Н.А. Рожков
Основные законы развития общественных явлений

I

Человек еще в пору своего младенчества начинает приобретать знания. Каждый народ уже на заре своего исторического существования стремится к знанию, пополняет запас своих знаний. Нетрудно однако понять, что знания младенца и первобытного народа отличаются двумя отличительными чертами: эти знания, во-первых, бессистемны, случайны, во-вторых, они лишены всякого практического значения, накопление их не имеет целью удовлетворение житейских потребностей, — оно бесцельно и бесполезно. Бессознательное, инстинктивное и праздное любопытство — вот основной психический мотив, руководящий младенцем и дикарем в его стремлении к знанию. От любопытства надо строго отличать любознательность — живое стремление к цельному, стройному, систематизированному, связному знанию и притом к знанию жизненному, имеющему тесную связь с общественными и личными потребностями и интересами. Такое знание называется наукой.

Итак, наука, во-первых, есть систематическое знание, во-вторых, знание жизненное, имеющее отношение к потребностям личности и общества.

Это определение нуждается однако еще в некоторых дополнительных разъяснениях.

Прежде всего: на чем должна покоиться система знаний, называемая наукой, в чем — иными словами — должно заключаться основное начало этой системы? Оно заключается в понятии причинности, причинной связи явлений. Мы разумеем здесь, конечно, причинность в положительном смысле этого слова, чуждом всякой метафизики: конечно, не всякое явление, совершившееся раньше другого, можно признать причиной последнего, но если мы замечаем, что два явления постоянно совершаются в одинаковой последовательности, то мы вправе одно из них — предшествующее — считать причиной другого — последующего; значит причинностью называется постоянная последовательность явлений.

Затем: в каком смысле надо понимать жизненность научного знания? Значит ли это, что научные выводы должны всегда иметь непосредственное приложение к жизни, что они должны отличаться узкоутилитарным характером? Ни в каком случае. Жизненность научного знания надо понимать лишь в том смысле, что наука обязана изучать жизнь, действительность в чаянии, — точнее говоря — в полной уверенности, что изучение действительности дает человеку материалы и средства для создания практических, прикладных наук, эти последние, опираясь на теорию, разрешат все практические, утилитарные вопросы и построят таким образом мост между теоретическим знанием и жизнью.

Для целей научного исследования недостаточно однако установить причинную связь между двумя конкретными явлениями. Наука должна стремиться к большему. В самом деле: когда Ньютон стал заниматься объяснением поразившего его факта более быстрого падения яблока по мере его приближения к земле и сделал вывод, что яблоко падает все быстрее именно по той причине, что приближается все ближе к земле, то отсюда было еще очень далеко до выведенного этим же гениальным ученым закона всемирного тяготения: понадобился целый ряд наблюдений и опытов, целый ряд эмпирических, первоначальных, элементарных обобщений, чтобы возвыситься до общего, великого, всеобъемлющего вывода. В результате появился научный закон, т.е. установление причинной зависимости не между двумя конкретными, отдельными явлениями, а между целыми рядами или группами явлений. Истинная, конечная цель всякой науки и заключается в открытии таких высших обобщений, научных законов.

Жизнь, окружающая нас действительность чрезвычайно многообразна и сложна. В ней можно поэтому различать отдельные группы явлений, которые удобнее всего изучать особо. Так сложились отдельные науки, особые отрасли научного знания. В ряду этих наук XIX столетие завещало нашему веку построение самой сложной и потому самой трудной науки — социологии, науки о законах развития общественных явлений.

Мы не знаем человека вне общественной связи: такого человека никто, никогда и нигде не наблюдал в действительности. Но теоретически можно представить себе человека, взятого отдельно от ему подобных и от окружающих его явлений жизни природы и общества. Науки, которые изучают человека с такой точки зрения, могут быть названы гуманитарными индивидуальными науками. Они дополняются однако науками гуманитарными — социальными, которые изучают человека не изолированно, не взятого отдельно от среды, а именно в связи с ней, которые, иными словами, изучают общественную жизнь или законы развития общественных явлений.

Что же такое общественное явление? Это прежде всего определенное отношение между людьми в их совместной деятельности; в самом деле: ведь, если нет на лицо группы лиц, отношения между которыми определяются их совместной деятельностью, то нет и общества. Но всякая деятельность предполагает цель. Это заставляет нас к намеченному сейчас признаку, отличающему общественные явления, присоединить еще второй: деятельность для обеспечения существования и развития тех, кто действует. Полное и точное определение понятия «общественное явление» будет таким образом следующее: общественным явлением называется всякое отношение между людьми в их совместной деятельности с целью обеспечения себе существования и дальнейшего развития.

Общественные явления изучаются целым рядом наук таковы — политическая экономия, разные отрасли правоведения, лингвистика, история, наконец, социология. Нетрудно однако заметить, что все эти отдельные отрасли обществознания смотрят на общественные явления и подвергают их изучению с трех точек зрения: они или, во-первых, изучают конкретные проявления общественной жизни, или, во-вторых, имеют в виду открыть общие законы развития общественных явлений, или, наконец, в-третьих, разбирают практические вопросы о том, как лучше устроить человеческое общежитие. Первая точка зрения — конкретно-теоретическая или точка зрения истории, понимая эту последнюю в самом широком смысле, — не в смысле истории лиц и событий, а в значении истории хозяйства, общественного строя, государственного устройства, нравов, религии, искусства, литературы, права, науки, философии и т.д. Вторая намеченная сейчас точка зрения — социологическая или абстрактно-теоретическая, третья — точка зрения научной политики опять-таки в широком смысле этого слова, т.е. политики экономической, социальной, государственной и т.д.; это — практическая прикладная точка зрения. Попытаюсь разъяснить это на примере. Историк констатирует: германцы за 100 лет до Рождества Христова занимались почти исключительно добывающей промышленностью, а земледелия, обрабатывающей промышленности и торговли почти совершенно не знали. Социолог, сопоставляя целый ряд параллельных исторических наблюдений над жизнью отдельных народов, делает вывод: на первоначальной ступени развития народы обыкновенно занимаются главным образом добывающей промышленностью. Политик, принимая во внимание условия данного времени и места и формулированный мной сейчас социологический вывод, заключает: в первобытной, слабо населенной стране выгоднее всего заниматься добывающей промышленностью вследствие обилия даров природы, не требующих для освоения большого труда. Приведенный пример имеет для нас двойную ценность: он не только наглядно показывает различие между тремя точками зрения на общественные явления, но и определяет взаимоотношения отдельных отраслей обществоведения. Мы теперь ясно видим, что научная, богатая плодотворными выводами социология возможна только на исторической основе, на основе тех конкретных наблюдений, какие делают историки, и, с другой стороны, научная политика, как прикладная отрасль обществоведения, немыслима без построения социологии. Это положение объясняет, как мне кажется, в достаточной мере неудачи подавляющего большинства производившихся раньше попыток построить и научную социологию, и научную политику: дело в том, что социологию, за малыми исключениями, пытались построить без помощи, или, по крайней мере, без достаточной помощи истории, а политику воздвигали на зыбкой почве отдельных, конкретных наблюдений, не сведенных в высшие социологические обобщения.

Теперь ясен метод дальнейшего изучения: мы будем строить социологические выводы на исторической основе, будем формулировать общие законы развития общественных явлений, пользуясь историко-сравнительным методом.

Для всякого, я думаю, понятна вся трудность предпринятой работы: прежде всего придется иметь в виду громадный материал, накопленный исследованиями по истории разных стран, затем ведь в результатах своих исследований специалисты часто не сходятся, противоречат друг другу, — значит, надо критически отнестись к их трудам и выбрать то, что действительно заслуживает внимания; наконец, большую часть социологических обобщений придется формулировать впервые, во всяком случае без достаточной обработки их детальным исследованием. Я вполне сознаю все эти трудности, всю неизбежность ошибок и увлечений, но при всем том чувствую настоятельную необходимость произвести попытку. Пусть эта попытка будет неудачной, — может быть, она хоть немного облегчит более плодотворный труд других. Но хотелось бы сделать одну оговорку: если и все построение, и частности его окажутся неверными, не выдерживающими критики, — пусть это будет приписано неумелости, неспособности и недостатку знаний автора этих построений, но да не будет это поставлено на счет цели и метода исследования. Социология может и должна быть построена и притом именно на исторической основе: вот истина, которой не сокрушит никакая критика, и которой не поколеблет никакая неудача отдельного слабого силами работника.

Чтобы закончить вступительные замечания, остается еще остановиться на одном существенном вопросе методологического свойства. Дело в том, что человеческое общество можно изучать в двух состояниях, — в состоянии покоя и в состоянии движения. Если мы пытаемся охватить всю общественную жизнь в один определенный, данный момент, мы познакомимся с взаимоотношением общественных явлений, находящихся в состоянии равновесия или покоя, мы нарисуем себе схему общества как бы в застывшем виде, мы рассечем общественное целое и препарируем его так, как анатом препарирует труп с целью познакомиться со строением человеческого организма; и подобно анатому, мы познакомимся при этом со строением общества. Но кроме такого изучения общественных явлений в состоянии покоя или равновесия возможно еще изучение их в состоянии движения, развития; изучая строение общества, можно также изучать и его функции, подобно тому как физиолог изучает функции человеческого организма. Следовательно, социология естественно распадается на два больших отдела: в одном исследуются общественные явления в их покое или равновесии, или, что то же, изучается строение общества; в другом предметом изучения служит движение, развитие общественных явлений или, выражаясь иначе, функции общества. Это подмечено было одним из основателей социологии, Огюстом Контом, который увидел тут параллель с делением механики на два отдела: статику, рассматривающую законы сочетания сил в их равновесии или покое, и динамику, изучающую механические силы в их движении. Вот почему и социологию Конт разделил на социальную статику и социальную динамику. Мы также будем следовать этому делению и прежде всего займемся вопросами социальной статики.

Социология — общая, абстрактная наука, почему и социальная статика, как один из двух основных отделов социологии, изучает не частности, не детали, а то общее, что свойственно всем общественным союзам в разные периоды их развития. Возьмем ли мы Грецию за 500 лет до Р. X., или ту же Грецию через 400 лет после этого, или Рим 300 лет спустя после начала нашей эры, или Францию XV века, или Англию XVIII, или еще какое-либо иное общество в любой момент его исторической жизни, из всего этого конкретного материала социальная статика должна извлечь общие выводы, одинаково применимые ко всем обществам в разные периоды их существования. Мы попытаемся позднее на конкретных примерах решить эту задачу, но уже теперь надо сказать прямо, что социальная статика занимается классификацией общественных явлений и определением того, в какой мере та или другая группа этих явлений зависит от других групп. Совершенно иной надо признать задачу социальной динамики. Она прежде всего иначе пользуется конкретным историческим материалом: она берет каждое общество не в отдельной, произвольно выбранный момент его развития и сравнивает его не с произвольно же выбранным моментом истории другого общества, — она берет весь процесс исторического развития каждого общества и сравнивает его с процессами развития других обществ, чтобы путем этого сравнения и на основе выводов социальной статики построить законы общественного движения, смены общественных порядков и учреждений. Тогда как задача статики, по преимуществу формальная, состоит в изучении форм, строения общества, — задача динамики — реальная, сводится к изучению содержания процесса развития общества.

Я намечаю все это пока в самых общих чертах и очень хорошо понимаю, что в силу отвлеченности изложения многое, быть может, кажется не вполне ясным. Дальнейшее изложение будет гораздо конкретнее, будет опираться на анализ весьма осязательного материала, и потому можно надеяться, что многое, не вполне ясное теперь, совершенно выяснится впоследствии. Общие, абстрактные определения были совершенно необходимы как вступление. Их необходимо усвоить как исходные пункты и предварительный набросок или план последующего изложения, и потому сейчас я еще раз повторю эти общие определения в сжатом виде.

Мы видели, что наука есть систематизированное и жизненное знание; что научная система покоится на принципе причинности, т.е. постоянной последовательности; что — далее — научным законом называется установление причинной зависимости обширных групп изучаемых явлений. После всего этого мы определили социологию как науку о законах развития общественных явлений, а общественным явлением мы назвали отношение людей в их совместной деятельности с целью обеспечить себе существование и дальнейшее развитие. Мы видели затем, что социология должна быть построена на основе истории и должна дать материал для научной политики. Наконец, мы разделили социологию на два больших отдела, — социальную статику, науку о законах общественной жизни в состоянии покоя или равновесия общественных сил, и социальную динамику, науку о законах общественной жизни в ее движении или развитии.

Таковы предварительные данные, которые было необходимо установить, прежде чем перейти к социологическому изучению в собственном смысле этого слова. Обращаясь теперь к такому изучению, мы должны заняться первым вопросом, — относящимся к области социальной статики, — вопросом о классификации общественных явлений.

Бросим беглый взгляд на жизнь современного общества, посмотрим, из каких элементов она слагается, каковы группы отношений между людьми в их совместной деятельности для обеспечения себе существования и развития? Для всякого ясно, что существование и развитие немыслимо прежде всего без средств, поддерживающих физическую жизнь, — без пищи, одежды и жилища. Совокупность тех способов и приемов, при помощи которых общество добывает себе пищу, одежду и жилище, носит название хозяйства. Поэтому все общественные явления, отражающие эти способы и приемы, называются хозяйственными или экономическими. Вот первый класс общественных явлений. Пашет ли крестьянин свое поле, везет ли он на продажу продукты сельской промышленности, покупает ли ситец, чай, сахар, идет ли в город на заработки, заводит ли капиталист фабрику, составляется ли акционерное предприятие, продает ли магазин товары, организует ли богатый землевладелец крупное сельскохозяйственное предприятие и т.д. и т.д. — все это относится к области хозяйственных отношений, устанавливаемых совместной деятельностью людей с целью обеспечить себе существование и развитие.

Наблюдая далее шумную и сложную жизнь современного общества, мы видим, что отдельные лица, его составляющие, отличаются друг от друга своими занятиями, правами и обязанностями: крестьянин-земледелец, фабричный рабочий, фабрикант, купец, крупный землевладелец, адвокат, врач, учитель — все это лица разных профессий; с другой стороны, юридическое положение крестьянина существенно отличается от юридического положения лиц, принадлежащих к другим общественным группам: напр., только крестьяне могут участвовать в сельском сходе и иметь надел в мирской земле; крестьяне, имеющие надел в мирской земле, не могут отчуждать, т.е. продавать и закладывать, этот надел и т.д. Все те отношения, которые возникают в обществе, вследствие деления последнего на группы, носят название социальных отношений и составляют второй класс общественных явлений.

Далее: нет общественного союза без власти. Деятельность этой власти в наше время выражается в функционировании целого ряда учреждений — законодательных, административных, судебных. Сюда относится, напр., деятельность министерств, департаментов, канцелярий, губернаторов, земских учреждений, городских дум и управ, окружных судов, судебных палат и т.д. и т.д. Все отношения, отсюда возникающие, называются государственными или политическими явлениями и составляют третий класс общественных явлений.

Описанными тремя классами общественных явлений не исчерпывается еще вся полнота, сложность и многообразие жизни общества. Есть еще четвертый класс — психологические явления, или, что то же, явления духовной культуры. В самом деле: каждое общество имеет свои привычки, нравы и обычаи, свои вкусы и понятия, свои верования, идеи и чувства, в каждом обществе существуют определенные типы, характеры, личности известного душевного склада, своя религия, искусство, литература, наука и философия. Все это относится к обширной области психологических явлений общественной жизни.

Итак, мы нашли, что общественные явления можно разделить на четыре основных класса: первый охватывает явления хозяйства или экономические, ко второму принадлежит все то, что относится к устройству общества, — явления социальные, третьи — это явления политические, устройство государства, наконец, четвертый класс заключает в себе психологические явления или явления духовной культуры.

И этого однако еще недостаточно: давно, еще в XVIII веке, замечена была связь, существующая между человеческим общежитием и внешней природой; отсюда возникла потребность присоединить к четырем сейчас перечисленным классам общественных явлений еще пятый, являющийся связующим звеном между жизнью природы и жизнью человеческого общества: это — явления природы или естественные явления.

Мы осветили таким образом первый вопрос социальной статики, — вопрос о классификации общественных явлений. Нам предстоит теперь гораздо более трудная и сложная задача, — определить относительную зависимость установленных классов явлений, различая в то же время в каждом классе более мелкие деления или группы и устанавливая взаимную зависимость этих последних.

Начнем эту работу с явлений жизни природы или явлений естественных. Этот класс явлений весьма обширен и может быть разделен на несколько групп. При изучении природы какой-либо страны обыкновенно различают ее пространство, рельеф, т.е. устройство поверхности, климат, орошение, почву, минералогические, ботанические и зоологические богатства, наконец количество и распределение населения. Спрашивается: в каком отношении находятся все эти естественные явления к другим классам общественных явлений, т.е. поскольку они оказывают свое влияние на последнее, и в свою очередь подвергаются воздействию со стороны последних?

