев, ещё не свыкшихся с нравами Наполеоновых войск.
______________________
* Lanfrey P. Histoire de Napoleon, Paris, 1875, Т. V, с. 342 и след.
______________________
Общие бедствия и несчастья могли соединить страдавших москвичей как бы в одну семью, по выражению современных сказаний; но неужели рядом с ними не было дурных людей, готовых также поживиться чужим добром в такое время, когда понятия о праве собственности и личной безопасности не имели значения? В низших слоях народонаселения больших городов бывает значительное количество негодных людей, готовых на преступные действия. Между тем эти-то именно слои населения и оставались по преимуществу в Москве во время занятия её неприятелем. Из лиц, принадлежавших к высшим, образованным и достаточным слоям общества, осталось в Москве весьма немного, случайно захваченных врасплох нашествием. Но бедность, недостаток средств, многочисленные семейства, преимущественно духовного звания, удержали в Москве многих. Тогдашнее население Москвы состояло из значительного количества крепостных дворовых людей при домах помещиков, ещё с начала весны выехавших в деревни, или обучавшихся разным мастерствам, из небогатых купцов и бедных мещан и ремесленников. Самоё общественное положение этих людей, между которыми, конечно, было много и хороших людей, не давало ручательства за всех и каждого из них в нравственном отношении. Неужели та буйная и пьяная толпа, которая таскала по улицам тело несчастного Верещагина, которая надумала защищать Кремль от неприятеля и едва не подвергла величайшей опасности наш арьергард, не успевший ещё окончательно выступить из Москвы, не состояла большею частью из таких людей, которые, при всеобщем грабеже неприятелей, не приняли бы в нём сами участия? Неужели только что прошедшее через Москву многочисленное войско не оставило за собою хотя нескольких мародёров, когда сами лавочники приглашали их брать товар, чтобы он не достался неприятелям? Но если к этому присоединить обитательниц так называемых домов терпимости и преступников, выпущенных из тюрем, то едва ли можно сомневаться в том, что были в Москве и свои грабители.
Народная память, отозвавшаяся беспристрастно о неприятелях, с тем же беспристрастием отнеслась и к своим. Грабившие неприятели страшными пытками вынуждали жителей указывать им, где были зарыты или спрятаны имущества церквей, монастырей и частных собственников. Некоторые, не выдержав мучений, указывали потаённые места; но находились и такие, которые или добровольно указывали их в надежде на то, что неприятели поделятся с ними добычею, или сами выкрадывали имущество, если знали, где оно скрыто. Одна из свидетельниц событий, дворовая женщина Соймоновых, рассказывает, что имущество было скрыто в кладовой, нарочно перегороженной каменного стеною до потолка. «Барские сундуки, бельё, вещи разные, чего-чего там не было! Поверх и наше всё имущество поклали, а стена всё выше да выше поднимается. Стали туда уже бросать сверху перины, пуховики, подушки со всего дома. На аршин стена была не доложена; вдруг из соседнего дома знакомый человек заглянул в кладовую и стал упрашивать, чтобы мы и его добро туда запрятали. Натаскали всякого хламу, не стоило бы и прятать, да ведь всякому своего жалко; как не помочь в беде: ведь и нам самим добрые люди помогали. Мы на него понадеялись, что он останется благодарен. Стену доложили до верха, немного позамазали, а то всякому в глаза бросится, что новая. В переднюю кладовую натаскали того, что было похуже и набили битком; пожалуй, мол, ломай да таскай, Француз окаянный!» В надежде сохранить имущество, большая часть дворовых удалились по господским деревням; но по возвращении оказалось, что каменная стена не спасла, и всё было разграблено. «Не осталось ничего, ни барского, ни нашего, — продолжает расскащица, — я всплеснула руками, да как взвою; стала припоминать, что я запрятала, и Французов-то принялась честить по своему. А как я только узнала, вытаскали не Французы, а наши Русские! Пока наш дом не горел, в нём жил какой-то начальник; наши домашние там оставались и рассказывали, что с Французами жить было очень хорошо; они жили тихо, смирно, никого не обижали, только иногда пошлют им что-нибудь принести; и мальчишки наши тоже у них были на посылках. А когда добудут чего много, сами поделятся и ребятишек чем-нибудь приласкают за то, что в посылки ходят. Да ещё кто украл-то! Наш знакомый сосед, который упросил нас к нам его добро спрятать»*.
______________________
* Русский Архив, 1871, № 6, стб. 0198-0206; Т. Толычева. Рассказы очевидцев, с. 84, 101 и след.; П. Г. Кичеев. Из недавней старины, с. 36.
______________________
На третий день после вступления неприятеля в Москву, 4-го сентября, когда пожар Замоскворечья и за Яузою достиг наибольшей силы, дворовые люди из дома Баташёва вышли в поле. «Здесь к ужасу, — рассказывает один из них, — усмотрели беглых и раненых русских солдат и мародёров и после узнали, что они жили грабежом проходящих; однако ж, как нас было много, то и не смели нас до ночи грабить... Мы, отделясь от всех и посадя в гряды капусты детей и жён, стояли вокруг их на карауле и чрез четверть часа услыхали стенящего человека за сто от нас шагов; ребят наших часть туда побежали и увидели, что русские раненые и беглые солдаты не только ограбили бедного обывателя, руки и ноги переломили, но и старались убить до смерти. Усмотря оное, отряд ко мне наших возвратился с сим известием и требовал позволения отмстить убийцам. Я, прибавя команды, с нею отправился с дубьём в руках к укрывавшимся разбойникам, нашли 12 человек, лежащих по траве и кустам с подвязанными руками и с связанными головами; тут же были и те самые, кои только что ограбили и убили обывателя; ребята мои, озлобясь, ударили в дубьё, и мнимораненые вскоча, хотели бежать, но были жестоко прибиты в атаке. Подле поля сражения нашли в воде, обросшей осокою, разного платья и прочих вещей, награбленных ранеными, воза два, из числа коей добычи капоты и сюртуки достались и нашим победителям»*.
______________________
* Письмо Сокова к Баташёву, Русский Архив, 1871, № 6, стб. 0221-0223.
______________________
Особого рода воровством и грабежом занимались в это время старообрядцы и раскольники, преимущественно беспоповцы Преображенского кладбища. По слухам о приближении неприятелей, они заблаговременно приняли свои меры, отправив все капиталы, драгоценности и 250 женщин и девок под надзором настоятелей и наставников в село Ивановское Владимирской губернии. Оставался попечитель Никифоров и несколько других мущин и девок. Сохранилось предание, что в первый день вступления французов они отправили от себя депутатов в Кремль с подарками и наперёд приготовленным переводчиком, которому поручалось объяснить, что они составляют общество древних христиан, угнетаемое правительством, но имеющее по всей России своих единоверцев, к числу которых принадлежит почти весь русский народ. Покоряясь Наполеону и признавая его власть, они просили оградить их монастырь от грабежа и насилий. Есть также предание, что Наполеон посетил Преображенское кладбище с Неаполитанским королём и свитою, и старики, под предводительством их попечителя Алексея Никифорова, поднесли ему хлеб-соль.
Трудно сказать, вполне ли справедливо это предание или нет; но во всяком случае известно то, что уже 2-го сентября Преображенское кладбище получило охранную стражу и во всё пребывание французов в Москве пользовалось спокойствием и безопасностью. Но старообрядцы сами себя обрекали на опасную деятельность, похищая древние иконы из Московских храмов. Из Стретенского монастыря все такие иконы были выкрадены, и некоторые даже из Успенского собора, как, например, икона Иерусалимской Божией Матери. Претерпевая побои от неприятелей, перетаскивая на себе возлагаемые на них тяжести, они выкрадывали иконы из приходских церквей. Пробирались даже в опустелые дома частных лиц, в которых находились древние иконы. Иногда за кусок хлеба они покупали церковные утвари у голодавших неприятелей. Известия об их действиях доходили и до Владимира, где находился в это время граф Ростопчин. А.Я. Булгаков, в письме к своей супруге, говоря о тех русских, которые решились принять должности в устроенном императором Наполеоном городском управлении и называя их изменниками, прибавляет: «раскольники играют во всём этом важную роль»*.
______________________
* Предания о Московских беспоповщинцах, Ч. I. Федосиевцы (рукоп.); Письмо Булгакова из Владимира 19 октября 1812 г., Русский Архив, 1866, № 5, стб. 705; Известия из Москвы от 18 сентября 1812 г., Русский Архив, 1864, стб. 789; Письмо графа Ростопчина к императору из Владимира 1 октября 1812 г.: Les raskolniks jouissent de sa (т.е. Наполеона) protection, et j'ai la note des maisons qui sont sous la sauve-garde des Francais.
______________________
Эти воры не имели, однако же, ничего общего с теми, на которых жаловались жители Москвы. Но и вообще грабёж своих русских негодяев, конечно, ничего не значил в сравнении с грабежом неприятелей. Во всяком случае их было незначительное количество, в отношении к стотысячной армии, систематически грабившей столицу, и при том немногим из них, конечно, удалось воспользоваться имуществом своих соотечественников. Их в свой черёд грабили неприятели, да притом вскоре и нечего было грабить у несчастных обывателей Москвы. Приходилось уже красть у самих грабителей; но это сопряжено было с большими опасностями, на которые могли решиться только отчаянные преступники. Нашлись и такие. Один из очевидцев рассказывает, что его семейство, скрывавшееся в одном из храмов, не имело пищи несколько дней. Они спасли оставленную среди пожара девочку лет трёх; она томилась голодом и просила хлеба, которого не было ни у кого из укрывавшихся в этой церкви. «Женщины, сочувствуя естественному требованию ребёнка и сами не имея чем удовлетворить голод, плакали. Я, — говорит очевидец, — терзаемый страданиями невинного ребёнка, вызвался отыскать пищи, во что бы то ни стало». Бродя по пожарищам и заглядывая в каждый погреб, он находил кадки с кислой капустой, огурцами, солёной рыбой и солониной; но ничего не попадалось ему, чем бы можно утолить голод ребёнка. Вдруг он увидал из отверстия свода рыжую полуобритую голову и услышал слова: «Мальчишка! Я давно на тебя смотрю, зачем ты заглядываешь в каждую яму? Не отыскиваешь ли зарытый клад?» Испуганный юноша хотел было бежать; но рыжая голова продолжала: «Не бойся, я не чёрт, а такой же человек, как ты. Чего ты ищешь?» — На ответ юноши, что он ищет пищи для голодного ребёнка, он сказал, опускаясь в подвал: «Давно бы, чертёнок, так и сказал; полезай за мной в подвал: у нас много съестного». Собственный голод, а ещё более желание найти пищу для ребёнка, заставили воспользоваться приглашением. Спустясь по лестнице, юноша очутился в обширном подвале, освещённом толстыми восковыми свечами (церковными). По одной стороне около стен стоял длинный ряд кадок с разными припасами, по другой несколько банок с вареньями и множество бутылок с винами. Посредине подвала кучею навалено было мужское и женское платье, куски разных материй, бархаты, атласы, парчи; на разостланных рогожах блестели золотая и серебряная посуда и церковная утварь, украшенная драгоценными каменьями. В углах, на красных сафьяновых матрацах и шёлковых подушках, небрежно развалясь, лежали шесть мужиков с полубритыми головами, в серых зипунах, подпоясанные верёвками; у них в головах были ружья, сабли, кинжалы и другое оружие. Они сурово взглянули, приподняв головы, на своего гостя. «Гараська, спросил один из них того, кто пригласил мальчика в их подвал, разве он из наших острожных карманников?» — «Нет, отвечал тот, это бедный мальчик просит пищи голодному ребёнку; так я посулил дать». — «А что, Гараська, продолжал его собеседник, я вижу, что Французы наводят и тебя на путь добродетели; и ты начинаешь помогать ближнему, принимаешься за благочестивые дела.
Ты придумал, товарищ, дело хорошее; пора вспомнить и нам о своей душе; не всё же резать как баранов своих православных; пришло, брат, время поработать над заморскими гостями. Я знаю, у тебя рука не дрогнет перехватить ножём неприятельское горло, или знаешь эдак»... Он поднял вверх кулак и крепко ударил им о ладонь другой руки... «Понимаешь покороче... Помнишь острожную поговорку: дать нахлобучку в темя кистенём!» «Эх Филька, отвечал рыжий мужик, не я бы слушал, не ты бы говорил. Вот у тебя безгрешного за добрые дела и ноздри-то вырваны и штемпеля-то поставлены, чтобы не пропал; да я, брат, молчу и зубы-то не точу, не рассказываю, что ты бежал из Сибири с каторжной работы. Дурачина, сам рассуди, в теперешнее время грешно своему брату Русскому отказывать в пище; где он её сыщет? И украсть-то негде, всё сожжено и разграблено; я сколько раз на себе испытал, что голод не тётка».
Мы передаём этот разговор словами самого очевидца-расскащика. Конечно, записывая свои воспоминания много лет спустя, он не мог до слова припомнить речи острожников; но 14-летний, довольно образованный юноша, не мог и забыть общий смысл и свойство этих речей. Впечатление этой встречи было слишком сильно и не могло изгладиться из памяти. Рыжий мужик вынул из ящика сайку и, пододвинув банку варенья, сказал ему: «Мальчик, обмакивай да уписывай; сперва сам наедайся досыта, а потом дам пищи и ребёнку». Но «я смекнул, — говорит этот рассказчик, — что нахожусь в гостях у выпущенных из острога колодников. Эта мысль привела меня в содрогание. Я от страха стоял неподвижно и ничего не ел. Один из колодников, высокий, здоровый малый, заметив, что я дрожу от страха, ласково спросил: «Мальчик, почему ты не ешь? Или кусок в горло нейдёт, смотря на наши красивые рожи! Ешь, брат, благословясь, не церемонься и говори спасибо не нам, а Французам: они наделили нас всяким довольством; по милости их и выпущены мы из острога; а то быть бы нам в Сибири, кому на поселеньи, а кто подостойнее, и в каторжной работе. Принимайся-ка, мальчуган, за работу, набивай скорее мамон, да и марш вон!»» Голод пересилил страх, и юноша с жадностью принялся за сайку с вареньем, слушая, как острожники хвастались своими подвигами. «Цапля, говорил один из них, расскажи, как ты вчера воровал у Французов награбленное церковное серебро». Цапля отвечал, самодовольно улыбаясь: «Я прежде думал, что Французы народ полированный, ловкий, а потому отличнейшие воры; не тут-то было: оказались пошлые дураки, олухи. Наши острожные мальчишки-карманники много раз их хитрее и ловчее: не только очистят их карманы, но с ног скинут сапоги, а они не догадаются. Умора, какие вчера творили глупости мародёры! Из церквей награбят драгоценных вещей, положат в фуры, не оставят караула и уйдут за другими вещами; а я и тут! Цапну что получше, да и марш в какой-нибудь близкий от того места обгорелый погреб и выглядываю оттуда. Они ещё что-нибудь вынесут, положат и снова уйдут; а я опять хвачу да и тягу. Так я несколько раз прикладывался к ихним фурам. Видите, сколько натаскал добра; есть на что полюбоваться и есть на что повеселиться».
Утолив голод и желая поскорее выбраться из этой берлоги, юноша начал кланяться и благодарить за угощение. Рыжий острожник дал ему ещё сайку и булку с вареньем. «Снеси это голодному ребёнку, говорил он, а выйдет провизия, ещё дам, опять приходи; но только смотри, никому не сказывай об нас, ни о подвале, а то брат угощу вот чем». Он вынул из-за пазухи длинный и широкий нож и сказал ему: «Если забудешь место нашего подвала, то ходи по этому пожарищу и посвистывай: я тотчас отворю. Теперь ступай домой, береги съестное, а то как раз отнимут неприятели: они сами голодны, как собаки. Ну марш!» Он поднял шестом творило, и юноша живо выбрался из подвала; но в тот же день, желая накормить своего двоюродного брата, одних лет с ним, изнемогавшего от голода, он снова побывал в этом подвале. Не находя спуска в подвал, он ходил посвистывая по пожарищу, удивляя своего брата. «Кого чёрт принёс?» спросила, высунувшись из подвала, та же рыжая голова и, узнав знакомца, продолжала: «Так это ты посвистывал, приятель, да ещё и не один!» Кланяясь острожнику, юноша говорил, что он привёл умирающего от голода брата и Христа ради просил накормить его. «Слезайте проворнее, пострелята», кричал из подвала острожник, когда испуганный таким неожиданным явлением новый посетитель не решался идти в подвал. Брат насильно впихнул его туда.
Острожники были пьяны. «Ага, сказал один из них, здорово, мальчуган; скоренько к нам опять пожаловал: видно понравилось». Кланяясь отвечал ему юноша: «Теперь я пришёл не для себя, а для брата, который с голоду едва стоит на ногах». Острожник дал ему два калача и банку варенья, говоря: «обрабатывай!» «А как вас зовут, сладкоешки?» спросил он потом. На ответ: обоих Александрами, он запел: «ах вы Сашки-канашки, проголодалися, дурашки!» и начал приплясывать, прищёлкивая пальцами. Товарищи едва уняли его, забывшего о присутствии в Москве неприятелей.
В то время, как голодный мальчик ел калачи с вареньем, один из колодников спросил другого: «А ты что же без дела стоишь, не работаешь зубами». «Я, отвечал тот, сыт, давича по вашей милости наелся». «Ты здесь в Москве что ли остался с своим семейством?» продолжал он с ним разговор. — «Да, с отцом, матерью и двумя братьями!» — «Французы, я чай, вас ограбили до рубашки?» На утвердительный знак головою он с участием посмотрел на него, вынул из-за пазухи свёрток, в котором потом оказалось несколько ниток жемчугу и подал его юноше, говоря: «Отнеси это матери»; потом из кармана плисовых шаровар вынул пук ассигнаций, выбрал две сторублёвых и подал также ему. «А это снеси отцу; хотя они теперь ничего не значат, но, может быть, после пригодятся». Опустив руку в другой карман, вынул горсть золотых монет и, потряхивая их на ладони, говорил: «дал бы тебе и рыжиков, да впрок не пойдут; Французы отымут; они жадны к золоту, как мухи к мёду».
Такая неожиданная щедрость ободрила юношу, и он осмелился попросить пищи для своего семейства. Острожник навязал ему узел калачей, саек, вина и варенья и отдавая сказал: «Тащите ребята, только будьте осторожны, не накормите неприятелей»*.
______________________
* Воспоминания очевидца (д-ра Рязанцева), отд. 2-й, гл. 8 и 10-я.
______________________
Приведённые рассказы, в правдивости которых нет никакого повода сомневаться, разрешают весьма важный вопрос о том, находились ли в составе населения, остававшегося в Москве во время пребывания в ней неприятелей, колодники, выпущенные из острога.
Наполеон говорил в своих известиях о действиях Великой армии, что граф Ростопчин выпустил из тюрем до 3000 преступников, вооружил их и поручил им жечь город*. Граф Ростопчин, в письме к Императору, оправдываясь в убийстве Верещагина, говорит, что все колодники из большой тюрьмы были с 29 на 30 августа, под военного охраною, отправлены в Нижний Новгород. Верещагин и Мутон оставались в другой тюрьме, называемой ямой**. Возражая на 20-й бюллетень Наполеона, он говорил: «Что касается до преступников, употреблённых для зажигательства, то они находились тогда по крайней мере на расстоянии 50 миль от Москвы, оставивши её за четыре дня перед тем»***. То же самое повторяет он в своих Записках о 1812 годе. Таковы два, совершенно одно другому противоположные, показания двух главных действующих лиц в этом случае.
______________________
* 9-me bulletin de la Grand Armee.
** Письмо графа Ростопчина к Императору 2-го декабря 1812 г. из Москвы.
*** La verite sur l'incendie в соч. графа Ростопчина, изд. Смирдина, с. 237 и 285.
______________________
Конечно, свидетельства известий из Великой армии, писанных со слов Наполеона, не могли бы иметь никакого исторического значения; но они основывались на показаниях французов и вообще иностранцев, остававшихся в это время в Москве. Все из них, которые оставили письменные об этом времени воспоминания, положительно уверяют, что колодники были выпущены из тюрем на свободу. В числе вопросов, предложенных графом Ростопчиным одному майору Наполеоновской армии, оставшемуся в больнице после её выхода из Москвы, был следующий: «Что было главнейшей причиной ненависти Наполеона к графу? Французская армия искренно ли разделяла эту ненависть и почему?» На это майор отвечал, что многие иностранцы, оставшиеся в Москве и особенно французы, давно жившие в столице, описывали графа Ростопчина в самых ужасных красках. Они говорили, что он собственною властью выслал на барках многих отцов семейств, людей весьма почтенных, между прочим своего повара, честного француза; что накануне вступления в Москву французских войск он сам выпустил из тюрем содержавшихся в них в продолжении многих лет преступников, выдал им оружие и приказал им сжечь не только провиантские магазины и амуничные склады, но даже все дома, в которых французы могли что-нибудь найти; наконец, что он приказал убить в своих глазах одного честного и благородного юношу, что-то написавшего о французской армии. Иные говорили даже, что он сам нанёс ему первый удар. Одним словом, по их рассказам, граф был сущий изверг, жесточайший из тиранов. На основании этих рассказов была составлена подробная записка о его злодеяниях и сообщена была всем генералам и начальникам отдельных частей. С описанием в той же записке примет графа Ростопчина, им дан был строгий приказ схватить его, если он попадётся в руки французскому авангарду и держать его под строгим надзором. «После тех ужасов, которые рассказывали о графе, говорил полковник, неудивительно, что он сделался предметом ненависти у большей части офицеров и солдат». Что же касается до Наполеона, «ненависть его к нему происходила оттого, что он оказал ему сопротивление и, вопреки его ожиданиям, не вышел встречать его с ключами города, как это было в Берлине и Вене. Поэтому он ежедневно отзывался о нём с самой дурной стороны»*.
______________________
* Русский Архив, 1864, изд. 2-е, стб. 807 и 816.
______________________
В показании майора в сокращённом виде изложено именно то, что описали в своих воспоминаниях некоторые иностранцы с большими подробностями*. Конечно, образ действий графа Ростопчина не мог расположить к нему иностранцев, находившихся в Москве и тем более французов. Их ненависть к нему весьма понятна, точно так же, как и опасения за свою судьбу. Уже давно носился между ними грозный слух, что Москва будет сожжена, если не представится возможным защитить её от неприятеля, и что все иностранцы сделаются жертвами разъярённой черни.
______________________
* D о m e r g u е. La Russie pendant les guerres de l'empire, T. II, с 33 и след.; S u r u g u e. Lettres sur l'incendie de Moscou, с 12; В... ch. Histoire de la destruction de Moscou, с 68 и след.
______________________
«Около 10 часов утра, 2-го сентября, — говорит один из них, — город, почти совершенно оставленный жителями, представлял обширную пустыню. За шумом, сопровождавшим выход Русских войск, наступила ужасающая тишина, которая, казалось, предвестницею бедствий. Рассказывали, что отперт арсенал и растаскивают оружие, что вышедшие из тюрем преступники вместе с толпою народа вооружаются. Погреба и кабаки ещё к вечеру были разбиты, вино текло ручьями по улицам. Какое чувство ужаса испытывали иностранцы и мирные граждане, оставшиеся в Москве, думая, что может ожидать их в городе без полиции, без всякой власти, где свободно могли действовать преступники, вышедшие из тюрем»*. Запираясь в своих домах, они с ужасом прислушивались к каждому звуку. Такое положение иностранцев может возбудить сомнение и недоверие в их показаниях: испуганное воображение могло создавать небывалые опасности. Так и было действительно. Их опасения в отношении вообще к Русскому народу были неосновательны; но что касается показаний о преступниках, выпущенных из тюрьмы, то они подтверждаются как приведёнными уже рассказами очевидцев-русских, так и следующими словами, записанными в памятной книжке А.Я. Булгакова, бывшего в то время чиновником при графе Ростопчине и совершенно преданного ему человека. В субботу, 31 августа, Булгаков выехал из Москвы в подмосковную, чтобы поторопить своё семейство ехать в более отдалённую от столицы деревню. 2-го сентября, говорит он, — «выехал в Москву в телеге. В 5 часов пополудни подъезжаю к ней. Картина беглецов, пешком, верхом и в повозках. Что мне говорят, я не верю; еду далее. У заставы нет никого. Кабак разбит. Из острога колодники бегут: их выпустили, или они сами поломали замки ... Против (дома) Пушкина убивают солдаты наши лавочника. Еду по Басманной. Ужасная картина! Грабёж везде ранеными и мародёрами. Мне говорят, что Французы уже в Кремле».
______________________
* S u r u g u e. Lettres etc., с 14-15; M-me Fusil. L'incendie de Moscou, с 5-8.
______________________
После выступления неприятеля из Москвы генерал Иловайский, донося о состоянии столицы графу Ростопчину во Владимир, между прочим, писал, что «в течении двух дней переловлено более 200 зажигателей и грабителей, по большей части выпущенных из острога преступников, из которых семь человек схвачены лейб-казачьйм разъездом, против коего они стреляли из ружей, и несколько пойманы в святотатстве и убийстве; а за бежавшими и грабящими вокруг города посланы разъезды»*.
______________________
* Рапорт ген.-майора Иловайского графу Ростопчину 16 октября 1812 г. из Москвы; Записки Булгакова, Русский Архив, 1866, № 5, стб. 696; письмо Лунина 18 сентября 1812 г., Русская Старина, 1873, № 12, с. 992.
______________________
Эти свидетельства едва ли оставляют сомнение в том, находились ли в Москве в это время выпущенные из тюрем преступники; а присутствие подобного разряда людей, конечно, не могло не страшить иностранцев. Если общее бедствие, постигшее мирных жителей Москвы, и могло пробудить в них чувства сострадания к своим соплеменникам, то едва ли они могли отнестись с тем же чувством к иностранцам и особенно французам, которым неприятели во всяком случае оказывали более покровительства, нежели русским.
Что же касается до свидетельства графа Ростопчина, то его можно объяснить только тем, что его приказание, данное в самые последние дни перед вступлением неприятеля, не было исполнено, по крайней мере, вполне, и часть острожников не была выслана в последовавшее затем общее смятение в первый день сентября 1812 года.
Глава 4
Магазинщица Обер-Шальме. — Намерение Наполеона идти на Петербург. — Наполеон возвращается в Кремль. — Комиссия о поджигателях. — Отзыв Бернадота о пожаре Москвы. — Донесение Ивашкина. — Письма графа Ростопчина к Государю. — Кто сжёг Москву"?
Император Наполеон провёл тревожную ночь в Петровском подъездном дворце. На другой день утром он долго и молча смотрел из окна на расстилавшийся перед ним пожар. «Это предвещает нам великие бедствия», — произнёс он наконец*. «Император был доволен, заняв Москву, — говорит один из бывших тогда при нём секретарей; — но, конечно, он не скрывал от себя, чего не доставало для полного его торжества: в это время Бернадот должен бы был уже занять Петербург, а Турки Крым»**.
______________________
* C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, Т. II, гл. VII, с. 59.
** F a i n A. de. Manuscrit de 1812, T. II, с 55.
______________________
Таковы именно были первоначальные предположения Наполеона; но его собственная неудачная политика в отношении к Швеции и Турции расстроила эти планы. О мире, заключённом Россиею с Портою в Букареште и о союзе с Швециею Наполеон узнал, уже находясь в России. Занятием Москвы он ещё надеялся достигнуть своей цели, хотя и не в тех размерах, как предполагал и желал, и заключить с нею мир, поразив ужасом её и её императора. Но пожар Москвы, совершенно для него неожиданный, спутал все его расчёты и предположения. В речи своей, при открытии Законодательного Собрания, в начале 1813 года, вызывая Францию на новые чрезвычайные пожертвования для продолжения войны, он уверял, что в России ему пришлось восторжествовать над всеми затруднениями, и «даже пожар Москвы, в четыре дня уничтоживший труды и издержки 40 поколений, нисколько не изменил благоприятного положения дел»*; но в самой Москве и потом на острове Св. Елены он думал иначе. «Нельзя было предвидеть возможность сожжения Москвы», — говорил он, оправдывая этим неудачу похода, который считал он наиболее обдуманным, рассчитанным и соображённым изо всех своих походов**.
______________________
* Речь 13 февраля 1813 г. (н. ст.) у Тьера, Histoire du Consulat et de l'Empire, кн. XXIX.
** M о n t h о l о n. Memoires etc. в Bibliotheque militaire, изд. 1840, с. 405; L a s-C a s a s. Memorial de S-te Helene, T. II, с 142-145.
______________________
Мог ли Наполеон не понять значения Московского пожара, когда его поняла вся Европа, лишь только узнала о нём? Поняла и Франция. «Невозможно, — доносил ему в это время Фьеве из Парижа, — описать того изумления и ужаса, которые произвела в Париже весть о пожаре Москвы. Давно уже народы позабыли о войне, доводимой до крайности. Нашему времени суждено всё исчерпать, всё довести до крайности, и это событие без сомнения нанесёт сильный удар высокому идеалу воинской славы. Как наши предки восставали против религиозного фанатизма, так наши потомки будут восставать против фанатизма военного; по крайней мере, в настоящее время кончено всякое увлечение. Время, прошедшее с тех пор, как бюллетень принёс эту весть, до сих пор не ослабило силы произведённого впечатления. Это такое событие, которого последствия неисчислимы, и чем более в него вдумываешься, тем более открываются новые виды. После чувства сострадания к жителям этого несчастного города, первая мысль была о нашей армии, вдруг потерявшей все средства, которые она надеялась там найти. Собранная воедино, она не может в этом климате воспользоваться спокойствием в промежуток времени между двумя кампаниями. Известия, полученные после этого бюллетеня, несколько ослабили опасения. Нам дают надежду, что Французские войска найдут достаточно средств для того, чтобы без особенных лишений дождаться новой кампании. Если бы сбылась эта надежда! Теперь уже не имеет никакого значения то обстоятельство, что эта война окупает сама себя; теперь дело не в деньгах: затронуты слишком важные вопросы, и всякий бюллетень, из которого узнали бы, что наши солдаты в тепле, одеты и сыты, произвёл бы гораздо больше впечатления на всех, нежели известия о победах... С особенным удовольствием все обратили внимание на полуправительственную газетную статью, в которой за пожар Москвы не обвиняют императора Александра. Это объяснили тем, что император не потерял ещё надежды на мир. Разрушение столицы ещё может быть приписано порыву народа, который решился скорее погибнуть, чем подчиниться игу победителя. Это чувство, некогда общее всем свободным народам, выразившееся теперь во всей силе в стране мало образованной, приводит в изумление. Если бы Москва была сожжена по приказанию императора Александра, то он мог бы оправдать себя перед историею, действуя последовательно и не входя ни в какие переговоры о мире. В таком случае он станет высоко в памяти потомков. В противном случае, если он согласится на мир, то и теперь, и впоследствии, как перед своими подданными, так и перед Европою, он остался бы зажигателем. Благоразумное устранение его участия в этом событии свидетельствует, что ещё не утрачена надежда на мир, но оно ещё не ручается за то, доживём ли мы до него?»*
______________________
* Correspondance et relations de I. Fievee avec Bonaparte, Paris, 1837, T. III, с 239-246. Письмо ХС, октябрь 1812. Фьеве, в продолжении многих лет, начиная с Консульства, был корреспондентом Наполеона и сообщал ему сведения о направлении общественного мнения.
______________________
Со вступлением в Кремль, т.е. с 3 сентября и во всё пребывание в Петровском дворце Наполеон не дал ни одного приказания, не продиктовал ни одного военного предписания. Очевидно, он так был поражён неожиданным для него событием, что недоумевал, что делать и на что решиться. Такое состояние духа и выражалось в его тогдашних действиях.
Вслед за Наполеоном и его свитою выступили из Москвы гонимые пожаром войска. Вокруг Петровского дворца устроились бивуаки корпуса Итальянского вице-короля. Туда, вслед за войсками, под их охрану, сбежалась и большая часть иностранцев, особенно французов и даже некоторые из русских. В этом числе находилась и г-жа Обер-Шальме, владелица модной тогдашней гостиницы и богатого магазина различных предметов роскоши. (Муж её был выслан в числе других графом Ростопчиным на барке в Казань). Магазин Обер-Шальме* служил сборным местом для всего высшего и богатого Московского общества, привлекаемого туда роскошными товарами. На другой день пребывания в Петровском дворце, узнав, что г-жа Обер-Шальме находится также на бивуаках, Наполеон в шесть часов утра вызвал её к себе. Вместе с присланным за нею адъютантом она отправилась во дворец, в чём была, на первых попавшихся дрожках. У дворцового подъезда её встретил Мортье, герцог Тревизский, предложил ей руку, довёл до большой залы и впустил туда. Император Наполеон ожидал её, стоя в амбразуре окна. Лишь только она вошла, он обратился к ней с следующими словами: «Вы очень несчастливы, как я слышал; вы потерпели значительные потери?» — «Да, государь, — отвечала она, — моё состояние, простиравшееся до 600 тысяч рублей, погибло в этой катастрофе, и я должна более 300 тысяч. Позвольте мне надеяться, что вы защитите меня от преследования моих кредиторов». Успокоив её милостивыми обещаниями, он перевёл разговор на другой предмет. Он стал расспрашивать её о настроении умов в России, о способах управления, которое он намеревался устроить в Москве, выражая желание, чтобы оно наиболее соответствовало нравам жителей. Между прочим, он спросил её: «Что вы думаете о предположении освободить Русских крепостных людей?» — «Если Ваше Величество позволите мне откровенно выразить моё мнение в отношении к этому предмету, — отвечала Обер-Шальме, — то я смею заметить, что может быть одна треть из них поймёт это благодеяние; две другие не поймут даже, о чём им говорят». — «Но речи и пример первых увлекут за собою и остальных», — возразил Наполеон. — «Ваше Величество можете ошибиться, — продолжала Француженка, — здесь не то, что в полуденной Европе. Русский недоверчив, его трудно расшевелить. Дворяне не замедлят воспользоваться минутою колебания, и эти новые идеи будут представлены как безбожные и нечестивые. Увлечь ими чрезвычайно будет трудно, даже невозможно»**.
______________________
* Помещался между Тверской и Большой Дмитровкой, в Глинищевском переулке, в доме, ныне принадлежащем г-ну Обидину.
** Chev. d'Y s a r n. Relation etc., с. 14-15; Arm. Domergue. La Russie pendant les guerres de l'empire, M. И, с 73-75. Черновые письма к Наполеону г-жи Обер-Шальме хранятся в учёном Архиве Главного штаба. В них она просит его о покровительстве по имуществу и об определении сыновей её в Лицей.
______________________
Выслушав такое рассуждение, Наполеон понюхал табаку, что служило признаком неудовольствия; но, отпуская г-жу Обер, благосклонно обещал ей своё покровительство.
Взгляд Наполеона на женщин, совершенно сходный со взглядом на них мусульманских народов, известен, и он не скрывал его. Советоваться с женщинами, хотя бы умными и образованными, было совершенно противно его нраву. Он не советовался ни с кем, особенно в то время, когда достиг до крайней степени величия. «Усилие достигнуть Москвы истощило все его воинские способы, — говорит один из его спутников, очевидец происшествий. — Москва составляла последний предел его предположений, цель всех его стремлений, и Москва исчезает! Что предпринять? В это-то время такому решительному (decisif) гению пришлось колебаться. Он, который в 1805 году вдруг и окончательно покинул все приготовления у Булони для высадки в Англию, стоившие стольких издержек, покинул для того, чтобы неожиданно истребить Австрийские войска, обозначив наперёд, поимённо все переходы войск в Ульмской кампании до самого Мюнхена, точно так, как они были потом приведены в исполнение; этот человек, который год спустя, диктовал в Париже с тою же непогрешимостью все переходы войск до Берлина, определял наперёд день своего вступления в столицу и назначал туда свого губернатора, — он был теперь смущён и нерешителен. Никогда он никому не сообщал о своих самых смелых предположениях; его министры, самые приближённые, узнавали о них только в виде предписаний о приведении их в исполнение. И вот он вынужден советываться, испытывать нравственные и физические силы его окружающих».
Из всевозможных предположений о дальнейших действиях, конечно, только одно могло соответствовать его гордыне, это идти вперёд, продолжать наступательные действия: все другие показались бы отступлением, неудачею всего похода и поколебали бы обаяние, которое внушал его военный гений. На разложенных в его кабинете картах России, он со всею подробностью разметил булавками с разноцветными головками поход на Петербург. Он продиктовал уже первоначальные приказания и сообщил некоторым из маршалов о своих намерениях. Это сообщение поразило их; один только молодой вице-король Итальянский сочувствовал мысли своего вотчима, все другие были против неё. Этот новый поход, всё более и более удалявший их от Франции, представлялся им новым рядом утомительных трудов и превратностей. «Идти снова вперёд на Север, предаваясь на волю случая, идти навстречу зиме, которая и так не замедлит наступить, тогда как нам нужен мир во что бы то ни стало, хотя бы пришлось его просить на коленях». Так рассуждали все военачальники Наполеона; но, говорит один из его тогдашних секретарей, «никто из особого уважения не решался это выразить ему самому». Они говорили ему, что для войск необходим покой, что необходимо время для излечения раненых или отправления их в Смоленск, что Москва под пеплом своих развалин ещё представляет достаточно средств для продовольствия на некоторое время, а уцелевший от огня Кремль и многие дома — для помещения. Надо попытаться переговоры о мире и если бы они не удались, то отступать во всяком случае на Юг, чтобы истребить боевые и продовольственные запасы в Калуге и Туле.
Мысль о заключении мира составляла цель Наполеона, и занятием Москвы он надеялся достигнуть этой именно цели, как постоянно достигал её, занимая столицы других Европейских государств. В порыве негодования на русских за то, что не дождался торжественной встречи с ключами города, что нашёл Москву, оставленную жителями, он ожесточился и сосредоточил свою злобу на личности графа Ростопчина, которого осыпал ругательствами. Он отдал приказ грабить столицу и создал план похода на Петербург. Поход этот, при несколько хладнокровном соображении, конечно, представлялся совершенно невозможным в виду способов, которыми мог располагать в это время Наполеон и которые хорошо были известны его маршалам. Его войска, достигнув Москвы, истратили большую часть боевых запасов; новые обозы из Смоленска ещё не подошли; запасов продовольствия, фуража и одежды давно не существовало, и его войска вошли голодные в столицу. Нужно было много времени для приведения их в такое положение, чтобы они могли двинуться в новый, продолжительный поход. Возможно ли было оставить в тылу всю русскую армию, очистив Москву и уведя с собою все войска? Числительная сила войск была ли такова, чтобы можно было разделить их и оставить сильный арьергард для удержания за собою Москвы? Наполеон не мог не знать положение своих войск. Он знал его не хуже своих маршалов, хотя может быть и не предвидел ещё, какое разрушительное действие произведёт на них, как в военном, так и нравственном отношении, дозволенный грабёж столицы. Окружавшим его боевым сотрудникам, предлагавшим войти в мирные переговоры, в которых они видели единственное средство спасения, он отвечал: «Вы полагаете, однако же, что те, которые решились сжечь Москву, могут заключить мир через несколько дней после этого? Если те, на которых упадёт обвинение за это событие, имеют силу в кабинете Александра, то все ваши надежды останутся тщетными... Впрочем надо, чтобы выяснились обстоятельства». «Он уступил советам своих боевых товарищей», — замечают с некоторым удивлением его современники-очевидцы. Он уступил роковой силе совершившихся событий (прибавим мы), не отказываясь от своих предположений, но отсрочивая их исполнение до тех пор, пока не выяснятся обстоятельства неожиданные и потому неясные для него, или, лучше сказать, поразительную ясность которых он желал не только скрыть от других, но даже от самого себя*.
