Путешествия Г.Н. Потанина по Китаю, Тибету и Монголии

Обработаны по подлинным его сочинениям М.А. Лялиной

СОДЕРЖАНИЕ

Очерки северо-западной Монголии. Первая экспедиция 1876—1877 г.

Хамийокий оазис и переход через Гоби

Северо-западная Монголия. Вторая экспедиция 1879—1880 г.

От Кашагача, через кочевья дюрбютов, в Хобдо

Русские заимки. Огурта Майторе

Земля дархатов и возвращение на родину

Северная окраина Китая. 1884 г.

Гуй-хуа-чен и его достопримечательности

Восточная окраина Тибета. 1885 г.

Амдосокое нагорье. Монастырь Лабран

Восточный склон Тибета. Долина Ксернцо

Биографический очерк

Григорий Николаевич Потанин родился в 1835 г. в Сибири, в Ямышевской станице, на прежней пограничной линии. Образование он получил в Омском кадетском корпусе.

Рано проснулась в нем жажда знания Еще в чине хорунжего он принимал участие в первом походе в Заилийский край, и тут то, в виду величественной цепи заилийского Алатау возникло в нем стремление к исследованию неведомых стран, что и определило дальнейшую его карьеру. Существуя на крайне ограниченное жалованье, Г.Н. занимался в Омске разборкою сибирского архива, из которого извлек много интересного материала по истории Сибири.

Чем больше работал он, тем сильнее развивалась жажда знания, и любимою его мечтою сделалось достижение университетского города. Средств на поездку у него не было, но по счастью из Томска отправлялся караван с золотом, и Г.Н. удалось примкнуть к нему. Не будь этого счастливого случая, любознательному юноше пришлось бы добираться до Петербурга такими же средствами, какими добрался Ломоносов от Холмогор до Москвы.

В Петербурге гг. Семенов и Кавелин приняли дружеское участие в Потанине, и он стал посещать университет; лето же проводил в естественно-научных экскурсиях. В 1862 г. г. Потанин вернулся на родину и вскоре был приглашен в состав экспедиции Струве для исследования озера Зайсана и долин Тарбагатая. Богатые ботанические коллекции и ценный научный материал были результатами этой экспедиции. В 1865 г. Г.Н. женился.

Александра Викторовна Потанина принадлежала к разряду тех женщин, которые, благодаря хорошо уравновешенному уму и сердцу, могут стать деятельными и полезными сотрудницами людей, посвятивших себя науке. Таковы: г-жа Федченко, супруга известного путешественника по Туркестану, Черская, Невельская и другие. Русская история особенно богата такими подвижницами.

Александра Викторовна была дочерью священника в Нижнем Новгороде. Воспитание она получила домашнее, но природная любознательность развила в ней вкус к серьезным занятиям, а старший брат, естествоиспытатель, дал этому вкусу направление.

В 1866 г. открылось в Нижнем Новгороде епархиальное училище, и Александра Викторовна поступила в него воспитательницей. В течение восьми лет занималась она с большою любовью педагогическим делом и была в училище всеобщею любимицею. В 1874 г. она познакомилась с Потаниным и вышла за него замуж. Жизнь ее тут совершенно изменилась. Ее живой ум нашел себе ценителя, энергия возрастала с каждым шагом вперед, душевные и нравственные силы развились во всей полноте.

"Я уже заочно преклонялся перед этой женщиной", говорит ближайший друг Потанина. Ядринцев. "Не задаваясь мыслью, насколько избранный ею спутник жизни сумеет обеспечить ее будущность, она поняла его, оценила и не только не сузила его интересы, но, напротив того, разделяла все планы его и стремления и участвовала в его духовной жизни".

Вся дальнейшая жизнь А.В. проходит почти в беспрерывных путешествиях. Везде она проявляет замечательную неутомимость и выносливость; а выносить ей приходилось немало. Люди, знакомые с путешествиями по странам цивилизованным, не могут даже представить себе, с какими трудностями приходится бороться человеку, путешествующему по полудиким странам центральной Азии. Головокружительные дороги по крутизнам, на которых взбираются с опасностью жизни; остановки в грязных, юртах, вонючих китайских домах, а то так и просто под открытым небом; тряска на плохо оседланной лошади, или качка на корабле пустыни — верблюде; климатические невзгоды, неприязнь населения — вот условия, при которых приходилось путешествовать А.В. и ее ученому мужу.

Не одним только нравственным сочувствием поддерживала А.В. своего мужа. Она была помощницею настолько деятельною в его работах, что Императорское Географическое Общество признало вполне законным наградить ее золотою медалью. Совершив с мужем три экспедиции, она отправилась в четвертую в 1892 г. Но этой экспедиции не суждено было окончиться счастливо. Безжалостная смерть разлучила супругов, и Г.Н., не окончив экспедиции, вернулся в Россию.

Смерть застигла А.В. в самый разгар ея деятельности, во время научных исследований в Китае. Отправившись из России весною 1892 г. и достигнув Пекина, Потанины в том же году отправились в Тибет и зимовали в Торсандо. А.В. лечилась уже перед отъездом, но ей и в голову не приходило остаться. Когда в Пекине доктор отговаривал ее от дальнейшего путешествия, она тоже не согласилась. Свое недомогание она не считала важным и не допускала даже мысли, чтобы дорогой ей человек оставался один, без необходимого помощника.

В Торсандо с А.В. сделался легкий удар, от которого она, однакоже, скоро оправилась, встала на другой день, но чувствовала слабость и боль в ногах.

Двигаться далее не было возможности. А.В. страшно мучила мысль, что из-за нее происходит задержка в движении экспедиции. Она умоляла мужа оставить ее, продолжать начатое дело и заехать за нею на возвратном пути. Но разумеется, Гр. Ник. на это не согласился.

Как только больной полегчало, решили двинуться дальше. Но после первого же перехода А.В. почувствовала себя так дурно, что возвращение в Пекин сделалось неизбежным. Больную несли в паланкине; на ночь делали остановки в городах и селениях, где приходилось испытывать все-возможные неудобства и муки. Переход в Лянь-чжоу сделан был в лодке, но возобновление лихорадки побудило путешественников возвратиться к сухопутному передвижению на носилках. Г-жа Потанина сама торопилась; ей хотелось умереть на родине; но этому не суждено было сбыться. Ката-строфа совершилась около одной деревни по дороге в Тянь-цзинь. С больною, которую несли на носилках, сделался апоплексический удар, отнялся язык, парализовались руки и ноги. Немедленно наняли лодку и повезли больную в город Бао-дин-фу, где нашли двух английских миссионерок, которые обставили больную возможным комфортом и сами ухаживали за ней. В Бао-дин-фу наняли лодку, чтобы довезти больную до Чу-цин-фу, где надеялись застать докторов. Англичанки вызвались сопровождать ее. Плавание должно было продолжиться восемь дней. Сначала появилась как будто надежда спасти больную, но положение ее становилось день ото дня хуже, и за два дня до прибытия в город, а именно 19 сентября 1893 г. она скончалась,

Печальное известие о смерти А.В. повсюду в России вызвало неподдельную скорбь и сожаление; ученые общества почтили ее память некрологами и статьями; жители Кяхты, где погребен был ее прах, решили поставить на могиле ее памятник.

Итак, мы видим, что все свои ученые путешествия г. Потанин совершил в обществе своей неизменной спутницы, жены. В 1876 г. он отправился в северо-западную Монголию, которая была мало известна и почти совсем не исследована. Выйдя из Зайсанского поста в конце июля, он посетил города Хобдо, Хами, Улясутай, озеро Косогол, монастырь Улангом, охватив таким образом как бы кольцом северо — западную Монголию. В декабре 1877 г. он вернулся в Россию.

Только что закончив это богатое по своим результатам путешествие, неутомимый труженик задумал уже новую экспедицию в ту же страну в те местности, которые раньше ему не удалось посетить. Выступив из Кошагача на южной границе Томской губернии в июне 1879 г., экспедиция направилась в монастырь Улангом, далее—к озеру Киргиз-нор, посетила город Хобдо, вернулась в Улангом, а затем направилась на восток к озеру Терь-нор и далее через Дархатский курень к озеру Косогол и местности Мбн в долине Иркутска.

С 1880—83 г. мы видим Потанина в Петербурге, где он занят обработкой собранного им материала.

В Петербурге Потанины жили весьма небогато, но это не мешало им быть средоточием кружка учащейся молодежи. "В скромной квартирке Потаниных, пишет одна из посещавших их курсисток, охотно собирались их друзья. Здесь не было никаких угощений, кроме чая, не было модных и шумных разговоров, но каждый выносил душевную теплоту и какое то приятное, умиротворяющее ощущение".

В 1883 г. Потанины предприняли третье путешествие на китайскую восточную окраину нагорной центральной Азии, в долины и предгорья Ганьсуйской провинции Китая. Государю Императору угодно было соизволить не только на доставление Потанина и жены его в Китай на военном фрегате "Минин", но и повелеть назначить им обоим офицерский паек во все время их плавания, а по возвращении, Потанину пожизненную пенсию по 800 рублей в год. Прибыв в Пекин в апреле 1884 г., экспедиция в конце ноября достигла провинции Сан-чуани, где и зимовала. Лето 1885 г. посвящено было главной задаче—исследованию Ганьсуйской окраины Тибетского нагорья. Зимовала экспедиция в знаменитом Гумбумском монастыре, на самой границе Амдосского нагорья; весною 1886 года была на Хухуноре; затем по реке Эцзин-голу углубилась в самое нутро Монголии, пересекла ее по совершенно неизвестному дотоле пути и, наконец, поздней осенью вернулась в Иркутск.

Иркутская интеллигенция, знавшая уже Потаниных по наслышке, с нетерпением ожидала их приезда. Особенно интересовала общество А.В., первая появившаяся в Иркутске женщина, не только образованная, но и занимавшаяся научными трудами. Встретили их очень торжественно. К А.В. составилась даже депутация из дам с речами и букетами. Потом устраивались в честь их вечера и обеды. Все это имело характер такой простоты и искренности, что даже такие застенчивые люди, как Потанины, не смутились.

Обилие и богатство результатов экспедиции 1884 г. побудило Императорское Географическое Общество снарядить в 1892 г. новую экспедицию для дальнейшего изучения той же окраины тибетского нагорья, но этой экспедиции, как мы уже знаем, не суждено было окончиться благополучно.

Очерки северо-западной Монголии
Первая экспедиция 1876—77 г.

От Зайсанского поста до Хобдо

В экспедиции 1896 г. кроме супругов Потаниных принимали участие следующие лица: топограф Рафаилов, монголист, кандидат С.-Петербургского университета Позднеев и охотник, студент Березовский. Кроме того, г. Северцов снарядил на свой счет унтер-офицера Измайловского полка, Коломийцева, охотника и чучельщика. Коломийцев уже был с Северцовым в экспедиции в приуральских степях, и теперь имел от него поручение собрать коллекцию птиц в северо-западной Монголии.

Все члены экспедиции собрались на Зайсанском посту, Семипалатинской области и оттуда, 20-го июля двинулись на речку Темирсу, в семиверстном расстоянии от Зайсана.

Вышли поздно и потому должны были ехать ночью, что было крайне неудобно и небезопасно, в виду множества арыков, которые пришлось переезжать по гнилым. полуразрушенным мостам. Ночь к тому-же выдалась темная и бурная, но все это было-бы ничего, если бы не случилось нападения неожиданного неприятеля.

"Когда гроза утихла,—говорит г. Потанин,—на нас напали комары в таком количестве, какого никому из нас никогда не приходилось видеть. Только-что я зажег свой фонарь, как к нему тотчас же начался непрерывный лёт, который был так густ, что казалось будто по лицу кто-то не-прерывно сыплет пеплом. На свечу, горевшую вне фонаря, комары наседали в таком количестве, что тушили ее".

Такое нападение путешественники испытывали потом и в других местах, преимущественно во влажных ложбинах в соседстве озер, где заросли камыша служат настоящим гнездилищем этих несносных насекомых. Ночью в воздухе стоит от них такой шум, словно самовар кипит. На листе бумаги, вокруг свечи, образуется дождь от самосожигающихся комаров. Впрочем, комары донимали путешественников только в долинах Темир-су и Черняго Иртыша; в северо-западной Монголии они встречались лишь в незначительном количестве.

На отдых путешественники останавливались наугад, где случалось; за темнотою ничего не было видно. Многие во всю ночь не могли сомкнуть глаз. Когда рассвело, путники неожиданно увидали себя на старой пашне, возле арыка, проведенного из р. Темир-су.

2-го Августа экспедиция без особых приключений достигла берегов обширного озера Улюн-гура.

"От Зайсанского поста до Улюнгура, говорит Г. Потанин, мы шли точно по широкой улице. Налево —гряда скалистых гор, направо — тоже горы. Эти последние выше и между ними одна вершина покрыта вечным снегом. Это гора Саур, именем которой зовется и весь хребет. Киргизское предание говорит, что был. однажды такой богатырь, который поднимал горы. Вздумалось ему большою горою завалить русло Иртыша, чтобы запруженная река залила землю и чтобы в наводнении погибли люди, но боги во гневе завалили его самого горою. И теперь будто слышно, как Он стонет под горою. Предание не говорит, как звали богатыря; весьма возможно, что гора называется его именем".

Озеро Улюнгура имеет около 130 верст в окружности. С западной стороны к нему примыкает маленькое озерко, отделяемое от большого перешейком. В большом озере вода пресная, в маленьком — горько-соленая. Надо полагать, что малое озеро было прежде заливом большого и отделившись, получило горько-соленую воду от окружающих его солончаков. Растения, окружающие это озеро, покрылись налетом соли, кристалилы которой видимы даже простому глазу. Д особенности это заметно на маленьком кустарнике, который киргизы называют "сары-барак". Этот кустарник имеет мясистые цилиндрические листки и розовые цветы. На листьях есть ямочки, выделяющие иногда слизистый сок. Соль, которая в виде незаметного для глаза порошка носится в воздухе, садится на эти Яимочки и растворяется в соку растения. Затем под действием полуденного солнца жидкость испаряется, а соль кристаллизуется, образуя кучки, составленные из микроскопических кубиков, какими обыкновенно кристаллизуется поваренная соль.

Птиц на озере множество; их пометом сплошь покрыты берега. В окрестностях водятся кабаны, выдры, волки и лисицы. Киргизы рассказывают, что зимой на озере слышен рев водяной коровы, которая, будто-бы выходит на лед только тогда, когда людей по близости нет. Надо полагать, что поводом к такой легенде послужил шум, сопровождающий обыкновенно образование трещин во льду.

"На Улюнгзфе, — рассказывает Гр. Никол, — мы ловили светящихся комаров. В брюшке насекомого такой же электрический фонарик, как и у того жука, который известен у нас под названием Иванова червячка. Но улюнгурское насекомое эффектнее. Наш светлячок не имеет крыльев, и освещает своим фонариком только земную поверхность под кустами, тогда как светящиеся комары, летая довольно высоко, мелькают в темноте как электрические искры".

Дорога огибала озеро и шла по равнине заселенной китайцами и торгоутами. Вся равнина, верст на 500 кругом, обработана.

Миновав большое китайское селение Булунь-Тохой и переправившись через Черный Иртыш, экспедиция пришла в долину р. Крана, где ей пришлось простоять довольно долго. Вожак Кудебай, подрядившийся вести экспедицию в Хобдо, вдруг заупрямился и объявил, что согласен идти только до монастыря Шари-Суме по р. Кране, а оттуда проводников экспедиция может получить от местного гэгэна. (О значении гэгэна будет ниже).

12-го августа путешественники целой компанией отправились в монастырь. Долина от реки до окраины гор была очень оживлена. Везде виднелись крестьяне, занятые жатвою хлеба, молотьбой и собиранием опиума. Хлебные поля чередовались с обширными плантациями мака.

Добывание опиума в такой северной местности было совершенною неожиданностью для ученых путешественников. Но тогда не было еще известно, что китайцы сеют мак для опиума даже в окрестностях Кяхты. Такой факт объясняется не иначе, как особенностью степного климата Монголии, именно, его необыкновенной сухостью.

От деревни, стоящей на берегу Крана, почва начала заметно повышаться. Перевалив через не высокий горный отрог, путешественники увидали Шари-суме т.е. "желтый храм". Монастырь состоит из полсотни глиняных зданий и четырех, стоящих в ряд, кумирен. Посредине возвышается большое четыреугольное здание с бельведером.

Путешественников в монастырь не допустили, а предложили им остановиться в деревне. Вскоре прибыли два чиновника, один с бело-молочным шариком, другой с светлопрозрачным. Они объявили, что в этот день доклада гэгэну делать не могут, и предложили русским возвратиться в стан. Волей-неволей пришлось покориться.

На следующий день, путешественники явились около полудня, но и на этот раз им не посчастливилось. На мосту, перед жилищем Цаган-гэгена ("белаго гэгена"), они были остановлены толпой, из которой никто не согласился доложить гэгену о их приезде. Не добившись ничего путешественники сели на лошадей и поехали к кумирням, с целью осмотреть их архитектуру. Но тут случилась с ними неожиданная неприятность: около одной из кумирен на них бросилась толпа народа и начала кидать комья глины и тыквы. Путешественники пришпорили лошадей; но Позднееву с казаком не удалось ускакать; их остановили, стащили с лошадей и избили. Вскоре толпа догнала Потанина и Рафаилова и обезоружила их. Всех четверых привели в селение, и одного отправили в стан за паспортами, других же оставили заложниками. На следующий день дело чужестранцев было разобрано в суде и они отпущены на свободу; но вожаков им все-таки не дали. По счастию, живший по близости алтайский киргиз Джуртнай, выручил экспедицию, снабдив ее вожаком.

Впоследствии обнаружилось, что Цаган-гэген. прежде, чем стать гэгеном, прямо разбойничал. В числе прочих бесчинств, он много сделал зла одному киргизскому племени, подведомствен-ному России, вследствие чего между гэгеном и пограничным русским начальством возникли недоразумения. Это обстоятельство путешественники, к сожалению, упустили из вида, делая визит гзгену.

Следуя по системе рек, впадающих в Черный Иртыш, путешественники, близ устья реки Кандагатая, впервые увидали монгольские кэрексуры.

Кэрексурами называются могильные насыпи, а именем Кошочило—вкопанные отвесно в землю отесанные столбы, иногда гладкие, иногда с человеческими изображениями. Те и другие встречаются в северной Монголии в изобилии. Могильные насыпи всегда окружены орбитою из камней, положенных четыреугольниками, радиусами, или рядами.

Хаяхасцы рассказывают, что в древности были люди-великаны, которые выдергивали деревья с корнем, когда хотели разложить огонь. Над такими большими людьми, когда они умирали, и насыпи приходилось делать большие. Теперь люди становятся все меньше и меньше; в будущем станут еще меньше.

По иному сказанию, эти насыпи делались жителями над имуществом, которое они прятали от неприятеля. Торгорны же рассказывают, что кэрек-суры насыпались в память битв.

От кэрэксуров следует отличать другие насыпи, которые у монголов называются обо.

Кэрексуры встерчаются больше у подошвы гор, обо—на возвышенностях, или на перевалах. "Обо" называется груда камней с шестом посредине Каждый монгол, проходя мимо, считает долгом положить на обо камешек, а на шест навязать тряпочку или волосок. Таким приношением монголы надеются умилостивить духов, во власти которых находятся горные пути.

Пересекши возделанную равнину, путешественники стали подниматься на Алтайский хребет, на его южный скат. Достигнув значительной высоты и оглянувшись назад, они увидали под ногами монастырь Шари-суме и пройденный путь. Проводники киргизы указали им гору, на которую ежегодно совершает восхождение Шари-сумский гэген со своими монахами. Здесь они проводят три дня, молятся и собирают целебные травы.

8-го сентября экспедиция дневала на значительной высоте. Некоторые альпийские растения еще цвели, несмотря на то, что до половины были засыпаны снегом, а к их лепесткам приморожены кусочки льда.

На россыпях горных пород водятся во множестве "сеноставки", маленький запасливый зверек, который живет в промежутках между камнями, а около выходов складывает стожки из сухих листьев. Для сеновала избирается обыкновенно ровное местечко, под навесом выдающегося камня. Здесь собранные листочки хорошо проветриваются, быстро сохнут и сохраняют аромат.

За перевалом, у озера Даин-гуль, путешественники встретили кочующих киргизов под начальством султана Самаркана. Самаркан, несмотря на то, что уже двигался на зимовку, принял русских "тюрэ"* очень любезно и снабдил их вожаком, взамен того, который взят был у Джуртная. Новый вожак, сарт Касым, должен был проводить экспедицию до Хобдо по тяжелой гористой дороге. Г.Н. избрал этот путь потому, что он не был исследован европейцами.

______________________

* Высшее чиновное лицо.

______________________

Дня за три до прихода в Хобдо на последнем горном перевале экспедиция выдержала сильную бурю.

Во весь день дул жестокий северо-западный ветер, и рябчики, которых было много в этой местности, кричали на скалах. На горах был виден буран. Буря проносилась с громом; удар следовал за ударом. Юрта трещала. Стрелы, поддерживавшие верхний круг, ломались. Всю ночь укрепляли юрту, чтобы ветер не сорвал ее окончательно.

Хобдо

В Хобдо экспедиция прожила от у-го октября по 20-е марта, т.е. 5 1/2 месяцев.

Городок Хобдо лежит на самом краю Китайской империи. Это самый отдаленный от Пекина китайский город. Храмы, статуи, театральные представления, актеры, церемонии, помпа и угощения—все это последний сорт, как и следует ожидать в таком захолустье, которое на 4—5 тысяч верст отстоит от столицы. Тем не менее, в торговле России с Китаем городок Хобдо играет важную роль.

Город состоит из крепости, где пребывает администрация, и торговой слободы. Русские купцы наезжают сюда только летом; на зиму же оставляют приказчиков. Эти люди, непривыкшие к условиям китайской жизни, не мало бедствуют. Дома в Хобдо совсем неприспособлены к суровому климату города. У них бумажные, во всю стену окна; потолки тоже бумажные, двери плохо пригнанные, а иногда, вместо дверей, занавеска. Помещение нагревается жаровней, производящей угар. Строить свои дома китайское начальство русским купцам не разрешает.

В последние годы русские купцы стали привозить железные печи, которые успешно прививаются в Китае и Монголии. Теперь почти у каждого зажиточного китайца есть печь; сами китайцы на-учились их делать. В юртах некоторых ламайских монастырей также устраиваются печи.

Бойко идет торговля русскими подносами. Они употребляются при угощении (достархан) и как утварь для курения опиума. С недавнего времени местные жители стали покупать косы, и русские приказчики обучили их сенокошению.

Прочный сбыт имеют маральи рога*, которые употребляются в Китае как лекарство. Рога скупаются бийскими купцами у алтайских охотников и мараловодов. Этот выгодный промысл побудил некоторых алтайцев приручать диких маралов и разводить от них породу у себя дома. Здесь кстати будет сказать об этом промысле несколько слов.

______________________

* Марал—большой олень.

______________________

Самым замечательным мараловодом в Алтае считался в то время Родион Чернов. Это был истый любитель своего дела. Он почти все время проводил в маральнике, так что люди, имевшие до него нужду, шли не в избу, а прямо в маральник. Не говоря уже о том, что Чернов не жалел денег на животных, он с любовью уха-живал за ними, а телят выкармливал на своей постели. Одна маралушка, которую он воспитывал таким образом, до того привыкла к нему, что ходила за ним как собачка. Однажды Чернову пришлось уехать. Маралушка уже не заходила в избу, но потом стала заходить по вечерам, но понюхав постель Чернова, на которой, в его отсутствии спал, его сын, убегала прочь. Когда вернулся Чернов, она тотчас же узнала его и начала ласкаться. Держали ее в избе до восьми месяцев, но потом она начала обижать детей, бить их копытами и ее пустили в общий маральник.

По уверениям зверопромышленников ни одно дикое животное не приручается так скоро, как марал. Взять в лесу дикого марала трудно; надо загонять его. Когда зверь после долгой гоньбы лишится сил, он стоит смирно и не шевелится. Тогда промышленник подбегает к нему на лыжах, накидывает веревку на рога и опутывает ноги. Простояв таким образом с сутки, зверь делается повадлив и спокоен, как хорошо обученная лошадь. Пробыв с человеком около двух суток, он уже привыкает к нему, бежит за ним с мычаньем. прося хлеба, ласкается, позволяет чесать себя и гладить. Когда Чернов входил в свой маральник, ему стоило только крикнуть: "маралки, маралки мои", и звери со всех сторон сбегались к нему, ласкаясь и ожидая хлеба.

Марал носит рога до 1-го марта. После этого числа маралы бывают или — с сухими, не сброшенными рогами, или без рогов, или с свежими отпрысками в 3—4 вершка длины. Лучший рог бывает июньский; окостенение в нем еще не началось; он толстый, гладкий и легкий. В это время мараловоды спиливают рога у домашних маралов и охотятся за дикими. У дикого убитого марала выпиливают рог с черепной костью. Такие рога ценятся особенно высоко.

Продолжительным пребыванием в Хобдо путешественники воспользовались, чтобы изучить экономические и бытовые условия местности.

В ноябре месяце был у китайцев какой то праздник, и в одной из кумирен давалось театральное представление. Получив приглашение, путешественники, в 9 часов утра, отправились туда.

"Когда мы пришли туда,—рассказывает г-жа Потанина,—представление еще не начиналось. Сидений в китайском театре для публики не полагается: зрители стоят на открытом дворе между кумирней и зданием со сценой. Только некоторые побогаче, находят возможность занять ложу, или вернее комнату одного из боковых флигелей, из окон которых на время представления вынута рама.

"Большое окно кумирни, обращенное к сцене, было открыто и мы могли через него видеть ста-тую Чон-гуэ, божества загробной жизни. Лицо бур-хана сделано красивым и молодым; черная борода из настоящих волос спускается до половины груди; одет бурхан в пунцовый халат, на голове—старинный китайский убор из черного крепа с серебряными филигранной работы пластинками, которые торчат из за ушей.

"На столе перед статуей разложены были приношения верующих: целая туша барана, множество "бобо"—разного рода хлебцев и пирожков; — горели свечи и курились тонкие курительные палочки.

"Стены кумирни разрисованы изображениями разных казней. Тут вешали, рубили головы, распиливали людей на полосы, словом. — отправляли людей в царство Чон-гуэ, на тот свет. У входа в святилище стояла жаровня, на которую богомольцы кидали цветные бумажки с надписями. Когда богомолец преклонял колено, на дворе какой ни-будь любитель пускал петарду. Только и слышалось: трах, трах...

"Понемногу все пространство между кумирней и сценой заполнилось зрителями. Тут стояли китайцы разных возрастов и состояний: щеголеватые приказчики, грязные пропойцы, курильщики опиума. опрятные сарты в своих пестрых шубах и вышитых тюбетейках; киргизы, монголы в нагольных тулупах и несколько русских торговцев Этнографическая пестрота зрителей наглядно показывала, что город стоит на границе великих народностей.

"В публике было также не мало монголок. Они отличались своими нарядами. Халаты самых ярких цветов, красные, синие, лиловые были выложены по подолу цветными лентами; голова и грудь обильно увешаны серебряными украшениями. Особенно оригинальны украшения в виде образа в серебряной раме, который висит на груди на массивной серебряной цепи, надетой в виде помочей и украшенной сзади у пояса, целой кистью серебряных подвесок. Десяток монголок, стоявших фронтом около стены, очень походили на иконостас буддийского монастыря. Монгольские красавицы весело болтали, покуривая трубочки. Кончив курить, они выколачивали пепел о каблук, как это делают мужчины, а трубочку засовывали за голенища

"На сцене играли какую то героическую пьесу. На кресле сидел актер в желтом халате и в головном уборе из дощечек, расположенных веером. Этот убор должен был, вероятно, изображать корону. Другой актер, одетый стариком, изображал уличного торговца. Очевидно это был комический актер, так как публика хохотала при каждом его слове. Затем на сцене появилась девица, одетая и причесанная с большою претензией. В волосах ее торчал малиновый султанчик, который дрожал при каждом ее движении. Смотря на белое румяное лицо актрисы и ее грациозные движения, мы едва могли поверить, что это никто иной, как китайский солдат, которого мы как раз в это утро видели.

"На сцене вскоре появилась семья девицы: отец, мать, братья и сестры. Мать оказалась с большими черными усами. Декорации отсутствовали. Только однажды, когда нужно было действующему лицу сказать речь с городской стены, принесли декорацию с нарисованной на ней городской стеной и, растянули поперек сцены. Позади декорации поставили стол с табуретом, куда и влез актер, так что половина зрителей имела удовольствие видеть человека на городской стене, а другая—просто стоявшего на столе и табурете актера.

"О музыке и говорить нечего; для европейского уха она прямо невыносима.

"На другой день, продолжает г-жа Потанина, мы имели случай видеть религиозную процессию. Статую Чон-гуэ переносили в другую кумирню. Утром, на рассвете, мы были разбужены ударами больших медных тарелок, извещавших жителей о начале торжественного дня. В 10 часов от восточной кумирни показалась процессия. Впереди бежали мальчуганы, одетые в шутовские, длинные, не по возрасту, кафтаны. Мальчуганы несли знамена с нарисованными на них драконами. Эта веселая компания, забежавши с знаменами вперед, садилась среди улицы на корточки и поджидала процессию. Появились китайцы и монголы с такими деревянными колодками на шеях, которые обыкновенно надевают на преступников. Нам объяснили, что это добровольный подвиг мученичества. Затем следовали два китайца в маскарадных костюмах с ажурными металлическими шлемами на головах. Они вели двух коней в нарядных седлах; за ними шли музыканты. Далее, окруженные толпой народа, двигались красные носилки с статуей Чон гуэ. Сбоку, поддерживая носилки, шел палач, главный служитель бога Чон-гуэ. Обошедши улицы-Хобдо, процессия остановилась у кумирни, и началось поклонение..

"Вечером процессия таким же порядком перенесла бурхана в прежнюю кумирню. У домов висели бумажные фонари, в окнах лавок стояли столики с курительными свечами. Когда божество проносили мимо, жители творили земные поклоны. Всюду трещали петарды; толпа бросалась в сторону, а мальчишки бежали к месту взрыва, чтобы поднять уцелевшие петарды и устроить свой собственный фейерверк".

Очень торжественно справляется в Хобдо праздник Нового года. Дома чистятся и убираются как у нас перед Рождеством; везде происходит усиленная стряпня. На дворах у богатых людей строят павильоны, ставят палатки, украшая их искусственными цветами и материями. В большом употреблении цветные бумажки с изречениями. Их пришпиливают всюду. Такие бумажки неожиданно появились на дверях дома, занимаемого Потаниными. Этим выражалось особое внимание туземцев к русским путешественникам.

"Улицы к вечеру, рассказывает Александра Викторовна, были все увешаны фонарями; у каждого дома их было по два и по три. Кроме того на улице, против каждого дома, сложен был костер. Дети ужасно суетились, с нетерпением ожидая вечера. В сумерки все работы были кончены. и обыватели оделись в парадные платья. Наконец в крепости выпалили из пушки; по улицам прошел сторож, ударяя в большие медные тарелки. Всюду зажглись фонари; но костры запылали только в два часа ночи.

Самый зажиточный класс населения в Хобдо, это китайские купцы. Не смотря на то, что многие из них живут в Хобдо всю жизнь, от молодых лет до седых волос, они все стремятся перебраться хоть под старость в застенный Китай. Если же кто-нибудь не успеет этого сделать, то родственники считают священной обязанностью препроводить туда его кости. Если же не случится у родственников средств сделать это тотчас, гроб с трупом ставится в ограде восточной кумирни, под охрану бога загробной жизни, Чонгуэ. Здесь накопляется много таких гробов; они стоят на поверхности не зарытыми, в ожидании перевозки.

Хамийский оазис и переход через Гоби

Едва повеяло теплом, в конце марта, экспедиция поспешила оставить Хобдо, чтобы на юге застать раннюю флору. Еще до выхода экспедиции из Хобдо распространился слух о восстании дунган, которые, около Баркуля, вырезали, будто бы деревню Сантаху, а г. Баркуль держат в осаде. Городское начальство прислало предупредить путешественников об опасности. Зная привычку китайцев запугивать чужестранцев, чтобы отклонить их от дальнейших исследований, Григорий Николаевич не обратил внимания на предостережения и двинулся на Баркуль; не обычной караванной дорогой, а напрямик, через озеро Хара-усу.

Зелени еще не было, но птиц на озере слетелось множество, на первом же привале убито было два лебедя, два гуся и чирок. Птицы, не привыкшие к посещению человека, были очень доверчивы. Серые гуси и ангиры—красные утки—прилетали к берегу и садились на льду против самого стана. Окружающая природа была бедна; солончаковая равнина покрытая кочками, поросшими дэрисуном* выглядела — уныло. Только горы с их причудливыми очертаниями разнообразили картину.

______________________

* Особый вид злака; это самый высокий злак в Монголии.

______________________

На равнине, расстилающейся к западу от озера Хара-усу, много кэрексуров и кошо-чило. Последние имеют вид плит с изображениями человеческого лица. Некоторые из них упали, но большинство находится в стоячем положении.

В урочище Дзерге, Березовский и Коломийцев должны были отстать от экспедиции и отправиться в Улясутай. Остальной караван пошел по долине Дзерге, примыкающей к горам.

Долина Дзерге изобилует ключами. Подземные ключи, выбиваясь наружу, образуют круглые провалы, имеющие вид кратеров, аршина полтора в поперечнике. Путника предохраняет от этих провалов образующееся вокруг них некоторое вздутие почвы. Вообще же проход по этой топи. очень опасен и караваны идут по окружающим ея гребням гор.

Пастух экспедиции отстал от каравана и очутился на другой стороне топи. Так и пришлось им идти врозь до самого конца топи, т.е. до следующего дня. На противоположной стороне долины за топью, был виден густой березовый лес.

На стоянке было такое количество птиц, какого путешественникам еще не доводилось видеть. Людей и скота тоже много в долине Дзерге, хотя встречалось их мало, потому, что население располагается ближе к правому боку долины, где более воды и лугов. Но в стороне. частенько чернели юрты и попадались пашни с свежевыкопанными арыками.

Вплоть, до 12-го апреля путешественников преследовало ненастье; шел снег и были бураны. Только по выходе из долины реки Барлыка, повеяло теплом и появилась зелень.

Достигнув 18-го апреля влажного урочища Гунь-тамга, экспедиция сделала привал на два дня, чтобы дать животным отдохнуть и наесться. Отсюда начинался переход через Гобийскую пустыню.

Через всю Монголию между хребтами Алтаем и Тянь-шанем проходит пустынная бестравная полоса Гоби. Местами—полоса эта верст до двух-сот шириною, местами—уже. Когда входишь в пустыню, она имеет сначала вид травянистой степи; но мало помалу растительность редеет и наконец совсем исчезает, Степь превращается в голую пустыню, покрытую галькой. Здесь не живет ни зверь ни птица. Все безмолвно кругом. Тяжелы и безотрадны переходы по этой местности; между тем здесь, как нарочно, являются миражи, которые еще больше тревожат измученную душу путника. Сплошь и рядом представляется волнующаяся поверхность воды, и представляется до того ясно, что в ней отражаются соседние скалы.