Этот вопрос долго и много занимал и социологов и историков. В результате их работ получилось, как мне кажется, правильное и окончательное его решение, — разумеется, если к этому результату сделать некоторые поправки и дополнения в отдельных подробностях. Мы должны теперь неизбежно войти в некоторые детали и осветить их конкретным материалом.

Возьмем прежде всего влияние рельефа на общественный строй. Все мы еще на школьной скамье читали в учебнике древней истории, что многочисленные горные цепи, по всем направлениям, пересекающие южную часть Балканского полуострова, были естественной основой деления древней Эллады на множество самостоятельных политических организмов. Нетрудно однако понять, что это естественное условие не было главным элементом политической обособленности отдельных частей эллинского народа. В самом деле: ведь долгое время даже в пределах одной горной области отдельные общины не были политически связаны между собой, — понадобился для установления этой связи, так называемого «синойкизма», труд не одного поколения.

С другой стороны, горные цепи не мешали ни гегемонии Спарты и Афин, ни господству Филиппа и Александра Македонских с их преемниками, ни владычеству римлян. Апеннины, Пиренеи, Альпы не помешали Риму создать централизованную обширную империю. Многие исследователи указывали на естественные условия восточноевропейской равнины, на отсутствие здесь горных цепей, как на основную причину создания Русского государства. Однако ясно, что главной причиной было вовсе не это: ведь известно, как долго наряду с Россией существовали тут самостоятельные государства — Польша, Литва, Крымское ханство, Финляндия, Ливонский орден. Понадобились многовековая борьба и целый ряд других обстоятельств, чтобы соединить все эти государства в одно политическое целое. И характерно, что после того рост политической территории России не остановился, что его не в силах были задержать такие естественные препятствия, как Уральские и Кавказские горы: лучшее доказательство, что не рельеф страны является главной причиной, определяющей пределы государств.

Анализ приведенных сейчас примеров совершенно разъясняет вопрос о влиянии рельефа страны на ее общественную жизнь: мы видим, что те или другие особенности рельефа не производят сами по себе определенной политической группировки территории, а только содействуют такой группировке. Рельеф, следовательно, не активная причина, а пассивная: он лишь содействующее или противодействующее условие, легко отодвигаемое на второй план и даже сводимое к нулю действительными причинами общественных перемен.

Возьмем другой элемент внешней природы — климат. Во многих исторических исследованиях и социологических трактатах можно найти такое решение вопроса о влиянии климата на общественную жизнь: слишком холодный климат препятствует развитию общества, потому что отнимает у людей все время на заботу о добывании себе элементарных средств существования; слишком жаркий изнеживает человека, делает его ленивым и беспечным, вследствие легкости добывания всего необходимого; поэтому общественная жизнь может развиваться лишь в умеренном климате. В этом выводе есть зерно истины, но очень небольшое: он применим — самое бо́льшее — к странам чисто-полярным и к странам тропическим, т.е. к очень узким полосам земной поверхности, да и то — по отношению к тропическим странам, — с большими оговорками. Геродот думал, что немного севернее Черного моря царит такой холод, что люди жить не могут, а живут какие-то чудовища, а мы теперь знаем, что на берегах Белого моря существуют порядки, учреждения и люди, совершенно подобные южным. Говорят еще, что духовный склад северного человека существенно отличается от психики южанина: последний импульсивнее, впечатлительнее, горячее первого и потому более склонен к искусству, тогда как холодный и рассудительный северянин скорее расположен разрабатывать науку. Опять надо заметить: при всей несомненности некоторого влияния климатических условий на характер человека, надо признать это влияние не только не единственным, но и не главным: ученых не меньше на юге, чем на севере: итальянец Леонардо да Винчи был не только гениальным художником, но и великим естествоиспытателем, физиком и механиком; итальянский астроном Галилей продолжает труды уроженца холодной Польши — Коперника; с другой стороны, достаточно назвать Глинку, Толстого, Репина, Ибсена, чтобы признать, что и искусство не составляет монополии южан. Общий наш вывод относительно влияния климата на общественную жизнь будет таким образом подобен выводу о роли рельефа страны в том же отношении: климат — пассивное условие, содействующее тем или другим общественным переменам, а не активная причина последних.

Посмотрим теперь, что может дать нам изучение общественного влияния орошения, разумея тут и количество и вид атмосферных осадков и надпочвенные воды — реки и озера. Позднее мы увидим, что продолжительность снегового покрова и обилие судоходных рек оказали очень сильное влияние на историю хозяйства в России XVI и XVII веков: не вдаваясь пока в подробности, скажу только, что эти обстоятельства облегчили в то отдаленное от нас время торговые сношения между различными, нередко далекими друг от друга областями нашего отечества. Надо однако опять заметить: снеговой покров и судоходные реки только облегчили, но не создали торговлю, были опять-таки не активными причинами, а пассивными условиями. Но приведенный пример обогащает нас еще одним важным общим выводом: оказывается, что в старину естественные условия действовали сильнее, чем теперь; ведь санный путь и даже судоходные реки теперь имеют несравненно меньшее значение для экономической жизни страны, чем железные дороги. Итак: природа страны не только является пассивным условием, а не активной причиной, но и влияние этого условия постепенно, по мере развития общества, уменьшается.

Наконец, если мы обратим внимание на отношение пространства страны к ее населению или, что то же, на степень плотности населения, то должны будем признать, что это явление играет видную роль в процессе экономического развития. Но можно ли признать плотность населения естественным явлением, явлением природы? Конечно нет: ведь хотя и бесспорно то, что факт рождения имеет своей основой физиологический инстинкт, но действительный прирост населения определяется не столько обильной рождаемостью, сколько отношением между рождаемостью и смертностью: экономические условия вносят к чрезмерной рождаемости безжалостный корректив в виде повышенной смертности. Таким образом и здесь естественные условия создают возможность известных общественных перемен, но не необходимость их, содействуют им, но не порождают их.

Одним словом, какую бы сферу явлений природы мы ни взяли, рассматривая ее влияние на общественную жизнь, мы пришли бы всегда к двум общим заключениям: 1) явления природы — только пассивные условия, а не активные причины общественных явлений, только содействуют известным порядкам общежития, а не создают их; 2) влияние естественных условий на общество последовательно уменьшается по мере развития общественной жизни.

Таков самый общий ответ на вопрос о влиянии природы на общество. Но ведь может быть еще другой вопрос о влиянии общества на природу. После всего сказанного нами, нам уже нетрудно и недолго дать ответ и на этот вопрос: мы видели, что человек преодолевает естественные преграды, переходит горы, прорывает туннели, уничтожает пространство при помощи пара и электричества; он приручает животных, акклиматизирует растения, вводит искусственное орошение, удобряет почву, вырубает и насаждает леса, укрепляет пески, сушит болота, словом — порабощает себе природу, заставляет ее служить своим целям. Активно воздействуя на природу, человек уничтожает ее пассивное влияние и победно шествует вперед в своем развитии, часто вопреки естественным препятствиям.

II.

Мы установили сейчас первый закон социальной статики, выражающий влияние естественных условий на общественную жизнь. Нам предстоит теперь исследовать законы отношения экономических явлений к другим классам явлений общежития.

Прежде всего однако необходимо классифицировать самые хозяйственные явления и определить взаимную зависимость их отдельных групп. В этом отношении большую помощь окажет нам в особенности политическая экономия.

Эта наука различает прежде всего несколько отраслей хозяйственной или экономической деятельности человека. Для удовлетворения своих насущных потребностей человек или просто осваивает даровые силы природы — это промышленность добывающая, — или искусственно добывает новые продукты, не доставляемые непосредственно природой — это сельское хозяйство, — или перерабатывает продукты добывающей промышленности и сельского хозяйства в новый вид, удобный для удовлетворения человеческих потребностей, — это обрабатывающая промышленность, — или, наконец, перемещает продукты от производителей к потребителям, что называется торговлей или обменом. Взаимное отношение или относительное значение эти четырех отраслей хозяйственной деятельности составляет первую черту, характеризующую экономический быт каждого общества. Напр., древнегерманский экономический быт характеризовался подавляющим перевесом добывающей промышленности — германцы жили главным образом охотой, рыболовством, пчеловодством, — слабостью сельского хозяйства, из отдельных ветвей которого достигло большого значения только скотоводство, совершенной примитивностью обрабатывающей промышленности, сводившейся к выделке одежды, обстановки и орудий в пределах каждой семьи для собственных потребностей, и почти полным отсутствием торговых сношений. Современная Англия отличается иным хозяйственным складом: здесь преобладают торговля и обрабатывающая промышленность, сельское хозяйство — особенно земледелие — почти не имеет значения, а в промышленности добывающей видную роль играют лишь те ветви, которые имеют ближайшее отношение к фабричной производительности, — добывание разных руд и каменного угля.

Надо сказать прямо: относительное значение разных отраслей промышленности — основной и вместе простейший элемент экономической жизни. Исторические исследования показывают, что оно определяется одним фактором, зависит от одной активной причины, — от степени плотности населения; если наряду с этим что-либо еще играет тут роль, то это, несомненно, только обилие естественных даров природы, напр., особо плодородная почва. Иллюстрируем это положение конкретными примерами. Почему, в самом деле, древние германцы занимались главным образом добывающей промышленностью и скотоводством? Потому, очевидно, что было много незаселенных пространств, — лесов, изобиловавших дикими зверями и пчелами, пастбищ, открывавших возможность для скота пользоваться подножным кормом. Приняв во внимание необычайную редкость населения на территории, занятой древними германцами, — территории, расположенной между Рейном и Эльбой, мы тем самым объясняем себе и основную черту древнегерманского экономического быта, относительное значение различных отраслей хозяйства. Чем объясняется преобладание торговли и обрабатывающей промышленности в современной Англии? Разделением труда, которое вызвано было необходимостью повысить производительность в силу роста населения, вследствие увеличения его плотности. Современная Франция так же, как и Англия, хотя в меньшей степени, густо-населенная страна, и потому торговля и обрабатывающая промышленность здесь также играют первостепенную роль. Необходимо однако оговориться: во Франции больше, чем в Англии, имеет значение земледелие. Тогда как Англия может пропитаться своим, непривозным хлебом только в течение одного месяца в году, т.е. 11/12 всего потребляемого в Англии хлеба ввозится из-за границы, Франции хватает своего хлеба на 11 месяцев в году, так что она ввозит только 1/12 своего годового потребления. В чем причина того, что Франция не исключительно промышленная, индустриальная страна, а промышленно-земледельческая? В прекрасной почве Франции, чрезвычайно пригодной для полевого хозяйства.

Мы можем, следовательно, формулировать такой общий вывод: относительное значение разных отраслей хозяйства определяется степенью плотности населения и естественными условиями страны.

Политическая экономия учит нас далее, что хозяйственная деятельность человека слагается под воздействием трех основных факторов — земли, труда и капитала. Отсюда возникают отношения человека к земле — формы землевладения, — отношения между трудом и капиталом — формы хозяйства, и определение степени затраты труда и капитала — техника или система хозяйства. Мы должны теперь анализировать отношения этих групп экономических явлений между собой и к тому основному хозяйственному явлению, изучением которого мы только что занимались.

Перед нами Рим в I веке до Р. X., в эпоху, когда на смену погибавшей республике стала выступать империя. В Италии мы наблюдаем в это время такие перемены в формах землевладения: крестьянство обезземеливается, продает свои земли римским аристократам и крупным капиталистам; образуются обширные земельные владения, «латифундии», происходит довольно быстрая мобилизация земельной собственности, переход ее из рук в руки путем продажи и залога. Все эти явления нашли себе в исторической литературе весьма обстоятельное истолкование. Оказывается, что в то время крестьяне-земледельцы в Италии лишились возможности конкурировать в продаже хлеба с купцами, вывозившими зерно из плодородных Сицилии и Африки, и стали разоряться. Развитие торговых сношений, таким образом, обездоливало и обезземеливало крестьян. С другой стороны, вследствие того же роста торговли появился спрос на вино, фрукты и оливковое масло. Капиталисты, скупая земли у крестьян и составляя крупные имения, заменяли на своей земле полевое хозяйство виноградарством, разведением фруктовых садов и оливковых рощ. Так в Италии I века до Р. X. перемены в относительном значении разных отраслей промышленности привели к новым формам землевладения.

Но это было не в одной Италии и не только за 100 лет до Р. X. Возьмем Францию с VI по X век. Там в то время распространилась особая форма землевладения, — так называемый бенефиций, сущность которого заключалась в том, что земля, принадлежавшая какому-либо крупному собственнику — королю, графу, епископу, монастырю, — передавалась этим собственником другому лицу во временное, обыкновенно пожизненное, владение без права ее продавать, закладывать, дарить и завещать, с обязательством служить за нее в войске или в хозяйственной администрации. Чем была вызвана к жизни такая временная и условная форма земельного владения? Ответ на этот вопрос также дан в исторической литературе. Дело в том, что крупное землевладение во Франции с VI по X век не создавало еще возможности крупного земледельческого хозяйства, потому что не было спроса на хлеб на рынке: господствовало так называемое натуральное хозяйство, когда всякая отдельная хозяйственная единица — семья — удовлетворяет всем своим потребностям собственным трудом, не прибегая к продаже и покупке. Вот почему не было почти денег, и нельзя было награждать ими за службу, а земля была единственной распространенной ценностью: она и заменяла собой денежное жалованье, но, конечно, в интересах ее собственников давалась лишь на время, под условием службы.

Можно было бы увеличить число примеров, и всегда мы увидели бы, что действует один закон: формы землевладения определяются относительным значением разных отраслей хозяйства, существующим в стране.

Нетрудно убедиться, что тот же закон применим и к формам хозяйства, т.е. к отношениям между трудом и капиталом, что, следовательно, и формы хозяйства определяются относительным значением разных отраслей хозяйства. В самом деле: возьмем, напр[имер], Францию с XII по XV век. В земледелии в это время в ней господствовал труд крестьян, прикрепленных к земле, т.е. таких, которые не только сами не могли уйти с занимаемого участка, но и по воле их господ не могли быть отлучены от него — проданы, заложены, подарены, завещаны, променяны без земли. В обрабатывающей промышленности господствовали цехи, в торговле — гильдии; цехи и гильдии — это корпорации или союзы, строго регламентировавшие все подробности хозяйственной деятельности: они определяли число своих членов, их взаимные отношения, размеры производства, цены продаваемых товаров, места торговли и т.д. Причина этого заключается опять в относительном значении разных отраслей хозяйственной деятельности: на смену натуральному хозяйству начало выступать хозяйство денежное или меновое с разделением труда, с продажей и покупкой товаров, но так как пути сообщения были еще очень плохи, и перевозка товаров на большие пространства не могло быть организовано в расчете на обширный сбыт. Вся страна разбилась поэтому на небольшие, замкнутые в экономическом отношении, почти не сносившиеся друг с другом области, состоявшие обыкновенно из города и окрестных селений на 10, 15, 20 верст в окружности. В пределах этой небольшой области существовали разделение труда и обмен продуктов. Во избежание катастрофы, которая всегда легка для небольшого и слабого хозяйственного целого, необходимо было предусмотреть все подробности хозяйственных отношений, устранить всякие случайности и колебания, которые легко могли бы потрясти до основания все благосостояние области. Ведь стоило только небольшому числу рабочих отлить от известной отрасли промышленности, и равновесие, с таким трудом поддерживаемое, нарушалось. Во избежание этого и установлено было прикрепление крестьян к земле, цеховое и гильдейское устройство, исключавшие возможность всякого проявления личного усмотрения, столь гибельного по хозяйственным условиям того времени.

Или другой пример — Россия XIII и XIV веков. Тогда в нашем отечестве господствовало натуральное хозяйство, т.е. торговли почти не было, и виднейшей отраслью промышленности было земледелие. Продавать хлеб было некуда — покупателей не находилось, — и потому землевладельцы не заводили своей, барской, запашки, а сдавали всю землю в аренду свободным крестьянам, причем арендная плата уплачивалась вследствие отсутствия денег натурой, — долей урожая или определенным количеством четвертей разного хлеба. Опять ясно, что формы хозяйства зависят от взаимного отношения отдельных его отраслей.

