А.С. Пушкин
Тень Фонвизина

На главную

Произведения А.С. Пушкина



            В раю, за грустным Ахероном,
      Зевая в рощице густой,
      Творец, любимый Аполлоном,
      Увидеть вздумал мир земной.
      То был писатель знаменитый,
      Известный русский весельчак,
      Насмешник, лаврами повитый,
      Денис, невежде бич и страх.
      "Позволь на время удалиться, —
      Владыке ада молвил он, —
      Постыл мне мрачный Флегетон
      И к людям хочется явиться".
      "Ступай!" — в ответ ему Плутон;
      И видит он перед собою:
      В ладье с мелькающей толпою
      Гребет наморщенный Харон
      Челнок ко брегу; с подорожной
      Герой поплыл в ладье порожной
      И вот — выходит к нам на свет.
      Добро пожаловать, поэт!

            Мертвец в России очутился,
      Он ищет новости какой,
      Но свет ни в чем не пременился.
      Все идет той же чередой;
      Все так же люди лицемерят,
      Все те же песенки поют,
      Клеветникам как прежде верят,
      Как прежде все дела текут;
      В окошки миллионы скачут,
      Казну все крадут у царя,
      Иным житье, другие плачут,
      И мучат смертных лекаря,
      Спокойно спят архиереи,
      Вельможи, знатные злодеи,
      Смеясь в бокалы льют вино,
      Невинных жалобе не внемлют,
      Играют ночь, в сенате дремлют,
      Склонясь на красное сукно;
      Все столько ж трусов и нахалов,
      Рублевых столько же Киприд,
      И столько ж глупых генералов,
      И столько ж старых волокит.

            Вздохнул Денис: "О Боже, Боже!
      Опять я вижу то ж да то же.
      Передних грозный Демосфен,
      Ты прав, оратор мой Петрушка:
      Весь свет бездельная игрушка,
      И нет в игрушке перемен.
      Но где же братии-поэты,
      Мои парнасские клевреты,
      Питомцы граций молодых?
      Желал бы очень видеть их".
      Небес оставя светлы сени,
      С крылатой шапкой набекрени,
      Богов посланник молодой
      Слетает вдруг к нему стрелой.
      "Пойдем, — сказал Эрмий поэту, —
      Я здесь твоим проводником,
      Сам Феб меня просил о том;
      С тобой успеем до рассвету
      Певцов российских посетить,
      Иных — лозами наградить,
      Других — венком увить свирели".
      Сказал, взвились и полетели.

            Уже сокрылся ясный день,
      Уже густела мрачна тень,
      Уж вечер к ночи уклонялся,
      Мелькал в окошки лунный свет.
      И всяк, кто только не поэт,
      Морфею сладко предавался.
      Эрмий с веселым мертвецом
      Влетели на чердак высокий;
      Там Кропов в тишине глубокой
      С бумагой, склянкой и пером
      Сидел в раздумье за столом
      На стуле ветхом и треногом
      И площадным, раздутым слогом
      На наши смертные грехи
      Ковал и прозу и стихи.
      "Кто он?" — "Издатель "Демокрита"!
      Издатель, право, пресмешной,
      Не жаждет лавров он пиита,
      Лишь был бы только пьян порой,
      Стихи читать его хоть тяжко,
      А проза, ох! горька для всех;
      Но что ж? Смеяться над бедняжкой,
      Ей-Богу, братец, страшный грех;
      Не лучше ли чердак оставить
      И далее полет направить
      К певцам российским записным?"
      "Быть так, Меркурий, полетим".
      И оба путника пустились
      И в две минуты опустились
      Хвостову прямо в кабинет.
      Он не спал; добрый наш поэт
      Унизывал на случай оду,
      Как божий мученик кряхтел,
      Чертил, вычеркивал, потел,
      Чтоб стать посмешищем народу.
      Сидит; перо в его зубах,
      На ленте анненской табак,
      Повсюду разлиты чернилы,
      Сопит себе Хвостов унылый.
      "Ба! в полночь кто катит ко мне?
      Не брежу, полно ль, я во сне!
      Что сталось с бедной головою!
      Фонвизин! ты ль передо мною?
      Помилуй! ты... конечно, он!"
      "Я, точно я, меня Плутон
      Из мрачного теней жилища
      С почетным членом адских сил
      Сюда на время отпустил.
      Хвостов! старинный мой дружище!
      Скажи, как время ты ведешь?
      Здорово ль, весело ль живешь?"
      "Увы! несчастному поэту, —
      Нахмурясь отвечал Хвостов, —
      Давно ни в чем удачи нету.
      Скажу тебе без дальних слов:
      По мне, с парнасского задору
      Хоть удавись — так в ту же пору.
      Что я хорош, в том клясться рад,
      Пишу, пою на всякий лад.
      Хвалили гений мой в газетах,
      В "Асназии" боготворят.
      А все последний я в поэтах,
      Меня бранит и стар и млад,
      Читать стихов моих не хочут,
      Куда ни сунусь, всюду свист —
      Мне враг последний журналист,
      Мальчишки надо мной хохочут.
      Анастасович лишь один,
      Мой верный крестник, чтец и сын,
      Своею прозой уверяет,
      Что истукан мой увенчает
      Потомство лавровым венцом.
      Никто не думает о том,
      Но я — поставлю на своем,
      Пускай мой перукмахер снова
      Завьет у бедного Хвостова
      Его поэмой заказной
      Волос остаток уж седой,
      Геройской воружась отвагой,
      И жизнь я кончу над бумагой
      И буду в аде век писать
      И притчи дьяволам читать".
      Денис на то пожал плечами;
      Курьер богов захохотал
      И, над свечой взмахнув крылами,
      Во тьме с Фонвизиным пропал.
      Хвостов не слишком изумился,
      Спокойно свечку засветил —
      Вздохнул, зевнул, перекрестился,
      Свой труд доканчивать пустился,
      Поутру оду смастерил
      И ею город усыпил.