______________________
* F a i n A. de. Manuscrit de 1812, Т. II, с. 93-97; C-te S e g u r. Histoire de Napoleon etc., T. II, с 60-63. Тьер говорит: «Се projet est rapporte, mais entieremeiit defigure dans le recit de m-r Fain. И est rapporte a une date qui ne peut etre la veritable, car m-r Fain pretend que l'empereur le congut et l'arreta au chateau de Petrowskoe, ou il sejourna pendant l'incendie de Moscou du 16 au 19 Septembre. Or, il existe dans les archives et dans la correspondance de Napoleon un expose de ce plan divise en titres et articles, comme un projet de loi. Ce document porte la date d'Octobre, sans designation dujour. (Histoire du Consulat et de l'Empire, кн. XXVI)». Конечно, тот план, на который указывает знаменитый историк, выработан гораздо после пребывания Наполеона в Петровском дворце; но он выражал своё намерение идти на Петербург ещё там, о чём свидетельствует не один Fain, но и Сегюр. Этот план доказывает только, что эта мысль занимала долго Наполеона, и весьма понятно, почему. Если нельзя действовать наступательно, то надо было отступать. Ничто так не было противно Наполеону, по свидетельству самого г. Тьера, как мысль об отступлении.
______________________
Бивуаки французских войск, окружавшие Петровский дворец, занимали значительное вокруг него пространство и простирались до Тверских ворот. Кроме корпуса Итальянского вице-короля, там находилась и часть гвардии, выведенная из города, и толпилось множество несчастных обитателей Москвы, по преимуществу иностранцев и особенно французов. После очереди для грабежа, назначенной для каждого корпуса войск, солдаты продолжали грабёж тайно, уходя из лагеря, преимущественно по ночам. Сухая и ясная погода благоприятствовала пребыванию под открытым небом, хотя прохлада сентябрьских ночей и давала себя чувствовать непривычным к Московскому климату иностранцам. Но с 5-го сентября пошёл сильный дождь, продолжавшийся два дня. Он укротил силу пожаров, но умножил неудобства бивуачной жизни.
Наполеон решился возвратиться в Кремль. По дороге, между бивуаками и по улицам Московским, он в первый раз увидал, в каком положении находятся его войска. «Никогда не забудется то странное зрелище, какое представлял лагерь вокруг Петровского дворца, — говорит современник-очевидец. — Там, в Английском саду, находились разные штабы, входившие в состав главной квартиры; генералы помещались в здании фабрик, лошади стояли в аллеях. Непрерывно солдаты возвращались с грабежа из Москвы и продавали награбленные вещи. К довершению странности, они были одеты в разнообразные платья, какие только находили»*. Другой свидетель, описывая этот въезд Наполеона в опустошённую Москву, говорит: «Лагерь был расположен на полях, покрытых липкою и холодною грязью; повсюду горели большие костры, в которых огонь поддерживался мебелью из красного дерева, оконными рамами и позолоченными дверьми из богатых домов. Вокруг огней, на подстилках из мокрой соломы, прикрытых утлыми навесами из нескольких досок, толпились солдаты; а офицеры, покрытые грязью и закоптелые от дыма, сидели на креслах или лежали на роскошных, покрытых шёлковыми материями, диванах. Ноги у них были закутаны кашемировыми шалями, дорогими Сибирскими мехами и Персидскими золотыми материями. На серебряных блюдах они ели какую-то чёрную похлёбку, пересыпанную золою, кровавую и полуизжаренную конину. Странная смесь обилия и недостатка, богатства и грязи, роскоши и бедности»**.
______________________
* Due de Fezenzac. Souvenirs etc., с. 265.
** C-te S e g u r. Histoire de Napoleon etc. T. II, с 63-64.
______________________
Подвигаясь далее, поезд Наполеона встречал толпы солдат, обременённых добычею или гнавших перед собою, как вьючных животных, русских людей, которые едва не падали под тяжестью ноши. Город представлял новое поражающее зрелище. Кое-где виднелись уцелевшие здания, но повсюду груды обгорелых дымившихся развалин. Обломки стен, столбов и печных труб указывали направление бывших улиц. По этим развалинам скитались ограбленные жители, едва разными отрепками прикрывая наготу и отыскивая пищу, а их грабители отыскивая добычу. «Император увидал, что всё его войско рассеялось по городу», — говорит граф Сегюр, находившийся в его свите. Движение его поезда на каждом шагу вперёд затрудняли толпы мародёров или возвращавшихся с добычею, или шедших на новый грабёж, толпы солдат собравшихся у отверстий погребов, у дверей домов и церквей, пощажённых огнём. Трудно было пробираться по улицам, по которым были разбросаны обгорелые обломки зданий, всевозможная мебель и домашняя утварь, выброшенная из домов или оставленная грабителями, которые захватывали всё, что попадалось под руки, но потом бросали, находя другую, более ценную добычу. «При въезде Наполеона, — говорит русский свидетель (пленный, находившийся в его свите в качестве путеводителя), — многие из жителей Московских, испивших всю чашу бедствий от нашествия на них иноплеменников, увидав издали многочисленную свиту, убегали прочь. Другие, посмелее, отваживались украдкою выглядывать из-за обвалившихся стен. Наконец, в одном переулке близ Охотного ряду, одетая в лохмотья толпа мещан, человек в 40, на которых от страху, голода и холода едва осталось подобие человеческое, выждав приближение свиты к переулку, падает среди грязи на колени, простирает к иноплеменному государю руки, вопиет о претерпенном ими грабеже и конечном разорении и просит пощады и хлеба! Но сей жестокий человек, поворотив лошадь свою вправо, не удостоил их своего взгляда; но только приказал одному из сопровождавших его узнать, о чём они просят»*. Приказание это получил один из его переводчиков, Лелорнь. Подъехав к толпе, он вскрикнул: «А, г. Бестужев, в каком положении я вас вижу!» — «Такова судьба войны», — отвечал ему Бестужев, ограбленный почти донага вместе с своим семейством. «Где же ваша жена, ваши дети?» — спрашивал Лелорнь. «Вы их видите», — указывая на них, отвечал Бестужев. «Жена в рубище, а дети босы», — рассказывает он в своих записках. «О Боже!» — воскликнул Лелорнь, и на его глазах показались слёзы. «Из многих, окружавших нас, он приказал одному полковнику штаба князя Невшательского, фон Зейлен-Нивельту, именем императора, взять меня под своё покровительство. Полковник избрал дом для жительства на Петровке, близ монастыря, бывший князя Одоевского, а ныне Дурновой»**.
______________________
* Ф. И. К о р б е л е ц к и й. Краткое повествование и пр., с. 37-38.
** Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. 2, отд. V, с. 171-172.
______________________
Наполеон осматривал хладнокровно, а иногда и с восторгом поля сражений, после одержанных им побед, покрытые тысячами убитых и раненых; но едва ли он испытывал те же чувства, когда смотрел на сожжённую и ограбленную Москву и её обитателей. Если не русские, в числе которых он подозревал поджигателей, то, во всяком случае, иностранцы и преимущественно французы не могли не возбудить в нём участия к ужасному положению, в котором они находились. Действительно, по въезде в Москву, он поручил устроить и обеспечить их существование особому чиновнику*, который и поместил многих из них в одном из уцелевших домов у Красных ворот и снабжал продовольствием. Другие были помещены в доме Медицинской академии, недалеко от неё в дом Давыдова; иные нашли приют в церкви Св. Людовика и в доме графа Разумовского на Гороховом поле, где помещался Мюрат. В то же время им предложили должности в канцеляриях войск, с хорошим жалованьем. — Что касается до русских, то первым распоряжением Наполеона было учреждение военного суда над поджигателями.
______________________
* Это был auditeur du conseil d'etat Busch (F a i n A. de. Manuscrit, T. II, с 98-99; S u r u g u e. Lettres, с 22; Chev. d'Y s a r n, Relation etc. с 27-28.
______________________
С первых двух дней по вступлении неприятелей в Москву, между ними уже разнеслась молва о том, что русские намерены сжечь столицу. Их же соплеменники, обитатели Москвы, устрашённые ожиданием такого бедствия, сообщали им об этом. Усилившиеся пожары, на третий день вступления, заставили их придать веру таким сообщениям, справедливость которых подтверждалась для них и тем обстоятельством, что они не нашли пожарных труб и узнали, что трубы вывезены по распоряжению графа Ростопчина. Все лица, принадлежавшие к Великой армии Наполеона и записавшие свои воспоминания об этом походе, уверяют, что многие из зажигателей были пойманы на самом месте преступления, по взгляду французов. На другой день после занятия Москвы французами, когда войска, окружавшие город, начали вступать в него, некоторые из офицеров корпуса вице-короля Итальянского, входившего в Тверскую заставу, проникли до Кремля. В это время уже горел Гостиный Двор, и солдаты его грабили. На их вопросы о пожаре гвардейские солдаты отвечали: «Вчера мы вошли в Москву, а сегодня утром начался пожар. Сначала мы принялись тушить его, предполагая, что он произошёл вследствие неосторожности наших бивуаков; но теперь мы отказались от этого, потому что узнали, что губернатор, оставляя город, велел его жечь и, чтобы лишить нас возможности тушить пожары, велел вывезти из города все пожарные трубы»*. Наполеон в это время также приписывал пожар случайностям. Но и до него дошли слухи о том, что русские намереваются сжечь город. Эти слухи страшно раздражили неприятельских солдат: пожар вырывал у них из рук добычу и квартиры, на которые они рассчитывали, и они беспощадно убивали всякого, кого подозревали в поджоге. "Стоило много трудов, говорит один француз, свидетель происшествий, спасать русских от солдатской ярости"**.
______________________
* E. L a b a u m e. Relation complete de la Campagne de Russie, en 1812, Paris, 1820, с 198.
** F a i n A. de. Manuscrit, Т. II, с 89.
______________________
Этих-то мнимых, а вместе с ними, быть может, и действительных, поджигателей судила комиссия, составленная, по приказу Бертье, под председательством генерала Лауера, главного судьи армии (grand prevot de l'armee). 12 (24) сентября комиссия уже объявила и напечатала по-французски и по-русски свой приговор от имени императора и короля (au nom de l'empereur et roi). В этом приговоре, составленном с явным желанием показать, что при этом деле были соблюдены все обряды правосудия, пространно изложено, что пожар Москвы был делом преднамеренным, и подсудимые исполнили только приказания Московского генерал-губернатора. Затем повторяется сказание, сочинённое напуганным воображением Московских французов и других иностранцев. «Комиссия убедилась, что русское правительство предчувствуя, конечно, опасность войны, в которую вступило, и невозможность воспрепятствовать французской армии занять Москву, уже три месяца тому назад решилось употребить для своей защиты чрезвычайные средства пожара и разрушения, отвергаемые образованными народами. С этою целью оно воспользовалось предложениями одного доктора Шмидта, англичанина, называвшегося немцем, механика и машиниста по ремеслу. Вызванный в Россию, он приехал в первых числах прошлого мая месяца и, после нескольких тайных переговоров с представителями власти, был помещён в доме Воронцова, в шести верстах от города по Калужской дороге, куда отправлен был отряд из 160 человек пехоты и 12-ти драгунов с тою целью, чтобы охранять таинственные деяния Шмидта и преграждать доступ к нему любопытным. Всем известно, что он строил воздушный шар огромных размеров, в котором предполагалось поместить разрушительную машину (une machine exterminatrice) и которым, по его уверению, он мог управлять как угодно. Недели за две до вступления французской армии в Москву, в село Воронцово было послано семь больших бочек пороху с фейерверками, которые работали по указаниям доктора Шмидта. Но доказано, что приготовление шара было только выдумкою, и в Воронцове занимались исключительно приготовлением зажигательных снарядов и машин, и все издержки на эти приготовления оплачивало русское правительство». Затем следуют обвинения против графа Ростопчина, которые заявлял ещё прежде сам Наполеон в бюллетенях Великой армии*. «После сражения при Бородине, говорится в бюллетене, граф Ростопчин решился сжечь столицу. С этою целью он велел выпустить около 800 преступников из острога и ямы с тем, чтобы они подожгли город через 24 часа после вступления в него французов. Чтобы руководить их действиями, многие офицеры и военные чины получили приказание переодетыми оставаться в Москве; а чтобы лишить всех способов противодействовать пожару, граф Ростопчин приказал вывезти из города, в самый день вступления французов, пожарные трубы всех двадцати частей столицы с их принадлежностями». «Зажигательные снаряды всякого рода, как разложенные в разных домах, так и найденные у поджигателей, не оставляют никакого сомнения (сказано в приговоре), что сожжение было делом преднамеренным и заранее приготовленным», и для большего ещё удостоверения в этом приводится следующий отрывок из одной афишки самого графа Ростопчина: «Вооружитесь чем ни попало, особенно вилами, которые особенно пригодны против Французов, потому что они не тяжелее соломенного снопа; если же не победим их, то сожжём их в Москве, коль скоро они осмелятся войти в неё». Действительно, в одном из своих объявлений (30 августа) граф Ростопчин говорил, что против французов «всего лучше вилы-тройчатки, француз не тяжелее снопа ржаного»; но последних строк приведённой в приговоре выписки не находится ни в одной из Ростопчинских афиш. Вероятно, судной комиссии это объявление было доставлено во французском переводе с прибавкою, не существующею в подлиннике.
______________________
* Бюллетени от 17 и 20 сентября, а приговор комиссии состоялся 24 сентября н. ст.
______________________
Первоначально произведено было следствие, допрошены все подсудимые, свидетели, осмотрены все поджигательные снаряды, и составлен обвинительный акт. В заседании комиссии были прочитаны все относящиеся к следствию обвинения и оправдания виновных. Потом председатель велел караульным ввести подсудимых, «которые были введены без стражи и оков» (libres et sans fers), говорит приговор. Объявив им, в чём они обвиняются и выслушав поодиночке заявления и доказательства свидетелей и самих обвиняемых, предъявив им вещественные доказательства поджогов, отобранные у них самих и найденные в домах и выслушав обвинительный акт с заключениями, председатель спросил подсудимых, не могут ли они что прибавить в свою защиту и, после отрицательного с их стороны ответа, велел удалить их. Все обряды были соблюдены; но из приговора не видно только, были ли у подсудимых защитники и что говорили сами подсудимые в своё оправдание. Комиссия даже и не объявила им своего приговора, по которому 10 человек были приговорены к смерти, а 16 к тюремному заключению в Москве. Дочь помощника квартального надзирателя, которого семейство приютилось в Страстном монастыре, в то время десятилетняя девочка, рассказывала впоследствии: «Другой раз видела я, как сбегался народ на площадь, и Французов много тоже нашло. Я стою и смотрю. Что же? Это они, злодеи, притащили наших вешать: зажигателей, видишь, поймали. Какие зажигатели! Одного-то я узнала: из Корсаковского дома дворовый, старик полуслепой. Сбыточное ли дело ему зажигать, уж одна нога у него в гробу! А хватали, кто под руку попался, и кричали, что зажигатели. Как накинули им верёвку на шею, взмолились они, сердечные. Многие из наших даже заплакали, а у злодеев не дрогнула рука. Повесили их, а которых расстреляли, и тела тут оставили вишь для примера, чтоб другие на них казнились. А я всё смотрела и не смела от страха ни шевельнуться, ни дух перевести»*. По свидетельству некоторых современников, и впоследствии расстреливали многих, и конечно без суда**. Озлобленные за пожар Москвы французы каждого военного подозревали в поджигательстве и даже носивших бороду считали переодетыми казаками. Один из их офицеров рассказывает, что много русских солдат бродило по улицам. «Я собрал до 50 человек и отвёл в штаб. Генерал, которому я доносил об этом, сказал мне, что я мог бы их расстрелять и что он позволяет так поступать впоследствии. Но я не злоупотреблял его доверием. Нетрудно понять, какими несчастьями и беспорядками сопровождалось наше пребывание в Москве. Каждый офицер, каждый солдат мог бы много рассказать примеров. Один офицер нашёл русского, скрывавшегося в развалинах; он объяснил ему знаками, что готов ему покровительствовать и взял его с собою. Но ему поспешно надо было куда-то отнести приказ. Встретив другого офицера, который шёл впереди своего взвода, он передал ему русского, говоря: «Я вам поручаю его» (je vous recommande monsieur). Этот офицер, не поняв в чём дело, принял его за зажигателя и велел расстрелять.»***
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 53; Русский Вестник, 1872, ноябрь, с. 269.
** В. В... ch, Histoire de la destruction de Moscou, с 99-100.
*** Due deFezenzac. Souvenirs etc., с 268. Он был в это время полковым командиром в корпусе маршала Нея; Lecointe de Laveau. Moscou avant et apres l'incendie, с 126.
______________________
Кто сжёг Москву? Французы ли, вторгнувшиеся в столицу, или сами русские? Стоит в этом вопросе слово Москва заменить названием любой из Европейских столиц, чтобы изумиться перед странностью такого вопроса. Такое явление, как сожжение столицы, средоточия народной жизни, с существованием которой тесно соединены самые важные стороны жизни самого народа, не может совершиться тайком и подать повод к такому вопросу в истории новейшего времени. Между тем, этот вопрос возбуждён и считается даже неокончательно разрешённым. Поэтому невозможно его обойти; но прежде, нежели приступить к его разрешению, необходимо разъяснить, каким образом мог возникнуть подобный вопрос.
Мысль о том, что граф Ростопчин был главным виновником сожжения Москвы, пустил в ход Наполеон, постоянно в своих произведениях искажавший современную ему историю. Ещё прежде тех обвинений, которые выражены в протоколе следственной и судной комиссии, осудившей Московских зажигателей, он выражал те же обвинения в своих бюллетенях и затем повторял их впоследствии, осыпая всевозможною бранью графа Ростопчина, называя его то Геростратом, то Маратом. Пожар Москвы был одним из роковых событий в судьбе Наполеона. За ним последовали его бегство из России, погибель Великой армии и ряд других происшествий, окончившихся разрушением построенного им политического здания Европы и ссылкою его самого. Конечно, этот пожар возбудил всеобщее внимание Европы; имя графа Ростопчина получило громкую известность повсюду, и особенно в Англии его произносили с восторгом. Громкая Европейская известность льстила самолюбию графа Ростопчина, и он десять лет хранил упорное молчание, не выражая согласия с обвинением, но и не отрицая его справедливости. Это молчание укрепило такое мнение в общем сознании Европы, которая опередила в этом случае мнение России. Даже французы считали подвиг графа Ростопчина внушённым пламенною любовью к Отечеству, хотя и варварским по их мнению, но высоким и оправданным происшествиями того времени, когда дело шло о спасении Отечества. Но в то время, когда вслед за вестью о вступлении французов в Москву разнеслась другая — о пожаре, уничтожившем древнюю столицу, по всей России естественно пробежала мысль, что французы сожгли Москву. Этому верили все, до самого Императора, кроме тех, однако же, которые оставались в Москве и находились в Тарутинском лагере. Раздражённый этим Государь писал к наследному Шведскому принцу про Наполеона, что «он не нашёл никаких сокровищ в Москве, которыми надеялся воспользоваться, ни мира, который надеялся предписать, и велел сжечь эту прекрасную столицу, представляющую теперь груды пепла и развалин»*. Слухи об оставлении Москвы и пожарах в ней уже дошли до Стокгольма, когда Бернадот получил письмо Государя. «Это происшествие, — отвечал он, — прискорбно не только для Вашего Величества, но и для ваших союзников и друзей; поэтому вы можете быть уверены, какое я принимаю в нём участие. Император Наполеон, приказав сжечь Москву, совершил варварский поступок, вследствие которого с ужасом отвернутся от него современники и который покроет его позором в глазах потомков. С военной точки зрения он ничего не выиграл, а с точки зрения нравственности и политики, он только дал понять, до какого исступления может доходить его характер. Такое приказание, отданное хладнокровно, показывает, что он понял всю опасность своего положения, рассчитывал сильно подействовать на Русский народ и принудить Ваше Величество к заключению мира»**. Бывший маршал императора Наполеона очень хорошо знал его личные свойства и полагал, что он способен доходить до всякого исступления. Это и оправдалось впоследствии, когда, по отступлении из Москвы, Наполеон поручил маршалу Мортье взорвать Кремль и сжечь все оставшиеся после пожара здания. Но именно потому, что этот поступок, по замечанию Бернадота, в военном отношении не доставлял никаких выгод, Наполеон не поддался бы увлечению, как человек, обладавший вместе с тем способностью холодного расчёта и не терявший этой способности, особенно в положениях опасных.
______________________
* Письмо 19 сентября 1812 г.
** Письмо из Стокгольма 10 октября н. ст. 1812 г.
______________________
Перед вступлением в Москву, он запретил грабёж своим войскам и не отменил этого запрещения, убедившись даже, что она оставлена жителями. Если верить словам, сказанным Мюратом генералу Милорадовичу, он не предполагал даже облагать Москву военного контрибуциею. Ему нужен был мир, который только и мог вывести его из затруднительного положения, которое без сомнения он понимал. Чем великодушнее он поступил бы с древнею столицею русского народа, тем с большею надеждою он мог бы на него рассчитывать. Наконец, ему необходимо было обеспечить, хотя на первое время, продовольствие для голодавших его войск, дать им возможность отдохнуть от изнурительного похода и привести их в порядок, усталых и обносившихся. Поэтому, когда поутру после первой ночи, проведённой в Кремлёвском дворце, ему сказали о пожарах, он приписывал их неблагоразумию солдат; но, припомнив доходившие уже до него слухи, что русские намеревались сжечь Москву, он пришёл в ужас. Убедившись в этом, он задумал поход на Петербург; но, отказываясь от этого намерения по совету своих боевых сотрудников, предъявлявших ему невозможность дальнейших походов и требовавших заключения мира, он отвечал: «Вы полагаете, что люди, способные сжечь Москву, могут через несколько дней вступить в мирные переговоры?» Мог ли он решиться на такую меру, которая, по его мнению, отдаляла и, может быть, совершенно отстраняла возможность заключить мир?
Если император Наполеон не давал и не мог давать приказания сжечь Москву, то ещё менее могло быть побудительных причин к такому поступку со стороны его войск. Конечно, от их неосторожности могли произойти местные пожары; но с ними легко бы справилось многочисленное войско, особенно если бы пожарные трубы не были вывезены из Москвы. Если же невозможно допустить предположения, что французы сожгли Москву; то сам собою выходит ответ на вопрос о том, кто её сжёг, и остаётся только определить, какая доля участия в этом событии принадлежит графу Ростопчину?
После известия о потере Смоленска граф Ростопчин писал к князю Багратиону: «Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву. Когда бы случилось, чтобы вы отступили к Вязьме, тогда я примусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю каждого убираться, а народ здешний, по верности к Государю и любви к Отечеству, решительно умрёт у стен Московских. А если Бог ему поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу: не доставайся злодею! — обратит город в пепел. Наполеон получит, вместо добычи, место, где была столица. О сём недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба: ибо он найдёт угли и золу». Князь Багратион читал нескольким лицам письмо графа Ростопчина, и об его намерении сжечь Москву ходили слухи в Главной квартире наших войск. За несколько дней до Бородинской битвы, Д.В. Давыдов слышал, как князь Багратион читал такое письмо Ланским и так передаёт его содержание: «Я полагаю, что вы будете драться прежде, нежели отдадите столицу. Если вы будете побиты и подойдёте к Москве, я выйду из неё к вам на подпору с 100.000 вооружённых жителей; если и тогда неудача, то злодеям вместо Москвы один её пепел достанется»*. Обещав князю Кутузову привести в подкрепление войскам до 80 тысяч вольных дружин, сверх составляемого правительством народного ополчения, он в письмах к князю Багратиону увеличивает их число до 100.000 и определяет, что они составятся из Московских жителей.
______________________
* Сочинения Д.В. Давыдова, Ч. I, с. 8 (см. также Денис Давыдов. Военные записки. М., 1982, с. 155; прим. ред.).
______________________
Ещё в то время, когда наши войска, отступая от Смоленска, пришли к Вязьме, 15 августа, по свидетельству очевидца, когда у князя Багратиона собралось много офицеров 1-й армии, которые проси-ли перевести их к нему во 2-ю, во время разговора о современных обстоятельствах, зашла речь и о возможности оставления Москвы. Князь Багратион сказал: «Я не думаю, что Французы войдут в Москву; но знаю наверное, что если случится это несчастье, то они найдут пепел и развалины столицы»*. Если князь Багратион читал письмо графа Ростопчина некоторым лицам, то, конечно, оно было известно и самому главнокомандующему. Известие о ста тысячах вооружённых добровольных ратников подтверждало ему только то, что прежде писал ему самому граф Ростопчин; но решимость его сжечь Москву перед вступлением в неё неприятеля, конечно, должна была внушить князю Кутузову важные опасения: русские войска могли оказаться в таком положении, что за ними находился неприятель, следовавший по пятам, а впереди горевшая столица. Одного этого обстоятельства было бы уже достаточно для того, чтобы объяснить, почему перед советом в Филях, за несколько часов до оставления Москвы, князь Кутузов говорил, как уверяет граф Ростопчин, что не оставит Москву без боя**. Ту же мысль о сожжении Москвы и тогда же граф Ростопчин выразил принцу Евгению Вюртембергскому, прибавив, что он подаёт этот совет, как частный человек, а не как Московский генерал-губернатор***. А.П. Ермолову он выражал удивление, зачем князь Кутузов усиливается удерживать Москву и прибавил: «Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите её пылающею»****. Он считал себя полновластным властителем Москвы, забывая о законе, что в лице главнокомандующего выражается верховная власть в военное время, в тех губерниях и соседних с ними, которые служат поприщем военных действий.
______________________
* Князь Н.Б. Голицын, состоявший в штабе князя Багратиона. Русский Инвалид, 1846, № 270 и его же: Souvenirs et impressions d'un officier russe, pendant les campagnes de 1812, 1813 et 1814, СПб., 1849, с. 10.
** В 1814 году, апреля 28-го, граф Ростопчин писал графу С.Р. Воронцову: On me paye d'ingratitude, parce que Koutousow a insinue, apres avoir abandonne la ville de Moscou pendant la nuit, que c'etait a cause de moi et que je lui avais promis 300,000 combattans, tandis qu'il n'a pas voulu employer les 119,000 h. de la milice que j'avais formee aux environs de Moscou et qui pouvaient rejoindre l'armee avant meme la bataille de Borodino. (Архив князя Воронцова, кн. VIII, с. 319). Известно, что Московские дружины действовали при Бородине.
*** Helldorff (изд.). Aus dem Leben des Pr. Eugen v. Wurtemberg, 4. II, с 59.
**** Записки А.П. Ермолова, Т. I, с. 209.
______________________
До получения записки князя Кутузова, в которой тот объявлял об оставлении Москвы, граф Ростопчин «1 сентября, в 9 часов пополудни (как доносил исправлявшему должность министра полиции Вязмитинову Московский обер-полицеймейстер Ивашкин) дал приказание изготовить всю полицейскую команду с одними пожарными трубами к выступлению в поход, по первому повелению». После получения записки от князя Кутузова, он «в 11 часов вечера (продолжает Ивашкин) приказать мне изволил, чтобы отправиться всем непременно 2-го числа пополуночи в 3 часа из столицы в город Владимир, перебив в течении того времени все бочки с простым вином, на барках и в питейных домах находящиеся»*. В то же время граф Ростопчин призвал полицейского чиновника Вороненку, который пользовался его доверием, «в 5 часов пополуночи, и поручил ему отправиться на винный и мытный дворы, в Комиссариат и на запоздавшие выходом казённые и частные барки у Красного Холма и Симонова монастыря и, в случае внезапного вступления неприятельских войск, стараться истреблять всё огнём, что мною и было исполняемо в разных местах по мере возможности, в виду неприятеля, до 10 часов вечера; а в 11-м часу из Замоскворечья, переправясь верхом вплавь реку ниже Данилова монастыря, около двух часов пополуночи я соединился с нашим арьергардом», — говорит Вороненко**.
______________________
* Рапорт генерал-майора Ивашкина из Владимира 27 сентября 1812 г. Вольцоген рассказывает: «Около 11 часов Барклай проехал с свитою (в которой находился и рассказчик) Рогожскую заставу. Граф Ростопчин присоединился к нам. В некотором расстоянии от Коломенской дороги мы заметили толпу солдат, сопровождавших обоз. Когда обоз приблизился, я увидал, что это были пожарные трубы. Удивлённый, я спросил Ростопчина, зачем их вывезли? «На это я имею свои причины; впрочем, я ничего не взял из Москвы, кроме лошади, на которой еду и одежды, которая на мне», отвечал он». Нельзя не усомниться в этом показании Вольцогена, как и во многих других его свидетельствах. В тот час, на который он указывает, граф Ростопчин ещё находился в Москве, и поезда труб по Владимирской дороге нельзя было видеть с Рязанской, если бы даже он выехал из Москвы и позднее 3-х часов утра, как распорядился граф Ростопчин. Может быть, Вольцоген имел подобный разговор с ним; но едва ли видел, как увозили трубы. V. V о 1 z о g e n, Memoiren, с. 156.
** Показание его 7 июня 1836 г.
______________________
Приведённые свидетельства доказывают, что граф Ростопчин не только желал лучше сжечь Москву, нежели отдать её в руки врагам, но и принимал участие в пожарах, начавшихся после вступления французов. Приказание, отданное Вороненке, и вывоз пожарных труб об этом свидетельствуют. «Я велел выпроводить из города две тысячи сто человек пожарной команды, — писал он впоследствии, — и 96 труб, накануне входа неприятеля в Москву. Был также корпус офицеров, определённый на службу при пожарных командах, и я не счёл приличным оставлять их для услуг Наполеона, удалив уже из города все гражданские и военные чины»* Нет никакого сомнения, что и пожарные команды с офицерами следовало вывести из столицы, но не пожарные трубы, которые и по ценности, как казённое имущество, не представляли важности; а можно бы спасти что-нибудь поважнее, например, оставшиеся в Москве трофеи наших прежних войн. Цель, с которою вывезены трубы, очевидна. Граф Ростопчин принимал участие в пожарах; но не в той, однако же, мере, как обвиняет его приговор французской судной комиссии над зажигателями. На чём этот приговор основан? На признаниях подсудимых и показаниях свидетелей, но ни тех, ни других не находится в приговоре; между тем, совершенно такие же обвинения против графа Ростопчина сохранились в сочинениях некоторых французов и других иностранцев, находившихся в то время в Москве и бывших свидетелями-очевидцами пожаров. Граф Ростопчин, говорят они, тайно подготовлял разрушительные снаряды для поджогов на особой фабрике, распуская слух, что там приготовляют воздушный шар для погибели неприятеля. Накануне вступления французов в Москву он выпустил из острога преступников, обещав им полное прощение, но с тем, однако же, чтобы они зажгли в разных местах город, когда вступят в него неприятели. Он роздал им зажигательные снаряды, каждому дал особую марку, по которой они могли узнавать один другого и поручил их руководству в этом деле полицейских чиновников. «Спокойно они ходили по улицам, — говорит один из этих иностранцев, — между французскими солдатами, скрывая под кафтанами зажигательные ракеты и горшки, наполненные воспламеняющимся составом. Встречалось ли им открытое окно или они полагали, что их никто не заметит, они подбрасывали эти горшки. Горшок разбивался от падения, по соприкосновении с воздухом находившегося в этих горшках состава, и огонь с быстротою отхватывал окружающие предметы. Они повсюду, где возможно, подбрасывали эти горшки, и действие их на дома, большею частью деревянные, было ужасно. Ловко обманывая бдительность неприятелей, эти зажигатели тайно запасались ими в том месте, где их приготовляли. С острожниками соперничали в смелости и ловкости полицейские солдаты, свободно ходившие повсюду, переодетые в крестьянское платье. Иногда эти зажигательные снаряды падали сверху на дома, пущенные по воздуху, иногда с колоколен и башен. Одни утверждают, что о замысле сжечь столицу граф Ростопчин никому не говорил, кроме одного близкого семейства; другие, напротив, рассказывают, что слухи давно ходили о решении общем лиц высшего сословия»**.
______________________
* Ф. В. Р о с т о п ч и н. Правда о пожаре Москвы, М., 1823.
** Arm. Domergue, La Russie pendant les guerres de l'empire, T. II, гл. XIV и XV; M-me Fusil, L'incendie de Moscou, с 10 и др.; Abbe S u r u g u e. Lettres etc., с 16; L e с о i n t e de L a v e a u. Moscou avant et apres l'incendie, с 114 и др.; В. В... ch, Histoire de la destruction de Moscou, с 66-70; Labaume E. Relation complete de la Campagne de Russie, с 186 и след.
______________________
Эти сказания послужили главным основанием для приговора судной комиссии над поджигателями. Но строгая бдительность полиции графа Ростопчина над французами-московскими обывателями, публичные наказания некоторых из них, ссылка на барке в Казань 43 человек, возбудили в них такой страх, что они были уверены, что лишь только прекратится деятельность правительства в городе, они сделаются жертвами народной ненависти, возбуждённой графом Ростопчиным. Перед вступлением неприятеля в Москву их волновали те же самые чувства, какие волновали русских обывателей Москвы, после выхода из ней Наполеона, пока ещё оставались французы в Кремле: они были уверены, что их всех перебьют. Под влиянием таких чувств естественно могли составиться фантастические сказания о пожаре Москвы. Без сомнения, сказания эти отличаются таким свойством; но подобные сказания образуются и на почве действительности и могут заключать в себе долю правды. Конечно, граф Ростопчин не заготовлял зажигательных снарядов для сожжения Москвы; но шар, приготовленный Леппихом, должен был с воздушной высоты бросать разрушительные снаряды на неприятельские войска. Вероятно, они приготовлялись также и очень легко могли попасть впоследствии в руки поджигателей. Острожники, несмотря на положительные уверения графа Ростопчина, который действительно распорядился об их удалении из Москвы, не все были удалены, и часть осталась в Москве; они были выпущены на свободу или вышли сами из тюрем, которых никто не охранял. Не представлялось никакой нужды составлять из них особую шайку, давать каждому условные знаки. Опытные преступники между собою сами составили бы шайку и, конечно, приняли бы участие в поджогах, хотя исключительно из корыстных целей. Но справедливо замечает граф Ростопчин: «Для чего было устраивать фабрику зажигательных веществ? Солома, сено были бы гораздо удобнее для зажигателей, чем фейерверки, с которыми обходиться следовало с осторожностью, которые трудно было скрыть, а ещё труднее действовать людям, к тому непривычным»*. Не подлежит сомнению, что такой фабрики, на которой приготовлялись бы разрушительные снаряды для сожжения Москвы, никогда не существовало и что не было нужды в них для этой цели. Но у Леппиха они приготовлялись для другой, неудавшейся цели, и поджигатели могли ими воспользоваться. Вопрос заключается лишь в том, случайно ли они попались под руку или кто-нибудь указал на них?
______________________
* Ф. В. Р о с т о п ч и н. Правда о пожаре Москвы, в изд. Смирдина, с. 206 и 261.
______________________
В 1822 году князь Н.Б. Голицын находился в Париже и часто посещал графа Ростопчина. Он старался узнать подробности о пожаре Москвы и часто заводил об этом речь; граф Ростопчин каждый раз отклонял разговор и переходил к другим предметам. Но однажды он разговорился по поводу воздушного шара Леппиха. «Что касается до этого шара, то это глупость, говорил он, которая могла занимать только тех, которые способны верить во всё чудесное. Но приготовление этого, как говорили, разрушительного шара (ballon destructeur) доставило бы мне средство возобновить, но в больших размерах, во время сражения под Москвою то, что было в Сарагосе. Мысль о том, что её сдадут без выстрела никогда не приходила мне в голову. Я не считаю себя хорошим тактиком; но мой долг состоял в том, чтобы похоронить себя под развалинами столицы и превратить её в разрушительный ад для французских войск. Мне удалось возбудить дух Московского народонаселения; с ним я многое бы сделал, если бы мне дали возможность действовать. В таком случае, с факелом в одной руке и с мечом в другой, во главе моего преданного народонаселения, я показал бы, что русские умеют защищать свои очаги (ses foyers). Это действие было бы ужаснее, нежели воздушное путешествие. Если бы я думал о нём, то справедливо могли бы полагать, что мой мозг не в порядке»*.
______________________
* Русский Инвалид, 1846, № 270.
______________________
Десять лет после совершившихся событий граф Ростопчин говорил о своём намерении защищать Москву от французов, точно так же, как говорил в 1812 году и с тем же мечтательным увлечением. Что касается до изобретения Леппиха, то он действительно разочаровался в нём, незадолго, впрочем, до оставления Москвы; но с помощью какого же Московского народонаселения он думал защищать столицу, не собрав и не приготовив тех 100 или 80 тысяч защитников, о которых он с такою решительностью писал князю Кутузову и князю Багратиону? Он действительно намеревался сжечь столицу до вступления в неё неприятеля, как ещё в августе месяце писал князю Багратиону и как потом объяснял самому Императору в донесениях, писанных в сентябре. «Я в отчаянии, — писал он, — что князь Кутузов изменнически поступил со мною (qu'il ait agi en traitre vis-a-vis de moi); потому что, не имея способов защитить город, я должен бы его сжечь, чтобы лишить Бонапарта славы взять его, ограбить и потом предать пламени. Я бы отнял у Французов плод их похода. Я бы заставил их убедиться, что они лишились всяких сокровищ и показал бы им, с каким народом они имеют дело»*. Ровно через месяц он пишет Императору, уведомляя его об оставлении Москвы Наполеоном и повторяя свои упрёки Кутузову: «Он писал мне до 30 августа и говорил, что будет драться. 1-го сентября, когда я увидался с ним, он повторил мне то же самое, прибавляя: я и в улицах буду драться. Я оставил его в час, а в 8 ч. вечера он прислал мне пресловутое письмо, в котором просил проводников через город, уведомляя, что оставляет его с крайним сожалением. Если бы он мне объявил об этом за два дня, я бы его сжёг, выгнав наперёд жителей, и возмущение в войсках Наполеона было бы последствием при виде объятого пламенем города, который обещан был им в добычу. С этою целью я ничего не вывозил из моих двух домов, чтобы иметь право сказать потом, что я решился на гораздо большие пожертвования, нежели другие лица. Москва погубила Бонапарта; но её сдача есть пятно, а тогда это было бы славным делом»**.