Несравненно сложнее четвертая группа экономических явлений — техника или система хозяйства. В России XVIII века система полевого хозяйства характеризовалась господством так называемого трехпольного севооборота, сущность которого сводится к распределению всей пахотной земли на три поля, причем одно засевается озимым хлебом, другое — яровым, а третье — остается под паром и удобряется. Чем обусловлено было тогда господство трехпольной системы в земледелии? Прежде всего тем, что торговля хлебом, хотя и развивалась, но не приобрела еще обширного рынка и потому не требовала производства хлеба в очень крупных размерах, не вынуждала сельских хозяев — дворян и крестьян — перейти к более совершенной земледельческой системе. Но и более примитивная, переложная система, при которой лишь незначительная часть земли подвергается распашке, а главная масса остается под залежью или перелогом и естественным путем отдыха восстанавливает свои производительные силы, была экономической невозможностью не только потому, что, давая скудный урожай, не удовлетворяла наличному рыночному спросу на хлеб, но и по той причине, что землевладельцы были уже связаны с землей прочными юридическими узами, что сложился институт полной собственности на землю, исключавший возможность покидать эксплуатируемое имение и занимать новое, чтобы с последним произвести ту же операцию, т.д. Есть еще и третий элемент, оказавший также влияние на систему русского земледелия в XVIII веке: это — господство крепостной крестьянской барщины в то время; известно, что 1/2, 2/3, 3/4, даже иногда 9/10 всех крепостных крестьян отбывали тогда барщину; крепостной труд на барина — труд малопроизводительный, экстенсивный: работая неохотно, поневоле, без всякой выгоды для себя, барщинный крестьянин ведет свое дело кое-как, чрезвычайно небрежно. В результате получается неприменимость на практике системы земледелия, более усовершенствованной, чем трехпольная.

Анализ приведенного примера показывает таким образом, что техника или система хозяйства слагается под воздействием трех элементов экономической жизни, — относительного значения разных отраслей хозяйства, форм землевладения и форм хозяйства. Вот еще один общий закон статики экономических явлений.

Легко проверить этот закон при помощи другого конкретного материала, — взяв другую страну и другое время. Напр., у древних германцев в I, II, III веках после Р. X. техника обрабатывающей, как и всякой другой, промышленности стояла на первоначальной ступени развития: это было чисто ручное производство, без всякого почти применения сколько-нибудь сложных орудий. Почему? Потому, во-первых, что господствовало натуральное хозяйство, спроса на повышенную производительность не существовало; затем, во-вторых, вся масса населения свободно пользовалась землей, так что обрабатывающая промышленность не была не только исключительным, но и главным источником средств существования, и, наконец, в-третьих, господствующей формой хозяйства тогда был домашний труд, труд членов семейного союза, работавших исключительно на себя. Вывод получается тот же: система или техника зависит от взаимного отношения разных отраслей хозяйственной жизни, от землевладельческих порядков и от форм хозяйства.

Чтобы закончить социально-статический анализ экономических явлений, остается определить отношение распределения хозяйственных благ к другим группам явлений народно-хозяйственной жизни. Изучая распределение хозяйственных благ, следует различать отдельные ветви народного дохода и определить их относительное значение. Политическая экономия различает три главных ветви народного дохода: поземельную ренту, т.е. доход с земли, поступающий в пользу землевладельца, процент на капитал, т.е. прибыль капиталиста, — включая сюда и вознаграждение за предпринимательский труд, — и заработную плату, т.е. долю рабочего. Сюда можно еще присоединить государственный доход, как результат податного обложения всех трех названных сейчас ветвей дохода народного. Приняв во внимание это деление, мы можем характеризовать распределение хозяйственных благ в России второй половины XVI в. в следующих приблизительно выражениях: процент на капитал отличался тогда весьма значительной высотой: рост при займе достигал 20%; поземельная рента к концу столетия в центральной России несколько понизилась; заработная плата была низка; наконец, доля, поступавшая в пользу государства, номинально сильно возросла, — налоги, при переводе их на деньги того времени, увеличились к концу столетия в 3 1/2 раза, — но реальное значение суммы, получавшейся государством в конце XVI в., осталось приблизительно таким же, каким оно было в половине столетия, т.е. на эту сумму можно было в конце XVI в. купить столько же необходимых, полезных и приятных предметов, сколько на сумму в 3 1/2 раза меньшую 50 лет тому назад; иными словами, хотя государство стало получать в 3 1/2 раза большее количество рублей с населения, но рубль соответственно подешевел. Как объяснить происхождение отдельных частностей набросанной сейчас немногими штрихами сложной и пестрой картины? Историческое исследование показывает, что многое тут прежде всего объясняется относительным значением разных отраслей хозяйства. Почему, напр., капитал был еще дорог, приносил высокий процент? Потому, что его было мало, а мало его было вследствие слабости торговли и промышленности, вследствие того, что обрабатывающая промышленность едва выходила из пеленок, а денежное хозяйство делало только первые, робкие шаги по пути развития. В то же время однако оно, несомненно, шло вперед, и вот почему подешевела денежная единица — рубль. Итак, распределение хозяйственных благ слагается под влиянием относительного значения различных отраслей хозяйства. Приведенный сейчас конкретный пример показывает однако, что не все здесь может быть сведено к влиянию этого элемента: ведь у нас остались еще необъясненными понижение земельной ренты к концу столетия и низкий уровень заработной платы. Анализ этих явлений открывает перед нами воздействие других хозяйственных элементов: оказывается, что земельная рента понизилась вследствие упадка техники земледелия в центре государства, — многие земледельческие хозяйства пошли тогда в техническом отношении вспять, от трехпольной системы вернулись к переложной; с другой стороны, низкий уровень заработной платы объясняется формами хозяйства того времени: утверждался и распространялся постепенно несвободный труд, труд холопов и крепостных крестьян, а при таких условиях не бывает велик спрос на вольнонаемный труд, следовательно, не может быть высока и заработная плата. Мы убедились таким образом, что распределение хозяйственных благ — одна из самых сложных групп экономических явлений, что оно определяется влиянием трех элементов хозяйственной жизни: относительного значения разных отраслей хозяйства, форм хозяйства и, наконец, его системой или техникой.

Мы последовательно познакомились с различными группами экономических явлений и с взаимоотношением этих групп. Было выяснено при этом, что простейшей группой является та, которая обнимает относительное значение разных отраслей хозяйства, что затем формы землевладения и формы хозяйства зависят от нее, что — далее — сочетанием взаимного отношения разных отраслей хозяйства, форм землевладения и форм хозяйства производится хозяйственная система или техника, что, наконец, распределение хозяйственных благ определяется и относительным значением разных отраслей хозяйства, и формами экономической деятельности, и техникой или системой хозяйства. Вот важные законы социальной статики в отношении к обширному классу общественных явлений, именуемому явлениями экономическими. Все эти законы получены нами путем конкретных исторических наблюдений, которые еще пригодятся нам в будущем. Конечно, можно бы было увеличить количество таких конкретных наблюдений в очень значительной степени, и если я не сделал этого, то потому лишь, что, во-первых, внимание легко может утомиться калейдоскопом фактов, и этот калейдоскоп может заслонить самое важное — общие выводы, а во-вторых, в последующем изложении придется еще иметь дело с намеченными сейчас комбинациями экономических явлений, и тогда эти комбинации будут освещены другим материалом.

Для всякого, конечно, ясно, что предшествующее изложение имело целью изобразить движущие, деятельные причины экономических явлений. Мы убедились при этом, что явления народного хозяйства отличаются сравнительной простотой, что они генетически связаны только с некоторыми явлениями внешней природы, с явлениями естественными. Конкретный исторический материал, лежавший в основании всей нашей работы, ни разу не вынудил нас ввести в область хозяйственных отношений в качестве активной причины какое-либо явление — социальное, политическое, психологическое. Я далек от мысли утверждать, что социальные, политические, психологические явления совсем не влияют на явления хозяйственные, но, во-первых, весь вопрос заключается в силе и первоначальности этого влияния, и, во-вторых, что особенно важно, надо строго различать активные причины и пассивные условия: первыми создается существо явления, его основная природа, вторые производят лишь мелкие незначительные перемены, только содействуя или противодействуя активным причинам, ускоряя или замедляя несколько их действие. Конкретный исторический материал уполномочивает нас, как я думаю, считать социальные, политические и психологические явления лишь пассивными условиями экономических явлений. К этому надо прибавить, что влияние хозяйственных явлений на остальные классы явлений общежития отличается чрезвычайно большой силой, и что хозяйство — первичный элемент общежития сравнительно с социальными отношениями, политическим строем и психологической организацией общества. Это будет ясно из последующего изложения.

Гораздо более сложными, чем хозяйственные явления, надо признать прежде всего явления социальные. Под социальным строем разумеется деление общества на группы, отличающиеся одна от другой какими-либо существенными признаками. Два признака являются в данном случае существенными, — экономический и юридический. Общественные группы могут прежде всего различаться между собой сообразно тому положению, какое занимают они в процессе производства и обмена хозяйственных благ: землевладелец доставляет для этого производства землю, капиталист дает денежные средства и орудия производства, рабочий приносит свой труд, купец перемещает товары из рук производителей к потребителям: все это группы экономические или так называемые классы. Но кроме классов бывают еще сословия, группы, отличающиеся одна от другой юридическими признаками, специальными правами и обязанностями, причем, если в основе сословного деления лежат права, мы имеем сословия свободные, а если преобладают обязанности, — перед нами сословия крепостные. Спрашивается теперь, какими условиями определяется классовое и сословное деление общества. Воспользуемся опять испытанным методом — анализируем несколько конкретных исторических примеров.

Французское общество во вторую половину средних веков — с XII по XV столетие, — несомненно, начало уже дробиться на экономические классы: между землевладельцами, земледельцами, купцами и ремесленниками образовались существенные различия: землей владел уже не тот, кто ее обрабатывал, торговали не сами производители хозяйственных благ, ремесло уже обособилось от земледелия, специализировалось. Этого мало: тогда и сословные, юридические различия обозначались довольно резко: землевладельцы или дворяне имели наибольшее число прав не только гражданских, но и политических: они судили своих крестьян, собирали с них подати, участвовали на съездах по законодательным делам, получивших в XIV веке название генеральных штатов и т.д.; крестьяне были прикреплены к земле и, следовательно, не только не имели политических прав, но и гражданская их правоспособность была ограничена; середину между дворянством и крестьянами занимали горожане: они были менее, чем дворяне, свободны и в гражданском и в политическом отношениях: в гражданских своих правах они были связаны цеховыми и гильдейскими уставами, почти не открывавшими простора для личной инициативы, для самодеятельности и энергии; в политическом отношении они были более, чем дворяне, обременены налогами, обязаны были нередко платежами и повинностями крупным сеньорам, т.е. тем же дворянам, имели меньше, чем дворяне, влияния в генеральных штатах. Такова в главных чертах картина французского социального строя во второй половине средних веков. Историческими исследованиями установлены и причины, создавшие этот социальный строй: оказывается, что они кроются в экономических условиях времени. Чем вызвано разделение труда, специализация занятий, иными словами, классовое расчленение общества? Зарождением и первоначальным развитием денежного хозяйства. Почему дворянство обладало столь важными привилегиями? Потому что оно обладало землей, совершенно необходимой для главной в то время отрасли промышленности — земледелия — и потому что львиная доля народного дохода поступала в его руки. Прикрепление крестьян к земле, гильдии и цехи были результатом известного уже нам явления — узости рынка, раздробленности страны на большие замкнутые хозяйственные области. Мы видим, следовательно, что социальный строй Франции XII-XV веков сложился под действием хозяйственных явлений: и относительного значения отраслей народного труда, и форм хозяйства, и форм землевладения, и распределения хозяйственных благ.

Чтобы убедиться, что этот закон имеет общее значение, возьмем другой пример. Древнегерманское общество до поселения германцев в пределах Западной римской империи делилось на четыре главных социальных группы, — знатных, свободных, вольноотпущенников и рабов. Различие между этими группами, впрочем, было очень невелико, во всяком случае несущественно. Прежде всего не было почти никаких юридических различий между свободными и знатными; последние отличались от первых только тем, что из них одних выбирались короли и герцоги, и причина такого преимущества коренится не в экономическом перевесе, а в родовом быте, в том, что знатные происходили от старинных родовых старейшин. Не надо притом забывать, что главная масса германского общества состояла из свободных: не только знатных, но и вольноотпущенников и рабов было немного. Если к этому прибавить, что различия между вольноотпущенниками и рабами были также незначительны, что рабы имели свое хозяйство и ближе всего подходили к полусвободным, часто и скоро получая и действительную свободу, и что для вольноотпущенника в свою очередь не прекращен был доступ в группу людей совершенно свободных, — то станет ясным, что социальный строй древних германцев отличался слабой расчлененностью, почти полным отсутствием не только юридических сословий, но и экономических классов. Причины этого историческое изучение нашло в хозяйстве германцев, с некоторыми чертами которого нам уже пришлось попутно ознакомиться: мы знаем, напр[имер], что оно было натуральным, и что преобладающее значение имела добывающая промышленность; не было частной собственности на землю; преобладал домашний труд, каждая семья обходилась в добывании всего ей потребного собственными силами; реальные блага распределялись равномерно. Этой краткой характеристики экономического быта древних германцев достаточно, чтобы понять, что и в данном случае социальный строй испытал на себе влияние хозяйственных отношений и притом опять-таки и относительного значения отдельных отраслей труда, и форм землевладения, и форм хозяйства, и, наконец, распределения хозяйственных благ.

Подведем теперь итоги, припомним еще раз законы социальной статики, установленные нами сейчас и выражающие взаимоотношения экономических и социальных явлений. Законы эти, как мы видели, могут быть формулированы следующим образом:

1) относительное значение различных отраслей народного труда зависит от плотности населения и лишь отчасти от естественных условий страны;

2) формы землевладения определяются относительным значением разных отраслей хозяйства;

3) формы хозяйства создаются тем же относительным значением разных отраслей труда;

4) техника или система хозяйства слагается под воздействием трех элементов экономической жизни — относительного значения разных отраслей труда, форм землевладения и форм хозяйства;

5) распределение хозяйственных благ зависит от относительного значения разных отраслей народного труда, от форм хозяйства и, наконец, от его системы или техники;

6) социальный строй, т.е. деление общества на экономические классы и юридические сословия, образуется благодаря совместному действию четырех групп хозяйственных явлений: относительного значения разных отраслей народного труда, форм землевладения, форм хозяйства и распределения хозяйственных благ.

Всякое сколько-нибудь прочное и грандиозное сооружение должно покоиться на хорошем фундаменте. Заложить основание цельному и связному научному построению — значит также исполнить половину дела. Мы построили сейчас фундамент, сделали первые шаги по трудному пути социологических обобщений, расчистили почву для дальнейших построений. Действительное значение общих выводов, сейчас формулированных, выступит с особенной ясностью только тогда, когда будет закончено все научное здание, постройкой которого мы занимаемся. Ни один из этих выводов не был произволен, каждый из них опирался на конкретный исторический материал, обработанный и анализированный коллективными усилиями целого ряда исследователей. Такая эмпирическая основа наряду с научностью методов служит залогом успехов точного знания. Твердо памятуя это, мы можем смело и бодро идти вперед.

III.

Было время, когда политические или государственные вопросы, задачи законодательства, суда, администрации занимали исключительное место в умах людей, размышлявших на общественные темы или посвящавших себя практической общественной деятельности. Когда Карамзин, напр., озаглавил свой труд «История государства Российского» и оправдал содержанием его это заглавие, то он, несомненно, отдал долг этой гипертрофии политических интересов в умах образованного и мыслящего меньшинства современного ему русского общества. Мы знаем теперь, что политические явления вовсе не имеют подавляющего значения, что ими не исчерпывается не только вся, но и большая часть явлений общественной жизни, что хозяйство и социальные отношения представляют собой несравненно большие глубины народной жизни. Отсюда однако вовсе еще не следует, что вопросы государственной жизни не важны: делая свои замечания, я хотел только указать их естественные, нормальные пределы, их удельный вес, прежде чем устанавливать законы социальной статики, имеющие отношение к политической жизни.

Политический строй или, что то же, устройство государства не является чем-либо единым и неразложимым: и здесь, как и в других классах общественных явлений, необходимо различать отдельные группы, более или менее обширные комплексы фактов. Можно установить три основных группы явлений государственной жизни: во-первых, средства правительственной деятельности, во-вторых, субъект власти, в-третьих, цель государственного союза. Конкретные примеры покажут нам сейчас, в чем тут дело.

Всякому известно, какой сложной системой законодательных, судебных и административных учреждений обладает каждое из современных государств. Два больших разряда можно различать среди этих учреждений: одни творят общие нормы правительственной деятельности, формулируют законодательные правила, — это учреждения верховные; другие только исполняют закон, применяют на практике, в действительности общие правила, исходящие от верховной власти, — это учреждения подчиненные. Так, английский парламент — верховное учреждение; император всероссийский также является носителем верховной власти; в Германии верховная власть слагается из взаимодействия трех элементов, — рейхстага, состоящего из выборных депутатов, союзного совета, в состав которого входят особые представители от правительств отдельных германских государств, и императора. Примерами подчиненных учреждений могут служить министерства в разных европейских государствах, наши губернаторы, французские префекты, прусские обер-президенты — все главы администрации в отдельных областях и т.д. и т.д. Нетрудно уже на этих примерах подметить, что подчиненные учреждения распадаются на два разряда — центральные, находящиеся в столице и заведующие определенной отраслью управления на всем пространстве страны, — таковы министерства, и областные или местные, ведающие управление лишь в одной области, в части государства; сюда относятся губернаторы, префекты, обер-президенты.