            Меж тем, поклон отдав Хвостову,
      Творец, списавший Простакову,
      Три ночи в мрачных чердаках
      В больших и малых городах
      Пугал российских стиходеев.
      В своем боскета князь Шальной,
      Краса писателей-Морфеев,
      Сидел за книжкой записной,
      Рисуя в ней цветки, кусточки,
      И, движа вздохами листочки,
      Мочил их нежною слезой;
      Когда же призрак столь чудесный
      Очам влюбленного предстал,
      За платье ухватясь любезной,
      О страх! он в обморок упал.
      И ты, славяно-росс надутый,
      О Безглагольник пресловутый,
      И ты едва не побледнел,
      Как будто от Шишкова взгляда;
      Из рук упала Петриада,
      И дикий взор оцепенел.
      И ты, попами воскормленный,
      Дьячком псалтири обученный,
      Ужасный критикам старик!
      Ты видел тени грозный лик,
      Твоя невинная другиня,
      Уже поблекший цвет певиц,
      Вралих Петрополя богиня,
      Пред ним со страха пала ниц.
      И ежемесячный вздыхатель,
      Что в свет бесстыдно издает
      Кокетки старой кабинет,
      Безграмотный школяр-писатель,
      Был строгой тенью посещен;
      Не спас ребенка Купидон;
      Блюститель чести муз усердный
      Его журил немилосердно
      И уши выдрал бедняка;
      Страшна Фонвизина рука!

            "Довольно! нет во мне охоты, —
      Сказал он, — у худых писцов
      Лишь время тратить; от зевоты
      Я снова умереть готов;
      Но где певец Екатерины?"
      "На берегах поет Невы".
      "Итак, стигийския долины
      Еще не видел он?" — "Увы!"
      "Увы? скажи, что значит это?"
      "Денис! полнощный лавр отцвел,
      Прошла весна, прошло и лето,
      Огонь поэта охладел;
      Ты все увидишь сам собою;
      Слетим к певцу под сединою
      На час послушать старика".
      Они летят, и в три мига
      Среди разубранной светлицы
      Увидели певца Фелицы.
      Почтенный старец их узнал.
      Фонвизин тотчас рассказал
      Свои в том мире похожденья.
      "Так ты здесь в виде привиденья?.. —
      Сказал Державин, — очень рад;
      Прими мои благословенья...
      Брысь, кошка!., сядь, усопший брат;
      Какая тихая погода!..
      Но, кстати, вот на славу ода, —
      Послушай, братец". И старик,
      Покашляв, почесав парик.
      Пустился петь свое творенье,
      Статей библейских преложенье;
      То был из гимнов гимн прямой.
      Чета бесплотных в удивленье
      Внимала молча песнопенье,
      Поникнув долу головой:

            "Открылась тайн священных дверь!..
      Из бездн исходит Луцифер,
      Смиренный, но челоперунный.
      Наполеон! Наполеон!
      Париж, и новый Вавилон,
      И кроткий агнец белорунный,
      Превосходясь, как дивий Гог,
      Упал, как дух Сатанаила,
      Исчезла демонская сила!..
      Благословен Господь наш Бог!"...