______________________
* Письмо 13 сентября 1812 г., Пахра, в 35 верстах от Москвы, на Старой Калужской дороге.
** Письмо 13 октября 1812 г. из Владимира.
______________________
Граф Ростопчин мог привести своё намерение в дело и сжечь столицу, если б действительно за два дня уведомил его князь Кутузов, что защищать её не будет; но по этому-то он его и не уведомил. Когда он получил его записку, обозы нашей армии уже начинали проходить чрез Москву, и вслед за нею почти весь следующий день продолжалось их движение; а вслед за армиею, даже смешиваясь с нашим арьергардом, входили неприятельские войска. В это время конечно уже не было времени жечь Москву. «Лечь под её развалинами, защищая её во главе верного ему Московского народонаселения», граф Ростопчин не мог, потому что не подготовил защитников столицы. Не успев привести в исполнение этого предположения, впоследствии, когда только что начались пожары, он писал Государю: «2-го сентября ночью начался пожар лавок и хлебных магазинов, находившихся у стен Кремля. Французы или Русские воры произвели этот пожар; но я более склонен верить тому, что их подожгли сами их сторожа, побуждаемые Русским правилом: не доставайся врагу. 3-го утром огонь показался во многих местах и, раздуваемый сильным ветром, усиливался и свирепствовал в продолжении 48 часов»*. В это время граф Ростопчин очень хорошо знал, кто жжёт Москву; потому что по его поручению Вороненко поджигал склады и магазины во многих местах, как он свидетельствует сам. Хотя впоследствии, во время своего пребывания в Москве, он говорил и даже печатал в Русском Вестнике, что сожгли Москву французы**; но эти заявления возможно бы объяснить тем, что он не желал противоречить общему мнению, распространённому в то время в России, что французы сожгли Москву, и думал отклонить упрёки тех из Московских обывателей, которые потеряли всё своё имущество и в этом обвиняли его. Но ту же самую мысль он выражал в частной переписке, не предназначавшейся для оглашения, в переписке с графом С.Р. Воронцовым, находившимся в Лондоне. Поручая вниманию графа Ростопчина одного английского капитана, отправлявшегося в Россию в начале 1813 года, граф Воронцов писал ему: «Он едет, чтобы вблизи посмотреть на народ, который превзошёл все современные и прежние народы своим великодушием, доблестью, постоянством и любовью к Отечеству. К кому лучше могу направить его, как не к тому, кто был главною причиною, вызвавшею эти доблести? Они существовали в душе народа, как огонь существует во всяком веществе и особенно в селитре, угле и сере; но в их соединении он оставался бы навсегда, если бы прикосновение искры не вызвало его могучего проявления. Вы были этою благотворною искрою, возбудив возвышенный характер моих добрых соотечественников, Русских по крови, говорящих одним языком и исповедывающих одну веру. Я ни с кем не могу вас сравнить, кроме князя Пожарского, но ваш подвиг был ещё труднее». Граф Ростопчин, отвечая на это письмо, писал: «Наполеон предал город пламени для того, чтобы иметь предлог допустить свои войска ограбить его» и, отклоняя от себя похвалы графа Воронцова, говорит далее: «Вы хвалите мою любовь к Отечеству; но сколько же лиц, которые превзошли меня! Крестьяне, которые сами жгли свои избы; отец, приведший ко мне двух сыновей и отдавший их на защиту Отечества; старуха, приведшая ко мне двух сыновей и внука и говорившая им: «да будете вы прокляты, если не истребите злодеев»; один слуга, выстреливший в Мюрата на Арбате, полагая, что это Бонапарт и убивший какого-то полковника; крестьянка, которая зажгла дом в той мысли, что там ночует это чудовище. Двое последних поплатились жизнью за свою преданность. Вот герои! Позавидуем им и будем считать себя счастливыми, что принадлежим к их соотечественникам. Я вознаграждён уже тем, что имел счастье исполнить мой долг»***.
______________________
* Письмо 8 сентября 1812 г., деревня Кутузово, в 34 верстах от Москвы на Тульской дороге.
** Русский Вестник, 1813, № 5, с. 65-75, письмо графа Ростопчина к С.Н. Глинке. Это мнение и самим издателем повторялось во многих статьях и во всех журналах -ого времени. Русский Вестник, 1813, № 1, с. 7-15, № 3, с. 6-19, № 4, с. 65-74, № 5, с. 15-26, 1814 г. кн. 10, с. 8; Северная Почта, 1812, №№ 69, 76; Сын Отечества, 1812, № 1, с. 1-17, № 12, с. 253-258. Ср. Русские и Наполеон Бонапарте, М., 1813, с. 71 и след. Поражение Французов на Севере, М., 1814, Ч. 1. с. 88-95.
*** Письмо графа Воронцова 7 марта 1813 из Лондона. Ответ графа Ростопчина 28 апреля 1813 из Москвы. Архив князя Воронцова, Т. VIII, с. 316, 517.
______________________
Но все эти сведения хранились в тайниках наших архивов и только в недавнее время начали мало-помалу появляться на свет; между тем известия, пущенные в ход бюллетенями Наполеона, подтверждаемые рассказами всех возвратившихся на родину чинов его Великой армии и особенно французами, бывшими Московскими обывателями, укоренились в общественном мнении Европы. Имя графа Ростопчина неразрывно соединилось с великою жертвою, принесённою русским народом для спасения Отечества, с пожаром древней столицы. Его имя, не без некоторого ужаса, внушаемого величием жертвы, но и с уважением, произносилось повсюду и особенно в Англии, заматорелой в ненависти к Наполеону, на судьбу которого это событие имело роковое влияние. Переселившись за границу в 1815 году и видя повсюду и особенно в Париже (где прожил около семи лет), что его имя соединяется постоянно с пожаром Москвы, он упорно молчал, когда заходила о том речь и переводил разговор на другие предметы, своим молчанием подкрепляя укоренившееся мнение. Д.П. Бутурлин, приготовляя к изданию историю войны 1812 года и приписывая пожар Москвы распоряжениям правительства и графа Ростопчина, посылал свою рукопись к нему в Париж и просил дополнить её. «Но граф, — говорит Бутурлин, — кажется, ещё не спешит сказать свою правду и возвратил мне мою записку без всяких замечаний»*. Таким образом и между русскими и иностранными писателями этот вопрос считался решённым и не возбуждал споров.
______________________
* Histoire militaire de la campagne de Russie en 1812. Paris, 1824, T. 1, с 369 и след.
______________________
Граф Ростопчин, быть может действительно или увлекаясь тою славою, которою он пользовался в чужих краях именно вследствие того, что его имя соединяли с пожаром столицы, или, что вероятнее, не желая возбуждать литературных споров, в которых был бы вынужден и сам принять участие, не только не решался сказать последнего слова о своём участии в этом происшествии, но даже поддерживал, по-видимому, общее мнение. Когда в английских журналах в 1822 году появилось известие, что сэр Роберт Вильсон был в 1812 году в Москве и «помогал графу Ростопчину привести в исполнение задуманное им намерение сжечь столицу», он немедленно поместил опровержение. «Я увидал в первый раз Вильсона в Главной квартире на р. Пахре, следовательно ему поздно было и бесполезно помогать мне»*. Но иногда случалось графу Ростопчину, в увлечении разговора, выражать о том своё мнение. В 1817 году в Бадене, где он пользовался водами (по рассказу Варнгагена фон Энзе, который там познакомился с ним), однажды вечером у Тетенборна, он начал насмехаться над теми, которые воображают, что возможно сжечь огромный город, как на театральной сцене сгорает Персеполис от руки Таисы. «Я поджог дух народа, говорил он, и этим страшным огнём легко зажечь множество факелов». Затем он объяснил, какие принимал меры, как генерал-губернатор: велел вывезти пожарные трубы, открыл тюрьмы и вообще распоряжался с тою целью, чтобы французам оставить не город, наполненный всеми средствами для существования, а место запустения, и наконец решительный пример, который он дал сам, когда сжёг свой дом в подмосковной деревне. «Он последовательно излагал свои взгляды, — говорит Варнгаген, — побудительные причины своих действий, свои ощущения и признавался, что в то время он вовсе не обращал внимания на цену имуществ, когда погибало Отечество»**. В семейной переписке с дочерью, в одном из писем 1816 года, он говорит: «Но всего смешнее, что моя так называемая знаменитость основана на Московском пожаре, событии, которое я подготовил, но вовсе не приводил в исполнение (evenement que j'ai prepare, mais que j'ai ete bien loin d'effectuer), и никто не говорит ни слова о том, что народонаселение Москвы постоянно сохраняло спокойствие, ни о героизме народа»***.
______________________
* British Monitor, 7 октября 1822 г.
** Varnhagen von E n s e, Denkwurdigkeiten und vermischte Schriften, 2 В., Leipzig, 1842, с 171 и след.
*** Гр. С е г ю p. Vie du c-te Rostopschine, Paris, 1871, с 240.
______________________
Если сопоставить все эти показания с теми, которые граф Ростопчин изложил в своём сочинении, изданном в Париже в 1823 году, «Правда о Московском пожаре», то нельзя не заметить, что сочинение это весьма близко к правде. Между тем лишь только появилось оно в печати, то удивило не только русских, но даже иностранцев, и никого не убедило: в парижских повременных изданиях появились о нём отзывы, в которых выразилось это удивление. «Общее мнение не только во Франции, но и повсюду, — говорилось в них, — приписывало сожжение Москвы графу Ростопчину, по приказанию правительства. И как могли мы в этом усумниться? Все наши бюллетени это говорили, — свидетельство весьма полновесное; все рассказы об этом времени постоянно повторяли то же самое; никогда ошибка не была более извинительна. Но вот, наконец, появилась Правда о Московском пожаре. По милости этой книжки, одною ложью будет менее в истории». Граф Ростопчин уверяет, что пожар Москвы не был его делом, что он не задумал его и не приготовил. Мы должны этому верить, его свидетельство не может быть заподозрено. Всем известно, какие были последствия этого достопамятного происшествия и какое оно имело влияние на судьбы Европы. Самые просвещённые умы считали его не только главнейшею причиною спасения России, но и падения Наполеона. В зареве Московского пожара уже виднелась св. Елена...
Граф Ростопчин верно замечает, что нельзя бы не гордиться по справедливости таким подвигом; но в то же время нельзя и не согласиться с ним, что, объявляя нам истину о пожаре Москвы, он разрушил до основания свою славу и, говоря его словами, отказался от лучшей роли в событиях того времени. Многие другие, находясь в таком положении, не поспешили бы просветить общее мнение, столь положительно утвердившееся, и охотно пользовались бы честью, которую с таким бескорыстием отклоняет от себя граф Ростопчин, который, «никогда не присваивая себе чужих прав», не хочет, чтобы продолжали указывать на него: вот кто сжёг Москву и спас своё Отечество. Эта слава ему не принадлежит; он отдаёт её тем, которые с большим правом могут ею пользоваться. Но общее любопытство не удовлетворено: хотят, и это желание очень естественно, знать, кто же сжёг Москву? Не граф Ростопчин, мы в этом совершенно убеждены. Но кто же! Естественно, отклоняя мысль, что Москву мог сжечь Наполеон и тем погубить самого себя, сочинитель статьи выбирает несколько показаний из сочинения самого графа Ростопчина, которые приводят его к тому заключению, что сами русские сожгли свою столицу*. Маркиз Шамбре, по поводу сочинения которого граф Ростопчин издал свою Правду, немедленно отвечал, опровергая его доводы и приводя рассказы свидетелей-очевидцев о поджигателях, которые говорили, что им велено было поджигать**. Изданы были вновь письма аббата Сюрюга, которые прежде появились в немногих экземплярах. Д.П. Бутурлин оставил без изменения и во втором издании своего сочинения прежние соображения о пожаре Москвы, но прибавил к ним следующее примечание. «То, что написано мною о Московском пожаре, было сообщаемо сочинителем графу Ростопчину, которому он для просмотра послал записку, послужившую основанием для его сочинения. Но, кажется, граф не спешил высказаться, потому что он возвратил эту записку без всяких замечаний. После этого как же можно было предвидеть, что, спустя 10 лет, он совершенно иначе представит дело и обнародует свою Правду? Странно было бы не поверить великодушной, хотя и запоздалой, искренности человека, который сам сходит с высоты исторического деятеля, чтобы скрыться в толпе; но положительные, однако же, свидетельства не дают сочинителю возможности сомневаться, что пожар Московский был приготовлен и исполнен Русскими правительственными лицами. Поэтому, чтобы примирить разные мнения, остаётся только предположить, что в числе подчинённых графа Ростопчина были в это время люди с сильным характером, которые действовали на свой страх. Оставаясь при этом мнении, сочинитель не счёл нужным исправлять текст своего сочинения, потому что происшествие в нём рассказано верно; но считает лишь нужным предварить читателя, чтобы похвалы графу Ростопчину, выраженные им неправильно, они отнесли к этим лицам»***.
______________________
* Gazette de France, 1823, № 125, lundi 5 мая.
** Reponse a la brochure de m-r le c-te Rostopschine intitulee: La verite sur l'incendie de Moscou (G. de Chambray), Paris, 1823.
*** Histoire militaire etc. T. I, гл. V, с. 368-369.
______________________
Таким образом, до сих пор вопрос был поставлен так: или французы сожгли Москву по повелению Наполеона, или русские по распоряжению своего правительства. Нам кажется, что такая ложная постановка вопроса единственно и затрудняет его решение и возбуждает различные мнения, которых примирить между собою нельзя. Французский критик книжки графа Ростопчина о пожаре Москвы, которого мнения мы привели выше, весьма справедливо замечает: «Граф Ростопчин удивляется, что его имя повторялось в бюллетенях, как необходимая принадлежность Московского пожара, как припев о Мальбруке в известной песне. Это составляет новое доказательство невиновности Наполеона в происшествии, не соответствовавшем его видам; но почему же ему нужно было избрать жертвою своего гнева именно графа Ростопчина, который, кажется, не очень доволен этим предпочтением? Причину весьма легко угадать: граф Ростопчин был Московским генерал-губернатором, его имя по необходимости должно было представиться прежде всех, всякий другой, кто бы ни был на этом месте вместо графа, удостоился бы той же чести». Действительно, графу Ростопчину и нельзя было бы удивляться, что его имя в общем мнении Европы связалось неразрывно с пожаром Москвы на основании ложного предположения, будто Москва была сожжена по распоряжению правительства. При этом предпололсении естественно, что лицо графа Ростопчина должно было выдвинуться вперёд. Едва ли нужно доказывать, что такого распоряжения не было, и граф Ростопчин действовал в этом случае лично, а не как представитель правительства. Но граф Ростопчин в своей Правде отказывается и от этого. Он не упоминает о своём приказании, данном Вороненке, отрицает существование разрывных снарядов, присутствие колодников в Москве, уверяет, что частные пожары в Москве, в которых могли быть виноваты столько же русские, как и французы, не могли распространиться на весь город по причине множества садов, пустырей и бульваров и такую меру, как сожжение Москвы, считает ужасною, жестокою и неблагоразумною. Распространение пожаров он приписывает единственно случайному обстоятельству, т.е. необыкновенно сильному ветру. «Дурно сделают, если мне не поверят, потому что я отказываюсь от прекраснейшей роли этой эпохи и сам разрушаю здание моей знаменитости; но я решаюсь говорить правду, которая одна должна руководить историею».
Много раз приводя рассказы графа Ростопчина из его Записок о 1812 годе, мы указывали, что он приписывал себе такие мнения и взгляды, которых он не имел во время совершавшихся событий и которые могли образоваться у него гораздо после. Тем же свойством отличается и его Правда. Он говорит, например, что должно бы остановить его в предположении сжечь Москву важное соображение, «а именно: чтобы тем не заставить Наполеона принудить к сражению князя Кутузова после оставления Москвы, потому что все выгоды такого сражения были на стороне французов, имевших двойное число воинов в сравнении с русским войском, которое было обременено ранеными и частью народонаселения, вышедшего из Москвы». Так мог думать князь Кутузов в то время, а не граф Ростопчин, который упрекал его именно за то, что он не действует наступательно на неприятеля, упрекал не только в письмах, которые он писал в то время к частным и правительственным лицам, но и перед Государем, считая силы неприятеля незначительными и расстроенными. Его Правда была действительно правдою, но только для него одного, способного поддаваться увлечению настоящего до такой степени, что всё прошлое или исчезало из его воспоминаний, или принимало совершенно иной характер*.
______________________
* Правда и пр. с. 201-203, 208, 254.
______________________
Но кто же сжёг Москву?
Первые пожары произведены были полицейским чиновником Вороненкою, исполнявшим приказания графа Ростопчина, который, вероятно, для облегчения совершить опасное (почти в виду неприятеля) предприятие, указал ему на разрывные снаряды, приготовленные Леппихом для воздушного шара. Вороненко исполнил приказание по мере возможности, оставаясь в Москве до 8 часов вечера, т.е. до того времени, когда не только её заняли неприятельские войска, но их авангард уже расположился за Рогожскою заставою. Князь Кутузов, известясь, что не успели спасти от неприятеля комиссариатские барки, которые шли позади барок с артиллерийскими запасами, по мелководью и тяжести груза остановившимися у Москвы, велел их сжечь и потопить*. Это поручение с успехом исполнено было капитаном артиллерии Фигнером**. Ещё до вступления в Москву неприятеля, говорит граф Ростопчин, «в разговорах с купцами, мастеровыми и людьми из простого народа, мне приходилось слышать следующее выражение, когда они с грустью заявляли опасение, что Москва может достаться в руки неприятеля: лучше её сжечь! Во время моего пребывания в Главной квартире князя Кутузова, я видел многих москвичей, спасшихся из столицы после пожара, которые хвалились тем, что сами сожгли свои дома»***. Это последнее показание подтверждают и другие свидетели-очевидцы. «Бывшие в Тарутинском лагере, конечно, помнят, точно также как и я помню, — говорит И.П. Липранди, — что Московские выходцы рассказывали, как они сами и другие москвичи поджигали свои дома и лавки перед тем, чтобы уйти из ней»****. Полковник Кроссар, находившийся в Тарутинском лагере, рассказывает, что на другой день после оставления Москвы, несколько наших офицеров обедали у графа Строганова, и князь Дмитрий Владимирович Голицын часто выражал сожаление, что не пришла ему в голову вовремя следующая мысль: «Я сожалею только об одном, что при выходе из Москвы мы сами не подожгли наших домов»*****. По возвращении в Москву в октябре 1812 года, граф Ростопчин собрал некоторые сведения о пожаре. Вот что между прочим он говорит:
______________________
* Мнение Государственного Совета 7-го мая 1817 г. п. 4. Комиссариатские вещи, вывезенные на 1700 подводах, были спасены; но из «числа полученных комиссариатом барок (23-х), шедшие впереди артиллерийских три барки спасены и находившиеся в них вещи сданы в армию; прочие же барки, следовавшие позади артиллерийских и задержанные ими, коих по сей причине не было никакой возможности спасти от неприятеля, по повелению покойного генерал-фельдмаршала князя Кутузова-Смоленского, сожжены и потоплены».
** И. Т. Р а д о ж и ц к и й. Походные записки артиллериста, Ч. I, M., 1835, с. 172-175, 206-209.
*** Правда о пожаре Москвы, с. 212-213.
**** Война 1812 г.; замечания на сочинение г. Богдановича, 1869 г., 2-го отдела, с. 167 и его же: Некоторые замечания о гибели Наполеоновых полчищ в 1812 г. СПб., 1855, с. 167-192.
***** Memoires militaires et historiques etc., V. IV, Paris, 1829, гл. 44, с. 370.
______________________
«В Москве есть целая улица с каретными лавками, в которой живут одни только каретники. Когда армия Наполеона вошла в город, то многие генералы и офицеры бросились в этот квартал и, обошедши все лавки оного, выбрали себе кареты и заметили их своими именами. Хозяева, по общему между собою согласию, не желая снабдить каретами неприятеля, зажгли все свои лавки. Один купец, ушедший с своим семейством в Ярославль, оставил дом на попечение племянника. По возвращении полиции в Москву, этот племянник пришёл объявить ей, что семнадцать мёртвых тел находятся в погребе его дяди, и вот как он рассказывал об этом. На другой день по входе неприятеля в город, четыре солдата пришли к нему; осмотря дом и не найдя ничего, что могли бы с собой унести, они сошли в погреб и нашли там сотню бутылок вина и, давши разуметь знаками племяннику купца, чтоб он их поберёг, возвратясь опять ввечеру, в сопровождении тринадцати других солдат, зажгли свечу, принялись пить и потом уснули. Молодой русский купец, видя их погружённых в пьяный сон, вздумал их умертвить. Он запер погреб, завалил его каменьями и убежал на улицу. По прошествии нескольких часов, размыслив хорошенько, что эти семнадцать человек могли бы каким-нибудь образом освободиться из своего заточения, встретиться с ним и его убить, он решился зажечь дом, что и исполнил посредством соломы. Два человека, один дворник г. Муравьёва, а другой купец, были схвачены при зажигании своих домов и расстреляны»*. Итальянец-гравер, проживавший в это время в Москве, рассказывает, что идя по Басманной к Ильинским воротам, «увидал, как из дома князя Куракина вышел управляющий с четырьмя лакеями, которые палками гнали перед собою пьяного человека в белом армяке. Он держал в руке шапку полицейского и радостно кричал: «Как хорошо горит!» Люди князя Куракина объяснили, что он только что поджёг дом, и они ведут его к французам, которых и встретили у горевшего дома князя Трубецкого. Французские солдаты немедленно его расстреляли»**.
______________________
* Правда о пожаре Москвы, с. 213-215.
** Воспоминания Вендрамини. Венецианец Vandramini жил в доме князя М.П. Голицына, во флигеле, выходившем на Старую Басманную и гравировал картины его галереи. О нём упоминает г-жа Фюзиль, нашедшая у него приют. Его воспоминания напечатаны в Economiste Beige, 1864, а перевод в Русском Инвалиде того же года, №№ 28, 29, 30 и 31.
______________________
Молодой 16-летний мальчик из духовного семейства рассказывал: «Между нашими, т.е. оставшимися в Москве Русскими, распространился слух, что полицейские, переодетые в зипуны, ходят по улицам и поджигают». «Страшно было, — рассказывает остававшаяся в Москве в то время молодая девушка из купеческого семейства: — наши жгли Москву». «Как начались пожары, — говорит крепостной человек г. Соймонова, оставшийся в доме своего помещика, — такой страх нас пробрал! Говорили, что свои жгут Москву, чтобы Бонапарта из неё выгнать. Правда или нет, того я не знаю; но что наш дом подожгли, то это верно»*.
______________________
* Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев о 1812 г., с. 60, 92, 103.
______________________
После изложенных свидетельств возможен ли вопрос о том, кто сжёг Москву? Тот, кто имел на это право, тот, кто жёг, начиная с Смоленска, все свои города, сёла и деревни и даже поспевавший в поле хлеб, лишь только проходили русские войска и приближался неприятель, — Русский народ в лице всех сословий и состояний, не исключая и лиц, облечённых правительственною властью, в числе которых был и граф Ростопчин. «Москва, из своего пепла восставшая, — говорит один из боевых деятелей 1812 года, — прекрасная, богатая, новою вечною славою великой жертвы озарённая, конечно, всегда будет помнить вместе с целой Россией свои дни скорби и запустения, но помнить с тем, чтобы гордиться ими: ибо пожар её, над головой вторгнувшегося в неё врага зажжённый, если был делом немногих, то был мыслью всех. И с нею вместе обращались в прах и все надежды завоевателя на мир и на победу»*.
______________________
* Граф П.X. Г р а б б е. Из памятных записок. М., 1873, с. 85; Записки А.П. Ермолова, Т. I, с. 215.
______________________
Выпровожденные на барке из Москвы Ростопчиным французы мирно плыли во время пожаров Московских уже по Оке и находились недалеко от Касимова. Несколько дней сряду их поражало огромное зарево. Им не приходило на мысль, что означает это необыкновенное явление; но оно было в той стороне, где по их предположению должны находиться воюющие армии, и забота об оставленных в Москве семействах возбуждала их любопытство узнать его значение. Они часто причаливали к берегу для прогулок и для приобретения припасов продовольствия. При первом причале, они увидали мужика, который шёл по направлению к ним и громко пел песню. «Мы поспешили, — говорит один из этих невольных плавателей, — распросить его, что значило это огненное небо, на которое мы с беспокойством смотрели несколько дней сряду. "Это зарево, отвечал он им с насмешливым добродушием, указывая пальцем на Север; это зарево показывает уважение русских к вашему Наполеону и Французским войскам, которые хотят зимовать в Москве; теперь становится уже холодно, и вот они затопили дома"»*.
______________________
* Arm. Domergue. La Russie etc. Т. I, c. 309-310.
______________________
«Простой мужик так говорил, — восклицает Француз. — Какой предмет для размышлений!»
Глава 5
Усилия Наполеона прекратить грабёж. — Французы не знают, где русская армия. — Опасения Наполеона. — Управление городом. — Д'Оррер. — Скудость продовольствия. -Г.Н. Кольчугин. — Разнузданность французских солдат. — Смотры войск в Кремле. — Маршал Виктор. — Сен-Сир и Макдональд. — План отступления. — Поляки — шпионы Наполеона. — Театральные представления. — Времяпровождение Наполеона. — Суждения его о Петре Великом. — Безвыходное положение Наполеона. — Богослужение в Московских церквях.
Если император Наполеон считал нужным расстреливать и вешать поджигателей, то тем более его заботы должны были обратиться на то, чтобы водворить порядок в войсках, совершенно разрушенный дозволенным грабежом и безнаказанными истязаниями и убийствами мирных жителей Москвы. Одного переезда от Петровского парка до Кремля достаточно было для его зоркого взгляда, чтобы заметить, что дисциплина в его войсках совершено расстроилась. Солдаты разных корпусов дрались между собою из-за добычи, обворовывали друг друга, не повиновались начальникам, видя, что многие из офицеров так же грабят, как и они, а генералы переезжают из одного дома в другой с тем, чтобы в новом помещении овладеть новою добычею*. Свидетельства, конечно, робкие, окружавших Наполеона лиц, если только он обращался к ним, должны были подтвердить верность этого взгляда. Он не мог не заметить, что грабившие Москву солдаты его армии были большею частью пьяны: находя значительное количество вин в погребах, они тут же распивали их. Такое состояние усиливало как беспорядочность, так и жестокость грабежа. Поэтому, приехав в Кремль, Наполеон немедленно приказал генерал-интенданту Великой армии графу Дюма собрать всё оставшееся вино в Москве и поместить в особых магазинах: хлебное для правильной раздачи войскам, виноградное для употребления в госпиталях. Но мог ли быть исполнен этот приказ в разгар грабежа? На другой же день маршал Бертье доносил императору (19 сентября): «Граф Дюма мне сообщил, что Ваше Величество приказали ему собрать всё вино, которое ещё можно найти в погребах сгоревших домов в городе; но для того чтобы распоряжения, которые по этому поводу будут сделаны, достигли цели, необходимо предписать герцогу Тревизскому, чтобы он распорядился прекращением грабежа с завтрашнего же дня. Испрашиваю ваших приказаний»**. Вероятно, Наполеон дал согласие на предложение Бертье, который в тот же день подписал маршалу Даву: «Император приказывает, чтобы с завтрашнего дня грабёж был прекращён в Москве. Поэтому вы устроите нужное число патрулей из пехоты и кавалерии, которые бы развели солдат к их корпусам и чтобы никто не смел отыскивать добычи ни в погребах, ни в домах. Вы примете меры, чтобы они не оставляли мест своего квартирования, и в полдень, или в три часа, или когда найдёте удобнее, вы сделаете перекличку и доставите мне ведомости, чтобы Его Величество знал число воинов, которыми он может располагать. Это чрезвычайно важно».
______________________
* Chev. d'Y s a r n. Relation du sejour des Francais a Moscou, с 26-27.
** Подлинники как этого письма, так и всех других приказов, приводимых далее без особых указаний, находятся в числе отбитых у неприятеля бумаг, в Учёном Архиве Главного штаба.
______________________
Наполеон вынужден был, однако же, несколько раз повторять это приказание. На другой же день начальник его Главного штаба опять писал маршалу Даву: «Император с неудовольствием усматривает, что несмотря на приказ, отданный вчера о прекращении грабежа, грабёж производился сегодня точно в таких же размерах, как и прежде. Я считаю нужным повторить, что вы должны заставить уважать приказания императора, удерживать солдат в их помещениях, поручить офицерам, чтобы они наблюдали над ними и, наконец, восстановить дисциплину и надлежащий порядок» [Moscou le 20 Sept. 1812: L'empereur voie avec peine que malgre l'ordre donne hier d'arreter le pillage on s'y est encore livre aujourd'hui, au moins autant qu'auparavant; je ne puis que vous rappeler que vous devez faire respecter les ordres de l'empereur, tenir les soldats dans leurs casernes, les faire surveiller par leurs officiers et retablir enfin la discipline et le bon ordre.]. На следующий день Бертье пишет: «Император не только желает, чтобы грабёж был прекращён в Москве, но чтобы не наряжали и партиями солдат для собирания жизненных припасов или других предметов. В городе находится ещё очень много солдат, посланных с такими поручениями. Его Величество запрещает подобные наряды. Поэтому выдайте приказ по вашему корпусу, чтобы никто по такому поводу не являлся в город». Во исполнение таких предписаний, от каждого батальона наряжались патрули из 15 человек, с офицерами, которые обязаны были прекращать беспорядки и забирать солдат, отлучившихся от полков. Мародёры из гвардии являлись даже в Кремль с награбленною добычею. 17 (29) сентября был выдан новый приказ за подписью маршала Бертье: «Несмотря на предписания о прекращении грабежа, он всё-таки продолжается в некоторых частях города; поэтому предписывается г.г. маршалам и корпусным начальникам удерживать солдат в границах, назначенных для них мест пребывания. Строго воспрещается давать позволение офицеру или солдату, одному или нескольким, ходить по городу для отыскания муки, кожи или иных предметов».
Слово всевластного Наполеона сделалось бессильно: до таких размеров дошло расстройство его Великой армии. Из этого же приказа можно заметить, что начальники его войск оправдывались перед ним тем, что солдаты нуждались в хлебе и обуви, что необходимость вынуждала их к отысканию средств для существования. В первые дни грабежа солдаты, утоляя лишь дневной голод и жажду, накидывались преимущественно на предметы ценные, и какой-нибудь корпус, награбив множество золотых и серебряных вещей, дорогих мехов и материй, через несколько дней не имел пищи. В первое время они не ели ни икры, ни солёной и копчёной рыбы, ни солёных огурцов и кислой капусты, не пили простого хлебного вина, достаточно упиваясь виноградными винами. Вышеназванною пищею поддерживали своё существование несчастные русские обыватели Москвы*. Впоследствии, по мере истощения продовольствия, неприятели сделались менее разборчивы; но когда состоялся приказ, о котором идёт речь, они ещё не дошли до такого состояния, хотя многие уже нуждались в пропитании. Чтобы помочь этому, думали заменить беспорядочный грабёж правильною раздачею необходимых для солдат вещей и продовольствия из магазинов. «Так как беспорядок господствует в городе, то ни один купец не торгует законным образом, и лишь маркитанты и солдаты позволяют себе торговать награбленными вещами, что только поддерживает беспорядок. Император приказал главному интендантскому управлению собрать в магазины всё, что оставлено в городе жителями, которые бежали, бросив своё имущество. Он намерен воспользоваться имуществом для правильных раздач войскам». Войскам роздано было на пятнадцать дней водки; виноградное вино предназначалось для госпиталей, и запрещалось отыскивать продовольствия и грабить. «Прекращение грабежа и водворение порядка могли возвратить изобилие в эту столицу», — писал Наполеон. Губернатору города Москвы, герцогу Тревизскому, предписывалось отдать приказ, чтобы караулы на заставах и разные посты и патрули в городе забирали тех, которые будут продолжать грабить и чтобы все маршалы приняли меры для защиты крестьян, «которые будут везти припасы и фураж в Москву».
______________________
* В... ch. Histoire de la destruction de Moscou, с 103-104.
______________________
Чтобы придать действительное значение всем этим мерам, приказ князя Невшательского оканчивался следующею угрозою: «Солдаты, которые будут пойманы и уличены в грабеже, с завтрашнего дня, т.е. с 18 (30) сентября, будут предаваемы военному суду и судимы по всей строгости законов»*.
______________________
* Русский Архив, 1864, изд. 2, стб. 835-838.
______________________
Может быть, эти строгие предписания, угроза судом, которая нередко и приводилась в исполнение, уменьшили грабёж; но вероятнее, что первоначальная беспощадная ярость грабежа затихла от того, что солдатам ничего не оставалось грабить. «Приказано было прекратить грабёж, — говорит офицер Наполеоновой армии, — но он продолжался во всё пребывание Французских войск в Москве. Офицеры смотрели на это сквозь пальцы, и только немногие из них умели остановить его в некоторых частях города»*.
______________________
* Показания майора Шмидта, там же, стб. 820.
______________________
Среди этих забот привести в порядок войска, забот, поглощавших всё внимание Наполеона, случилось происшествие, которое смутило его и сильно взволновало всех его окружавших. С 3-го сентября авангард французской армии, под предводительством Себастьяни, шёл по пятам за удалявшимся войском Кутузова, по Рязанской дороге. Русские постоянно уступали ему местности. Перейдя Москву-реку, достигнув г. Бронницы, 8 сентября, французы заметили, наконец, что уже несколько дней перед ними находились только незначительные отряды казаков, которые в этот день внезапно скрылись. Немедленно, 10 сентября утром, был отправлен офицер с донесениями к маршалу Бертье. В тот же день посланный приехал в Москву, не встретив никаких препятствий на пути и впущен был в Кремль, где Наполеон делал смотр гвардии. Бертье стоял возле императора, и офицер должен был передать письмо Монтиону. «Между тем, — рассказывает этот офицер, — меня со всех сторон осыпали вопросами, где находятся войска, тот или другой корпус. Когда я объяснил, в каком положении дела по Рязанской дороге, что я ничего не знаю о других корпусах и что мы слышали только отдалённую пушечную пальбу с правого фланга, все выразили удивление, потому что многие предполагали, что армия идёт к реке Оке, преследуя русских. Удивление возросло, когда я сказал, что мы видели перед собою лишь несколько казачьих полков». Между тем к новоприезжему подошёл Монтион и спросил, где он оставил войска и что они делают. Получив в ответ, что авангард находится у Бронниц и вчерашний день прошёл в бездействии, Монтион спросил, знает ли он, какие неприятельские войска находятся перед ними? — «Мы никого не видали, кроме нескольких казаков и вооружённых крестьян», — отвечал офицер. «Не полагаете ли вы, что эти вооружённые крестьяне предвещают полное народное восстание?»
«Я не мог отвечать удовлетворительно на этот вопрос, — рассказывает офицер, — но присовокупил, что они гораздо смелее испанских гверильясов, хотя и хуже их вооружены». Узнав, что они не терпят нужды в провианте и фураже, Монтион заключил разговор словами: «Скажите вашему генералу, что депеши, которые вы привезли, представлены императору»*.
______________________
* Этот офицер был Брандт, служивший прежде во французских войсках, действовавших в Испании. Aus dem Leben des Generals Heinrich von Brandt., Berlin, 2-е изд., 1870, с. 437-439.
______________________
Вслед за этим известием, в тот же день пришло другое, о действиях генерал-майора Дорохова на Можайской дороге. Ранним утром 10 сентября, один из его отрядов в селе Перхушкове напал на неприятельский обоз, ехавший в Москву под значительным прикрытием и ночевавший в этом селе. Перед рассветом отряд ударил на деревню, взял в плен двух капитанов, 5 офицеров и 92 человек нижних чинов и когда некоторые из них разбежались по избам и сараям, он зажёг сие последние и поднял на воздух 36 фур с артиллерийскими снарядами. В то же время другой отряд напал на арьергард, прикрывавший парк, который направлялся в Москву, истребил его и взял в плен 6 офицеров и 97 рядовых, сжёг также более 20 фур с снарядами. Тогда же получены известия об успешных действиях русских отрядов из корпуса Винцингероде по Тверской дороге против французских фуражиров*.
______________________
* Донесение генерал-майора Дорохова князю Кутузову от 10 сентября. Донесение князя Кутузова императору от 11-го сентября.
______________________
«Мы потеряли след русских войск», — говорил Наполеон генералу Себастьяни, раздражаясь и осыпая его упрёками*. Мюрату, находившемуся в Москве, немедленно поручено отправиться к авангарду. Предполагая, что частые переговоры на аванпостах с русскими послужили поводом к тому, что Себастьяни был обманут, Наполеон велел маршалу Бертье написать к нему, что под страхом смертной казни запрещается входить в переговоры с русским аванпостами. «Его Величеству угодно, — писал Бертье, — чтобы сносились с неприятелем только ружейными и пушечными выстрелами»**. Вслед за выездом Мюрата, Наполеон приказал князю Понятовскому с поляками идти на Тульскую дорогу к Подольску, а маршалу Бессьеру, герцогу Истрийскому, с наблюдательным корпусом, который немедленно был составлен из частей разных корпусов, на Калужскую дорогу к Десне. При общем расстройстве войск вследствие грабежа, Наполеон употребил всё годное для боевой службы, чтобы разослать их по разным направлениям для узнания, где именно находится русская армия. Беспрерывно он диктовал самые настоятельные предписания Мюрату, Бессьеру, Понятовскому; по нескольку раз в день приходилось маршалу Бертье писать к ним***. Тревога Наполеона усиливалась опасениями его маршалов и в свой черёд усиливала то мрачное настроение духа, в котором они находились после сожжения Москвы. «Им всё казалось, и особенно со стороны Можайска, что Кутузов перерезал сообщения французской армии», — говорит один из секретарей Наполеона****. На другой же день по отъезде из Москвы, Мюрат прислал императору полученное от Себастьяни донесение, в котором тот настаивал, что русская армия отступает к Рязани и вместе с тем просил составить сильный авангард под его начальством и двинуться немедленно против русских; но Мюрат не разделял этой мысли и предполагал, что князь Кутузов отступил на Тульскую дорогу для прикрытия этого города. Наполеон находился в недоумении. В тот же день, ночью с 23 на 24 н. ст., он писал Неаполитанскому королю: «Единственная цель, к которой вы должны стремиться, заключается в том, чтобы напасть на следы неприятеля. Меня уверяют, что Кутузов через Серпухов идёт на Калугу. Обратитесь в эту сторону».