Таковы средства управления. Что же следует разуметь под субъектом власти? Здесь разумеется то, на каких основаниях принадлежит власть в государстве ее носителю или носителям, разумеется самое понятие о власти. Напр., король в средневековой Европе или князь нашего удельного периода в своей правительственной деятельности выражали взгляд на власть как на предмет частной, личной собственности; поэтому они передавали власть посредством гражданского акта — завещания, делили свои государства на части между наследниками совершенно так же, как и драгоценности, одежду, посуду, мебель, предметы домашнего обихода и т.д. Государство того времени было «вотчиной», наследственной собственностью отдельного лица, выступавшего именно в качестве гражданской личности. В понятии о власти здесь не было почти совсем общественного элемента. Иной взгляд высказывали и проводили в действительность в XVIII в. такие государи, как Фридрих Великий и Петр Великий: у них ясно выразилась идея о власти, как общественном служении, о носителе власти как представителе всего государственного союза. «Государь — первый слуга своего государства», говорил Фридрих и потому подчинялся идее закона. «Всуе законы писать, ежели их не исполнять», формулировал в сущности ту же мысль Петр Великий.

Остается разъяснить понятие о цели государственного союза. В той же удельной России целью правительственной деятельности был по преимуществу доход того, кто этой деятельностью занимался. Областные правители того времени — наместники и волостели — «кормились» на счет населения, и само правительство распределяло административные округи так, чтобы наместники могли «быть сыты». Судья, по выражению одного документа того времени, «своего прибытка смотрит». Совершенно иные понятия о цели государственного союза выражает Петр Великий, говоря о своем «попечении о всеобщем благе», о усилиях «трудиться о пользе и прибытке общем».

Я думаю, что приведенных примеров, которые еще нам пригодятся в будущем, достаточно, чтобы показать, на какие группы делятся явления государственной или политической жизни. Нам предстоит теперь определить взаимные отношения этих групп, а также связь политических явлений с социальными и хозяйственными.

Самым элементарным, простейшим разрядом политических явлений надо признать, как показывает историческое исследование, средства управления, а исходным пунктом их организации является областное или местное управление. Характерной иллюстрацией этого общего положения может служить история управления в России XVIII столетия. Петр начал свои решительные административные преобразования переменами именно в областном управлении, — губернской реформой 1710 года. Эта реформа разрушила старинные центральные учреждения — приказы, потому что губернаторы были поставлены вне всякой от них зависимости. Результатом ее было появление центрального подчиненного и вместе высшего учреждения — правительствующего сената. Но губернские учреждения 1710 г. подвергнуты были затем коренной переделке, законченной в главных чертах в 1720 году, и вместе с тем появились новые центральные учреждения — коллегии, — и преобразован был сенат. В 1775 г. Екатерина II издала «Учреждение о губерниях», существенно изменившее областное управление, — и в результате были разрушены коллегии, и появилась при Александре I новая организация центральных учреждений — министерств, причем преобразовано было и высшее или верховное управление учреждением государственного совета и определением его отношений к комитету министров и сенату. Везде тут перемены в центральном, а затем и верховном управлении были следствием переделки областных учреждений.

Подобное же можно наблюдать в Риме в I веке до Р. X.: старая организация власти проконсулов, управлявших провинциями в качестве совершенно неограниченных властителей, отжила свое время, — и вот мы видим, как власть их постепенно ограничивается, как под влиянием потребностей областного управления появляются сначала временные должности в центре государства, контролирующие деятельность областных властей, — таковы временные поручения, возлагавшиеся сенатом на Помпея, — затем всесильная пожизненная диктатура Юлия Цезаря и, наконец, императорская власть в том виде, в каком она сложилась при Августе.

Третий пример: в период времени от второй половины XIV в. до XVI ст. постепенно слагается административный механизм старой французской монархии; при этом прежде всего формируется опять-таки областное управление: появляются финансовые присутствия, генерал-губернаторы, наконец, самые могущественные администраторы старой французской провинции — так называемые интенданты. Только на почве этих перемен в областном управлении создалось управление центральное и высшее, — шесть министров и королевский совет.

Мы осветили сейчас одну сторону дела, — взаимоотношения отдельных средств правительственной деятельности; но приведенные примеры, при их внимательном анализе, дают возможность установить основные силы, создающие всю деятельность органов правительства — и областных, и центральных, и высших. Для нас ясно теперь, что так как организация областного управления определяет собой и строй управления центрального, и устройство высших учреждений, то для разрешения интересующего нас вопроса стоит только уяснить себе генезис областных учреждений.

Воспользуемся прежде всего последним из приведенных сейчас примеров и посмотрим, что дает специальная историческая литература для понимания генезиса функций интенданта. Интендант в старинной французской провинции был вместе и судьей и администратором. Чрезвычайно любопытно, что суд интенданта испрашивается самими тяжущимися как особая милость, что население с большой охотой уклоняется от подсудности старым судам, наследию феодальной эпохи, главным образом, вследствие медленности судебной процедуры, ее крайней дороговизны и значительного формализма, при котором судьи обращали главное внимание не на существо дела, а на разные юридические тонкости и формы, так что правосудие поглощалось крючкотворством. Пока судебные процессы были сравнительной редкостью, все это было терпимо и допустимо, а формализм был и вполне полезен, потому что сдерживал проявления судейского усмотрения. Но с развитием экономической жизни, с ростом денежного хозяйства, с усиленным оборотом земли, с усложнением форм хозяйства гражданские тяжбы стали заурядным явлением, и быстрота, дешевизна и правильность их решения сделались настоятельной потребностью. Итак, судебные функции интендантов сложились под влиянием новых экономических условий. То же надо сказать и об административных их функциях: финансовая деятельность их и покровительство промышленности и торговле — непосредственный результат первой стадии в развитии денежного хозяйства, когда еще приходится поддерживать слабые элементы новых хозяйственных отношений и объединять их, сливать в одно связное целое. Но в полицейской деятельности интендантов, помимо экономического влияния, сказывается еще воздействие социальных условий: крайняя сословность, составлявшая одну из отличительных черт старого порядка во Франции, требовала сильной полицейской власти, которая могла бы смягчить противоречия, умерить накипавшее недовольство массы привилегиями меньшинства и сдержать злоупотребления привилегированных. Отсюда та черта административного усмотрения, которая была столь характерной для деятельности интендантов. Нетрудно понять, что социальные и экономические влияния через посредство областных учреждений отражались и на центральном и верховном управлении, и что, следовательно, можно формулировать общий закон, гласящий, что средства правительственной деятельности создаются экономическими и социальными условиями, сильнее всего сказывающимися в областном управлении, а через посредство последнего и в управлении центральном и верховном. Чтобы поставить это вне всяких сомнений, анализируем еще другой приведенный сейчас пример, касающийся Рима в первом веке до Р. X. То было время, когда зарождалось и делало первые успехи денежное хозяйство в странах, окружавших Средиземное море и соединенных римлянами в одно политическое тело. Денежно-хозяйственные силы и отношения, даже первоначальные, предполагают необходимость хотя бы сколько-нибудь точно-формулированных и обеспеченных гражданских прав, личной и имущественной безопасности. Бесконтрольная и безграничная власть проконсулов не вязалась со всем этим, и потому в результате получилось введение ее в известные пределы и подчинение контролю из центра, а, следовательно, и создание императорской власти. Тем же стеснению проконсулов и сената — эти орудий римской правительственной аристократии — и возвышению императора содействовали и социальные перемены: с ростом денежного хозяйства увеличился удельный вес римских капиталистов и провинциальных промышленников и купцов, ставших опорой императорской власти в ее отношениях к сенату, выборным властям и проконсулам. Опять ясно, что сделанный только что общий вывод совершенно верен.

Переходя ко второму элементу политического строя, — к цели государственного союза, поскольку она выражается реально в правительственной деятельности, приходится прежде всего отметить, что организация средств управления подготовляет почву для осуществления в действительности той или иной цели политического союза. Так, напр., чтобы цель общего блага нашла себе реальное воплощение, важно, чтобы сложились более или менее стройные учреждения с постоянным составом и определенным ведомством. Вот почему первоначальная организация средств управления, вообще говоря, хронологически предшествует действительному осуществлению цели общего блага. Так, во Франции учреждения стали слагаться еще в XIV в., но идея общего блага, как цели, общественного союза, не говоря уже о ее реальном воплощении, определилась и выразилась не ранее XVI в.: только Генрих IV стал сознавать ее необходимость и делать попытки провести ее в жизнь. Нетрудно однако понять, что здесь средства управления вовсе не являются активной причиной, а служат лишь пассивным условием, не создают известной цели общества, а только содействуют ее выражению в действительности. Активных причин опять надо искать в социальном строе и экономических отношениях. В самом деле: ведь идея об общем благе могла возникнуть, распространиться и сколько-нибудь воплотиться в действительность лишь тогда, когда общество превратится в реальное целое со сплоченными тесно отдельными элементами и когда, хотя бы отчасти, в неполной мере, будут признаны гражданские права за народной массой, т.е. начнет исчезать крепостное право и разовьется денежное хозяйство с обширным рынком. Так именно и было во Франции с XVI века, и, следовательно, экономические и социальные причины с непреложной необходимостью определили цель государственного союза.

Наконец, наименее податливым, наиболее туго и медленно развивающимся является третий элемент политической жизни, — понятие о субъекте власти, поскольку оно опять таки находит себе реальное выражение в правительственной деятельности. Так, в старой Франции, как мы только что убедились, сложились в известной мере правильные учреждения, затем сознана была и стала, хотя и медленно, проводиться в действительность идея общего блага, но еще в XVIII веке король считал себя носителем власти как личность, а не в качестве первого слуги государства, смотрел на государство как на свою личную, частную собственность. Характерен в этом отношении следующий пример: однажды министр финансов Людовика XV с великим трудом добыл путем займа на удовлетворение насущных государственных потребностей 100 миллионов франков; король, не задумываясь, в тот же день роздал 3/4 этой суммы в безвозвратные пособия своим придворным. Такие порядки и отношения были историческим наследием той отдаленной эпохи, когда государственное хозяйство совпадало в своих пределах с хозяйством королевским, когда король непосредственно владел небольшой вотчиной подобно всякому другому землевладельцу и только с нее и получал доходы; все это, иными словами, было создано эпохой натурального хозяйства и феодального устройства общества.

Быть может, приведенных сейчас иллюстраций и не вполне достаточно, чтобы уяснить сущность дела, но в общем, я думаю, недоразумений быть не может, да и при изучении социальной динамики будет еще возможность пополнить знакомый уже нам конкретный исторический материал новыми примерами.

Таким образом выводы социальной статики в отношении к политическому строю могут быть формулированы следующим образом:

1) простейшим элементом политического строя являются средства управления и между ними управление областное, сложнее — цель государственного союза в ее реальном выражении и всего сложнее понятие о субъекте власти, опять-таки поскольку оно выражается в политической действительности.

2) политический строй определяется экономическими и социальными влияниями.

Чтобы закончить обзор основных законов социальной статики, нам остается рассмотреть закономерность психологических явлений, явлений духовной культуры общества. Эта культура отличается значительной сложностью: она обнимает и жизнь чувства, и деятельность ума, и проявление волевой энергии; притом же в сфере чувствований следует различать несколько категорий или разрядов: таковы чувства этические или моральные, религиозное чувство, чувствования эстетические. Весь этот сложный комплекс психических явлений, обнимающих духовную жизнь и отдельного человека, и целого общества, находит себе объединение в том, что мы называем характером. Сообразно своему характеру каждый человек и чувствует, и мыслит, и действует. Открыть закон сочетания чувств, мыслей и действий известного человека значит понять его личность, значит правильно его характеризовать. То же самое надо сказать и о человеческом обществе: тот, кто, задаваясь целью изучить психологию общества, ограничился бы простым перечнем или описанием различных чувствований, мыслей и проявлений волевой энергии, в данном обществе встречавшихся, оказался бы заранее осужденным на неудачу. Его изложение было бы мелочным и бессвязным. Необходимо установить между этими частностями органическую связь, необходимо собрать воедино эту «рассыпанную храмину». Но как это сделать? Ведь общество не личность, не организм, и уподоблять его организму значило бы впасть в ошибку, которую и делает так называемая органическая школа в социологии. Нельзя таким образом огулом характеризовать известное общество, представляя его себе в виде такого же неделимого психического целого, каким является характер отдельного человека. Единственный правильный путь — это путь дробления известного общества на типы, различения в нем психологических групп людей, каждая из которых обнимает лиц одинакового духовного склада. Ведь нет сомнения, что несмотря на все своеобразие, на различные индивидуальные особенности, между многими людьми можно подметить некоторое основное сходство, духовное родство в тех именно элементах духовной их природы, которым принадлежит главная роль, которые являются основным движущим началом всей психологии людей известного типа. Это и дает нам право различать в каждом обществе определенные типы, находящие себе столь яркое выражение в художественной беллетристической литературе. Ведь в сущности raison d'etre серьезной художественной литературы покоится на том, что она отражает наличность и борьбу различных психических типов, существующих в обществе. Весь секрет успеха талантливых писателей кроется именно в этой чуткости, сплошь и рядом слепой, бессознательной. Но то, что инстинктивно, стихийно, под влиянием вдохновения творит художник, то обязан сделать и ученый, пользуясь научными приемами и методами, привлекая иногда в качестве материала и творчества художника. Очень часто мы встречаем, напр., людей, основную психическую стихию которых составляют грубые, элементарные, простейшие эгоистические чувства, — чувство самосохранения или страха и любовь к приобретению материальных благ, любостяжание или корыстолюбие. У таких людей духовная жизнь отличается чрезвычайной бедностью: они не имеют в сущности никаких почти моральных чувств: родственные привязанности, любовь, общественные чувства, чувство дружбы или отсутствуют совершенно или приобретают чисто эгоистическую окраску; религия сводится у них к исполнению внешних форм и грубым суевериям; эстетического вкуса нет; даже более сложные эгоистические чувства, как самолюбие, чувство собственного достоинства, честолюбие, жажда новизны впечатлений — не существует для чистого эгоиста: всему на свете он предпочитает личное спокойствие, личную безопасность и материальную обеспеченность. Ум его крайне субъективен и узок: он не понимает других и не хочет их понимать, поскольку они ему не нужны для его личных целей, у него нет научных, философских, вообще каких бы то ни было высших интересов. Бедности чувства и односторонности ума соответствует сила воли: мотивы всех действий эгоиста, одинаковы и просты, и потому ни о каком столкновении, конфликте противоположных чувств и идей и речи быть не может; поставив себе узкие и низменные цели, эгоист без всяких колебаний идет к ним, не разбирая средств, действуя с сильными путем самоуничтожения и, где нужно, коварства, лицемерия и предательства, и без всякого колебания и зазрения совести уничтожая слабых. Самым ярким художественным изображением этого типа людей является всем нам знакомая фигура героя гоголевских «Мертвых душ» Павла Ивановича Чичикова.

Бывают исторические эпохи, когда Чичиковы и люди им подобные задают основной тон всей общественно-психологической жизни. Такой эпохой в истории западноевропейских стран были, напр., средние века, особенно первые три четверти этого периода — с VI по XIII век. Рыцарь этого времени — униженный вассал сильного и высокомерный и жадный сеньер перед слабым. Приобрести побольше, оградить свою личную безопасность попрочнее — вот единственные побуждения, руководящие рыцарем. Любовь рядовой рыцарь той эпохи понимал только как грубое чувственное ощущение, красоты не ценил, а его религиозные верования слагались из ряда полуязыческих суеверий и проявлялись исключительно в виде исполнения внешних обрядностей, которыми трусливый эгоист стремился умилостивить Божество, рисовавшееся его убогому воображению не иначе, как в форме грубой и страшной, немилостивой силы. Набросанная сейчас краткая характеристика сохраняет свое значение и для других групп средневекового западноевропейского общества: и духовное лицо, и горожанина, и виллана или крестьянина можно характеризовать как типических эгоистов. Утверждая однако, что эгоисты в средние века господствовали, что подавляющее большинство людей того времени подходило под это психологическое определение, нельзя вместе с тем отрицать появления и лиц иного психологического склада. Если эгоист был победителем, то ведь были и побежденные. Это последние живо чувствовали горечь поражения, его материальные и нравственные последствия, а такие чувства резко и глубоко отпечатлевались в их душе. Где было искать утешения и спасения от постигающих бедствий? На земле, в этой жизни было невозможно найти ни утешения, ни спасения. И потому их стали искать на небе, в будущей, загробной жизни, и целью земного существования начали считать блаженство в жизни небесной. Так появились религиозные натуры, для которых были ничто земные блага и личное существование, слава, земная любовь, родственные привязанности, и всем был аскетический подвиг самобичевания и нравственного совершенствования. Ум этих людей был так же односторонен, а воля так же сильна, как и у эгоистов, но и то и другое было направлено совсем в другую сторону. Типическим представителем таких натур был, напр., знаменитый основатель ордена нищенствующих монахов Франциск Ассизский.