После утомительного недельного перехода, экспедиция пришла в живописный оазис с деревнею Сантаху. Деревня лежит в углублении и ее с Гоби не видно; тем более поразительно впечатление, которое производит этот оазис. На берегу небольшой речки разбросаны крестьянские усадьбы, окруженные деревьями. Мрачная пустыня вплотную прилегает к зелени полей и садов; из окон фанз было бы видно это угрюмое сухое море, если б деревня не лежала в яме. На этом море высится, словно маяк, сторожевая башня.

Пять дней экспедиция простояла у Сантаху, чтобы дать отдых людям и поправить животных. Последние до того отощали, что ели конский помет, валявшийся на дороге. Двух лошадей пришлось оставить в Гоби, в жертву голодной смерти.

Не доходя Сантаху, путешественники встретили человека, который отстал от каравана, шедшего из Хуху-хото в Гучен, потерял лошадь и плелся пешком. Три дня он не пил и не ел, Подобные случаи в Гоби не редки. Беда путнику, который собьется с дороги, или не разочтет расстояния; ему угрожает мучительная смерть.

Жители Сантаху очень радушно приняли путешественников и старались с ними сблизиться. "Однажды, проходя по деревне, рассказывает г-а Потанина, мы встретили мельничиху, хозяйку единственной в деревне мельницы. Она вышла к нам на встречу и усерднейшим образом стала приглашать к себе, а когда мы отказывались, она, шутя, но тем не менее очень настойчиво, взяла за плечи самого упорного члена нашего общества и потащила в ворота. Пришлось уступить. Мельничиха была вдова и полновластная хозяйка мельницы; взрослый сын был у нее в полном подчинении. Дом был деревенский. в одну комнату, но светлый и просторный. Кроме прочей утвари в комнате стоял став для тканья шерстяной материи. Дочери мельничихи сидели за работой. Хозяйка, все время весело болтавшая с собравшеюся публикой. предложила гостям горячей похлебки, которая состояла из клочечков тонко раскатанного теста, сваренного в кипятке, и приправленного луком и уксусом; затем чаю с свежими булками, печеными на пару. Необыкновенная живость хозяйки, так и носившейся из одногоугла в другой, сообщалась и остальному обществу. Все присутствовавшие, наперерыв, старались знакомить нас с китайскими названиями предметов, находившихся под руками и весело смеялись нашим ошибкам в произношении. Провожая нас домой, Шидзя (мельничиха) сейчас же заметила, что мужа моего интересуют растения и стала называть их".

На другой день, под предводительством мельничихи, в стан путешественников явилось несколько женщин, чтоб отдать визит и посмотреть различные вещи. Приходили и мужчины. но больше с практической целью: купить что-либо, или продать. Вообще китайские крестьяне производили гораздо более выгодное впечатление чем горожане, Уличная толпа в городах была положительно не-выносима.

Зимой, перед приходом экспедиции, на Сантаху напали дунгане и увели скот. Жители бежали в горы и мятежники успели убить только четырех беспомощных стариков. Несмотря на отсутствие скота, крестьяне все-таки вспахали свои пашни. В этом-то уменье обходиться собственными силами и заключается у китайских крестьян секрет процветания их земледелия. Вид полей был таков, что если б путешественники не знали о нападении дунган по рассказам, они бы и не догадались об этом.

За Сантаху снова пошла Гобийская пустыня, но совершенно бесплодная часть ее продолжалась не долго; ближе к горам Мачиньола появилась растительность в виде жидких кустарников дзака. С горы Мачин открылся вид на обширную долину Баркуль и на город. Явственно виден был величавый Тянь-шань, до половины покрытый снегом, а ниже хвойным лесом. В долине, параллельно хребту, тянулся ряд фанз вперемежку с пашнями. Деревья были еще без листьев.

Город Баркуль по торговому значению превосходит Хобдо, Хами и Улясутай. В нем много богатых домов и лавок, но грязь невообразимая, и притом — ни одного дерева! Глаз отдыхает только за городскими стенами, любуясь садами и пашнями, тщательно обработанными. За городом в одну сторону, тянется на протяжении версты кладбище, в котором, судя по объему его, хоронят не только горожан, но и жителей окрестных деревень. Могилы большею частью имеют вид круглых невысоких холмиков, обложенных камнями; на вершине лежит иногда лист бумаги, прижатый камнем. Это молитва за усопшего. Предъявив паспорты, путешественники получили разрешение остановиться в городе, но они этим разрешением не воспользовались, предпочитая городскому зловонию вольный дух полей.

За время трехдневной стоянки экспедиции под городом была сухая, хорошая погода; но весна едва еще начиналась, и растительность, по сравнению с Сантаху, сильно отстала.

Горный проход через Тянь-Шань, ведущий в Хами, лежит в нескольких переходах от Бар-куля; туда-то и направилась экспедиция. По дороге встречалось много народа: шли пешеходы, перебросив мешки с багажом через плечо, или привесив их к коромыслам, шли крестьяне с земледельческими орудиями. Иные ехали верхом на лошадях, на мулах, или в телегах. Вправо от дороги возвышался снежный хребет, влево— почва понижалась, и по плоскому дну долины тянулись пашни. Везде копошились земледельцы; в стороне виднелись телеги; из зарослей выглядывали головы быков и лошадей. На путешественников, утомленных только-что пройденною пустыней, такое оживление производило приятное впечатление.

Знаменитый в древности Хамийский оазис образовался, как и все оазисы, благодаря близости гор. С гор текут ручьи и наносят плодородную землю.

Здесь еще были свежи следы дунганского нашествия. Но по всему было видно, что до этого оазис находился в цветущем состоянии и по всей вероятности, вернется к нему. Бежавшее население—таранчи—начало уже возвращаться; садились деревья, и все, мало помалу приходило в порядок.

Город Хами состоит собственно из трех городов, обнесенных стенами: двух китайских и одного—таранчского. Таранчская часть города пострадала менее всех. Здесь каким-то чудом уцелели деревья и, между прочим, знаменитая ива Джагалун, т.е. дерево девяти драконов. От корня этой ивы идут наклонно девять дуплистых изогнутых стволов, которые, по мнению туземцев, очень похожи на драконов. Был и десятый ствол, но его срубили, и из него потекла, будто-бы. черная кровь, образовавшая у ствола целебный источник. Прежде, говорят, этот источник вылечивал от всех болезней, а теперь помогает только от лихорадки.

24-го мая экспедиция вышла из Хами в об-ратный путь по той же дороге. Дул такой холодный ветер, что пришлось кутаться в теплое платье. Перевалив на северную сторону Тянь-шаня, путники очутились в поясе густой расти-тельности. Северный склон Тянь-шаня густо покрыт хвойными и лиственными деревьями, кустарником бузины, жимолости. смородины и облепихи. Все было уже в летнем убранстве. Река Коук, на которой путешественники стояли уже раньше, вдруг укоротилась и обмелела. Немного подальше, она, на глазах у наблюдателей, совсем зарылась в голешник.

По дороге в Улясутай экспедиции вновь пришлось пересечь Гобийскую пустыню. Безотрадная картина открылась их взорам; ни растений, ни животных, ни даже ящериц не было видно. По дороге валялись кости лошадей, мулов и верблюдов. Караван шел и после заката солнца при лунном свете; но когда скрывалась луна, вожак отказывался идти далее, и караван останавливался на ночлег. Действительно, местность была такого рода, что заблудиться было легко, и тогда всем угрожала гибель.

В Улясутай экспедиция прибыла из июля, пробыв в дороге более месяца.

Город Улясутай расположен в долине, окруженной со всех сторон горами. Климат в нем влажный. Улясутай, как и Хобдо, значительный пункт для торговли с окрестным населением. Предметов роскоши здесь даже более, так как монгольские князья предпочитают делать закупки в этом городе.

Отсюда г. Потанин сделал экскурсию в горы, на горячие серные ключи. Монгольский курорт, как и следовало ожидать, отличался во многом от европейских курортов.

Ключей оказалось несколько; они делились на питьевые и купальные. Над каждым источником устроено было обо, с похвальным желанием поставить источник под покровительство богов. Ванны были совершенно первобытного устройства, просто врытые в землю ящики, над которыми во время купанья раскидывалась дабовая палатка. Водами лечились всякие болезни, даже слепота, но неизвестно, вылечивались ли. Во всяком случае больные лечились добросовестно. Иные просиживали в ванне по три часа.

Князья приезжают сюда со своими юртами, бедняки же ютятся толпами в нескольких юртах. где им очень тесно, но зато за помещение они нечего не платят, и содержание им дается от хошуна*; на 21 человека два кирпича, и один баран на десять дней. Содержание, конечно, не роскошное, но при умеренности монголов в пище, им этого достаточно.

______________________

* Хошун «Княжество».

______________________

От Улясутая экспедиция пошла на озеро Косо-гол, самый восточный пункт, до которого ей над-лежало дойти. Здесь она захватила восточную оконечность земли Урянхайцев, интересного народца Тюркскаго племени.

"Первый визит наш в кочевья урянхайцев,— пишет Григ. Ник.,—ознаменовался весьма неприятным событием; в первую же ночь у нас потерялось несколько лошадей. Так как эти лошади были из числа самых смирных в нашем табуне, то не оставалось сомнения, что они украдены урянхайцами. Узнав, что недалеко от нас находится юрта важного чиновника, "дзанги", мы послали к нему требование разыскать лошадей. Дзанги приехал сам и стал уверять, что в его ведомстве нет воров, и что лошади; вероятно, убежали сами; однако, обещал поискать их, "Ну, если обещал, глубокомысленно заметил наш слуга урянхаец, то значит намерен возвратить лошадей. Так и вышло. Дзанги был у нас часа в два, а в шесть—лошади были уже приведены. Прибывшие с ними люди сообщили, что будто бы они нашли их за сопкой Шари-тологой".

Туземцы рассказывали, что конокрадство у урян-хайцев—обычный промисл, что сами власти, от высшего до низшего, участвуют в. этом промысле. Чтоб оградить соседние племена, монголы на-строили караулок, отделяющих кочевья монголов от урянхайцев. Перейти эту линию можно не иначе, как заручившись пропуском от нойона—высшего чиновника.

Подробнее познакомиться с урянхайцами Потаниным удалось во время второй экспедиции в этот край.

17-го декабря путешественники прибыли в Кашагач и отпустив монголов, на лошадях доехали до Ангудая и оттуда в Бийск поехали уже на санях.

Экспедиция длилась от 20 июля 1876 г. до 17 декабря 1877, т.е. один год и пять месяцев.

Целью экспедиции было: исследование страны, лежащей между озерами Улюнгуром и Косоголом с одной стороны, и между хребтами Танну-Ола и Тянь-шанем с другой. Цель эта была вполне достигнута. Многие местности, никогда непосещенные европейцами, были обследованы и нанесены на карту.

Северо-западная Монголия
Вторая экспедиция 1879—80 г.

От Кошагача, через Кочевья дюрбютов, в Хобдо

Вторая поездка в с.-з. Монголию совершена была в течение лета 1879 г- Первоначальный план экспедиции, рассчитанный на два года, не удалось выполнить вследствие недоразумений с Китаем. Пришлось ограничиться короткой поездкой в Монголию и экскурсией в дархатскую землю. Во время этой поездки получено было предписание вывести караван ближе к государственной границе, и таким образом действие экспедиции было ограничено.

В состав экспедиции, кроме супругов Потаниных, на этот раз вошли: топограф Орлов с кондуктором Елисеевым; кандидат С.-Петербургского университета Адрианов, переводчик монгольского языка солдат Палкин, переводчик алтайского и урянхайского языков Чивалков и три казака. Чивалков был ученик миссионерской школы, человек довольно развитой; ему поручено было записывание инородческих легенд и сказок.

Караван двинулся на Кашагач, по той самой дороге, по которой шел в 1877 г. Но тогда была зима, и головоломные бомы — карнизы на краю скал—можно было обходить по льду; теперь же, летом, миновать опасной дороги не представлялось возможности.

Первую часть лета г. Потанин хотел посвятить решению вопроса о связи озера Киргыз-нора, с озером Хара-усу. На стоянке в долине реки Худжирту, 29 июня, путешественники увидели обширный, правильно расположенный лагерь дюрбютов, состоявший из множества белых войлочных юрт. На другой день мимо стана экспедиции целый день тянулись многолюдные караваны дюрбютов, отправлявшихся на летовку. Вскоре окрестности стана оживились; в лесу застучали топоры, в степи стал ходить скот. Каждый вечер устраивались игры, слышался крик детей и смех молодежи.

Дюрбюты принадлежат к западно-монгольскому племени и занимают земли, примыкающие к озеру Убса. Они резко отличаются от халха как обликом и языком, так и бытовыми чертами. У них смуглые продолговатые лица, длинные носы и заостренные подбородки. В одежде они отличаются шапкой и сапогами. Разнообразие шапок у западных монголов сразу бросается в глаза. Здесь каждое племя имеет свою шапку и, кроме нее, другой не носит.

По образу жизни, дюрбюты кочевой, пастушеский народ. Главное занятие их — скотоводство. Ремесл никаких не знают; для домашнего обихода ничего не производят. Утварь и одежду покупают.

Дюрбюты отличаются подозрительностью; особенно подозрительны они к русским. При расспросах о какой-нибудь местности они обыкновенно спрашивают: "а зачем тебе это знать?" Убедившись в их недоверчивости, г. Потанин принял следующую систему. Он приказал казаку переводчику не останавливать встречного дюрбюта, а мимоездом спросить его, что требовалось знать. Озадаченный неожиданным вопросом, дюрбют обыкновенно отвечал, что следовало, а подозрение пробуждалось уже потом и с ним вместе являлся вопрос, для чего, да за чем тебе нужно это знать.

Дюрбютским народом управляют четыре князя: хан, ван, бэйли и джасык. Местопребывание вана находится в хурэ — монастыре—построенном в местности Улангом к юго-западу от озера Убса.

В религиозном отношении замечательно отсутствие гэгенов, взамен которых дюрбюты имеют двух богодевиц, дарихэ, чего нет у халхасцев. Одну дарихэ называют Цаган—белая; другая— Ноган—зеленая. Обе оне живут в хошуне вана, в отдельно стоящих юртах. Дюрбюты поклоняются им как бурханам и возят их в Улан-гом, где для них устраиваются торжественные процессии. После смерти, дарихэ возрождаются так-же как и гэгены. Место рождения их обозначается явлением радуги.

Цаган-дарихэ изображается с приподнятой рукою, на ладони которой находится глаз. Им она наблюдает 3 000 народов. Из протянутой ноги вырастает растение, стебли которого прорастают сквозь пальцы другой руки и расцветают над нею.

Ногсин-дарихэ изображается зеленою.

Встретив в, урочище Худжирту богатую растительность, путешественники пробыли здесь с неделю. Породы. цветов здесь чрезвычайно разнообразны, особенно в лесу. Очень красивы крупная астра и гвоздика. Эти растения имеют свойство к ночи поднимать свои лепестки и стягивать их.

Чем выше в гору, тем лес обильнее цветами. Но на верхней окраине картина круто меняется. Деревья стоят редко, да и те имеют вид инвалидов; одни покачнулись, другие сильно накренились, третьи изогнулись дугою, точно сгорбленные старики, четвертые — совсем повалились. Еще выше, гора представляет бесплодную поверхность с разбросанными по ней каменными глыбами.

Берега Киргиз-нора также бесплодны и пустынны. Рыболов, летавший над озером и садившийся на воду, был единственною птицею, которую путешественники тут видели. Никакого крика не было слышно; только легкий прибой производил журчание, перебегавшее вдоль берега.

Все реки, встречавшиеся на пути экспедиции. были настолько мелки, что их без труда переходили вброд. Не такою оказалась Чон-хариха, выходящая из озера Хара-усу. Переправа через эту реку совершается на плотах, связанных из камыша. Такие плоты, разумеется, не прочны и скоро разрушаются. Прибыв на берег, путешественники нашли груды камыша, но связать их было некому. Нанятые для этой цели Дюрбюты обманули и не явились. По счастью, на следующий день прибыл китайский караван, шедший с кожами в Куку-хото; он то и выручил экспедицию. Караван был огромный, в 8о верблюдов и при нем—стадо в несколько тысяч баранов. Китайцы тотчас же принялись строить паром. Связав несколько боченков, они настлали на них камышу, протянули через реку веревку и благополучно переправшись сами со своим караваном и перевезли русских путешественников. Баранов китайцы переправили вплавь и тем доставили путешественникам случай наблюдать интересное зрелище. Началось с того, что 5—6 штук перевезли на плоту и выставили на другом берегу для соблазна остальных. Но остальные не соблазнялись, и скучившись плотною массой, стояли на берегу. Китайцы бегали около них, кидали песком, толкали животных и, наконец принялись хватать их и бросать в воду. Увидав своих товарищей в воде и на другом берегу, бараны уже сами вошли в воду и начали плыть вереницею, один за другим. Но этим еще не кончилось дело. Стоило случайно образоваться перерыву в веренице плывущих баранов и вот один какой нибудь заворачивает назад и за ним остальные. Пастухи бросаются в воду и схватив упрямцев за рога, стараются направить их на путь истинный. На другом берегу в это время тоже происходит возня. Переправившиеся бараны, увидав своих на другом берегу, стремятся броситься в реку и переплыть к ним обратно. Пастухи отгоняют их в степь, где они, покружившись малыми кучками, снова бегут к реке. Пастухи мечутся во все стороны, собаки за ними. Бараны ревут, люди кричат, собаки лают, бубенчики на шеях собак звенят; шум и гвалт невообразимый.

Округ г. Хобдо служит границей, отделяющей две большие области, на которые разделяется средняя Азия в отношении к торговле баранами. Западная область, т.е. киргизская степь, отправляет своих баранов на запад в Петропавловск, Стерлитамаск и Самару. Монголия же, на восток—в Гуй-хуа-чен и Пекин. Для выгона баранов из степей в Россию нанимаются крестьяне из самарской и соседних губерний, которые называются "баранщиками". Эти баранщики вместе с главными приказчиками заезжают в самую глубь степей за озера Балкаш и Зайсан, и сгруппировав гурты, гонят их на запад медленно. давая баранам вдоволь наедаться, так что бараны не только не теряют жира, но еще дорогой нагуливают его. Баранщики люди опытные; они знают какими местами следует гнать гурты, где останавливаться, сколько верст делать в день. Сами они идут пешком: одни— впереди гурта, другие—сзади. Точно такие же баранщики есть и к востоку от Хобдо; только здесь это китайские крестьяне из окрестностей Гуй-хуа-чена. Они также наезжают издалека, также гонят гурт пешком, часто на протяжении 3000 верст. Каждый китайский баранщик имеет в руках костыль, на нижнем конце которого небольшой железный совочек. Этим совочком баранщик захватывает с дороги горсточку песку, или гальки и бросает в отстающих или замешкавшихся баранов.

В начале августа путешественники достигли озера Хара-нор, где встретили необычайное обилие птиц. Весь берег был сплошь покрыт птицей, Ангиры целыми группами сидели, или стояли, посматривая на озеро; Между ними разместились многочисленные стада гусей; на воде—целые хороводы гусей и уток. Одни заплывали в камыши, другие выплывали оттуда. Иные стаи, взлетев, шурша крыльями и перелетев небольшое пространство, снова опускались в воду. Наблюдать эту картину можно было вполне спокойно, так как птицы почти не выказывали пугливости.

Невдалеке от стоянки на Хара-норе, экспедиция пересекла рытвину, которая, по всем признакам, имела естественный характер; но по местному поверью, она считалась каналом, прорытым богатырем Сартактаем, чтобы ездить в Пекин. Канал этот Сартактай вырыл, как и подобает богатырю, в несколько взмахов. Копнет раз, выбросит землю—гора, копнет другой — опять гора. Таким образом набросал он 33 горы, которые и составляют группу Ханхухэй. По этому каналу Сартактай, будто бы, ездил в Пекин в один день.

Сартактой известен по всей сев.-зап. Монголии в русском Алтае и в восточ. части Киргизской степи. Тут показывают трещину в скале: это Сартактой прорубил себе мечем дорогу; там указывают на груду камней: это он хотел строить мост через реку; в, третьем месте целая гора, которую он будто-бы нес на себе, чтобы запрудить Иртыш, подобно тому богатырю, которого боги завалили горой Саур.

6-го августа экспедиция прибыла в Хобдо. В последний раз путешественникам пришлось быть в Хобдо зимою; теперь они увидали город летом, и он показался им гораздо привлекательнее. Деревья были в зелени, в канавках журчала вода. Улицы были оживлены группами киргизов, приехавших для торговли.

Несколько дней спустя, г. Орлов, проездом через Хобдо, был свидетелем отвратительной сцены. Казнили дунгана. На это зрелище, как водится, сбежалось множество народа. Едва казнь совершилась, толпа бросилась на казненного и растерзала его в куски. Здесь не было ни фанатизма, ни национальной вражды. Каждому просто хотелось иметь кусочек мяса казненного, которое, по суеверному понятию этих темных людей, предохраняет от всех бед и болезней того, кто его при себе носит.

7-го сентября экспедиция прибыла в урочище Улангом, лежащее при соединении Харкиринской долины с долиной озера Убса, от которого оно находится в 60-ти верстах.

С южной стороны к урочищу примыкают большие заросли дэрисуна, которые делают урочище местом очень удобным для зимовки. Это самый высокий злак в степях, и злак очень полезный. Он растет в виде снопа и достигает высоты в уровень с грудью всадника. Такие сноповидные кусты образуют большие заросли, которые у монголов называются "тункэ". Подобныя заросли встречаются обыкновенно в таких местах, где под почвой скопляется влага, а самая почва содержит в себе примесь соли. Где растет дэ-рисун, можно рыть колодец с уверенностью найти недалеко от поверхности воду.

Заросли дэрисуна заменяют монголам и киргизам хлев для мелкого скота. В зимние вьюги в этих зарослях бывает тихо и тепло, и потому в них обыкновенно загоняют в зимнюю ночь баранов. Разница ощутительна, когда в буран, особенно ночью, въезжаешь в тункэ. В открытой степи бушует и свищет буря, залепляет глаза, режет лицо как ножом; но лишь въедешь в дэрисун, как сразу становится тихо, тепло и уютно как у Христа за пазушкой. Рева бури уже не слышно, лишь раздаются мерные покрикивания пастухов и отчихиванье баранов.

Стебли дэрисуна достигают высшего роста в августе месяце; тогда женщины дергают их как у нас дергают лен, и делают красивые цыновки. Стебли ровны,, крепки как проволока и имеют палево-соломенный цвет. Положив стебли рядом, их прошивают цветной шерстью. Из таких циновок делают висячие двери у юрт, ими облекают юрту в нижней части для тепла и прочности; они же служат украшением внутренности юрты на подобие наших обоев. Кроме того дэрисуновые циновки служат также и для хозяйственных целей: на них сушат сыр, валяют войлок и т.д.

Дэрисуновыя циновки "чи" встречаются только у киргизов; монголы ничего не делают. Китайцы в соседних с степями местах вяжут из дэрисуна метлы, плетут ковши к уполовники. Вообще растение это могло бы найти большое применение в кустарных промыслах. В русских городах на границе степей дэрисуновыя циновки, покупаемые у киргизов, употребляются вместо штор на окна.

Урочище Улангом считается одним из самых богатых урочищ в сев.-зап. Монголии. Его именем называется монастырь, который служит резиденциею дюрбютского вана.

Монастырь расположен на равнине, окруженной со всех сторон горами, за исключением се-верной, где равнина примыкает к озеру Убса. Монастырь состоит из 30 или 40 дворов и большой кумирни, потолок которой внутри обтянут русскими ситцами. Кроме кумирни, есть в монастыре несколько сырцевых строений, в том числе дом вана. Остальное население живет в юртах, обнесенных глиняными стенами.

Кроме вана и нескольких чиновников, население Улангома состоит исключительно из лам. Остальные дюрбюты ведут кочующую жизнь и зимою откочевывают в горы.

Окрестности Улангома хорошо обработаны. Ячмень и пшеница, главные злаки этой местности, находят обеспеченный сбыт в Хобдо и Улясутай.

Выгодное положение Улангома на большом торговом пути, обширные луга и несколько быстрых речек дают основание предполагать. что здесь находился город Илан-чжеу, о существовании которого в верховьях Енисея около Рождества Христова рассказывают китайские летописи. Чрезвычайное обилие кэрексуров подтверждает это мнение.

В земле урянхайцев

11-го сентября экспедиция достигла озера Убса и вступила в страну урянхайцев.

Страна Урянхайская составляет нашу границу на протяжении почти тысячи верст, и между тем редкий из русских читателей знает ее даже по имени. Страна эта занимает южный склон гор Саянских, окаймляющих с юга губерний Енисей-скую и Иркутскую.

Чтоб познакомить читателя с этой страною и ее обитателями, мы обратимся к интересному очерку г-жи Потаниной.

Поднимаясь от озера Убса, караван шел по направлению величественной Танну-ола, которую предстояло одолеть. Танну-ола смотрела неприступною твердынею, в виде сплошной стены, вершины которой были покрыты пятнами снега и по утрам дымились туманами. Бока гор были покрыты лиственным лесом. Монгольские солдаты с пикета пугали путешественников трудностями перехода и предлагали им обходную дорогу; но тогда значительная часть урянхайской земли ускользнула бы от исследования, а этого члены экспедиции не могли допустить. Громадная стена Танну-олы как-бы манила взглянуть на то, что скрывается за ней.

Несмотря на кажущуюся неприступность, подъем был довольно удобен; но крутой и лесистый спуск оказался до крайности трудным. Глинистая тропинка, скользкая от недавно выпавшего снега. едва заметно вилась по краю обрыва. Пришлось спешиться, лошадей и верблюдов вести под уздцы. Верблюдов охватили веревками с той стороны, где шел обрыв, и поддерживали их. Несмотря на подобные меры, один верблюд сорвался и по-катился вниз; но по счастью, деревья задержали его. Вьюки приходилось снимать и переносить на руках.

"Мы, гнавшие лошадей", рассказывает Александра Викторовна, "опередила караван и, спустившись с первого уступа гор, сели отдохнуть под высокими кедрами, которые растут в изобилии на северной стороне Танну-ола. Вскоре один за другим к нам присоединились проводники верблюдов. Дойдя до речки, мы заночевали и весь следующий день шли по узкому ущелью, бока которого густо поросли кедром, лиственницею и елью. По берегам речек росла рябина, черемуха и осина. С удовольствием встретили мы эти русские деревья, не виденные нами в Монголии. Несмотря на то, что мы подвигались на север, становилось все теплее и теплее, высокие лесные травы встречались еще в цвету. тогда как в долине Убса все было уже жёлто".

На ночлеге пришли в лагерь два молодых урянхайца. По их словам, они направлялись в Монголию, но, судя по их костюму, трудно было этому верить. Не смотря на осеннее время, на них были короткие замшевые куртки, замшевые же короткие панталоны престранного фасона: сверху они не доходили до пояса, к которому были привешаны на ремешках, а снизу—оканчивались выше колен. Ноги обуты были в сапоги из кожи гор-наго козла".

"Несмотря на такой легкий костюм, молодые урянхайцы, казалось, совсем не зябли. Один из них снял сапоги и, спустившись в речку, начал проламывать лед босыми ногами и брызгать водою, забавляясь как ребенок".

"Багажа у этих путешественников "за границу " совсем не было, если не считать кнутика, который, при образе пешего хождения, казался совсем лишним. Рабочие монголы тотчас же смекнули, в чем дело. Урянхайцы попросту собрались украсть лошадей каравана, и ловкие монголы успели помешать им в этом деле. Они не только пригласили гостей ужинать, но даже предложили им лечь спать вместе, прикрывшись одной кошмой. Дипломатия рабочих удалась, и на этот раз лошади каравана остались целы."

Выше было говорено, что урянхайцы промышляют конокрадством. Об их искусстве монголы рассказывают чудеса. Несколько урянхайцев были пойманы в воровстве и приведены к джасыку. Князь велел их связать и запереть. На утро исчезли не только пленники, но и табун джасыка.

В тот же день мимо стана прошел большой караван урянхайцев, возвращавшихся на зимовку. Женщины ехали на быках и коровах; большая часть мужчин—на лошадях. Лица урянхайцев, несколько татарского типа, красивее монгольских. Черные живые глаза и черные усы скрашивали да-же стариков, а между молодежью встречались на-стоящие красавцы. На головах у женщин были красные шерстяные капюшоны, вышитые по краям бусами. Шубы оканчивались оборкой, отороченной кумачом или черным плисом. Вся публика, завидев лагерь, спешилась и окружила путешественников.

За перевалом Торхолик экспедиция очутилась в самом центре урянхайской земли. У расширения торхоликской долины окрестные горы представляли тринадцать отдельных пиков, бывших жилищем тринадцати горных духов. У входа в ущелье стояло огромное обо—Модон-обо* — нечто вроде урянхайскаго храма. Внутри обо были протянуты шнуры с навешанными на них лентами и лоскутками материй. В глубине стояли резные фигурки животных, якобы принесенных в жертву. К чести урянхайцев надо сказать, что, несмотря на укоренившееся у них шаманство, кровавых жертв они не приносят, тогда как у алтайцев и бурят такие жертвы еще существуют.

______________________

* Модон по монг. «дерево»; модон-обо значит обо, сложенное из хвороста, поставленного стоймя.

______________________

На ночлеге близ Модон-обо путешественники постоянно слышали удары бубна, и переводчик пояснил, что в окрестностях этого священного места живет много шаманов и шаманок.

По-монгольски шаман называется "бо"; по-урянхайски "кам", и действие его—камланье. Специальная одежда кама состоит из плаща, увешанного множеством жгутов, блях, погремушек и даже колокольчиков. Последние должны изображать голоса небесных дев, сзывающих духов.

Необходимая принадлежность шамана — бубен; без него не бывает камланья.

Шаманская способность врожденная; обучением приобретается только знание напевов и обрядов. Иногда эта способность переходит по наследству, как нервная болезнь. Человек, которому суждено природою сделаться шаманом, рано начинает чувствовать свое предрасположение. Он видит вещие сны, испытывает болезненные припадки. Иные по нескольку лет воздерживаются от вступления в камы, но это воздержание обходится им дорого; оно соединено с большими страданиями. При отдаленном звуке бубна, такого человека начинает подергивать, глаза его разгораются, и, наконец, с ним делается нервный припадок. То же бывает с теми, которые вдруг прекратили камланье; г. Потанин знавал крещеного шамана, который по ремеслу был шерстобит. Звук струны, напоминая бубен, приводил его в такое исступление, что он нередко ломал свой инструмент.

Когда человек решится стать шаманом, ему дают проводника, и они вдвоем отправляются для сбора пожертвований. Провожатый держит березовую ветку, — к которой привязаны тряпочки, шнуры и проч. Когда сбор достигает достаточных размеров, срубают девять берез и, воткнув их в землю, связывают вершинами, что образует род шалаша; посредине зажигают огонь. В шалаше сидят старики, старухи и новый шаман. Один из старых шаманов выбирается отцом посвященного. Оба шамана, старый и молодой, на-девают белые шапки с красными кистями, и связанные вместе, начинают камлать. Церемония посвящения длится девять суток, и из них в течение трех-духовные отец и сын остаются связанными.

Посвящение в шаманы стоит очень дорого. Колют до 30 баранов и несколько жеребят. В течение девяти дней пьют, едят и поют песни. 4 Шаман предсказывает. Монголы верят, что в это время бывают самые верные предсказания, и потому съезд бывает большой.

Вечером шаман с ударами бубна три раза обходить пирующую толпу; это считается добрым предзнаменованием.

На южном склоне Танну-ола путешественникам удалось познакомиться с знаменитой урян-хайской шаманкой Найдын. Вся обстановка шаманки была очень поэтична. Юрта стояла в лесу больших тополей и лиственниц. Она была велика и убрана довольно богато. Найдын, здоровая и довольно красивая девушка, держалась смело и не-зависимо. Вся семья ее, мать—братья и сестры, благоговели перед нею и слушались каждого ее слова.

Плащ Найдын был обильно увешан всякими украшениями и погремушками.. Змейки из ремешков с глазами из бисера, ушками и открытой пастью были довольно искусно сделаны. На спине болтались две змеи побольше, из которых одна носила громкое название златоглавой змеи Амарга. На вороте плаща были нашиты пучки совиных перьев. Такими же перьями была убрана шапка Найдын. Перья укреплены были торчмя, так что образовали род диадемы. Бахрома, окаймлявшая низ шапки, спускалась на лицо шаманки. Бубен у Найдын был такой же, как и у других камов.

"Когда мы приехали в юрту Найдын", рассказывает г-жа Потанина, "там все было уже наготове. Найдын, надев плащ и шапку, взяла в руки бубен и, встав спиной к огню, начала камлать. Ноги ее оставались сначала неподвижными; раскачивалось только тело. С каждой минутой движения становились быстрее и быстрее Шаманка наклонялась, извивалась и, наконец начала быстро вертеться, ударяя в бубен, перекидывая его из руки в руку, наклоняясь, и ударяя им о ноги. При стройности и природной грации Найдын, пляска ее совсем не походила на безобразное кривлянье шаманов-мужчин. Иногда Найдын прерывала пляску и с тихим заунывным пением обходила вокруг очага, на котором курился можжевельник. По временам она издавала какие-то странные звуки, похожие на ржанье лошади и на кукованье кукушки. По объяснению окружающих, это означало прибытие духов, вызванных камланьем Найдын.

Камланье закончилось под открытым небом.

Надо отдать справедливость Найдын; она хорошо поняла эффект этой заключительной сцены.

"Перед юртой расстилалась снежная поляна. Луны не было, но звезды мерцали довольно ярко.

У дверей юрты стоял белый конь, которого держал под уздцы брат Найдын. Это был конь, посвященный богу; на нем никто не смел ездить, кроме семьи Найдын.

Коня держали мордой к дверям, и перед мордой его на треножнике курился можжевельник. Шаманка камлала перед конем, тряслась и кружилась на одной ноге, при чем ленты и ремни тилаща ее развевались в воздухе. Конь повидимому уже привык к этому, и хотя изредка пофыркивал, но не особенно тревожился резкими ударами бубна, раздававшимися над его ухом. Мать шаманки в это время плескала в морду коню молоком и потом садилась на войлочек, разостланный у дверей юрты и приложив ладони ко лбу, совершала поклонение коню или, вернее, духу, сидевшему на нем.

В юрту вошла Найдын задом; за ней вошли и зрители. Встав спиной к огню, Найдын начала бросать на колени зрителей, не исключая и детей, колотушку, с одной стороны вогнутую, с другой— выпуклую. Если колотушка падала выпуклой стороной кверху, это считалось" худым предзнаменованием и наоборот. При этом шаманка тихим, заунывным голосом предсказывала присутствующим будущее. Прорицания эти также, как и прорицания наших юродивых, имели иносказательный смысл, и каждому вольно было понимать их по-своему".

"Златоглавая змея моя, Амарга, напевала Найдын, Пьющая воду из вершин рек, шагающая по вершинам гор".

"Левою рукой держусь я за радугу, правою за небо".

"Шуба моя из лохмотьев, пища горька, как сосновая смола" и т. д."