______________________
* Baron D e n n i ё е. Itineraire de l'Empereur Napoleon pendant la campagne de 1812. Paris, 1842, с 100.
** Письмо Бертье к Мюрату 22 сентября н. ст.; Fain, Manuscrit, с. 177.
*** F a i n, Manuscrit, с. 177-183.
**** Fain, Manuscrit, Т. И, с. 112-113; 180-181.
______________________
Но более всего смущали Наполеона действия наших отрядов на Можайской дороге. Он не мог решить, случайные это набеги небольших отрядов и преимущественно казаков, или русская армия идёт наперерез его сообщений и вызывает его на бой в то время, когда он не может противопоставить ей своих войск, совершенно расстроенных и обременённых награбленною добычею, когда он ещё не привёл их в надлежащий порядок и не восстановил хотя бы до некоторой степени дисциплины. Он ожидал разъяснений от маршала Бессьера, посланного им на Калужскую дорогу. Но первое донесение Бессьера не было успокоительно. Не доходя до Десны, он сообщал собранные им сведения о русских войсках и замечал, что «ничего нет удивительного, если старый русский генерал, ускользнув от Неаполитанского короля, идёт со всею армиею наперерез наших сообщений с Смоленском». Наполеон приказал написать ответ, что вся его армия готова выступить в поход и что он решился отбросить русских за Оку, что он ожидает только известий от Бессьера и Мюрата, которые укажут, куда направить движение войск, на Коломну или на Тулу. «Сообщите нам сведения, как можно скорее», — прибавляет Бертье, встревоженный постоянно приходившими известиями об успешных действиях наших отрядов на Можайской дороге. «Император с нетерпением ожидает от вас известий», — писал он в то же время Неаполитанскому королю. Слух о поражении отряда гвардейских драгунов майора Мардота, перехваченная французская почта и два курьера с депешами, распространили тревогу по всей Можайской дороге, покрытой обозами и отсталыми. Наполеон немедленно отправил туда майора Летора с отрядом гвардейских драгунов и вслед за ним всю остальную дивизию генерала Сен-Сюльписа, предписывая маршалу Бессьеру скорее занять Десну, что, по его предположению, должно было удалить русские отряды с этой дороги. В тот же день он поручил приказать генералу Бараге-д'Ильеру в Смоленске и генералу Жюно в Можайске, чтобы конница и артиллерия, сопровождающие обозы, шли вместе, не разделяясь ни под какими предлогами, чтоб при остановках составляли каре вокруг обоза, чтобы начальник конвоя находился в средине и чтобы каждый конвой был под ведением штаб-офицера и состоял из полутора тысячи строевых чинов, пехоты и конницы.
Неизвестность о движениях князя Кутузова продолжалась в Главной квартире Великой армии до 14 сентября ст. ст. В ночь под этот день получено было известие от Мюрата, что он дошёл до Подольска, что Десна очищена русскими и армия Кутузова не находится у Красной Пахры. Затем пришли известия об отступлении его арьергарда. На требование Неаполитанского короля о подкреплении находившегося под его начальством авангарда маршал Бертье отвечал: «Император дал повеление армии быть готовою к выступлению в эту ночь (на 28 сент. н. ст.). Впрочем (прибавлял он) известия от маршала Бессьера ожидаются сегодня вечером, и тогда император решит, нужно ли двинуть армию»*.
______________________
* Там же, с. 182-190; Chambray G. de. Histoire de l'expedition de Russie, T. III, прилож., с. 407-417.
______________________
Усилив авангард, выдвинув на путь своих сообщений сводный корпус Бессьера, едва ли мог Наполеон, при том расстройстве, в котором находились его войска, думать о том, чтобы начать наступательные действия и вызвать князя Кутузова на новый бой, как этого желал Неаполитанский король. Для того нужна было: во-первых, обеспечить путь своих сообщений с Можайском и Смоленском и, во-вторых, убедиться в том, не решится ли князь Кутузов на действия наступательные. В последнем случае, конечно, он должен был принять вызов и дать сражение. Но когда он убедился, что русские войска отступили к Тарутину и укрепляют позицию, приготовляясь только отражать нападения, что отряд Дорохова отступил с Можайской дороги, что его сообщения свободны и охраняются корпусом Бессьера, расположенным у Горок, то цель его была достигнута. Он писал о своём намерении выступить со всею армиею для того, чтобы придать бодрости духа своим маршалам и, распустив слух об этом намерении, принудить русские войска к дальнейшему отступлению. В то же время, когда он выражал эту мысль, обещая даже отбросить русских за Оку, он поручал написать Бессьеру: «Если неприятель остановится у Пахры, то император намерен выступить против него и дать сражение; но, вероятно, он не будет этого дожидаться, и вся цель его состоит лишь в том, чтобы убедиться, вся ли наша армия находится перед ним. Император желает избавить войска от новых трудов и потому не двигать своей армии против неприятеля. Уверьте всех, что его величество со всею армиею идёт за вами»*. Наполеон поручал также Бертье распространить слух, что ему чрезвычайно было бы приятно, если б русская армия двинулась к Можайску и таким движением поставила бы себя между двух его армий. В сущности же ему было приятно то, что он мог оставаться в Москве и употреблять меры к приведению в порядок войск, которые, конечно, в продолжении 25 дней пребывания, могли бы отдохнуть, если б грабёж не расстраивал их совершенно.
______________________
* Бертье маршалу Бессьеру от 27 сентября н. ст.; F a i n A. de. Manuscrit, T. II, с. 185-189.
______________________
В избытке удовольствия Наполеон в этом же письме счёл возможным похвалить действия русского главнокомандующего. Вероятно Бессьер писал ему, что после Бородинской битвы князю Кутузову советовали отступить к Калуге. Отвечая на это, Наполеон говорил: «Движение на Калугу было бы явным приглашением французской армии идти на Москву. Кутузов поступил так, как и следовало ему поступить, отступив к Москве. Эта мера была до такой степени хороша, что если бы начальник артиллерии генерал Ларибуасьер показал в своей ведомости на 25 т. пушечных выстрелов менее разрядов, то император должен бы был остановиться (хотя поле для битвы представлялось чрезвычайно выгодным), потому что нельзя было бы взять редутов без артиллерии, снабженной большим количеством зарядов».
Успокоившись от тревоги, причинённой неизвестностью, где находится русская армия и опасением, чтобы она не вызвала его на новое сражение, Наполеон принял меры для водворения порядка в Москве. Маршал Мортье, назначенный губернатором Москвы, принялся деятельно за отправление своей новой должности. Устроено было полицейское управление, подчинённое ему. Лессепс, бывший долго консулом в Петербурге и вызванный во Францию в 1811 году, был назначен начальником муниципального управления, составленного из Московских жителей, русских и иностранцев. 19 сентября (1 октября н. ст.) он обнародовал во всеобщее сведение, в печатных листах, следующее провозглашение, на французском и русском языках (proclamation).
«Жители Москвы! Ваши несчастья велики, но Его Величество император и король желает прекратить их. Ужасные примеры вам показали, как он наказывает неповиновение и преступления. Приняты строгие меры для прекращения беспорядков и восстановления общей безопасности. Отеческое управление, составленное из вас самих, будет вашею городскою управою (municipalite). Оно будет заботиться о вас, о ваших нуждах, о вашей пользе. Её члены будут отличаться красною лентою, надетою через плечо, а городской голова сверх того будет носить белый пояс. Но вне отправлений своей службы они будут носить перевязь на левой руке из красной ленты. Городская полиция возобновлена в её прежнем виде, и её деятельностью введён уже лучший порядок. Правительство избрало и назначило двух главных комиссаров или полицеймейстеров и 20 частных комиссаров или приставов в прежних частях города. Вы их будете узнавать по перевязи из белой ленты на левой руке. Многие церкви различных исповеданий открыты и в них беспрепятственно производится богослужение. Ваши сограждане ежедневно возвращаются в свои жилища, и отданы приказания, чтобы им, в несчастном их положении, оказывали должную помощь и покровительство.
Такие меры приняты правительством для того, чтобы восстановить порядок и облегчить ваше положение. Но чтобы достигнуть этого, необходимо, чтобы и вы приложили к тому свои старания, чтобы забыли, по возможности, те несчастья, которые вы претерпели, наполнили бы ваши души надеждою на участь менее суровую, чтобы вы были уверены, что неизбежная и позорная смерть ожидает тех, которые бы осмелились покуситься на вас лично или на ваши имущества и не сомневались, наконец, в том, что они будут сохранены, потому что такова воля величайшего и справедливейшего из всех монархов.
Солдаты и обыватели, какой бы народности вы ни были! Восстановите общественное доверие (la confiance publicjue), источник благоденствия государств; живите как братья, подавайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь вместе, чтобы не дать ходу намерениям злых людей; повинуйтесь гражданским и военным властям, и в скором времени перестанут литься ваши слёзы».
Это воззвание, подписанное «интендантом города и Московской провинции» Лессепсом, распространённое по городу во множестве печатных листов, должно было внушить некоторую надежду несчастливым обывателям Москвы. Но суждено ли было осуществиться такой надежде?
«Когда задумали учредить полицию и городское управление, — говорит один из очевидцев-французов, — то первую нетрудно было устроить, потому что не были строги в выборе и потому что те, которые принимали полицейские должности, надеялись защитить себя от грабежа и приобрести насущный хлеб. На это решились только те, которые не имели никаких других средств для существования. Но трудно было устроить городское управление, потому что все, кому предлагали в нём участие, постоянно отказывались. Настойчивые уверения, что их обязанности будут заключаться только в том, чтобы заботиться о поддержании порядка в городе и опасение, что решительным отказом навлечёшь на себя новые бедствия, заставили некоторых, особенно из купцов, принять эти должности»*. Рассказы современников, вынужденных принять участие в этом городском управлении, объясняют, как оно составлялось. Один из них говорит, что в их дом пришёл французский офицер и потребовал одного из членов купеческого семейства к интенданту Лессепсу. Всё семейство пришло в ужас; но когда позванный купец явился к Лессепсу, он объявил ему, что он избран в муниципальное управление, где и должен занять своё место. «Я, выслушав приказание, — пишет Московский обыватель в своих воспоминаниях, — просил его об увольнении, представляя ему, что имею престарелых родителей, жену и восемь человек детей и что часть нашего дома сгорела, и он весь разграблен. Лессепс сказал, что он уволить меня не может, потому что я выбран не им, а самими русскими. Я настоятельно повторил мою просьбу; он долго слушал и, наконец, рассердившись, сказал: «Что же вы со мною разговариваете? Разве хотите, чтобы я о вас, как об упрямце, донёс моему императору Наполеону, который, в пример другим, прикажет вас расстрелять?»» Принудительное средство достаточно сильное, и привести его в исполнение в то время ничего не стоило Лессепсу: в своей прокламации он прямо заявляет, что император предаёт позорной казни не только зажигателей, но и ослушников его воли. После этого, говорит рассказчик, «я уже не нашёлся и не осмелился сказать ни слова. Лессепс, походя по комнате, приказал мне идти за собою и ввёл в одну из комнат, где уже голова заседал с своими товарищами. Им сказал, чтобы показали место и приказали мне его занять, что я и принуждён был исполнить»**. Головою был назначен купец Находкин. Его также вызывали к Лессепсу, который объявил ему, что он назначается городским головою. Находкин отвечал: «Ваше превосходительство! Как честный человек, я должен прежде всего объявить вам, что никогда я ничего не сделаю против моей веры и моего Государя». Лессепс, несколько удивлённый решительностью Находкина, отвечал: «Вражда императора Наполеона с императором Александром до вас не касается; ваши обязанности будут состоять лишь в том, чтобы наблюдать за благоденствием города». О самом Находкине и его деятельности сохранили добрые воспоминания Московские обыватели того времени, как русские, так и иностранцы. В товарищи ему были назначены именитый гражданин Фёдор Фракман, купец Пётр Коробов и надворный советник Бестужев-Рюмин***. Сей последний, после встречи с Наполеоном, находился под охраною офицера французских войск, в доме князя Одоевского у Петровского монастыря, когда, по приказанию императора, его потребовали к коменданту города графу Мило, который с запискою от себя отправил его к маршалу Мортье. «Я не могу довольно похвалиться, — говорит Бестужев-Рюмин, — приветливостью и ласкою этого маршала». Он спросил Бестужева, тот ли он самый, которому было поручено хранить архивы в Кремле. Получив утвердительный ответ, Мортье изъявил сожаление к его несчастному положению, предлагая ему одежду и денег (которых тот не принял), сказал ему об учреждении городского управления в Москве и объявил волю императора, чтобы он принял звание товарища головы. «На первый раз, — говорит Бестужев-Рюмин, — я сделал было отрицание моё от участия в нём; но маршал говорил, что это управление учреждается не в пользу французов, а, напротив, считают такое учреждение единственным средством защитить несчастных моих соотечественников от грабежа, насилий и обид; следовательно, и отклонение от участия в исполнении этого намерения, с моей стороны, несправедливо». К тому же маршал прибавил, что он не решится донести императору об его отказе. Он показал ему наставление, данное этому управлению. Прочитав его, Бестужев согласился принять возлагаемые на него обязанности, потому что не нашёл в нём ничего противного совести и сопряжённого с нарушением присяги****.
______________________
* Chev. d'Y s a r n. Relation du sejour des Francais a Moscou, с 28.
** Записки Григория Никитича Кольчугина, рукопись, сохранившаяся у внука его, Московского книгопродавца Ивана Ивановича Кольчугина и с просвещённою готовностью сообщённая им в Русский Архив.
*** Armand Domergue, La Russie pendant les guerres de la revolution etdel'empire, Т. II, с 90 и след.; Chev. d'Ysarn. Relation, с 28 и 29; Дело о лицах, принявших должности от Французского правительства, решённое окончательно Государственным Советом 17 мая 1815 г.
**** Чтения в Импер. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. II, отд. V, с. 170.
______________________
Не одни русские уклонялись от принятия должностей в городском управлении, но и некоторые из иностранцев, особенно эмигранты, старались не принимать в нём участия. Один из таких эмигрантов, бывший в русской службе, отставной поручик Д'Оррер находился с семейством в Москве. Ограбленный, как и все другие москвичи, он нашёл приют и защиту в доме, в котором поселился генерал Ван Дедем, голландец. Д'Оррер несколько сблизился с ним. После нескольких дней пребывания в этом доме, генерал, беседуя с ним наедине, спросил: «Виделись ли вы с Лористоном, Лессепсом или маршалом Мортье?» На отрицательный ответ Д'Оррера, генерал заметил, что таким образом действий он сделает себя подозрительным. «Я принял Русское подданство, присягал Русскому императору, а потому не могу считать себя Французом». «Это внушит ещё сильнейшее подозрение, — сказал генерал и вручил Д'Орреру письмо, говоря: — Доставьте его лично завтра в 10 часов графу Дарю. Если не исполните этого поручения, то пеняйте сами на себя». На другой день Д'Оррер отправился. Дарю принял его очень ласково и после нескольких любезных выражений спросил: какими способами возможно бы приобретать продовольствие для войск? — «Не могу указать ни на какие способы, — отвечал Д'Оррер, — потому что Французские войска продолжают грабить окрестности столицы за своими аванпостами; из-за Русских же аванпостов очевидно не могут проходить продовольственные запасы в Москву, потому что они их не пропустят». «Вы не хотите сказать правду, — с неудовольствием заметил Дарю , — вы жили долго в России, вы знаете Русский язык, вы имеете чин и орден: вам легко бы оказать нам услугу. Вы будете потом раскаиваться, что отказываетесь это сделать, потому что нам очень хорошо известно, что всё ваше семейство принадлежит к эмигрантам, а я полагаю, что вам известны Французские законы против них. Подите и подумайте»*.
______________________
* Записки Д'Оррера, рукопись.
______________________
Приходилось прибегать к угрозам. Умели, однако же, без особенных затруднений, устроить полицейское управление, которое всё состояло из иностранцев, обывателей Москвы. Из них многие охотно принимали эти должности, чтобы избавиться от грабежа и приобрести насущный хлеб, а некоторые, конечно, французы, из увлечения славою великого полководца.
Военные начальники, сдерживавшие солдат в местах, назначенных им для пребывания и посылавшие постоянно патрули по городу, вместе с вновь учреждённою полициею, должны были заботиться о прекращении грабежа. Обязанности городского управления состояли в том, чтобы заботиться о пользах и нуждах несчастных русских обывателей, как говорил Лессепс в своём объявлении. Но могло ли оно исполнить возложенные на него обязанности? После принятых Наполеоном мер, повальный, беспощадный грабёж действительно прекратился, особенно в некоторых местностях, где начальники войск принимали строгие меры; но вообще грабёж не прекращался, как свидетельствуют сами французы и установленные ими полицейские чиновники. Спустя десять дней после первого приказа, запрещавшего грабить и многих повторений этого запрещения, маршал Бертье писал, 30 сентября н. ст., князю Экмюльскому: «Садясь на лошадь, чтобы сопровождать императора, я увидал солдат, которые грабили и, подъехав к ним, заметил в их числе одного с капитанскими эполетами. Я велел привести его ко мне, и по допросу оказалось, что он вовсе не офицер, но переводчик генерала Морана (Morand), и что этот генерал приказал ему носить эполеты. Я велел ему снять их и спрятать в карман, а самого отправляю к вам, чтобы вы подвергли его наказанию, какое сами признаете справедливым. Вы знаете, маршал, до какой степени заботится император о восстановлении порядка». В тот же день вышло новое повеление из Главной квартиры, чтобы приказ о запрещении грабежа читался в продолжении многих дней перед ротами различных корпусов. Свидетельства начальника Главного штаба Великой армии подтверждаются донесениями маршалу Мортье полицейских чиновников. «Часть моего округа, — доносил 2 октября н. ст. своему начальству один из них, по имени Лаланс, — находящуюся за Яузою, постоянно грабят солдаты 3-го корпуса (маршала Нея), которые не только отнимают у несчастных, укрывающихся в подвалах, всё ничтожное имущество, которое у них осталось, но имеют жестокость наносить им раны саблями, как это я видал несколько раз. Раненые, которые помещены в госпитале Воспитательного Дома, выходят оттуда отнимать у Русских набранную ими капусту и картофель». «Обходя мой округ, Якиманскую часть, — доносил другой, 5 октября н. ст., — около полудни, я вошёл в дом купца Николая Филатова Глетчева и нашёл в нём трёх солдат гусарского полка, которые грабили. Будучи один, а стража далеко, я не мог ничего сделать; но отнял у них добычу и возвратил этому купцу. В это же время ещё четыре солдата, и между ними один гвардейский гренадёр, с саблями наголо, вошли в дом дьякона церкви Успения в Казачьем и силою отняли у него и его семейства, состоящего из 14-ти человек, последние два хлеба». «Отставного Русского сержанта обокрал третьего дня вечером фурьер 10 роты гвардейской кавалерии и взял четверть овса, 4 рубашки и две пары чулок». «Русский сержант знает местопребывание Французского солдата», — писал 9 октября н. ст. пристав Пресненской части Мишель Марк. Пристав Басманной части, Юбер Дроз, извещал, от того же числа, что в его округе «ничего нет нового, исключая того, что солдаты воруют и грабят» и через несколько дней: «воровство и грабёж продолжаются. Составилась целая шайка грабителей в нашем округе, которую можно разогнать только значительною силою». Такие донесения подавали французские полицейские приставы в последних числах сентября месяца.
Между тем Наполеон в то же время говорил окружавшим его лицам: «Мы стараемся водворить порядок в столице». Этим стараниям препятствовали другие меры, им же самим принимаемые. Расстройство его армии было таково, что скоро прекратить его не представлялось возможности. Солдаты не слушались начальников. Начальники не всегда решались прибегать к строгим мерам, видя, что солдаты действительно нуждаются в средствах пропитания и одежде. Даже после первых дней всеобщего грабежа, некоторые части войск не имели пропитания, хотя у них было много драгоценных вещей, дорогих материй, сахару и чаю*. Неправильное распределение добычи в первые дни после грабежа, и потом постоянное уменьшение средств пропитания, должны были поддерживать грабежи, а вместе и расстройство Наполеоновой армии. Если бы он привёл в исполнение ту меру, которую намеревался предпринять, т.е. правильную выдачу войскам провианта, фуража и новое обмундирование, то, может быть, его строгие и много раз повторяемые приказы достигли бы цели. Но он едва мог обеспечить существование одной гвардии. Через два дня по возвращении его в Кремль, начальник его штаба Бертье, князь Невшательский, представлял ему, что дивизия Пино, одна только из войск Итальянского вице-короля, нуждается в продовольствии и просил дозволения выдать ей сто квинталов муки из запасного магазина Воспитательного Дома. На этом представлении Наполеон написал одно слово: отказать (refuser). Маршал Мортье обращался к нему с такими же требованиями и получал такой же отказ. «Мой брат! (mon cousin), — писал Наполеон к маршалу Бертье, — герцог Тревизский требует продовольствия для полицейских чиновников; он также требует его для детей Воспитательного Дома, ещё требует для Русских, находящихся в больницах, требует и для больных жителей, и так далее, и так далее. Все эти требования совершенно законны, и ни одно не может быть удовлетворено. Необходимо, чтобы Русское городовое управление образовало общество из Русских и отрядами посылало их по деревням забирать продовольствие, уплачивая за него деньги. Главный интендант будет давать деньги из тех сумм, которые я для этого предназначил. При городском управлении устроить склад, из которого это продовольствие и будет выдаваемо для исчисленных потребностей. Это общество (companie) может называться полицейским и, если это удастся, то впоследствии можно составить ещё три-четыре подобных общества. Обходя окрестности города, они устроят так, чтобы привозилось сюда за деньги всё необходимое для госпиталей. Вот единственный способ удовлетворить всем потребностям. Поговорите об этом с Лессепсом и чтобы, не теряя времени, приступили к исполнению»**.
______________________
* Due deFezenzac. Souvenirs militaires, с. 268; L a b a u m е. с. 237.
** Chambray, Histoire de l'expedition en Russie, T. III, прилож., с. 406 и 424; F a i n A. de, Manuscrit de 1812, T. II, с 135.
______________________
Почему же Наполеон не разрешал выдачу продовольствия из составленных по его предписанию генерал-интендантом магазинов? Во всеуслышание Европы он говорил: «Хотя пожар убавил средства для содержания войск; но, несмотря на то, их найдено уже и открывается очень много. Огонь не коснулся погребов... Войска отдыхают от усталости; они имеют в изобилии хлеб, картофель, капусту и другие овощи, свежую говядину, солёную провизию, вино, водку, сахар, кофе и вообще всякого рода продовольствие»*. Но так говорил он в бюллетенях Великой армии, а между тем, по ведомости, представленной ему графом Дюма, он очень хорошо знал, сколько именно удалось собрать в устроенные им склады оставшихся после пожаров предметов продовольствия и обмундирования. Ведомость показывает, какое относительно незначительное количество собрано было хлеба в зерне, муки и фуража**. Это обстоятельство вынудило Наполеона запретить выдачу для своих войск, не только для несчастных Московских обывателей. Он заставлял даже голодать свой авангард, перед которым находилась вся Русская армия***. Приберегая эти запасы для будущих военных движений, он настаивал в письмах из Москвы к герцогу Бассано в Вильну, чтобы как можно скорее доставлены были амуниция и обувь, заготовленные в Данциге, о которых он предполагал, что они доставлены уже в Минск****.
______________________
* 19-ти bulletin de la Grande Armee. Moscou, 17 Sept. 1812.
** Intendance generale. — Grande armee.
Tableau par apergus des ressourses existantes apre's l'incendie dans la place de Moscou. Nota. Les equipages militaires ont transporte jusqu'a ce jour envers 8000 quintaux de farine du magasin des enfants trouves au Kremlin. Un magasin de farine contenant 1000 q. que S.M. a daigne faire connaitre s'evacue sur le magasin place pres du lieu ou on construit les fours, la quantite qu'il renferme n'est pas comprise dans les huit mille quintaux. Ne sont pas compris non plus 896 q. de farine charges a Elbing qui viennent d'arriver dans la place; ils seront exposes au magasin de service courant pres des fours.
Moscou, le 27 Sept. 1812. Le general de division, conseiller d'etat, intendant-general. C-te Dumas.
*** C-te В e 11 i a r d A. de, Memoires. T. I, Paris, 1842, Письмо Мюрата от 10 октября, с. 112; Ш а м б р е, Т. II, с. 205-206.
**** F a i n, Manuscrit de 1812, Т. И, с. 141-143.
______________________
В таком положении дел, конечно, ни вновь устроенная полиция, ни городское управление не могли принести особенной пользы жителям и удовлетворять их нужды. Русские члены городского управления, убедившись в этом, избегали отправления своей должности. На них были возложены разные поручения. Так, Кольчугину предписано было, с некоторыми из других членов, заботиться о восстановлении в церквах богослужения и иметь надзор за больными. По возвращении в первый раз из присутствия, говорит Кольчугин, «мы положили избегать заседаний, журналов не подписывать, а являться или перед присутствием, или после его окончания и давать о себе знать, что пошёл в такой-то приход или такую-то часть к больным или был там-то». Но возложенные обязанности могли служить предлогом; а «выполнить их было невозможно, потому что церкви были разграблены и осквернены, а больные нигде не были собраны вместе. За неделю, или около того, до выхода Французов, по требованию Лессепса, городское управление назначило меня в командировку, быть переводчиком при отряде, который намерены были отправить для закупки хлеба или фуражировки по окрестным селениям вокруг Москвы. Один из хорошо знакомых мне членов правления зашёл и предупредил меня. Прежде всего представился ужас: если этот отряд встретится с Русским, произойдёт сражение, а пули и картечи не разбирают, что Русский взят по воле или поневоле. За тем явилась мысль: участвовать в продовольствии неприятеля было бы против присяге Государю, против Отечества и совести». Кольчугин притворился больным и этим избавился от поручения. Иным удавалось, под разными предлогами, уклоняться от таких поручений; но другие вынуждены были повиноваться приказаниям неприятеля; поддались и некоторые крестьяне окрестных деревень. Подмосковные жители с. Останкина приехали в Москву на 30 подводах с овсом и мукою. У них всё было закуплено и заплачено за хлеб; их отпустили назад и поручали приехать опять. Но едва они выехали за город, как на них напали неприятельские солдаты, били, отняли лошадей, а крестьян возвратили в Москву и заставили работать. Такой образ действий, конечно, не мог повадить крестьян привозить на продажу в Москву свои сельские произведения, если бы даже и нашлись охотники. Но охотников было немного. «Мы стояли у ворот дома, — рассказывает один из иностранцев, — вместе с полковником Домоном и двумя Французскими офицерами и увидали, что солдаты ведут к нам мужика. Он был бледен, слёзы катились из глаз, а в руках у него был печатный лист бумаги. Он хотел говорить с генералом; ему указали на полковника, которому он объяснил, что в их деревню были присланы печатные объявления на Русском языке, которыми крестьяне приглашались привозить всякие припасы в Москву с обещанием за всё платить исправно. Мы с братом, говорил бедняк, поверили, нагрузили три воза и поехали к Москве; но под самым городом на нас напали солдаты и ограбили. Брат хотел защищать воза, и его убили. При этом он показал объявление, обагрённое кровью его брата. Полковник обещал, разобрав дело, строго наказать солдат, если они были из его полка и дал ему денег; но не мог возвратить брата. Разумеется, слух об этом распространился по окрестным деревням, и никто не стал возить припасов в Москву»*. Если известие об Останкинских крестьянах и справедливо, то оно составляет исключительное явление**. Подражателей им не нашлось. «Французы, — говорит один из русских очевидцев-свидетелей, — прокламациею к нашим поселянам приглашали их привозить в Москву их произведения, обещая им свободную продажу и всякое покровительство и защиту. Лессепс приглашал желающих ехать в дальние деревни покупать хлеб на деньги, обещая им за эту услугу большие милости; но один из москвичей, вызвавшийся выполнить требуемое поручение, поехал с деньгами и, как уверяют, назад не возвратился; другой едва от крестьян унёс ноги; а из подмосковных крестьян никто с произведениями своими и глаз в Москву не показывал»***. Расплата фальшивыми русскими ассигнациями, которые немедленно были оценены по достоинству, также не могла привлечь продавцов****.
______________________
* Воспоминания о 1812 г. Вендрамини. Русский Инвалид, 1864, №30.
** Русский Архив, 1864, стб. 796, Известия из Москвы, 4.
*** Ф. И. К о р б е л е ц к и й. Краткое повествование о вторжении Французов в Москву, с. 80.
**** Baron Peyrusse, Memorial, с. 107. Il a ete verse dans une caisse par m. le grand-marechal un million en roubles. Sa majeste a fixe a I fr. chaque rouble en papier. 1-е Octobre.
______________________
В таком положении дел, конечно, ни французские войска не могли быть приведены в порядок, ни обеспечены существование и безопасность Московских жителей. Несмотря на ежедневные смотры войскам, которые делал сам Наполеон, несмотря на строгие предписания его начальника штаба, даже в самой гвардии не удавалось водворить порядок. Дневные приказы маршала Лефевра могут служить тому доказательством. «Император чрезвычайно недоволен, — писал он в одном из них, — что, невзирая на строгие приказания прекратить грабёж, только и видны отряды гвардейских мародёров, возвращающихся в Кремль»*. Но запрещения не действовали; спустя несколько дней, в начале октября, тот же маршал писал в приказе: «В Старой гвардии беспорядки и грабёж возобновились сильнее, нежели когда-нибудь, вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, предназначенные охранять его особу, которые должны подавать другим пример подчинённости, до такой степени не повинуются приказаниям, что разбивают погреба и магазины, приготовленные для армии. Они дошли до такой степени унижения, что не слушались часовых и караульных офицеров, бранили их и били**. Все офицеры, всяких чинов, проходя с войсками мимо императора, должны салютовать шпагою его величеству. Сегодня, на разводе, это не исполнялось. Герцог Данцигский, поставляя на вид офицерам такое неисполнение обязанностей, предписывает начальникам всех частей войск, чтобы они наблюдали за порядком службы»***. Если таково было положение гвардии, получавшей (хотя и неправильно) выдачи провизии, то другие войска, без сомнения, находились ещё в худшем положении. Фуражировки в окрестностях Москвы, уже опустошённых, мало доставляли способов пропитания и притом были опасны. Вооружённые крестьяне и казаки истребляли фуражиров, и немногие из них возвращались с добычею. Ближайшие окрестности были скоро истощены совершенно; приходилось отправлять отряды в более отдалённые местности, где встречали их казаки с вооружившимися крестьянами. Большая часть фуражиров погибали, а некоторые возвращались в Москву, не находя ни хлеба, ни фуража.
______________________
* Ordre du jour du 21 Sept. 1812. L'empereur voit avec peine que les soldats destines a la garde de sa personne, qui devraient consequement donner dans toutes les circonstances l'exemple de l'ordre et du subordination, s'oublient de commettre des pareilles fautes. Il en est qui ont enfonce des caves et des magasins de farine que fesait garder l'intendant-general.
** Ordre du jour du 29 Sept. 1812.
*** Ordre du jour du 6 Octobre 1812.
______________________
При ежедневных перекличках солдат, которые обязаны были делать офицеры, они замечали, как постоянно убывало число людей в их командах*. Лошади падали сотнями; едва-едва поддерживалась гвардейская конница; остальные почти все должны были спешиться. В таком же положении находилась и артиллерия. Наполеон употреблял все способы, чтобы исправить положение дел: требовал, чтобы прислали ему 14 тысяч лошадей из Вильны, закупив их в Литве, Варшаве, Эльбинге, Ганновере и Берлине, предписывал употреблять русских крестьянских лошадей для артиллерии; но первая мера не могла быть исполнена вовремя, крестьянских же лошадей можно было брать не иначе, как с бою. Хотя солдаты и многие из офицеров до последнего времени верили в мудрость и счастье своего предводителя, который может вывести их из всякого затруднительного положения; но эта вера в лицах, более образованных, начинала разрушаться. Многие офицеры и даже генералы были до такой степени необразованны, по свидетельству современника-очевидца и француза, что о политических делах они рассуждали так же, как и солдаты. Они упрекали русских, «зачем они сожгли такой прекрасный город. Мы бы нашли в нём хорошие зимние квартиры, говорили они; у нас у всех были деньги, мы бы их истратили, жители возвратили бы таким образом назад всё, что с них взято было бы в виде военной контрибуции, и все мы были бы счастливы». Но более просвещённые легко соглашались с иными взглядами на дело: они признавались, что в самолюбии Бонапарта причина всех зол. В откровенных разговорах они говорили о том, что «Франция совершенно разорена и что такой порядок дел не может долго продолжаться»***. Что же после этого могли говорить иностранцы, поневоле увлечённые Наполеоном в войну с Россиею? Один капитан Итальянской гвардии, познакомившись с русским семейством, которое было из духовного состояния и в котором можно было вести речь по-латыни, очень часто посещал его. Однажды он пришёл в особенно грустном настроении духа и после долгого молчания заговорил: «Я завидую вашей участи: хотя настоящее положение ваше бедственно, но постигшее вас несчастье вы переносите вместе и в своём отечестве; я много несчастнее вас, я разлучён с родными; удалён от отчизны, лишён лазуревого, Итальянского неба и, всегда благоухающей ароматами, природы. Лет десять служу я во Французской армии, находясь в беспрерывных походах по разным государствам, гоняюсь с мечем в руках за обманчивою тенью славы, которая завлекла меня, наконец, в ваш далёкий и страшный край Севера, где, может быть, непобедимую армию Наполеона ожидают великие бедствия, среди ваших глубоких снегов, метелей и морозов». Рассказы русского семейства о нашей зиме особенно поражали воображение итальянцев. «Вот, прошёл уже целый месяц, — продолжал капитан, — как мы находимся в Москве, в которой нам был обещан Французским императором славный и выгодный мир; но до сих пор ещё ничего не слышно. Русскую армию мы потеряли из вида и теперь не знаем, где она расположена. Она скрыла свои силы, не даёт сражений и не просит мира, которого с нетерпением ожидает вся наша армия и сам Наполеон, чтобы выйти из затруднительного положения. Провиант и все военные запасы у нас истощились; транспорты, по обширности России, доставляются медленно, а с некоторого времени и совершенно прекратились; в завоёванных нами местах всё сожжено и взять нечего. Голодная армия обносилась амуницией, солдаты ропщут, выходят из повиновения, разбегаются по деревням отыскивать пищу и там погибают от русских мужиков. Сверх того между нашими начальниками исчезло единодушие, начались раздоры, несогласия, разномыслия; все бросили общую пользу и каждый думает только о себе, отчего ослабла военная дисциплина и погас дух героизма, и никто ни о чём не заботится, все впали в какое-то уныние и как одурелые ждут выгодного мира. По моим понятиям, Русский полководец расставил Наполеону сети, запутал его в них и хочет взять нас живьём. Увидим, как мы выпутаемся, но мне кажется, мы сидим в западне, окружённые со всех сторон Русскою армиею. Война, как счастье — непостоянна, изменчива; теперь вы наши пленники, через несколько времени мы, победители, может быть, будем пресмыкать у ног ваших и просить о милосердии».
______________________
* L a b a u m e. Relation de la campagne de Russie, с 239 и др.
** R о о s H.-V. von. Ein Jahr aus meinem Leben, Petersb., 1832, с 148.
*** Chev. d'Y s a r n. Relation etc., с 39.
______________________
Эти грустные рассуждения итальянца, как «животворная роса» подействовали на его русских слушателей, которые, находясь в Москве, конечно, ничего не знали о положении России и наших войск в это время. «По уходе капитана, узнав из слышанного, что Россия не токмо не ищет примирения с неприятелем, но может быть ещё ждёт удобного случая и времени, чтоб нанести ему решительное поражение; все мы начали молиться Богу и просить о даровании русскому воинству победы и одоления на врагов»*.
______________________
* A. P я з а н ц е в. Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 году. М., 1862, с. 205-207.
______________________
Такое положение Великой армии, известное всем начальникам, начиная с офицеров и оканчивая маршалами, неужели оставалось неизвестным императору Наполеону? Очевидно, он не мог не знать о нём; но он не хотел признаться в этом окружавшим его лицам. Он как будто желал скрыть от них, что было им так хорошо известно, может быть потому, что желал скрыть от самого себя. «Вместо того, — говорит один из его офицеров, участник в походе, — чтоб лично обозреть корпуса своих войск и убедиться, в каком жалком они находятся положении, он сидел запершись в Кремле, делая только смотры гарнизонных войск и поручая полковникам строго наблюдать порядок»*. Ежедневные смотры, которые производил Наполеон в самом Кремле, конечно, если даже в них участвовала не одна гвардия, вообще находившаяся сравнительно с другими в большем порядке, но и армейские полки, не могли служить образцом того положения, в каком вообще находилось его войско. Для этих смотров выбирали лучших людей, одевали их и тщательно приготовляли. Наполеон охотно поддавался обману. На одном из таких смотров, он обратился к графу Нарбонну: «Ну, что скажете вы, любезный Нар-бонн, о таких войсках, маневрирующих при такой хорошей погоде?» «Государь, — отвечал Нарбонн, — я скажу только, что войска отдохнули и могут предпринять движение на зимние квартиры в Литву и Польшу, оставив русским Москву в том виде, в какой они сами её привели». Наполеон ничего не сказал на это, потому, конечно, что более всего его раздражала мысль о необходимости отступления и потому что самый его вопрос был только ответом на представления окружавших его лиц о положении войск и о скором наступлении зимы**.
______________________
* Е. L a b a u m е. Relation de la campagne de Russie en 1812, с 240.
** V i l l e m a i n. Souvenirs contemporains. M-r de Narbonne, 4. I, с 223-224.
______________________
Невозможность решиться на отступление, до такой степени не согласное с его гордостью, с успехами всей его боевой жизни, он оправдывал, не без основания, тем, какое впечатление это отступление произведёт на всю Европу и даже на самую Францию. Оно рассеет обаяние непобедимости, под которым находилась вся Европа и ослабит те узы, в которых он держал другие государства и особенно Пруссию и Австрию.