Конечно, наряду с этими двумя крайностями — эгоистами и религиозно-созерцательными натурами — в средние века нарождались и другие характеры. Но так как намеченные типы составляют главное в психологической жизни той эпохи, то мы в интересах экономии времени оставим в стороне второстепенные подробности. На основании предложенной психологической характеристики мы можем уже теперь понять, как главные характеры проявляли себя в различных сторонах средневековой духовной культуры. В области нравов и обычаев столкновение и взаимодействие двух сейчас намеченных типов повело ко многим противоречиям: отсюда вышли, с одной стороны, затворничество и рабство женщин, жестокие и кровавые потехи, повальный разгул, постоянная война, а за ее отсутствием игра в войну в виде турниров, с другой — аскетическое подвижничество, монашеское целомудрие, культ женщины, дамы сердца, носительницы высшего идеала, поклонение и благоговение к которой со стороны рыцаря исключало всякую возможность плотской любви, супружеских отношений. В религии наряду с внешним формализмом и грубыми суевериями выступает постепенно на первый план религиозное самоуглубление, мистицизм, вера в духовное слияние человека с Богом посредством религиозного созерцания и экстаза. В искусстве сказалось и суеверное убеждение победителей, что материальным пожертвованием в пользу церкви можно достигнуть царства небесного, — убеждение, давшее средство для сооружения грандиозных соборов и аббатств, и духовное стремление побежденных от бренной земли к вечному небу, создавшее готический стиль с его тысячами тонких, украшенных ажурной резьбой башен, тянущихся ввысь. В области науки, наконец, восторжествовала схоластика, подчинявшая знание вере, признававшая философию служанкой богословия, пренебрегавшая земными, житейскими вопросами и задававшаяся несбыточной надеждой решить разом, путем самоуглубления человеческого духа, интуиции, все «проклятые вопросы» о сущности мира, его происхождении и о природе всех вещей.

Из сказанного сейчас видно, что если мы разделим все общественно-психологические явления на разряды или классы, если мы будем различать, во-первых, нравы и обычаи, во-вторых, религию, в-третьих, искусство и литературу, в-четвертых, науку и философию и, наконец, в-пятых, личности и характеры, то этот последний, пятый разряд является ключом к пониманию четырех первых: и нравы, и обычаи, и религия, и искусство, и литература, и наука, и философия определяются всецело психологическим складом общества, теми типами или характерами, которые с особенной силой и яркостью это общество отличают. Вот первый важный закон социальной статики в области явлений духовной культуры.

Этот закон поможет нам разобраться и в другой стороне дела, в разъяснении связи между духовной культурой и условиями экономическими, социальными и политическими. Ведь если корень понимания психологической жизни общества заключается в существующих в данное время типах или характерах, то, очевидно, определив взаимоотношение между этими характерами и условиями хозяйства, общественных отношений и государственного строя, мы тем самым разрешим всю стоящую перед нами задачу.

Нетрудно понять, что господство эгоистов в средние века было создано именно реальными условиями общественной жизни. То было время натурального хозяйства с преобладанием земледелия. Натуральное хозяйство изолирует людей, потому что исключает возможность обмена и живых экономических связей между отдельными семейными союзами: каждая семья все производит для себя сама и не нуждается в постороннем содействии. Уже это одно создает почву для развития элементарных эгоистических чувств. С другой стороны, земледелие невозможно без наличности известных средств производства, — земли и инвентаря — живого и мертвого, т.е. рабочего скота, семян для посева, земледельческих орудий и построек. Это укрепляет дух приобретательства, инстинкт собственности, склонность к стяжанию. Слабость техники и происходящие отсюда скудость результатов труда и сильная зависимость от естественных явлений — климата, почвы, стихийных бедствий — питают и развивают чувство страха, опасения за свою жизнь. А ведь страх и инстинкт собственности, как мы видели, и составляют основную психологическую стихию эгоистической натуры. Те же свойства воспитываются и средневековыми социальными отношениями и политическим строем, коротко характеризуемыми, как известно, одним словом — феодализм. Феодализм — это организованное общественное неравенство, при котором человек, богатый землей, обладает громадными привилегиями, делающими его на своей земле обладателем верховной власти, всемогущим вершителем судеб его подданных, а эти подданные оказываются почти совершенно бесправными. Такой строй поощряет в сеньорах их грубые эгоистические инстинкты и, обездоливая массу, создает в ней, с одной стороны, чувство страха, с другой, религиозное настроение, являющееся также естественным результатом и хозяйственных невзгод. Таким образом, второй закон социальной статики в области явлений духовной культуры может быть формулирован в следующих выражениях: психологический склад общества, т.е. существующие в обществе типы или характеры, слагается под воздействием хозяйственных явлений, устройства общества и государственного строя.

Мы закончили изучение законов социальной статики. Формулы, нами полученные, имеют первостепенное значение для исследования законов социальной динамики, и потому нелишнее еще раз припомнить эти формулы, что вместе с тем послужит и надлежащим резюме всего вышеизложенного. Итак, вот основные законы социальной статики:

1) явления природы — только пассивные условия, а не активные причины общественных явлений, только содействуют известным порядкам общежития, а не создают их;

2) влияние естественных условий на общество последовательно уменьшается по мере развития общественной жизни;

3) относительное значение разных отраслей хозяйства определяется степенью плотности населения и естественными условиями страны;

4) формы землевладения определяются относительным значением разных отраслей хозяйства в данный момент;

5) тем же относительным значением разных отраслей хозяйства определяются и формы хозяйства;

6) техника, или система хозяйства слагается под воздействием трех элементов экономической жизни, — относительного значения разных отраслей хозяйства, форм землевладения и форм хозяйства;

7) распределение хозяйственных благ определяется влиянием трех элементов хозяйственной жизни: относительного значения разных отраслей хозяйства, форм хозяйства и, наконец, его системы или техники;

8) социальный строй, т.е. деление общества на экономические классы и юридические сословия, образуется благодаря совместному действию четырех групп хозяйственных явлений: относительного значения разных отраслей народного труда, форм землевладения, форм хозяйства и распределения хозяйственных благ;

9) простейшим элементом политического строя являются средства управления и между ними управление областное, сложнее — цель государственного союза в ее реальном выражении и, всего сложнее, понятие о субъекте власти, опять-таки поскольку оно выражается в политической действительности;

10) политический строй определяется экономическими и социальными влияниями;

11) нравы и обычаи, религия, искусство, литература, наука и философия определяются всецело психологическим складом общества, теми типами или характерами, которые с особенной силой и яркостью это общество отличают;

12) психологический склад общества, т.е. существующие в обществе типы или характеры, слагается под воздействием хозяйственных явлений, устройства общества и государственного строя.

IV.

Двенадцать формулированных сейчас основных законов социальной статики помогут нам при исследовании закономерности общественных явлений в их движении или развитии, т.е. при установлении законов социальной динамики. В сущности один из законов социальной динамики, именно тот, который касается явлений природы в их отношении к жизни общества, нам уже известен: он гласит, что влияние естественных условий на общество последовательно уменьшается по мере развития общественной жизни. Поэтому сейчас мы прямо перейдем к изучению тех законов социальной динамики, которые имеют непосредственное отношение к экономическим явлениям.

Итак спрашивается: в каком направлении или как развиваются в жизни различных человеческих обществ явления хозяйственной жизни? Этот общий вопрос распадается на ряд частных, продиктованных классификацией экономических явлений, как она установлена социальной статикой. Первый из таких частных вопросов касается изменений в относительном значении разных отраслей хозяйства. Им мы и должны прежде всего заняться.

При этом мы можем воспользоваться отчасти уже знакомым нам конкретным историческим материалом. Мы знаем, напр., что древнегерманский экономический быт характеризовался подавляющим перевесом добывающей промышленности — германцы жили главным образом охотой, рыболовством, пчеловодством, — слабостью сельского хозяйства, из отдельных ветвей которого достигло большого значения только скотоводство, совершенной примитивностью обрабатывающей промышленности и почти полным отсутствием торговых сношений. Теми же чертами — господством добывающей промышленности и натурального, безобменного хозяйства, — отличался экономический быт древнейшей России, с VI по XII век. Это же характеризует и хозяйство древнейшей Греции и древнейшего Рима, а также Мидии и Персии в первые века их исторического существования. Правда, есть страны, относительно которых сохранившиеся исторические данные дают на первый взгляд иные показания: так в Египте и в Ассиро-Вавилонии издавна преобладало земледелие. Но, не говоря уже о том, что здесь самая природа — именно наличность глубоких, сильно разливавшихся и разливами содействовавших плодородию почвы больших рек, Нила и Евфрата, — давала неизбежный перевес земледелию, надо заметить, что сохранились следы первоначального господства и в этих странах пастушеских и охотничьих племен, так что естественные условия Египта и Ассиро-Вавилонии только ускорили переход от добывающей промышленности к земледелию, но вовсе не сразу, не с самого начала превратили эти страны в земледельческие. Следовательно, общее явление, сейчас нами подмеченное, наблюдалось и в Египте и в Ассиро-Вавилонии. Итак, вот первый закон социальной динамики: хозяйственное развитие каждой страны начинается господством натурального хозяйства при преобладании в то же время добывающей промышленности и скотоводства.

Первый период в развитии хозяйственной жизни всех народов является таким образом однотипным. Понятна причина этого: ведь нам известен закон социальной статики, по которому относительное значение разных отраслей хозяйства зависит от степени плотности населения и от естественных условий страны, а население первобытных стран всегда отличается редкостью, естественные же их условия характеризуются обилием различных даров природы, — зверей, птиц, рыб, лесов, пастбищ и т.д. Одинаковые причины приводят повсюду и к одинаковым следствиям. С течением времени плотность населения увеличивается, а дары природы уменьшаются, причем оба эти обстоятельства изменяются не везде равномерно; к тому же и в области явлений природы выступает на первый план действие условий, прежде незаметных. Вот почему уже во втором периоде развития хозяйственной жизни слагаются два основных типа экономических отношений: у обоих типов есть один общий признак — продолжающееся господство натурального хозяйства, но у каждого есть и признаки специальные, ему одному свойственные: один тип характеризуется равновесием добывающей промышленности и сельского хозяйства в массе населения и преобладанием внешней торговли в высших слоях общества, другой отличается перевесом земледелия над другими отраслями народного труда. Примерами первого можно считать Новгород и Псков с XIII по XV век, итальянские средневековые города, как Милан, Венеция, Генуя, Пиза, Флоренция, немецкие ганзейские города XIII века во главе с Любеком, эллинские государства до начала V века. Образцами стран второго типа надо признать западную и восточную Русь с XIII по XV века, западноевропейские государства с VI по XI в. Близость моря, удобство водных путей сообщения, сохранившиеся еще в значительном количестве дары природы, открывавшие простор для охоты, рыболовства, пчеловодства, недостаточное плодородие почвы обеспечивали Новгороду и общественным союзам, ему подобным, и возможность внешней торговли и занятие в равной мере добывающей промышленностью и сельским хозяйством. Отдаленность моря и недостаток вполне удобных путей сообщения мешали, напр., центральной Франции с VI по XI век развить внешнюю торговлю, истощение даров природы и рост населения делали невозможным преобладание добывающей промышленности, а наличность плодородной почвы влекла к земледельческому труду. Но и здесь и там, в общественных союзах обоих типов, население не достигло еще такой плотности, чтобы сделать необходимым разделение труда, а, следовательно, и крушение натурального хозяйства: почти каждая хозяйственная единица — семья — удовлетворяла всем своим потребностям по-прежнему собственным трудом, не прибегая к покупке чужих продуктов и не продавая своих.

Итак, второй закон социальной динамики выражается следующей формулой: во второй стадии хозяйственного развития слагаются два типа: во-первых, страны с преобладанием внешней торговли для высших слоев общества и равновесием добывающей промышленности и сельского хозяйства в массе населения; во-вторых, страны с господством земледелия; общий обоим типам признак — продолжающееся господство натурального хозяйства.

Рост населения однако всюду продолжался с большей или меньшей быстротой. Вместе с тем хозяйственные потребности общества также увеличивались. Полное удовлетворение этих потребностей требовало повышения производительности народного труда, а это повышение было возможно только путем разделения занятий, специализации; специализация же в свою очередь предполагает обмен продуктов труда. Так, под влиянием роста населения совершался и совершается повсюду переход от натурального, безобменного хозяйства к хозяйству меновому или денежному, при котором не только общественные верхи, но и массы населения втягиваются все более в торговые сношения. Так, в древней Греции период денежного хозяйства начался в V веке до Р. X., когда из афинского союза образовалась путем подчинения союзников Афинам обширная афинская держава. Древнеримское государство перешло к денежному хозяйству незадолго до Рождества Христова. Большинство стран Западной Европы пережило ту же важную перемену в XII—XIII веке после Р. X. С половины XVI столетия и Россия вступает в период развития денежного хозяйства. При первоначальном развитии денежного хозяйства в каждой стране наблюдается однако очень много общего с предыдущим периодом: главное сходство с ним состоит в том, что и теперь продолжает почти всецело господствовать земледелие. Так было в Европе до начала XVI в., в России до второй половины XIX века. Преобладание земледелия составляет таким образом черту общую всем странам в течение первой стадии развития денежного хозяйства. Но и в это время отдельным общественным союзам свойственны черты специальные, оригинальные, отличающие эти союзы друг от друга, позволяющие опять наметить типы хозяйственного развития. Возьмем, напр., Россию с половины XVI до половины XIX в. Уже в начале этого периода, как показывают исторические исследования, здесь наблюдается денежное хозяйство с обширным рынком, т.е. со сбытом продуктов, рассчитанным на обширную территорию: обыкновенно каждый торговый центр обслуживал тогда территорию верст на 150 в окружности, более крупные торговые города торговали верст на 300 вокруг, а радиус торгового значения Москвы доходил даже до 500 верст. Не то было во Франции, Англии, Германии, Италии с XII до конца XV века: эти страны дробились тогда на небольшие, замкнутые в экономическом отношении области, группировавшиеся вокруг города, торгового центра, к которому тянули местности на 10, 15, 20 верст вокруг. Внутри каждой из этих областей происходил обмен, но одна с другой эти области не были экономически связаны. Это было, следовательно, денежное хозяйство с небольшим местным рынком, и только в XVI, XVII и XVIII веках западноевропейские страны перешли к денежному хозяйству с обширным, даже мировым рынком. В это время и земледелие стало терять в них свое исключительное господство, и начался заметный рост обрабатывающей промышленности, что наблюдается и в России, в особенности в XVIII и первой половине XIX столетия. Произведенные сейчас исторические наблюдения позволяют нам формулировать следующий закон: третий момент хозяйственного развития характеризуется появлением денежного хозяйства при сохранении преобладания за земледелием и при росте обрабатывающей промышленности; при этом образуются два типа: к первому принадлежат страны, в которых сначала образуется денежное хозяйство с небольшим местным рынком, и потом уже совершается переход к сбыту на обширный рынок; страны второго типа сразу переходят к денежному хозяйству с обширным рынком.

Эта формула может, даже должна вызвать одно важное недоумение: почему такие типические различия образовались и не нарушают ли они той закономерности, которую мы постоянно наблюдаем и устанавливаем? Конкретное историческое изучение вполне успешно разрешает все сомнения на этот счет. Оно показывает, что причина отмеченного сейчас типического различия коренится в условиях внешней природы. В самом деле, ведь основная причина дробления западноевропейских стран на небольшие замкнутые экономические области заключались в плохом состоянии путей сообщения, делавшем невозможными торговые сношения между отдаленными частями страны. Конечно, и у нас в России в XVI и XVII веках летом пути сообщения были не лучше, чем в западной Европе XII и XIII веков. Но зимой нам помогал климат: зимние холода сковывали льдом наши многочисленные реки, озера и болота и устилали землю толстым слоем снега; в результате получался превосходный санный путь, дававший возможность перевозить товары с удивлявшей иностранцев быстротой; отсюда и происходила возможность сбыта на обширный рынок. Таким образом, мы видим новое подтверждение того закона социальной статики, по которому относительное значение разных отраслей хозяйства зависит не только от роста населения, но и от естественных условий страны.