Монголы думают, что во время камланья ум шамана засыпает и в него входят онгоны, т.е. духи. Бубен есть конь, на котором шаман улетает в мир духов. Чем громче бубен издает звуки, тем быстрее мчится шаман на этом коне.

Частью из личных наблюдений, частью из разговоров с переводчиками г-жа Потанина вывела заключение, что урянхайцы народ бедный и что еще хуже, они бедны неравномерно. На ряду с немногими богачами есть такие, которые живут только охотою и тем, что добудут в лесу. Крупные звери им попадаются редко. У них нет для такой охоты хорошего оружия. Главным образом они ловят сурков; мясо едят, а шкурки продают от 5 — 10 к. за штуку. В ином алянчике— так называются берестяные юрты урянхайцев—и утвари то никакой нет, кроме корытца из бересты, Многие бедняки не в состоянии даже обзавестись семьей. Зато князья урянхайские живут богато. Их окружает многочисленная челядь. Они страстные игроки в шахматы; случается, что проигрывают целые табуны лошадей.

Нравы урянхайцев суровы и жестоки. Воровство считается у них удалью, особенно воровство лошадей. Несмотря на жестокие наказания, которым подвергаются конокрады, воровство не прекращается. Нередко на видные должности урянхайцы выбирают известных конокрадов. Человек, перенесший наказание и не выдавший соучастников, пользуется большим почетом*.

______________________

* По свидетельству П.Е. Островских, посетившего Урянхайскую землю в 1897 г., воровством славятся только обитатели западных хошунов. (Всех хошунов—5). Обитатели же хошунов восточных честны и прямодушны. Они отличаются также сметливостью, веселостью и большим юмором.

______________________

В тех местах, где находятся заимки русских купцов и происходит оживленная торговля, заметно значительное смягчение нравов.

Русские заимки,—Огурта Майтере

С урочища Модон-обо открылась обширная долина Улу-хема, текущего в пределы России, где он принимает название Енисея. Таким образом путешественники очутились у самой колыбели великой русской реки. Ширина реки уже здесь достигает 100 саж.; воды ее несутся быстро. а во время весеннего и осеннего половодья они до того буры, что смывают целые острова и намывают в новые. По берегам встречаются тополевые рощи с деревьями в несколько обхватов; в одном месте, по средине реки, торчит камень, а на нем ель.

26-го сентября на р. Елегесе путешественники повстречали поезд урянхайской молодежи, ехавшей на свадьбу. Молодые люди обоего пола были нарядно одеты. Их румяные лица и веселый смех производили приятное впечатление. Девушки справлялись со своими скакунами также ловко как и молодые люди. Посмеявшись и перекинувшись шуточками с вожаками каравана, молодежь унеслась, как вихрь, в боковое ущелье.

На Елегесе путешественники нашли русский дом и русских людей. Тут жил уже девять лет старик, приказчик купца Веселкина, торговавшего солью, скотом и пушным товаром. Приятно было путникам, вдали от родины встретить соотечественников и полакомиться русским хлебом. Немало удовольствия доставила и баня.

В соседстве оказался еще русский дом, или, по местному, заимка купца Сафьянова. Дом Сафьянова, убранный по городскому, был устроен со всеми удобствами. Остановка в этом доме была настоящим отдыхом для путешественников.

Эта местность изобилует крупными кедровыми орехами; место здееь очень удобно для оседлости. Несколько лет назад русские раскольники выстроили здесь деревню, но китайское начальство вытеснило их.

Дойдя до реки Бурен, путешественники узнали что в соседстве находится ставка начальника здешних урянхайцев огурты Майтере. Тотчас же ему посланы были в подарок: ружье, часы и разные мелочи. В ответ Майтере прислал круг сгустившихся пенок, снятых с кипяченого молока, блюдо очищенных кедровых орехов, блюдо овечьего сыра и по куску шелковой и бумажной ткани. На другой день явился он сам. Это был мужчина средних лет в шапке с павлиньим пером и в китайской курме поверх халата. Лицо у него было строгое, но благообразное. Во время свидания он ни разу не улыбнулся. Огурту угощали чаем и вином; но он был очень сдержан и выпил только стакан пуншу. С огуртой прибыли его три сына, ловкие молодцы, которые не прочь были похвастать перед путешественниками своими резвыми скакунами и уменьем управлять ими.

Огурта Майтере сильно отговаривал путешественников от следования по намеченной ими дороге, уверяя, что с верблюдами там пройти невозможно. Но г. Потанин, которому хорошо был известен обычай застращивания китайских властей, объявил, что пойдет по этой дороге и просил Майтере дать ему двух провожатых. На другой день в стан явились избранные огуртой люди: проводник и сказочник. Со слов последнего Потанин записал много урянхайских сказок.

Предостережения Майтере на этот раз оправдались; путь был невообразимо труден. Перебравшись через реку Бурен и перевалив через горы Тау-лук, путешественники спустились к берегу Хакема, бурного потока, который нес свои воды, разбиваясь о выдающиеся из воды камни. Долина в этом месте завалена была обломками скал, скатившихся с боковых гор, и упавшими деревьями, что очень затрудняло путь каравана. Ночью выпал снежок, а утром подморозило. Рабочие стали ловить лошадей; но одна из них, испугавшись аркана. кинулась в реку и переплыла на другой берег. Пример ее оказался заразителен; за нею бросились и другие лошади. Плыть за ними по холодной как лед и незнакомой реке никто не решился. Казаки живо смастерили из валежника плот, и двое, вооружившись шестами, переплыли на другую сторону и вернули лошадей.

Подобные приключения и необходимость самим прокладывать путь сильно задерживали ход вперед. Расстояние в каких нибудь 300—400 верст пройдено было только в два месяца. Отличительный характер этой местности—горы, лесистые на северном склоне и безлесные—на южном. В одном месте, на р. Ирцых, встретились оригинальные березы; вершины их опускаясь до самой земли образовали нечто в роде арок. Вероятно это произошло оттого, что длинные и тонкие березы не выдержали напора ветра и тяжести снега.

Подъем на горы Анджан-Хорум, 9-го октября, был чрезвычайно труден. Тропинка шла по крутому косогору, заросшему густым лесом. Верблюды не могли проходить под деревьями, но не могли и обходить их, т.к. на косогоре земля обледенела и верблюды беспрестанно оступались и падали. Случалось, что упавший верблюд катился вниз по откосу, пока какое нибудь препятствие, в виде камня, или дерева не удерживало его. Тяжело было смотреть на маету этих кротких, безропотных животных. Приходилось останавливаться, рубить деревья, сворачивать колоды, обледенелые тропинки посыпать песком и золою.

После трудного подъема на Анджан-Хорум. каравану пришлось простоять три дня, т.к. выпал глубокий снег и люди были посланы вперед расчищать дорогу. На перевале, состоящем из круглых бугров, едва можно было выбрать место для палатки; да и то пол в палатке был так крут, что дрова скатывались от очага к порогу, и приходилось смотреть за головнями, чтобы они, скатившись не наделали пожару.

Окрестности были чрезвычайно унылы. Они представляли глухую тайгу, засоренную валежником, который частью лежал на земле, частью находился в полустоячем положении. По счастью члены экспедиции были все люди интеллигентные, бывалые и опытные; им было что порассказать, и в обществе друг друга они не скучали.

Перед выступлением, решено было вьючить только самых крепких верблюдов, а остальные вьюки разложить на лошадей. Все люди шли пешком, исключая г-жи Потаниной, для которой заседлали лошадку. Спуск шел по гребню, и у самой тропинки лежал откос совершенно открытый, без деревьев; лишь дно ущелья было загромождено деревьями, колодами и болотами. Упасть здесь было опасно, однако без этого не обошлось. К вечеру два верблюда свалились, таки, на дно оврага. Уставшие люди не в состоянии были лезть за ними, и оставили их на произвол судьбы до утра. На следующий день их нашли, но для этого пришлось сделать дневку.

Спустившись в долину Джибей, караван пошел по ровному месту, но здесь случились затруднения иного рода. Встречавшиеся речки почти все имели забереги, т,е. ледяные припаи довольно толстые, а середина реки оставалась полою. Приходилось прыгать с этих карнизов в воду и снова заскакивать на противоположный карниз. Лошади могли это делать, но для вьючных верблюдов нужно было обрубать забереги и размельчать лед.

На одном из этих переходов, встав утром, путешественники увидали двух своих верблюдов мертвыми; они, по видимому замерзли. Гибель этих животных наводила на мысль, что и другие могут подохнуть, и тогда экспедиции пришлось бы зимовать, питаясь оставшимися лошадьми. Но и лошади сильно отощали. Одна только, избегавшая всю дорогу ловли, была жирна, чем возбуждала аппетит монголов, которым надоело мясо тоших баранов. Решено было, что при первом же недостатке в продовольствии, непокорный савраска будет съеден. Отощавших лошадей подкармливали мучной болтушкой, но муки и для людей было мало. Путешественники уже вместо лепешек пробавлялись "затураном"—чаем с мукой и маслом, — и покупали у урянхайцев корешки мяхира*.

______________________

* Питательный корень.

______________________

"В нашей юрте, впрочем,—говорит Александра Викторовна,—не чувствовалось особого нетерпения и скуки. Нашим топографам было тяжелее. У них в Омске оставались семьи. Нас же с мужем никто не ждал; г. Адрианов был тоже человек одинокий. Вечером все собирались в нашу юрту; приходил молодой уряыхаец и рассказывал сказки; переводчик-алтаец переводил. а мой муж записывал".

"Во время наших странствований,—продолжает Александра Викторовна,—"мы пришли к убеждению, что всем путешественникам следовало бы носить туземное платье, приспособленное к местным условиям. Действительно, нет ничего лучше урянхайских сапог, сделанных из шкуры с ног оленя или дикого козла".

"Их мелкая гладкая шерсть совсем не пропускает сырости. Они делаются выше колен, прикрепляются на ремешках к поясу и под коленками затягиваются ремешком с пряжкой. Лазить по горам в них гораздо удобнее, чем в наших сапогах с каблуками. Шуб новых мы, конечно, не заводили; всякий довольствовался тем, что имел. Но по воле судьбы наши шубы от лазанья по горам и отдыхов у костров превратились в урянхайские, т.е. истрепались. Следует заметить, что у монголов всякая изодранная шуба называется "урянха-девил", урянхайское платье".

29 октября экспедиция пришла на озеро Терь-хуль*. На последнем переходе караван перебрался через р. Харги уже по льду; так прочно скрепили его за это время морозы. Удаляясь от реки через невысокие перевалы, путешественники встретили урянхайцев, которые, несмотря на позднее время года, перекочевывали с Терь-хуля на р. Харгу. Имущество свое они везли частью во вьюках, частью на телегах, запряженных волами.

______________________

* Терь-хуль или Тери-хуль значит «небесное озеро».

______________________

По словам урянхайцев на Терь-хуле есть остров, на, котором будто бы уцелели глиняные стены дворца Ельджиген-хана. Этот хан, по преданию, имел длинные уши, которые он тщательно скрывал. Когда ему надо было брить голову, он призывал цирюльника, и тотчас же после бритья убивал его. Однажды довелось брить хана мальчику, единственному сыну матери-вдовы. Мать замесила на собственном молоке муки с сахаром и, накатав шариков, дала сыну. "Ешь их, когда будешь брить хана", сказала она. Мальчик так и сделал. Когда он ел шарики, один упал и покатился. Хан увидал и захотел попробовать. "Как вкусно, сказал он; из чего это сделано?" Мальчик рассказал.—Теперь я не могу тебя казнить, сказал хан. — мы молочные братья. Только смотри, никому не говори, что видел",

Мальчик пошел домой. Трава колышется от ветра, а ему кажется, что она спрашивает, что он видел. Он и сказал траве: "у нашего хана ослиные уши!' Идет дальше; мыши высовываются из норы: пи! пи! Мальчик и им сказал про ослиные уши. Идет дальше. Деревья шелестят. Мальчику кажется, что они его спрашивают о том, что он видел. Сообщил он и деревьям об ушах хана. Вскоре после того едет хан. Трава шепчет: вон едет хан с ослиными ушами. Мыши пищат: вон едет хан с ослиными ушами. Деревья шелестят о том же. "Не стану больше казнить цирюльников, — подумал хан. — Все равно, о моих ушах все уже знают".

Земля дархатов и возвращение на родину

8-го ноября экспедиция достигла земли дархатов, племени родственного урянхайцам. Здесь было несколько теплее, не так снежно, и скот мог не голодать, питаясь торчавшею из под снега травою. Узнав, что по близости кочует тарга Одунжан, один из правителей дархатов, экспедиция всем караваном отправилась туда, чтобы договориться о проводниках и подводах. Одунжан вовсе не рад был гостям; их скот съедал траву, предназначенную для зимнего продовольствия его скота. Но ему объяснили, что экспедиция уйдет тотчас же, когда получит свежих лошадей и проводников, и он принялся хлопотать.

Здесь путешественники расстались с г. Орловым, который поехал в Иркутск. Караван же г. По-танин расформировал таким образом: он оставил животных под присмотром надежного чело-века в урочище Хухумара, чтоб дать животным отдохнуть и отъесться; сам же с женою и Адриановым решил ехать налегке в Россию и, вернувшись сюда весной, продолжать исследование.

"Путешествие налегке, а оказалось не из "легких",—рассказывает Александра Викторовна.— "Палатки с нами не было. Ночевали мы прямо на снегу, около большого костра, просыпались рано и сейчас же пускались в путь. Проскакавши рысью часов до двух дня, мы обыкновенно сворачивали с дороги в лесок, и останавливались пить чай; ели холодное мясо, разогревали заранее сваренный и промерзший мякир. У урянхайцев было замороженное молоко; его рубили кусками и клали в чай. Отдохнувши часа два и подкрепившись пищею, мы снова ехали часов до девяти. На ночлеге опять пили чай и варили баранину и потом, закутавшись в кошмы и меха ложились у костра и засыпали крепким сном. Было что-то невыразимо приятное в этих ночлегах под звездным небом, среди пустыни, правда, с одним только условием: если не было ветрено и не шел снег".

Легко себе представить, каково было путешественникам в бурные, снежные ночи. В одну из таких ночей табун разбежался, рабочие ушли отыскивать лошадей и костер погас. Один из служителей отморозил ноги и их едва оттерли; чайник, в котором варили чай, распаялся. Оказалось, что в него положили мало снегу. Скоро, однако, эти невзгоды пришли к концу. Перевалив через Олен-дабан в Шишкитскую долину, путешественники попали в заимку купца Посылина, где и отдохнули как следует.

"Посылин с женой и сестрой жили в юрте",— рассказывает Александра Викторовна, — "но нам, давно уже не имевшим над собою крова, эта юрта показалась дворцом. Действительно она была хорошо устроена: стены ее были из двойных войлоков. В верхнее отверстие были вставлены цветные стекла, а между ними пропущена труба от круглой железной печи, поставленной посредине. Пол был настлан досками и покрыт войлоками; по стенам шли лавки вперемежку со столами и постелями. На лавках были ковры, на столах салфетки".

Пробыв здесь сутки, путешественники поехали далее; через два дня достигли озера Косогола, а еще через два дня, именно 22-го ноября, бурятского селения Мен, откуда уже прямо поехали в Иркутск.

Северная окраина Китая
1884 г.

От Пекина до Гуй-хуа-чена

Переход от высокого Тибетского нагорья к более низкому и теплому Китаю сопровождается большим разнообразием во флоре и фауне, что чрезвычайно привлекательно для ученого. С семидесятых годов этот край становится целью исследований многих путешественников, в том числе Н.М. Пржевальского*, исследовавшего течение Желтой и Голубой рек и озеро Хуху-Нор**. Г.Н. Потанин пожелал пополнить сведения, добытые его предшественниками, и посетить пространства еще неисследованные. Решено было в первый год пройти от Пекина на юг по одной из неизвестных еще европейцам дорог; второе лето посвятить исследованию нагорья Амдо и в третье-через Монголию вернуться в Иркутск.

______________________

* Пржевальский, в обработке Лялиной, 2-е изд. Девриена.
** У Пржевальского Куку-Нор.

______________________

В состав экспедиции вошли: Г.Н. Потанин, его жена А.В., геодезист-астроном Скасси и натуралист-зоолог Березовский.

Августа 23-го 1893 г- экспедиция отправилась из Кронштадта на военном фрегате "Минин" и у месяцев спустя прибыла в Чи-фу и оттуда в Тянь-цзинь. Здесь г. Потанин запасся всем нужным, наменял китайского серебра и нанял служителей. Приискать таких китайцев, которые говорили бы по — русски, оказалось делом довольно трудным. Нашелся всего один, гю имени Цуйсан, служивший у русского купца и кое-как выучившийся говорить по-русски. Других слуг посоветовали Потанину нанять в Пекине, где можно найти китайцев католиков, говорящих по-французски.

Хлопоты по снаряжению экспедиции задержали ее в Тянь-цзине целый месяц.

Из Тянь-цзина в Пекин едут двояким образом: или сухим путем на телегах, или до города Тун-чжеу—на лодках по р. Пей-хо. Последний путь длиннее, но зато спокойнее и дешевле. Г.Н. выбрал этот путь, и 24-го апреля 1884 г. экспедиция прибыла в Пекин и остановилась в русском посольстве.

Чтобы пополнить состав слуг, г. Потанин обратился к католическому миссионеру Фавье, который и прислал ему двух китайцев Ли и Дэн, откровенно предупредив, что от этих людей особых доблестей ожидать не следует. "Они лучше других, имевшихся в виду, вот и все", говорил почтенный патер.

Запасшись слугами, г. Потанин нанял вьючных животных, заплатив за них, по неопытности, гораздо больше, чем следовало. Вообще снаряжение экспедиции, благодаря незнанию страны, обошлось на этот раз очень дорого.

Дешевому снаряжению помешало еще и то обстоятельство, что путешественники жили в посольстве. Все живущие в европейских посольствах должны платить за все втридорога, потому что торговцы выплачивают большую сумму слугам китайцам за пропуск товаров в дом посольства. Если лица, живущие в посольстве, сами поедут за покупками, то и тогда они заплатят дороже других, потому что вслед за ними явится уполномоченный от слуг посольства за взяткою.

Запасшись письмами к властям провинций, через которые приходилось идти, экспедиция в 6 ч. вечера 25 мая, выступила из Пекина по дороге в Бао-дин-фу, главный город провинции Чжили. Тот-час за городскими воротами началось длинное предместье, а затем поля, вперемежку с деревенскими усадьбами. Вся дорога, вымощенная большими плитами, аршина в полтора, сильно пострадала от времени. Одни плиты вдавились в землю, другие покосились, а по краям дороги отвалились прочь. Читатель может легко представить себе, как приятен этот путь! Впоследствии и в других местах встречалась такая мостовая, но то были захолустья, тогда как здесь люди терпели мучения у самых ворот столицы.

Ночевали путешественники в деревне Та-дзин на постоялом дворе. Отведенное им помещение китайцы называли фанзой, тогда как в глазах европейцев это был просто сарай с земляным полом, темный и пыльный. Вдоль поперечных стен шли каны—широкие трубы вроде лежанок, нагреваемые внутри. Посреди этой фанзы поставили стол и скамьи грубой работы и за подобную роскошь взяли два рубля. Путники думали, что неприглядность их помещения объясняется бедностью деревни, но впоследствии должны были убедиться, что за малыми исключениями гостиницы и в городах немногим лучше.

На другой день экспедиция перешла через реку Хунь-хэ по замечательному мосту, длиною в 50 и шириною, в 20 саж., с перилами, украшенными изваяниями львов. Воды в реке было мало, а летом, вероятно, и совсем ее не бывает.

Верст за тридцать от Пекина местность приняла волнистый характер. Лессовая почва — смесь глины с известью — превратилась на дороге в мельчайшую пыль, которая поднималась тучами и немилосердно ела глаза. Часто встречались нищие; они сидели у дороги с чашками на коленях. Несчастные старухи, увидав караван, выбегали на дорогу и, бросившись на колени, кланялись в землю. На следующем ночлеге путешественникам посчастливилось найти лучшее помещение. Им отвели просторную фанзу с большими окнами, чистым полом и выбеленными стенами.

С этого дня путешественники стали правильно распределять свое время. Вставали в 4—5 часов, в дороге проводили часов семь и на ночлег останавливались преимущественно в деревнях, минуя неопрятные, зловонные китайские города. Прибыв на ночлег и поужинав, путники принимались за работу: писали дневники, чертили карты, приводили в порядок коллекции. Слуги давно уже спали, а хозяева работали, пока усталость окончательно не одолевала их.

Вся пекинская равнина густо заселена. Дорога то и дело проходит через деревни; вправо и влево от дороги тоже видны деревни. По дороге постоянное движение: идут караваны навьюченных мулов, тащатся колоссальные телеги, нагруженные товарами. Едут нарядные женщины верхом на мулах, которых ведут мужья. Деревни обсажены деревьями; вдоль деревни, далеко выбегая за околицу, идут тенистые аллеи. За деревнями тянутся рощицы жужубников—деревьев дающих любимый китайцами плод цзаор. Каждая деревня представляет массу зелени, которая в виде оазиса поднимается среди вспаханных полей. Все эти оазисы в перспективе, сливаясь в одну общую зеленую стену, заслоняют горизонт, и путнику кажется, что он едет полесистой стране. В действительности же этот лес насажден человеком; естественно растут только ивы по берегам речек и арыков.

Промежутки между деревьями сплошь заняты пашнями; на валиках, ограждающих пашни, посеяна клещевина; предгорья с лёссовой почвой срезаны террасами, и, на этих террасах разбиты пашни; даже сухие русла рек разбиваются на участки, унаваживаются и снабженные орошением, превращаются в поля. Таким образом трудолюбивый китаец завоевывает под культуру совершенно бесплодные сухие пространства.

В одной деревне, близ гор. Бао-дина, в гостиницу, где остановились путешественники, пришли певицы. Сначала на дворе появилась девочка лет двенадцати, и когда путники ее приласкали, пришли еще две, уже взрослые "хуа-ньян" — барышни-цветы. Они пели, аккомпанируя себе на гитаре. Китайская музыка, а тем более женское пение были, для русских новостью, и они слушали певиц с большим интересом.

По дороге в Бао-дин во всех попутных деревнях около дверей вывешены были зеленые древесные ветви. Оказалось, что в этот день китайцы праздновали память избавления своего округа от поголовного избиения. Какой-то, царь когда-то, осадил город и, чтобы избавить от гибели своих приверженцев, он велел им у домов своих выставить зеленые ветви. С тех пор празднуется годовщина этого достопамятного дня.

В городе Тан-сяне путешественники попали на ярмарку. Множество народа собралось из окрестностей смотреть театральные представления. Появление европейцев было тоже своего рода представлением. Городские жители высыпали навстречу экспедиции в таком количестве, что путешественникам пришлось ехать между двумя шпалерами городских обывателей. В толпе беспрестанно слышался смех и крики "гуй-цза", т.е. заморский чорт.

В деревне Хо-чжа-тун путешественники заинтересовались промыслом туземцев. Жители этой деревни выделывали глиняную посуду различной величины. Весь скат горы, словно громадные подмостки на лотереях, уставлен был этой посудой, глазурь которой блестела на солнце.

Недалеко от этой деревни дорога оставила равнину и путники вступили в гористую страну, отделяющую пекинскую равнину от Ордоса. У селения Лун-цюань-гуань они впервые увидели великую китайскую стену. Стена, то взбегала на гору, то спускалась с нее, делая беспрестанные завороты и зигзаги. По местам дорога удалялась от великой стены, и путники теряли ее из виду, но, проехав некоторое время, снова возвращались к ней. Наконец, они пересекли ее, пройдя через полуразрушенные ворота.

По выходе из ворот великой стены, путники пошли на Утай, куда и прибыли 2-го июня.

Именем Утай называется горный хребет, который ограничивает пекинскую равнину с запада. В южной части этого хребта, в одной из долин, находится целое собрание буддийских монастырей, частью соединенных в одну группу, частью рассеянных по соседним ущельям. Утай пользуется большой славой у буддистов китайцев и монголов, это, так сказать, их Афов.

Еще задолго до Утая по дороге стали попадаться пилигримы. Один из них передвигался странным образом. напоминая своими движениями известную гусеницу-геометра. Этот чудак, воздев руки к небу, становился на колени, потом, упав наземь и вытянувшись во всю длину, начинал подтягивать под себя колени, вставал снова, воздевал руки и снова проделывал тот-же маневр. Невольно являлся вопрос: сколько времени потребуется на то, чтобы при подобной гимнастике достигнуть Утая. Вопрос этот, разумеется, остался неразрешенным. За полверсты до группы главных монастырей долина суживается. Две высокие горы образуют узкие ворота. На вершине левой горы, высокой и крутой, построена кумирня, напоминающая средне-вековой рыцарский замок. Когда обогнешь последний мыс, загораживающий вход в верхнюю часть долины, глазам представляется живописная картина. Гора от подошвы до вершины застроена кумирнями. Их желтые и синие черепичные крыши красиво перемешиваются с светлой зеленью ив и темною— сосен. Поверх всего этого сверкают золоченые шпили, украшающие коньки крыш. Среди построек бросается в глаза колоссальная белая башня, наподобие ступы. В ней 30 сажен высоты. Верхушка башни окружена в несколько рядов бахромой из колокольчиков, которые при малейшем ветре издают мелодические звуки.

Путешественники остановились в деревенском доме, у подножия священной горы. Супруги Потанины, Скасси и Березовский получили. отдельные помещения, где и устроились весьма недурно.

На другой день г. Потанин отправился осматривать монастыри, которых на ближайшей горе оказалось пять: два монгольских и три—китайских. Каждый монастырь известен под своим особым именем, а именем Утай обозначается вся группа. Утай—по китайски значит: "пять священных горных вершин". У южного подъема на гору видны большие груды камней, оставшихся от бывшего когда-то здесь императорского дворца. Прежде, говорят, китайские императоры посещали Утай ежегодно. Теперь, прошло уже более четырехсот лет, как они не бывают здесь.

На четвертый день Скасси отправился снимать фотографии; А.В. поехала с ним. Они поднялись на противоположный холм и г. Скасси приготовился снимать белую башню. Мелодические звуки колокольчиков, колеблемых ветром, приятно ласкали слух. Как только из монастырей заметили путешественников, из всех овражков на гору полезли зрители. Сначала это были бритые мальчуганы, будущие ламы. Им всем было не более 4—6 лет. Некоторые из них были умыты и чистенько одеты, другие — отвратительно грязны; от всех вообще жестоко несло чесноком, Вся эта ватага обступила г. Скасси и мешала ему работать. Чтобы отвлечь внимание ребятишек, А.В, уселась в сторонке и начала рисовать маленькие картинки, рожицы, цветы. Это привлекло внимание мальчуганов. Приятно было наблюдать на детских лицах смену выражений: удивление, ожидание, радость. Постепенно стали прибывать и взрослые. Этих, конечно, фотографический аппарат интересовал гораздо более, чем рисованье А.В. Мальчуганы же наблюдали с большим интересом как она чинила карандаш, и очень удивлялись когда перочинный ножик погрузившись в ее шаровары исчезал, а не проваливался в отверстие у ступни.

А.В. с остальными спутниками посетила монастырский холм. Здесь, кроме бесчисленного множества кумирен оказался целый городок. Вдоль узких и кривых улиц, лезущих в гору, понаделаны лавчонки, где торгуют разными вещами, пригодными для монахов. Купцы держали себя чинно, как и подобает в святом месте и спокойно смотрели на путешественников сквозь свои большие топазовые очки.

Перечислить все кумирни нет никакой возможности. Каждая из них посвящена какому нибудь божеству, а божков у буддистов множество. Кумирня тысячерукой Гуань-ин только что отделывалась; все идолы были сдвинуты с своих мест. Сама богиня стояла лицом к стене, так что посетителям пришлось полюбоваться только ее спиной и многочисленными локтями. Золотые руки и ноги богов, отделенные от статуй, были сложены на жертвеннике и представляли картину, напоминавшую анатомический театр. Большая сосна, заменяющая в здешних монастырях смоковницу индейских буддийских монастырей, и два других деревца у входа в кумирню очень скрашивали общий вид.

На дворе кумирни скульптор работал над новыми статуями богов и не богов, вероятно каких нибудь буддийских святых. Некоторые из статуй были очень талантливо сделаны.

По недоделанным статуям посетители могли составить себе некоторое понятие о способе их производства. Сначала делается из неотесанных обрубков деревянный болван, члены которого прикреплены проволокой, так что художник может дать им желаемое положение. Затем фигура обматывается соломой для придания ей надлежащей округлости и обмазывается глиною. Когда фигура совсем отделана, ее покрывают золотом, серебром или красками.

Самая интересная достопримечательность утайских монастырей это кумирня вся сделанная из меди. Медная кумирня построена на терассе, куда ведут две лестницы с каменными фигурами львов, обезьян и других животных. Медные плиты из которых сделаны стены и кровля кумирни покрыты изнутри и снаружи рельефными рисунками будд, расположенных рядами. По обе стороны медной кумирни, симметрично, на той же террасе стоят два совершенно одинаковые белые здания; с их верхних галерей перекинуты мостики к балкону, который окружает медную кровлю кумирни. Все эти лесенки, балконы, перила, башенки представляют живописное целое, которое особенно рельефно выделяется на фоне находящейся позади лесистой горы.

Китайские монахи смотрели очень сурово и не-сочувственно на смелых чужестранцев, позволявших себе снимать фотографии с их святынь. Эти монахи выглядели аскетами, если только они не были лицемеры.

О некоторых достопримечательностях Утая путешественники узнали уже позднее от паломников монголов. Паломники рассказывали о пещере, в которой будто бы находится нерукотворная статуя бога Арья-бало; о дереве су-ло-шу, ветви которого так густо сплелись, что монета, брошенная с верхушки дерева, не доходя до земли, застревает з ветвях; и о многих других святынях буддистов.

Гуй-хуа-чен и его достопримечательности

Путешественники вышли из Утая 13-го июня, и перевалив через хребет У-тай-шань, спустились в долину Ху-то-хэ, и в деревне Ша-хэ остановились ночевать.

Нигде еще толпа не надоедала им так, как в этой деревне. Она заняла весь двор, протеснилась к окнам, и сгорая желанием поскорей увидеть европейцев, начала рвать бумагу в окнах и наконец совсем выставила рамы. Путешественники должны были прибегнуть к силе. Выгнав толпу, они устроили баррикады из бревен и приставили к ним караульных.

Два дня спустя, путешественники пришли в город Дай-чжоу. Почти под самым городом им пришлось испытать жестокую пыльную бурю. С 11-ти часов задул сильный западный ветер, и горизонт потемнел от пыли. Появились вихри, но не в виде тонких и высоких колонн, как на монгольских солончаках, а в виде толстых приземистых столбов, которых одновременно крутилось два или три. Один пропадал, другой начинался. Ветер был горячий и дул с большой силой. Он жег лицо и сушил губы. Мелкий песок хлестал по лицу. Положение было крайне неприятное. К пяти часам ветер успокоился, и караван вошел в город.

20-го июня караван прибыл в деревню Нань-ин-цза, где должен был остаться с неделю, так как г. Потанин захворал, простудившись в горах. Хозяин дома, в котором остановились путешественники, был человек суеверный и чуть, было, не согнал их со двора. "Что-де за люди такие, говорил он", смотрят на луну, собирают растения. Как бы не приключилось с моим домом несчастья от таких жильцов".

Хребет У-тай-шань служит границею между пекинской и южно-монгольской флорой. Долины Ху-то-хэ, хотя и орошаются водами, принадлежащими к системе вод пекинской равнины, но по характеру своему они уже относятся к соседнему монгольскому нагорью.

Миновав водораздел между реками, текущими на восток и на запад, путешественники вступили на Куку-хотинскую равнину и 5-го июля, уже в сумерки, прибыли в город Куку-хото, по китайски Гуй-хуа-чен.

Еще до прибытия в город решено было остановиться в ближайшей деревне и оттуда послать кого нибудь в бельгийскую католическую миссию за советом, где и как приютиться экспедиции. Но почему то этого не сделали и зато жестоко поплатились. Долго путешественники целым караваном бродили в полной темноте по узким и грязным улицам, не находя себе пристанища. В более приличных дянах отказывались их принять, отговариваясь неимением места, а те, которые открывали им свои двери, были один другого хуже. "Не зная на чем остановиться,—говорит г. Потанин,—мы выбрали тот, у ворот которого кончилось наше терпение". Дян оказался отвратительный во всех отношениях. Ночью у путешественников украли несколько седел. На следующий день путешественники, по приглашению заведующего миссией г. Кейла, переехали в католическое подворье. Здесь они получили в свое распоряжение целый флигель в восемь комнат и сверх того темный подвал для фотографических работ г. Скасси.

Ворота подворья были всегда на запоре и путешественники были ограждены от натиска толпы. После грязных деревенских дянов, дом г. Кейлэ показался путешественникам чистым раем.

Гуй-хуа-чен, как и все китайские города, обнесен стеною. Здесь города строятся обыкновенно с расчетом на прирост населения, и потому стены относятся на большое пространство от последних городских построек. Города с большим торговым значением быстро разрастаются; когда внутри стен не хватает более места, постройки располагаются за стенами. Очень часто внешний город больше внутреннего; в Гуй-хуа-чене напр. первый превышает последний в семь раз.

В городе несколько рынков, до 200 чайных фирм и несколько кумирен. Молодой китайский купец Чо-чжин-хоу, бывавший в Кульдже и умевший говорить по русски, познакомил путешественников с кумирнями, объяснив их значение.

Наиболее характерная из кумирен Люй-цу-мяо, или "ворожея". Сюда приходят советоваться о болезнях, потерях, войне и проч. Желающий получить предсказание берет пластинки с знаками, кладет их в урну и потрясая роняет одну из них. Затем он смотрит на знак на дощечке и отыскивает значение его в книге.

Кроме того, есть три кумирни в честь Конфуция и кумирня Сы-тан с статуей Пай-цзянь-цзюня, о котором существует следующая легенда. Пай был современник императора Кан-си. Приехав в Гуй-хуа-чен, император пошел в сопровождении Пая, по всем кумирням, чтоб поклониться богам. В одном месте гэген не преклонился перед императором. Пай, возмущенный такой непочтительностью, отрубил гэгену голову. "Зачем ты это сделал?—спросил император. Этот гэген знал за 500 лет назад и за 500 вперед".—"Если-б он был точно гэген, отвечал Пай императору, и знал за 500 л. вперед, он знал бы, что я отрублю ему голову и вел бы себя приличнее. Если же он этого не знал, то он не гэген, а злой дух". После этого началась война китайцев с монголами. Кан-си испугался и убежал переодетым, а преданный Пай, вообразив, что император убит, отрубил себе голову. Тело его, после того, как голова отлетела, осталось в стоячем положении, и китайцы пораженные этим чудом, причислили его к лику святых.

По средине этой кумирни, в будке, сидит по-золоченная фигура мандарина. У задней стены стоят голубые и зеленые скрижали, покрытые золотыми иероглифами. Боковые стены убраны алебардами, копьями и другим оружием.