Между тем, он сознавал невозможность наступательных действий. Его неутомимая мысль озабочена была тем, чтобы придумать такой способ отступления, который бы казался в тоже время наступательным действием. С ужасом узнали маршалы, что императора вновь занимает мысль о походе на Петербург. Но это предположение, обдуманное, обработанное и изложенное письменно, явилось уже в совершенно ином виде, нежели прежде. Известия, получаемые Наполеоном о действиях князя Шварценберга и Ренье, Сен-Сира и Макдональда, имели влияние на новую постановку вопроса о движении на Петербург. Ещё в Можайске, через несколько дней после Бородинской битвы, Наполеон поручил Бертье написать приказ маршалу Виктору, чтобы он двинул свой корпус, находившийся ещё у Тильзита, к Смоленску. «Неприятель, поражённый в сердце, не будет заботиться об окраинах; он употребляет все способы, чтобы препятствовать нам занять Москву и намеревается также употребить все способы, чтобы как можно скорее нас оттуда выгнать»*. Повторяя те же самые слова, герцог Бассано, также по приказанию Наполеона, писал к князю Шварценбергу, что «император совершенно убеждён, что все отряды, которые находятся у Мозыря и Киева, двинутся к Москве и что, вероятно, последует за ними и вся армия Тормасова», которую и поручал ему преследовать**. Корпус Виктора должен был составить резерв Великой армии и быть наготове, по первому призыву, двинуться к Москве. Так, ещё до занятия Москвы, Наполеон заботился о подкреплениях для своей армии. Эти заботы, по мере его пребывания в Москве, конечно, не уменьшились; но в то же время и с окраин приходили такие известия, которые не могли не возбудить его внимания и не изменить первоначальных предположений.
______________________
* Lettre de Napoleon au major-general, Mojaisk, le 11 Sept. 1812; HI амбреГ.де. Histoire de l'expedition de Russie, T. III, прил., с. 403-404.
** Письмо из Вильны 17 сентября н. ст.; Von W е 1 d e n F. Der Feldzug der Oesterreicher gegen Russland in 1812. Wien, 1870, прилож. 19, с. 138.
______________________
По обыкновению, сражение при Городечне он провозгласил победою, будто одержанною саксонцами и австрийцами над армиею Тормасова, потому только, что удержав поле сражения и успешно отразив все нападения русский военачальник должен был отступить. Но Тормасов отступил на Кобрин для того, чтобы сосредоточить силы и обеспечить продовольствие войск в стране, где начались уже волнения поляков. Этим движением, сверх того, 3-я армия приближалась к Дунайской. В конце августа (29) она перешла на правый берег реки Стыри; а 7 сентября начала подходить к ней Дунайская армия, в составе 35 тысяч с 204 орудиями. Обе армии, соединившись и превосходя числом неприятеля, перешли Стырь и начали наступательные действия. Соединённому Австрийскому и Саксонскому корпусу приходилось отступать. Князь Шварценберг давно предвидел этот случай, получа верные сведения о заключении нами мира с турками и о движении армии Чичагова на Волынь. Вместе с Ренье он уведомлял об этом маршала Бертье и герцога Бассано; но сначала они получали уверения, что эти слухи неверны, а потом что Дунайская армия, вероятно, двинется на подкрепление войскам Кутузова и, наконец, что она так незначительна по количеству, что во всяком случае нельзя опасаться большого перевеса сил со стороны русских*.
______________________
* Von W e 1 d e n F. Der Feldzug der Oesterreicher etc., Vien, 1870, с 42 и след. прилож. № 20; Ср. F u n с k, Erinnerungen aus dem Feldzuge in Russland im Jahre 1812, с 120 и след.; Liebenstein. Der Krieg Napoleons gegen Russland, II, с 155 и след.
______________________
В конце сентября Наполеон уже поручал начальнику своего штаба уведомить маршала Виктора, что он не даёт ему окончательного назначения потому, что это будет зависеть от движения Дунайской армии. «Если она двинется к Киеву, для подкрепления войск Кутузова, — писал Бертье, — то он, Виктор, получит приказание идти на соединение с Великою армиею, по дороге на Ельню и Калугу, или по иной. Если же, напротив, 20-тысячная Молдавская армия соединится с Тормасовым и увеличит его боевые силы до 40 тысяч, то наш правый фланг, находящийся под начальством Шварценберга, ещё будет в равных с нею силах, потому что у него около 40 тысяч Австрийцев, Поляков и Саксонцев. Впрочем, я писал к Австрийскому императору и просил его предписать корпусу Рейсса, находившемуся у Лемберга, сделать движение к Русским границам и в подкрепление Шварценбергу послать ещё 10 тысяч войск. Между тем император Александр усиливает гарнизон в Риге и корпус графа Витгенштейна с тою целью, чтобы заставить Сен-Сира отступить от Полоцка, а герцога Тарентского (Макдональда) от Риги и Динабурга. Шварценберг, в письмах от 24 сентября, желает доказать, что Молдавская армия, вместо того чтобы идти к Москве, соединилась с армиею Тормасова и усилила её. Надо ещё знать, что произойдёт, и потому я желаю, чтобы маршал Виктор расположил свой корпус между Смоленском и Оршею и находился в постоянных и правильных сношениях с герцогом Бассано с тем, чтобы он мог получать от него известия, которые приходят к нему с разных сторон и чтобы послать офицера, умного, сметливого и скромного, к Шварценбергу и Ренье, который бы узнал от первого о том, что происходит, а от Ренье о действительном положении дел. Маршал Сен-Сир должен был иметь главную квартиру в Смоленске и расположить свои войска таким образом, чтобы по первому приказу мог или двинуться на помощь Шварценбергу и прикрыть Минск, если бы угрожала опасность нашим главным сообщениям и магазинам, или на помощь Сен-Сиру и прикрыть Вильну, или, наконец, к Москве для усиления Великой армии»*. Такое распоряжение ставило корпус Виктора в положение выжидательное и неопределённое; на его помощь рассчитывали в одно и то же время как центр Наполеоновых войск, так и фланги, которые особенно нуждались в ней. Соединение Дунайской армии с 3-ю Западною, открывших наступательные действия, принудили к отступлению корпус Шварценберга.
______________________
* Предписание Бертье маршалу Виктору, Moscou le 6 Octobre 1812: Chambray. Histoire de l'expedition, T. III, прилож., с. 420-424.
______________________
Не в лучшем положении оказались в то же время и корпуса Удино и Сен-Сира. Удино, несколько раз разбитый графом Витгенштейном, был подкреплён корпусом Сен-Сира, состоявшим преимущественно из баварцев. Этот корпус от переправы через Неман до Бешенковичей, откуда он был двинут Наполеоном, по соединении с Удино, не был ещё в бою, но от голода и болезней потерял почти половину своего состава, и из 25 тысяч перешедших Неман, в нём осталось только 13 тысяч изнурённых ускоренными переходами солдат. Но приказание двинуться из Бешенковичей, по свидетельству Сен-Сира, было так настоятельно, что как будто угрожало какое-нибудь бедствие, и он двинулся, не дождавшись даже возвращения отрядов, отправленных для отыскания продовольствия*. По соединении корпусов Удино и Сен-Сира, они решились действовать наступательно потому только, что были уверены, что сам граф Витгенштейн оставит их в покое. Вся цель этих действий заключалась в том, чтобы остановить его наступательные действия и поставить войска в такое положение, чтобы они могли устроиться, отдохнуть и снабдить себя продовольствием и особенно фуражем. После нескольких упорных сражений французы оставались в Полоцке и с 11 августа по самое начало октября не предпринимали никаких действий. Такое положение этих войск, конечно, не соответствовало желаниям Наполеона. Хотя он и произвёл в маршалы Сен-Сира, и после раны, полученной Удино, подчинил ему оба корпуса; но он желал наступательных действий с его стороны**, а между тем получал известия от него, что войска его находятся в таком положении, что без значительных подкреплений он не может действовать наступательно. Получив известия, что маршал Виктор может подкрепить его, но в том случае, когда ход дел обозначится яснее и он получит прямое повеление о том от самого императора***, Сен-Сир обратился в другую сторону.
______________________
* Gouvion S a i n t-S у r L. Memoires pour servir a l'histoire militaire sour le Directoire, le Consulat et l'Empire, par le Marechal Gouvion Saint-Syr. Vol. 1-3. Paris, 1831, T. III, гл. 2, с. 55-56.
** Предписание маршала Бертье, Mojaisk, le 10 Sept. 1812.
*** Предписание маршала Бертье, Moscou, le 8 Oct. 1812.
______________________
Корпус Макдональда, состоявший большею частью из пруссаков под начальством генерала Граверта и предназначенный для осады Динабурга и Риги, перейдя Неман в Тильзите, около половины июля, приблизился к Якобштату, угрожая с одной стороны Динабургу, а с другой Риге и устраивая там мосты на Двине. Динабургская крепость в это время не была отстроена; выведено было только мостовое укрепление, которым без сопротивления овладел один полк, посланный к Динабургу маршалом Макдональдом, потому что русские и не имели намерения защищать его. Таким образом, вся задача для действий этого корпуса заключалась в том, чтобы взять Ригу; но для этого необходимо было предпринять правильную осаду. Отразив вылазку Левиза, Макдональд оставался в бездействии до конца августа, ожидая назначенного для осады Риги парка. В половине мая (16) парк этот был отправлен морем из Данцига, чрез Кенигсберг в Тильзит и оттуда перевезён сухим путём в Руэнтал близ Бауска (29 августа). Если бы в это время Макдональд часть своего корпуса направил против Витгенштейна на содействие Сен-Сиру, то, без сомнения, оказал бы ему значительную помощь. Но маршалы Наполеона действовали независимо один от другого, подчиняясь единственно ему самому; они заботились только как бы исполнить возложенные на каждого из них обязанности. Граф Витгенштейн предполагал именно движения со стороны двух маршалов и потому так размещал свои войска, чтобы не дать им возможности соединиться вместе и чтобы разбить каждого из них порознь*.
______________________
* Донесения графа Витгенштейна от 21 и 31 июля; Северная Почта, 1812, № 60.
______________________
Баварский корпус по донесениям Вреде и докторов, которым поручено было произвести исследование, приходил к совершенному разложению. Сен-Сир писал к Макдональду: «Вы, может быть, удивитесь, что два соединённых корпуса не могут выставить для военных действий большого числа войск; но вы не знаете, сколько трудов перенесли эти корпуса и до чего они доведены недостатком продовольствия и болезнями, как неизбежным последствием этого недостатка. Вам одним я прямо скажу: 6-й корпус не существует; он не годен ни к какой более службе. Я считал бы себя счастливым, если бы он в состоянии был защищать только своих больных, которыми переполнены госпитали и дома в Полоцке, свой лагерь и больных 2-го корпуса, который один может только выставить отряд для соединения с вашими войсками»*. «Если бы даже, — отвечал Макдональд, — я собрал войска своего левого фланга, т.е. до 20 тысяч, то открыл бы всю Курляндию, Самогитию и Неман для набегов отрядам Рижского гарнизона, которые могли бы действовать и на правом берегу Двины. Такого предприятия я ни предположить, ни исполнить не могу. Все эти соображения я имел честь сообщить маршалу Бертье, присовокупив, что, вероятно, он найдёт благоразумным вообще не предпринимать осады Риги с обоих берегов одним 10-м корпусом, без всякой поддержки. Мне было тяжело высказать эту истину и показать, что силою самых обстоятельств я осуждён на бездействие и не могу ничего сделать важного для службы его величества, ни в отношении к действиям против Витгенштейна, ни в отношении к осаде Риги». Далее в ответе Макдональда Сен-Сиру читаем: «Я должен вам даже признаться, что опасаюсь за осадный парк; потому что гарнизон, также рассчитывающий на приближение зимы, может действовать смелее и предприимчивее»**.
______________________
* Письмо маршала Гувиона Сен-Сира к маршалу Макдональду из Полоцка 19 сентября 1812.
** Письмо маршала Макдональда к маршалу Сен-Сиру, Kalkamen, le 21 Sept. 1812; Saint-Syr. Memoires, Т. III, с. 100-111 и прилож.; Void е n d о r f. Kriegsbegebenheiten der Bayern, T. III, с 101 и след.; Михайловский-Данилевский. Собр. соч., Т. IV, гл. XVI и XVIII.
______________________
Маршал Макдональд опасался не без основания. Вскоре попытка Штейнгеля захватить осадный парк доказала справедливость его опасений. Хотя эта попытка и была неудачна, и пруссаки заставили Штейнгеля возвратиться в Ригу, но она доказала, что русские силою обстоятельств не осуждены на бездействие, как французские маршалы; а напротив, получив новые подкрепления и в значительном количестве, намерены усилить свои действия.
Всё это, конечно, было хорошо известно Наполеону. Маршалы не только писали о том его начальнику Главного штаба, но Сен-Сир посылал даже в Москву одного из офицеров своего штаба, чтобы на словах объясниться во всех подробностях. Что же мог предпринять в таком положении дел Наполеон? «Единственно наивозможно скорое возвращение завоевателя, во главе своих войск, могло восстановить порядок дел», — говорит один из историков его похода в Россию*; но это значило бы начать отступление, о котором мысль приводила в раздражение Наполеона. Требовалось немедленно усилить корпус Шварценберга, послать значительные подкрепления маршалам Макдональду и Сен-Сиру. Один находившийся в его распоряжении корпус маршала Виктора не мог в одно и то же время содействовать Великой армии на случай её отступления и подкреплять трёх предводителей отдельных корпусов, действовавших на Волыни, у Полоцка и Риги. Раздробить его на части и двинуть их в разные стороны значило бы подвергнуть опасности каждую из этих частей и не оказать действительного пособия ни одному из отдельно действовавших корпусов, хотя князь Невшательский от имени императора и уведомлял маршалов, что именно таково назначение корпуса Виктора**. Надеяться на то, что Австрия и Пруссия пришлют новые войска для подкрепления своих корпусов, едва ли мог Наполеон, начинавший уже подозревать двусмысленную политику своих союзниц. «3 октября, после беспокойно проведённой ночи, — говорит граф Сегюр, — император Наполеон пригласил к себе маршалов. "Войдите, говорил он, увидав их. Послушайте новые предположения о военных действиях, которые я составил. Принц Евгений (вице-король Итальянский) — читайте"»***.
______________________
* Chambray. Histoire de l'expedition etc., Т. II, с. 199.
** Предписание Бертье маршалу Сер-Сиру из Москвы от 8 октября; письмо герцога Бассано князю Шварценбергу из Вильны от 3 сентября; Saint-Syr. Memoires, Т. III, с. 306-307; V W е 1 d e n. Der Feldzug der Oesterreicher, с. 131-132.
*** S e g u r Ph-P. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee pendant l'annee 1812, кн. VIII, гл. IX, с. 79 и след.
______________________
Сущность этого нового плана, которого цель заключалась уже не в том, чтобы завоевать вторую столицу Русской империи, но чтобы косвенным путём, угрожая только Петербургу, отступить в пределы Варшавского герцогства, состояла в следующем. Корпус Виктора, который Наполеон считал возможным довести до 40 тысяч человек (присоединив к нему части вестфальских, польских и саксонских войск и маршевые батальоны, предназначенные для пополнения убыли в войсках) предполагалось двинуть от Смоленска на дорогу к Петербургу, через Витебск и Великие Луки. По соединении их с корпусом Сен-Сира и одною дивизиею, отделённою от корпуса Макдональда, составилось бы войско в 70 тысяч, готовое двинуться на Петербург. В то время, когда выступил бы в поход Виктор, сам император, с гвардиею и корпусами вице-короля Итальянского и маршала Даву, двинулся бы из Москвы на Северо-Запад, чрез Воскресенск, Волоколамск, Зубцов и Белый, также к Великим Лукам, совершая таким образом почти параллельное движение с дорогою в Смоленск, в расстоянии от неё около 50 и 60 вёрст. В то же время маршал Ней начал бы движение прямо по Смоленской дороге на Можайск, прикрывая все обозы. В Можайске с ним должен соединиться Мюрат, ускользнув от Кутузова, и оба вместе остановятся между Смоленском и Витебском. Наполеон полагал, что к 3 (15) октября все колонны могли выступить, а чрез 10 или 12 дней похода его боевые силы оказались бы в следующем положении: маршал Виктор с 70-ю тысячами был бы в Великих Луках и угрожал Петербургу, куда, в виду этих сил, Витгенштейн должен был отступать; сам Наполеон, также с 70 тысячами, в Велиже, имея возможность подкрепить его или, соединясь с 30 тысячами корпусов Нея и Мюрата, дать отпор Кутузову, если б он их преследовал. Опустошённая Смоленская дорога, конечно, не представила бы таких затруднений для корпусов Нея и Мюрата, которые могли запастись частью продовольствия, какое могло бы представиться для всей армии Наполеона. При том возможно было рассчитывать на то, чтобы выиграть несколько переходов и тем избавиться от упорного преследования со стороны русского главнокомандующего*.
______________________
* Т ь е p. Histoire de Consulat et de l'Empire, кн. XXVI.
______________________
Молча выслушали военачальники новые соображения своего вождя. Несмотря на желание Наполеона увлечь их величием предстоящего подвига, они не только оставались равнодушны, но каждый старался отклонить его от приведения его в исполнение, представляя многочисленные затруднения. Знаменитый историк Наполеона называет этот новый план военных действий гениальным, как бы «вдохновенным свыше», возможным для исполнения. Однако, вместе с тем Тьер прибавляет: «но всё, даже самое лучшее, что ни изобретал в это время Наполеон не должно было удаваться, в силу того положения, в которое он сам себя поставил, удалившись так далеко». На острове Святой Елены, Наполеон, доказывая гениальность всех своих военных соображений во время похода в Россию, говорил: «Если бы это было в августе, а не в ноябре, то войска пошли бы на Петербург, а не отступили бы к Смоленску»*. Из этих отзывов очевидно, что новый план военных действий, несмотря на то, что в нём выразился гений великого полководца, страдал одним недостатком, а именно тем, что он не был соображён с обстоятельствами. Сам же он считал одним из важных, основных законов для военных действий, чтобы план кампании был соображён с обстоятельствами, «что на войне только обстоятельства имеют решающее значение». Не в таком положении были войска Наполеона, расстроенные, обременённые добычею, награбленною в Москве, чтобы в это время года предпринимать отдалённые походы, которых успех мог зависеть от быстроты движений. Гениальность полководца, поставленного в безвыходное положение, выразилась не столько в составлении этого плана, сколько в том, что он, который так долго лелеял эту мысль, так тщательно её обработал, не только не настаивал на приведении её в исполнение, выслушав возражения своих боевых сотрудников, но немедленно от неё отказался, решившись в тот же день вступить в непосредственные сношения с русским императором для заключения мира**.
______________________
* Memoires de Napoleon ecrits par Montholon, Biblioth. militaire, Paris, 1840, с 406. План похода предложен был Наполеоном в октябре, но войска сосредоточились бы у Себежа и Великих Лук только к ноябрю.
** Граф С е г ю p. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, с 81-83.
______________________
Между тем расстройство войск усиливалось более и более, потому что усиливалась главная причина этого расстройства — недостаток в фураже и продовольствии. Лошади гибли сотнями, ежедневно; полумёртвые они бродили по опустевшим огородам, пустырям и пожарищам столицы; их трупы валялись по улицам и наполняли зловонием воздух. Солдаты разбегались по окрестностям для отыскания пропитания и большею частью не возвращались более: они гибли от рук вооружённых крестьян, казаков и партизанских партий, всё ближе и ближе опоясывавших Москву со всех сторон. Чтобы несколько поднять упавший дух войск, распускались различные слухи. Говорили, что маршал Макдональд взял Ригу приступом, завладел Петербургом, в тот самый день, когда французы вошли в Москву, и сжёг его; что по дороге от Вильны к Смоленску следуют многочисленные войска и обозы с зимнею одеждою для солдат, что маршал Виктор ведёт значительные подкрепления, и войска Наполеона к будущей весне сделаются так же многочисленны, как были при переходе через Неман. Войска сохраняли ещё веру в Наполеона и полагали, что он всё предвидит, обо всём заботится и всегда находит неожиданные средства. То говорили, что император Александр скончался; то, что он удалился в Казань, что известие о заключении мира с турками несправедливо, что шведы, пришедшие на помощь русским, узнав, что французы взяли Москву, овладели Петербургом. «Если Русские (хвастались Французы) не заключат мира в продолжении зимы, то Наполеон прогонит их в Азию, восстановит Польшу, устроит особые герцогства, Смоленское, Курляндское и Петербургское»*.
______________________
* Chev. d'Y s a r n. Relation etc., с 32-33; Показания майора Шмидта, Русский Архив, 1864, стб. 812; Ф.И. Корбелецкий. Краткое повествование, с. 45; Записки д'Оррера, рукопись.
______________________
Распуская неверные слухи, Главный штаб Наполеона и сам он, в свою очередь, получали неверные сведения о положении Русских войск. Как в первые дни занятия Москвы французы потеряли след отступавшей Русской армии, так и впоследствии, за чертою аванпостов их авангарда, перед Тарутинским лагерем, начиналась для них неведомая страна (terra incognita), о которой они не могли получать никаких точных сведений. При вступлении в Россию Наполеон полагал, что найдёт шпионов по преимуществу среди поляков, которые могли знать страну, понимали русский язык и многие даже хорошо говорили по-русски. Управление этой частью он вверил генералу Сокольницкому, который ему в Париже, в одно время с князем Понятовским, сообщал сведения о Польше и представлял соображения о военных действиях против России. «Около 21 сентября*, — рассказывает один из находившихся в его штабе польских офицеров, — к этому генералу явился Поляк и сказал, что он давнишний обыватель Москвы, а теперь только что пришёл из лагеря Русских войск. Он казался на вид человеком порядочного общества и заявил о фланговом движении Кутузова с Рязанской дороги на Калужскую и что Барклай де Толли послал его в Москву разведать о положении французской армии и дальнейших замыслах Наполеона. В удостоверение он показал записку, в которой ряд вопросов будто бы написан был рукою самого Русского генерала». Граф Солтык из этих вопросов припомнил только два, когда писал свои записки о походе 1812 года: имеют ли намерение Французы идти на Казань? В хорошем ли состоянии их артиллерийские лошади? Но, кажется, достаточно и одного первого вопроса, чтобы показать, что это был за шпион. Сокольницкий поспешил уведомить Наполеона, который сам продиктовал ответы на все эти вопросы и отправил посланца в Русский лагерь. «Этот человек, возвратившись оттуда, представил полный доклад императору, отправился назад и — не возвращался более». Вообще Сокольницкий, по свидетельству того же офицера, был «ещё менее счастлив в выборе других эмиссаров». К нему явилась одна красивая дама, музыкантша, назвавшая себя немецкою баронессою, и предложила свои услуги; получив 4000 франков, она отправилась и не возвращалась более назад.
______________________
* Граф Роман С о л т ы к. Napoleon en 1812 etc., Paris, 1836, с. 311-314. В этот день, т.е. 9 сентября ст. ст., наши войска подходили уже к Красной Пахре. Солтык говорит неопределённо, vers le 21 Sept.; поэтому вероятнее, что Сокольницкий доставил это известие в то же время, как и Брандт привёз весть о том, что русских войск уже нет на Рязанской дороге, т. е. 22 сентября. Иначе оно не было бы так неожиданно для Наполеона.
______________________
Может быть, недовольный услугами Сокольницкого по этой части и вероятнее по принятому им правилу поручать за одними шпионами наблюдать другим, Наполеон вверил ту же часть лейтенанту лёгкой гвардейской кавалерии Вандерноту (Vandernott). Но сверх того сохранились известия, что и маршал Даву принимал участие в этой службе. Купец 3-й гильдии Жданов, остававшийся с семейством в Москве, отправился к нему, чтобы выпросить пропуск из Москвы (к Даву многие приходили с этою целью). Переводчик*, обратясь к ним, спросил: у кого есть жена и дети, того отпустим и дадим билет. Эти билеты давались русским с тем, чтобы в окрестностях они сами себе находили способы для пропитания, но чтобы непременно возвращались: с этою целью в Москве задерживали их семейства. При этом хотели воспользоваться Ждановым, объявившим, что он Московский старожил и у него здесь жена и двое детей. Ему предложили 1000 червонцев и любой дом в Москве, если он отправится в Русский стан и разузнает о количестве войск, о предводителях, о том, пополнены ли полки после Бородинской битвы и подходят ли новые подкрепления, что говорит народ о мире. Если русские войска идут к Смоленску, то поручалось немедленно возвратиться в Москву и объявить обо всём. Ему велели наизусть выучить вопросы и взяли назад бумагу. Придя на русские аванпосты, Жданов рассказал всё Милорадовичу и потом князю Кутузову. Как ни заботила его участь семейства, однако, он не решился на измену. Фельдмаршал с похвальным отзывом отправил его в Петербург**.
______________________
* Жданов называет его бароном Самсоновым; при штабе Наполеона был c-te Samson, бригадный генерал, charg de la topographie et de l'historique; но едва ли он знал по-русски. Не Вансович ли это, действительно бывший переводчиком Наполеона? Корбелецкий (с. 18) называет его Вельсович.
** Памятник Французам или приключения Московского жителя П.Ж., СПб., 1813, с. 30-34; Анекдоты достопамятной войны России с Французами, СПб., 1813, Ч. I, с. 108-115.
______________________
Жданову поручено было также говорить, что в Москве находившийся хлеб весь уцелел от пожара и что французы располагают там зимовать. Этот слух Наполеон распускал и между своими войсками, без сомнения, никогда не предполагая прибегнуть к такой мере. Но этому почти никто и не верил из окружавших его лиц. Он же распускал этот слух с одной стороны для того, чтобы восстановить порядок в войсках, которые, ожидая скорого оставления Москвы, не заботились о своём устройстве; с другой, чтобы скрыть настоящую причину, вследствие которой он укреплял Кремль, некоторые из монастырей и большой острог. Не имея точных сведений о русских войсках, зная усиливавшуюся постоянно народную и партизанскую войну вокруг Москвы, он опасался внезапного нападения со стороны русских, но, конечно, не желал признаться в этих опасениях.
Чтобы заявить, так сказать, свою прочную оседлость на пепелище Москвы, а вместе с тем и развлечь офицеров и солдат, Наполеон, узнав, что в числе французов, находившихся в Москве, оказалось несколько актёров и актрис, поручил дворцовому префекту де Боссе устроить театральные представления. В Москве находилась постоянная труппа французских актёров и актрис, которые давали представления в Императорских театрах. В них являлась перед москвичами известная г-жа Жорж и не менее известный танцор Дюпор. Начальницею труппы было г-жа Аврора Бюрсе (Bursay)*, главным режиссёром её брат Арман Домерг. Эта труппа, по случаю войны, прекратила свои представления. Многие из её членов, которых договоры окончились, уехали из Москвы; некоторые ещё оставались. Боссе пригласил их к себе и объявил приказание императора открыть представления. Ограбленные вполне, явились к нему остатки французской труппы, в странных отрепьях, а некоторые в полунаготе. Защита от грабежа и достаточное вознаграждение естественно заставили их повиноваться приказанию, против которого и возражать было опасно. «Трудно было устроить театральные представления, — говорит одна из актрис, — в городе совершенно разграбленном, где женщины не имели ни платьев, ни башмаков, а мущины ни одежд, ни сапогов, где не было гвоздей, чтоб укрепить кулисы, не было масла для ламп. Набрали в солдатских казармах лент и цветов, и мы играли на дымящихся развалинах. Когда нам объявили об этом намерении, я приняла его за шутку. Но это не была шутка. Мы играли до оставления Французами Москвы, и Наполеон был очень щедр в отношении к нам». Императорский театр, построенный в 1803 году на Арбатской площади, сгорел; но у некоторых из богатых помещиков были домашние театры. Такой театр нашёлся в великолепном доме Познякова на Никитской. Дом уцелел от пожара, но был ограблен. Приступили немедленно к поправлению театра; а между тем Боссе, при помощи г-жи Бюрсе и других актёров и актрис, составил репертуар. «По несчастью, оставались из актрис не самые молодые и красивые, говорит одна из них, и выбор пиес представлял немало затруднений. «Надо играть «Остров старух» (L'ile des vieilles), сказала я этим господам. Вот прекрасный случай вновь поставить на сцену эту пиесу»». Она была одним из произведений г-жи Бюрсе. Репертуар был составлен, театральная зала приведена в порядок; занавес, сшитая из парчи, отделяла сцену от партера, который освещала большая, взятая из церкви, люстра; дорогая мебель набрана из домов частных лиц. Костюмы актёров и актрис, так же, как и убранство театра, показывали, при каких обстоятельствах он возник. «Понадобилась даже парча от священнических риз, клочки которых солдаты променивали за кусок хлеба». Через три дня после приказания Наполеона, 25 сентября н. ст., удалось открыть представления двумя пиесами, комедиею Мариво «Игра любви и случая» (Jeu de l'amour et du hazard) и водевилем «Любовник, сочинитель и лакей» (L'amant auteur et valet)**. Потом дано было ещё десять представлений, продолжавшихся до самого выхода французских войск из Москвы. Некоторые пиесы, как «Три Султанши», «Рассеянный Фигаро», «Притворная Неверность», «Стряпчий Посредник» (Le procureur-arbitre), «Проказы в тюрьме», «Сид и Заира», особенно нравившиеся зрителям, повторялись по нескольку раз. Но особенно восхищал их дивертисмент, состоявший из танцев, в которых две девицы Ламираль исполняли русские пляски. «Это были настоящие русские пляски, — говорит Боссе, — а не такие, какие мы видали в Большой опере в Париже. Прелесть этой пантомимы состоит в игре плеч, в движениях головы и всего тела». С наступлением ночи, в то время, когда сожжённая Москва покрывалась мраком, среди коего кое-где тлевшийся ещё под пеплом огонь обозначался столбами дыма, когда между развалин бродили лишь немногие томимые голодом и отыскивающие пищи Русские или неприятельские грабители, дом Познякова горел блестящими огнями, и освещенная Никитская была покрыта экипажами разного рода; вокруг дома стояли стража, наряженная от разных полков, и множество бочек, наполненных водой: французы опасались, чтобы и дом Познякова не был подожжён и строго его оберегали. Оркестр был составлен из полковых музыкантов, но в их числе были и двое русских: первый скрипач-солист Московского театра Поляков и виолончелист Татаринов. Послушав их игру, французы завербовали их в свой оркестр. Партер занимали обыкновенно солдаты, и в первых рядах помещались заслуженные гвардейцы, украшенные знаками Почётного Легиона. Ложи заполняли офицеры разных чинов, между которыми кое-где замечались и женщины, оставшиеся, конечно, в Москве француженки. Цены за места были умеренные. Часть из собранных денег употреблялась на освещение и отопление театра, а остальная разделялась между артистами. «Генералы и маршалы, с их штабами, также постоянно посещали представления, — говорит Домерг, — как и солдаты. В темноте ночи пробирались они туда по Московским развалинам. Г-жи Домерг и Бюрсе едва успевали собирать деньги, которые они горстями сыпали на их прилавок». Афиши были писанные; не было входных билетов, ни их раздачи по обычаю; но при входе в театр платили деньги. «Герцог Тревизский постоянно посещал представления и входя клал на прилавок этих дам по целой горсти пятифранковых монет и рублей. Простые французы платили также щедро и никогда не требовали сдачи. Даже солдаты платили дороже назначенной цены». 19 октября ещё было представление, и объявлены пьесы, назначенные на другой день. «Возвратясь из театра, — говорит г-жа Фюзиль, — я приготовляла себе платье для роли Петрониллы, когда ко мне вошёл офицер и спросил: «Что вы делаете!» «Вы видите, приготовляю платье к завтрашнему вечеру», отвечала я. — «Позаботьтесь лучше приготовить ваши чемоданы к завтрашнему утру, потому что мы в два часа утра выступаем». Я была поражена, но последовала совету. На другой день с рассветом действительно все собрались выступать»***.
______________________
* Г-жа Бюрсе, почти с детства, получила известность в Париже четверостишием к Вольтеру, на которое он отвечал ей лестным письмом в стихах. 16-ти лет она вышла замуж за актёра Бюрсе, 22-х лет овдовела. Она написала несколько драматических сочинений и перевела драму Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние».
** Афишка этого представления напечатана (с ошибкою в числе дня) в Библиографических Записках, 1859, Т. 2, с. 268.
*** M-me Fusil. L'incendie de Moscou etc., с. 22-23; Armand D о т e r g u e. La Russie pendant les querres de l'empire, T. II, с 96-100; L.-F. В a u s s e t. (ancien prefet de palais). Memoires anecdotiques... Paris, 1827, T. II, с 76 и след.; Baron Peyrusse, Memorial, с 103, 105, 108; Fain. Manuscrit de 1812, Т. И, с 100. Ср. статью г. Кони в Пантеоне Русских театров, 1840.
______________________
Император Наполеон следил за успехами театра, но не бывал в нём. В Кремле не было представлений, но была устроена концертная зала, где пел итальянский певец Тарквинио, недавно приехавший в Москву из Милана и играл пианист Мартини, на которых указала г-жа Бюрсе. В слушании этой музыки, в прогулках по городу, в осмотре зданий, заключались все развлечения Наполеона, конечно, нисколько не развлекавшие его дум, направленных к разрешению неразрешимой по самой её сущности задачи: полную неудачу похода представить великим успехом и ловко придуманным движением выйти с торжеством из безвыходного положения. Опустелые улицы Москвы, которые едва можно было различать между грудами пепла и развалин и которые представляли повсюду следы разрушения, мёртвое молчание, изредка прерываемое шагами проходивших отрядов также видимо разрушавшегося войска, не могли не омрачать его. За завтраками он выслушивал доклады Боссе об успехе театральных представлений. Даже 7-го октября, накануне выхода из Москвы, он рассуждал с ним о том, чтобы выписать из Парижа в Москву несколько актёров и актрис и составлял им список. Затем он диктовал своим секретарям различные предписания начальнику своего штаба и другим лицам. Обеды его длились подолгу, вопреки обычаю. Прежде он никогда не любил долго сидеть за столом; но в Москве, как бы желая убить время, тяготившее его своею продолжительностью, он изменил этому обычаю*. По вечерам, окружённый свитою и военачальниками, ходя взад и вперёд по зале Кремлёвского дворца, ярко освящённой, с растопленным камином, он, чтобы показать свою власть над обстоятельствами и силу духа, рассуждал о новых литературных произведениях и о театре. Так, за несколько дней до оставления Москвы, подписавши декрет** об устройстве театра, в тот же вечер он обратился к графу Нарбонну, говоря: «Я должен бы посоветоваться с вами, любезный Нарбонн, прежде нежели подписать сегодняшний декрет. Вы, конечно, в молодости любили театр и знакомы с этим предметом. Но вы предпочитали комедию; а я, напротив, люблю трагедию, высокую, величественную, какою её создал Корнель. Великие люди в ней вернее изображаются, нежели в истории; в ней они выставлены в критических обстоятельствах, в которых они вынуждаются прибегать к великим решениям; в ней нет этих подробностей, приготовлений и соображений, которые очень часто неверно приписываются им историками. Все эти человеческие слабости, колебания, сомнения, должны исчезнуть в герое. Это должна быть величавая статуя, глядя на которую не чувствуешь слабостей и препятствий тела. Это Персей работы Бенвенуто Челлини». Он объяснял, почему преследовал современных драматических писателей, обвиняя их в неумении изображать великих людей нового времени. «Надо, чтобы великие короли были великими и на сцене. Отчего не возведут на неё Карла Великого, Святого Людовика, Филиппа-Августа? Я не отвергаю даже иностранных предметов. Какую трагедию мог бы даровитый писатель создать из Петра Великого, этого гранитного мужа, твёрдого, как основания Кремля, человека, который сотворил просвещение России и её влияние на Европу и который вынудил меня, через сто лет после его смерти, предпринять эту ужасную экспедицию. Я прихожу в изумление, когда думаю, что в этом дворце, 20-летний Пётр, без советников, почти без образования, в виду гордой правительницы и старых Русских, захватывает власть и, замыслив сделать её победоносною и завоевательною, уничтожает стрельцов. Какой пример нравственной силы (d'autocratie morale)! Как бы хорошо видеть на сцене, как молодой Пётр, которого считали преданным грубым удовольствиям, приводит в исполнение дело 18 брюмера при своём дворе, посылает в монастырь гордую Софью и в одно время создаёт мирные и боевые учреждения, начинает войну, устраивает армию и флот и строит новую столицу России. Что касается до особенностей его гения, то они никем не были поняты. Не заметили, что он приобрёл то, чего недостаёт рождённым на престоле, славу нового человека, достигшего до трона (la gloire de parvenu) со всеми испытаниями, соединёнными с этою славою. Он добровольно сделался артиллерийским лейтенантом, чем и я был. Это не была комедия. Он оставил страну, чтобы освободить себя на некоторое время от короны, чтобы испытать жизнь частного человека и постепенно дойти до величия. Он сам сделал для себя то, что дала мне судьба. Вот что выдвигает его вперёд из ряда всех прирождённых государей (les monarques de race). И несмотря на то, какое было испытание этому гению! Подумайте, такой человек на берегах Прута, во главе войск, им самим созданных, допустил себя окружить Турецкой армии, лишить способов продовольствия и едва не взять себя в плен! Такие необъяснимые затмения случаются с великими людьми. Это Цезарь, плохо начавший дело и осаждённый в Александрии негодными Египтянами. Но Цезарь взял своё, отмстил им; великий человек всегда найдётся, как после ошибки, так и после несчастья». Замечательное суждение Наполеона о Петре Великом и о его положении при Пруте, очевидно, намекало на него самого и на тогдашнее положение дел.
______________________
* C-te S e g u г. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, liv. VIII, глава XI, с 102-103.
** Collection generate des lois, T. XII, с 257, decret de 15 Oct. 1812.
______________________
Граф Нарбонн, воспитанный в высших слоях общества дореволюционной Франции, пропитанный понятиями о внешнем лоске просвещения и полагавший, что великие люди в новое время могут быть только между французами, конечно, не мог понять Петра Великого: в его глазах он был варвар и своими успехами обязан не столько своему гению, сколько ошибкам своих противников. «Если бы Карл XII не вдался так далеко вглубь России, или отступил бы вовремя, замечает он, если бы он не продолжал своего нашествия даже зимою, когда сильные холода уничтожали сотнями его солдат на походе, то он никогда бы не был побеждён; он прикрыл бы Польшу и не дал бы царю идти далее. Пётр был велик вследствие ошибок своих противников. Он победил не тактикою и своим гением, но силою климата своей страны. На это средство и теперь ещё рассчитывают его потомки».