Процесс развития денежного хозяйства совершается всегда медленно и постепенно. В ту стадию его развития, о которой у нас шла речь сейчас, в торговый оборот втягивается обыкновенно еще не все население, а лишь значительная часть его, и притом втягивается не целиком, т.е. не все предметы потребления покупаются и продаются, а многие еще выделываются самим потребителем для себя. Человек, напр., продает собственные изделия из дерева, покупает хлеб, соль и мясо, но овощи и плоды имеет свои, сам из домашних продуктов приготовляет себе одежду и обувь, сам строит свое жилище и т.д. Дальнейший рост населения делает однако недостаточным такое зачаточное состояние денежного хозяйства. Все яснее намечается необходимость полной специализации, такого разделения труда, при котором каждый занимался бы исключительно одним делом и покупал бы все остальное, для него необходимое. В результате денежное хозяйство вступает во вторую стадию своего развития, причем роль обрабатывающей промышленности становится уже очень важной. Англия вступила в этот период еще в 60-х годах XVIII века, Франция в конце того же столетия, Германия только в XIX веке, а наше отечество лишь с 60-х годов истекшего столетия. И опять совершающийся на наших глазах процесс эволюции капиталистического хозяйства нельзя назвать везде однообразным, опять приходится различать тут два основных типа: один представлен Англией, страной исключительно индустриальной, с полным господством обрабатывающей промышленности и биржевого денежного капитала, представительницей другого типа является Франция, в которой земледелие и обрабатывающая промышленность находятся в приблизительном равновесии. Нетрудно понять причину такого различия: дело в том, что территория Франции обширнее английской, почва плодороднее, а климат гораздо благодатнее, чем в Англии; все это содействует сохранению за земледелием важного значения. Наше отечество по типу своего экономического развития подходит гораздо ближе к Франции, чем к Англии.

Итак, вот еще один новый закон социальной динамики: в четвертый момент экономической жизни денежное хозяйство захватывает постепенно все население, причем в одних странах торжествует вполне обрабатывающая промышленность, а в других сохраняется равновесие между обрабатывающей промышленностью и земледелием.

Изучая социальную статику, мы видели, между прочим, что формы землевладения и формы хозяйства определяются относительным значением разных отраслей хозяйственной деятельности. Пользуясь этим выводом, мы можем теперь поставить в связь с только что установленными законами еще ряд других новых.

Какие формы землевладения соответствуют господству добывающей промышленности при натуральном хозяйстве? Ответ на этот вопрос дается изучением конкретного исторического материала, касающегося прежде всего древних германцев, у которых около Р. X., как мы знаем, преобладала именно добывающая промышленность. Свидетельства Цезаря, Тацита, так называемых «варварских Правд», т.е. записей древнегерманского обычного права, наконец, различные грамоты не оставляют сомнения, что поземельные отношения древних германцев складывались следующим приблизительно образом: округ, волость или село захватывало известную, довольно обширную территорию, а отдельные дворы или семьи на время, обыкновенно на год, опахивали или окашивали себе определенные участки для распашки, не подлежавшие во время разработки заимке со стороны других семей. Лесом, выгоном и всеми другими угодьями пользовались все сообща, в меру потребностей. То же можно наблюдать в истории форм землевладения в Сибири. Обычный процесс расселения в Сибири, на девственных почвах, сводится к следующему: поселившись, известная группа новоселов — обыкновенно волость — захватывает себе большое пространство земли; сенными и лесными угодьями пользуются сообща, а для пахоты каждая отдельная семья занимает или, как гласит техническое выражение, «наезжает» себе определенный участок, которым и пользуется год или два с тем, чтобы затем перейти к другому. Если местность степная, то такой участок опахивается, в лесной местности он «зачерчивается», т.е. ставятся зарубки на деревьях. Порядок пользования землей, совершенно аналогичный древнегерманскому и сибирскому, существовал и в древней Руси до конца XII в.: вервь, или волость, занимала обширную территорию, а отдельные семьи периодически «наезжали», занимали на год — на два участки на этой территории: в «Русской Правде» говорится об опахивании и зачерчивании участков.

Таким образом, не подлежит сомнению, что в эпоху господства добывающей промышленности при натуральном хозяйстве существует всегда вольное или захватное землевладение. Это и понятно: охота и первобытное скотоводство требуют простора, необходимо, чтоб отдельные семьи не мешали друг другу, и потому волость занимала большие пространства, в пределах которых то там, то сям производили хозяйственную эксплуатацию отдельные семейные союзы.

Приведенные сейчас конкретные примеры достаточно характеризуют и господствовавший в тот период формы хозяйства: типической, характерной формой хозяйственной деятельности и у германцев, и у русских древнейшего периода нашей истории был домашний труд семьи, обходившейся в подавляющем большинстве случаев собственными силами, без помощи наемных рабочих и рабов. Вот почему, напр., «Русская Правда» не знает рабов, принадлежащих простым смердам — крестьянам, упоминает лишь о рабах княжеских, боярских и монастырских, а римские писатели приравнивают германских рабов к полусвободным и свидетельствуют о их немногочисленности. Стало быть, типической формой хозяйства при господстве добывающей промышленности и натурального хозяйства является семейный, домашний труд.

Спрашивается теперь: кто сосредоточивает в своих руках главную массу земли и на каком праве владеет ею в общественных союзах вторичной формации, т.е., с одной стороны, тех, в которых высшие слои общества занимаются по преимуществу внешней торговлей, масса же делит свои силы между добывающей промышленностью и земледелием, с другой стороны, тех, в которых земледелие вполне торжествует, причем в обоих случаях хозяйство остается натуральным?

Если мы присмотримся к землевладению в древнеэллинских республиках VII и VI веков до Р. X., то увидим, что там земля постепенно уходила из рук крестьянской массы и сосредотачивалась в руках меньшинства населения, разбогатевшего благодаря внешней торговле и соединенным с ней кредитным операциям. Огромные по тому времени денежные капиталы искали себе помещения в главной ценности, тогда существовавшей, — земле, — и масса населения нуждалась в материальной поддержке вследствие усиления земледелия, для которого в большей степени, чем для добывающей промышленности, необходим капитал, обольщалась, кроме того, заманчивой возможностью получить сразу некоторую сумму денег и потому обезземеливалась. Это явление повторяется во всех общественных союзах того же типа. Так, в наших Новгороде и Пскове бояре-банкиры и купцы также постепенно стянули в свои руки все земельные богатства. То же наблюдается в городах Ганзейского союза и в итальянских городских общинах средних веков. Значит, при натуральном хозяйстве, сопровождающемся господством внешней торговли в высших слоях общества и равновесием добывающей промышленности и земледелия в массе населения, земля на праве полной собственности сосредотачивается в руках капиталистов-банкиров и купцов.

Сделанное сейчас замечание о том, что земледелие требует большего капитала, чем добывающая промышленность, и тем вынуждает крестьянскую массу поступаться землей за ссуду инвентарем у богатых людей, всецело применима, конечно, к тем странам, в которых с натуральным хозяйством соединяется господство земледелия. И во Франции, и в Германии, и в Италии, и в Англии между VI и X веками крестьянство постепенно обезземеливается в пользу дворянства и духовенства. То же повторяется и в России между XIII и XVI столетиями. Но этим дело не ограничивается. Крупные землевладельцы нуждаются в хозяйственных слугах-приказчиках или управляющих, а также и в слугах военных. Они должны награждать тех и других за их службу и в то же время не могут давать им денежное жалованье, так как при господстве натурального хозяйства количество денег в стране бывает очень невелико. Остается одно: награждать за службу землей, не поступаясь в то же время правами собственности на нее, а сдавая ее лишь во временное владение под условием службы и без права временного владельца ее дарить, завещать, закладывать и продавать, вообще отчуждать в другие руки каким бы то ни было способом. Такое временное и условное владение и известно на западе Европы под именем бенефиция, в древней России — под названием поместья, в мусульманских странах оно называлось иктой, а в Византийской империи — пронией и харистикией. Мы вправе, следовательно, сделать тот вывод, что в странах, в которых при сохранении натурального хозяйства торжествует земледелие, крестьянство обезземеливается в пользу высших слоев общества, и сверх того распространяется особый вид временного и условного земельного владения.

Всякому еще с школьной скамьи известно, что в эпоху законодательства Солона, т.е. в начале VI века до Р. X., афинские землевладельцы получали доход со своих земель известным количеством мер хлеба, а не деньгами. Древние хозяйственно-статистические описания, так называемые писцовые книги, сохранившиеся и от древнего Новгорода XV в., и от центральной России того же времени, и, наконец, от средневековых государств Западной Европы, также свидетельствуют, что крупные землевладельцы тех времен почти не заводили собственной, барской запашки, потому что не было спроса на хлеб, нельзя было продать, реализовать в денежной сумме урожай, не эксплуатировали поэтому в сколько-нибудь значительном количестве ни несвободного рабского, ни тем более вольнонаемного труда, а всю землю раздавали крестьянам в аренду за оброк натуральный — долей урожая или известным количеством четвертей разного хлеба. Новгород и Афины — страны одного экономического типа, северовосточная Русь XIII—XV веков и средневековые западноевропейские государства представляют собой другой тип. Значит, крестьянская аренда за натуральный оброк представляет собой форму хозяйства одинаково характерную для всех стран, переживающим вторую стадию в развитии натурального хозяйства.

Переход к денежному хозяйству приносит с собой много нового и для форм землевладения и для форм хозяйства. Поместье, бенефиций и формы владения землей, им подобные, отличаются одним характерным признаком, это — формы владения несвободные, неспособные к гражданскому обороту, исключающие возможность превращения земли в аренду. Между тем денежное хозяйство, по самой своей сущности, представляет собой комплекс таких экономических отношений, которые основаны на обмене, на свободном гражданском обороте ценностей, на возможности превратить в каждый данный момент землю в деньги и найти для денег приложение в земле. При таких условиях бенефиций и поместье скоро оказываются анахронизмом и под давлением новых хозяйственных потребностей исчезают и заменяются другими поземельными отношениями. На западе Европы бенефиций превращается в лен или феод, подлежавший отчуждению — продаже, залогу, дару, мене — и наследственный. В России XVII века поместье постепенно приближается к вотчине: оно передается сыновьям владельца, меняется, даже сдается за деньги, т.е. в сущности продается, а при Петре Великом сливается с вотчиной в один вид дворянской недвижимой собственности. При всех различиях в политическом отношении, лен и дворянская недвижимая собственность имеют много сходства: во-первых, как сейчас указано, они отчуждаемы и наследственны, чего требует денежное хозяйство; во-вторых, эта отчуждаемость имеет свои пределы: продавать, закладывать, дарить и менять землю можно только дворянам же, а не лицам других сословий; другими словами, на смену несвободным формам землевладения, характерным для второй стадии развития натурального хозяйства, при зарождении и росте денежного хозяйства, пока господствует земледелие, типической формой землевладения является дворянская сословная, т.е. полусвободная, земельная собственность.

Не менее глубокую печать налагает денежное хозяйство уже в первом периоде своего развития и на формы хозяйства. Теперь появляется спрос на хлеб, и потому землевладельцы заводят и расширяют свою барскую пашню. Для обработки ее нужны рабочие, и вот появляются и умножаются на пашне и на западе Европы и у нас рабы. Мало того: крестьяне обязываются отбывать барщину, и так как необходим постоянный контингент рабочих, то и прикрепляются. Так постепенно слагается типический для денежного хозяйства при господстве земледелия крепостной барщинный труд.

Наступает, наконец, четвертый момент хозяйственного развития, — торжествует денежное хозяйство или с перевесом обрабатывающей промышленности, или с равновесием между этой последней и земледелием. В обоих случаях появляется одинаковый эффект в области землевладельческих порядков: так как денежное хозяйство, если оно развивалось в достаточной степени, обусловливает необходимость свободного оборота ценностей в стране, то остаток стеснения в этом отношении — сословность поземельной собственности, привилегия дворянства, имевшего исключительное право владеть землей, — исчезает: лица всех званий и состояний приобретают право владеть земельной собственностью. Это наблюдается в западноевропейских странах уже с XVI века и еще более в XVII и XVIII. У нас в России только XIX столетие произвело эту перемену: ее окончательно утвердила крестьянская реформа 19 февраля 1861 года. Необходимо ненадолго остановиться сейчас на некоторых весьма важных подробностях, касающихся отношения крестьян к земле. Мы уже видели, что в первый период экономического развития в руках крестьянской массы сосредотачивалось много земли, но юридические отношения крестьян к этой земле не были вполне организованы и в достаточной степени определены. Каждая семья лишь на год или на два захватывала себе участки для эксплуатации в пределах территории, занятой вервью. Нам известно также, что во второй период хозяйственного развития крестьянство всюду было обезземелено, но подробности хода этого обезземеления не были еще указаны. Дело шло приблизительно так: население увеличивалось, и вольное или захватное землепользование первого периода стало невозможным; поэтому каждое отдельное крестьянское хозяйство уселось на земле прочнее, а таким хозяйством был в то время обширный семейный союз, обыкновенно состоявший из отца, иногда и деда и нескольких сыновей с их семьями и не деливший земли между своими членами, а распределявший только результаты труда. Но это распределение носило оригинальную черту, легко объяснимую посредством следующего схематического примера: допустим, что у основателя семьи было два сына. По смерти отца они не делили землю, работали сообща и делили пополам лишь продукт, результат труда. В третьем поколении дело, допустим, сложилось так, что у первого из сыновей родоначальника был один сын, а у второго два. И эти трое внуков родоначальника не делили земли, работали сообща, а делились лишь продуктом, но — это-то и есть самое главное — делились не поровну, а так, что внук от первого сына родоначальника наследовал всю долю продукта, получавшуюся некогда его отцом, т.е. половину, тогда как другая половина доставалась поровну — по четверти — двоим внукам родоначальника, происшедшим от его второго сына. Таким образом, вкладывая одинаковый труд в землю, трое родственников-совладельцев получали не поровну. Это заставляло тех из них, кто был наиболее обижен, искать выхода из союза, и в результате они добились права продавать, закладывать, дарить и менять свое место в семейном союзе и вместе свою долю продукта посторонним. Таким путем в родственный союз проникли чужеродные элементы, посторонние. Такие совладельцы — родственники и посторонние — получили у нас на севере название складников, сябров (шабров) или соседей, диаников или братьев вервных у западных славян, вицинов на западе Европы. Отсюда и самые союзы назывались складническими сябринными соседскими, иногда дворищами, печищами, вервями, гениалогиями, парсаннериями и т.д. Такое землевладение удобное всего называть сябриным. Чужеродные элементы еще более тянули врозь, и отсюда произошли сначала временные переделы, а потом окончательные разделы земли между совладельцами, причем открылась уже полная возможность отчуждения земли богатым людям, и в результате получилось под давлением экономических условий обезземеление крестьянской массы. Все это, как нам уже известно, случилось еще во второй период развития натурального хозяйства.

Первая стадия развития хозяйства денежного принесла с собой существенные перемены в отношении к земле крестьян, сделавшихся теперь крепостными. От предшествующего времени крестьяне унаследовали неравномерность участков земли, какими пользовались отдельные из них: у одного крестьянина было много земли, другому ее не хватало. Малоземельных было большинство, и это-то большинство потребовало передела земли, «земельного поравнения». Так как с этим связана была платежеспособность и работоспособность отдельных крестьянских дворов — малоземельный крестьянин был плохим работником на барщине и дурным плательщиком господских оброков и государственных податей, — то землевладельцы — дворяне и государство пошли навстречу желаниям крестьянской массы и установили периодический передел земель, находившихся в пользовании крепостных крестьян. Так во всех странах произошла крепостная земельная община, так называемое мирское или общинное землепользование.

Четвертый период хозяйственного развития, ознаменовывающийся полным торжеством денежного хозяйства, наносит смертельный удар не только сословному полусвободному дворянскому землевладению, но и полусвободному мирскому крестьянскому: земельная община исключает возможность отчуждения наделов, а денежное хозяйство требует свободного оборота всех ценностей. Вот почему общинное землевладение почти совершенно исчезло на западе Европы, у нас в западных и юго-западных губерниях, и сохраняется лишь там, где денежное хозяйство не захватило целиком земледелия. Да и в этих местах наблюдается последовательный процесс разложения: не имея возможности продать, заложить или подарить свой надел, крестьянин-общинник отдает его в аренду богатому односельчанину на долгий срок — иногда на 99 лет — за ничтожную плату, получаемую притом единовременно: это — не что иное, как замаскированная продажа, так что и мирское землевладение, поскольку оно перестает соответствовать экономическим условиям, обращается в юридическую фикцию, на деле исчезает.

Намеченный сейчас процесс перемен в области крестьянского землевладения наглядно подтверждает, таким образом, выведенный раньше общий закон, по которому четвертый момент хозяйственного развития характеризуется господством свободной бессословной земельной собственности.