Кроме кумирен, в городе—шесть монастырей. Г. Потанин посетил те из них, которые отличались оригинальными сооружениями. Вначале его принимали неохотно, отговариваясь тем, что ламы все в разброде, да и смотреть нечего. Но едва он заговорил по-монгольски, как обращение лам вдруг переменилось. Из их среды выделился юркий старик и подойдя к Потанину, спросил:

— Ты хочешь поклониться богам?—Получив утвердительный ответ, старик повел посетителя в храм, а г, Потанин, сложив руки на лбу, как это делают китайцы и монголы, окончательно очаровал лам. Ему все показывали, все рассказывали и нисколько не смущались, когда он, вынув записную книжку и карандаш, записывал. Когда слуга Потанина, Цуйсан положил на жертвенник связку чохсв*, старик лама поставил за него цокцо— лампочку с коровьим маслом,—а г. Потанину подал. зажженную куджи—благовонную свечу.

______________________

* Мелкие медные деньги.

______________________

Увидав на дворе размалеванную постройку Г.Н. заинтересовался ею. Простенки, двери, потолки, карнизы все было покрыто пейзажами и сценами из китайской жизни. Так как сцены на карнизах все были светские, то г. Потанин предположил, что это номера для почетных гостей. Но оказалось что помещение предназначается гэгену, приезда которого ожидали с часу на час. Последний гэген умер восемь лет назад и только теперь возродился.

В монастыре У-та-сы (пять башен) путешественники осматривали замечательную пятиглавую кумирню тибетской архитектуры.

На цоколе из серого камня возвышается уступами огромное здание, суживающееся кверху. Эти уступы, которых семь, разделяют здание на семь этажей. В южной стене находится большая арка, ведущая внутрь здания. Наружные уступы украшены барельефными изображениями богов, которых в каждом этаже по 140, а всех вместе более тысячи. Вершина храма увенчана пятью башнями: одной большой посредине и четырьмя по углам, поменьше. Средняя башня в семь этажей, угловые—в пять. Вся постройка чрезвычайно величественна и оригинальна.

Гуй-хуа-чен является для Монголии очень важным торговым пунктом. Это город очень древний, имеющий свою историю. Стоя на самой границе между китайской империей и кочевьями монголов, он несомненно был свидетелем больших исторических событий. Мимо него проходили армии завоевателей и сам он нередко, может быть, становился резиденцией какого-нибудь счастливца, выдвинутого историей из скромной пастушеской среды в роль вершителя народных судеб.

Гуй-хуа-чен, по словам одного китайца, местного жителя, с которыми путешественникам пришлось беседовать, обязан своим названием огромной черепахе, по китайски "гуй". Монголы старались убить эту черепаху, но безуспешно. Наконец они узнали, что если на этом месте построить город, то он своею тяжестью задавит черепаху. Денег на постройку у них не было, они и придумали подарить землю императору с тем, чтобы он построил тут город. Император принял подарок и построил Гуй-хуа-чен.

Средства не позволяли г. Потанину делать дальние экскурсии и он решился ограничиться посещением могильнаго холма и ламайского монастыря у подошвы горы.

Могильный холм Чао-джюн-фын отстоит от города верст на двенадцать, но он так велик, что его отлично видно. Холм насыпан из местной сероватой глины; бока его так круты, что всходить на верх очень трудно. Наверху находится гладкая площадка без всякой растительности. По народному преданию этот холм насыпан над могилой жены Чингис-хана, утопившейся в Желтой реке. Туземцы соседних деревень уверяют, что насыпь в разную пору дня принимает различные очертания.

Утром она представляется чашей, в полдень юртой, вечером нижняя часть исчезает, а верхняя как бы висит в воздухе. Конечно, все эти изменения ничто иное как мираж.

Монастырь Си-усту-чжао расположен на невысокой террасе над равниной. В нем всего три храма и 20 монахов. В день установленный для празднества в нем бывает большой съезд, театр и конский бег. Съезжается множество купцов; телег до тысячи. В бег пускают лошадей, запряженных в телеги.

Теперь экспедиции предстояло приготовиться к путешествию по Монголии, где можно было встретить только кочевое население. Нужно было купить лошадей, нанять верблюдов, построить палатиш и заменить китайских слуг монгольскими. Из трех служителей, взятых из Пекина, оказался годным один Цуйсан, но и тот был не более как лакей. Для степного путешествия он совсем не годился. Он не умел оседлать даже лошади. Кроме того, монголы-рабочие были гораздо интереснее для путешественников, так как через них можно было получить различные сведения.

Оказалось, что верблюды, отдаваемые в наем караванам, содержатся китайцами. Конечно и погонщики у них китайцы; пастуха наняли китайца же, так что экспедиции пришлось волей-неволей окружить себя китайцами гораздо более, чем было желательно.

Июля 31-го, в 11 часов утра, экспедиция вышла из Гуй-хуа-чена и направилась к югу.

Все пространство от Гуй-хуа-чена до Желтой реки представляет равнину, которая по характеру почвы и растительности может быть разделена на две части. В сев. части, до деревни Сарту, непрерывно тянутся пашни и сочные луга. Начиная от деревни Сарту, характер местности изменяется; почва становится песчаною, растительность начинает оскудевать.

Население в этой равнине смешанное; оно состоит из китайцев и тумутов. Те и другие занимаются земледелием.

Первая остановка была в деревне, которую населяли монголы тумуты. Они живут в китайских фанзах и одеваются по китайски. Только женщины их отличаются более крепким, телосложением и ноги их не так изуродованы как у китаянок. Тумуты отнеслись к путешественникам радушно, и не надоедали им любопытством.

Первые три дня путешественники шли населенными местами и останавливались в китайских дянах. Чем ближе подходили они к Желтой реке, тем оживленнее становились дороги. Доехали до развалин старинного города Тохто-хото. Его разрушенные стены и башни стоят на высоком берегу, а внизу, между рекой и горой раскинулся новый китайский город. По наружному виду в нем все обстояло как и в других городах, но нравы жителей были совершенно иные. Толпа не теснила путешественников, встречные уступали дорогу, не слышно было бесцеремонных замечаний и нахального хохота.

Река Хуан-хэ (Желтая) сильно разлилась и переправа совершилась ниже города. Люди переправились на лодке, животные и багаж—на барке. В Китае почти везде устроены мосты, а потому лошади и верблюды не привыкли к переправе вплавь; с ними было не мало таки возни. Переправившись на другой берег, путешественники очутились на роскошном лугу, и тотчас же увлеклись собиранием новых видов растений, насекомых и позабыли о всех своих невзгодах.

Луг, впрочем, был не широк; за ним тотчас начинались песчаные бугры. Такая смена лугов песчаными холмами встречается во всем Ордосе. Вид таких мест очень оригинален. Когда взберешься на вершину высокого бугра, то увидишь сотни таких же бугров, точно волны застывшего моря. С первого взгляда все кажется мертво кругом, но в действительности это не так. Осмотревшись, вы начинаете замечать на некоторых склонах этих барханов слабую растительность: это—или нежный голубоватый злак, изредка раскинутый по песку отдельными травинками; или тонкий высокий тростник, пробирающийся узкой дорожкой в один ряд по склону холма, причем его корневище ползет по поверхности как гигантский червяк; или, наконец целые группы бобового кустарника, развесившего свои розовые мотыльковые цветы на тонких, совершенно безлистных ветках. Жизнь есть везде. Пристально вглядываясь, вы видите узорные дорожки, сделанные лапками ящериц, и еще более тонкие, как строчка, следы больших черных жуков, снующих во всех направлениях. Иногда встречаются тропинки зайцев и лисиц.

Заблудиться среди таких песчаных холмов ничего нет легче. Дорожка, глубоко протоптанная в песке, скоро засыпается; притом она сильно извивается, огибая холмы, и из одной песчаной ямы вы попадаете в другую. К счастью в Ордосе такие барханные пространства часто прерываются речками или озерами, берега которых покрыты кустарниками или луговой растительностью.

Теперь уже путешественники находились в пределах Ордоса, о котором здесь кстати будет сказать несколько слов: Если смотреть на карту Китая и следить по ней за течением Желтой реки, то мы увидим, что почти в центре карты река эта описывает букву П. Вот это то пространство внутри "покоя" и носит название Ордоса. Ордос в настоящее время населен монголами и разделяется на семь хошунов или княжеств. Каждое из княжеств управляется наследственным князем из потомков Чингис-хана и старшинство над всеми семью князьями принадлежит старшему в роде. Ему дают титул "вана", что в старинных сочинениях переводится словом "царь". Теперь значение ванов сильно упало, и китайцы назначают ваном не старшего в роде, а того который им больше нравится.

Ордос

"Съездите к королю Ордоса. Он очень любит европешиев", говорил г. Кейла, в шутку называя Ордосского вана королем. Путешественники решили съездить, но им так нравилась привольная жизнь в юртах на берегу Хуан-хэ, что они не торопились приводить свое решение в исполнение.

В первое время с постановкою юрт было немало хлопот. Выходило что-то в роде столпотворения вавилонского; господа и слуги не понимали друг друга. Скажут слуге подать веревку, он подает войлок; велят идти вправо, он идет влево, и все в этом роде. Китайцы так плохо справлялись с этим делом, что юрты постоянно оказывали наклонность свернуться и свалиться на своих обитателей.

Слуги-китайцы, непривыкшие к кочевой жизни, не были ею довольны, а когда пошли дожди, они совсем приуныли. Очень комичен был повар, который ни на минуту не расставался с огромным дождевым зонтом.

Только 8-го августа экспедиция оставила берег Желтой реки и двинулась к ставке Джунгорского князя. После двух небольших переходов путешественники увидали глиняный городок и отдельно стоящие усадьбы, окруженные деревьями. Окрестности ставки чрезвычайно унылы; растительность кругом бедная.

Путешественники разбили свои юрты в ста саженях от ставки и тотчас-же послали князю свои карточки. Во время постановки юрт из ставки князя пришли монголы и китайцы. Монголы были приятно удивлены, услыхав приветствие на родном языке.

Князь прислал сказать, что он примет путешественников в четыре часа вечера. В назначенный час их повели не в глиняный городок, а в отдельно стоящую усадьбу, обнесенную каменным забором. Перед воротами усадьбы стояли две высокие мачты, как обыкновенно бывает у мандаринов. Передняя часть двора обращена была в сад с цветниками и деревьями.

Джунгорский князь казался гораздо старше, чем он был в действительности. Он считался чело-веком образованным и выглядел умным и дельным. В усадьбе, где князь принимал посетителей, он не живет. Это собственно приемный дом. Все комнаты уставлены хорошей мебелью, стены увешаны картинами; дворы и сад содержатся в чистоте. Но все это только для приема гостей. Князь, его жены и два сына живут в городке.

На следующий день к вечеру сам князь явился в лагерь. Ок сделал этот визит как бы случайно, во время прогулки. Одет он был в халат из чечунчи с обыкновенной шапочкой на голове, а не в манджурской с шариком, обязательной при официальных приемах. С ним были его два сына, молодые люди лет за 20 и толпа разных чинов и слуг. Князь вошел в юрту Потаниных, а сыновья его отправились в юрту г. Скасси. Китайский этикет не позволяет сыну сидеть в присутствии отца. Свйта также осталась снаружи.

"Лицо князя было желтое, болезненное", говорит г-жа Потанина, "и он был худ как скелет. После мы узнали, что он отчаянный курильщик опиума. Приятные манеры князя и очень умные глаза всем нам понравились. Он с интересом рассматривал инструменты, книги, географические карты; расспрашивал о задачах и целях путешествия. Узнав, что с нами есть фотографический аппарат, князь попросил г. Скасси снять с него и со всей его семьи портреты".

Молодые князья несколько раз приходили в лагерь. Их простота очень нравилась русским. В них не было китайской напыщенности, не было также глупого тупого удивления перед европейскими изобретениями. При всем том они не лишены были сословной важности. Смешно было видеть, как за каждым из молодых людей ходило несколько слуг. Один нес собачку, другой кисет, третий дождевой зонт и т.д.

Кроме сыновей князя, в лагерь несколько раз приходила вторая жена князя. Это была очень хорошенькая женщина лет восемнадцати с большими черными глазами и нежным румянцем. Одевалась она очень просто; прическу носила девичью, т.е. распускала по спине одну косу. Держала себя молодая княгиня с большим тактом и выказывала много наблюдательности.

"Обыкновенно все сношения с дамами в Китае", говорит А.В. "меня страшно тяготили. Мне было ясно, что, удовлетворив пустое любопытство, осмотрев вас с ног до головы, китайская барыня теряет к вам всякий интерес. Здесь, у этой молоденькой женщины было нечто другое. Кроме любопытства, проглядывала любознательность, теплое участие к людям и ожидание, взамен, того же. Видно было, что общество умного мужа не осталось без влияния на эту молодую особу. Жаль только, что эта близость принесла ей и вред. Она пристрастилась к курению опиума и, вероятно, кончит чахоткой".

Вскоре путешественники были приглашены к князю в гости. А.В. была поражена роскошным убранством его комнат. Но более всего понравился ей деловой характер княжеских покоев. Раскрытые книги и свертки показывали, что князь не проводит времени в праздности. В одной из следующих комнат стоял слесарный станок, на котором князь любил работать; в другой помещалась библиотека из китайских и монгольских книг, третья наполнена была часами. Часы—слабость князя, он проводит целые дни за разборкой и сборкой их механизма. Часов у него до двухсот штук.

Скоро А.В. пригласили в комнату старшей княгини. Это была еще не старая женщина, одетая в шелковые халаты нежных цветов, причесанная по манджурской моде в очень затейливый шиньон с искусственными цветами. Ноги ея были обуты в расшитые золотом туфли с подошвой вершка в полтора вышины, Лицо у нее было некрасиво, а главное—холодно. несимпатично, и манеры очень чопорные. В комнате княгини было несколько дам: жена второго княжеского сына, ее мать и девочка лет двенадцати, воспитанница княгини. Девочка, несмотря на манчжурскую выправку, сохранила монгольскую непринужденность и несколько оживляла это чопорное общество.

Разговаривать через Цуйсана было не особенно удобно, и потому монгольские дамы очень скоро перестали обращать внимание на гостью и предпочли беседовать прямо с Цуйсаном, расспрашивая его о русских и о их образе жизни.

"На другой день",говорит А.В. "княгиня пригласила меня обедать. На этот раз меня принимали в настоящей квартире княгини, в городке. Здесь все было, старо, и дом, и меблировка, но выглядело как-то уютнее и проще: старая няня домоправительница хлопотала с обедом; девочка, воспитанница, болтала и смеялась; на кане спала маленькая собачка княгини, на столиках лежали женские рукоделья, Цуйсана мы скоро отпустили, и хотя не могли разговаривать но чувствовали себя гораздо свободнее без этого наблюдателя, объяснялись мимикой и, не" стесняясь, осматривали друг друга".

"Перед обедом пришли князь и его сыновья. С ними я могла несколько объясняться по-монгольски. Узнав, что я люблю "тарык" —кислое молоко, особо приготовленное—старый князь велел его принести, и мы с ним угощались этим национальным блюдом. Перед обедом мужчины ушли, и мы обедали с княгиней вдвоем".

"Обед был китайский и по китайски сервирован. Княгиня, заметив мое затруднение с круглыми палочками, велела подать мне четырехгранные, которыми было несколько удобнее ловить рис и прочую мелочь с китайских блюдец".

Князь уже получил из Пекина предписание на счет содействия экспедиции. Он назначил для сопровождения ее до соседнего князя пять монголов и отдал приказание по всем хошунам, которые экспедиции приходилось пересечь, чтобы каждый князь давал такой же конвой до следующего.

Через шесть переходов, именно 25 августа, экспедиция была уже в ставке вана, другого Ордосского князя. Самое интересное место, встреченное на пути, был Бага-еджен-хоро—войлочные юрты, в которых, по преданию, хранятся останки жены Чингис-хана. Около юрт раскидано до десятка мазанок, в которых, живут монголы. Священных юрт две; одна служит как бы преддверием к другой.

Не раз на пути встречались остатки древних поселений. Внутри разрушенных стен теперь разработаны пашни, на которых попадается множество глиняных черепков, единственных остатков кипевшей здесь когда-то жизни.

25 августа экспедиция расположилась лагерем на берегу небольшого озера Чаган-нор, верстах в шести от ставки вана, которая видна была из лагеря.

Ван прислал приветствовать русских своего чиновника по имени Сэрэн, но сам принять их отказался. Он-де болен, принимает лекарство, и врачи боятся, как бы близость европейцев не оказала неблагоприятного влияния на течение болезни. Это, кажется, не была отговорка, а искреннее убеждение приближенных вана и его самого. Самая остановка путешественников у Чаган-нора была устроена по распоряжению вана, который очевидно думал, что на шестиверстном расстоянии наваждение европейца становится бессильным. Сэрэн всякий раз становился на дыбы, когда кто-нибудь из русских выказывал намерение отправиться туда, где виднелась ставка вана; даже если кто-нибудь смотрел туда, то монгол чувствовал себя как на иголках. Вероятно, он и приставлен был для того, чтобы оберегать вана от губительного влияния европейцев.

Этот монгол имел чин мэрэна, т.е. полковника. Но полковник он был прекурьезный: по образованию, манерам и костюму он ничем не отличался от простолюдина. Впрочем, если чины в Ордосе раздаются за преданность князю. то полковник Сэрэн вполне заслужил это звание.

Верстах в десяти от Чаган-нора находится святыня всего Ордоса, Ихи-еджен-хоро, т.е. юрта с останками Чингис-хана.

Взяв проводника-монгола, Г.Н. отправился осматривать эту святыню, далеко не уверенный, что его туда пустят. Прием ему был оказан, однако, радушный, а когда он появился, переодетый в парадное китайское платье, старшины были так польщены этим, что тотчас-же повели его в Еджен-хоро.

Хоро состоит из двух войлочных юрт, по-ставленных на невысокой четыреугольной насыпи, облицованной кирпичами. Юрты стоят, плотно примыкая друг к другу; верхние войлоки, покрывающие свод, вырезаны фестонами, на вершине—золотые маковки.

"У дверей хоро разостлан был уже войлок," — рассказывает г. Потанин.—"Сопровождавшие меня ламы встали на колени так, чтобы остававшееся между ними место мог занять я. После того, как мы втроем совершили троекратное поклонение, в отворенные двери из темной юрты высунулась рука с красным деревянным блюдом, на котором стояла медная вазочка с горящим маслом. Мне велели взять блюдо и подержать его. Затем мы снова совершили три поклона".

"Юрта, перед которой мы стояли, была как-бы чахлом над деревянным срубом, внутреннее убранство которого едва можно было различить. У задней стены стоял стол, на нем пять лампочек, а за ними жестяные щитки с какими-то надписями. За столом была дверь, которая вела в заднюю часть юрты. Что находилось там, мне ни увидеть, ни услышать не удалось".

После посещения святыни, монголы пригласили Григория Николаевича в приемную юрту и угощали его чаем. При этом они расспрашивали его, кто он, си-ян, или другой какой народ.

"Я постарался",—говорит г. Потанин, — "объяснить им разницу между русскими и западными европейцами, но они меня плохо поняли и, кажется, разочаровались. Их занимал вопрос о народе нохой-ирит, мужчины которого имеют вид собак и только женщины походят на людей. Нохой-ириты, говорили они, живут на крайнем западе; западнее еще си-ян. Я высказал свое неведение о подобных чудных людях, и это сильно разочаровало моих собеседников".

Еджен-хоро находятся под присмотром особого сословия, которое называется "Дархат". Дархатов считается до пятидесяти дворов. Это сословие, очень уважаемое в Ордосе, избавлено от всяких повинностей и налогов. О дархатах говорят, что они живут на вольной воле. При встрече с ними им отдают честь, как дворянскому сословию, хотя у них и нет шариков на шапке; даже князья уступают им дорогу. Дархаты смотрят, за сохранностью еджен-хоро и собирают дань на него, С этою, целью они разъезжают не только по всему Ордосу, но и по соседним землям. В эти поездки они берут с собою диеч и знамя Чингиз-Хана, и во имя этих святынь не просят, а требуют приношений. Подъехав к какому-нибудь дому, они водружают знамя, втыкают меч острием вниз, рукояткой обвешанной шелковыми платками—вверх, ставят серебряную чашу и, прочитав молитву, спрашивают хозяина дома: "Ты что даешь Чингису-Богдо? Корову, лошадь, или серебро. Веди корову, веди лошадь". Вообще распоряжаются бесцеремонно и властно.

В Ордосе более чем где-либо сохраняется память о Чингис-хане. В числе множества легенд, которые рассказываются об этом полководце, наиболее интересна легенда о его будущем воскресении. Хотя монголы вполне уверены, что кости Чин-гис-хана сохраняются в их Еджен-хоро, но это нисколько не мешает им рассказывать, что Чин-гис-хан не умер, а только спит, хотя и считается умершим. Лежит он в одной из кумирен, в серебряном гробу, покрытый желтым покрывалом. Каждый вечер ему ставят жареного барана, и к утру он его съедает. Со дня его смерти прошло 650 л., а до воскресения осталось 300. Сам Чин-гис-хан определил время своего воскресения. К этому же времени в Китае воскреснет богатырь, с которым Чингис-хан сразится, победит и освободит народ свой.

2-го сентября путешественники достигли ставки князя Ушин, но и здесь им не удалось видеть владельца. Им сказали, что князь уехал; но вернее, что он, уклонился. По слухам, этот князь враждебнее всех остальных относится к европейцам.

От ставки князя Ушин до Боро балгасуна экспедиция в течение одиннадцати дней шла по солонцевато-глинистой с тощей растительностью равнине хошуна Ушин. 14 -го Сентября открылся вид на протянувшуюся по степи стену города Боро-балгасуна.

"Мы много ожидали от Боро балгасуна", говорит г. Потанин. "Нам сулили здесь радушный прием и возможность запастись всякой провизией. Но то, что увидали мы с соседних барханов, совсем не подтверждало этих обещаний. В бинокль видна была крыша только одного дома; мы старались однако уверить себя, что за городскою стеною их скрывается множество, что их не видно из-за высоких стен, кроме одного, самого высокого". По мере того, как караван приближался к городу, все блестящие ожидания путешественников, одно за другим, разлетались прахом. Прежде всего их озадачило то, что караван направился не к городским воротам, а верблюды полезли прямо на городскую стену, как штурмующие солдаты. Они сделали это без труда, так как стена в этом месте осыпалась. Когда же путешественники взошли на городскую стену, то они поняли, что вступили в развалины старинного города, внутренность которого была пуста, за исключением двух или трех групп глиняных мазанок в которых живут монголы-христиане. В средине между ними находится одно большое здание, это дом католического миссионера с церковью. Ее-то кровлю и видели путешественники в бинокль.

К какому веку относится постройка этого города — жители не знают. Рассказывают, что здесь жил Ельджиген-хан, хан с ослиными ушами (о нем выше, см. стран. 61). Чингис-хан убил его и разрушил город.

Стены города довольно хорошо сохранились. Указывают место, где построен был дворец, по близости которого, говорят, и теперь еще находят монеты в горшках, зарытых в землю.

Окрестности Боро-Болгысуна куплены у князя хошуна Оток бельгийской миссией, основавшей здесь миссионерскую станцию. Миссионеры приняли русских путешественников очень радушно и оказали им значительные услуги.

Постоянная смена рабочих в каждом попутном хошуне очень печально отразилась на имуществе экспедиции. Половина седельного прибора оказалась разворованною; седла очутились без стремян и тороков, узды без удил и поводьев. Необходимо было нанять постоянных монголов-рабочих, о чем от самого Куку-хото (Гуй-хуа-чен) Г.Н. не переставал мечтать.

Начальник миссии помог отыскать рабочих. Тотчас же были договорены три монгола: Пурин, Омолон и Очир. Затем удалось найти еще одного, чистое сокровище. Это был монгол-широнгол (или далда) Сантан-Джимба.

Сантан-Джимба родился в местности Сань-чуани на Желтой реке. Родители предназначали его в ламы и отдали в монастырь. Но учитель так бил его, что он бежал, долго странствовал, и попав к католическим миссионерам, крестился. Монголию он исходил вдоль и поперек, был несколько раз в Пекине и Кяхте, сопровождал европейских путешественников в их странствованиях и с одним из них посетил Лассу*.

______________________

* У Пржевальского—Хласса, столица Тиофта.

______________________

Сантан-Джимбе было уже 68 л., когда г. Потанин встретил его в Боро-Болгысуне. Старичку, предложено было сопутствовать экспедиции в качестве вожака и советника, и он согласился.

С переменою состава рабочих, изменилась к лучшему и хозяйственная часть. В попутных дянах не пришлось уже переплачивать лишних денег, и провизия стала покупаться дешевле. Вообще монголы оказались честными людьми, и путешественники не раз заочно благодарили начальника миссии за его выбор.

Но при всех своих прекрасных качествах, новые слуги не знали кратчайшей дороги в Лань-чжоу, столицу провинции Гань-су, а путешественники непременно хотели идти этим путем, так как иначе пришлось бы идти дорогой, уже исследованной Пржевальским.

Пробыв в Боро-Болгысуне пять дней, экспедиция выступила из него 21 сентября.

Местность между Боро-Болгысуном и соленым озером Бага-чикыр носит уже новый характер. Дорога идет параллельно с линией возвышенностей. Вместо прежней ровной поверхности хошуна Ушин, здесь проходят увалы и более или менее плоские хребты. В горах много дзеренов (антилоп). По словам монголов эти животные собираются стадами до тысячи голов.

Растительность Ордоса подробно описана Пржевальским. Он обогнул западную окраину Ордоса, г. Потанин—восточную. Он нашел, что для кочевой жизни эта область достаточно одарена природой. Кроме рек, впадающих в Желтую реку, восточная часть богата подпочвенной водою, которая питает растительность. Но и сухие участки покрыты степными травами. В более глубоких и влажных впадинах между барханами образуются густые заросли ивы и облепихи. Хотя эти заросли представляют вооруженную колючками трущобу, в которую трудно пробраться, но их сочная зелень и разнообразной травяная растительность приятно ласкают глаз. Самые барханы далеко не так безжизненны, как кажутся. Дождевая вода, падая на их поверхность, испаряется только с верхнего слоя; если же рукою хоть немного раскопать бархан, там уже обнаруживается мокрый песок. Поэтому вполне безжизненны только переметные барханы, состоящие из сыпучих песков.

Ордосские монголы

Название Ордос монголы производят от слова "урду"—ставка начальника, дворец. Монголист Ковалевский говорит, что ордосское племя, как важнейшее в древности, было приписано ко двору Чингис-хана и доставляло отличнейших воинов, прославившихся в походах.

Дальнейших подробностей об этом предмете г. Потанину узнать не удалось, но есть основание предполагать, что ордосцы пришли с севера. Одна песня начинается так:

"Алтай Хангай хоир шиле мини нотук холо байна". (Моя родина, два хребта Алтай и Хангай, далеко).

Несмотря на то, что Ордос находился так близко от центров исторической жизни в Азии, на его степях, занятых кочевниками, не было по-видимому крупных оседлых поселений. Развалины городов встречаются только на окраинах. Кэрек-суров, которыми изобилует северная Монголия, в Ордосе не встречается.

Ордосские монголы жаловались г. Потанину на своих князей, которые будто бы отнимают у них земли и отдают в аренду китайцам. Во многих местах путешественники действительно видели китайские хутора, и даже целые деревни. По всем вероятиям ордосцам предстоит окитаиться, как окитаились Куку-хотинские тумуты, которые не имеют даже своего князя и управляются китайским чиновником.

В восточном Ордосе путешественники видели войлочные юрты только в одном месте. Вообще-же монголы живут в мазанках из плетня, обмазанного глиной. Внутренность мазанок на китайский образец: те же каны, окна заклеенные бумагой, жаровни. Утварь китайская. У богатых монголов перед домом вкапывается одна или две мачты с железными трезубцами. На перекладинах ниже трезубцев привешиваются ленты или тряпки. По народному преданию, последний хан завещал монголам вывешивать у домов ленты, пяти цветов радуги, чтобы в день своего пришествия, он мог отличить эти дома от чужеземных и избавить свой народ от избиения.

В восточной окраине хошуна Ушин, монголы живут в пещерах, вырытых в лёссе, (смесь глины с известью). Одежда ордосцев представляет смесь монгольского с китайским. Шапка летом на голове ордосца большая редкость. Большинство повязывает голову цветным платком, или просто белой тряпкой.

Женщины убирают волосы в две косы, опуская их на грудь. Серьги носят в виде колец с очень тяжелыми подвесками.

Главные промыслы ордосцев скотоводство и земледелие. Сеют просо, коноплю, гречиху, овес и сорго. Картофель стали возделывать недавно. Есть предположение, что гречиха занесена в Европу монголами; до их нашествия она не была известна.

Кроме культурных растений ордосцы употребляют в пищу и дикорастущие. Между ними сульхир занимает первое место. Во множестве произрастает здесь лук, а в виде лакомства туземцы едят млечно-сочные стручья темен-коко (верблюжьи сошы).

В Ордосе водится прелюбопытный зверек, мыш-эксйюм, делающие запасы самых отборных зерен проса и конопли. Туземцы рассказывают, что эти мыши целой компанией отправляются на промысл. Они взбираются на колос и выщипывают лучшие зерна. Потом одна из них ложится на спину, другая накладывают на нее зерна, и тащат за хвост, как повозку. "Люди, потерявшие стыд, грабят мышей зимой" — прибавляют монголы.

Монголы очень чадолюбивы. Когда у монголки долго нет детей, она совершает моление двум богиням Белой и Зеленой Дарихэ, которые находятся в Утае. Она шьет маленький башмачок и просит пилигрима, отправляющегося в Утай, отнести башмачок богине. Прибыв в Утай, пилигрим должен положить башмачок к ногам богини и взять взамен другой, положенный туда раньше. Средство считается еще более действительным, если монголка, на. поклонение богине, идет сама.

Если дети не держатся в доме, умирают, то берут одну овцу из стада и навязывают на нее полоски материй. Такую овцу нельзя ни убить, ни остричь. Шерсть ее отрастает и волочится по земле. Есть еще и другое средство: кто-нибудь из родственников ворует ребенка, прячет в котел и потом отдает матери. Такого ребенка протаскивают несколько раз под стоячей собакой и дают ему имя по цвету собаки. Дух, похититель детей, обманывается; он слышит, что ребенка зовут собачьим, а не человеческим именем и думает, что и в самом деле это щенок, а не дитя.

Миссионеры заметили, что монгольское племя бедно детьми, тогда как в китайских деревнях детей множество. Это наблюдение навело миссионеров на мысль, что монгольское племя вымирает. по крайней мере в Ордосе, где оно приходит в близкое прикосновение с земледельческим Китаем.

Свадьба в Ордосе обставлена большими формальностями. Когда вопрос о калыме решен и дело слажено, жених в сопровождении дружки—по-монгольски "хончжин", отправляется к невесте. Хонч-жину приходится много импровизировать и потому он избирается из умных и находчивых людей. Когда хончжин с женихом придут в дом невесты, их садят на полу против кана, на котором сидит невеста и шесть свах—берген. Хончжин ставит перед берген столик с бараньим мясом и начинает говорить речь о достоинствах убитого барана. Потом он подносит бергенам водки и опять говорит речь. Чем искуснее хончжин. тем более он говорит речей.

После угощенья берген и множества речей, хончжин садится на место и в красноречии начинает упражняться старшая берген. Она предлагает хонч-жину самые замысловатые вопросы и он отвечает, смотря по способностям, импровизацией, уснащен-ной разными шуточками, или просто заученными фразами.

После этой церемонии невесту провожают в дом жениха. На пути ей делают три встречи. Сначала ее встречает жених, ближе к дому отец жениха и наконец—женщины. Перед домом жениха раскладывают два костра. Жених ждет невесту между огней и подает ей конец плети. Невеста берется за плеть и жених перетягивает ее к себе.

После смерти значительного лица весь Ордос облекается в траур по китайски: в белые одежды и белые шапки; даже косу обертывают в белое; не делают свадеб, не поют песен.

В Ордосе распространен китайский обычай заключать союз побратимства (по-монгольски анда). В братстве принимают участие три человека, пять. семь, девять, но никогда четное число. Прежде чем заключить союз, побратимы заявляют о том старикам и получают от них одобрение. Потом колют овцу, пьют водку, кланяются матерям всех, побратимов и молятся перед бурханами. При обряде произносят по китайски следующие слова:

"Если будет лошадь, вместе на ней поедем. Если будут деньги, поровну разделим".

Побратимство—прекрасный обычай. Он смягчающим образом действует на нравы. Он запрещает сердиться на побратима, если тот в чем нибудь провинился. Если анда обидит, нужно смолчать; если он в нужде—нужно помочь. Анда должны вместе делить и горе и радость; на войне должны умирать друг за друга. Обряд этот совершается и между женщинами, но никогда между женщинами и мущинами.

Среднее положение Ордоса между Тибетом, северной Монголией и Пекинской равниной должно-бы дать ему важное значение в распространении буддизма; между тем памятников буддийского искусства, или явлений природы, возведенных в буддийские святыни, здесь почти не встречается. Зато в приордосских местностях их множество, из чего можно заключить, что религиозная жизнь когда-то кипела в этой стране и что во времена Чингис-Хана был, вероятно, расцвет духовной деятельности приордосья.

У ордошев еще сохранились остатки прежних верований, например таилган, т.е. кровавое жертвоприношение. Замечательно, что во всей Монголии, под мягким влиянием буддизма, кровавые жертвоприношения вывелись; сохранились они только в Ордосе и у северных бурят, придерживающихся шаманства.

Ежегодно летом устраивается празднество с кровавым жертвоприношением — таилга. Чингис-богдо приносят в жертву лошадь. Лошадь не режут, но убивают, стукнув серебряным молотком по голове. Потом ее мясо варят и раздают народу. На долю каждого достается кусок не более наперстка.

Потом колют овцу, вырывают еще трепещущее сердце и легкие и по ним гадают. Это называется "смотреть тюльку". Прежде, говорят, вместо овцы резали человека и смотрели его тюльку, но какой-то святой умилостивил грозного Чингис-богдо, и он позволил заменить человека овцой.

На таилгу стекается много народа, в том числе князья и правители Ордоса.

Юрты еджен-хоро привозятся на белых верблюдах и ставятся на месте, избранном для празднества. Поклонение святыням обставлено бесконечными церемониями, которые рассчитаны на то чтобы влиять на воображение,

Монголы глубоко чтут свои святыни и верят, что у того, кто приблизится к еджен-хоро с злым намерением, выпадут глаза.

Во время мусульманского восстания шайка мусульманских мятежников хотела, будто бы, разграбить еджен-хоро, но у первого человека, который прикоснулся к священному ящику с костями Чингис-богдо, глаза вывалились из орбит. Остальные мятежники в ужасе разбежались.

Ордосцы также как и европейцы чествуют новый год —чаган-сара. В этот день стреляют из ружей, жгут петарды, зажигают множество плошек. Накануне нового года, вечером. бросают со-бакам два хлеба, один испеченный по-монгольски, другой—по-китайски. Если собака схватит монгольский хлеб, в Ордосе будет урожай; если китайский — то наоборот. На дома налепляют бумажки с надписями; на различных частях дома пишут изречения.

В хошунах бывают сборища для борьбы. Сначала борются сто на сто, потом 50 на 50! 25 на 25. и когда останется двенадцать, то это называется "борцы головка". Перед началом борьбы произносится речь.