Хотя отзыв Нарбонна вполне соответствовал смыслу речей Наполеона, но тот не любил, чтобы отгадывали его намерения, и с живостию заметил: «Вижу, к чему вы клоните речь, любезный Нарбонн; вам говорят о театре, а вы отвечаете политикою. Впрочем, они часто соприкасаются друг с другом; но будьте покойны: мы не повторим ошибки Карла XII. Она записана в истории для того, чтобы предостеречь нас от неё. Надо было несколько подождать здесь последствий громовых ударов Бородинской битвы и занятия Москвы. Я имел причины надеяться на заключение мира; но заключим мы его или нет, во всяком случае, есть предел нашему здесь пребыванию. Наши войска отдохнули и переустроены; время стоит хорошее, и мы имеем возможность отойти к Смоленску, соединиться на пути с нашими подкреплениями и расположиться на зимних квартирах в Польше и Литве. Есть ещё и другой способ, который предлагает Дарю, а я называю его львиным советом: собрать провизию, убить и посолить всех наших лошадей, зимовать в Москве и весною начать вновь наступательные действия. Но я не соглашаюсь с этим предложением. Можно ходить далеко, но не следует долго оставаться вне своего дома. Париж призывает меня сильнее, нежели манит Петербург. Будьте довольны, любезный граф: скоро уйдём с миром или без него»*.
______________________
* V i l l e m a i n. M-r de Narbonne, с 225-230.
______________________
Такими речами Наполеон желал отвлекать внимание и своё собственное и окружающих его лиц от главного предмета забот. В таких разговорах коротал он долгие осенние вечера Московской своей жизни. Но он не достигал цели. Окружавшие его лица только и думали о том, как бы скорее выбраться из Москвы; его же самого волновало и раздражало напрасное ожидание мира и бедственное положение войск, которому помочь он не имел никаких средств. «Его ночи были особенно тревожны», — говорит граф Сегюр. Он проводил их частью вместе с графом Дарю, которому однако решался поверять заботу о своём опасном положении. Перебирая различные предположения, чтобы выйти из этой опасности, он говорил ему: «Думают, что дело состоит только в том, чтобы оставить Москву; а не соображают того, что нужен месяц, чтобы преобразовать армию и вывезти раненых и больных. Не оставить же их в добычу казакам! Это покажется не отступлением, а бегством (il paraitra fuir). Что заговорит Европа! Она завидует мне, ищет мне соперника и подумает, что нашла его в лице императора Александра. Какие могут тогда последовать опасные войны! Пусть же не порицают моего бездействия. Разве я не знаю, что Москва в военном отношении ничего не значит? Но это не военная позиция, а политическая. Хотят видеть во мне только генерала, но я император». Он старался доказать, что в политике никогда не следует отступать (reculer), никогда не признаваться в своих ошибках, но упорно идти вперёд»*. Касательно переустройства войск Наполеон, без сомнения, очень хорошо понимал, что в том положении, в каком они находились в Москве и перед Тарутинским лагерем, в продолжении ещё месяца они бы расстроились ещё более. Надежда придвинуть к себе корпус маршала Виктора едва ли также могла его обольщать. У него просили подкреплений и князь Шварценберг, и маршалы Сен-Сир и Макдональд. Получить же новые контингенты, сверх договоров, от Австрии и Пруссии, без сомнения, он не надеялся. Но судьба раненых и больных действительно его озабочивала потому, что оставление их в Москве послужило бы признаком не правильного даже отступления, а просто бегства. Его чрезвычайно смутил ответ генерал-интенданта на вопрос: сколько нужно употребить времени на их вывоз из Москвы? — «Не менее сорока пяти дней», — отвечал ему граф Дюма**.
______________________
* C-te S e g u r. T. II, с 93 и след.
** F a i n. Manuscrit de 1812, T. II, с 147; C-te Mathieu Dumas. Souvenirs, T. III, с 456 и 457.
______________________
Беседуя по ночам, с глазу на глаз, с графом Дарю, Наполеон говорил ему, что пойдёт на Кутузова, «чтобы разгромить его, или обойти и вдруг повернуть на Смоленск». — «Уже поздно, — отвечал ему граф Дарю. — Русские войска переустроены, наши ослабли, победа забыта. Лишь только войска будут обращены лицом к Франции, они разбегутся по частям: каждый солдат, обременённый добычею, будет спешить вперёд, чтобы продать её во Франции.
— Что же надо сделать? — воскликнул Наполеон.
— Оставаться здесь, — отвечал Дарю, — сделать из Москвы большой укреплённый лагерь и провесть в нём зиму.
Дарю был уверен, что уцелевшие от пожара здания и погреба доставят достаточное помещение и что можно запастись продовольствием, убив всех лошадей и посолив их мясо.
— Весною наши подкрепления и вся вооружившаяся Литва придут к нам на выручку. Соединившись с ними, мы довершим победу.
Очевидно граф Дарю не знал положения дел в тылу Великой армии, которое Наполеон тщательно скрывал даже от самых приближённых к нему лиц.
— Это львиный совет (conseil de lion), — отвечал после некоторого молчания Наполеон. — А что скажут в Париже? Что там может произойти, когда в продолжении шести месяцев не будут иметь от меня известий? Нет, Францию не приучишь к моему отсутствию; а Пруссия и Австрия им воспользуются»*.
______________________
* C-te S e g u г, Т. II, с. 100-102. Часто ссылаясь на Сегюра, мы не указываем на опровержения его показаний генералом Гурго (Examen critique de l'ouvrage de c-te Segur, Bruxelles, 1825). Officier du palais, как в насмешку называет его Гурго (т.е. marechal des logis du palais, чем он был) постоянно находясь при Наполеоне, конечно, знал более, что делается в его дворце, чем officier d'ordonnance, чем был Гурго в то время. Впрочем, показания графа Сегюра подкрепляются и многими другими.
______________________
Так проводил Наполеон последние дни своего пребывания в Москве. Сон не успокаивал его волнений. «Его тревога выражалась порывами гнева, — говорит граф Сегюр. — Особенно это случалось утром, когда он вставал с постели (a son lever). Окружённый предводителями войск, обращавшими на него пытливые взгляды, в которых он думал видеть укор за его действия, он, суровым обхождением, нетерпеливыми движениями и резкими, отрывочными выражениями, казалось, хотел их оттолкнуть от себя. По его бледному лицу можно было заметить, что его томила горькая истина его положения, со всею ясностью представлявшаяся в темноте ночей».
В то время, когда Наполеон проводил томительные дни и ночи, когда его офицеры и солдаты утешались представлениями в театре Познякова и катаньями с публичными женщинами*, несчастные русские обыватели Москвы испытывали утешения иного рода.
______________________
* А. Р я з а н ц е в. Воспоминания очевидца, с. 185-188.
______________________
Русские члены муниципального управления, учреждённого в Москве, не могли облегчить их бедствия, не могли ни доставить продовольствия, ни приютить под кровы, ни оградить от насилий и грабительства. Им удалось, по мере скудных средств и возможности, оказать помощь только немногим; но они исполнили одну из возложенных на них объявлением Лессепса обязанностей — способствовать открытию богослужения в наших храмах, в чём оказывали им содействие и некоторые из французских военачальников. В церкви Голицынской больницы постоянно производилось богослужение.
В Новодевичьем монастыре оно началось вскоре после пожаров, когда главная квартира маршала Даву поместилась на Девичьем поле. «Что ни Воскресенье, что ни праздник, у нас была обедня в соборной церкви, — говорит современница-монахиня. — Церковь мы всегда запирали, и ключ был у нас. А в других-то они жили и с своими мамзельками, потому что келий для них было мало». В Рождественском монастыре начальник отряда, который был помещён в нём, также приглашал священника отправлять церковную службу, когда он обратился к нему с просьбою. По свидетельству современницы, находившейся в этом монастыре, «священник говорил, что обедни, разумеется, служить нельзя, потому — не ровён час, может они войдут в храм во время совершения таинства и какое кощунство сотворят, да и антиминсы спрятаны. Часы и вечерню можно бы каждый день служить». Получив разрешение, обрадованный священник велел немедленно ударить в колокол; но прибежал солдат и объявил, что генерал просит: «нельзя ли звонить в маленький колокол, потому что он не выносит громкого колокольного звона». «Ну, что же, говорит батюшка, мы его беспокоить не станем». И во всё время, пока они стояли у нас, ударяли по три раза к часам и к вечерни в маленький колокол. Служили в Златоустовской церкви, и Французы бывали частенько на службе. Любопытно им видно было. Войдут, нам поклонятся и смотрят. Иной раз между собою пошепчутся, и стояли всегда прилично».
Грабёж и осквернение храмов, постоянное кощунство над святынею, естественно, возбуждали чувство опасения не только со стороны священников, но и прихожан. Они скрывали в тайниках антиминсы от грабежа и поругания. «Грабители подпоясывались ими и, находя, что они коротки, бросали потом». В Зачатиевском монастыре только на несколько дней пожар и грабёж прервали божественную службу; вообще же она продолжалась во всё пребывание французов в Москве. Игуменья и монахини возвратились в сожжённый и ограбленный монастырь в день Рождества Богородицы (8 сентября). «В честь праздника, по свидетельству монастырских преданий, были отслужены всенощная и молебен. С 9-го числа священник служил каждое утро часы; но с 22 числа, которое приходилось в Воскресенье, он освятил обнажённый неприятелями престол, и совершена была литургия. С этого времени монахини, миряне, поселившиеся в монастыре, и жители соседних улиц сходились на звон колокола, призывавшего верующих в храм. Все торопились, в ожидании смерти, исполнить христианский долг; каждый день приходили к священнику исповедники, за каждою обедней были причастники. В немногих церквах служили литургию; их посещали приютившиеся в ближайших к ним окрестностях обыватели Москвы; но многие и не знали об этом. Так рассказывает одна простая женщина, вышедшая из Москвы 1-го октября на праздник Покрова, утром: «Слышим, ударяют к заутрени; мы перекрестились и пошли. Заутрени уже служили и часы и вечерни; а обедни ещё нигде не служили, потому что антиминсов не было: все были убраны и увезены, чтобы не хватали их нечистыми руками. Бонапарту хотелось, чтобы в церквах служба была в тех, которые остались чисты; а то в других стояли лошади, как в конюшнях. Ну так и велел Бонапарт всех попов ловить, где ни попадутся; поймают дьякона вместо попа, всё равно, и тот годится, и велят ему обедню служить: Французу всё равно, ничего не понимает. Так и начали служить в церквах, где заутреню, где часы. Бонапарт был доволен, лишь бы только была служба; а нам как было отрадно, когда стали благовестить!» Впрочем, литургию нельзя было совершать не потому только, чтобы не нашлось священников, но потому, что все почти храмы, за немногими исключениями, были осквернены, ограблены, престолы сдвинуты с мест, не было ни утвари, ни других принадлежностей для богослужения. Где только было возможно, там ежедневно совершалась даже литургия. В церкви Спасо-Преображенской, на Глинищах, протоиерей Семёнов постоянно совершал литургию и исправлял требы. Точно также священники Троицкой церкви на Хохловке и Петропавловской на Якиманке «совершали богослужение с разрешения Французских начальников, но с запрещением читать, после, сугубой эктении, молитву об избавлении от нашествия супостатов. Священники этих церквей ходили и в окрестные места крестить младенцев, исповедывать тяжело больных и напутствовать их Св. дарами»*. В Москве находился в это время нечаянно попавший в плен протоиерей Кавалергардского полка Гратинский. Ограбленный почти донага, переходивший из одного дома в другой, гонимый пожарами, он поселился, наконец, в одном из уцелевших домов на Мясницкой, вместе с двумястами человек разорённых Московских обывателей. «Здесь, — доносил он потом обер-священнику, — в облегчение участи стенавших под игом убийц и грабителей, решился я просить позволения открыть богослужение и от Французской полиции получил его. Комендант города граф Мильо дал мне билет и, для безопасности богослужения, караул из двух солдат. Для богослужения избрал я верхнюю церковь Св. Евпла. Сентября 15-го, в день коронования Императора, при первом ударе колокола, при многочисленном стечении оставшегося в Москве народа, начал я отправлять богослужение, после которого о здравии Монарха нашего и всего его семейства отправлено было молебствие с коленопреклонением. Вся церковь омыта была слезами. Сами неприятели, смотря на веру и ревность русского народа, едва не плакали. В самое короткое время, в два дня служения моего, усерднейшими христианами были принесены в церковь серебряные и вызолоченные сосуды, до 10 пуд свеч и ладана, вина, муки на просфоры и довольное количество разной церковной утвари. В сём храме, до возвращения в Москву той церкви священника, каждый день отправляемо было мною богослужение»**. Всё, что могли спасти из предметов, необходимых для богослужения от похищения неприятелей, ограбленные жители Москвы несли в храм, призывавший их к богослужению торжественным благовестом. Много раз случалось им слыхать беспорядочный звон колоколов, которым потешались французы***; но правильный звон, совершаемый по чину, производил на них потрясающее действие. Когда в первый раз по Замоскворечью раздался звук колокола, призывавший к богослужению в храм Петра и Павла, «около восьми часов утра, — говорит современник-свидетель, — мы услыхали отдалённый колокольный звон. Все вопросительно взглянули друг на друга и начали доискиваться причины; один говорил: вероятно, неприятели вздумали потешиться колокольного музыкою, другие опровергали и делали свои предположения; но отец мой внимательно вслушавшись в звук, утверждал, что это не простой безалаберный звон, но правильный благовест в один колокол, которым православные сзываются на богослужение. Для удостоверения мы, мужчины, отправились по направлению слышанного колокола. Достигнув Якиманской улицы и подойдя к церкви Петра и Павла, мы уверились, что это действительно был благовест». Священник этой церкви, где случайно остался неприкосновенным один из приделов, получил разрешение отправлять богослужение и караул; но с тем, чтобы звон производился один раз в день, не ранее 8 часов утра. «Богомольцы, входя в храм, — рассказывает тот же очевидец, — благоговейно крестясь, творили молитвы. Смотря на исхудалые и бледные лица, выражавшие совершенное истощение сил, на рубища, на то, как они с трудом передвигали ноги, выходя из своих жилищ, как из нор, из подвалов и погребных ям, их можно было уподобить восставшим из гробов, вызванным трубным гласом, в последний день Страшного суда. С радостным трепетом, как божественного врачевания, они ожидали начала службы. Молились одни, преклонив колена и простёрши руки; другие, упав с рыданиями на помост; а иные — неподвижно устремив взоры на распятого Спасителя. Когда перед иконами были зажжены свечи, блеск огня, как благодать, нисшедшая свыше, проникла богомольцев: все воспрянули как бы от тяжкого сна, ободрились духом, готовясь встретить в полночь грядущего жениха. Наконец отдёрнулась завеса, отворились царские врата, и священнослужители, в полном облачении, вышли из алтаря. Священник нёс на голове крест и Евангелие, дьякон со свечёю в левой и с кадилом в правой. Народ пал ниц. Выйдя на средину церкви и осеняя крестом на четыре стороны, священник возгласил: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его!» Когда он положил крест на аналой, клир запел: «Кресту твоему Поклоняемся, Владыко!» Все присутствовавшие три раза поклонились в землю. Во время водосвятия, когда пели: «Спаси, Господи, люди твоя», народ, стоя на коленях, общим хором вторил молитве. Но когда запели: «К Богородице прилежно ныне притецем»... весь храм огласился воплями и рыданиями. Матери, стоя на коленях, поднимая на руках грудных младенцев, взывали: «Пресвятая Дева, спаси невинных детей». Во время литургии, когда дьякон провозгласил: «елицы оглашеннии, изыдите», молящиеся в великое пришли недоумение, заметя вдруг трёх неприятельских солдат, в синих мундирах, стоявших на коленях и молившихся со слезами; но сомнение исчезло, когда узнали в них единоверцев-словаков. Много было причастников. По окончании обедни, приложась к кресту, окроплённые святою водою, богомольцы разошлись, спокойны и довольны».
______________________
* А. Р я з а н ц е в. Воспоминания очевидца, с. 199-204; Т. Т о л ы ч е в а. Рассказы очевидцев, с. 18-19, 124-126, 155-156; Русский Архив, 1871, № 6, стб. 0211; Записка о происшествиях в Московских церкв. и монастырях в 1812 г. Аббат Сюрюг говорит: «On ne rencontrait aucun pope, on ne voyait aucun trace du culte religieux. Le peuple, au milieu des horreurs de la calamite la plus desastreuse, n'avait pas meme la consolation d'epancher ses peines aux pieds des autels et d'implorer la seule ressource qui reste aux malheureux. Les santinelles preposees a la garde d'Israel a la vue du danger s'etaient cachees ou avaient pris la fuite. Un seul pope me consulta pour savoir s'il pouvait reprendre ses fonctions». Это Гратинский (Lettres sur l'incendie de Moscou, с 30-31). To же говорит и некий немец В... ch: «Presque tous les monasteres et les eglises grecques avaient ete abandonnees des pretres et des religieux qui у vivaient. Le clerge catholique et les ministres n'eurent point la meme terreur; on ne cite qu'un temple protestant qui fut delaisse». (Histoire de la destruction de Moscou, с 123). Изложенные в нашем рассказе свидетельства избавляют нас от нужды опровергать показания этих двух свидетелей. О них можно бы и не упоминать, если б некоторые из русских писателей не придавали им веры (История Отечественной войны г. Богдановича, Т. II, с. 329 и Вестник Европы, 1872, ноябрь, статья Д. Н. Свербеева).
** Донесение протоиерея Гратинского 5 декабря 1812 г., Русский Архив, 1866, № 5, с. 731-735.
*** П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины, с. 36.
______________________
Современник, которого рассказ мы привели почти подлинными его словами, весьма верно заключает, что его перо не в силах выразить тех чувств, которыми преисполнены были несчастные жители Москвы*. Но какое же перо и может их выразить!
______________________
* А. Р я з а н ц е в. Воспоминания очевидца, гл. 21, с. 199-204.
______________________
Глава 6
Разговоры Наполеона с Тутолминым и Яковлевым. — Попытки Наполеона заключить мир. — Ограбление Наполеоном Кремля, его жестокость. — Молодечество казаков. — Действия партизан. — Тайные распоряжения к отступлению.
Пребывание Наполеона в Москве представляет совершенную противуположность в сравнении с его пребыванием в Дрездене. Там он чувствовал себя на верху могущества, властелином всей Европы, раболепно преклонившейся пред ним в лицах своих государей и верховных сановников. Если озабочивало его положение Турции и Швеции, то эта забота пробегала мгновенно в его политических соображениях, и он уверен был, что увлечёт их за собою. Что касается до России, то, конечно, он смотрел на неё не без тайной тревоги; упиваясь мыслью о своём всемогуществе, опираясь на огромные военные силы, он изрекал ей смертный приговор, называя её увлечённою роком. Через три с небольшим месяца иное чувство должно было наполнять его душу: он увидал себя в уединённом положении, вне той среды, где развивалась и увенчивалась успехами его деятельность, в новом и непонятном для него мире. Какое-то недоразумение видимо отдаляло от него тех самых лиц, которые в Дрездене подобострастно ловили его улыбку, покорно выслушивали каждое его слово и готовы были идти по его мановению, куда он им укажет. Они и в Москве, всё ещё под обаянием его могущества, не выражали никаких враждебных ему намерений; но они молчали. Ни Пруссия, ни Австрия не спешили, вопреки договорам, умножать свои контингенты по первому его требованию. Он подозревал их и всю Германию, хорошо зная враждебное настроение в отношении к нему немецкого народа. Он подозревал даже Францию. К довершению печального положения его дел, начали приходить недобрые вести из Испании.
Что же заставляло его медлить в Москве, вопреки общему голосу его боевых сотрудников, требовавших немедленного её оставления? Его гордость не могла примириться с мыслью об отступлении; а положение его войск лишало возможности действовать наступательно. Уверенность в своём счастьи остановила его на той мысли, что стоит только выразить ему, что он готов заключить мир, как Русский император, поражённый участью своей столицы и, желая прекратить бедствия войны, немедленно исполнит его желание и преподаст ему возможность явиться в величавом положении великодушного победителя. Только заключение мира могло вывести его из бедственного положения, мира, который он торжественно обещал своим войскам, как неминуемое последствие занятия Москвы.
В первый день вступления французов в Москву, оставшийся в ней главный начальник тамошнего Воспитательного Дома И.В. Тутолмин, желая спасти его от грабежа и оградить безопасность сирот, отправился с переводчиком в Кремль и, объяснив значение подчинённого ему заведения, просил защиты у генерала Дюронеля, назначенного губернатором города. Дюронель отрядил к нему 12 конных жандармов, которые и поселились в Воспитательном Доме. Деятельностью Тутолмина большая часть зданий этого дома была спасена от пожара. По возвращении своём в Кремль из Петровского дворца, проезжая по Москворецкой набережной и заметив Воспитательный Дом, сохранённый от огня, Наполеон спросил, что это за здание. Когда ему объяснили значение этого здания и что оно спасено его начальником и подчинёнными ему лицами, император послал генерал-интенданта графа Дюма объявить своё благоволение Тутолмину. «Я прислан к вашему превосходительству, говорил ему граф Дюма, от императора, который приказал мне благодарить вас за труды и за спасение вашего дома. Его величеству угодно с вами лично познакомиться».
На другой день, в 12 часов, Наполеон послал за Тутолминым своего переводчика Лелорня, с которым Тутолмин и отправился в Кремлёвский дворец. Наполеон принял его благосклонно и, выслушав его благодарность за покровительство, оказанное Воспитательному Дому, сказал: «Я желал сделать то же и для всего города, что могу теперь делать только для одного вашего заведения. Я желал поступить с вашим городом так, как я поступил с Веною и Берлином, которые до сих пор целы и не разрушены. Но Русские, оставив этот город почти пустым, сделали беспримерное дело. Они сами хотели предать пламени свою столицу и, чтобы причинить мне временное зло, разрушили создание многих веков. Я могу оставить Москву; но вред, ими самими причинённый себе, останется невознаградимым. Все донесения, которые ежечасно я получаю, и зажигатели, которые пойманы на самом деле, достаточно показывают, откуда исходили варварские повеления совершать подобные ужасы. Объясните это императору Александру, которому, без сомнения, неизвестны эти злодеяния. Я никогда подобным образом не воевал; мои войска умеют сражаться, но не жгут. От самого Смоленска я встречал только один пепел».
Затем Наполеон спросил Тутолмина, известно ли ему, что в день вступления французов в Москву выпущены были колодники из тюрем и правда ли, что увезены из столицы все пожарные трубы. Тутолмин отвечал, что действительно до него доходили слухи о том, будто бы выпущены колодники и что полиция увезла трубы. «Это не подлежит никакому сомнению», — заметил Наполеон. Между прочим, он спросил его, сколько находится детей в Воспитательном Доме, на сколько времени он имеет продовольствия и откуда надеется получить его на зиму. Тутолмин представил ему подробную ведомость о числе детей, просмотрев которую Наполеон с улыбкою сказал: «Вы увезли в Казань взрослых девиц!» В отношении к продовольствию Тутолмин объяснил, что имеет его только на один месяц, что хотя Воспитательный Дом заключает подряды на целый год, но у себя, за неимением места, помещает продовольствие только на месяц; в настоящее же время все его подрядчики оставили Москву, и он лишён возможности возобновить свои запасы. «А откуда город получает предметы продовольствия?» — «Хлеб из Украинских, скотину из Малороссийских, а мелкую живность из ближайших губерний. Хлеб доставляется или на барках весною, или по зимнему пути», — отвечал Тутолмин. — «Какой шар делал англичанин Шмидт, для пагубы моего войска и меня самого?» — продолжал расспрашивать Наполеон и, когда Тутолмин отвечал, что об этом ничего не знает, он заметил: «Я знаю, что шар делался в семи верстах от Москвы, но не был окончен; поэтому его сожгли, а оставшиеся горючие вещества употребили на сожжение Москвы. Такое варварство недостойно просвещённого народа». Наконец, он сказал: «Как бесчеловечно поступили Русские, оставив 10 тысяч раненых без пищи и призрения!» и, отпуская Тутолмина, повторил: «Напишите обо всех происшествиях Москвы к вашему императору и отправьте с донесением своего чиновника, через которого можете получить ответ. Я дам ему пропуск чрез мои аванпосты»*.
______________________
* Донесение Тутолмина Императору 7 сентября, императрице Марии Феодоровне 11 ноября 1812 г. /Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1860, кн. 2, отд. V, с. 163 и след.
______________________
Гордый завоеватель не решался ещё выразить желание вступить в переговоры о мире, но косвенным путём надеялся достигнуть этой цели. Рассчитывая, что Александр Павлович будет отвечать на донесение Тутолмина, он надеялся, что этот ответ может подать ему повод войти в непосредственные с ним сношения. Он ещё верил в силу обаяния, которое, по его мнению, он производил на Русского императора в личных свиданиях в Тильзите и Эрфурте; но он находился в это время в таком положении, что вера была потрясена сомнением, а гордость должна была уступать силе обстоятельств.
Вследствие случайных причин, отставной капитан гвардии И.А. Яковлев замедлил выездом из Москвы. 2-го сентября, когда он садился в карету, чтобы выехать из столицы, отряд французских солдат ограбил его с семейством и слугами, отнял экипажи, лошадей и пожитки. Дом его и родственников его сгорели один за другим. Ограбленные, он и его родственники, с их родными, прислугою и сотнею крестьян, бродили без пищи и крова по Московским пожарищам. Случайно встретившись с полковником Менадье, принадлежавшим к Главному штабу маршала Бертье, Яковлев спрашивал его, какими способами мог бы он выбраться из Москвы. Полковник указал Яковлеву на маршала Мортье, который в свой черёд объяснил, что не может дать ему разрешение, но должен наперёд доложить о том императору. Через несколько времени (9 сентября) переводчик Лелорнь приехал за Яковлевым, привёз его в Кремлёвский дворец и ввёл в тронную залу, где ожидал его Наполеон. После обычных приветствий, первым предметом его речей, так же, как и Тутолмину, был пожар Москвы. «Конечно, не мы поджигаем город, — говорил он. — Я занимал почти все столицы Европы и не сжёг ни одной. Мне пришлось сжечь только один город в Италии и то потому, что дрались на улицах. Как это вы сами хотите разрушить Москву, где покоится прах всех предков ваших государей!» Яковлев отвечал, что он не знает, кто был причиною этого бедствия; но его последствия испытал он на себе, потеряв всё своё имущество. «Кто был вашим губернатором в Москве?» — спросил Наполеон, хотя очень хорошо знал его имя. — «Граф Ростопчин», — подсказал Лелорнь. — «Что это за человек?» — продолжал спрашивать Наполеон. — «Он человек известный по своему уму», — отвечал Яковлев. — «Может быть, он умён, — возразил Наполеон, — но он сумашедший. Я прежде имел понятие об этой стране и всё что я видел, начиная от границы и до Москвы, показывало, что это прекрасная страна, повсюду обработанные поля, повсюду жилища; но я находил их опустелыми или сожжёнными. Это вы сами разоряете прекрасную страну, и для чего? Это мне не препятствовало идти вперёд. Я понял бы, если б вы поступили так с Польшею. О, поляки этого стоили, потому что они предались нам. Наконец, надо же положить предел кровопролитию; пора нам примириться. Эта война чисто политическая, и мне нечего делать в России. Я от неё ничего не требую более, как исполнения условий Тильзитского договора; я хочу возвратиться, потому что все мои дела касаются Англии. О, если бы я взял Лондон, то не скоро бы его оставил! Да, я хочу возвратиться во Францию. Если император Александр желает мира, то ему стоит только известить меня об этом; я пошлю к нему одного из моих адъютантов, Нарбонна или Лористона, и мир немедленно будет заключён. Но если он желает продолжать войну, то и я буду продолжать; мои солдаты только того и требуют, чтобы идти на Петербург. Ну что же, мы пойдём, и Петербург испытает участь Москвы».
Воспользовавшись тем временем, когда Наполеон нюхал табак, Яковлев спросил его: «Где находится наша главная армия?» «Ваша армия отступает по Рязанской дороге», — отвечал Наполеон. — «А Витгенштейн?» — «Он у Петербурга; его совершенно разбил Сен-Сир. Ваши солдаты очень хороши, у вас нет недостатка и в хороших офицерах; но ваш офицер не выдержит того, что может выдержать наш. Нага одинаково переносит зной и холод и всякого рода лишения».
«В словах Наполеона, — замечает Яковлев, — выражались или хвастовство или ложь. Так он уверял, что наши бумажные деньги каждый день падают в цене, и мы скоро обанкротимся, что его солдаты завели торги в Москве и прибавил: «Знаете ли, если мои солдаты дадут об этом знать своим родственникам, то привлекут к вам всю Европу, как в обетованную землю». «Вы желаете пропуска из Москвы чрез мои аванпосты, — говорил он, — я согласен на это, но с условием: когда проводите своих, куда намереваетесь их проводить, поезжайте в Петербург. Императору будет весьма приятно видеть свидетеля-очевидца всех происшествий в Москве и выслушать ваш отчёт»». Яковлев отвечал, что, по своему общественному положению, он не имеет никакого права лично представляться Императору. Наполеон возразил, что он может это устроить или через обер-гофмаршала графа Толстого, которого он знает как хорошего человека, или поручить камердинеру Императора доложить о себе, или наконец встретить Императора во время его ежедневных прогулок. Вынужденный настояниями Наполеона, Яковлев наконец сказал: «Государь! Я нахожусь теперь в вашей власти; но я не перестаю быть верным подданным императора Александра и останусь им до тех пор, пока течёт моя кровь в моих жилах. Не требуйте от меня того, чего я не могу сделать и, следовательно, не могу вам и обещать», — «Хорошо, — отвечал Наполеон, — в таком случае я напишу письмо к императору. Я скажу ему, что приглашал вас к себе, что я с вами говорил». По свидетельству Яковлева, Наполеон рассказал ему содержание письма, сущность которого заключалась в том, что он желает заключить мир. Он объявил ему, что он должен отвезти письмо в Петербург и, пожелав доброго пути, отпустил. Яковлев ничего не отвечал. «Признаюсь откровенно, — говорит он, — что я и тогда не знал, как и теперь не знаю, следовало ли мне взять это письмо или отказаться от него»*.
______________________
* Русский Архив, 1874, № 4, стб. 1062-1066.
______________________
Император Наполеон писал: «Государь, мой брат! Узнав, что брат министра Вашего Величества при Кассельском дворе находится здесь, я призывал его к себе и говорил с ним. Я поручил ему отправиться к Вашему Величеству и выразить Вам мои чувства. Прекрасная, великолепная Москва уже не существует! Ростопчин её сжёг. 400 зажигателей были пойманы на месте преступления. Все они показали, что поджигают по приказаниям губернатора и начальника полиции. Они были расстреляны. Наконец, пожары, кажется, прекратились. Три четверти домов сделалось добычею пламени; уцелела одна четвёртая часть. Поступок ужасный и не имеющий цели. Того ли хотели, чтобы лишить нас некоторых способов продовольствия? Но запасы находились в погребах, до которых не коснулся огонь. Впрочем, как можно было предавать огню один из прекраснейших городов в свете, созданный веками, для достижения такой незначительной цели? Точно также поступают, начиная с самого Смоленска, и от этого доведено до нищеты 600 тысяч семейств. Городские пожарные трубы были или изломаны, или увезены; часть оружия из арсенала была роздана преступниками, и нам пришлось выстрелами прогнать их из Кремля. Человечество, выгоды Вашего Величества и этого обширного города требовали вверить мне столицу, оставленную Русскими войсками. Надо было оставить в ней власти, городовое управление и гражданскую стражу. Так поступали два раза в Вене, в Берлине, в Мадриде; так поступили и Вы в Милане, когда входил в него Суворов. Пожар дал солдатам право грабить; они оспоривали добычу у пламени. Если бы я мог предполагать, что так поступают на основании повелений Вашего Величества, то я не писал бы к Вам этого письма. Но я считаю несогласным с Вашими правилами, с Вашим сердцем, с Вашим светлым образом мыслей, чтобы Вы допустили такие неистовства, недостойные ни великого монарха, ни великого народа. В то время, когда вывозили из Москвы пожарные трубы, в ней оставили 150 полевых орудий, 70 тысяч новых ружей, 1,600,000 патронов и много пороху, селитры, серы и проч. Я веду войну с Вашим Величеством без всякого озлобления. Простая записочка от Вас, прежде или после последнего сражения, остановила бы моё движение и, чтобы угодить Вам, я пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если Ваше Величество, хотя отчасти сохраняете прежние ко мне чувства, то Вы благосклонно прочтёте это письмо. Во всяком случае Вы будете мне благодарны за то, что я отдаю отчёт Вашему Величеству о происходящем в Москве».
Это письмо было получено Александром Павловичем; но он не отвечал и не мог отвечать на него. Оно служило явным признаком, что Наполеон поставил своё войско в такое положение, что единственным для него способом спасения было бы скорое заключение мира. Мог ли Русский император идти ему на помощь и спасать своего врага и врага России? Но Наполеон мог иначе объяснять себе молчание русского Государя. Конечно, он помнил, как упорно отказывался Яковлев лично представиться Императору и передать ему его письмо. Не получая ответа, он мог предполагать, что Яковлев решился взять это письмо для того только, чтобы выбраться из Москвы с своими родными и прислугою и не исполнил поручения, не доставил его письма. Молчание Государя Наполеонова гордость скорее всего могла объяснить этим обстоятельством. Он придумал новое средство.
В тот же самый день, когда он отказался от предположения, угрожая Петербургу, двинуть свои войска на соединение с Виктором, Сен-Сиром и Макдональдом, Наполеон решился отправить своего уполномоченного к императору Александру для предложения и заключения мира. Но этот уполномоченный мог достигнуть до Петербурга не иначе, как получив пропуск и даже провожатых от главнокомандующего русскими войсками. Поэтому, по его поручению, начальник его штаба (22 сентября) писал к Неаполитанскому королю: «Его Величество, решившись отправить к Русскому главнокомандующему одного из своих генерал-адъютантов, желает, чтобы вы поручили начальнику вашего штаба написать к начальнику неприятельского авангарда письмо в следующих выражениях: «Император, намереваясь отправить одного из своих генерал-адъютантов к князю Кутузову, желает знать день, час и место, где он может его принять». Это письмо должно быть передано под росписку начальника авангарда. Само собою разумеется, что император предоставляет избрать удобное время для этого дела, чтобы оно не показалось вынужденным обстоятельствами». Даже Мюрату, которого войска, состоявшие преимущественно из конницы, были ещё в большем расстройстве, нежели другие, Наполеон хотел представить этот поступок совершенно свободным и невынужденным. Но последние строки обличали его действительное значение. «Генерал-адъютант, которого пошлёт Его Императорское Величество, вероятно, приедет сегодня же вечером в вашу Главную квартиру»*. Очевидно, Мюрат как возможно скорее должен был исполнить возлагаемое на него поручение, чтобы не задерживать на неопределённое время генерал-адъютанта в своей Главной квартире. При Наполеоне находились графы Колен-кур и Лористон, оба состоявшие послами Франции при Русском императоре. Всего естественнее представлялось отправить одного из них. За Коленкуром Наполеон признавал более дипломатических способностей и полагал, что он более мог иметь влияния и успешнее действовать на Русского императора и, наконец, что он более знаком если не с Россиею, то с высшим обществом Петербурга, вследствие продолжительного там пребывания. Но Коленкур постоянно выражал несочувствие к предприятиям своего повелителя против России, постоянно защищал Русского императора и заявлял об его миролюбивых свойствах. Наполеон во всё время похода не входил с ним ни в какие рассуждения. Теперь, вынужденный обстоятельствами, он должен был обратиться к нему. Он призвал к себе Коленкура, но прежде чем начать речь, долго и скорыми шагами ходил взад и вперёд. Признаться перед ним, что он вынужден просить мира и требовать его услуг в этом случае, было тяжело для его гордости. Наконец, он заговорил, что намерен предпринять поход на Петербург, что разрушение этого города, конечно, огорчит Коленкура, которого он постоянно дразнил приверженностью к императору Александру; что это событие произведёт возмущение в России, которое может стоить даже жизни русскому Государю. Эти слова, конечно, также были рассчитаны на те чувства, которые Коленкур выражал постоянно в отношении к Александру Павловичу. «Но, продолжал Наполеон, из личного расположения к нему и потому, что он самый склонный к выгодам Франции, я желаю предупредить такой переворот и с этою целью посылаю вас в Петербург для заключения мира». Коленкур возразил, что такое посольство не только не будет полезно (потому что император Александр никогда не заключит мира, пока Французские войска находятся в пределах его империи), но даже вредно, потому что обличит их затруднительное положение. Тогда Наполеон вдруг прервал беседу словами: «Хорошо, в таком случае я пошлю Лористона». Он немедленно призвал его и, не обращая внимания на его отговорки, поручил ехать в Русский лагерь. «Я желаю мира, говорил он; мне нужен мир; я непременно хочу его заключить, только бы честь была спасена»**.
______________________
* Письмо маршала Бертье к Мюрату 4 октября н. ст. F a i n. Manuscrit de 1812, Т. II, прилож., с. 192.
** C-te Segur. L'histoire Napoleon et de la Grande Armee, T. II, гл. VIII, с. 81-83; Souvenir du due de Vicence, par Charlotte de Sor, T. I, с 88-89. Коленкур, по этим рассказам, отрицал намерение Наполеона послать его для открытия мирных переговоров; но г-же Сор случайно удалось часто беседовать с ним в 1826 году в Пломбьере, и из этих разговоров она составила свои воспоминания. Верно ли сохранила их память больной женщины и вполне ли откровенно беседовал с ней Коленкур? А между тем Тьер (Histoire du Consulat et de L'Empire, кн. XXVI) подтверждает, что прежде Лористона Наполеон предлагал Коленкуру ехать к князю Кутузову, но он отказался.
______________________
Лористон был снабжён письмом Наполеона к князю Кутузову. Единственным последствием его поездки в Тарутинский лагерь было обещание, данное русским главнокомандующим, что он немедленно сообщит Государю своему о желании Наполеона вступить в мирные переговоры и с этою целью отправит в Петербург своего адъютанта. До получения ответа Русского императора, дела должны были оставаться в прежнем положении. Лористон, «при сём случае, расчитывал с нетерпением время, когда сей ответ прийти может», как доносил Государю князь Кутузов*. Не менее его рассчитывали это время сам Наполеон и все те из окружающих его лиц, кому была известна цель поездки Лористона.
______________________
* Всеподданнейшее донесение князя Кутузова 23 сентября 1812 г. Село Тарутино.