Наблюдения над особенностями этого момента экономической эволюции для нас тем легче, что он, в сущности, сама современность, особенно на западе Европы. Оглянувшись вокруг, присмотревшись к повседневной действительности, мы легко можем подметить и характерные для четвертого момента формы хозяйства. Вообще говоря, можно утверждать, что чем сильнее развито денежное хозяйство, тем крупнее хозяйственные предприятия и тем полнее господствует в них вольнонаемный труд свободных и полноправных рабочих. Для обеспечения своих интересов та и другая сторона — хозяева и рабочие — смыкается при этом все чаще и чаще в союзы: каждому хорошо известны и рабочие союзы, и союзы предпринимателей — тресты, синдикаты, картели. Итак, в области форм хозяйства четвертый момент экономического развития отличается ростом крупных предприятий, господством вольнонаемного труда и развитием рабочих и предпринимательских союзов. Все это опять-таки логически, неизбежно вытекает из самой природы капиталистического денежного хозяйства: приложение капитала в крупных размерах сопряжено со многими выгодами, с большой экономией сил и средств; вольнонаемный труд — частное выражение того общего закона, что денежное хозяйство обусловливает свободу оборота всех ценностей, потому что рабочие руки — ведь тоже известная ценность и притом главная ценность, основной товар, обращающийся на мировом рынке; наконец, союзы рабочих и предпринимателей являются коррективом злоупотреблений и лекарством от главной болезни капиталистического хозяйства — неорганизованности мирового производства, выражающейся наиболее ярко в так называемых экономических кризисах.

Чтобы понять законы развития техники или системы хозяйства, воспользуемся прежде всего известным уже нам отчасти конкретным материалом. В свое время было уже сказано, что у древних германцев в I, II и III веках после Р. X. система хозяйства характеризовалась господством ручного труда, в обрабатывающей промышленности и — прибавим сейчас — подсечным, огневым или лядинным хозяйством в земледелии, наконец, хищническим истреблением даров природы в промышленности добывающей. Первоначальная история любого народа подтверждает это наблюдение: то же мы видим, напр., в древнейшей Греции, в начале римской истории, в первые времена исторической жизни русского народа и т.д. Вообще первый момент экономической эволюции отличается полным господством экстенсивной системы хозяйства, с ничтожной затратой капитала и труда, что обусловливается и относительным значением разных отраслей хозяйства, и вольным землепользованием, и домашними формами производства.

Рост земледелия и торговли во второй период исключал возможность сохранения столь примитивной техники; к тому же приводили новые формы землевладения, прочнее привязавшие человека к земле. Но эти же формы землевладения, особенно такие, как поместье или бенефиций, отодвигая на второй план подсечную систему, вполне соответствовали системе переложной, при которой распахиваемое пространство все еще ничтожно, и перелог без всякого удобрения восстанавливает свои производительные силы. Формы хозяйства также соответствуют несколько большей, чем прежде, интенсивности техники: арендатор-землевладелец теснее связывается со своим участком земли, чем первобытный охотник или скотовод, но все-таки он связывается с этим участком ненадолго: опять переложная система оказывается наиболее подходящей. В обрабатывающей промышленности наряду с домашним производством для собственного потребления появляется ремесло, где применяется не только ручной труд, а вводятся уже некоторые орудия более совершенные, чем существовавшие раньше. В торговле господствует не одна караванная система; она осложняется примесью системы ярмарок. Все это подтверждается наблюдениями над экономической жизнью древней Эллады VII и VI в., России в XIII, XIV, XV столетиях, европейского запада с VI по X век. Мы в праве, следовательно, вывести тот общий закон, что во второй период хозяйственного развития преобладает менее экстенсивная система хозяйства.

Россия с XVI до половины XIX в., как я уже имел случай констатировать, была страной трехпольного полевого хозяйства. В то же время появилась и более совершенная техника обрабатывающей промышленности: кустарь, через посредство скупщика, приобретающий обширный рынок для своих продуктов, мало-помалу совершенствует свои орудия и доходит до изобретения первобытных, самодельных машин; то же и пока не в большей степени наблюдается во вновь возникающей фабрике. Таким образом господство трехполья в земледелии и зарождение первоначальных машин в обрабатывающей промышленности составляют отличительные черты техники хозяйства в третий момент экономической эволюции.

Систему хозяйства в четвертый момент мы наблюдаем, как современники, и легко можем, руководствуясь собственным опытом и наблюдением, наметить ее типические особенности; многополье — плодосмен в земледелии, при котором исчезает пар, вводится искусственное удобрение, сеются кормовые травы, корнеплоды сменяются зерновыми хлебами, машинное производство в обрабатывающей промышленности, падение ярмарочно-караванной торговли и замена ее коммивояжерством, агентурой, постоянными выставками, телеграфными, телефонными и железнодорожными сношениями, короче говоря — полное господство интенсивных систем хозяйства, сопровождающихся колоссальными затратами капитала и труда, — вот что характеризует хозяйственную технику четвертого периода.

Сложная тема, которую мы сейчас обсуждаем, будет вполне исчерпана, если мы установим законы распределения хозяйственных благ в каждом из четырех периодов экономического развития, т.е. определим, как в разные времена распределяются доли народного дохода между земельной рентой, доходом на капитал, заработной платой и государственными налогами. Для всякого ясно, что пока земли много, пока существует вольное или захватное землевладение, о земельной ренте, как сколько-нибудь значительной ветви народного дохода, не может быть и речи. Характерно в этом отношении то, что в древнейшее время, напр., у нас в России до XII века земля не была даже предметом гражданского оборота, не продавалась и не покупалась. Так как форма хозяйства в то же время была домашней, семейной, то не было в подавляющем большинстве случаев нужды в наемных рабочих, и потому заработная плата была невелика: в XII в. у нас в России работа двух женщин ценилась приблизительно в 8 руб. на наши деньги в год. Зато до чрезвычайности редок и потому дорог был денежный капитал: в том же XII столетии 50% были довольно обычным на Руси процентом на капитал. Так как государственные потребности были еще не развиты, то налоги и абсолютно и относительно были невелики. Характерной чертой распределения хозяйственных благ в первый период экономической жизни надо признать еще сравнительную равномерность в распределении реальных благ, предметов потребления, при неравномерности в распределении денежного капитала. Итак, характерными для первого периода явлениями надо признать низкий уровень ренты, заработной платы и государственных налогов, чрезвычайную высоту процента на капитал и равномерность в распределении реальных хозяйственных благ между отдельными группами населения.

Во второй период хозяйственного развития увеличивается доля, приходящаяся на ренту, заработную плату и налоги, понижается процент на капитал и, наконец, реальные блага распределяются менее равномерно, — в пользу меньшинства и в ущерб массе населения. Это доказывается целым рядом конкретных наблюдений, указывающих, напр., на рост цен на землю: так, в России в начале XVI в. десятина земли стоила уже на наши деньги 28 руб. Повысилась, хотя и менее значительно, заработная плата. В виде государственных налогов население уплачивало в XV и XVI в. не более 10-15% своего валового дохода. Наконец, процент на капитал понизился до 20-ти. Совершенно подобные же явления можно наблюдать, напр., в древней Элладе VII и VI веков до Р. X. и в западноевропейских странах в первую половину средних веков.

В следующий затем период ценность земли увеличивается вдвое против предыдущего, растет значительно и заработная плата, государственное обложение становится вдвое и втрое тяжелее, — налоги захватывают до 20-30% валового дохода, процент на капитал понижается очень быстро: до 10,8, даже до 6%. В то же время массы и привилегированное меньшинство, обыкновенно свободное притом от податного обложения, начинают представлять собой два контраста в отношении материальной обеспеченности. Франция старого порядка, напр., представляет собой типическую в этом отношении страну. То же можно наблюдать в старой Англии в XVI, XVII и первой половине XVIII в. или у нас в России в XVII, XVIII и первой половине XIX в. Следовательно, для третьего периода экономической жизни характерным оказывается очень быстрый рост ренты, заработной платы и государственных налогов, падение процента на капитал и развитие пауперизма.

Всякому, кто присматривался к современной действительности, известно, что и для четвертого периода характерны те же явления, темп развития которых в это время еще более ускоряется. Головокружительный подъем земельных цен сразу бросается в глаза; правда, он отчасти объясняется земельной спекуляцией, но если даже исключить это условие, рост ренты сомнению подлежать не может: разумеется, речь идет о благоустроенных хозяйствах, могущих противостоять давлению мирового сельскохозяйственного кризиса.

Заработная плата также растет: хороший фабричный рабочий у нас в России может заработать 1 1/2-2 рубля в рабочий день, на западе еще больше. Налоги увеличиваются до чрезвычайности, хотя намечается частичное стремление к обложению и привилегированного меньшинства в виде прогрессивного подоходного налога в Германии и Англии, обложения наследств, поземельных налогов, распространяющихся и на дворянские имения, и т.д. Капитал сильно дешевеет, приносит 5, 4, 3 и даже 2% прибыли. Наконец, резко выражены и имущественные контрасты между отдельными общественными группами.

Возобновим теперь еще раз в нашей памяти формулированные сейчас законы социальной динамики, касающиеся развития экономических явлений. Удобнее будет при этом изложить их не в том порядке, как они нами устанавливались: мы следили особо за изменениями каждого отдельного элемента экономической жизни в разные периоды, а теперь характеризуем каждый из четырех периодов экономического развития как целое, собрав воедино отдельные его хозяйственные признаки. В результате получатся следующие четыре общих закона:

1) Первый период хозяйственного развития отличается всегда преобладанием добывающей промышленности и первобытного скотоводства при сохранении натурального хозяйства, господством вольного или захватного землевладения, домашней формы хозяйства, крайне-экстенсивной техники, низким уровнем земельной ренты, заработной платы и государственных налогов при чрезвычайной высоте процента на капитал и сравнительно равномерном распределении реальных хозяйственных благ между отдельными группами населения.

2) Во второй период экономической жизни сохраняется натуральное хозяйство, но в одних странах преобладает в высших классах общества внешняя торговля, в низших же сельское хозяйство и добывающая промышленность находятся в равновесии, а в других странах земледелие одерживает полную победу; при этом крестьянство обезземеливается, и образуются формы условного и временного землевладения, форма хозяйства в общем остается домашней, техника лишь несколько улучшается, повышаются рента, заработная плата, государственные налоги, дешевеет капитал, и, наконец, впервые намечаются контрасты в распределении реальных хозяйственных благ между отдельными слоями общества.

3) Зарождение и первоначальное развитие денежного хозяйства, при сохраняющемся преобладании земледелия, сословная полусвободная земельная собственность, крепостная форма хозяйства, трехполье в области техники производства, дальнейшее повышение ренты, заработной платы и налогов при понижении процента на капитал и развитие пауперизма — вот отличительные черты третьего периода экономической эволюции.

4) Наконец, четвертый период характеризуется полным расцветом денежного хозяйства при решительном преобладании обрабатывающей промышленности в одних странах и равновесии ее с земледелием в других, торжеством свободных форм землевладения, вольнонаемного труда, интенсивной техники хозяйства, быстрым ростом земельной ренты, заработной платы и налогов, чрезвычайным понижением процента на капитал и продолжающимся пауперизмом, причем обнаруживаются тенденции к большему обложению крупных доходов в пользу государства.

V.

Согласно принятому нами порядку изложения, мы должны теперь заняться изучением основных законов социальной динамики, касающихся развития социального строя или, что то же, устройства общества.

В нашем распоряжении имеется уже отчасти конкретный материал для вывода общего закона общественного устройства в первый, начальный период жизни каждого народа: уже при социально-статическом исследовании приходилось говорить о древнегерманском обществе до поселения германцев в пределах Римской империи, и мы убедились тогда, что соответственно господству добывающей промышленности при натуральном хозяйстве, вольному землепользованию, домашнему производству и равномерному распределению реальных благ древнегерманское общество было чрезвычайно слабо расчленено: в нем совершенно не было юридических сословий, и даже экономические классы далеко еще не сложились. Те же заключения получаются, если наблюдать социальный строй древнейшей России, Рима в первые века его существования, древнейшей Эллады и т.д. Итак, первый период социального развития характеризуется неорганизованностью общества, отсутствием сословий и классов.

Несравненно определеннее выступают общественные отношения во второй период, причем надо опять отличать различные типы социальных отношений, как мы различали типы хозяйственного развития. Это и неудивительно: ведь нам уже известна сильная зависимость социального строя от экономических условий. Возьмем Новгород XIII, XIV и XV веков — типический образ общественного союза, в котором высшие слои занимаются торговлей и кредитными операциями, а масса остается при натуральном хозяйстве и посвящает свои силы столько же добывающей промышленности, сколько и земледелию. Уже сделанное в этих немногих словах определение показывает, что между отдельными группами новгородского общества были экономические различия, что классовое расчленение сделало успехи. И это тем более ясно, что, как нам уже известно, крестьянская масса в Новгороде была уже обезземелена, земли сосредоточились в руках меньшинства, а контрасты в распределении реальных хозяйственных благ, прежде не существовавшие, стали обозначаться уже довольно резко. Но и этого мало: между отдельными группами новгородского общества — боярами, купцами, богатейшие из которых назывались житьими людьми, и черными людьми — существовали и юридические различия: бояре имели исключительное право занятия высших административных должностей и участия в правительственном совете, купцы держали в своих руках коммерческий суд, а черные люди имели наименьшее количество прав: они, как и бояре и купцы, могли только участвовать в вече или народном собрании. Значит, в Новгороде сложились и сословия и притом сословия свободные, основанные на правах, а не на обязанностях. Можно подобрать значительное количество параллелей нарисованной сейчас картины общественного устройства в древнерусском вольном городе. То же встречаем мы, напр., в Риме в эпоху Сервия Туллия и в Афинах при Солоне: каждый из школьных учебников помнит деление римлян на пять групп и афинян на четыре группы, причем нетрудно подметить в основе этого деления не только классовые, но и сословные признаки. То же почти наблюдается и в общественных союзах другого типа, в таких именно, где при сохранении натурального хозяйства на первый план выступает земледелие: и здесь земля сосредотачивается в руках меньшинства, и это меньшинство по своему богатству противополагается малоимущей массе. Поэтому определяется два класса — богатых землевладельцев и бедных земледельцев, а так как землевладелец того времени имел тогда право суда и сбора налогов с лиц, живших на его земле, то, значит, существовали и все резче определялись и сословные различия, хотя, конечно, о полной их законченности нет еще речи: личная свобода масс еще не отменена, не исчезла. Северо-восточная — владимирская, потом московская — Русь XIII, XIV и XV веков и западноевропейские страны с VI по X век представляют собой наглядные примеры именно таких социальных отношений. Образование классов и сословий, хотя и не вполне законченных и организованных, и составляет отличительную черту второго периода общественного развития.

В третий период нами наблюдались опять два типа экономического развития: одни страны, как, напр., страны европейского запада, переживали переход от натурального хозяйства к денежному в известной степени: сначала — с XII по XV век — в них существовало денежное хозяйство с небольшим местным рынком и только с XVI столетия рынок расширяется и становится мало-помалу мировым; другие страны, как Россия, с половины XVI в., сразу перешли к денежному хозяйству с обширным рынком, причем однако и здесь и там, и в России и на западе Европы, земледелие долго играло определяющую главную роль. Эти особенности, как и это сходство, отразились и в области социальных отношений. Пока на западе господствовало денежное хозяйство с небольшим местным рынком, общество устроено было приблизительно следующим образом: резко обозначились экономические классы — землевладельцы, купцы и ремесленники и земледельцы; это классовое деление осложнилось и юридическими, сословными различиями: землевладельцы, или сеньоры, судили своих крестьян, собирали с них подати, участвовали в законодательных съездах — генеральных штатах во Франции, парламенте в Англии, сейме в Германии — и т.д.; купцы и ремесленники, т.е. горожане, имели часто право самоуправления и участия в законодательных съездах; крестьяне были прикреплены к земле, т.е. ни они сами не могли уйти с занятых ими участков, ни землевладельцы не могли их перевести в другое место или продать без земли; это понятно: ведь так как рынок узок, так как жители известной области торгуют только друг с другом, то в пределах этого замкнутого в экономическом отношении округа все производительные силы должны находиться в равновесии, иначе грозит катастрофа: отлив земледельцев может повести к голоду и общей гибели, почему их и необходимо прикрепить к месту. Когда с XVI в. западно-европейские страны начали переходить к денежному хозяйству с обширным рынком, тогда указанные сейчас ограничения стали вредны: напротив, нужда в рабочих силах в отдаленных пунктах, необходимость большей подвижности производительных сил выступили на первый план, и крестьяне стали постепенно раскрепощаться, хотя процесс раскрепощения в изучаемый период еще не закончился. Точно также стали слабеть цеховые и гильдейские ограничения, тяготевшие над горожанами: обширный рынок и здесь выставил требование освобождения.