Когда заболеет нойон* и лекарства не помогают, он дает какому нибудь человеку много денег, хорошую лошадь, самое лучшее платье, отборную пищу и высылает его из хошуна. Этот человек должен уехать как можно дальше и не возвращаться, пока нойон не выздоровеет. Злой дух будет таким образом обманут, приняв уехавшего за нойона. Бедняки делают куклу из глины, надписывают на ней имя больного, одевают куклу в платье, сшитое по образцу того, в каком имеет обыкновение ходить больной, и выбрасывают куклу в степь. Злой дух вообразит, что больной уже умер и выброшен, и оставит его.

______________________

* Сановник.

______________________

Если заболеет еджен-хан (китайский император) и выздоровеет, то обманувшему злого духа— заместителю его, когда он вернется на родину, все дозволяется. Он живет на полной свободе, ест что хочет, берет спокойно чужое, и даже за убийство с него не взыскивается. Таково поверье в Ордосе.

Гаданье очень распространено у ордошев. Гада-ют различными способами и, между прочим на пальцах. Каждый сустав имеет особое наименование, например: монастырь, гора, лодка, тигр, волк и т.д. Гадающий ощупью схватывает какой-нибудь сустав и по названию его определяет, что с ним случится. Волк предсказывает поездку; гора — сиденье на месте и т.д. Кроме того, суставы соответствуют месяцам, которых у ордосцев также двенадцать в году.

Северная часть Гань-су

Стоянка на Бага-Чыкыре была последнею стоянкою экспедиции в Ордосе. Далее путь лежал в провинцию Шен-си, усеянную китайскими деревнями., Дорога от озера поднимается на плоский хребет, отчасти засыпанный буграми подвижных песков. За этим хребтом растительность стала заметно улучшаться. Немного не доходя до города Хуа-ма-чена, экспедиция прошла через великую стену, которая была настолько разрушена, что не оказалось надобности искать ворот, чтобы проникнуть в застенный Китай. Городские стены довольно хорошо сохранились, что не помешало мусульманам взять и разрушить город. В одной половине его совершенно пусто и ничего нет, кроме развалин; другая —на-чала отстраиваться, хотя в ней всего пока одна улица.

В Хуа-ма-чене уже было получено распоряжение пекинского начальства о движении экспедиции. Путешественникам дали в провожатые солдат, которые тут-же их обманули, указав не ту дорогу, по которой они предполагали идти.

Двинувшись к Мин-чжоу, экспедиция шла весь день параллельно великой стене. В некоторых местах на стену надуло пески, которые поднимаются до верху, т.-е. до высоты 3-4 сажен, и местами даже пересыпаются через стену. По пути встречалось много разоренных деревень и кумирен. По словам туземцев, охотников вновь заселить эти места находится мало, потому что местность бедна водою и неудобна для хлебопашества. Главное занятие жителей—разведение баранов, стада которых встречаются по степи в большом количестве. Вторая половина дороги шла вдоль долины незначительной речки, спускаясь к уровню Желтой реки.

2-го октября экспедиция вступила в город Лин-чжоу, сев. границу провинции Гань-су. Город открылся версты за две в очень привлекательном виде. Среди обширной степи, пожелтевшей от зноя, растянулся версты на з — 4 лес из фруктовых деревьев: яблоней, жужубов, персиков и абрикосов, среди которых, как-бы для разнообразия, поднимаются пирамидальные тополи. Город стоит в центре этой роскошной зелени, а в стороне от него возвышается высокая многоэтажная башня. На сев.-зап. виднеется опять полоса леса, окаймляющая Хуан-хэ (желтая река); на севере — песчаные холмы, а на западе и юге—хребты Алашань и Нью-тоу-шань, которые из-дали представляются сплошною синею стеною.

Лин-чжоу, бывшая столица тангутского царства, был построен в 527 г. по Р. X., потом смыт разливом Желтой реки; построен вновь, вторично смыт и тогда уже переведен подальше от Желтой реки.

По китайскому преданию, прежде вся эта земля была монгольская. Китайский император Ты-чин попросил у монголов участок земли протяжением в полет стрелы. Монголы согласились; фый-ху (крылатый человек) сел на стрелу и отнес ее на 400 м. Так и стала вся земля китайская.

Во время последнего мятежа мусульмане два раза брали Лин-чжоу и разрушили его.

В Лин-чжоу экспедицию застал осенний период дождей, и ей пришлось выждать пять дней. В первый же день к путешественникам явились чиновники за паспортами и принесли узелок свежих цзаоров, за что были вознаграждены двумя стеариновыми свечами и шестью листами писчей бумаги. Ежедневно приходил полицейский солдат, чтобы оберегать путешественников от любопытства толпы. Похлопывая бичом в воздухе, эти полицейские усердно отгоняли толпу, но она уходила не дальше ворот.

7-го октября экспедиция, в сопровождении небольшого китайского конвоя, оставила Лин-чжоу.

Окрестности Лин-чжоу прекрасно возделаны. Среди полей рассеяны многочисленные фанзы, окруженные фруктовыми садами. Вдоль канала растут жужубы, вяз и ива. По гребням каналов тянутся караваны на ослах и мулах. Картина оживленная и чрезвычайно приятная для глаза.

Так как большая дорога после ливней была залита водой, то караван был направлен побочной тропой, очень извилистой, проходящей зигзагами между пашнями и фанзами.

Верстах в 6 — 7 от Лин-чжоу путешественники видели полуразрушенную крепость, в которой восставшие мусульмане отбивались от императорских войск. Их предводитель Ван-хун был казнен, а мусульмане, по усмирении восстания, выселены на правую сторону канала, а на левой им запрещено было жить. И действительно, перешедши на другую сторону канала, путешественники стали встречать чисто-тюркские физиономии с бородами, а иногда с бакенбардами.

Городок Цзинь цза-пу, в котором экспедиция ночевала, построен, как говорят, предводителем мятежных мусульман Ма-хуа-луном, который был схвачен и казнен в Пекине. Рассказывают, будто Ма-хуа-лун сложил все свое серебро в деревянный гроб, зарыл в землю и убил всех семьсот человек, которые зарывали серебро; так и осталось неизвестным, где зарыт этот клад.

За Цзин-цза-пу характер местности изменяется. Почва постепенно поднимается и переходит в плоские хребты. Обработанные участки более и более сокращаются, население редеет.

Теперь уже путешественники находились довольно высоко, на 500 метров выше Лин-чжоу и продолжали еще подниматься. За вторым перевалом они спустились в глубокую долину, окруженную лёсовыми горами. Растительность здесь бедная; почва скудно прикрыта травою, леса нет. В лёссовых обрывах жители выкапывают пещеры и устраивают себе жилища; жилые пещеры идут большею частью вглубь горы сажен на 6—7 при ширине в 3—4 ар. и высоте от 3—4 сажен.

Входом служит большое отверстие, а над ним другое, заменяющее окно. Стены пещеры затираются водою, отчего на них образуется род глазури. В переднем конце пещеры устраиваются каны, отапливаемые снаружи, а задняя часть служит хлевом и кладовыми. Скот приходится прогонять через жилое помещение, но туземцы не стесняются этим. Эти пещерные жилища очень прохладны летом и теплы зимой. Лесеовая почва—смесь глины с известью— очень клейкая и не грозит обвалом. Пржевальский видел такое жилище с огромным камнем посредине свода. Камень держался только в верхней своей части, но никто об этом не беспокоился. Семья жила в этой пещере уже четырнадцать лет, и камень ни на иоту не изменил положения.

В таком то лёссовом дяне пришлось остановиться путешественникам на ночь. Хозяин дяна Ма-чен-лин, красивый старик тюркского типа, принимал участие в восстании и был бы непременно казнен, если бы не успел убежать.

На пути экспедиции встречалось много разрушенных городов; но не все они были разрушены мусульманскими мятежниками; иные покончили свое существование так давно, что даже предания о них не сохранились у современников. В некоторых развалинах монголы еще продолжают находить монеты, каменные изваяния животных и т.п.

Спустившись 27 октября в долину Желтой реки, путешественники опять вступили в возделанную полосу. и глаз их мог отдохнуть на зелени персиковых и абрикосовых деревьев и пирамидальных тополей.

Город Цзинь-юань представлял такую картину разрушения, какой еще не приходилось встречать на пути. Большой и когда-то богатый город, окруженный обширными предместьями, лежал теперь в развалинах. Вся дорога от выхода из гор на долину Желтой реки, вплоть до города, на протяжении 5-ти верст, шла среди непрерывной кучи обломков и мусора.

"Все время,—говорит г. Потанин,—едешь между рядами фанз, где еще так недавно кипела жизнь, работа, торговля; и все это теперь пусто; кровли провалились, стены, размытые дождем, осыпались".

По другую сторону города, на юго-западе, видны большие деревни, тоже разрушенные. Высокая гора с многочисленными кумирнями, к которым вели лестницы, иные ступеней в 300, тоже покрыта развалинами. Город, впрочем, начинает отстраиваться, и при известном трудолюбии китайцев он, конечно, будет восстановлен.

Из Цзинь-юаня "в Лань-чжоу дорога идет по левому берегу Желтой реки. Верстах в семи от города приходится переправляться на другую сторону. Перевоз совершается на лодке, в которой помещается тесть верблюдов. Чтоб перевезти весь караван, лодка должна была сходить пять раз туда и обратно.

Судоходства по реке нет; только крестьяне из Лань-чжоу сплавляются иногда на плотах, поддерживаемых бурдюками, наполненными воздухом.

Караван шел прибрежьем Желтой реки, шири-ною версты в три. У деревни Пей-пань дорога оставляет прибрежье, входит в узкую побочную долину и начинает пересекать гористую местность, отделяющую Цзинь-юанскую котловину от Лань-чжоу. Здесь попадаются обнаженные красные песчаники, которые, вследствие размывания, приняли причудливые формы столбов, стен с пилястрами, башен и урн. Далее путешественники шли по долине с крутыми лёссовыми стенами в 3º — 4º вышины. В иных местах эти стены так близко сходятся, что между ними может пройти только один верблюд.

В нижней части этой долины есть деревня, жители которой живут в пещерах, устроенных одна над другою. Ступени, вырубленные в скале. ведут в эти воздушные жилища.

В полдень, 4-го ноября, путешественники снова вышли на Желтую реку и вскоре увидали город, живописно раскинувшиеся вдоль реки у подножия гор.

Когда караван шел по другой стороне реки мимо города, раздался паровой свисток. Как приятен был этот звук для слуха европейца! Путешественники уже слышали, что в Лань-чжоу французы построили суконную фабрику. "Значит европейцы здесь не диво, и нас не будут одолевать любопытные", подумали россияке. Вышло, однакож, иначе.

Через реку был переброшен понтонный мост. Верблюды заупрямились, и их едва можно было заставить ступить на зыбкий помост. Путешественники перешли раньше и должны были ожидать, пока весь караван переберется на городскую сторону. Тут-то и доняла их уличная толпа; смех и ругательства— ян-гуй-цзы,—слышались отовсюду.

Зная о существовании в Лань-чжоу католической миссии, путешественники надеялись и здесь встретить такой-же радушный прием как в Гуй-хуа-чене у г. Кейля. К сожалению, начальника миссии, фон-Рета, не было дома, и путешественникам пришлось поместиться в дяне, где они мерзли днем и ночью.

"Вы себе представить не можете — пишет Ал. Вик. своим друзьям, — "как тяжело после утомительного пути не найти удобного помещения. Эта невозможность хоть на минуту погреться ужасно как удручает и лишает энергии".

Вскоре г. фон-Рет вернулся и устроил путешественников приличным образом.

Сезон путешествий оканчивался. Надо было по-думать, как устроиться на зиму, рассчитать Гуй-хуа-ченских подводчиков, которыми путешественники были все время довольны, и продать лошадей, исключая трех, которые были оставлены для подарка монголам, пришедшим из Ордоса. Сами-же монголы согласились остаться до весны, а Сантан-Джимба и на лето. Члены экспедиции разделились таким образом: г. Скасси решил воспользоваться гостеприимством фон-Рета и остаться зимовать в Лань-чжоу, чтобы привести в порядок свои карты. Г. Березовский от-правился на юг, где лесистые горы обещали ему обильную охоту; а супруги Потанины пожелали посетить страну оседлых монголов саларов и широнголов*, в Сан-чуани, на берегу Желтой реки, в двухстах верстах от Лань-чжоу.

______________________

* Далда у Пржевальского.

______________________

Слуг своих экспедиция разделила так: Цуйсан остался у г. Скасси; Пурин и Омолон отправились с Березовским; Очир и Сантан-джимба—с Потаниными. Оставив Лань-чжоу, путешественники с 15 на 16 Ноября ночевали в деревне Мань-пин, населенной китайцами ламаитами. Они еще впервые видели таких китайцев. На многих домах вооружены были флаги с написанными на них молитвами. Жители объяснили, что такие флаги водружаются над тем домом, где кто нибудь болен. Пройдя через Саларскую землицу и снова переправившись через Желтую реку, Потанины вступили в местность, населенную птиронголами и остановились в деревне Ничже.

Пребывание в Ничже

Под именем Сан-чуани (три долины) разумеется расширение долины Желтой реки с пересекающими ее реками: Сомброй, Аралом, Ничже-голом и Бауч-жа-аралом. Эти-то четыре реки и образуют три долины, заселенные широнголами. Другой участок, занятый этим племенем, лежит в горах, к северу от Синина. К тому-же племени принадлежат и Шира-егуры, обитающие в ущельях Нань-шаня.

Широнголы говорят языком, который не понимают ни халха, ни ордосцы, ни буряты. Письменности своей не имеют, монгольского письма не изучают. Некоторые учатся по-китайски; ламы изучают тибетскую письменность. О своем происхождении широнголы рассказывают, что пришли в Сан-чуань с Чингис-ханом в качестве его войска и переженились на китаянках. Действительно, у них много китайских обычаев, и они все говорят по-китайски.

Религия у них буддийская, но есть между ними и мусульмане. Последние живут особыми деревнями и с пренебрежением относятся: к иновершм.

По внешнему виду широнголы делятся на два типа. Одни смуглы, с резкими чертами лица, с черными глазами и волосами; другие голубоглазы и белокуры. Между теми и другими встречается немало красивых лиц особенно среди женщин. Почти все они высоки, стройны и крепки. Многие доживают до глубокой старости.

Женщины, большинство которых носит китайские имена, отличаются от китаянок и монголок одеждою и головным убором. Волосы они связывают на маковке и образуют пышный шиньон. К шиньону прибавляется обручик, а по праздникам бахрома из мелкого жемчуга и кораллов. Все вместе очень напоминает девичьи повязки в наших средних губерниях. В иных местах носят высокие кокошники из кар-тона, покрытые яркой материей с бахромой и блестками, и из эта-кой же материи фату. В местности У-ян-бу носят громоздкие головные уборы, изображенные в книге Пржевальского у племени далда. Встречаются также низкие бархатные шапочки, на подобие монашеских камилавок. Вообще головной убор женщин крайне разнообразен и различается по местностям.

Из других частей костюма оригинальны юбки с разрезом назади и с передником по европейскому образцу. Носят также халаты и кофты. Верхняя одежда кончается немного ниже колен. Из под нее видны синие дабовые штаны.

Ноги—широнголки, подобно китаянкам, забинтовывают, но каблуков не носят и потому ходят лучше.

Живут широнголы в глиняных фанзах, стены которых так тонки, что зачастую воры, высмотрев, где стоит хозяйский сундук, разбирают стену и воруют сундук, не входя в дом. По этому достаточные люди обносят свою усадьбу забором и на ночь выпускают злых собак.

По характеру широнголы нрава веселого и очень трудолюбивы, женщины в особенности. Широнголка завалена работой. Она встает раньше мужа, справляет всю домашнюю работу и идет в поле помогать мужу. Она же занимается приготовлением компоста и собиранием удобрения, где-бы оно ни встретилось. Частенько можно встретить широнгольскую женщину с корзиною за спиною и лопаточкой; она собирает по дорогам удобрение, и на осле, а часто и на собственной спине, доставляет его на поле. Муж может уйти из дома или уехать в Гумбум на праздник с полной уверенностью, что жена и без него справит полевые работы. Эти работы у женщины отнимают так много времени, что ей почти некогда заниматься, подобно кочующим монголам, изготовлением тканей. Войлока валяют мужчины; ткаче-сивом занимаются захожие ткачи ремесленники.

Надзор за полями поручен особым выборным чинам, "тереучи". Весною, в определенный день, эти люди обходят деревню, стучат палками и объявляют, что будут брать штраф за потраву. Штрафы собираются осенью, после уборки хлеба.

Эти же тереучи обязаны отвращать бедствия от грозы и градобития. Как только начинается гроза, тереучи сбегаются, начинают стучать палками, бить в бубны, и все это под открытым небом. Как-бы ни мочил их дождь, как-бы ни хлестал град, они обязаны оставаться на воздухе. Если гроза не прекращается, они идут на перекрестки, на пригорки, и там продолжают то же самое. Ни один тереучи, под страхом большого штрафа, не может уклониться от этой обязанности.

Сан-чуань расположена среди буддийских святынь. К востоку отсюда лежит знаменитый Гум-бум, родина Цзонкавы, реформатора буддизма и основателя ламаизма; Шачун — где Цзонкава брал у пустынника первые уроки буддизма; около самой Сан-чуани—Кадигава, куда, будто-бы, некогда был принесен чудотворный образ Цзонкавы, и еще несколько монастырей, освященных буддийскими легендами.

У широнголов существует оригинальный обычай женить мальчиков на взрослых уже девушках. "У нашего соседа",—рассказывает г-жа Потанина,—"был сын лет двенадцати. Мальчик часто играл с детьми на улице, ходил мимо нас в школу и иногда приходил к нам посмотреть картинки. Сантан-джимба, однажды присутствуя при этом, сказал: "этот бедняга уже женат!.. Я конечно, подумала, что Сантан-джимба шутит, но впоследствии оказалось, что он был прав. Жене этого школьника было 18 лет, и она нигде не показывалась с ним вместе".

"Впоследствии я встречала и еще таких же женатых мальчиков, и потому, посещая дома широнголов, я всегда старалась быть осторожной и не принять жену хозяина за его мать".

Сговоры у широнголов совершаются рано, иногда за несколько лет до свадьбы. Свадьба справляется пышно, денег на угощенье тратится множество. Невесту в день свадьбы, рано утром, везут в дом жениха на муле или на лошади. За нею идут родные и поют заунывные песни. У дома жениха, так же как и в Ордосе, разводится костер. Пир совершается, смотря по достатку хозяина, или в фанзе или на дворе в палатке. В больших деревнях есть промышленники, которые устраивают большие палатки и отдают их напрокат.

"На той свадьбе, которую я видела", рассказывает г-жа Потанина, "монгольские обычаи были, повидимому, сметаны с китайскими. Когда гости все собрались, среди двора поставили столик и на нем деревянную табличку с начертаниями пяти священных понятий, перед которыми должен благоговеть каждый китаец: небо, земля, император, отец и дочь. Перед столом разостлали ковер, стол украсили цветами и перед таблицей зажгли курительные свечи. Затем из фанзы вывели нарядно одетую невесту. Жених встал у столика, за ним невеста. Они совершили несколько земных поклонов перед табличками, потом перед отцом и стариками. Один из стариков произнес благословение, и новобрачные ушли. Затем к старикам стали подходить родные невесты и получать подарки, а остальные гости им пели в это время нечто в роде величания".

Опасение остаться без детей вызвало у Санчуанцев, также как и у других монгольских племен, ряд особых обычаев и обрядов. Когда родится ребенок, родители сами не дают ему имени, а отец украдкой берет дитя, выносит его на дорогу и первого встречного просит дать ему имя. Если-же встретится собака, отец дает ей хлеба, ласкает ее и дает ребенку имя "коу-выр". Предполагается, что это имя дала собака. Ребенку надевают на шею железную цепочку и замыкают ее замком. Это значит. что он не ребенок, а щенок. И здесь, как в Ордосе, этим способом надеются обмануть злого духа. Увидит-де, что тут нет ребенка, а только щенок, и отойдет.

После рождения ребенка, мать уходить с ним на время к своим родным. Здесь она избавлена от хозяйственных забот и скорее поправляется.

При похоронах, как и при свадьбе, широнголы стараются перещеголять друг друга. Один нежный сын, покупая при г-же Потаниной шелковый халат для своей старой матери, в оправдание расточительности говорил: "нельзя иначе, старушка скоро умрет, а хоронить надо в приличном платье".

Покойников своих широнголы хоронят, по китайскому обычаю, среди пахотных полей. Над могилой насыпается небольшой холм. Такие могилы расположены среди полей группами. Богатые люди ставят иногда над могилой каменные кубики в 1/3 ф. высоты для сжигания священной бумаги.

Едят широнголы плохо, но на праздниках лезут из кожи вон, чтобы настряпать побольше. Вообще, у них изрядно развито хвастовство и стремление жить напоказ.

В сравнении с кочевниками широнголы кажутся гораздо менее развитыми умственно, но зато они искусны в мастерствах и не лишены изящного вкуса. Из них выходят искусные плотники, столяры и резчики. Резьба здесь в большом употреблении. В монастыре Гумбум (о котором говорено будет ниже) почти все изящные работы исполняются широнголами. Они отличаются также в религиозных плясках.

Женщины не менее искусны в исполнении разных рукоделий; некоторые из них прямо художницы. Богатство фантазии и вкуса при составлении узоров для тканья и вышиванья просто изумительны. Иная такая искусница возьмет, напр. ножницы, и тут-же, разговаривая с окружающими, вырезывает из бумаги гирлянду. При этом она все варьирует фигуры, какой бы длины ни была гирлянда. Этот бумажный узор накладывается на материю и покрывается шелками, при чем всегда почти много вкуса в распределении теней и красок. Такими работами занимаются преимущественно девушки, которых даже в семьях бедных берегут и не употребляют на тяжелые работы. Что же касается замужних женщин, то они, как уже говорено было выше, работают наравне с мужчинами и даже больше их. Сантан-джимба, широнгол родом и уроженец Ничжи, охотно знакомил русских путешественников с местными нравами и;обычаями, которые он находил, по видимому, очень утонченными.

Выбор Ничжи для зимовки был сделан Потаниными главным образом ради Сантан-джимбы. Все ему здесь было известно, и он мог устроить путешественников наилучшим образом, что он и сделал. На другой же день он отыскал им квартиру в доме, стоявшем в стороне от деревни. Эта обособленность понравилась Потаниным, и они наняли помещение за плату около пяти р. в месяц на наши деньги. Помещение состояло всего из одной комнаты с земляным полом. В окнах не было ни рам, ни решеток, и в них свободно влетали воробьи. Но хозяевам так хотелось иметь постояльцев, что они обещали вставить рамы и сделать пристройку для кухни. Тут же рядом, в особой фанзе, жили сами хозяева. Их семья состояла из двух женатых братьев и их матери. У старшего было две девочки, у младшего—одна.

Живя в доме без окон, путешественники без труда могли видеть, что на дворе делается. Постоянное его население составляли: лошадь, безрогая корова с теленком и маленький, с вытертой спиной, ослик. Все эти животные стояли вдоль левой стены двора у яслей, сбитых из глины. В углу, между фанзами, помещались две черные свиньи, а перед фанзой лежала старая рыжая собака. На веранде, куда выходили окна и дверь, постоянно сидела бабушка с работой и играли дети. Иногда присаживались и матери. Не обходилось, конечно, без любопытных, особенно в первое время. Сантан-джимба взял в свое ведение хозяйство супругов и заботы о их законном водворении в Ничже. Вскоре явились старшины деревни с подносом, на котором лежали груши, грецкие орехи. китайская вермишель. Они пришли поздравить приезжих. Их отдарили бумажной материей на курмы.

На первых же днях, как-то вечером, путешественники заметили особое оживление в деревне. Хозяйки выметали сор на улицу и сжигали его. Видно было, что это не простая чистка домов, а какие то приготовления. Оказалось, что они выгоняли чорта, обряд который совершают многие из русских инородцев. В то же время на всех возвышенностях вспыхнули огоньки.

Поздней осенью был в Ничже шутовской праздник с маскарадом. Замаскированные ходили с цветными фонарями; на платформе перед кумирней разыгрывались какие-то фарсы.

"Несмотря на незнание языка", говорит Алексан. Викторовна, "несложная жизнь наших хозяев недолго оставалась для меня тайной. Вскоре я разглядела отличительные черты каждого члена семьи и их взаимные отношения. Братья имели лавочку на базаре, где торговали разными мелочами; жены ходили помогать им только в базарные дни. Младший брат был юркий торговец. Очень часто он вскидывал на плечи сумку с товаром и, посту-кивая в маленький бубен, ходил по деревням. Бубен служит китайским коробейникам вместо выкриков. Заслышавши мелкую дробь бубна, всякий знает, что пришел торговец с тесемками, пуговками и т.п. Странствующий цирюльник бьет в медный тазик; словом, каждый торговец и ремесленник заявляет о себе каким нибудь условным звуком".

"Старший брат был увалень и лентяй. Жена его, Тунджи, выглядела забитой и говорила шепотом. Скоро я узнала причину этого странного явления: бедная Тунджи была глуха. В детстве на нее напали волки, ободрали кожу с головы и повредили слух".

"Жена младшего брата, Тушнюр, была, напротив, бойкая веселая бабёнка и искусная рукодельница. Чувствуя свое превосходство, она нередко капризничала, также как и ее дочь, баловень семьи".

"Старшая девочка Тунджи, премилый ребенок, помогала уже матери няньчиться с годовалой малюткой Чиджи; бабушка бинтовала ей ноги, но она сбрасывала бинты и бегала босиком".

"Тунджи вставала до свету, муж позднее. Но когда вставал и он и надевал шубу, которою покрывалась вся семья, дети от холода начинали плакать. Кусочек хлеба с маслом или медом всегда, впрочем, был в состоянии их утешить".

"Хозяйство старшего брата быстро шло к упадку. Пришлось закрыть лавочку. За долги сперва увели корову с теленком и осла; потом пришел какой-то китаец, отобрал свиней и снял с хозяина шубу. Честный монгол, Очир, возмущался поступком китайца. Он пришел к Потаниным и с негодованием рассказал, что китаец снимает с человека последнюю одежду. Но чужестранцы не могли помочь горю; закон был на стороне китайца".

"Тунджи с удивительной кротостью переносила несчастье и работала вдвойне. К предстоящей пашне она подготовляла кучу компоста, которую усердно переворачивала. Порою она ходила на заработки, а муж сидел дома и нянчил ребят. Когда Ал. Викт. в разговоре с Сантан-джимбой расхваливала Тунджи, он самодовольно отвечал: такие уж у нас утонченные обычаи".

"Приближался праздник нового года. Этот праздник у широнголов, также как у китайцев, совпадает с началом весны и празднуется очень торжественно. Все, кто может, шьют новое платье. Тунджи нечего было шить, но зато она с особым усердием начала стряпать. Она как будто задалась целью перепечь весь запас муки, которой оставался в доме. Пшеничных и гречневых лепешек она напекла два мешка. Такое явление вскоре объяснилось. Обеспечив хлебом свою семью, Тунджн зашла к отцу и работала у него за право взять осла и вспахать свою пашню. И действительно, она вспахала ее, удобрила и засеяла почти без посторонней помощи".

С наступлением нового года во всех окрестных монастырях начались "чамы", т.е. религиозные пляски и представления. На один из таких "чамов" ездил Григ. Ник., на другой—его жена. "Старик Сантан-джимба", рассказывает Ал. Викт., "нанял мне и себе ослов, и мы, в обществе других широнголов, наших соседей, отправились вверх по речке, вытекающей из ближайшего ущелья. Дело не обошлось без приключений: мой осел вздумал перескочить через арык, и я, не ожидая этого, перелетела через его голову на землю. Осел был настолько благовоспитан, что тотчас же остановился и смиренно ожидал, пока я встану и на него наденут уздечку, которую я стащила при падении. Дорога шла по карнизу, часто огибая овраги, размытые дождями. В таких местах едва оставалась тропинка такой ширины, чтоб уместиться ослу. По правде сказать, я трусила, но, видя как все вокруг меня спокойно идут и едут по таким местам, я поневоле скрывала свою трусость.

"Скоро все спешились, и пришлось взбираться на крутизну пешком. Взобравшись на вершину, мы увидели два ущелья; в одном из них раскинулась наша Ничжа. Вдали. у подножия высокой горы, находился монастырь Кадигава, куда мы и ехали. По пути беспрестанно встречались богомольцы. Молодые люди весело, с шутками, сбегали с пригорков за своими мулами, степенные люди ехали на мулах с бубенчиками".

Монастырь приютился в старом разрушенном городе, у которого довольно хорошо сохранились не только стены, но и башни. У ворот и за стенами толпилось множество народа; стояли мулы, ослы, лошади. Под деревьями расположились торговцы; на циновках лежали наваленные груды жужубов, фиников, груш; в огромных котлах варилось мясо. Здесь толпился разноплеменный народ: тангуты в нагольных шубах и остроконечных колпаках; за ними вереницей, часто придерживаясь одна за другую, толкались тангутки, сверкая на солнце своими медными украшениями на голове и у пояса; встречались широнголы — мусульмане, которые, гордясь своим правоверием, держали себя с большим достоинством. Женщина-иноземка тотчас же привлекла внимание толпы. Чтоб избежать назойливого любопытства, Ал. Вик. отправилась с Сантан-джим-бой к его племяннице, которая жила в полуверсте от монастыря. Здесь она отдохнула, позавтракала и вернулась в монастырь как раз к началу духовного представления. Сантан-джимба провел ее на городскую стену, и они уселись как на скамье амфитеатра.

Из кумирни уже выходили знаменоносцы с черными знаменами; за ними шли музыканты-ламы в мантиях и шапках желтаго цвета.

Процессия, обогнув несколько домов, остановилась на приготовленной для нее арене, против ворот. Знаменоносцы окружили стол, на котором лежала мертвая голова (сор) поверх пирамидально сложенных палочек. Музыканты сели на землю, напротив "ширетуя" — настоятеля, для которого было устроено возвышенное сиденье; по обе стороны, сообразно с своими духовными чинами, сели прочие ламы, и ряды их, уже значительно перемешанные с мирянами, закончили мальчики-ламы.

Начался чам. Появшись замаскированные: звериные и птичьи головы. Тут были и бык, и барс, и слон. Одеты были замаскированные в разноцветные халаты; целый дождь лент спускался от головы до пяток. При звуках труб, бубнов, медных тарелок, эти люди начали свою пляску. Сначала движения были мерны и красивы, потом начались неистовые прыжки и круженье. Пришли люди в масках с человеческими лицами и начали комическое представление; потом появились мальчики в масках в виде мертвых голов. Маленькие плясуны так увлекались, что руководивший ими лама положил перед ширетуем палку, чтобы дети не переходили условленной грани. В настроении публики незаметно было торжественности, которой. кажется, должно было бы сопровождаться религиозное представление. Захочется, напр., ламе по-нюхать табачку у знакомого земляка—он без церемонии перебегает арену. Однажды у актера посыпались из-за пазухи лакомства, полученные от благодарного зрителя; маленькие мертвые головки опрометью бросились их подбирать.

По окончании представления началось поклонение ширетую со стороны посторонних. Особенно усердствовали старухи, расстилаясь перед ним в пыли, чтоб получить возложение рук или только право приложиться к его одежде. Наконец, все было кончено. Музыканты встали с своих мест, знамена заколыхались, "сор" сняли со стола и понесли за ворота, где его предали сожжению. Простой на-род, а в особенности женщины, кидались под ноги ламам, чтобы они перешагнули через них. Это считается задатком особого благополучия.

Недалеко от Ничжи, в долине реки Боу-чжа-арал, находится храм, или вернее подворье, Кадан-сюме, принадлежащее монастырю Кади-гава. На уступах горы, сбегающих в глубокое лесистое ущелье, лепятся, как ласточкины гнезда, храмовые постройки. У подножия главного храма (хурал), с высоты десяти сажен, низвергается водопад. Веранда хурала висит над пропастью, и бросаемые с нее косточки жужуба летят прямо в водопад. Пониже храма, на уступе скалы, по-строено здание с галереей. В нем ряд комнат для гостей и кухня, где приготовляют чай для богомольцев. По старому обычаю ламы угощают посетителей, приехавших на чам, хлебом и чаем на счет монастыря Кадигава. Хурал, стоящий на уступе повыше, кажется издали верхним этажом здания для гостей. С веранды отличный вид на ущелье, на долину Бауч-жа-арала и на долину Ничжи-гола.

Внутри хурал разделен поперек перегородкой ярко размалеванной. Из отверстий в виде окон, проделанных в перегородке, видно заднее помещение, где находится самая святыня. Это высеченное в скале подобие человека в лежачем положении.— бог Шанба — лончжа. Ламы уверяют, что изваяние это нерукотворное, а само собою выступило из скалы. В этой же ниже помещены фигуры других богов различной величины.

Восточная окраина Тибета
1885 г.

Тангуты

Тибет расположен на высоком плоскогорье, между высочайшими горами старого света, Гималайскими на юге и горными хребтами, отделяющими его на севере от Туркестана и Монголии. С западной стороны его также ограждают горы, соединяющие эти два хребта. Такое положение среди высоких гор сделало Тибет мало доступным для соседних народов. Несколько более доступны его восточные области, где страна понижается усту-гиами и переходит в китайскую низменность.

Весь Ткбет изрезан горами с снежными вершинами, откуда берут начало бесчисленныя реки. Вследствие высокого положения Тибета, климат в нем очень суров, но, благодаря обильному орошению, страна богата пастбищами. Тибет—это рай зверей*. В этих местах, почти недоступных для человека, водятся во множестве антилопы, козы, хуланы и великолепные яки, которых люди ухитряются приручать и обращать в домашних животных. Вообще страна эта имеет много особенностей, весьма интересных для исследователя.

______________________

* Подробно о зверях—в путешествии Пржевальского.

______________________

Тибет может быть разделен на три, с резко определенным характером, части: 1) южную, к которой относятся высокие долины Инда и Брама-путры; 2) северную, представляющую столовидное плато с рядами тянущихся вдоль него хребтов; 3) восточную —альпийскую страну. В северных и восточных горах Тибета получают начало величайшие реки Китая: Желтая, Голубая и Камбоджа.

Тибетцы подчинены китайскому правительству и, кроме того, они признают власть духовного владыки, далай-ламы, который живет в Лассе (или Хлассе) на горе Потола. Всякий буддист стремится в Лассу, как мусульманин в Мекку. Одним европейцам не дается Ласса. Пржевальский два раза стоял у преддверия ее и не мог проникнуть туда. Слишком ревниво буддисты оберегают свою святыню.

Постоянного войска у тибетцев нет, но в случае надобности весь народ несет военную повинность, даже женщины. На поле битвы за каждым мужчиной стоит жена или сестра, которая заряжает ружья и держит их наготове.

Тибетское нагорье населяют одноплеменные тибетцам тангуты. По наружному виду тангуты резко отличаются от китайцев и монголов. Они высоки, широкоплечи, волосы, бороды и усы черные; глаза тоже черные и не косо прорезанные, лица продолговатые, смуглые, скулы мало выдающиеся. Иные тангуты бреют голову, а у иных волосы до плеч.