            "Ого! — насмешник мой воскликнул,
      Что лучше эдаких стихов?
      В них смысла сам бы не проникнул
      Покойный господин Бобров;
      Что сделалось с тобой, Державин?
      И ты судьбой Невтону равен,
      Ты бог — ты червь, ты свет — ты ночь.
      Пойдем, Меркурий, сердцу больно;
      Пойдем — бешуся я невольно".
      И мигом отлетел он прочь.

            "Какое чудное явленье!" —
      Фонвизин спутнику сказал.
      "Оставь пустое удивленье, —
      Эрмий с усмешкой отвечал, —
      На Пинде славный Ломоносов
      С досадой некогда узрел,
      Что звучной лирой в сонме россов
      Татарин бритый возгремел,
      И гневом Пиндар Холмогора
      И тайной завистью горел.
      Но Феб услышал глас укора,
      Его спокоить захотел,
      И спотыкнулся мой Державин
      Апокалипсис преложить.
      Денис! он вечно будет славен,
      Но, ах, почто так долго жить?"

            "Пора домой, — вещал Эрмию
      Ужасный рифмачам мертвец, —
      Оставим наскоро Россию;
      Бродить устал я наконец".
      Но вдруг близ мельницы стучащей,
      Средь рощи сумрачной, густой,
      На берегу реки шумящей
      Шалаш является простой:
      К калитке узкая дорога;
      В окно склонился древний клен,
      И Фальконетов Купидон
      Грозит с усмешкой у порога.
      "Конечно, здесь живет певец, —
      Сказал, обрадуясь, мертвец, —
      Взойдем!" Взошли и что ж узрели?
      В приятной неге, на постеле
      Певец пенатов молодой
      С венчанной розами главой,
      Едва прикрытый одеялом,
      С прелестной Лилою дремал
      И, подрумяненный фиалом,
      В забвенье сладостном шептал.
      Фонвизин смотрит изумленный.
      "Знакомый вид; по кто же он?
      Уж не Парни ли несравненный,
      Иль Клейст? иль сам Анакреон?"
      "Он стоит их, — сказал Меркурий, —
      Эрата, грации, амуры
      Венчали миртами его,
      И Феб цевницею златою
      Почтил любимца своего;
      Но, лени связанный уздою,
      Он только пьет, смеется, спит
      И с Лилой нежится младою,
      Забыв совсем, что он пиит".
      "Так я же разбужу повесу", —
      Сказал Фонвизин, рассердясь,
      И в миг отдернул занавесу.
      Певец, услыша вещий глас,
      С досадой весь в пуху проснулся,
      Лениво руки протянул,
      На свет насилу проглянул,
      Потом в сторонку обернулся
      И снова крепким сном заснул.
      Что делать нашему герою?
      Повеся нос, идти к покою
      И только про себя ворчать.
      Я слышал, будто бы с досады
      Бранил он русских без пощады
      И вот изволил что сказать:
      "Когда Хвостов трудиться станет,
      А Батюшков спокойно спать,
      Наш гений долго не восстанет,
      И дело не пойдет на лад".


Впервые опубликовано: Л.Б. Модзалевским (полностью) в книге "Пушкин. Временник Пушкинской Комиссии". Вып. 1. 1935. С. 3-11 (до этого им же были напечатаны отрывки из поэмы в газете "Вечерняя Москва", от 28 июля 1934, и в "Литературном Наследстве". № 16-18. 1934. С. 815-824).

Пушкин Александр Сергеевич (1799-1837) русский поэт, драматург и прозаик. Член Российской академии (1833).



На главную

Произведения А.С. Пушкина

Монастыри и храмы Северо-запада