______________________
Весть о попытке заключить мир скоро распространилась в войске. О поездке Лористона говорили с живым участием, как свидетельствует очевидец. Впрочем, слухам о мире давали веру потому только, что все его желали. Люди благоразумные считали его совершенно невероятным. «Возможно ли, чтобы правительство, которое решилось на такое дело самоотвержения, грозное и дикое, как сожжение Москвы, не захотело бы лучше похоронить себя под развалинами империи, нежели вступать в мирные переговоры с нами»*. Французы не придавали важного значения посылке Лористона и объясняли упорство Наполеона продолжать своё пребывание в Москве тем, что он имел сведения, на основании которых был уверен, что мир будет заключён. Не поездка Лористона могла служить основанием этой уверенности, но «гораздо вероятнее (предполагали они), что он тайно вёл переговоры в Петербурге и что там происки Англии разрушили его надежды»**. Не знаем, поощрял ли Наполеон эту уверенность, которую едва ли сам имел; но начальник его штаба вполне разделял её. Генерал-интендант граф Дюма рассказывает, «что он стоял вместе с маршалом Бертье на одном из балконов Кремлёвского дворца и наблюдал, с каким усилием трудились рабочие, чтобы снять крест с Ивана Великого, который, по его мнению, особенно чтим у русского народа, полагающего, что он сделан из чистого золота». Император Наполеон задумал поставить его на купол Дома Инвалидов в Париже. Начальник штаба, огорчённый и взволнованный этим грабежом, лишённым всякого политического смысла, «сказал мне, говорит граф Дюма: «Возможно ли делать подобные вещи, когда мир почти заключён?»***
______________________
* Baron Peyrusse, Memorial etc., с. 106, 109.
** C-te Mathieu Dumas. Souvenirs, T. III, с 454-456; G. R a p p. Memoires... Paris, 1823, с 212-213.
*** Est-il possible qu'on fasse une telle chose, quand on a la paix dans sa poche? Souvenirs, T. III, с 456.
______________________
Но Наполеон делал подобные распоряжения именно потому, что с каждым днём терял надежду на заключение мира. Дни проходили за днями, а ответа от Русского императора он не получал. Между тем, судя по времени, он должен был его получить. Это раздражало его, и долгое пребывание в Москве лишало последней надежды даже совершить правильное отступление. Позорное бегство Великой армии под его предводительством представлялось его воображению, вызывало из глубины его души дикие страсти и возбуждало жажду неразумного мщения. Он руководился уже не соображениями великого полководца и императора образованного народа, но инстинктом грубого корсиканца. Он сам начал грабить, не с тою целью, чтобы доставить необходимые средства существования своим войскам, а для обогащения своей казны. Он велел в это время обобрать все серебряные и золотые украшения в Кремлёвских соборах. В Успенском «поставлены были плавильные печи», чтобы переплавить их в слитки для удобства перевозки. Он назначил в распоряжение маршала Бертье, для раздачи жалованья войскам, миллион фальшивых ассигнаций, определив цену рубля в один франк* и в то же время, сберегая свою казну, велел роздать им медные деньги, найденные в Москве. Ассигнаций, которых подложность с одного взгляду была видна, никто не брал, тем более, что они были сторублёвые; тяжёлые же медные деньги, незначительной ценности сравнительно с их весом, брали французские солдаты; они начали их продавать и устроили меняльные лавки по Никольской, у Каменного моста и в других местах. Корысть вызвала из нор и подвалов ограбленных бедняков, из которых многие принадлежали к такому слою Московского народонаселения, которое и всегда готово было поживиться чужим добром. По свидетельству современников, этот торг привлёк и крестьян подмосковных деревень, также разорённых и ограбленных. На Никольской, за 10, потом за 7, 5 и 1 рубль серебра можно было купить сколько угодно мешков меди в 25 р. Трудность заключалась в том, как унести их с собою, по причине тяжести и потому, что густая толпа окружала продавцов. У покупщиков отнимали их другие лица, жаждавшие приобретения, а часто и сами французские солдаты, чтобы продать в другой раз. «Трудно себе вообразить, — говорит очевидец, — какое зрелище представляла Никольская, наполненная такими продавцами и покупателями. Я пошёл посмотреть на эту толпу и должен был осторожно пробираться у стены, чтобы не сделаться более, нежели простым зрителем. Солдаты саблями сыпали удары направо и налево, чтобы разредить эту толпу. На другой день устроили торг у Воскресенских ворот, огородившись от толпы, и продавали мешки с медью из окон городских присутственных мест. Толпа по-прежнему осаждала продавцов, и только ружейными выстрелами можно было водворить некоторый порядок»**.
______________________
* В. Peyrusse, Memorial etc., с. 170. Донесение Тутолмина императрице Марии Фёдоровне, 11 ноября. 1812 г. Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1860, кн. 2, отд. V, с. 175. Лессепс предлагал Тутолмину взять денег на покупку продовольствия для Воспитательного Дома; но он отказался. Они хотели, писал он, «ссужать меня своими фальшивыми ассигнациями, коих привезли с собою весьма большое число и ими даже, по повелению императора Наполеона, выдавали войскам своим жалованье. По просьбе стоявшего в доме с жандармами полковника, который принёс ко мне кучу сторублёвых фальшивых ассигнаций и просил разменять на двадцатирублёвые, я выбожился, что у меня нет, а такие же сотенные; но принуждён был разменять одну на мелкие 25-рублёвые и намерен был поднести оную Вашему Императорскому Величеству; но в бытность генерал-адъютанта Кутузова, сказывая ему об оной, принуждён был по просьбе его дать ему, для отправления Государю Императору».
** Chev. d'Y s a r n. Relation etc., с. 40-43; Arm. Domergue. La Russie pendant les guerres de l'empire, Т. II, с 115-119; Т. Толычева, Рассказы очевидцев, с. 64-65.
______________________
Конечно, Наполеон должен был стараться о водворении хотя некоторого порядка в своих войсках; а между тем он не только возбуждал низкие страсти Московских обывателей, но и усиливал беспорядок, роздав войскам медные деньги в виде жалованья, которое давно не платилось им, несмотря на представления маршала Бертье.
В первых числах октября больные и раненые, которые, по свидетельству докторов, могли вынести продолжительное путешествие, были вывезены по Смоленской дороге. Другие оставлены в Москве и помещены в Воспитательном Доме*. Так называемые трофеи вывезены были 3 октября под охраною генерала Клапареда, а генерал Нансути, сопровождавший последний обоз с ранеными, получил приказание возвращать назад в Смоленск все обозы и отряды, которые двигались в Москву**. В это же время отправлены в Смоленск и русские пленные, и состоялся жестокий приказ беспощадно убивать всякого, кто будет отставать по усталости или по истощении сил от своих товарищей. Русский офицер, находившийся в одной из таких партий, говорит, что «вся колонна состояла слишком из тысячи человек, но и тут, как между офицерами, не все были военные и понапрасну делили с нами горькую участь. В солдатской колонне много было купцов и крестьян. Французы, ссылаясь на их бороды, уверяли меня, что это казаки. Тут были и дворовые люди, и даже лакеи в ливреях, которые, по мнению провожающих нас [французов], были также переодетые солдаты»***.
______________________
* Тутолмин. Донесение императрице 11 ноября. Там же, с. 177.
** F a i n. Manuscrit de 1812, Т. II, с. 153.
*** Записки графа Перовского/Русский Архив, 1865, стб. 1048-1049; R о о s. Ein Jahr aus meinen Leben. СПб., 1832, с. 186-187; Fezenzac. Souvenirs militaires, с 281-282.
______________________
Деятельность Наполеона не ослабевала и в это время; но, одержимый порывами гнева, он то отдавал приказания, которые сам отменял потом, или такие, которые исполнены быть не могли; то увлекался едва вероятными предположениями, обличавшими тревожное состояние его духа. В последних числах сентября, узнав, что в одном из подвалов найдено десять человек русских солдат, он предписал маршалу Бертье немедленно расстрелять их, как поджигателей, «завтра в 4 часа утра, без огласки». Но на том же приказе было помечено, что он не был исполнен потому, что это оказались больные*. 1-го октября французские полицейские чиновники взяли и под стражею привели в дом, занимаемый комендантом, шесть человек русских из высших сословий. Их продержали с 7 часов утра до 8 вечера в холодной комнате, у дверей которой поставлены были четыре драгуна с обнажёнными саблями. Вечером пришёл к ним генерал Дюронель с полицеймейстером Виллерсом, которые объявили им, что «высланные из Москвы графом Ростопчиным на барке иностранцы в Казань или Сибирь содержатся там дурно; посему император Наполеон приказал им написать об этом к своему императору и князю Кутузову, чтобы французы непременно были возвращены, в противном случае они будут расстреляны». Их отдали под стражу, продержали три дня, давая каждому по куску хлеба в день, и потом выпустили на свободу, которая была им объявлена маршалом Мортье**. Прежде ещё водворения своего в Кремле, Наполеон услыхал от являвшихся к нему Московских французов об этой мере графа Ростопчина и потом, в первые дни пребывания в Кремле и Петровском дворце, мог узнать все подробности и от оставшихся в Москве семейств этих французов. Если бы он с самого начала принял какие-нибудь меры, чтобы облегчить их участь, как и рассказывают некоторые из них***, то подобный образ действий имел бы значение. Но захват шести человек заложников, за несколько дней до оставления Москвы, с тем, чтобы через три дня выпустить их на свободу, обнаруживает только чувство мести, которое не могло повести ни к каким последствиям.
______________________
* Chambray. Histoire de l'expedition etc., T. III, прилож., с. 424. Приказ 6 октября н. ст.
** Донесение в госуд. Коллегию иностранных дел Бантыша-Каменского, 7 ноября 1812, Русский Архив, 1875, с. 294-296.
*** Armand Domergue. La Russie pendant les guerres de l'empire, T. II, с 44-45.
______________________
Ещё страннее представляются те враждебные России замыслы, которые питал Наполеон в это время. Один из французов, находившихся тогда в Москве и часто посещавший графа Дарю, которому Наполеон сообщал свои соображения с наибольшею откровенностью, рассказывает, «что он предполагал образовать обширное Польское королевство и возложить на себя Польскую корону, устроить особое герцогство Смоленское для князя Понятовского и вокруг Польши образовать союз государств наподобие Рейнского (la confederation de la Vistule); сюда он хотел присоединить и те губернии, которые намеревался отнять у России. Чтобы привести в исполнение такое предположение, он рассчитывал не только на силу оружия, но и на свои обольщения. Он вёл разговоры с крестьянами, которым сулил освобождение; но убедился, что это оружие против России, на которое он с уверенностью рассчитывал, не могло иметь никакого значения в руках иностранца, ненавидимого Русским народом. Поэтому он думал, нельзя ли иметь в своём распоряжении кого-либо из потомков удельных Русских князей, который ценою измены Отечеству захотел бы сесть на престол своих предков. Особенно его внимание обращалось на князей Долгоруких, так много пострадавших в царствование Анны Иоанновны. Он розыскивал в Москве с большим старанием в сохранившихся архивах и частных библиотеках всё, что касалось до Пугачёвского бунта, думая воспользоваться теми средствами, которые употреблял этот злодей*. В этом смысле писались даже проекты манифестов». Наполеон предполагал также возмутить татар. Получив известие от своего губернатора из Вильны, генерала Гогендорпа, что некоторые из пленных татар изъявляют готовность служить в его войсках, он немедленно отвечал ему, что «все способы умножить конницу дороги; ничего не должно оставлять без внимания. Вы пишете, что пленные татары пламенно желают стать под мои знамёна. Смело можно составить из них полк, если найдётся тысяча человек с лошадьми. Надо содействовать этому»**. Он искал даже эмиссаров, чтобы послать их в Казань подговаривать к восстанию соплеменников.
______________________
* Записка Д'Оррера, рукопись; Chev. d'Y s a r n. Relation etc., с 34-35.
** Ш а м б р е. Histoire de l'expedition etc., Т. II, с 214; Fain. Manuscrit de 1812, Т. II, с 140.
______________________
Вместе с этими фантастическими предположениями, Наполеон обдумывал в это время иного рода мщение, которого исполнение действительно было в его власти: он намеревался сжечь все уцелевшие в Москве, после пожаров, здания и взорвать Кремль с его древними стенами и башнями, с его дворцами и соборами.
Между тем проходило время, и с каждым днём положение французских войск становилось хуже и опаснее. Народная война вокруг столицы разгоралась во всей силе; смелость партизанских отрядов умножалась; казаки, значительно усиленные новыми полками, пришедшими с Дона в Тарутинский лагерь, врывались даже в самый город. Не только за заставами Москвы и в её окрестностях ежедневно или попадали в плен, или погибали сотни неприятелей; но и в самом городе они не находились в безопасности. Из рассказов очевидцев-свидетелей видно, до какой степени доходила смелость казаков в этом отношении. Недалеко от Калужских ворот, в одном из уцелевших домов, у хозяйки-француженки жило несколько приятелей её офицеров, а против них помещался в другом небольшом доме отряд гусаров. По вечерам эти гусары играли в карты. К ним хаживал солдат, исправлявший должность конюха у офицеров и одержимый страстью к карточной игре. Он заставлял подметать свою конюшню мальчика 14 лет, ученика Духовной академии, водил его иногда с собою к гусарам. Однажды, во время игры, он на счастье посадил его рядом с собою; но, проигравшись, дал ему такого пинька, что мальчик едва опомнился, выбежав из дома на улицу. В это время он заметил, что кто-то, пригибаясь и поднимаясь, смотрел в освещенные окна. Впоследствии мальчик вспоминал: «Я спросил: "Что ты так кобенишься и пристально высматриваешь, не хочется ли и тебе поиграть с ними в карты?" Неизвестный, не ожидая в глухую полночь быть замеченным, стремительно отскочил от окон и став передо мной грубым голосом отвечал: «Тебе какое дело? Ну — поиграть! Разве ты живёшь в этом доме?» Я, вглядываясь в неизвестного, который показался мне крестьянином с рыжей, курчавой бородой, в сермяге, подпоясанной кушаком, и мужицкой шапке, сказал: «Нет, брат, я здесь не живу, а был только в гостях и после славного угощения, вот этим!., и показал ему кулак, возвращаюсь домой». Крестьянин, зорко посматривая на меня, проговорил: «да ты Русской, что ли?» Я отвечал: «конечно не Француз, а Московский житель, по несчастью со всем семейством попавшийся в плен к разбойникам-неприятелям! И все претерпеваем жестокие страдания». Неизвестный, несколько подумав и взяв меня дружески под руку, ласково сказал: «я вижу, ты доброй малой! пойдём-ка в этот сад, мне нужно кое о чём с тобою переговорить по секрету; здесь опасно, на улице беспрестанно шатаются неприятели». Подстрекаемый любопытством узнать тайну, я, хотя с боязнию, решился идти за незнакомцем в указанное место. Продравшись в темноте по извилистым дорожкам обширного сада и войдя в густую чащу дерев, неизвестный остановился и, распахнув армяк, сказал: «теперь узнаёшь ли, кто я?» Удивлённый неожиданной встречей, я увидел против себя стоявшего казака в синем полукафтане, с двумя пистолетами за поясом и саблею при бедре, — и спросил его: «Каким образом он попал в Москву?» Казак отвечал: «Очень просто, несколько вёрст ехал верхом на лошади, а городом шёл пешком. Впрочем, об этом потолкуем после, а теперь, малюга, слушай меня обеими ушами и о чём буду спрашивать, отвечай сущую правду, как следует Русскому верноподданному. Откроюсь тебе, что я уже несколько дней наблюдаю за твоими знакомыми гусарами; мне нужно иметь только верное сведение: сколько человек живёт в этом доме, где находится их оружие, в которой комнате они спят и где находятся их лошади?» Когда я рассказал ему обо всём с подробной точностью, казак, грозя мне пальцем, проговорил: «Эй! Малюга, заруби же себе для памяти на носу, если хочешь быть жив сам и твоё семейство, чтобы никому не сказывать, даже отцу родному и матери, о чём я тебя спрашивал. Ни гу-гу и о том, что может произойти с этими гусарами». Я от страха поклялся забыть всё, что сам слышал». Воспользовавшись знакомством с казаком, мальчик спросил его: «Скоро ли будет заключён мир, которого нетерпеливо ждёт от нашего Государя Бонапарт?» Ему нередко приходилось слышать, что неприятели только и желают скорейшего заключения мира. Казак, «вытаращив с удивлением глаза, отвечал: "О каком ты городишь мире? У нас в армии о нём нет ни помину, ни слуху? Главнокомандующий войсками недавно в приказе объявлял, что теперь только начинается война с неприятелем, но только уж не оборонительная, а наступательная! Правду сказать, наш фельдмаршал Кутузов не дремал, он во всё время, пока неприятель пировал в Москве, приготовлял ему славную встречу под Тарутином. Я ономнясь отвозил пакеты от нашего полковника в главную квартиру, к атаману Платову; проезжая видел на нескольких верстах устроенные батареи и подумал: ну, вряд ли неприятель прорвётся в Малороссию. Не вернуться бы ему опять на Старую Смоленскую дорогу?"» Сказав эти слова, казак отправился к своим, на сборное место, которое находилось весьма недалеко, за Донским монастырём. Через день суматоха, поднявшаяся в том доме, где жил мальчик, разбудила его утром ранее обыкновенного времени. Гусары все были перебиты; их оружие, одежда были похищены, лошади уведены. Поднялась тревога между офицерами: производилось исследование, которое ничего не открыло. Полковник с офицерами, после донесения об этом происшествии, возвратясь из Кремля, говорили хозяйке дома, что маршал Ней осыпал их упрёками за беспечность. «А сказать правду, — говорили они, — так во всём виноват сам Наполеон, завёл армию в такую глушь, в которой не отыщешь ни начала, ни конца; одни дремучие леса да болота, трясины, тундры, да безграничные поля. Мы даже до сих пор не знаем, где находится главная Русская армия. Может быть, некоторые её отряды, врываясь в Москву по ночам, производят подобные убийства, которых в прошлую ночь было не одно наше»*.
______________________
* A. P я з а н ц е в. Воспоминания очевидца, гл. 22, с. 205-220.
______________________
По окраинам Москвы, уже среди белого дня, казаки нападали врасплох, подметив неосторожных неприятелей. «Проходя мимо одного дома, уже в то время, как Французы начали оставлять Москву, я полюбопытствовал взглянуть в щель забора, что делалось на дворе, — говорит очевидец, — и увидал, что семь человек неприятелей, похожих более на денщиков или служителей, почти безоружные, укладывали какое-то имущество в фуру. Вдруг влетел на двор казак и в несколько секунд всех их перебил пикой, соскочил с лошади, обыскал их и уехал». В это же время, когда Наполеон уже выехал из Москвы, Мортье заперся в Кремле и выступали последние отряды. Один из таких отрядов, по свидетельству также очевидца, двигался в направлении к Петровскому дворцу. Вдруг против него показался отряд казаков; началась перестрелка; казаки двинулись в атаку, «французы не устояли и обратили тыл, казаки вскоре настигли их; пошла работа пиками и, в это же самое мгновение, бегущих французов встретили православные наши мужички, как бы из земле выросшие, с домашними орудиями. Тогда всё смешалось. Картина была страшная! Казаки с изумительною быстротою укладывали французов дротиками на вечный покой; с другой стороны мужички помогали также усердно; французы видимо исчезали с лица земли; пощады им не давали». Пространство от Камер-коллежского вала до Петровского дворца было изрыто ямами, из которых брали глину. В этих-то ямах сидели вооружённые подмосковные крестьяне, сторожа неприятелей; в эти же ямы они и зарывали убитых*. Почти ежедневно приходили также известия об успешных действиях наших партизанов, непрерывною цепью окружавших столицу и подступавших к ней всё ближе и ближе. Некоторые из этих действий имели особенно важное значение, как, например, взятие приступом Вереи генералом Дороховым и срытие её укреплений. Верею император Наполеон велел укрепить и посадил в ней значительный гарнизон, считая её важною точкою опоры для охранения своих сообщений по Смоленской дороге. Это известие произвело большое волнение между французами; но и оно не могло победить упорство Наполеона, всё ещё не решавшегося на отступление. Однако его военные распоряжения в это время указывали ясно, что несколько дней ранее или позднее, он должен был принять это решение.
______________________
* П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины, с. 43, 46-48.
______________________
В последних числах сентября он поручил начальнику своего штаба уведомить маршала Жюно, с возложением на него ответственности (sous la responsabilite), чтобы он всех раненых и больных, находившихся в Можайске, Рузе и Колонком монастыре, немедленно отправил в Вязьму, и в то же время написать генералу Бараге-д'Ильеру в Вязьму, чтобы оттуда он отправил их к Смоленску. С этою целью поручалось обоим генералам делать поиски на 25 вёрст в окружности от Можайска и Вязьмы, чтобы собрать достаточное число подвод для исполнения предписания. Маршалу Жюно позволялось даже воспользоваться теми военными транспортами, которые придут в Можайск из Смоленска, нагруженные уже не одеждою и припасами для госпиталей, но только мукою, для снабжения госпиталей и этапов. «Моё намерение, говорил в заключение Наполеон, состоит в том, чтобы в продолжении осьми дней не оставалось ни одного раненого ни в Рузе, ни в Колоцком монастыре, ни в Можайске и Гжатске. Заметьте генералам, что это дело великой важности»*.
______________________
* Письмо императора Наполеона начальнику штаба, Moscou le 6 Octobre 1812; Ш а м б р е, Т. III, прилож., с. 425-426.
______________________
По донесениям Бараге-д'Ильера оказывалось, что в его распоряжении находится слишком мало войск, чтобы он мог успешно охранять безопасность дороги. Он предлагал сосредоточить значительные корпуса войск в Вязьме, Гжатске и Дорогобуже. Наполеон, одобряя его предположения, предписал останавливать в этих городах и в Можайске все отряды, следовавшие из Смоленска в Москву. Очищая Смоленскую дорогу от обозов с больными и ранеными, обеспечивая её от нападений наших партизан и народных ополченцев, конечно, он должен был обратить внимание на то, что эта дорога совершенно разорена и не может представить никаких способов для продовольствия и фуража. Поэтому он писал начальнику своего штаба: «Так как дорога от Смоленска до Можайска совершенно истощена, то не мешало бы (il est convenable) вам написать к Бараге-д'Ильеру, чтобы он предписал комендантам Дорогобужа, Гжатска, Вязьмы и пр. розыскать две параллельные дороги, в двух или трёх милях справа, таким образом, чтобы следующие к Дорогобужу, Вязьме и Можайску отряды проходили в эти города, но шли бы по дорогам неопустошённым»*. В то же время он поручал уведомить маршала Виктора, чтобы он задерживал все отряды в Смоленске, даже генералов и офицеров и не допускал их продолжать путь к Вязьме и Можайску по разорённой дороге. Предписывая составить дивизию из подходивших к Смоленску отрядов войск, подчиняя её Бараге-д'Ильеру и на его место назначая в Вязьму генерала Шарьера, Наполеон поручал этой дивизии запастись провиантом в Смоленске на 12 дней и быть готовою к выступлению не по старой дороге на Вязьму, но по новой, «которую я укажу», писал Наполеон, прибавляя: «Поэтому по старой дороге не будут уже следовать никакие: ни артиллерийские и вообще военные обозы, ни отряды конницы и пехоты; но только эстафеты, почта и некоторые офицеры Главного штаба по некоторым неотлагательным делам служебным, например: сопровождению ручных мельниц, которые должны прибыть в Смоленск из Парижа. Эта дорога будет также открыта для перевозки больных и раненых и отрядов, которые от армии будут следовать в Смоленск; но ничего не будет следовать по ней из Смоленска к Москве»**.
______________________
* Письмо 10 октября 1812 г. Москва. Ш а м б р е, Т. III, с. 428.
** Письмо от 10 октября 1812 г. Москва. Ш а м б р е, Т. III, с. 428-430.
______________________
Несмотря на то, что предписания Наполеона были таковы, что или не могли быть вовсе исполнены, как предписание маршалу Жюно (собрать у русских крестьян по окрестностям Можайска достаточное число подвод для перевозки раненых и больных), или требовали значительного времени для исполнения; но общее значение всех этих мер очевидно состояло в том, чтобы очистить и обезопасить Смоленскую дорогу на Можайск и Москву. 2 (14) октября, по его поручению, Бертье писал к Мюрату: «Император, отправляя из Москвы больных и раненых и вооружая Кремль, предписывает и вам отправить в Можайск ваших больных и раненых. Прикажите хорошо разведать путь, по которому вы могли бы двинуться к Можайску, чтобы вы знали дорогу, на случай, если вам придётся отступать перед неприятелем. Император предполагает, что ваши обозы, парк и большая часть пехоты могут уйти так, что неприятель и не заметит». Бертье поручал ему запастись продовольствием на много дней и сам изъявлял готовность выдать несколько муки и вина из Московских запасов*. Наполеону, очевидно, приходило на мысль, что сила обстоятельств может принудить его отступать по этой дороге. Но, без сомнения, это была бы крайняя мера, которой он желал избежать, о которой он не мог никому и говорить: каждый из его начальников с ужасом отнёсся бы к такому предположению. Но он проговаривался иногда во время гнева и раздражения, прибавляя, однако же, что он пойдёт по этой дороге после заключения мира**.
______________________
* Письмо Бертье к Мюрату 14 октября 1812, Москва, в 10 ч. вечера. Ш а м б р е, Т. III, с. 432-433.
** C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, с 83; С h a m b r a y. Histoire de l'expedition, T. II, с 209.
______________________
Желанная мысль о скором оставлении Москвы распространилась в войсках. Поспешный вывоз больных и раненых и особенно возвращение в Москву корпусов, находившихся в Богородске и Дмитрове, подтверждали эту надежду. Все дожидались решительного приказания. Корпус маршала Нея возвратился в Москву из Богородска 3 (15) октября, и 6-го император делал ему смотр в Кремле. «Этот смотр был так хорош, как позволяли только обстоятельства, — говорит один из офицеров, служивших у него. — Полковники соревновались в усердии один перед другим, чтобы показать полки в возможно лучшем состоянии. Никто, смотря на них, не подумал бы, сколько перестрадали и как страдали эти солдаты. Я уверен, что хороший вид, который сохраняли наши войска посреди ужаснейших бедствий, поддерживал и упрямство Наполеона, убеждая его, что с такими людьми нет ничего невозможного»*. Ту же мысль почти в тех же словах действительно выразил Наполеон графу Нарбонну на одном из таких смотров; но едва ли сам он верил этому. Его опытный глаз не мог не замечать, какое незначительное количество строевых чинов мог каждый полк представить ему на смотр в сносном порядке. Их число постепенно убывало даже в гвардии и в корпусе Нея, который сравнительно с другими находился в лучшем положении, стоя у Богородска.
______________________
* Fezenzac. Souvenirs militaires, с 271-272.
______________________
Во время этого смотра разнеслась весть, что с той стороны, где находится авангард Мюрата, слышна сильная канонада. Долго никто не смел довести это обстоятельство до сведения императора. «Наконец, отважился на то Дюрок. Император переменился в лице, но скоро оправился и продолжал смотр», — говорит Сегюр. По окончании смотра, за завтраком, он, по-видимому, спокойно выслушивал доклад Боссе об удачных представлениях в Позняковском театре и перечислял вместе с ним, каких бы выписать актёров и актрис из Парижа, для пополнения Московской труппы. Но это, тоже сценическое, представление вскоре было прервано приездом адъютанта Неаполитанского короля Беранже с известием о Тарутинском бое*.
______________________
* C-te S e g u r. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, с 106 и след.; Fain. Manuscrit de 1812, T. II, с 158; Chambray. Histoire de l'expedition, T. II, с 212; Fezenzac. Souvenirs militaires, с 272; В a u s s e t. Memoires, Т. II, с 208 и др.
______________________
Глава 7
Тьер об отступлении Наполеона. — Распоряжения по оставлению Москвы. — Последние надежды Наполеона на мир. — План противодействий Кутузову. — Тревога москвичей. — Попытка отстоять Кремль. — Взрыв Кремля.
Избыток душевных сил Наполеона не соответствовал тем обстоятельствам, в которые он был поставлен во время своего пребывания в Москве. Он волновался, от одного предположения переходил к другому, и все одинаково оказывались неисполнимыми. Ни время года, ни состояние войск не дозволяли никаких наступательных действий. Мысли об отступлении не только не выносила его гордыня, но и строгие соображения указывали, что отступление может быть гибельно для войск, может разрушить его господство над Европою, поколебать созданное им политическое здание Французской империи. Лишь скорое заключение мира, в котором он был уверен до Бородинского сражения и который обещал своим войскам, могло спасти его от погибели. Но это сражение не походило на Ульм и Аустерлиц, на Иену и Ауэрштедт. В его уверенность вкрадывалось сомнение. Уступка без боя древней столицы России ненадолго подняла его надежду. Оставление Москвы жителями и пожары поколебали её окончательно. Последствием этих событий, совершенно для него неожиданных, был грабёж, расстроивший войска, и это расстройство поддерживалось и усиливалось недостатком продовольствия для людей и особенно корма для лошадей его многочисленной конницы, разрушавшейся с каждым днём, равно и артиллерии. Такое положение войск вынудило гордого завоевателя употреблять все способы, чтобы войти в переговоры о мире. Но все его попытки не имели успеха. Молчание Русского императора, не удостоившего ответом его предложения, и народное ополчение были для него точно также явлениями неожиданными. В тщетном ожидании ответа, окружённый народным восстанием, он, как лев, запертый в клетку, должен был ходить взад и вперёд на тесном пространстве, не имея возможности двинуться далее без явной опасности. Пребывание в Москве было предварением пребыванию на острове Святой Елены. Те же чувства волновали его как здесь, так и там. Но в Москве они были для него новы и непривычны, а потому сильнее уязвляли его душу. Сознавая необходимость выйти из этого положения, он не мог, однако же, решиться на этот роковой шаг силою собственной воли и как бы ожидал внешнего обстоятельства, которое вывело бы его из нерешительного положения, которое приводило его в раздражение, выражавшееся в постоянных, резких выходках в отношении к окружавшим его лицам и в жажде мщения России и Русским. Таким внешним обстоятельством и было известие о поражении его авангарда под Тарутиным. Оно придало определённое направление обычной его деятельности.
Разразившись наперёд гневом против нашего главнокомандующего, будто бы нарушившего условия перемирия, которое вовсе не заключалось, император отдал приказание, чтобы войска приготовлялись к немедленному выступлению из Москвы, и принялся потом диктовать своим секретарям письма к маршалу Бертье, который тщательно их переписывал в виде приказов из главной квартиры. Эти приказы давали направление движению разных частей войска и служили началом исполнения предположений о дальнейшем ходе его военных действий.
В чём же заключались эти предположения? Знаменитый историк Консульства и Первой империи говорит, что Наполеон составил смешанный план действий (imagina une combinaison mixte), состоявший в том, чтобы напасть на Тарутинский лагерь, выгнать из него Кутузова, что, конечно, не имело бы вида отступления, отбросить его на правую или левую сторону и потом двинуться на Калугу, приблизить к себе через Ельну маршала Виктора или сильную дивизию (Бараге-д'Ильера), которая была уже образована в Смоленске, провести зиму в Калуге, в стране плодоносной, в климате более умеренном, сохраняя сообщения, справа с Смоленском и с тылу с Москвою. На основании этого соображения, Наполеон сохранил бы обладание Кремлём, поручив защищать его маршалу Мортье с 4 тысячами гвардии и 4 тысячами спешенной конницы, из которой составлены были батальоны пехоты, оставив там самые тяжёлые военные принадлежности, раненых, больных, отсталых и таким образом снабдив опытного маршала 10-тысячным гарнизоном и продовольствием на 6 месяцев. Расположившись в Калуге, при некоторого рода изобилии, подавая руку с одной стороны Мортье, от которого он находился бы в пяти днях перехода, с другой — Виктору, от которого также был бы в пяти днях, если б приблизил его к Ельне, Наполеон находился бы как паук в средоточии растянутой сети, готовый двинуться всюду, где потребовалась бы его помощь. В таком случае он ничего бы не оставлял; напротив, он занял бы новые области, утвердившись в лучшей стране, в средоточии России. Если иметь в виду совершенно выигранное сражение над Кутузовым у Тарутина и зиму обыкновенную по холодам, то это предположение представляло надежду на успех, не принимая даже в соображение мысли о приближении к Польше. В последнем случае Мортье, запасшись продовольствием на десять дней, оставил бы Москву и спокойно пришёл бы в Смоленск, соединясь с расположенными по дороге отрядами и прикрытый присутствием Наполеона в Калуге.
Этот новый план, «плод неисчерпаемой, — по словам Тьера, — плодовитости Наполеонова ума, конечно, он не считал самым лучшим, но наиболее сообразным с обстоятельствами». Он изменил этот план, по мнению Тьера, уже во время самого отступления из Москвы, узнав, что Кутузов снова возвратил войска в укреплённый лагерь и не преследует Мюрата после Тарутинского сражения. Тогда Наполеона задумал обойти его и поэтому невольно потерял два дня, которые имели роковое значение в дальнейшей судьбе отступления*.
______________________
* Т h i e r. Histoire de Consulat et de l'Empire, кн. XXVII, Octobre 1812 r.
______________________
Действительно, Наполеон потерял эти два дня в первое время отступления; но что бы могло случиться тогда, когда бы он не потерял их? Едва ли историк имеет право останавливаться на подобном вопросе. Вопрос же о том, почему Наполеон потерял два дни, представляется весьма важным. Едва ли возможно сомневаться, что он никогда не думал зимовать в Москве; но какие сложились в его голове соображения о порядке отступления из Москвы, после неудавшихся предположений о походе сначала на Петербург, а потом к Великим Лукам, — об этом нет никаких известий. Этого никто не знал, кроме него самого. По его отзывам невозможно судить о том. Во время совершавшихся происшествий он говорил и объявлял не то, что было, а то, чему желал, чтобы все верили. Впоследствии, на острове Св. Елены, он сочинял историю своих деяний так же, как представляла своих героев французская классическая трагедия, которую он считал более верною в этих изображениях, нежели самая история. О его планах и предположениях можно судить единственно по тем приказам, которые он отдавал, чтобы приводить их в исполнение. Эти приказы он начал отдавать под свежим впечатлением полученного известия о поражении его авангарда, вечером 6 (18) октября. До этого времени все его распоряжения клонились лишь к тому, чтобы очистить и обеспечить дорогу из Москвы на Можайск, Вязьму, Гжатск до Смоленска, по которой, без всякого сомнения, он отступать не желал.
Впечатление, произведённое на императора известием о Тарутинском сражении, было весьма сильно, как свидетельствуют все современники и очевидцы, и это несомненно доказывается тою торопливостью, с которою он вывел войска из Москвы и которая имела немаловажное значение. Показания русских, находившихся в это время в Москве, совершенно согласные с показаниями французов, свидетельствуют об особенной поспешности выступления неприятелей из столицы. При такой поспешности, естественно, они захватывали с собою и грузили на свои обозы бесполезные вещи, которые бросали потом на дороге. В то же время они забывали о самых важных вещах, о средствах продовольствия, которые и без того не были обильны*. Большинство французских писателей, современников Наполеона и их последователей, увлечённые силою его военного гения, привыкли каждое его сражение считать победою, особенно, если после сражения неприятель отступал. Это правило неудобно было применить, конечно, к Тарутинскому сражению, потому что разбитый Мюрат должен был отступить. Но в этих случаях историки прибегают к иному средству: они выдают такое сражение или незначительным, или не имевшим никакого влияния вообще на ход военных действий и особенно тогда, когда неприятель не преследовал их разбитых войск. Таким и выдавал Тарутинское сражение Наполеон в своих бюллетенях**. Но неважное авангардное дело не могло вызвать той поспешности, с которою он вывел свои войска из Москвы и выехал сам с своею Главною квартирою***.
______________________
* Fezenzac. Souvenirs, с 276-277.
** 25 и 26 бюллетени от 20 и 26 октября н. ст.
*** Baron Peyrusse, Memorial, с. 110. Je vis beaucoup d'agitation dans le quartier-general et je ne pus me rendre compte, qu'un simple engagement d'avant-poste put causer autant d'emoi et necessiter notre depart.
______________________
Это сражение имело иное значение. Оно показывало, что в продолжении того времени, которое Наполеон проводил в Москве в бездействии и в надежде заключить мир, русские войска, в удобной местности, снабжённые достаточным продовольствием, отдохнули от трудов продолжительного отступления, что их потери пополнены новыми и значительными подкреплениями, что опытный главнокомандующий не только окружил неприятеля народным восстанием и партизанскими отрядами, но и привёл войска в такое положение, что они могли вновь начать военные действия с надеждою на успех. Возможность мира исчезала окончательно, и начиналась снова война. Тарутинское сражение было первым наступательным действием; за ним могли последовать и другие. Князь Кутузов, довершив поражение уже разбитого авангарда, мог вывести все свои войска на сообщения Наполеона. Мог ли же сей последний продолжать своё пребывание в Москве, в виду такой возможности? Немедленно данный приказ выступать из Москвы служит положительным ответом на этот вопрос. Но остаётся другой едва ли не более важный: каким образом Наполеон предполагал совершить отступление своих войск?
Вечером 6-го октября, с неутомимою деятельностью он диктовал свои приказания. Он писал Неаполитанскому королю, что «в тот же вечер отправил своих лошадей, и послезавтра армия придёт к вам, чтобы идти на неприятеля и прогнать его. Нужно три дня, чтобы достигнуть до той высоты, на которой вы находитесь»*. Поэтому он предлагал, что ему нужно четыре или пять дней продержаться, занимая позицию при Воронове. За час до оставления Кремлёвского дворца, он писал герцогу Бассано в Вильну: «С выступлением армии в поход, завтра я решу взорвать Кремль и двинуться или на Калугу, или на Вязьму»**. В этой краткой, шифрованной депеше своему министру иностранных дел, кажется, всего яснее выразился взгляд Наполеона на дальнейший образ его военных действий. Он находился в полной зависимости от нашего главнокомандующего, и всё его внимание было устремлено на то, что предпримет князь Кутузов. Пока не разъяснилось это обстоятельство, он потерял стратегическую самостоятельность (инициативу) в действиях, которой сам придавал такое важное значение в военном деле.
______________________
* Этот приказ у Шамбре (Histoire de l'expedition, Т. III, с. 451) и Фена (Manuscrit, Т. II, с. 205-206) обозначен 13-м октября, что совершенно не согласно с его содержанием; но у Тьера он верно помечен 18 октября 1812 г. н. ст. (Histoire du Consulat et de l'Empire, кн. XXVII).