Одежда мужчин и женщин почти одинакова: халат до колен из синей китайской дабы, сукна или овчины; во всякое время года правый рукав спущен, так что рука и часть груди голые, белья не полагается. Мужчины носят войлочную шляпу, женщины спускают на спину широкое полотенце, отделанное раковинами, и носят бусы.

Живут тангуты в черных палатках, покрытых черным сукном из шерсти яков. В местах, богатых лесом, строят бревенчатые избы самого первобытного устройства. В одном помещении с хозяевами стоит обыкновенно и скот. В тех местах, где возможно хлебопашество, тангуты живут в фанзах на китайский образец. В городах и монастырях бывают дома в два и три этажа; кумирни еще выше. Особенность тибетской архитектуры состоит в том, что их постройка внизу шире, а вверху уже. В обычае также надстраивать башенки, балкончики и галлереи.

Тангуты очень воинственны; есть между ними племена, которые исключительно живут разбоем.

Четыре месяца, проведенные Потаниными в Ничже, оставили по себе очень приятные воспоминания. Население относилось к ним дружелюбно; всякий старался угодить чем мог. В начале апреля приехал г. Скасси, и путешественники начали деятельно готовиться к походу. Пришлось проститься с слугами из Ордоса; все трое получили в подарок по лошади. С одной стороны они вполне заслужили эту награду; а с другой—путешественникам был прямой расчет оставить по себе хорошее воспоминание, чтобы впоследствии эти люди охотно нанимались и к другим путешественникам, которым доведется посетить эти края.

Из прежних слуг при экспедиции остался только Сантан-джимба, которого можно было считать скорее товарищем, чем слугою. Нанято было десять служителей: восемь широнголов, один тан-гут и один китаец, привезенный г. Скасси из Лань-чжоу. Из числа этих людей особенно выдавались двое: лама Сэрэн и тангут Самбарча. С первым г. Потанин познакомился на одном монастырском чаме. Это был человек лет сорока, очень благовоспитанный и набожный. В этом Сэ-рэне путешественники имели прекрасного спутника и помощника; он проводил их до Кяхты.

Самбарчу г. Потанин нашел следующим образом. Однажды он отправился с Сантан-джим-бой по тангутским деревням в долине Итель-гола, чтобы познакомиться с бытом тангутов. Запоздав, путники стали искать приюта на ночь. Тангуты с предубеждением относятся к незнакомцам, и путникам пришлось бы ночевать за околицей, если б не нашелся добрый человек, который пустил их к себе; это и был Самбарча. Но впустил он не сразу. Сначала он попросил их подождать, вошел в дом один и потом уже, вернувшись, ввел их. Надо думать, что он совершал какие-нибудь обряды, предохраняющие от вредного влияния незнакомого гостя.

"Таким образом", говорит г. Потанин, "я совершенно случайно наткнулся на человека, который оказал мне потом большие услуги. Самбарча был большой любитель природы и этим напоминал тургеневского Калиныча. Ходить по горам и лесам было для него большим удовольствием, и когда ему объявили, что мы завтра идем в лес, он в ту же минуту вызвался сопутствовать нам? хотя ему пришлось ради этого отложить какую то нужную полевую работу. Он хорошо знал растения своей родины и под полузамерзшей землей быстро находил корешки, словно он чуял, где они прозябали".

При снабжении экспедиции вьючными животными встретилось затруднение. Мулов не нашлось в Санчуани; пришлось удовольствоваться лошаками. Лошаки значительно меньше мулов и слабее силами, но они отличаются такими же прекрасными качествами, как и мулы. Они также понятливы, также поддаются выучке и также приучены к человеку. На стоянках, когда они пасутся на под-ножном корму, нет надобности их треножить, они не отходят далеко. А когда нужно вьючиться, стоит только крикнуть, и они приходят. С этими милыми животными человек охотно делится своею пищею. Сидя на лошаке, стоит только сунуть руку в карман, уж животное поворачивает голову и смотрит, не перепадет ли что-нибудь на его долю. В деревнях лошак без церемонии вбегает в комнату,чтоб попросить хлеба. Выступление из Ничжи назначено было на 15-е апреля. Лошаки были уже навьючены, и экспедиция готова тронуться в путь, а Самбарча не появлялся. Кругом стали поговаривать, что он совсем не придет, потому что тангуты не любят покидать своих домов. Неприятно было бы разочароваться в человеке, которому оказывали столько доверия, что дали даже мула для разъездов между Ничжей и его деревней. Но в ту минуту, когда уже решено было не ждать его и двинуться в путь, в конце улицы показалась фигура на муле, и это был Самбарча. Он увлекся дорогою собиранием растений и, действительно, привез их целую корзину.

В план экспедиции не входило посещение Синина, но лама Сэрэн уговорил путешественников побывать в этом городе и заручиться рекомендательными письмами у Сининскаго амбаня, (губернатора). Этот совет оказался весьма практичным; благодаря письмам амбаня, путешественникам везде оказывали хороший прием.

Прибытие ян-гуй-цзы, заморских чертей—было известно в Синине заранее, и потому путешественников с первых же шагов окружила толпа любопытных. Их поместили на другом конце города в экзаменном доме. Дом этот разгорожен был на несколько клетушек, куда запирали экзаменующихся, и, кроме того, в нем имелись три большия комнаты для экзаменаторов. Их-то и предоставили путешественникам.

На посланные амбаню визитные карточки он ответил приглашением. По европейским обычаем следовало бы тотчас же и ехать, но здесь были свои обычаи. Надо было подождать, пока со-берутся чиновники. Путешественникам сказали, что когда все будет готово —их известят.

Около полудня послышались пушечные выстрелы; это означало, что выезжали мандарины. Вскоре появились посланные с известием, что амбань ожидает путешественников. Улица, по обыкновению, была запружена народом. Прием назначен был в одной из кумирен, у ворот которой стояли повозки и паланкины, доставившие мандаринов. При самом входе толпились особенным образом одетые люди с секирами в руках. Это были телохранители амбаня.

На боковой веранде, вдоль стен, сидели мандарины. В центре, на возвышении, сидел амбань и следующий за ним по чину китайский чиновник.

Все мандарины одеты были в черные шелковые халаты с ожерельями из крупных бус. Занимавший тогда пост амбаня генерал Лин был почтенный старик лет семидесяти, несколько сгорбленный, фигурой напоминавший старого итальянца, какие встречаются на старинных портретах. Прием происходил с обычными китайскими церемониями. Амбань не советовал идти на Гуй-Дуй,так как этот путь не безопасен от разбойников; но Гр. Ник. с твердостью заявил, что он не отступит от своего маршрута ни на шаг; он не просил конвоя; просил только дать письма к попутным властям.

По окончании приема, г. Скасси попросил и получил разрешение снять с амбаня фотографию. Во время работы назойливость толпы, несмотря на присутствие начальника края, не знала пределов. В то время, как амбань позировал перед камерой, какой-нибудь китаец высовывался из толпы и заглядывал в объектив. Полицейские с трудом удерживали толпу. хлестали её бичем; начальник, хотя и молчал, но морщился.

Экспедиция пробыла в Синине дней десять; г. Скасси переснимал всех мандаринов и даже одну мандариншу. При замкнутой жизни китайской женщины это не так то легко было сделать. Но мандаринше очень хотелось иметь свою фотографию и, чтоб успешнее достичь цели, она придумала познакомиться с г-жей Потаниной. Сначала она прислала к ней свою дочку, девочку лет семи. Собственный экипаж, конвой из полицейских и очень приличная няня показывали, что девочка принадлежала к высшему классу общества. Девочка, несмотря на свои годы, держалась очень сдержанно и не выказывала любопытства. Чистенькая, нарядная, с подрезанной челкой на лбу, она очень напоминала европейских девочек. Няня передала г-же Потаниной приглашение от ее барыни, и на следующий день А.В. в посланном за нею экипаже поехала в ямын.

Перед главным домом, в котором жил генерал с семейством, была обычная веранда, откуда дверь вела в приёмную. Приемная в богатых китайских домах устраивается почти везде одинаково. У стены против двери стоят обыкновенно статуи богов или висит картина, изображающая семейную труппу: старца—деда, его сына, цветущего мужчину, и двоих детей. Это не портреты, а просто символическое изображение долголетия, или чего то в этом роде. Из передней, по обе стороны, вели двери во внутренние покои.

"В дверях приемной", говорит Ал. Вик., "меня встретила "тай-тай" —титул равносильный французскому "тасиате". Это была женщина лет тридцати, не красавица, но приятной наружности. К сожалению, она была так намазана, что походила скорей на маску, чем на живое лицо. Подали чай, печенья и фрукты. Фрукты были очищены и нарезаны ломтиками. Хозяйка брала лакомства палочками и накладывала на мое блюдце. Разговор через переводчика шел вяло".

"Девочка сидела в той же комнате у окна и вышивала башмаки своей кукле. Куклы у нее оказались более чем незатейливые. Они были сшиты из тряпок. По моей просьбе девочка показала мне и другие игрушки, которых было очень немного, и все они были такие, которыми можно было играть сидя: у бедняжки ноги были уже зашнурованы".

Посетив еще одну даму из живущих в ямыне, Ал. Вик. поразилась работою ее дочери. Эта девушка вышивала белым шелком по пунцовому ситцу, точь-в-точь как мы вышиваем наши полотенца. И узор был похож; такие же фантастические звери и птицы. "Сначала я думала, что манера шитья пришла сюда от русских из илийского края" говорит Ал. Вик. "но оказалось, что я ошиблась. Впоследствии я убедилась, что этот, якобы русский шов, очень распространен среди населения самых глухих городов и деревень Сычуани".

"Обед был сервирован по-китайски: в маленьких чашечках и в больших, на подобие наших полоскательных чашек. Кушанья мне нравились; но, когда после обеда мне предложили выпить просяного навара без соли, я не возрадовалась. Я предпочла бы десерт и фрукты".

"После обеда явилась прислуга, грязная, оборванная, и, усевшись на места, только что оставленные нами, принялась доканчивать хозяйский обед, громко между собою разговаривая".

На следующий день Ал. Вик. явилась в ямын с фотографическим аппаратом. Тай-тай надела парадный туалет: кофту из черного атласа с вышитым на груди драконом. Дракон и бусы на шее свидетельствовали о высоком ранге ее мужа. Хотели снять и девочку, но этого не удалось сделать: девочка заупрямилась.

Во все время пребывания экспедиции в Синине амбань был очень любезен. Он, действительно написал письма в Гуй-Дуй и монастырь Лабран такого содержания, что экспедиции был оказан самый лучший прием.

Амдосское нагорье. Монастырь Лабран

Долины Желтой реки и Синин — гора между городами Синином и Гуй-дуем разделены высоким хребтом, который доходит до берегов Хуху-нора. Дорога. в Гуй-дуй идет по долине, нижняя половина которой сплошь возделана, верхняя же—скалиста и необитаема.

Гуй-дуй славится своим теплым климатом; и действительно, за исключением грецкого ореха, в здешних садах встречаются абрикосы,. персики, груши, цзаор и множество разных цветов.

Благодаря письмам амбаня, Гуй-дуйский мандарин старался всячески угодить путешественникам. Для услуг он прислал своих "я-и", т.-е. полицейских чиновников, которые быстро исполняли все поручения, и все, что путешественники просили добыть, было доставляемо по первому слову. Убедившись, что экспедиция не изменит своего маршрута, мандарин дал конвой из двадцати тангутов и такого же числа китайских солдат. Но солдаты бросились на колени и стали умолять, чтоб не вели их на верную смерть. Такие трусы были, конечно, бесполезны, и г. Потанин отпустил их. Зато тангуты оказались хорошими охранителями. Сильно вооруженные, они ехали под предводительством старшего, соблюдая полнейшую дисциплину. Под такою охраною путешественники могли спать совершенно спокойно.

8-го мая экспедиция вышла из Гуй-дуя и без особых приключений добралась 11-го числа до р. Нурын-джимба. Тут экспедиция вступила в местность, которую проводники тангуты считали опасною. Они недавно поймали вора из этой местности и убили его. Легко могло статься, что родственники убитого, узнав о их прибытии, задумают отмстить за убитого. Ночной караул был усилен; предводитель конвоя не спал всю ночь, а караульные, ходившие в рассыпную, оглашали воздух какими-то особыми гортанными криками, которых воспроизвести нет возможности. Эти крики играют в жизни тангутов большую роль; не то они означают угрозу, не то приветствие. Если тангут, едущий по долине, увидит на горе тангута, или тангутку, он непременно крикнет таким образом и с гор тотчас же последует ответ. Иногда две компании перекликаются безостановочно, пока не потеряют друг друга из вида.

Вечером путешественники были испуганы гулом, похожим на пушечный выстрел. Оказалось, что саженях в ста от стоянки обрушилась скала и осыпание ее продолжалось всю ночь и даже на другое утро. Оно происходило с перерывами, и когда отколовшаяся часть падала, к небу взлетал столб пыли сажен в 20 вышины; камни перелетали через реку и ложились на другом боку долины.

Далее дорога пошла по дну долины между отвесными стенами. По местам, сильно размытые отложения песчаника и лёсса образовали причудливые фигуры башен, зубчатых стен, столбов и шпицев. Некоторые фигуры достигали десяти — саженной высоты. Дорога то и дело переходила с одного берега реки на другой. Окаймлявшие ее известковые скалы наконец до такой степени сжали ее, что пришлось развьючить животных и вьюки перенести на руках.

12-го мая экспедиция пришла в город Боу-нань,и где приготовлялась ей торжественная встреча. Но по обычной медлительности китайцев мандарины запоздали, и вся пожпа досталась на долю г. Скасси, несколько отставшего от каравана.

Дальнейший путь шел по долине реки Лончжа-лунва, населенной тангутами. Тангуты слывут на-родом угрюмым и негостеприимным, но это мнение совершенно ошибочно. Они только недоверчивы к незнакомцам. Киргиз и монгол примут путника в свое жилище и разделят с ним трапезу, хотя бы это был у них последний кусок. Тангуты же живут замкнуто; злые псы оберегают вход в их жилища. Даже односельчанин едва достучится и доберется до хозяев. Но в отсутствии гостеприимства их упрекнуть было бы грешно.

Они угощают путников охотно и обильно, только не у себя дома, а выставляют угощение на дороге. Такого угощения удостоились и наши путешественники в попутной деревне Ирашима. Один богатый тангуе выставил у дороги стол, постлал кошмы и попросил чужеземцев напиться чаю.

18 Мая экспедиция прибыла в один из знаменитейших буддийских монастырей Лабран, расположенный на берегу реки у подошвы очень высокой горы.

"Когда поднимаясь по долине, говорит Потанин. оставишь позади себя крестьянские селения, и увидишь среди дикой невозделанной природы буддийскую обитель, душа проникается каким то особым торжественным чувством и невольно вспоминаются стихи наших "калик перехожих":

"Любимая моя мати, прекрасная пустыня! Ты приими меня, пустыня, яко мати свое чадо, научи меня, пустыня, волю Божию творити; приведи меня, пустыня, в небесное царство".

Лабран лежит так высоко над уровнем моря, что земледелие в нем невозможно. Ни один хлеб не в состоянии вызреть. Но окрестности его не совсем бесплодны; скаты гор покрыты караганой, а верхи—хвойным лесом.

"Вид Лабрана, рассказывает г. Потанин, не напомнил нам ни одного из прежде виденных буддийских монастырей. Издали в нем не было ничего азиатского; скорее он походил на небольшой южно-европейский городок. Над крышами одноэтажных келий, выкрашенных в белую краску, поднимаются многоэтажные кумирни. Особенную красоту монастырю придают золотые маковки его храмов, горящие на солнце, золоченые вазы для приема молитв и лани с колесом на фронтоне. Над всем этим господствует золотая крыша дворца гэгена, построенного у самой горы на приподнятой площадке. Приятное впечатление от наружного вида монастыря не исчезает и при въезде в него. Монастырь и внутри содержится опрятно".

Экспедиции было отведено помещение в заднем конце монастыря, за оградой. Едва успели путешественники войти в комнату, как за ними внесли два ведра с кислым молоком. "Это дары природы Лабрана" — пояснили монахи.

Письмо сининского амбаня и здесь возымело свое действие. Гэген принял путешественников по-царски, Он не только назначил им аудиенцию, но объявил, что во все время пребывания экспедиции в монастыре он принимает содержание ее на свой счет.

На следующий день Потанин и Скасси отправились к гэгену. С ними пошли их слуги, горевшие желанием поклониться святыням и получить благословение от святителя.

Пройдя несколько дворов, путешественники увидели перед собою обширный флигель, весь занятый приемною залою. Во всю длину флигеля, были широкие ступени. Длинная передняя стена вся занята дверями и окнами. Двери украшены изящною резьбою, в окнах натянут креп с вышитыми цветами и птицами. Противоположная стена глухая, с нишами, в которых поставлены идолы. С потолка висят ряды самых разнообразных китайских фонарей.

Гэген уже ожидал путешественников. В желтой мантии и с диадемой на голове он сидел в одном конце залы на возвышении из груды-желтых атласных подушек. Позади подушек поставлена была спинка с вышитыми шелком фигурами. Стена за гэгеном была убрана хорутвями, колесами веры и разной утварью церковной и не церковной. В числе последней красовался русский фаянсовый молочник.

"Все мы", — рассказывает г. Потанин, — "т.-е. я, А.И. Скасси, лама Сэрен, Сантан-джимба и остальные слуги запаслись хадаками т.-е. лоскутками шелковой материи; разного достоинства, сообразно с положением каждого. Поочередно, один за другим, мы подходили к гэгену и подносили ему хадаки, накинутые на кисти рук. Стоявшие тут же монахи принимали эти дары. Наши слуги, буддисты, делали земные поклоны и получали благословение от гэгена".

"Когда церемония поклонения окончилась, нам положили вдоль стен подушки и поставили столики на коротеньких ножках. Нас усадили за эти столики, подали чай и разные сласти. Когда мы откланялись и ушли домой, эти сласти были отнесены на нашу квартиру.

"Мое желание осмотреть храмы не встретило со стороны лам никакого сопротивления. Нам дали проводника, и мы осмотрели восемнадцать храмов. Нас не пустили только в тот храм, где совершает богослужение сам гэген.

"Все храмы богато отделаны. Серебро и золото, потраченное на украшение этих бесчисленных кумирен, могло бы составить огромное состояние. Некоторые статуи отлиты из чистого металла".

После первого свидания г. Потанин был у Гэгена еще раз; г. Скасси был несколько раз и снимал фотографии. Ламы были уже знакомы с этим искусством и не дичились. Гэген, у себя дома, держался совсем просто и одевался как другие ламы.

Скасси удалось видеть кладовую гэгена, наполненную разными европейскими диковинками, привезенными из Пекина и с сибирской границы. Тут были самовары, шарманки и множество часов. Г. Скасси был свидетелем как гэген, не переставая, переводил часы и увел их на полтора часа вперед, чтобы только заставить куковать кукушку.

Геген Лабрана самый знаменитый гэген во всем Амдо. Никакой другой тангутский гэген не пользуется такой известностью. В Санчуани путешественников уверяли, что увидеть гэгена очень трудно; что на это требуется много денег. Некоторые тангутские племена признают над собою власть гэгена не только духовную, но и светскую, считая его как-бы своим князем. В настоящее время Лабран, по влиянию своему на северный Тибет и Монголию, не уступает знаменитому Гум-буму. Старый служитель, тангут Ами-Салун, с благоговейным пафосом говорил о трудолюбии лабранских лам. "В длинные темные ночи сидят ламы при свете ламп и все пишут и пишут! Из отдаленных углов не только Амдо, но даже и Монголии, стекаются сюда молодые монахи учиться и утверждаться в вере".

В монастыре путешественники пробыли два дня. На прощанье гэген советовал им побывать в кочевье олётов, управляемых вдовою вана, покровительницею монастыря Лабрана*. Этот небольшой отдел Хуху-норских олётов, заброшенный далеко на восток и окруженный со всех сторон тангутами, был бы очень интересен для изучения; но члены экспедиции, к сожалению, связаны были необходимостью идти в Мин-чжоу, где должен был присоединиться к экспедиции Березовский.

______________________

* Об управлении ванш интересные подробности у Пржевальского в «Путешествии Северцова и Федченки», издание Девриена.

______________________

Дорога от Лабрана до Кадигера не лишена живописных картин. Горы местами покрыты хвойным лесом, перемешанным с лиственным. У подошвы гор зеленеют поля, и между ними картинно разбросаны тангутския деревеньки и отдельно стоящие усадьбы.

В долине Анкура путешественники ночевали в тангутской деревне, в доме родственника одного из рабочих. Этот родственник был человек зажиточный. Он жил в большом доме и имел 30 яков.

Супругов Потаниных поместили в передней части усадьбы, а г. Скасси отвели верхнюю галерею в задней пристройке, так что, посещая его, приходилось влезать по подставленному бревну с зарубками, что было не совсем удобно. Зато г. Скасси был совершенно застрахован от любопытных. Супруги Потанины не были так счастливы. В особенности много набиралось к ним женщин, желавших посмотреть на чужеземку. Почти все эти женщины держали в руках молитвенные мельницы на стержне и постоянно их вертели. Таким образом время не было потеряно: и любопытство и благочестие были одновременно удовлетворены. Жена и сестра хозяина, женщины очень набожные, во все время не раскрывали рта. Странное. явление это объяснилось тем, что эти женщины, как раз перед прибытием экспедиции, наложили на себя, в угоду богам, обет молчания на несколько дней.

29-го Мая экспедиция пришла в маленький городок Джони, резиденцию тангутского князя Яна, по-китайски Ян-ту-сы. Старый тангут Ами-Са-лун рассказывал много интересного, о Джони. Он говорил, что в былое время Джони было центром царства Амдо, которое простиралось на север до Утая, т.е. охватывало Ордос и Ала-шань. В народе сохранилось много преданий о тех отдаленных временах, когда Джони имело важное политическое значение.

При въезде в город путешественники были поражены весьма неприятным зрелищем. У самых ворот, по обеим сторонам, висели клетки с отрубленными головами. Это были головы двух тангутов племени Тебу, казненных за разбои, Это разбойничье племя держит в страхе все на-селение, и, когда какой-нибудь из его подвигов доходит до высшей власти, Яна-ту-сы получает выговор. Поневоле он должен быть осмотрителен. Незадолго до прибытия экспедиции, Тебу ограбили какого-то гэгена и первые попавшиеся разбойники поплатились жизнью, хотя в данном случае, может быть, вовсе не они были виноваты.

Путешественники сделали визит князю и были приняты очень любезно. Князь оказался молодым человеком лет 30 — 35, приятной наружности; отец его был еще жив, но по старости отказался от управления. Путешественников принимали оба князя вместе. Г. Скасси снял фотографии с обоих князей и с дочерей старшего князя. Старик очень любил своих девочек и по-желал сняться с ними вместе.

Из Джони путешественники послали гонца в Мин-чжоу к Березовскому, который не замедлил присоединиться к экспедиции. Здесь же Потанину пришлось с большим сожалением расстаться с Самбарчей; старик заскучал по семье и пожелал вернуться домой.

Восточный склон Тибета.—Долина Ксернцо

Оставив в Мин-чжоу свои коллекции на хранение, экспедиция направилась к восточному склону Тибета, через хребет Я-ли-сань, служащий водоразделом между бассейнами Голубой и Желтой рек. На третий день по выходе из Мин-чжоу путешественники вступили в очаровательную страну, для описания которой, по словам г. Потанина, нет достаточно выражений. Чрезвычайное разнообразие в строении долин придает особый характер этой местности. Есть долины широкие, покрытые полями и нивами, а есть до того узкие, что крестьянские усадьбы не помещаются в них, а ютятся по косогору, который представляет собою сплошной фруктовый сад. Иные долины так сжаты горами, что они находятся словно в тисках. В такой именно долине лежит деревня Ли-чжа-пу, где путешественники ночевали на 30-е июня.

За недостатком места, здесь не только дома, но и дворы строятся в два этажа. В нижнем дворе стоит скот, в верхнем лежит хлеб и другие продукты. Странное впечатление производят эти постройки.

От перевала Я-ли-сань идет непрерывный и значительный спуск. Климат с каждым шагом становится теплее. Появляется южная флора: персиковые, абрикосовые, гранатовые и, наконец, фиговые деревья.

Разнообразие флоры вызвало большую потребность в прокладочной бумаге. Ради этого путешественникам пришлось с неделю пробыть в маленьком городке Си-гу, расположенном на дне долины, обставленной высокими, остроконечными, точно сахарные головы, вершинами. Между этими вершинами едва виден небольшой клочок неба. Дома в городке ветхие, только тем кажется и держатся, что подпирают друг друга. На плоских крышах домов жители проводят почти всю свою жизнь. Тут они занимаются хозяйственными работами, тут же отдыхают и пьют чай. Один мул экспедиции отчего-то подох. Хотя агония его происходила всенародно на улице, но это не помешало местному торговцу выпросить мясо и продавать его в своей лавке. Это не удивило путешественников, так как не раз, в продолжении пути, они видели, как туземцы ели палых животных. У монголов считается даже грехом убивать для еды таких крупных животных, как, напр., верблюд. Да оно и понятно: в стране где нет дорог, без этого животного трудно было бы обойтись.

Мандарин в Си-гу сильно отговаривал путешественников от поездки по избранной ими дороге, уверяя, что они встретят непреодолимые трудности. Такое усиленное желание местных властей отклонить путешественников от мало проезжих дорог объясняется обыкновенно их чрезмерной подозрительностью и недоверием; но г. Потанин думает, что это не так. Власти боятся, чтобы, в случае несчастья с путешественниками, им не получить выговора. Подозрительности уже потому нет места, что в Пекинском паспорте прямо говорится, что путешественникам разрешается производить съемки, составлять коллекции и описывать страну.

Чтоб успокоить мандарина, Г.г. Потанин и Скасси поехали осмотреть намеченную дорогу и нашли ее совершенно удовлетворительною. Вернувшись, они объявили, что пойдут по этой дороге, но в случае несчастья обещали никому не жаловаться.

Собирая сведения о Си-гу, г. Потанин узнал, что этот округ периодически подвергается землетрясениям. Самое сильное из них было в 1879 г.

Первый удар случился в конце дня. Он был сильнее грома небесного, рассказывали туземцы. Вслед затем был второй, самый страшный удар, и началось землетрясение. Несколько деревень были разрушены до основания; много людей и животных погибло.

Это землетрясение вызвало в местном населении странную нервную болезнь: заразительная пляска охватила жителей и быстро распространилась по деревням. Вскоре заплясала вся долина. Плясали юноши и девушки, мужчины и женщины; не плясали только старики. Стоило заплясать одному, тотчас же начинали плясать и остальные. Один из пострадавших рассказывал, что перед припадком у человека пропадал аппетит и начиналось сердцебиение. Но лишь только он отплясался, аппетит возвращался, и человек чувствовал себя совсем здоровым. Одержимый пляской получал необыкновенную силу. Были субъекты, которые плясали с мельничным жерновом, или, схватив какое-нибудь железное орудие, ломали его как щепку. Пляшущие обладали ясновидением; придет, напр. человек верст за сто, одержимый расскажет ему всю подноготную, и все оказывалось верно. По окончании припадка, больной не помнил, что с ним было.

Простившись с Березовским, который остался в Си-гу, экспедиция 2-го июля тронулась в путь, и перевалив через горы, спустилась в долину реки Джорни.

Немного не доходя до китайской деревни Мор-пин, долина перегораживается уступом, с которого река сливается каскадами. Нижняя часть водопада состоит из отвесной струи в сажень вышины, падающей между двумя отвесными скалами, Затем река быстро скользит по узкому ложу, выдолбленному у подножия правой скалы. Так как естественный путь прегражден в этом месте, к правой отвесной скале подвешен деревянный балкончик, который, начинаясь на дне долины, постепенно поднимается на высоту до двух сажен и выходит на дорогу в самом начале водопада.

Обилие воды и зелени создает из этой местности необыкновенно красивую картину. Ни одной пяди скалы не остается бесплодною. Даже совсем отвесные скалы покрыты изумрудным мхом, по которому ползут изящные орхидеи.

Дорога с каждым шагом становилась интереснее, растительность богаче. 10-го Июля путешественники очутились в настоящем лесу с тенистыми липами, дубами и кленами вперемежку с местными породами.

Это подобие северного леса произвело чрезвычайно приятное впечатление на путешественников.

Увлеченный ботанизированием, Григ. Ник., вместе с Ами-Салуном, отклонился в сторону и заблудился. Вдобавок их застала гроза и они насквозь промокли. Напав на ручей, они решили держаться его и стали по нем подниматься. Вскоре ручей превратился в ряд каскадов; но привычные мулы ступали по уступам как по ступенькам и, наконец, путники, усталые и промокшие, добрались до каравана, который, по распоряжению Скасси, остановился на ночевку ранее обыкновенного. Лагерь разбили в рододендровом лесу, который был так густ, что пришлось вырубать место для палатки. Этот переход, по словам г. Потанина, дал не только обильный материал для коллекций и для этнографических наблюдений, но и массу эстетических наслаждений.

В деревне Раза, в долине По-и-хо, случилось с путешественниками забавное приключение. Внешность г. Скасси произвела на туземцев такое внушительное впечатление, что они толпами выбежали ему навстречу и пали перед ним ниц.

Теперь уже путешественники находились в поясе более теплом и невольно вздыхали об оставленных позади горах с остановками в палатках среди благоухающей растительности.

И действительно, переходы по глубоким жарким долинам и остановки в душных китайских деревнях представляли мало привлекательного.

Спуск в долину Нань-пин оказался самым тяжелым по сравнению со всеми остальными. Он был крут, каменист и не приспособлен для вьючных животных. Бедные мулы шибко маялись. По иным местам им приходилось скользить, или, присев на задние ноги, сползать с голой поверхности скалы. В это время вьюк тянул вниз и спины бедных животных сильно страдали.

27-го Июля экспедиция прибыла в город Сун-пан, расположенный, между шюскими и голыми возвышенностями.

"Въезд в Сун-пан, "неожиданно для нас", рассказывает г. Потанин, "вышел чрезвычайно торжественным. Китайский конвой, сопровождавший караван, ушел вперед и предупредил жителей о прибытии европейцев. Поэтому, при въезде нашем в город, все праздное население высыпало на улицу; ворота, заборы, крыши домов—все было унизано зрителями. В боковых переулках, из за голов, виднелись повозки с китайскими барынями в ярких шелковых костюмах и с веерами в руках. Дом в предместье, в котором мы поместились, был местной постройки с двухскатной крышей. Деревни с такими домами стали попадаться только в последнее время; они очень напоминали русские деревни".

В распоряжение супругов Потаниных отдан был чердак с двумя отверстиями вместо окон. Влезать к ним надо было по подставной лестнице, как у фонарщиков. Но они не жаловались, так как в этом воздушном жилище они были почти избавлены от любопытных. Находились, впрочем, нахалы, которые пытались, было, лезть по лестнице; но тогда стоило только кому-нибудь сверху потрясти лестницу и нахалы исчезали.

Сун-пан для южного Амдо играет та-кую же роль, как Донкыр для северного. Караванное движение здесь довольно живо. У подошвы гор постоянно виднеются разбитые палатки и группы вьючных яков.

Не все палатки, впрочем, принадлежат караванам. Сун-панские, жители имеют обыкновение выезжать из города с семействами в окрестные поля и жить там в палатках по неделе и более.

Так как кругом Сун-пана много тангутских деревень, то в город постоянно приходят тангуты и тангутки с разными деревенскими продуктами. Нередко, даже и летом, можно встретить тангутов в овечьих халатах. Богатые тангуты покрывают халаты цветною материею и опушают пестрым мехом, что очень красиво. Волосы убирают тангуты различным образом; есть племена, которые распускают их па плечам, как наши священники. Прическа женщин изобилует бляхами и другими металлическими украшениями. В праздник богатые тангутки носят шапочки, вышитые кораллами. Вообще, это народ интересный и не лишенный изящного вкуса.

И здесь тангуты, приближаясь к городу, дают знать о себе особыми гортанными звуками, которые путешественникам не раз довелось слышать на пути.

Из Сун-пана сделано было несколько экскурсий, из которых самая интересная была в долину р. Ксернцо, у подошвы снежной горы Сюе-шань. Эта странная река образует отложения в роде естественных плотин самых разнообразных очертаний. Нечто подобное существует в Америке, в знаменитом "Yellowstone Park".

Долина Ксернцо состоит из двух частей, которые разделены уступом, футов в 70 высоты. Река, дойдя по верхней долине до уступа, скатывается с нее бурными каскадами и с большим шумом. Скатившись, река встречает плоское дно долины, сразу успокаивается и разливается мелким озером с беловато-желтым дном из туфа. В этом озере, во всех направлениях, в виде сетки идут невысокие стенки из туфа, которые делят озеро на множество неправильной формы бассейнов, чудесами природы. Кроме того, верующих привлекают бурханы, находящиеся в пещере под водопадом. Бурханы считаются нерукотворными. Они сами, будто-бы, явились тут неведомо как. Вход в пещеру довольно затруднителен; это просто колодезь сажени в две, в который богомольцы спускаются по бревну с зарубками. Дно пещеры крайне неровно; оно то понижается, то повышается, образуя бугры и впадины; местами журчит вода и делает пол скользким. На одном из бугров стоят три бурхана спиною к выходу, лицами вовнутрь. Они все заплыли известью. Богомольцы прижимаются к ним лбом и отламывают кусочки известковой накипи на память. Отламывают они также от стены кусочки туфа, на которых отлично отпечатались древесные листья.

"Если мы, — говорит Гр. Ник., — "испытывали высокое наслаждение от красот долины Ксернцо. то наши слуги были; кажется, более всего в восхищении от того, что сподобились потереться лбом о своих бурханов. Но не одни святыни приводили их в возбужденное состояние; им также не чуждо было восхищение природой. Живые характером тангуты выразили свое настроение даже действием. Они наломали зеленых ветвей можжевельника, сложили их на берегу реки и зажгли. Это был "рсан", т.-е. фимиам в честь Ксернцо. Когда из зеленой кучи стал подниматься белый дымок, тангуты стали обегать его вприпрыжку, напевая молитвы.

"Этому фимиаму простодушных почитателей великого в природе соответствовало и наше настроение", говорит г. Потанин. "Мы тоже были взволнованы. Тут так много эффектов, что они действуют чуть ли не на все пять чувств человека. Каждая отдельная картина не только прелестна сама по себе, но и в чудные рамы вставлена! Справа и слева она обрамлена горными профилями, покрытыми густым лесом, а на заднем плане —двурогая снежная вершина, которая блестит на солнце. Вся долина оживлена шумом воды; тут журчит река, там из-за леса слышен глухой рев водопада; еще далее—плещет вода, переливаясь из одного бассейна в другой; и при всем этом чудный горный воздух, бодрящим образом действующий на организм.

Сы-чуань и южная Гань-су

Долина реки Хонтана, в которую впадает Ксернцо, также очень живописна. Здесь есть тоже несколько замечательных водопадов. Один из них напоминает Штаубах. Вода льется с отвесной скалы в 50 саж. высоты и, ударившись о выступ, рассыпается в серое облачко, которое, при легком порыве ветра, отделяется от скалы и улетает. Скала голая, но венец ея покрыт лесом. Другой водопад, по строению своему. очень оригинален. Вода его, срываясь с утеса, проходит через узкую амбразуру сжатой струей и у подошвы сильно расширяется, образуя как-бы вуаль невесты, падающий с головы до пола.

"На всем этом пути", говорит г. Потанин, "природа словно нарочно задалась целью создать разнообразие видов, которые проходят перед путешественником подобно движущейся панораме".

К сожалению, чарующее впечатление природы сильно отравляется трудностью перехода по этому пути. Товары здесь переносятся носильщиками, и потому вьючная дорога содержится небрежно: в одном месте мул свалился с карниза в реку, в другом сорвался с висячего моста. Эти мосты, поистине что-то невообразимое. Они никогда не чинятся, потому что носильщики, люди привычные, проходят по ним без всяких приключений. А когда мост совсем сгниет и свалится. через реку протягивается канат, и носильщики переправляются по канату в подвешенной корзине. а простой люд еще проще:—как пауки, подвесившись к канату снизу и цепляясь за него руками и ногами.

От Ксернцо до г. Лун-ан-фу считается полтораста верст, но вследствие плохих дорог кара-ван совершил этот путь медленно, делая не более 14 вер. в день. Прилегающая к Лун-ан-фу долина Пу-цзяна узка и сильно сдавлена горами. Расположение деревень очень оригинально: фанзы построены в один ряд, задом к реке, фасадом к дороге. За дорогою—поле маиса. Маис в рост человека выглядит как лес.

Такое расположение домов задом к реке, фасом к горе, может быть объяснено желанием иметь перед глазами маисовые поля, которые нередко опустошаются обезьянами. Здесь водятся дв;в породы: одна, под названием "золотая", с капюшоном из золотисто-желтых длинных волос на плечах. Эта держится больше в хвойных лесах. Другая—небольшого роста, живет в теплых долинах; она-то и грабит маисовые, поля, и главное—грабит без всякой для себя пользы. Сорвет початок и сунет его под мышку. Сорвет другой и опять сунет под мышку, а прежний упадет на землю и т.д.

Лунь-ан-фу был самый крайний южный пункт, до которого дошла экспедиция. Здесь в садах встречаются уже бананы, попадаются туйи, толщиной в три обхвата. Много лаковых деревьев, которые образуют рощи по околицам деревень. Лаковое дерево не выше двух сажен. Листья его сердцевидные, крупные, величиною в ладонь. Плод имеет грушевидную форму, обтянут зеленою кожицею. Когда плод разрезан, из стенок выступает смола. Это и есть тот лак, которым славится Япония.

Человеку, привыкшему к северной природе, кажется необычайным участие в ландшафте вьющихся растений. Они окутывают кустарники до такой степени, что самого куста почти не видно. Даже большие деревья стоят подчас словно покрытые сеткою с бахромою.

Городок Лун-ан-фу небольшой, но чистенький, как почти все города Сы-чуани. Здесь находится католическая миссия крещеных китайцев.

От Лун-ан-фу экспедиция снова повернула на север и пошла параллельно прежде пройденному пути в Лань-чжоу, куда и прибыла благополучно 2о-го октября. Здесь ожидал товарищей Березовский и транспорт серебра, прибывший из Пекина. Последнее было весьма кстати, так как казна путешественников сильно поистощилась, а между тем надо было подготовиться к зимовке. Березовский, получив свою долю серебра, вернулся в Си-гу, а гг. Потанины и Скасси пошли в Гум-бум. Спустя месяц они уже были на территории Сань-чуанских широнголов, в деревне Патула, где их встретили как старых знакомых, с большой радостью.

Деревня Патула считается высшей точкой к северу от Сан-чуани. Спуск с этой горы приводит в долину реки Сомбры.

В теснине Желтой реки, ниже Сомбры, есть развалины монастыря Пи-лин-сы с колоссальными фигурами богов, изваянными в скале. Одна такая фигура в 13 ар. длины изображает лежащего Будду. Такие статуи Будды в лежачем положении называются: "Будда в нирване", т.е. Будда в успении. Другая—сидячая фигура Шянбы или Май-дари в нише, вышиною в 10 саж. На уровне головы статуи были прежде кумирни; висячий балкон обегал нишу над головой бога, а витые лестницы вели в кумирни. Теперь все это разрушено мусульманами; уцелел только кусочек балкона над левым ухом бога.

При самом выходе из ущелья к берегу Желтой реки стоят две отторженные скалы, точно два обелиска.

Ниже Пи-лин-сы находится пещера, обращенная в кумирню. Сюда санчуанцы приходят молиться во время засухи. В пещере есть родник, который стекает в бассейн. В одной скале образовалось углубление в роде стакана, которое постоянно наполнено водой. Стены и потолок пещеры росписаны фресками, а перед бассейном стоит статуя богини Гуань-инь-пусы. Эта богиня укротила свирепого бога Лун-вана, властителя небесной влаги. Когда этот бог заупрямится и запрет небо, санчуанцы целой процессией несут его в пещеру и оставляют до другого дня возле Гуань-инь-пусы, чтобы она снова вразумила его. При этом берут бутылку и шелковый снурок. Один конец снурка пускают в стаканообразное углубление, другой в бутылку и набежавшую по снурку воду уносят домой.

Центральная Монголия
Гумбум (1886)

Монастырь Гумбум

Монастырь Гумбум, один из знаменитейших буддийских монастырей в Амдо, находится в 25 верстах от Синина. Он лежит в холмистой котловине, окруженной горами. По виду он совсем не похож на наши монастыри, обнесенные стенами с башнями и святыми воротами. Он скорее напоминает русский уездный город. По холмам в беспорядке разбросаны монастырские здания из необожженного кирпича, выбеленного известью. Там и сям возвышаются храмы, яркая окраска которых сразу бросается в глаза. Пестрота этой окраски необычайная; один этаж красный, другой — черный, крыша — желтая. И на всем этом еще пестрые арабески.

Спустившись с холма и миновав мост, путешественники въехали в монастырскую улицу, а по ней выехали на площадь к главному храму. Здесь перед ними открылся целый ряд "субурганов", т.е. белых памятников особой буддийской формы. Все они были на один лад: подножие, средняя часть грушевидной формы и на ней—колонна. Но по размерам субурганы сильно разнились. Памятники в прежнее время ставились над какими-нибудь реликвиями, как об этом рассказывают предания, но теперь они строятся, по видимому, с другой целью: они охраняют монастырь от злых духов.

Экспедиции отвели заброшенный двор с полуразвалившеюся фанзою, но энергичный отпор Скасси, а главное—известие о благорасположении сининского амбаня изменило взгляды монастырского начальства, и для путешественников очищен был один из жилых дворов, окруженный со всех сторон флигелями. В этом помещении экспедиция разместилась удобно. Потаниным достался отдельный флигель, разделенный на три части. Гостиная отделялась полупрозрачной решеткой, а спальня—глухой перегородкой в виде ширм. Стены были обшиты досками, разрисованными в китайском вкусе. Две балки, поддерживавшие потолок, фантазия художника превратила в огромные свитки дорогих материй, затканных цветами. Над верхнею частью ширм изображено было нечто в роде драпировки. Двери и ставни также обильно покрыты были рисунками. Г. Скасси занял флигель в три комнаты; а между ним и Потаниными находилась кухня и помещение для прислуги. На воротах, снаружи, приклеена была надпись на тибетском языке, запрещавшая посторонним вход в помещение чужестранцев.

Пришли ламы поздравит;ь путешественников с приездом и принесли ведро рисовой каши с изюмом, заявив, что монастырь подносит приезжим дары местной природы. Для сношений с монастырским начальством к путешественникам приставлен был лама Машен и послушник—водонос. Машен бывал в Забайкалье, хвалил русские порядки, но из русского языка знал только слово "матушка".

В день прибытия экспедиции в монастыре отправлялся какой-то праздник, и монахи зажгли иллюминацию. Владелец каждой кельи выставил у себя на крыше ряд лампочек. Количество их зависело от состояния монаха. Общий вид был очень красив. На темном фоне холмов вырисовывались огненные черточки, позади которых от времени до времени появлялась фигура монаха в красном плаще. Монахи поправляли лампочки и творили земные поклоны в сторону храма.

На одном дворе с экспедициею жило несколько лам, жизнь которых интересно было наблюдать. Самый старший из них, с лицом желтым как дубленая кожа, по целым часам читал нараспев молитвы и наводил таки порядочную тоску. Остальное время он занимался перепискою священных тибетских книг. Другой жилец был художник. Его почти не было видно. С рассветом он уходил в монастырь и только вечером возвращался. Третий был хромоногий портной. Этого легко было наблюдать, так как он по целым дням сидит на галерее за работой.

"Иногда мне случалось видеть такую сцену". рассказывает г-жа Потанина: "едва успеет хромоногий портной приковылять на галерею и сесть за работу, как на дворе появляется нищий и, затянув свою заунывную песню, протягивает чашку. Лама встает, берет чашку и, сходив в свою келью, возвращается с чашкой полной дзамбы. Случалось, что вслед за первым нищим появлялся второй, третий, а иногда и несколько нищих; хромой лама без малейшего признака неудовольствия вставал и удовлетворял их всех. Мне бывало просто досадно за ламу, которого эти "батырчи" (нищие) беспрестанно отрывали от работы; но потом я узнала причину этого явления. Батырчи— нищие совсем особенные, часто только временные. Это те же ламы, которые предпринимают паломничество отыскивая "где лучше", Многие ламы, жившие на нашем дворе, бывали в этом положении, чем и объясняется их терпимость и снисхождение.

"Паломничество, знакомя лам с разными странами, обычаями разных народов, расширяет их кругозор. Возвратившись, они делятся своими наблюдениями с согражданами и содействуют их развитию. Богатые монголы приглашают лам в качестве воспитателей к своим сыновьям, или отдают мальчиков в монастыри. В Гумбуме было также много детей, Они частенько сидели на крышах и нараспев читали молитвы".

В Гумбуме лам насчитывается до четырех тысяч. Также как и в других монастырях, они делятся на четыре разряда. Одни занимаются церковными службами, гадают для мирян; из них же набираются монастырские работники. Другой разряд составляют ламы, изучающие священное писание. Третий разряд—врачи. Ламы четвертого, высшего разряда изучают особые, недоступные для других книги, соблюдают строгие обеты, молятся много днем и встают на молитву ночью; едят раз в день. Это нечто в роде наших схимников.

Одежда монахов состоит из длинной белой юбки, второй юбки пунцовой, наполовину короче, безрукавого камзола и куска красной материи, которою драпируется верхняя часть тела. Руки и шея голы, голова не покрыта, исключая известных процессий, когда надеваются шапочки особого фасона, похожие на фригийские. Костюм, как видит читатель, довольно живописен, в особенности когда он чист. Шуб ламы не носят. Отправляясь в хурал на богослужение, они надевают желтые мантии.

Оспаривая мнение некоторых путешественников о лености лам и привычке к праздности и дармоедству, Ал. Вик. говорит, между прочим.

"Сколько я ни видела лам, все это народ работящий и ремесленный. В монастырях кроме художников, часто весьма искусных, есть всякого рода ремесленники. Помимо обязательных монастырских работ, они зарабатывают собственное свое пропитание, так как от монастыря им дается только ничтожное количество ячменя—и ничего больше".

В половине февраля нового стиля в Гумбуме праздновался новый год. К 13-му числу (т.е. 1-е число 1-ой луны) Гумбум наполнился богомольцами. В этот день был большой чем внутри двора самого большого храма. Зрители сидели на лестницах зданий, окружающих двор со всех сторон, а также на кровлях. Настоятель Гумбума, гэген, сидел на галерее, на высоком кресле, в парчовом облачении. Все время он был неподвижен, как статуя. Ламы в масках, выходя парами из храма, медленно с пляской подвигались к нему и кланялись. Затем двигались дальше, описывая круг. Все пляшущие ламы были в уродливых масках: двое были с бычачьими головами, двое с оленьими; четверо мальчиков тоже с оленьими и четверо с мертвыми головами. Пальцы у мертвых голов были удлинены, а на груди разрисованы ребра. Были две человеческие маски с карикатурными лицами Эти две маски вывели под руки еще маску, изображавшую лысого старика с огромной головой. За полы его халата держались четверо маленьких детей с пучками волос на бритой голове, как обыкновенно изображают детей на китайских рисунках. Старика усадили на кресло; кругом расселись дети. Эта комическая семья сильно рассмешила публику.

Замаскированные ламы были одеты богато плясали медленно, но стройно. Маленькие оленьи головы встали на колени перед гэгеном и по крайней мере с полчаса мотали и крутили своими ветвистыми головами.

15-го числа в Гумбуме был большой съезд по случаю художественно-религиозной выставки.

Для устройства этой оригинальной выставки монахи делают складчину, покупают козье масло, красят его в разные цвета и вылепливают из него, под надзором опытного художника, сложные барельефы. Эти барельефы называются "чоба".

Когда совсем стемнело, к путешественникам пришли ламы с фонарями и повели смотреть "чоба". Около главного храма стояла толпа и любовалась на ярко освещенные щиты с барельефами. Первый щит представлял треугольник сажени в четыре вышины. На черной доске была вылеплена из масла огромная фигура далай-ламы. В руке он держал цветок и благодушно улыбался. Кругом треугольника шли медальоны с фигурами разных божеств. От главного щита шел целый ряд щитов поменьше с изображением разных бытовых сцен. Тут были целые флотилии лодок, в которых сидели мандарины и их дамы, были нагруженные слоны и верблюды, пруд с водяными птицами и т.д. На одном или двух щитах фигуры двигались с помощью нехитрого механизма, и это доставляло большое удовольствие невзыскательной публике.

Зрителей съехались множество. Они ходили, любовались и жертвовали в пользу художников деньги, кто сколько мог. В одной палатке играла музыка; в другой—дамы угощали чаем почетных гостей.

Празднество продолжалось до полуночи. Затем, огни погасили, щиты сняли, масло соскоблили и таким образом в короткое время уничтожили работу нескольких месяцев. Верующие буддисты покупают это масло, считая его целебным.

Славою своею Гумбум обязан историческим воспоминаниям, связанным с местностью, в которой он расположен. По преданию, здесь родился Цзонкава, знаменитый реформатор северного буддизма, положивший начало ламаизму, или так называемой "желтой вере". По книжному преданию, родители Цзонкавы жили постоянно где-то около Гумбума в долине реки Цзонка и пасли там своих коз.

У тибетцев, как и у монголов, есть много хубилганов, которые называются также кутухтами и гэгенами. Все эти хубилганы живут в монастырях и чествуются как святые. О двух хубилганах-женщинах, Белой и Зеленой Дарихэ, было уже говорено выше.

Самый главный хубилган, есть далай-лама, земной правитель Тибета и духовный владыка всех буддистов; нечто в роде буддийского папы. "Далай" в переводе значит: море, океан. Далай-лама считается воплощением бога Арья-бало, или Авало-китешвары: это после Будды самый популярный бог у ламаитов. Чтобы познакомить читателя с тем, как отыскиваются хубилганы, мы расскажем, как это делается относительно Далай-ламы. Со всеми остальными хубилганами поступают точно также, с тою лишь разницею, что обстановка бывает иная; одни воспитываются в роскоши, другие—проще.

Как только умрет далай-лама, высшее духовенство удаляется в один из храмов и после многих молитв, поста и чтения священных книг получает откровение, что дух божества должен возродиться в младенце с такими-то и такими-то приметами. Принеся благодарственные молитвы, ламы расходятся и оповещают весь буддийский мир о приметах будущего далай-ламы, Когда в народе разойдется весть об этом, многие родители, имеющие подходящих детей, извещают лам, и ламы осматривают их. Наконец, в одном мальчике все приметы найдены, и его с матерью берут во дворец.

Первый далай-лама родился в царском семействе, и первое время все его преемники рождались в той-же семье. Но теперь очень часто божественный ребенок является у незнатных и бедных родителей.

Признанного далай-ламу тщательно воспитывают, следят за каждым его шагом, Ламы с жадностью всматриваются, не проявляется ли в ребенке дух его предшественника. Чтоб убедиться в этом, ребенку показывают вещи умершего; и если он к ним тянется, то значит он признает их своими, и ламы торжествуют.

Когда ребенок начинает понимать и говорить, его учат молитвам, и избранные ламы знакомят божественного младенца с тем славным прошлым, в котором душа его принимала участие в своих прежних воплощениях.

Лет пяти ребенка берут от матери и начинают серьезно учить. Мать удаляют из дворца, дарят ей дом, и она продолжает вести прежний образ жизни. Изредка матери позволяют посещать ребенка, но это уже не ее сын, а святой, уже с семилетнего возраста постриженный в монахи, в самый высокий разряд. В то же время он делается настоятелем главного монастыря в Тибете. Он ведет суровый образ жизни, участвует в богослужении, принимает поклонников и дает им благословение. Во время приемов и богослужения, этого улетняго святого в богатых желтых ризах с огромною, украшенной драгоценностями диадемой на голове, садят на престоле, поддерживаемом золотыми львами. Сидит он, обращенный лицом к народу и ему кадят золотыми кадильницами. Длинный ряд его служителей, важных лам, становится по сторонам его престола. После богослужения, далай-ламе подают чай, наливая его из золотого чайника и на блюде— рису. Далай-лама берет щепотку рису, а остальное раздается верующим. Остаток чая выпивается тут-же, а рис многие богомольцы завязывают в платок и уносят домой. Затем богомольцы, один за одним, подходят к престолу и далай-лама, притрагиваясь палочкой до их головы, благословляет их.

Дворец далай-ламы стоит на холме. Поднимаются туда по дороге, обсаженной деревьями. В первом этаже большая зала, в которой ничего нет, кроме молитвенных мельниц. За нею—дверь, откуда ведет лестница во второй этаж. Здесь стоит статуя белого слона, вышиною во все три этажа здания. Вокруг слона идет галерея спиралью до самого верха. По ней и поднимаются верующие. Уже по выходе отсюда богомольцы попадают в помещение самого далай-ламы, где он тоже принимает поклонников. На дворе, на могилах прежних далай-лам, стоят пять субурганов, богато украшенных золотом.

Все эти здания, известные под именем "Красного дворца", построены по уступам холма Поталы. Они связаны между собой общими кровлями, лестницами, галлереями и если смотреть на них снизу, то они представляются как-бы одним зданием. Отсюда открывается великолепный вид на окрестности и город Лассу, лежащий у подножия холма.

В Лассе больше храмов и монастырей чем частных домов; последние принадлежат знатным лицам. Особенный характер городу придает разношерстная толпа, приходящая сюда для поклонения. Тут можно встретить и китайца, и русского бурята, и живописного жителя жаркой Индии. Вся эта толпа в своих национальных костюмах оживляет улицы и придает им своеобразный вид.

В каждом почти монастыре есть свой гэген или хубилган, т.-е. воплощение какого-нибудь святого. Иногда бывает их два, как, напр., в Гумбуме. Один из них считается воплощением матери Цзонкавы, которая почему то предпочитает рождаться в мужском образе.

На дворе одного из гумбумских храмов показывают дерево, выросшее на месте рождения Цзонкавы. На коре его заметны какие то черточки, которые по мнению лам, походят на тибетские буквы, образующие какое то изречение. В другом храме показывают череп матери Цзонкавы, отделанный в виде чаши. Буддисты, как известно, сожигают своих покойников, но часто сохраняют череп и, обделав его в виде чаши, употребляют для питья.

За благочинием в монастыре наблюдает "гец-куй", или полицмейстер. Ламы его очень боятся, и лишь только завидят, тотчас прекращают разговоры и берутся за книги. Впрочем молодым монахам в праздники дозволяются игры. Монахи собираются на площади и увлекаются оригинальной забавой: навязав на лоб ременный обручик с гнездом для шарика, они ловят лбом бросаемый шарик.

За постой в монастыре с русских путешественников не брали определенной платы; тем не менее этот постой им очень дорого обошелся. Беспрестанно приходили депутации от разных общин и храмов, и всем нужно было давать деньги. Перед праздником барельефов путешественникам предложили принять участие в складчине; тоже нельзя было отказаться.

Гумбум был выбран для зимовки не только ради этнографического интереса. Г. Потанин рассчитывал встретить здесь монголов, пришедших из-за Гоби и разузнать у них о дороге. Затем он надеялся дешево купить верблюдов, но последний расчет не оправдался. Верблюды, действительно были не дороги, но к несчастью чрезвычайно плохи. Богомольцы приезжают в Гумбум на верблюдах с тем, чтобы тут продать их; понятно, что они выбирают из стада самых плохих и дорогой не берегут их. Словом—купленные верблюды были истощены до такой степени, что ни один из них не дошел до Кяхты.

Караван был составлен из прежних служителей санчуанцев. Узнав, что Сантан-джимба провожает экспедицию до Кяхты, они объявили, что с ним пойдут куда угодно, хоть на край света. На зиму эти санчуанцы отпущены были по домам, но к весне все явились, в том числе и Самбарча. Последний привел еще двух тангутов. Все это были опытные люди и хорошие работники, но к сожалению они не умели управлять верблюдами. Для такого дела нужны были монголы, уроженцы монгольской плоскости, но таковых в Гум-буме не оказалось. Пришлось набирать вожаков из лам, которые оказались потом никуда-негодными.

Перед отъездом, члены экспедиции съездили в Синин, чтоб поблагодарить амбаня за покровительство, оказанное экспедиции. Амбань прикомандировал к экспедиции двух чиновников, поручив им проводить караван через амдосское нагорье до самого выхода на монгольскую площадь.

Нань-шань

10-го Апреля экспедиция оставила Гумбум и направилась прямо к озеру Хуху-нор. Не доходя Донкыра кончается лесистая область Тибета. Город Донкыр лежит уже в безлесной долине, окруженной горами с легкими очертаниями. 12-го, путешественники прибыли в город Донкыр и остановились у богатого тангута, служившего проводником Пржевальскому. Так как Донкыр был последний китайский город, то решено было пробыть здесь несколько дней.

В Донкыре путешественники познакомились с двумя видными китайскими генералами: Хай-та-женем и Сян-шенем, местным ученым. Хай-та-жень был мусульманин и в шестидесятых годах принимал участие в возстании мусульман, но при повороте счастья на сторону китайцев, счел за лучшее передаться последним, за что и получил шарик на шапку. Сян-шень был мандарин с красным шариком. Знакомство с этими двумя лицами было очень полезно путешественникам. Они приобрели множество сведений относительно тех мест, через которые им предстояло пройти. Сян-шень принес целую книгу с описанием Сининскаго округа при карте. Многие из этих сведений оказались потом неточными; особенно плоха была карта, но все таки она сослужила службу как руководная нить для дальнейших изысканий.

В Донкыр прибыло серебро, посланное одним любителем естествознания Березовскому, чтобы дать ему возможность пробыть еще год в Гань-су для изучения местной фауны. С грустью расстались товарищи с Березовским, и Березовский невольно позавидовал тем, кто возвращался на родину.

18-го Апреля экспедиция вышла, из Донкыра и направилась через Улан-усу на Хуху-нор. Переход был томительно скучен. Растительность еще не пробуждалась к жизни; первые цветы появились только за Нань-шанем, перед выходом на монгольскую плоскость.

Деревня Баян была последним оседлым пунктом, через который проходила экспедиция. Далее начинались земли кочевников.

На всем пространстве от Гумбума до Баяна, видны были влево от дороги высокие вершины хребта, по местам покрытыя снегом.

На озеро Хуху-нор экспедиция пришла 22-го апреля. Не доходя семи верст до озера, она достигла высшей точки перевала, поднимавшегося над Дон-кыром на 620 метров.

С перевала открылся вид на озеро. Оно было покрыто льдом; горы на южном берегу были задернуты лёссовою мглою. Вся картина, вообще, не произвела на путешественников особого впечатления.

Небольшой перешеек отделяет озеро Хуху-нор от маленького озера Дере-нор, которое, надо думать, составляло прежде часть Хуху-нора.

Окружность озера равняется 300—350 верстам. Туземцы говорят, что нужно две недели для обхода его пешком, и 7—8 дней для объезда на лошади, В западной части озера, верстах в 2О от берега, лежит скалистый остров, на котором построена кумирня.

Поедание гласит, что это озеро находилось прежде на том месте где теперь Ласса. Разгневанный Будда перенес его сюда, чтоб затопить окрестность. Много погибло людей и скота. Наконец Будда сжалился, повелел огромной птице принести утесь и заткнуть им дыру, из которой вода лилась неудержимо.

В течение нескольких дней путешественники объезжали берега Хуху-нора и описывали их. На степи паслись огромныя стада антилоп и хуланов*. Травка уже пробивалась. Въдолине Датун-гола** виднелись чсрные палатки хара—тангутов. и ходил домашний скот. Дно долины представляло кочковатую поверхность, а между кочками образовался налет в роде войлока от особого рода мха, который сбивается так плотно, что заросль его бывает похожа на туго набитую подушку.

______________________

* Фауна Хуху-нора, смотр. Пржевальский, изд. Девриена.
** У Пржевальского Тэтунг-гол.

______________________

Оживления природы в долине еще мало было заметно. Встречались ангиры, гуси и ястреба. Был слышен крик красноносых галок и свист пищух. Сухие горные скаты и дно долины были до того изрыты их норами, что мулы безпрестанно проваливались и спотыкались. У иных норок сидели эти забавные зверки, с любопытством поглядывая на проезжающих.

5-го Мая на ночлеге близ гор Рдонсуг с экспедицией случилось неприятное приключение. Пока люди ставили палатки, стадо баранов убежало в горы. Посланные за ними пятеро людей пришли ни с чем, так как начался снежный буран и кругом ничего не стало видно. Буран продолжался всю ночь. Утром Самбарча нашел баранов в какой-то котловине.

Горная система, отделяющая Амдосское нагорье от Монгольской плоскости состоит из трех параллельных горных цепей, протянувшихся с запада на восток. Между этими цепями лежат две параллельные долины, по которым протекают Датун-гол и Едзин-гол. Перевалив через одну цепь и пересекши долину Датун-гола, караван стал подниматься на вторую цепь. На северной стороне перевала было так много снега, что верблюдов спускали по одиночке, поддерживая веревками. Внизу, снегу совсем не было; дно долины было болотисто и это еще более затрудняло верблюдов.

С ночлега у реки большой Рдонсуг открылся вид на Нань-Шань, за которым уже начинается монгольская плоскость.

8-го мая караван остановился на ночлег в живописной долине Бага-Рдонсуг, у подошвы горы, покрытой еловым лесом. Отсюда он направился в монастырь Па-баор-сы, стоящий на слиянии рек Едзина и Бардуна. Это слияние против самого монастыря образует озеро, версты в две ширины и вид на монастырь, у подножия лесистой горы очень живописен. Сам-же монастырь очень. беден, в нем всего несколько келий и 30 монахов. За монастырем каравану пришлось переходить вброд

Едзин и Бардун, реки довольно широкие, при порядочной глубине. Дно, заваленное каменьями, сильно затрудняло проход. Опять была маята с верблюдами. Каждого верблюда один человек вел под уздцы, а два конные, или пешие, сопровождали по бокам, поддерживая вьюки. После такой переправы, и люди и животные нуждались в продолжительном отдыхе; в особенности люди, которые к тому же еще до костей промокли.

Стоянка 12-го мая в урочище Улан-булык, осталась памятною по нападению волка на стадо баранов. Ночью, путешественники были разбужены тревогой; стадо баранов шарахнулось и побежало в горы. Работники пустились за стадом, но в ночной темноте не могли разыскать его; пришлось подождать утра. Утром оказалось, что бараны разбежались по разным горам; восемь—было зарезано волком, из них шесть туш уцелели; две же остальные были изорваны в клочки.

Бараны до того перетрусились, что убегали от людей и взбирались на неприступные скалы, откуда их нельзя было достать. Два совсем пропали. Один из тангутов выследил волка и убил его. Волк оказался таким тощим, что не стоило снимать шкуры.

Тибетские бараны, вообще, доставляли экспедиции гораздо больше хлопот чем бараны монгольские; потому ли, что были глупее, или потому, что они привыкли к охране злющих тибетских собак, которых при экспедиции не было. Загон на ночевку в лагерь этих животных всегда стоил рабочйм большого труда. Лагерь располагался всегда таким образом: палатки, вьюки, верблюды, положенные на ночь, образовывали непрерывное кольцо с одним только промежутком для входа. В этот то промежуток и загонялись с большим трудом бараны. Ринувшись сломя голову в лагерь, стадо обыкновенно останавливалось, Но если храни Бог, где-нибудь, по недосмотру, оказывался между вьюками промежуток, тогда кончено. Стадо бросалось туда, словно ртуть выливалось в отверстие и бежало стремглав в горы. Тогда скучную процедуру загона приходилось начинать сначала, а если наступала темнота, то и совсем от нея отказаться.

На переходе с Улан-булыка на Нагачирь, при переправе через холодные реки, верблюды вдруг обессилели. С ними делалось что-то совсем особенное. Животное начинало дрожать, у него внезапно подкашивались ноги, оно падало, и его уж никакими силами нельзя было поднять с места. Монголы уверяли, что высокие гольцы видом своим пугают животных. Проверить это замечание было трудно, но если даже люди, при виде этих гольцев, испытывают безотчетный страх, называемый горным испугом, то почему же не допустить этого же для животных. Но и самый страх не действовал бы может быть, таким роковым образом на животных, еслиб они не были уже ранее истощены.

Г. Скасси встречал подобное явление во время своего путешествия по Туркестану. Он был свидетелем как во время похода на высоких горах около половины верблюдов сразу лишились сил*.

______________________

* Тоже приблизительно описывает Дариин в своем путешествии по Кордильерам.

______________________

Приходилось подумать о том, как бы совершенно не остаться без животных. По просьбе г. Потанина, один из китайских чиновников поехал к живущему по близости племени шира — егуров, чтоб нанять у них яков.

В течение двух дней караван пересек три поперечных долины и вышел на речку, впадающую в Бардун.

Побочные речки, текущие с юга, замечательны тем, что ежедневно, в определенный час, оне меняют цвет воды. Ночью и ранним утром вода в них прозрачна;" в 10 ч. утра она мутнеет и принимает ярко-красный цвет. Влившись в Бар-дун, речка не сразу окрашивает его; красная полоса идет сначала вдоль берега и только в два часа пополудни река окрашивается вся. Это окрашивание происходит от размывания глинистых отложений в верхних частях реки*. Окрашивание про-исходит так равномерно, что может заменить часы.

______________________

* Федченко наблюдал такое же явление на туркестанских речках.—Путешествие Северцова и Федченко; изд. Девриена.

______________________

Вечером 17-го мая прибыл шира-егурский старшина и привел шестнадцать яков. Караван мог теперь двинуться в путь, но его задержал снег выпавший за ночь. Снег этот скоро растаял, или, вернее, испарился. Платок, брошенный на снег, и закиданный им, оказался совершенно сухим.

На последней стоянке найдено было много окаменелостей. Самбарча отправившийся на охоту за насекомыми, случайно напал на камень, состоявший из трубочек коралла. Он тотчас же прибежал в лагерь сообщить о своей находке и Григ. Ник. пощел с ним вместе. Когда камень распался под ударом геологического молотка, из него высвободились открывшиеся в нем раковины. Надо было видеть удивление Самбарчи при таком открытии. Возвращаясь в лагерь, г. Потанин рассказал Самбарче каким образом раковины попали в камень. Через час в палатке рабочих громко раздавался голос Самбарчи; он читал своим товарищам геологическую лекцию.

Удрученное состояние верблюдов принудило путешественников отказаться от первоначального плана идти по Бардуну до его верховьев Пришлось бросить продольную долину, по которой караван шел от перевала Рдонсуг четырнадцать дней и как можно скорее спуститься на плоскость, чтобы в горячем климате дать животным поправиться и укрепиться для перехода через центральную Монголию.

Караван оставил большую дорогу. и повернул к подошве горы Гольцзин-дабан. Три верблюда, шедшие без вьюков, не дошли до ночлега и легли, Ночью сделался сильный буран. Началось градом, который потом сменился снегом. Утром на скалах кричали уллары. Воинственные шира-егуры полезли за ними и убили двух птиц для коллекции.

Утром все вьюки были сняты с верблюдов и положены на яков, и караван стал подниматься на перевал.

Теперь путешественники находились на северной стороне Нань-шаня, но отсюда было еще далеко до монгольской плоскости. Спуск в восточную часть Нань-шаня, где пересекал его Пржевальский, значительно короче. В западном же Нань-шане дорога не сразу спускается на плоскость. В меридиане города Гао-тай, где находились путешественники, встречается целый лабиринт предгорий, горных проходов, сложной системы речек, обходных тропинок и всяких других препятствий. Неудивительно, что на этот переход понадобилось много времени.

27-го Мая караван дневал на р. Хсане, на высоте 3400 фут., вблизи стойбища шира-егуров.

Из стойбища в стан приехали гости и привезли в подарок молока и масла, а на продажу муки и соли. Последнее было приятнее первого, так как мука подходила к концу, а соль уже вышла, и целые сутки путешественники сидели без соли.

Со стоянки на Хсане экспедиция пошла по горам, окаймлявшим долину. Дорога была чрезвычайно тяжела и местами непроходима. Люди посылались вперед с мотыгами и кирками расчищать дорогу. В одном месте они крошили скалу, в другом насыпали со стороны обрыва валик; промоины заваливали камнями. Пока при экспедиции были яки, верблюды могли идти без вьюков; но с урочища Укир-када сопровождавшие экспедицию егуры заменены были другим егурским племенем, и число яков убавилось. Часть багажа пришлось навьючить на верблюдов. Хотя верблюды и отдохнули, но не настолько, однакож, чтобы с легкостью одолевать трудный путь. Особенно тяжело было идти по лесистым ущельям, заваленным корягами и камнями. Приходилось разгружать верблюдов и багаж переносить на руках.

На Харар-голе 30-го мая экспедицию ожидала большая компания шира-егуров, выехавших ее встретить.

"Нас встретили ламы из ближайшего монастыря, рассказывает г. Потанин и с ними та-туму, самый старший из старейшин шира-егурскаго народца. Та-туму, старик 68 лет, хотя по годам и был моложе Сантан-джимбы, но казался на десять лет его старше и дряхлее. При нем была большая свита. Ламы привезли муки, рису, пряженого на масле хлеба; Та-туму поднес изюму, сахару, пресного и кислого молока. Большая синяя палатка была уже поставлена. Нас пригласили в палатку вместе со всеми нашими слугами, посадили рядами и угостили чаем, ГГалатка была так велика, что свободно вмещала 50 человек".

Шира-егурская интеллигенция старалась выразить путешественникам свое сочувствие. Только и речей было о том, как они много натерпелись, как долго плелись по высоким горам и т.д. Узнав о недостатке у экспедиции провизии, егурское начальство распорядилось привезти что нужно, чтобы караван без нужды мог дойти до ближайшего китайского города.

Здесь, наконец, кончились злоключения экспедиции. Она находилась теперь на северном склоне хребта, откуда шел уже непрерывный спуск вплоть до монгольской плоскости.

Проходя по гряде между долинами Ргам-гола и Иргыла, путешественники видели черные палатки шира-егуров. Из одной такой палатки старик шира-егур, вместе с своей женой, вынес на дорогу ведро квашеного молока и очень радушно угостил людей каравана. Обычай выносить путникам освежающий напиток существует в Амдо почти повсеместно.