** F a i n. Manuscrit de 1812, T. II, с 160.
______________________
В тот же вечер, 6 октября, Наполеон дал приказание маршалу Бертье уведомить герцога Тревизского, что он завтра оставляет Москву с войсками, чтобы преследовать неприятеля. Определив войска, которые должны входить в состав отряда, оставляемого маршалу Мортье в Москве, он поручил предписать генерал-интенданту, начальникам инженеров и артиллерии оставить несколько человек из своих чинов, под начальством старших офицеров. С этим отрядом Мортье должен был расположиться в Кремле, поспешно укрепить его и вооружить. Больных, которые ещё там находились, немедленно поручалось переместить в Воспитательный Дом. По выходе войск из Москвы, маршал Мортье должен был печатными объявлениями известить Московских жителей, что слухи об оставлении города французскими войсками несправедливы, что войска пошли в Калугу, Тулу и Брянск, чтобы овладеть этими важными местностями и оружейным заводом; жителям поручалось поддерживать порядок и препятствовать попыткам окончательного разрушения города. Конечно, Наполеон не заботился о городе, который он сам обрекал на окончательное разрушение, отдавая этот приказ маршалу Мортье; но он желал обезопасить его собственное положение с оставляемыми под его начальством войсками в Кремле. Поэтому он поручал ему строго наблюдать за жителями, предписать, чтобы никто не выходил из больниц и расстреливать всякого русского солдата, который появился бы на улице и «нигде не ставить малочисленных постов, чтобы они не подвергались нападению крестьян и казаков». Сверх того Мортье должен был приложить старание, чтобы приготовить как можно более продовольствия, по крайней мере, на месяц и сохранить его до крайних обстоятельств.
Начальнику артиллерии генералу Ларибуасьеру предписано было оставшиеся в Москве, по выходе войск, зарядные ящики и повозки сосредоточить в Кремле, равно порох, свинец для пуль и заряды для ружей и пушек. «Может быть, я возвращусь в Москву», — писал Наполеон. Серу и селитру поручалось сжечь. «У меня довольно пороху», — говорил он. Все магазины и сараи, находившиеся за городом и материалы, которых нельзя было бы поместить в Кремле, также предписывалось сжечь на другой же день утром. Начальнику артиллерии он поручал познакомить маршала Мортье с полковниками артиллерии и офицерами, которые останутся в Москве. «Они должны быть помещены в Кремле (заключил свой приказ французский император): им поручено взорвать Кремль, когда настанет время». В тот же вечер генерал-интенданту дано было приказание приготовиться к оставлению Москвы на другой день вечером, под прикрытием дивизии Роже, но оставить и поместить в Кремле нескольких чиновников по интендантской части в распоряжение маршала Мортье. Этот приказ заключается словами: «Император, имея намерение возвратиться сюда, желает сохранить главные магазины муки, овса и водки». Только в этих приказах начальнику артиллерии и генерал-интенданту говорится о возможном возвращении его в Москву; но между тем вовсе не упоминается об этом в приказе маршалу Мортье, которому, конечно, более всех нужно бы это знать*. Напротив, ему предписывается только поддерживать это мнение в обывателях Москвы и объявлять, что слухи о совершенном оставлении столицы французскими войсками совершенно несправедливы.
______________________
* С h a m b r ay G. de, T. Ill, прилож. с. 433-435; Fain. Manuscrit, T. II, с 208-212. Приказы 18 октября 1812 г. н. ст.
______________________
Цель этой меры весьма ясна: Наполеон опасался попытки со стороны жителей, вместе с вооружёнными крестьянами и даже войсками, которых передовые отряды находились в недалёком расстоянии от Москвы, напасть на отряд Мортье, который был гораздо малочисленнее, нежели первоначально предполагал его составить Наполеон, по собственному его свидетельству, подтверждаемому многими современниками*. Сверх того Наполеон мог опасаться, чтобы боевые запасы и продовольствие, которые не могли увезти с собою войска по недостатку подвод, не были совершенно истреблены, по его же распоряжению, и маршал Мортье остался бы ни с чем. Этих запасов было весьма немного, когда император поручал ему заготовить из них продовольствие, по возможности на месяц, для такого незначительного отряда, какой оставался у маршала Мортье. Но распространяя слух, что он разобьёт русских и потом возвратится в Москву, он никого не убедил, «потому что всем было известно настоящее положение дел», — говорит Шамбре**. Поэтому множество больных и раненых последовали за своими полками. Вместе с ними выехали из Москвы все почти иностранцы из её обывателей, и особенно французы. Не только солдаты, но ни один офицер и генерал не оставили в ней своей добычи. Конечно, менее всех этой возможности возвращения в Москву верил сам Наполеон: он не думал возвращаться в Кремль, наполненный порохом с подведёнными под него минами. Цель оставления Мортье заключалась единственно в том, чтобы привести в исполнение задуманное им окончательное истребление Москвы.
______________________
* 26-й бюллетень от 26 октября; Мортье занимал Кремль тремя тысячами человек.
** Histoire de l'expedition en Russie, Т. III, с. 317.
______________________
Выступление Наполеона из Москвы представляло давно невиданное в истории Европы зрелище. Оно напоминало Европе движения варваров, разрушивших Римскую империю; а русским — нашествие татар. «Мы думали, что нашему горю и конца не будет, — говорит свидетельница из купеческого семейства, находившаяся в Москве. — Только раз, видим мы, повалили полки по Крымскому мосту. Из окон нашего подвала как на ладони всё видно. Человек десять наших мужиков выбежали посмотреть поближе. Идут эти Французы настоящими нищими; не хуже нас обносились, все в лохмотьях, да обвернувшись во что ни попало. Тут и зипуны, и женские юбки, и поповские ризы, и стихари: чего хочешь, того просишь. За ними едут пушки и фуры, и женщины тут же: жёны ли их, приятельницы ли, уж Бог их знает. Одна сидит на телеге и сама правит, а телега верхом навьючена. Некоторые солдаты верхами реку в брод переезжали. Вздумала и она за ними, да и забрала в сторону, попала на быстрое место, и стала лошадь кружиться. Солдаты уже уехали далеко; закричала она благим матом; а наши молодцы бросились вброд, спихнули её в воду, а лошадь взяли под уздцы, вывели её на берег и пустились рысью к Остоженке. А тебя, мол, мамзель, пускай твой приятель спасает». «Прошло около недели после Покрова, — говорит другая свидетельница из духовной семьи, — видим мы, что Французы что-то засуетились. Слышны от нас крик и говор и конский топот. Страх нас разобрал; видим, что-то готовится; а что, не знаем. Всю ночь продолжался у них шум, а мы всю ночь не спали. На другой день повалили они мимо наших окон, по Якиманке, конные и пешие. Иные чучелы-чучелами смотрели. Навьючили на себя разного женского трепья. Шли они все да ехали в россыпную, кто где попало, а не так, как обыкновенно полки идут стройным шагом; а за ними ехали пушки, фуры и повозки. Долго они тянулись одни за другими; мы думали и конца этому не будет, а вдруг — улица опустела. Что же, мы думаем, уж не покинули ли они Москву?.. И верить не смеем такому счастью»*.
______________________
* Т. Толычева. Рассказы очевидцев, с. 86-87, 99-100; Русский Вестник, 1872, ноябрь, с. 273, 285; П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины, с. 41.
______________________
Такие рассказы простых русских людей, подглядевших из своих притонов выход французов, совершенно совпадают и с их собственными свидетельствами. Утренники, начавшиеся с 6-го октября, хотя и незначительные, уже давали себя чувствовать неприятельским войскам, особенно потому что они обносились и должны были всевозможными лохмотьями и одеждами, награбленными в Москве, прикрывать наготу и кутать ноги, за неимением обуви. Конечно, всё, что было получше и ценнее, было или захвачено офицерами и высшими чинами войск, или перекуплено ими у солдат. Хотя число войск, выступавших из Москвы и составляло несколько более ста тысяч, но немногие из них походили на солдат, стройных и способных к бою. Большая часть конницы была спешена, остальная едва могла двигаться на истощённых лошадях. Одна гвардейская кавалерия, простиравшаяся до 5-ти тысяч человек, ещё сохраняла бодрый вид. Артиллерия, несоразмерная по числу орудий с количеством войск, обременённая огромными обозами с боевыми снарядами, на изнурённых лошадях, хотя и представляла грозную силу, но крайне стесняла движение войск. Между тем, несмотря на советы своих боевых сотрудников, Наполеон не хотел оставлять орудия и думал увезти всё. Пехота, и преимущественно гвардейская, ещё походила на стройное войско; но и то в незначительном количестве, которое сопровождалось беспорядочными толпами солдат. Огромные обозы с добычею, где, рядом с щёгольскими городскими экипажами, тянулись всевозможные фуры, повозки, телеги и одноколки, обременённые поклажею, не только затрудняли движение войск, но и производили расстройство в них. Не одни высшие чины и офицеры имели по нескольку экипажей, но у каждой роты и некоторых солдат были свои подводы, на которых они везли запасы продовольствия и добычу. Заботясь о добыче, солдаты или толпились около возов, или, выбрав более ценные предметы, несли их в своих мешках и ранцах, обременяя себя тяжёлою ношею. Многие семейства иностранцев, опасаясь стать жертвою народного мщения, добровольно отправились вместе с войсками. Других уговорили оставить столицу французские офицеры, зная, на какую участь обрёк Наполеон уцелевшие в ней здания. В экипажах находилось поэтому много женщин и детей; даже некоторые из русских обитательниц публичных домов и много русских крестьян и вообще лиц из простого народа, которых заставляли нести тяжести и помогать истощённым лошадям тащить нагруженные воза*.
______________________
* C-te S e g u г. Histoire de Napoleon et de la Grande Armee, T. II, с 112-114; Fezenzac. Souvenirs, с 277-278; Chambray. Histoire de l'expedition, T. II, с 316 и след.; Fain. Manuscrit, Т. II, с. 261; Р a i x-hans. Retraite de Moscou, отд. III, с. 36 и след.
______________________
Император Наполеон выехал из Москвы 7 октября, рано утром. От самой заставы по Старой Калужской дороге тянулись в несколько рядов обозы, загромождая широкую большую дорогу. Каждый пригорок, каждый овраг и мост стесняли их движение. Беспорядочно скопляясь на одном месте, они препятствовали движению арьергарда и расстраивали войска всё более и более. Наполеон, с своею свитою, едва мог пробираться между обозами и войсками и медленно подвигался вперёд. Проехав около десяти вёрст, он остановился и, ходя взад и вперёд по полю, ожидал известий от Мортье, которого положение его тревожило. Подозвав к себе генерала Раппа, он сказал ему: «Ну, вот мы идём по Калужской дороге, к границам Польши и там займём хорошие зимние квартиры. Я надеюсь, что император Александр заключит мир». — «Вы его слишком долго ожидали, Государь, — отвечал Рапп. — Жители предсказывают суровую зиму». — «А! что вы говорите о жителях? У нас сегодня 19 октября, а какая прекрасная погода! Разве вы не узнаёте моей звезды? — возразил Наполеон. — Впрочем я не мог выступить прежде, нежели отправил всех больных и раненых. Я не мог предоставить их мщению Русских». — «Вы гораздо лучше бы поступили, — продолжал его собеседник, — если бы оставили их в Москве; а теперь, лишённые всякой помощи, они перемрут на дороге». Наполеон желал казаться спокойным и уверенным в своём счастии; но, по свидетельству Раппа, он сам не верил тому, что говорил, и его лицо выражало крайнее беспокойство*.
______________________
* G. R a p p. Memoires du General Rapp, aidede camp de Napoleon, ecrits par lui meme et publies par sa famille. Paris, 1823, с 221-222.
______________________
Получив известие от Мортье, что он укрепился в Кремле, Наполеон продолжал путь и к вечеру достиг до села Троицкого на р. Десне. Авангард, под предводительством вице-короля, остановился в этот день у деревни Витютинки; а на другой день, продолжая поход, он подошёл к Красной Пахре. В Троицком Наполеон поручил начальнику штаба сделать следующие распоряжения: «Предписать маршалу Мортье всех отсталых и изувеченных солдат, принадлежавших к корпусам Даву и вице-короля и, вероятно, отставших от них спешенной коннице и Молодой гвардии, отправить в Можайск. 22 или 23 (т. е. 10 или 11) октября, в два часа утра, поджечь магазины с вином, казармы и все публичные здания, исключая Воспитательного Дома и поджечь Кремлёвский дворец, изломать все ружья, лафеты и колёса и подложить порох под Кремлёвские стены». Когда всё это будет приведено в исполнение и огонь покажется во многих местах Кремля, Мортье должен был выступить из Москвы по дороге к Можайску; но самому ему дожидаться, пока, через несколько часов после выхода войск, будет взорван Кремль; а также поджечь два дома графа Ростопчина и дом графа Разумовского*. Это распоряжение, сделанное в то время, когда для Наполеона вопрос о том: возвратился ли в укреплённый лагерь князь Кутузов и, оставаясь в нём, не возымеет ли намерения немедленно продолжать наступательные действия, ещё не был решён, — доказывает, что он никогда и не имел намерения возвращаться в Москву. 25-й бюллетень Великой армии, продиктованный в тот же самый день, как и приведённый приказ маршалу Мортье, показывает, что он хотел подготовить к этой мысли общественное мнение Франции и Европы. Этот бюллетень выражается весьма неопределённо о дальнейших движениях Великой армии. С одной стороны, сказано в нём, укрепили и вооружили Кремль, и в то же время подвели под ним подкопы, чтобы взорвать его на воздух. Одни думают, что император пойдёт на Тулу и Калугу, чтобы провести зиму в этих губерниях, занимая Москву гарнизоном, помещённым в Кремле; другие полагают, что император взорвёт Кремль и сожжёт все уцелевшие публичные здания; а сам с войсками приблизится к Польше, чтобы занять зимние квартиры в дружелюбной стране. Дальнейшие подробности, объяснявшие цель этого движения, т.е. чтобы приблизить к себе запасы продовольствия, собранные в Данциге, Ковне, Вильне и Минске и находиться в расстоянии, более близком от Петербурга и Киева, показывали желание дать предпочтение этому предположению. «Москва не имеет военного значения и потеряла уже политическое, потому что сожжена и разорена на сто лет», — прибавляет этот бюллетень. Очевидно, Мортье оставлен был в Москве, и притом с гораздо меньшим количеством войск (как впоследствии заявил сам Наполеон), с исключительною целью привести в исполнение его злобный замысел — разрушить последние здания, уцелевшие в Москве после пожаров.
______________________
* Приказ 20 октября н. ст. Chambray, Т. III, прилож., с. 436-437.
______________________
В тот же день, когда Наполеон отдавал эти приказы, он поручил своему начальнику штаба написать письмо к княвю Кутузову, повторяя то же, что говорил уже Лористон против народной и партизанской войны и спрашивая, не получены ли от Русского правительства предписания по этому поводу. Немедленно это письмо было послано с полковником Бартелеми; но вместе с ним поехал в авангард и граф Лористон под тем предлогом, чтобы осмотреть новую позицию, занятую Мюратом после Тарутинского сражения. Для Наполеона нужен был не ответ князя Кутузова, в смысле которого едва ли он мог сомневаться; но он желал убедиться в том: продолжает ли Кутузов оставаться спокойно в Тарутинском лагере и не замечается ли приготовлений к дальнейшим наступательным движениям. Поэтому на другой день, 8 (20) октября, лишь только Наполеон убедился в этом и получил ответ Кутузова, что он не имеет ещё никаких предписаний из Петербурга, он повернул движение своих войск с Старой Калужской дороги на Новую*. Мортье получил приказание, совершив возложенное на него поручение, двинуться уже не на Можайск, но на Верею и прибыть туда к 13 (25) числу, чтобы находиться между корпусом Жюно, бывшим в Можайске, и всею армиею, которая к этому числу должна была прибыть в Боровск. Ему поручалось присоединить к себе все отряды, находившиеся близ Москвы. Генералу Жюно предписано было двинуть из Можайска все маршевые полки и батальоны, конные и пешие, к Верее. Они должны были поступить под начальство князя Понятовского, направленного уже туда с своим корпусом. Сам Жюно должен был приготовить к выступлению свой корпус на Вязьму, по первому приказанию; наперёд ему велено отправить всех больных и раненых из Можайска и Колоцкого монастыря, изломать все ружья и сжечь военные запасы, которые нельзя будет увезти с собою. Гжатск должен быть очищен, лишь только корпус Жюно двинется к Вязьме, а из Вязьмы открыто сообщение с главною армиею через Юхнов. Извещая своего маршала об этих распоряжениях, Наполеон присовокупил, что Мортье «безопасно сблизится с армией, выступив из Москвы; его могут преследовать разве несколько сотен казаков, потому что вся русская армия находится ещё на Калужской дороге»**.
______________________
* Chambray G. de. Histoire de l'expedition, Т. II, с. 319-321; Fain. Manuscrit de 1812, Т. II, с 221-223.
** Приказ из Фоминского, 23 октября н. ст. Шамбре. Т. III, прилож., с. 439-440.
______________________
Вызванный из Москвы наступательными действиями нашего главнокомандующего, Наполеон естественно должен был прежде всего убедиться в том, будет ли князь Кутузов продолжать эти наступательные действия или, ограничившись поражением французского авангарда, отступит снова в укреплённый свой лагерь. Пока не был решён этот вопрос, он ничего иного предпринять не мог, как двинуть свои войска по Старой Калужской дороге и, соединившись с Мюратом и Брусье, выдержать сражение, на которое вызвал бы его князь Кутузов. Потеряв свободу действия, он, конечно, не мог приступить к исполнению каких бы то ни было предположений о дальнейшем своём движении. Но лишь только он убедился, что все русские войска спокойно находятся в Тарутинском лагере, то немедленно сделал вышеуказанные распоряжения, которые уже ясно обличают его дальнейшие виды. Он хотел обойти русские войска и занять Калугу, т.е. избежать сражения. Мог ли иначе думать такой опытный в боях и гениальный полководец? Если он говорил, что идёт разбить Кутузова и с боя открыть путь своим войскам на зимние квартиры, то иначе он и говорить не мог, чтобы поднять хотя несколько упавший дух, не только войск, но даже их предводителей и отвлечь глаза Европе*. Но он понимал различие, существовавшее в это время между войсками князя Кутузова и своею армиею, утратившею дисциплину, обременённою огромными обозами с добычею. Эти войска могли драться и даже отчаянно защищать награбленную ими добычу, но они не могли побеждать. Едва ли мысль обойти князя Кутузова могла прийти ему только в первые дни отступления из Москвы, когда он увидал те затруднения, которые испытывали его войска на походе, и повернуть по пути ещё более затруднительному, по просёлкам, на Новую Калужскую дорогу. Сидя в Москве, он очень хорошо знал положение своих войск и, без сомнения, там уже предполагал обойти князя Кутузова, пройдя по Новой Калужской дороге; но нечаянная весть о наступательных с его стороны действиях вынудила его выйти из Москвы по Старой Калужской дороге и таким образом потерять несколько дней.
______________________
* 26-й бюллетень, помеченный: Боровск, 26 октября н. ст.
______________________
Между тем Мортье заперся в Кремле, окружив его на некотором расстоянии сильными сторожевыми отрядами и повсюду наклеил объявления, чтобы никто не приближался к Кремлю, под страхом смерти. Вероятно, все переводчики уехали с Главною квартирою; поэтому объявление было написано на одном французском языке. Русские его не понимали, и некоторые поплатились жизнью за вину самого маршала, который, впрочем, только приводил в исполнение поручение своего императора. В Кремле рыли канавы, устраивали мины, наполняли их порохом. Даже на эти работы насильно брали русских и потом, чтобы они не разгласили о том, увели их с собой из Москвы и отпустили с дороги только тогда, когда последовали уже взрывы. «Меня туда взяли Французы, — рассказывал потом один русский, — и других многих работников из наших привели и приказали нам подкопы рыть под Кремлёвские стены, под соборы и под дворец, и сами тут же рыли. А у нас просто руки не подымались. Пусть всё погибает, да хоть не нашими руками. Да воля-то не наша была: как ни горько, а копай! Окаянные-то тут стоят и как увидят, что кто из нас плохо работает, так сейчас прикладами бьют: у маня вся спина избита»*. Московские жители радовались, смотря на то, что неприятели выступали из столицы; но их смущало то обстоятельство, что часть их оставалась в Кремле. Это смущение скоро превратилось в ужас.
______________________
* Т. Толычева. Рассказы очевидцев, с. 137.
______________________
Наполеон заявлял в бюллетенях Великой армии, что ему советывали «сжечь все оставшиеся в Москве здания и опустошить огнём и мечем её окрестности на 20 миль вокруг и научить Русских, что они должны были вести правильную войну, а не как Татары; но он отверг эту жестокую меру»*. Состав его войск был таков, что подобные советы могли выходить из его среды; но ему никто не смел подавать советов, и если нашлись такие советники в этом случае, то потому только, что они знали о собственном намерении их повелителя, преувеличивая его, быть может, до размеров, невозможных к исполнению. Напротив, в его войсках, от офицеров до простых солдат, нашлось много таких, которые не сочувствовали этой жестокой и бесполезной мере. Свыкшись уже с некоторыми из русских, они предупреждали их о грозившей им опасности. Один солдат старой гвардии, познакомившись с Бестужевым-Рюминым, пришёл к нему 6-го октября вечером «проститься и пожелать всякого благополучия, как он говорил, потому что отдан приказ на другой день с восходом солнца выступить в поход». Но, простившись, солдат просил проводить его и, пройдя шагов десять, находясь наедине с ним, взял его за руку и сказал: «Спасайтесь, если можете, Кремль будет взорван на воздух, также пушечный двор. Всё приготовлено, даны даже приказания убивать всех, кто носит оружие и сжечь все оставшиеся здания»**. Один из лекарей французских войск, за несколько ещё дней до их выступления, советовал французу-эмигранту, постоянному жителю Москвы, не оставаться в столице, когда выйдут из неё французы. «Вы сами были военным, — говорил он ему, — а потому поймёте, что я не могу объяснять вам подробнее, и сами догадаетесь, что я желал бы вам сообщить»***. За несколько дней до выступления, начаты были предварительные приготовления в разных местностях Москвы. В Новодевичьем монастыре, по свидетельству одной современницы, «неприятели начали везде рыть канавки от церкви и вокруг стен. Остановимся бывало и спрашиваем, что они делают; а они показывают, что и сами не знают. Вдруг прошёл слух, что Бонапарт собирается всю Москву подорвать и всех русских перерезать. Пошёл батюшка к французскому генералу и говорит ему, что вот какие ходят слухи. А генерал ему говорит: «Уходите отсюда и молитесь за своих». Когда священник передал эти слова монахиням, они отвечали: «Мы дали Богу обет здесь жить и умереть; да будет Его воля! Мы отсюда не уйдём». Но некоторых, естественно, пугала эта весть, и они оставили Москву. В подвалах под церковью были оставлены бочки с порохом и боевыми зарядами; у самой церкви поставлена бочка с вином. При выходе солдат из монастыря, генерал велел зажечь вино и повторил священнику: "Уходите скорей и молитесь"». «Как вспыхнуло вино, — говорит та же очевидица, — они все вон; а наши смотрят, не знают со страха, что делать, и только Бога призывают на помощь. Да вдруг опомнились и бросились вытаскивать из склепа пороховые бочки и стали их заливать водой. Слава Богу, что в склепе-то было несколько ходов. А вино всё выгорело и разлилось; да к счастью на дворе-то было тихо, и огненные ручьи заливали, не дали им добежать до деревянных строений. Как с этою бедою покончили, бросились по кельям и церквам, где стояли неприятели. Там во многих местах была разложена солома, а в неё воткнуты зажжённые свечи. Бог миловал, всё успели погасить».
______________________
* 26-й бюллетень Великой армии.
** Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских, 1859, кн. 2, отд. V, с. 176; солдата звали Сабле.
*** Chev. d'Y z a r n. Relation etc., с. 46.
______________________
Французы, стоявшие в Рождественском монастыре, выходя из него, на прощанье кланялись монахиням и другим обитателям, бывшим в этом монастыре, которые выходили из церкви после вечерни, и делали им знаки, чтобы и они уходили из монастыря, что он сгорит. Напуганные монахини «вышли из монастыря, спустились на площадь, да тут и остановились, — рассказывает одна из очевидиц. — Горит со всех сторон; пожалуй ещё туда зайдём, что и не выйдем. Как теперь помню, столпились мы все под горой и плачем; все думаем, что вот-вот и наш монастырь загорится. На улицах пусто, словно весь город вымер. На небе совсем стемнело, только пожар всё освещает; ветер свищет, и головни сыплятся на площадь. Вдруг пошёл сильный дождик, до костей нас промочил, и стояли мы под дождиком часа два». «Должно быть они нас только постращать хотели, заметила казначея. Не пойти ли нам назад во власть Божию, да осмотреть кельи. Перекрестились мы, да и побрели назад». Несколько монахинь, которые были посмелее других, вызвались смотреть кельи. Оказалось, что в некоторые из келий была натаскана солома и в неё были воткнуты свечи и зажжены. «Солома что ли сыра была, заключает та же рассказщица, или просто Бог спас, а догорели эти свечи и никакой беды не сделали*. Как пришли монахини по осмотре, одна свеча ещё тлела и дымилась».
______________________
* Т. Толычева. Рассказы очевидцев, с. 23-26, 65, 134-136.
______________________
Накануне выхода неприятелей из Москвы и во время выхода, пока ещё Мортье оставался в Кремле, французы, при встрече с русскими, предупреждали их, что Кремль будет взорван, и оставшиеся в Москве здания сожжены. Действительно, во многих местах начались снова пожары, взорваны были пороховые ящики на пушечном дворе, и только вследствие случайных обстоятельств и нежелания самих исполнителей, неохотно приводивших в действие злую меру своего повелителя, эти пожары не приняли широких размеров. Начальник отряда, занимавший здания почтамта, получив приказание зажечь их, выступая из Москвы, отказался его исполнить. «Другие же, менее смелые, — говорит современник, — всё-таки боялись оставить почтамт не сожжённым; но бывшие там русские чиновники пожертвовали последними деньгами и уговорили их оставить это намерение. Однако Французы, выходя, приказали для вида собрать пред почтамтом большой костёр дров и зажечь, что и было исполнено в их глазах»*. Эти пожары, — начавшиеся почти одновременно с вестью о том, что Кремль будет взорван, сожжены все уцелевшие здания и все русские перебиты, — подтверждали её достоверность. Страх и уныние овладели русскими. «Это гибельное известие повергло нас в совершенное отчаяние, — говорит современник-свидетель происшествий. — Вечером, рассевшись молча по углам избы, с поникшими головами, каждый из нас думал о предстоящей смерти»**. Но многие, конечно, вышли из Москвы: препятствий не было, заставы не охранялись, и в окраинах города показывались уже казаки и вооружённые крестьяне и перестреливались с неприятельскими передовыми постами, охранявшими Кремль.
______________________
* П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины, с. 76.
** А. Р я з а н ц е в. Воспоминания очевидца, с. 228-229.
______________________
Выходцы из Москвы немедленно принесли эти известия в главную квартиру корпуса барона Винцингероде, которая находилась в 12 верстах от столицы, в селе Чашниках. 8 октября вечером, Винцингероде сообщил их своим сослуживцам. Князь А.А. Шаховской, известный драматический писатель, бывший в это время начальником пятого полка Тверского ополчения, был поражён этим известием и после ужина, оставшись наедине с бароном Винцингероде, говорил ему, что «взрыв Кремля, где покоятся мощи угодников, поразит отчаянием всю Россию, привыкшую почитать святыню Кремля своим палладиумом». «Сердце генерала, — по словам князя Шаховского, — быстро воспалённое благородным ощущением, вспыхнуло — он изменился в лице и, вскоча со стула, вскрикнул: "Нет, Бонапарте не взорвёт Кремля. Я завтра дам ему знать, что если хотя одна церковь взлетит на воздух, то все попавшиеся к нам французы будут повешены"»*. Немедленно он распорядился, чтобы генерал Бенкендорф, под начальством которого находилась часть его авангарда, был готов к выступлению, а сам с адъютантом, полковником Нарышкиным, отправился к Иловайскому 4-му, который с двумя полками находился у самой Москвы. «Только подъехав к заставе, мы вспомнили, что не взяли с собою трубача, — говорит Нарышкин. — Я предложил генералу заменить его белым платком, будучи уверен, что неприятели поймут наше намерение, а в противном случае будут отвечать нам ружейными выстрелами». Они сели на коней и поехали по Тверской с казаком впереди, с белым платком на острие копья. Встретившиеся с ними крестьяне сказали, что неприятельский пикет находится у генерал-губернаторского дома. Увидав его, казак, ехавший впереди, остановился и делал знаки, вызывая кого-нибудь из неприятелей. Винцингероде, не видя за углом дома французского пикета, поехал к казаку, несмотря на то, что Нарышкин просил его не подаваться вперёд и сам вызывался подъехать к нему. «Где вы можете находиться, там и я могу», отвечал Винцингероде и внезапно очутился перед французскими солдатами, прицелившимися в него из ружей. «Отъехать назад уже было невозможно», — замечает Нарышкин. Один из неприятельских офицеров согласился было послать с донесением к маршалу Мортье, что явился русский парламентёр; но другой немедленно захватил его и повёл в Кремль. Нарышкин последовал за ним, не желая оставлять свого генерала в таком затруднительном положении и попросил французского офицера также отправить его к маршалу.
______________________
* Воспоминания князя Шаховского о Москве после французов изложены в письме к Михайловскому-Данилевскому. С некоторыми сокращениями, они напечатаны в Военном Сборнике, 1864, № 5, с. 69-99. Константин Бенкендорф, командовавший частью конницы в корпусе барона Винцингероде, в донесении Императору о его плене, говорит, что он не имел намерения входить в переговоры с маршалом Мортье, что эта мысль пришла ему тогда, как он приблизился к французским аванпостам, стоявшим по Московским бульварам. Son zele et son caractere fougeux pour le service de V. M. l'a emporte; on faisait feu sur lui, et il ne se serait probablement pas avance si pres, si tous ceux qui l'entouraient ne l'engageaient continuellement a se menager. Il dit avec humeur: qui a peur, n'a qu'a ne pas me suivre, et renvoya les casaques (письмо от 11 октября из Москвы). Л.А. Нарышкин говорит, что его цель состояла в том, чтобы договориться с маршалом Мортье, что он не нападёт на него, если он сам не будет действовать против него; а намеревался он действовать во фланг отступавшим неприятелям (письмо к Михайловскому-Данилевскому 3 августа 1836 г., при котором он сообщил ему свою записку о плене его и Винцингероде). Но, если не принять в основание свидетельство князя Шаховского, то, конечно, поступок барона Винцингероде был бы самым неблагоразумным (письмо князя Кутузова к его супруге от 23 октября из Вязьмы), на который он едва ли бы решился, при всей заносчивости характера.
______________________
«Когда меня ввели в Кремль, — говорит Нарышкин, — я увидал, что весь гарнизон стоит под ружьём. Во дворце, который занимал маршал Мортье, меня окружили его адъютанты и говорили, как было неблагоразумно с нашей стороны приехать без трубача. Показывая вид уверенности в безопасности, которую начинал уже терять, я отвечал: «Мы приехали, господа, не концерты давать; мы желали, чтобы поняли наши намерения и мы достигли нашей цели. Честь Французов может нам ручаться за то, что мы не попали в ловушку». Но скоро я разочаровался, когда меня обезоружили и ввели в кабинет маршала». Там находился уже барон Винцингероде. Он задрожал, когда увидал входившего Нарышкина. «Что вы сделали? Вы не знаете, как ужасно они хотят поступить со мною!.. Я полагал, что знаю Французов; а они, вопреки народному праву, вопреки всем правилам войны, хотят удержать меня военнопленным», — говорил Винцингероде. «Какая бы ни была ваша участь, — отвечал Нарышкин, — я готов её разделить с вами». Винцингероде обнял его и продолжал горячо обвинять поступок французов. Маршал Мортье, по свидетельству Нарышкина, спокойно, бесстрастно и терпеливо слушал его обвинения и наконец сказал: «Я пошлю нарочного к императору; он решит вашу участь; а пока пожалуйста вашу шпагу и следуйте за бароном Сикаром, который укажет отведённую вам комнату». Мортье иначе и поступить не мог. Русский генерал лично мог удостовериться, какое незначительное количество неприятельских войск занимало Кремль. Конечно, он мог бы освободить этих русских пленных по выходе из Москвы, если бы смел; но на такой поступок не решился бы ни один из маршалов, так сказать, в виду самого Наполеона.
Появление барона Винцингероде и его попытка вступить в переговоры с Мортье, конечно, произвели тревогу, показав, что тот корпус русских войск, который находился под его начальством и который французы считали более значительным, нежели он был на самом деле, приблизился к Москве. Поэтому предписание императора, от 8 октября из села Троицкого, успокоило маршала, давая ему возможность немедленно выступить. В тот же день ночью, чтобы скрыть движение, он выступил действительно, не исполнив, может быть по случаю поспешности, всех поручений, возложенных на него Наполеоном. Он поджёг только дачу графа Ростопчина в Сокольниках. Его дом на Лубянке остался цел. По свидетельству некоторых современников, французы не зажгли его, уступая просьбам окрестных жителей, которые опасались распространения пожара на ближайшие здания, т.е. большею частью на французов и иностранцев, приютившихся как в самой церкви Св. Людовика, так и в соседних с нею домах*. Отойдя на незначительное расстояние от города, Мортье велел выстрелом из пушки дать условленный знак к взрыву Кремля, который и последовал немедленно, и потом продолжал движение к Можайску; но на другой день, получив новый приказ Наполеона, отправился на Верею**.
______________________
* B...ch. Histoire de la destruction de Moscou, с 156.
** Приказ 9 (21) октября. Fain. Manuscrit, Т. II, с. 214-215.
______________________
«А как Кремль-то взорвало, мы чуть не перемерли от страху, думали света преставление», — говорит одна из очевидиц*. Тревожимые ожиданием новых бедствий, Московские обыватели, при наступлении ночи, ложились спать не раздеваясь. Среди ночи раздался первый и самый сильный взрыв. Земля заколебалась, дрогнули все здания; даже на значительном расстоянии от Кремля полопались все стёкла; во многих домах разошлись стены и рушились потолки. Внутри домов ничто не осталось на месте, обывателей сбрасывало с их постелей. Ужас овладел ими. Все бросились на улицы и площади, большею частью раздетые и израненные осколками стёкол, камнями и железом. В ночной темноте, освещенной пожаром, начавшимся в Кремле, под сильным холодным дождём, слышались плач и стоны. Невозможно было оставаться под открытым небом; но боялись войти в дома, ожидая новых взрывов, которые и последовали один за другим; но уже не с тою силою, как первый. Свидетели-очевидцы различно определяют число взрывов, и кто же мог верно сосчитать их в эту ужасную ночь, которая многим стоила жизни и почти всем здоровья! Но лишь только наступила мёртвая тишина после взрывов, продолжавшаяся довольно долго, многие решились от холода и дождя войти в дома; но некоторые до рассвета оставались на улицах и площадях. В Грузинах, на лугу около церкви Св. Георгия Победоносца, всю ночь оставалась толпа народа. «Чрез темь и дым мы напрягали зрение к Кремлю, — говорит один из очевидцев, — так как от нас с луга виден был Иван Великий, но ничего ещё нельзя было рассмотреть; стало светать, но Кремль ещё не показывался; мы не шли в дом, боясь повторения подобного первому взрыву, и решились ожидать совершенного утра под открытым небом. Наконец, взошло солнышко, а вскоре после показалась и золотая глава Ивана Великого. Он стоял по-прежнему богатырём к нашей радости и досаде Французов или, лучше сказать, их предводителя, по воле которого всё это делалось»**. Дождь, начавшийся ещё накануне, без сомнения, смирил разрушительную силу подкопов под древние стены Кремля; но, дорожа человеческим достоинством, мы готовы верить, что Мортье отпустил негодный порох для этой цели, как показывает один из офицеров Великой армии***.
______________________
* Т. Толычева. Рассказы очевидцев, с. 42, 54, 100.
** П. Г. К и ч е е в. Из недавней старины, с. 52-54; Chev. d'Y s a r n, Relation, с. 46; B...ch. Histoire de la destruction de Moscou, с 147-150.
*** Ответы майора Шмидта на вопросы графа Ростопчина, отв. 46. Русский Архив, 1864, стб. 824; Fezenzac. Souvenirs militaires, с. 276.
______________________
В это время, когда войска Наполеона от деревни Горки поворачивали к селу Фоминскому, со Старой Калужской дороги на Новую, шёл дождь, — тот дождь, который помешал Мортье вполне привести в исполнение злобный умысел его повелителя. Движение войск было крайне медленно и затруднительно по грязным просёлочным дорогам. К 11-му октября едва передовые части достигли Боровска, а авангард вице-короля подвигался к Малоярославцу. Если бы в этом городе, так же, как в Боровске, русские войска не успели преградить пути Наполеону, то, конечно, он успел бы занять Калугу; а затем свободно располагать своими движениями, как он предполагал. Но это была бы счастливая случайность, которая, по его собственным военным правилам, может входить в военные соображения на одну треть, тогда как две трети должны быть основаны на точном расчёте. Мог ли он рассчитывать на одной случайности свои соображения?
Он и не рассчитывал. Заботы его об очищении Смоленской дороги на Можайск начались ранее выступления из Москвы. Когда для многих цель уже казалась достижимою. В Боровске Наполеон говорил вице-королю, что весьма возможно, что придётся отступать на Вязьму и Смоленск. Ту же самую мысль он выразил в письме к герцогу Бассано, хотя и подробно описывал, как он займёт зимние квартиры в четыреугольнике между Смоленском, Могилёвым, Витебском и Минском, и с открытием весны начнёт снова военные действия на Петербург или Киев. Но этими описаниями поручалось ему воспользоваться в дипломатической переписке с Европейскими державами; а для личного его сведения Наполеон писал: «Впрочем, в этого рода действиях то, что может случиться на деле, не всегда соответствует тому, что было предположено»*. Попытаться обойти князя Кутузова, полагаясь исключительно на счастливую случайность, он решился только потому, что отступление по опустошённой дороге, через Можайск и Вязьму на Смоленск, ужасало всех его военачальников; да и сам он, конечно, не мог не предвидеть необоримых затруднений на этом пути. Но он готовился на эту крайнюю меру, чтобы только избежать сражения. 12 (24) октября, Главная квартира Наполеона оставила Боровск рано утром. Пройдя несколько вёрст, заметили в стороне казачий пикет из 10 или 12 человек. На них напали и взяли двух в плен. В то время, как их допрашивали, Наполеон завтракал в поле с Мюратом, Бертье и генералом Ларибуасьером. Вдруг послышалась канонада со стороны авангарда. Оставив завтрак, Наполеон сел на коня и поскакал по тому направлению**. Ему надо было спешить: началось сражение под Малоярославцем, окончательно указавшее, по какому пути должна была отступать Великая армия.
______________________
* F a i n. Manuscrit de 1812, Т. II, с. 155-157.
** F a i n. Manuscrit de 1812, Т. II, с. 243.
Впервые опубликовано: Французы в Москве в 1812 году. М.: тип. Грачева и Кº, 1876. 185 с.
Попов, Александр Николаевич (1820-1877) русский историк, член-корреспондент Императорской Академии Наук.
На главную |
Произведения А.Н. Попова |