2-го июня экспедиция прибыла в Ли-юань-инь, ничтожный китайский городншко с населением всего в тысячу душ.

Добродушный Ли-юань-иньский мандарин был очень доволен прибытием европейцев, которые хотя временно могли разогнать скуку, на которую он обречен, живя в бедном городке, затерявшемся в бесплодных горах Нань-шаня. Он давно уже знал, что они идут в Ли-юань-ин, беспокоился о них и три раза выезжал к ним навстречу. Ему-то путешественники и были обязаны встречей, которую им устроили шира-егуры. Гг. Потанин и Скасси сделали визит мандарину, чтобы лично поблагодарить его за внимание. На другой день мандарин приехал верхом к стану. разбитому за городом. Впереди его несли зонт, поднесенный ему местным населением в знак благодарности за мудрое и справедливое управление. Такие зонты заменяют в Китае наши европейские адреса.

Затем произошел обычный обмен подарков. Мандаринша прислала овощей, за что была отдарена кораллами. На прощанье мандаринша прислала спросить, нет-ли у путешественников европейского мыла.

Выезд экспедиции из города сопровождался такими же церемониями, как и раньше в Боу-нане. Так как палатки стояли за городом, то каравану пришлось идти через весь город. Мандарин верхом встретил экспедицию за городскими воротами. У ворот был выстроен отряд городской милиции, т.е. человек пятнадцать китайцев. Едва путешественники поравнялись с ними, раздались выстрелы, и солдаты, встав на колени, поклонились до земли.

В Ли-юань-ине путешественники должны были расстаться с шира-егурами, которые на своих яках перевезли весь багаж экспедиции через Нань-шань.

Гр. Ник. очень жалел, что ему не удалось съездить в стойбища этого интересного племени и по-ближе с ним познакомиться. Ему удалось узнать только, что племя это кочует в северных долинах Нань-шаня, между меридианами Гань-чжоу и Су-чжоу. До мусульманского восстания егуры были многочисленнее; во время же восстания сильно пострадали. Теперь их насчитывается до 800 семей, разделенных на семь "отоков", из которых пять восточных говорят монгольским языком и называются шира-егурами; два западных говорят тюркским языком и называются хара-егурами.

Все егуры, как монгольских, так и тюркских отоков — ламаиты. Это почти единственные тюрки, за исключением маленького племени сойотов на озере Косоголе, которые исповедуют буддийскую веру.

Долина нижнего Едзина

Из Линь-юаня монгольской плоскости не видно. Она загорожена горами. Вскоре по выходе из города, караван перевалил через невысокую седловину и начал спускаться на плоскость. Здесь горы круто обрываются и пространство между хребтом и деревней Ша-хэ представляет пустыню, только на севере оживленную жилищами и садами, расположенными вдоль арыков.

Для большинства рабочих каравана вид безграничной равнины был никогда невиданной картиной. Особенно удивлялся наблюдательный Самбарча. Но на эту картину не долго пришлось любоваться. Подул западный ветер и наполнил воздух такою пылью, что весь пейзаж и даже оставшиеся позади горы скрылись за нею. Но вот пыль стала редеть и сквозь нее начали понемногу просвечивать растущие вдоль арыков деревья, крестьянские фанзы, обсаженные высокоствольными ивами и фруктовыми деревьями.

У деревни Ша-хэ караван вышел на большую дорогу с сильно населенными окраинами. В иных местах оросительные канавы тянулись в три ряда. Попадались лесные насаждения. Часть этой дороги, между городами Гань-чжоу и Гао-тай, орошается рекою Едзином и его притоками, питающими арыки. Добравшись до плоскости, путешественники решили дать продолжительный отдых верблюдам. По справкам оказалось, что удобные для такой стоянки места, нужно было искать по близости Гао-тая. Туда и направились путешественники.

6-го июня, облюбовав подходящее местечко около деревни Ши-у-ли-пу, путешественники расположились бивуаком, рассчитывая пробыть здесь довольно долго. На этой стоянке, совсем неожиданно образовалось европейское общество. Некто Силингарг, когда-то занимавшийся скупкою шерсти в Гуй-хуа-чене, отправлялся в Гань-чжоу, чтобы повидаться с епископом Гаммером. Силингарт ехал верхом, а в большой китайской телеге, с навесом из циновок, ехали его жена, дочери, маленький сын и несколько слуг. Так как лагерь экспедиции находился недалеко от дороги, Силингарта увидали и попросили остановиться. Силингарт сам был рад встрече с европейцами. Он разбил свою палатку и пробыл в лагере более суток; в то же время из Гань-чжоу приехал англичанин Паркер и русский купец Ерзовский, и общество очень приятно провело время.

Около трех недель экспедиция простояла на одном месте, чтобы дать возможность верблюдам окрепнуть. Но верблюды не поправлялись. Обменять их тоже не удалось. Пришлось нанять под багаж телеги, в которых китайские крестьяне договорились доставить багаж до ставки торгоутского князя (бэйли) в низовьях Едзина. Путешественники на-мерены были спуститься по Едзину до озера, в которое он впадает, пересечь Гоби и хребты, составляющие продолжение монгольского Алтая, и выйти на озеро Орок-нор, лежащее при южной подошве Хангая".

25-го июня экспедиция двинулась в путь и пошла по солончаковой равнине, которая тянется на многие десятки верст. По дороге солончак утрам-бован, но чуть ступить в сторону, солончак становится рыхлым, и нога вязнет.

В деревнях этой обиженной природою местности крестьяне-китайцы живут очень бедно Хлебопашеством они не занимаются; из скота держат только коров. Эти бедняки только тем и существуют, что получают от проезжающих, перепродавая им припасы, которые сами покупают в других местах.

Чтоб попасть в Чжин-та-сы, куда лежал путь экспедиции, нужно было пересечь солончак, ширина которого доходит в этих местах до 4—5 верст. На последней стоянке путешественники узнали. что середина солончака топкая. Целый караван в двадцать китайских телег завяз в этой трясине, и жители соседней деревни заняты были вытаскиванием этих несчастных. Женщины и дети на задних телегах ночевали в трясине уже двое суток и из деревни им возили хлеб и другую провизию.

"Вам ни за что не попасть на ту сторону, пока не освободится дорога от завязших телег", говорили путешественникам туземцы.

Утром рано караван со стоянки двинулся в путь. Впереди поехал экипаж Силингарта, за ним потянулись повозки экспедиции и верблюды. Достигнув окраины террасы, с которой открывается вид на солончак, путешественники действительно увидали увязнувшие телеги. От ближайшей телеги, застрявшей саженях в сорока, тянулась черная полоса размятой грязи. На всем солончаке копошились люди, разгружавшие телеги. Многие находились в грязи чуть не по пояс. Разгрузив телегу, в нее впрягали до десятка лошадей и с помощью такого же, если не большего, количества людей, вывозили на берег. Можно себе представить, сколько на это требовалось времени. Экспедиции не оставалось ничего более, как расположиться лагерем на окраине и выжидать, пока не освободится последняя телега.

У Силингарта не хватило терпения и он отправился другой, обходной дорогой. Г. Скасси попытался пересечь солончак в другом месте, но безуспешно. На глазах путешественников выехал на солончак крестьянин с двумя телегами, нагруженными жердями. Вдруг он стал быстро выбрасывать жерди, стараясь, очевидно, облегчить телеги.

Самбарча оказался счастливее. После двухчасовых поисков он вернулся и сообщил, что нашел безопасный путь. Дело в том, что еще накануне крестьянин соседней деревни сообщил по секрету Сантан-джимбе, что через солончак есть хорошая дорога, но дать указания не согласился. Очевидно, что окрестное население нарочно замалчивало хорошую дорогу, чтоб поживиться на счет путешественников, которые попадутся в беду. Засевший в грязи китайский караван обеспечил, вероятно, зимнее продовольствие окрестному населению.

По указанию Самбарчи переправлены были сперва верблюды, а вслед за ними перебрались телеги и люди вполне благополучно.

Города Чжин-та-сы и Му-мин, лежавшие на пути экспедиции, так ничтожны, что о них сказать решительно нечего. За Му-мином вскоре кончается населенная местность. Убыль растительности становится более и более заметною. Когда от реки идешь прочь, сперва кончается лес, встречающийся потом изредка, в виде небольших рощиц, потом появляется кустарник, который в свою очередь сменяется уже совсем бесплодной местностью. Здесь нет даже той шершавой растительности, которой отличаются ордосские чайдамы, песок и кое-где кустики осоки—вот и все. Заметно надвигается пустыня.

От Му-Мина до ставки торгоутского бэйли экспедиция шла вдоль Едзина, на некотором расстоянии от реки. Между урочищами Нарым и Цаган-бурюк появились жилища торгоутов. Урочище Цаган-бурюк состоит из песчаных бугров, поросших тамариском и хармыком. Кусты тамариска цвели, а хармыки, достигавшие роста человека, были густо увешаны спелыми ягодами. Это очень красило бедное урочище. Характер пустыни здесь уже начал сказываться в полузасохших кустарниках и искалеченных деревьях. Только розовые ветви тамариска, свободно раскинувшиеся вверх, и согнувшиеся под грузом рубиновых ягод ветки хармыка придавали жизненность пейзажу. Тут же встречался кустарник "Nitraria sphacrophyza", открытый Пржевальским. Это растение замечательно тем, что оно всасывает мякоть своих ятод, так что в спелом состоянии ягоды представляют пузыри, наполненные воздухом.

На степи поднимается скалистая гора Дзерчжи-ванчик. Торгоуты считают ее священною и говорят, что она пришла сюда из Цзамбулена.

От Цаган-бурюка караван опять пошел по Едзину и 20-го июля расположился лагерем в пяти верстах от ставки торгоутского бэйли, на левом берегу Едзина.

Здесь все было иначе, чем в ставке Джунгорского князя. Бэйли жил также, как и все его подданные, чисто пастушескою жизнью, перекочевывая с места на место.

Здесь путешественники должны были отпустить китайских возчиков с телегами из Гао-тая и нанять верблюдов для перехода через Гоби; без помощи бэйли нельзя было обойтись. Поэтому между лагерем экспедиции и ставкой бэйли завязались частые сношения. Путешественники сделали визит бэйли, после чего он был несколько раз в лагере; наконец, и г-жа Потанина получила приглашение посетить жену бэйли.

"Зная, что вденя уже ждет знакомая монгольская обстановка", рассказывает Алек. Викт., "я гораздо меньше волновалась, чем при посещении какой-нибудь китаянки, где мне предстояло встретить тысячу непонятных для меня церемоний. Старику Сан-тан-джимбе и мне оседлали лошадей и мы отправились".

Ставка вана*, как из вежливости называют его торгоуты, не представляла ничего внушительного; только войлоки на некоторых юртах были побелее. Перед одной из таких опрятных юрт водружены были торчаки (мачты). В ставке не видно было ни души; словно все вымерли. Вышли, однако, две женщины, помогли г-же Потаниной сойти с лошади и повели ее в юрту.

______________________

* Значение вана выше бэйли.

______________________

"У дверей юрты, продолжает Ал. Викт., встретила меня высокая монголка, за халат которой цеплялось четверо ребятишек. По костюму, по тому, что она меня встретила на улице, и по застенчивым манерам я приняла эту женщину за няню. Но в юрте, когда она усадила меня, и сама, сев напротив, стала занимать меня разговорами, я поняла, что это княгиня, ванша, а ребятишки в засаленных халатах и грубых сапогах—ее дети.

"Внутренность юрты обтянута была пунцовою шерстяною материею; вот почти все, что отличало ее от обыкновенной юрты. Против очага стояло низкое кресло с пунцовыми подушками; это было, по-видимому, место самого вана. Самой заметной особенностью в юрте следовало признать очаг, вделанный в дерево, и на нем железную печь—нововведение, встречающееся не часто.

"В юрту вошло несколько монголов с шариками на шапках. Перед нами поставили скамеечки, заменяющие столы, и подали чай в фарфоровых чашках, после чего нам в тех же чашках подавали пельмени.

"Чиновникам скоро надоело играть в гости. Они ушли и увели Сантан-джимбу угощать кумысом. После этого наша беседа с княгиней пошла успешнее. Я отдала ей маленькие подарки, которыми тотчас-же завладели дети, и мы продолжали говорить о погоде, о жаре, о мошках, от которых житья нет на Едзин-голе. Говоря о моих странствованиях княгиня сравнивала, меня с собою и говорила что не видала ничего, кроме своих степей. Применяясь к обстоятельствам, я спросила, приучается ли ее старшая девочка к хозяйству. Овед она уже может доить, а коров еще нет, — отвечала княгиня.

Княгиня не жаловалась на бедность, но все кругом нея говорило о ней. Видно и в степи величие без звонкого металла не отличается особенным блеском. Особенно поражали путешественников своими лохмотьями и попрошайничаньем слуги вана. Они являлись в лагерь и просили еды и одежды. Как ни обносились рабочие экспедиции во время пути, они все же находили возможным отдавать свои обноски княжеской прислуги.

Торгоуты живут вдоль берегов нижнего Едзина и по его рукавам. Они очень бедны. Мусульманские повстанцы, по их рассказам, восемь раз при-ходили в их кочевья и разорили народ в конец. Скот мятежники угнали, юрты сожгли, платье обобрали. Люди разбежались, и на прежние кочевья вернулась только треть.

Торгоуты исключительно занимаются скотоводством; ни хлебопашества, ни садоводства у них нет, хотя они занимают теплый край, перерезанный многоводной рекой. Они держат лошадей, коров, коз, овец и ослов; верблюдов у них мало. Ослы у торгоутов служат вьючными животными и делают большие переходы.

Одежда торгоутов монгольского покроя. Женщины носят круглые шапочки с околом, набитым ватой, и красной шишечкой на вершине. Косы закладываются в чехлы и висят на груди. Девушки носят одну косу и мужское платье.

По характеру торгоуты не походят ни на ордосцев, ни на халха. Они отличаются особенной словоохотливостью, юркостью и даже плутоватостью. Некоторые в своих разговорах щеголяют картинностью речи, что совсем не встречается у монголов.

Теперь экспедиции предстояла самая трудная часть пути—переход через Гоби. Необходимо было освежить караван. Отобрали всех изнуренных верблюдов и променяли их на здоровых, два за одного, или с приплатой серебра. В дополнение приняли еще несколько верблюдов до монастыря Ламен-гэгена, в Хангае. Переговоры с бэйли и комплектование каравана задержали экспедицию на Едзин-голе более двух недель. Надо было дожидаться, когда пригонят верблюдов с Гоби, куда их угоняют от комаров, которых они не выносят.

"Мученье это мы достаточно испытали на себе, говорит г. Потанин, Днем еще можно было терпеть, но ночью их поднимались такие тучи, что мы в отчаянии срывали палатки, переносили их по-дальше от реки в степь и кругом зажигали костры".

Кроме того, путешественники сильно страдали от зноя, который мало ослабевал даже в тени. Жара начиналась очень рано. Часа в 4—5 было уже 20º, а иногда и больше.

Из ставки бэйли экспедиция вышла 5-го августа и три дня продолжала идти вдоль Едзина. На стоянках Гр. Ник. разыскивал новые виды насекомых и пополнял свои коллекции, В урочище Хабатай-тоора ему пришлось наблюдать интересный вид особенно сообразительного клеща с пестрыми ногами.

"Только-что я сел под деревом, — рассказывает Григор. Никол." — как тотчас же увидал клеща, быстро бегущего к моим ногам. Я несколько раз передвигался с места на место, и клеш менял направление, сообразно с положением моих ног. Через несколько минут у клеща появился товарищ, за ним другой. Я перешагнул через них и отошел в сторону; маленькие твари тотчас же повернулись назад и побежали на меня".

"Меня занимал вопрос, почему клещи впиваются всегда лошади в грудь, и я стал наблюдать. В высоких зарослях дэрису я заметил, что клещи прицепляются к верхним листочкам и не всеми ногами, а только ногами с одного бока. Остальная часть тела с четырьмя ногами другого бока висит в воздухе. Положение, избранное хитрым насекомым, как раз совпадает с вышиною лошадиной груди. Как только лошадь заденет грудью куст дэрису, клещ вцепляется в нее растопыренными в воздухе ногами. Таких клещей присосется иногда так много, что грудь лошади представляется, как-бы украшенною ожерельем из серопепельных бус.

Ботанизируя и пополняя коллекции, путешественники подвигались к безотрадной Гоби. Дорога отошла от Едзина и вдалась в пустыню.

"Это был третий переход, совершенный мною через Гоби", — говорит Потанин. "Первый считаю переход между Хобдо и Баркулем в 1876 г. второй — из Хами в Уллясутай в том же году. Самым тяжелым переходом был первый".

Третий переход совершился вполне благополучно, благодаря заранее принятым мерам. На Едзине заготовлено было порядочно сена; рассохшиеся бочонки вымочены и наполнены водой. Не дошел до места только один баран, которому пастух нечаянно зашиб ногу.

Китайские путешественники, пересекавшие пустыню, рассказывают басню о разговоре духов, который они будто бы слышали в этих местах.

"Эти рассказы не совсем безосновательны", — говорит г. Потанин. "Когда мы в полдень, во время сильной жары, проходили пространство между холмами Шюбугур и урочищем Кобден-оботу. я и жена моя испытывали ощущение, как будто до нас доносился откуда-то разговор людей в виде неясной речи. Между тем сзади нас людей в это время не было, а караван находился на четверть версты впереди, и при нормальной тонкскти слуха, не усиленной случайными условиями, мы не могли слышать ехавших при караване людей".

В урочище Кобден-оботу экспедиция впервые, после перехода через пустыню, сделала привал на зеленой лужайке, на берегу ручейка. Хотя ручеек едва сочился по песку, лужайка была с полдесятины величиной, а кругом торчали песчаниковые скалы и несколько растрепанных цзаковых деревьев, но и такая картина для глаз, утомленных однообразием пустыни, казалась чрезвычайно привлекательною.

Торгоуты говорили Потанину, что к западу от Едзина, в той части пустыни, где находится озеро Гашиун-нор, водятся хуланы, дзерены и дикие верблюды. На последних торгоуты охотятся. Дикие верблюды бывают очень жирны, и шерсть их мягче.

Простояв три дня на Кобден-оботу, экспедиция 16-го августа двинулась далее.

Гобийский Алтай и Хангай

Переход от Кобден-оботу до озера Орок-нор совершен был в три недели. Орок-нор озеро не-глубокое, длиною верст двадцать. Туземцы рассказывали, что года три тому назад озеро совершенно вы-сохло, и по дну ходили люди и скот. На обнажившейся почве валялось много уснувшей рыбы, которою питались птицы. Теперь же вода на озере была большая. Берега кишели стаями гусей, уток и куликов.

Алтай Гр. Ник. пересекал уже четвертый раз. Первый раз это было в 1876 г. на пути из долины Чернаго Иртыша в город Хобдо; во второй— в 1876 г. по дороге из Хобдо в Баркуль; в третий — в том-же году по дороге из Хами в Улясутай. Гобийский Алтай крайне беден водами, а потому беден и растительностью.

Впадина, в которой лежит озеро Орок-нор имеет в длину около 330 верст; в ширину от подошвы гобийского Алтая до предгорий Хангая считается 20 верст.

Эта впадина совершенно верно названа г. Певцовым "долиною озер". Вдоль нее действительно расположен целый ряд озер. Одно из них, Улан-нор, крайне предательское озеро. Летом оно пересыхает и поростает травой. Впадины, которыми изобилует его дно, скрыты растениями, но стоит верблюду попасть в такую яму, его мгновенно засыпает обвалившеюся с боков глиной, и бедное животное оказывается похороненным заживо.

2-го сентября экспедиция оставила берега Орок-нора и направилась в монастырь Ламэн-гэгена на Туин-голе. На пути встречалось много могильных насыпей самых разнообразных очертаний.

7-го сентября караван достиг станции Шороль-джут на реке того-же имени. Станция состояла из 30 юрт, кругом которых паслось много всякого рода скота. Почтари, очевидно, были люди зажиточные. Вблизи этих юрт путешественники разбили свои палатки,

Стоянка эта ознаменовалась неприятным приключением; у экспедиции украли лошадей.

"Весь вечер, рассказывает г. Потанин наши палатки были окружены толпой любопытных, присматривавшихся к нашим порядкам. Приемы этих людей показались мне подозрительными, и я распорядился, чтобы все лошади привязаны были около палаток. Но воры пользуясь темнотой безлунной ночи, верхом подъехали к палаткам, обрезали ремешки у четырех лошадей и увели их. Караульный поднял крик, лагерь проснулся, за ворами послана была погоня, но их и след простыл".

Путешественники обратились к почтарям, но не добились никакого толка. Почтари все взваливали на людей Ламэн-гэгена и советовали съездить в его стан на реке Туе, верстах в пяти от Шорголь-джута. Путешественники собирались уже это сделать, как неожиданно гэген явился в их лагерь.

Это был человек еще молодой, но до того тучный, что по обеим сторонам его ехали всадники, которые поддерживали его, чтобы он не свалился с лошади. Спешившись, он отказался войти в палатку, сказав, что ему будет душно. Поставили ящики и устроили ему седалище против дверей палатки, куда он беспрестанно заглядывал, расспрашивая: "это что, а это как называется?" Ему показывали разные диковинки: микроскопы, барометры, термометры и проч.

На другой день путешественники отправились к гэгену. Обстановка его юрты была самая будничная, но народу набралось много. Гэген сидел с левой стороны от входа; рядом с ним сидела молодая красивая женщина, которую он рекомендовал как свою мать; вернее, что это была его мачеха. Одного из мужчин гэген рекомендовал как отца.

Возможно, что женщина была действительно род-ною матерью гэгена. Живя в довольстве, она могла сохранить красоту, которую бедные, обремененные, работою монголки теряют очень рано. Притом гэген был вероятно моложе, чем казался, благодаря заплывшему жиром лицу.

Резиденция гэгена находится в вершинах Туи, в монастыре. На Шоргольджуте он пребывал временно, чтобы купаться, пить кумыс и ездить верхом для моциона. По характеру веселый и общительный, гэген комично жаловался на одолевавший его жир. С своими подданными и поклонниками он обращался довольно бесцеремонно. Сидит напр. какой нибудь старичек задумавшись, гэген подкрадется, крикнет ему в ухо, и потом хохочет. Простакам-монголам он давал держать гири от электрической машины, и чрезвычайно забавлялся их испугом. Вообще гэген вел себя довольно легкомысленно; поклонение и угодливость испортили его.

Так как торгоуты наняты были только до монастыря, по здешнему "хита", Ламэн-гэгена, то экспедиции пришлось идти туда, чтобы запастись верблюдами для следования в Кяхту. От Шоргольджута до хита был всего один переход и 16 сентября караван прибыл в резиденцию Ламэн-гэгена.

Хит Ламэн-гэгена расположен на дне плоского лога, окруженного невысокими горами. Это целый городок с кумирнями тибетской архитектуры. Центр занимают стоящие в два ряда кумирни, а между ними Ихи-лабран, т.е.—дворец и белые юрты гэ-гена. Кругом этой площади тянутся дворы, огороженные стенами и частоколами. Внутри каждого дворика находятся деревянный барак п юрта; это жилища лам. Бараки служат летом, юрты—зимою. Помимо обычного поклонения гэгену, как воплощению божества, его чтут как лицо. находящееся под особым покровительством бога Баин-Нам-сыра. Во время нашествия на монастырь мусульман, ламы разбежались, а гэген, бывший тогда мальчиком укрылся в храме, возле своего бурхана. Бур-хан взмахнул саблей, крикнул: "хушь!" и у нападающего мусульманина отлетела рука. Мусульмане испугались и объявили, что не сделают вреда гэгену, а только возьмут его в плен. Они не решились даже до него дотронуться, а накинули плащ и так вывели его.

Территория Ламен-гэгена имеет 300 верст длины и до ста ширины. Во время посещения хита экспедициею в окрестностях уже не видать было монголов и их стад. Народ укочевал на югь, на берега Орок-нора.

Перекочевки на такие большие расстояния (180 вер.), у кочевников большая редкость. Передвижения таким длинным фронтом встречаются только в долине Черного Иртыша, в долине Или, и здесь. Эти сходные явления вызваны сходством в физических условиях страны.

Около хита множество сусликов и сеноставок. Последния уже поставили стежки из веток артемизии и других трав. На территории Ламэн-гэгена, в горах, водятся также марал и кабан.

Договорившись с гэгеном относительно верблюдов, путешественники отпустили торгоутов. Так как верблюды были уже угнаны в Гоби, путешественникам пришлось день другой пробыть в хите, чем они воспользовались, чтоб пополнить свои запасы.

21-го сентября экспедиция оставила хит и пошла на перевал через Хангай в вершинах Туя. Здесь впервые, по выходе из Гоби встретилась роща лиственниц. В долине р. Курюмту путешественники видели множество кэрексуров. Все они состояли из центральной насыпи и каймы, но как то, так и другое видоизменялось в высоте, ширине и очертаниях. В одном из самых больших кэрэксуров камни центральной насыпи отчетливо образовали фигуру кабана. Была-ли то фантазия художника, или символическое изображение — неизвестно.

С каждым шагом к северу замечалась убыль растительности. Долины были безлюдны, но побитая трава свидетельствовала, что летом вся эта местность оживлена кочевниками. Термометр сильно падал; по ночам пошли заморозки.

В одной из Хангайских долин, по течению Орхона, в хошуне Тушету-хана, находится знаменитый монастырь Эрдени-цзу, с которым связана легенда о водворении буддизма в Монголии.

Первый Ундур-гэген т,е. богдо-гэген (ургинский кутухта) родился в семействе самого Тушету-хана. Впоследствии богдо-гэгены стали воплощаться исключительно в Тибете, но так как они являются все-таки перерождениями Ундур-гэгена, то и признают себя., несмотря на тибетское происхождение, детьми Тушету-хана. Поэтому раз в году Ту-шету-хан с женою приезжает в Ургу, привозит гэгену мясо баранье и бараньи Иючки, является в храм рано утром, когда гэген еще спит, высекает огнивом огонь и потом идет к гэгену. Поднося ему мясо и почки, он говорит: "Ты лама моего дома! Ты продолжил огонь моего очага". Этими словами хан и жена его благодарят гэгена за то, что он продолжил их род.

В долине Орхона есть два олётских хошуна, неизвестно как попавших в эти места. Народное предание относит появление олётов в этих местах ко времени нашествия олётского хана Галдяна в прошлом столетии. Это будто бы остатки тех олётов с которыми Галдян нападал на монастырь Эрдени-цзу.

На правом берегу Орхона, у подошвы горы Бо-ро-ундюр, есть еще хит Оромбоин-гэгена, состоящий всего из двух или трех зданий.

Рассказывают, что лет 30 тому назад, один тибетский гэген по приглашению монгольского князя, путешествовавшего в Тибете, переселился в Монголию. Впоследствии он умер и вновь возродился в нынешнем гэгене Оромбоине. Гэген, которому не более 25 лет, окружен неболыпим штатом лам— тангутов из Лабрана и из Джони.

Степь, залегающая между реками Орхоном и Цир-матаем известна у туземцев под названием Тала-хаин-тала. Здесь будто бы была прежде гора Эрде-ни-ула, которую китайцы скопали и перевезли в Пекин. Легенда об этом событии рассказывается так: уйгурский князь высватал за своего сына дочь китайского царя династии Тан. В стране уйгуров была гора "небесного разума" и "гора счастья". Когда танский посланник прибыл на границу уйгурской страны, ему сказали, что могущество и процветание уйгуров связано с "горою счастья", и если ее устранить, то уйгурское царство разрушится. Китаец обратился к уйгурскому князю с следующей речью; "Скала называемая "горою счастья" никакой пользы , не приносит твоему государству. Китайцы очень желают ее иметь и просят ее как цену невесты". Уйгурский князь согласился; но скала была велика и ее нельзя было увезти целиком. Тогда разложили вокруг скалы костры, накалили ее и спрыснули уксусом, отчего она распалась в куски. Ее нагрузили на телеги и увезли. После этого птицы и животные потеряли способность двигаться, князь через семь дней умер и на страну обрушились всякие напасти.

9-го октября экспедиция достигла хошуна Чин-вана, где появилось уже оседлое население, занимавшееся хлебопашеством. Хлеб был уже снят и молотился быками. Китайцы понастроили здесь хуторов, мельниц и развели огороды.

От хуреня Чин-вана экспедиция шла по тележной дороге ведущей в Кяхту. Дорога идет параллельно Орхону верстах в 10 — 15 от реки, так как берега около самой реки скалисты и трудно проходимы. Дорога проходит вблизи водораздельного хребта, заполняющего пространство между Орхоном и Селенгою; идет по горам с мягкими очертаниями, не представляющими ни крутых и высоких перевалов, ни глубоких и каменистых долин.

14-го октября экспедиция достигла еше одной монгольской святыни, монастыря Амур-Байсыхылин, на реке Ибень.

Монастырь расположен правильно; в середине обширная площадь, на которой построен хурал, окруженный мелкими кумирнями и обнесенный стеной. Влево и вправо от хурала идут два ряда кварталов, состоящих из монастырских келий, в ряду которых находится еще шесть больших храмов. Всех жилых кварталов до сорока, в каждом несколько отдельных дворов. Лам в монастыре насчитывается до 500 душ.

К северу от монастыря поднимается лесистая гора Бурюн-хан, на покатой поверхности которой, обращенной к монастырю, выложены из белых камней две строки молитвы. Каждая буква не менее сажени.

В монастыре Амур-Байсыхылин находится изображение Ундур-гэгена, первого ургинского кутухты, сделанное из глины с примесью золы от сожженного тела гэгена, замешанной на мозгах.

Ламы изготовляют изображение Ундур-гэгена и продают его верующим. Его рисуют, или лепят из глины в двух видах: по тибетскому, или по монгольскому образцу. В первом случае гэген сидит поджав ноги, по турецки, с колпаком Цзон-кавы на голове; лицо у него темное. Во втором— он белый, румяный, сидит на престоле с колокольчиком в руке. Перед изображением гэгена стоит столик; на нем курательные свечи, блюда с яствами, чашка для чая, еще чашка для приношений и зеркало.

Отдохнув у монастыря два дня, экспедиция переправилась через Орхон на первобытном пароме, а скот переправился вплавь, что было крайне неудобно, так как по Орхону шел уже лед. За Орхоном впервые появились сосновые леса.

"Хотя мы подошли к самой русской границе, говорит г. Потанин, но близость русской жизни ничем не заявляла себя. Если б мы входили в Россию через Минусинск, или через Тунку, мы встретили бы еще в пределах Монголии не только отдельных русских людей, но даже целые заимки. Если б мы приближались к Кяхте по ургинской дороге, близость русской границы сказалась бы еще сильнее. Там уже встречаются русские тарантасы; на реках попадаются русские перевозчики. Здесь же, даже в таком торговом местечке как хурень Да-чин-вана мы не нашли ни одного русского. На дороге мы видели много обозов, идущих в Кяхту и из Кяхты, но при них русских людей не было".

На другом берегу Орхона экспедицию встретил. монгольский чиновник, высланный с подставными лошадьми. Благодаря этой предупредительности, г. Потанин мог, оставив караван, ехать вперед, чтоб приготовить помещение для экспедиции в Троицкосавске. Оказалось что помещение было уже приготовлено г. Сулковским, пограничным комиссаром, в доме которого путешественники нашли самый радушный прием.

С радостным чувством вступили они на родную почву после двухлетнего отсутствия. Для монголов, кроме Сантан-джимбы, побывавшего в Кях-те уже два раза, русский город был невиданным зрелищем. Путешественники их везде водили, показывая и объясняя из русской жизни все, что могло сколько-нибудь интересовать их.

Сверх условленной платы, каждому возчику подарено было по лошади и один верблюд для их багажа. Другой верблюд отдан был Сантан-джимбе.

"Мы сжились с ними и расстались не без грустного чувства, говорит Гр. Ник. Доведется ли еще раз побывать в теплой долине Санчуани и еще раз встретиться с этими честными людьми, которые делили наши труды и лишения в продолжение двух и трех лет—неизвестно".

Березовский приехал в Кяхту год спустя, а именно в 1887 г.

Впервые опубликовано: Путешествия Г.Н. Потанина по Китаю, Тибету и Монголии. Обработаны по подлинным его сочинениям. М.А. Лялиной. СПб. Издание А.Ф. Девриена. 1898.

Григорий Николаевич Потанин (1835—1920) — русский географ, этнограф, фольклорист, ботаник, публицист; общественный деятель, один из идеологов и основателей сибирского областничества. Действительный член Императорского Русского географического общества (ИРГО). Почётный член ЗСОИРГО.

Путешествия Г.Н. Потанина по Китаю, Тибету и Монголии

Обработаны по подлинным его сочинениям М.А. Лялиной

На главную

Произведения Г.Н. Потанина

СОДЕРЖАНИЕ

Биографический очерк

Очерки северо-западной Монголии. Первая экспедиция 1876—1877 г.

От Зайсанского поста до Хобдо

Хобдо

Хамийокий оазис и переход через Гоби

Северо-западная Монголия. Вторая экспедиция 1879—1880 г.

От Кашагача, через кочевья дюрбютов, в Хобдо

В земле урянхайцев

Русские заимки. Огурта Майторе

Земля дархатов и возвращение на родину

Северная окраина Китая. 1884 г.

От Пекина до Гуй-хуа-чена

Гуй-хуа-чен и его достопримечательности

Ордос

Ордосские монголы

Северная часть Гань-су

Пребывание в Ничже

Восточная окраина Тибета. 1885 г.

Тангуты

Амдосокое нагорье. Монастырь Лабран

Восточный склон Тибета. Долина Ксернцо

Сы-чуань и южная Гань-оу

Центральная Монголия 1886 г.

Монастырь Гумбум

Нань-шань

Долина нижнего Едзина

Гобийский Алтай и Хангай

Биографический очерк

Очерки северо-западной МонголииПервая экспедиция 1876—77 г.

От Зайсанского поста до Хобдо

Хобдо

Хамийский оазис и переход через Гоби

Северо-западная МонголияВторая экспедиция 1879—80 г.

От Кошагача, через Кочевья дюрбютов, в Хобдо

В земле урянхайцев

Русские заимки,—Огурта Майтере

Земля дархатов и возвращение на родину

Северная окраина Китая1884 г.

От Пекина до Гуй-хуа-чена

Гуй-хуа-чен и его достопримечательности

Ордос

Ордосские монголы

Северная часть Гань-су

Пребывание в Ничже

Восточная окраина Тибета 1885 г.

Тангуты

Амдосское нагорье. Монастырь Лабран

Восточный склон Тибета.—Долина Ксернцо

Сы-чуань и южная Гань-су

Центральная МонголияГумбум (1886)

Монастырь Гумбум

Нань-шань

Долина нижнего Едзина

Гобийский Алтай и Хангай

На главную

Произведения Г.Н. Потанина

Очерки северо-западной Монголии
Первая экспедиция 1876—77 г.

Северо-западная Монголия
Вторая экспедиция 1879—80 г.

Северная окраина Китая
1884 г.

Восточная окраина Тибета
1885 г.

Центральная Монголия
Гумбум (1886)