Социальные отношения в России с половины XVI до половины XIX в. существенно отличались от западно-европейских: правда, и здесь дворяне имели финансовые и судебные привилегии и даже некоторое время участвовали вместе с горожанами в представительных собраниях — земских соборах, но они пользовались своими правами лишь постольку, поскольку это было нужно для отбывания повинности военной службы; горожане почти не имели самоуправления и вместе с крестьянами подлежали тяглу, т.е. платили весьма тяжелые подати и отбывали чрезвычайно обременительные натуральные повинности; наконец, крестьяне были прикреплены не к земле, как на западе, а к личности землевладельца, т.е. последний мог их переводить с участка на участок, из одного имения в другое, и отчуждать их без земли. Это было необходимо в виду потребности в переливах рабочей силы в разной области при наличности денежного хозяйства с обширным рынком. Одним словом, здесь весь общественный строй был основан на обязанности, сословия были сплошь крепостными, и освободительные тенденции начинают сказываться только в XVIII и первой половине XLX века. Резкий переход от натурального хозяйства к денежному, рассчитанному на обширный рынок, был основной причиной такого крепостного сословного строя: без строгой и планомерной организации общественных сил такой переход был бы немыслим.

Итак, в третий период классы и сословия резко обособляются, причем свободные сословия преобладают в странах, переживающих сначала эпоху денежного хозяйства с небольшим местным рынком и потом уже переходящих к работе на обширный сбыт, а в странах, сразу вынужденных усвоить денежное хозяйство с обширным рынком, слагаются сословия крепостные.

Совершившийся в 60-х годах XVIII в. в Англии промышленный переворот, сводящийся к сильнейшему развитию денежного хозяйства и к быстрому росту фабричной промышленности и машинного производства, ознаменовал собой наступление четвертого периода общественного развития, потряс и разрушил до основания старый сословный строй: крепостной рабочий был малоусерден и неискусен, потому что не получал награды за усердие и искусство, не был заинтересован в результатах своего труда, и потому был заменен рабочим свободным: крепостное право пало окончательно; при развитом денежном хозяйстве дело может идти успешно лишь при том условии, когда личность и собственность каждого вполне обеспечены, а это возможно только при равноправности, т.е. при уничтожении сословного строя. Он последовательно и был уничтожен в Англии XIX века; достаточно напомнить в этом отношении только о таких крупных фактах, как предоставление полноты прав католикам в 1829 г., как парламентские реформы 1832, 1867 и 80-х годов. Но не следует думать, что разрушение сословного строя составляет отличительную особенность стран английского типа, с полным господством обрабатывающей промышленности; Франция — страна, где земледелие и обрабатывающая промышленность находятся в приблизительном равновесии, однако и здесь сословия в XIX в. исчезли: гражданское равноправие впервые проведено в конце XVIII в., а равноправие политическое стало совершившимся фактом после 1848 года. Причина понятна: и во Франции, как и в Англии, царит развитое денежное хозяйство, рассчитанное на мировой рынок Но если сословность исчезла, то классовое расчленение в четвертый период достигло несравненно бо́льшей резкости, чем прежде. И это понятно: ведь развитое денежное хозяйство обусловливает необходимость разделения труда, а систематически проведенное разделение труда и означает как раз господство классового принципа, потому что класс это — общественная группа, играющая определенную специальную роль в процессе производства и обмена хозяйственных благ. И классовые противоречия чувствуются тем острее, что, как нам известно, в это время всего ярче обозначаются контрасты в распределении реальных хозяйственных благ, имущественное неравенство.

В результате мы можем формулировать следующий общий закон: в четвертый период развития общества падают сословные перегородки, и очень резко выступают классовые различия.

Пойдем теперь далее — в сферу государственных политических отношений. Напомню об установленной уже нами связи государственного строя с устройством общества и хозяйственными порядками, а также и о том, что явления государственной жизни делятся на три группы: одну составляют средства управления, другая касается цели государственного союза, третья характеризует субъект власти. Возьмем политический строй германцев в первые века после Р. X. Существовали в то время у них сколько-нибудь сложившиеся, правильные учреждения, с определенными взаимоотношениями, с постоянным составом и точным ведомством? Ответ на этот вопрос может быть только отрицательный: германское вече было беспорядочной сходкой всех свободных, считавшейся законной независимо от числа собравшихся; действовало оно крайне нерегулярно, порывами, случайно и бессистемно; еще меньше значения постоянства или определенности замечается в совете старейшин; столько же расплывчатой, несложившейся, колеблющейся в своих основаниях была власть королей и герцогов. Но самым ярким выражением политической неорганизованности древних германцев надо считать дружину: первоначально это было простое временное соединение удальцов, выбиравших себе храброго вождя для того или другого единичного предприятия, — набега на соседей. Столь же неорганизованной и неясной, как и средства управления, была у древних германцев цель государственного союза. Говоря вообще, она заключалась в личной выгоде правителей: дружина имела в виду не какие-либо общие задачи, а простое обогащение при набеге на соседей; немногим больше общественных элементов наблюдается и в других учреждениях древних германцев. Наконец, и самое понятие о субъекте власти отличалось примитивностью: носителем власти не был общественный союз как целое, и король, герцог, совет старейшин и даже вече не являлись выразителями коллективной воли, представителями общества; власть принадлежала отдельным лицам над такими же отдельными лицами. Это видно уже из того, что решение веча становилось действительным лишь тогда, когда оно постановлялось единогласно; логическим выходом из этого и вместе с тем ярким выражением принципа личной власти служит междоусобие между партиями, составлявшими вече, и физическое насилие над несогласно мыслящими. Когда каждый отдельный член общества не в нарушение закона или обычая, а в силу именно этого обычая имеет право сопротивляться большинству, то этим своим сопротивлением он как нельзя более сильно подчеркивает ту специфическую особенность государства, что оно покоится на начале личного господства.

Если мы теперь от древних германцев обратимся к древнейшей истории нашего отечества, то окажется, что, изучая политический строй России до конца XII в., мы в сущности повторим в другой обстановке и с некоторыми несущественными вариациями то, что было только что сказано. И древнерусское вече и боярский совет не были организованными учреждениями: действовали нерегулярно и непостоянно, собирались в различном составе. Князь то проявлял большую энергию и развивал кипучую деятельность, то совершенно бездействовал. Порядок наследования княжеских столов не установился: наряду с идеей старшинства в роде проявлялась мысль о наследовании по прямой нисходящей линии, от отца к сыну; иногда князя выбирало вече; наконец, часто князья силой оружия добывали себе желанный стол. Полная неорганизованность средств управления выступает таким образом не менее ясно, чем в жизни древних германцев. То же приходится повторить о цели государственного союза: русские князья вели войны, главным образом, из побуждений личной выгоды; на суд они смотрели как на источник дохода. Наконец, сказанное о необходимости единогласия на германском вече применимо и к русскому, что указывает на понятие о личности как субъекте власти.

Можно взять любое общество, находящееся на той же ступени исторического развития, — напр., древнейшую Элладу или древнейший Рим, — и результаты получатся одинаковые; это и понятно: ведь неорганизованность средств управления, личная узко-понятная выгода как цель государства и понятие о личном господстве — все это является лишь отражением примитивных хозяйственных отношений и социальной аморфности общества. Мы в праве, следовательно, формулировать такой общий закон: в первый период своего развития государство отличается неорганизованностью средств управления, имеет целью грубо-понятую личную выгоду правителей, и власть в нем принадлежит каждой отдельной личности, взятой как таковая.

Мы различали во второй период экономического и социального развития два типа общественных союзов, — один, отличавшийся в хозяйственном отношении господством внешней торговли в высших слоях общества и равновесием между добывающей промышленностью и сельским хозяйством в его низших слоях, и другой, основной экономический признак которого состоит в преобладании земледелия. Как нам уже известно, в эту эпоху слагаются впервые классы, и даже намечаются сословия. И государственный союз отливается поэтому теперь в формы более определенные и прочные. Такими формами надо признать для обществ первого типа муниципальную аристократическую республику, а для союзов второго типа — вотчинно-феодальное государство. Древний русский Новгород, Афины и Спарта VII—VI веков до Р. X., итальянские средневековые города, Ганза — вот примеры общественных союзов первого типа: это — государства, города; или муниципальные государства, в которых верховная власть принадлежит только гражданам державного города, это — аристократические республики, потому что единоличные власти обладают в них лишь исполнительными функциями и получают свои полномочия от народных собраний, и эти собрания в сущности подчиняются воле богатой аристократии, органом которой является всегда особый правительствующий совет, диктующий в сущности решения народной сходке. Средства управления здесь организованы правильнее, чем прежде, хотя все еще не вполне регулярно. Целью общественного союза является уже в значительной степени благо не лица, а группы лиц — господствующей аристократии. Мелькает уже понятие о принадлежности власти общественному союзу как целому, но оно выражено еще очень слабо: принцип единогласия на вече обыкновенно еще сохраняется, что и служит выражением старой идеи личного господства. Если мы возьмем западноевропейские страны раннего средневековья или Россию с XII по XV в., то познакомимся ближе с государственным строем обществ второго типа: власть принадлежит королю или князю на вотчинном праве, т.е. рассматривается им как частная собственность, так что субъектом власти опять является отдельное лицо. Оно эксплуатирует эту власть в личной своей выгоде, которую всегда ставит на первый план, по меткому древнерусскому выражению: «своего прибытка смотрит». В сущности и в муниципальном и в вотчинном государствах, вообще в обществах, переживающих вторую стадию своего развития, главный успех сравнительно с первым периодом наблюдается в организации средств управления: организуются лучше областные учреждения, потом слагаются и учреждения центральные. Характерна, конечно, и здесь нестройность, примитивность организации, а главное, власть долго остается в вотчинных государствах раздробленной: каждый землевладелец во многих отношениях является обладателем государственной власти в своих владениях, — напр., судит всех, живущих на его земле, и собирает с них подати; одним словом, образуется более или менее законченный, смотря по местным условиям, феодальный порядок.

Итак, во второй период средства управления начинают до некоторой степени преобразовываться, но мало перемен наблюдается в понятиях о цели государственного союза и о субъекте власти; слагаются два типа политических союзов, — муниципально-аристократическая республика и вотчинно-феодальное княжество или королевство.

Представительницей одного из типов государственного развития в третий период является Россия с половины XVI до половины XIX в. Мы знаем, что в экономическом отношении это было для нашего отечества время, когда оно пережило серьезный перелом, — переход от натурального хозяйства к денежному и притом рассчитанному на довольно обширный рынок. Этот переход, весьма трудный и сопряженный с большим напряжением народных сил, вызывает необходимость не только знакомой нам крепостной организации общества, но и сильной единоличной власти, которая могла бы организовать все общество в прочное целое. Известно, что именно в это время и определяется самодержавная власть московских царей, а затем всероссийских императоров. Вместе с тем правильнее организуются средства управления: на смену старинных наместников появляются воеводы, потом губернаторы, наконец, сложная сеть губернских и уездных учреждений; в центре слагаются приказы, преобразующиеся потом в коллегии при Петре Великом, а при Александре I на смену коллегиям выступают министерства. Наконец, в верховном управлении большая определенность ведомства и постоянство состава сказываются в постепенном переходе от боярской думы и сената с их всеобъемлющей компетенцией к системе высших учреждений, состоящей из сената, комитета министров и государственного совета. Конечно, и эти учреждения не осуществили вполне идеального устройства средств управления, но известные тенденции сказались ясно и даже выразились в значительной степени на деле. Целью государственного союза теперь сознательно ставится общее благо: московские государи говорят о «государевом и земском деле», общее благоденствие как цель правительственной деятельности постоянно проводится в указах Петра и его преемников. Московские государи нередко еще являлись выразителями старинного вотчинного принципа, рассматривали государство как свою частную собственность, но с Петра ясно намечается идея о том, что государь — первый слуга государства, а позднее строго различается личная собственность государя, удельные земли, собственность государства, доходы с которой идут только на содержание императорской фамилии, и государственные имущества, которые пополняют средства государственного казначейства.

Общественные союзы второго типа, существующего в третий период, характеризуются в экономическом отношении переходом к денежному хозяйству не сразу с обширным рынком, а сначала с небольшим местным, от которого лишь потом, путем постепенного расширения сбыта, происходит мировое денежное хозяйство, имеющее в виду заграничные, иногда очень отдаленные рынки. В этом процессе нет резких контрастов, переломов, катастроф, чрезвычайных усилий. Господствуют нюансы, едва заметные оттенки, постепенные переливы. Понятно, что и крепостные социальные отношения при этом организовались слабее. Не было также нужды и в подавляющем авторитете сверху; напротив, свободное взаимодействие постепенно развивавшихся общественных сил было выгоднее и плодотворнее. И потому оно нашло себе выражение в тех странах, в которых процесс экономической эволюции совершался с наибольшей постепенностью, без скачков и переломов. Такова и была Англия с ее парламентским строем и принципом самоуправления. Не так ровно и постепенно, с большими бурями совершалось экономическое и особенно социальное развитие Франции, и потому здесь в XVII особенно веке сложилась прочно и обрисовалась весьма рельефно абсолютная власть королей. И эти короли долго не могли отрешиться от взгляда на свою монархию как личную собственность, — вспомним, напр[имер], знаменитое изречение Людовика XIV: «государство — это я», и бесцеремонное пользование королей государственными средствами для своих личных целей, — однако они не были чужды и идее о своей деятельности как общественном служении. А интенданты и министры, особенно в XVIII столетии, не только на словах, а иногда и на деле, стремились к общему благу. Я уже имел случай указать на то, как организовался административный механизм старой французской монархии, как появились финансовые присутствия, генерал-губернаторы, интенданты, затем шесть министров и королевский совет.

В результате анализа приведенных сейчас конкретных примеров получается следующая общая формула: в третий период организуются довольно правильно средства управления, больше выступает в государственной деятельности цель общего блага, и начинает бледнеть вотчинный принцип в понятии о субъекте власти, заслоняемый постепенно идеей о государе как представителе всего общественного союза; при этом слагаются два типа политических союзов: самодержавная монархия и парламентское государство.

Новые хозяйственные условия и новые сочетания общественных сил производят, наконец, неотвратимое и могущественное влияние на государственное развитие четвертого периода. Можно вообще сказать, что этот период характеризуется организацией правильных и стройных учреждений, усвоением идеи общего блага как цели общественного союза и понятием о носителе верховной власти как представителе всего союза. В самом деле, справедливость этого закона выступит для нас с совершенной ясностью, если мы присмотримся хотя бы к организации средств управления в современном правовом государстве: здесь строго различаются учреждения верховные и подчиненные — центральные и областные. Взаимные отношения между ними регулированы законом. Все эти учреждения имеют постоянный состав, определенное ведомство и действуют совершенно самостоятельно в пределах их компетенции. Принципиально едва ли можно желать чего-либо большего в сфере организации средств управления. Целью современного правового государства все более является под влиянием известного сочетания общественных сил общее благо. Государственное страхование жизни и увечий, фабричное законодательство, страхование безработицы, намечаемая все более организация помощи престарелым из числа трудящегося населения — все это является выражением именно такого принципа. То же легко подметить и в господстве закона и законности, не знающих «на лица зрения», имеющих в виду одну только справедливость. Наконец, всякий, сознательно относящийся к современной европейской действительности, легко поймет, к чему сводятся перемены и в понятии о субъекте или носителе власти в настоящее время. Итоги произведенного нами сейчас исследования сводятся таким образом к следующим общим формулам, только что нами выведенным и теперь повторяемым лишь в интересах большей ясности и систематичности изложения:

1) Первый период социального развития характеризуется неорганизованностью общества, отсутствием сословий и классов.

2) Образование классов и сословий, хотя и не вполне законченных и организованных, составляет отличительную черту второго периода общественного развития.

3) В третий период классы и сословия резко обособляются, причем свободные сословия преобладают в странах, переживающих сначала эпоху денежного хозяйства с небольшим местным рынком и потом уже переходящих к работе на обширный сбыт, а в странах, сразу вынужденных усвоить денежное хозяйство с обширным рынком, слагаются сословия крепостные.

4) В четвертый период развития общества падают сословные перегородки, и очень резко выступают классовые различия.

5) В первый период своего развития государство отличается неорганизованностью средств управления, имеет целью грубо-понятую личную выгоду правителей, и власть в нем принадлежит каждой отдельной личности, взятой изолированно.

6) Во второй период средства управления начинают до некоторой степени преобразовываться, но мало перемен наблюдается в понятиях о цели государственного союза и о субъекте власти; слагаются два типа политических союзов, — муниципально-аристократическая республика и вотчинно-феодальное княжество или королевство.

7) В третий период организуются довольно правильно средства управления, больше выступает в государственной деятельности цель общего блага, и начинает бледнеть вотчинный принцип в понятии о субъекте власти, заслоняемый постепенно идеей о государе как представителе всего общественного союза; при этом слагаются два типа политических союзов — самодержавная монархия и парламентское государство.

8) Четвертый период характеризуется организацией правильных и стройных учреждений, усвоением идеи общего блага как цели общественного союза и понятием о носителе верховной власти как представителе всего союза.

Таковы основные законы социальной динамики в отношении к развитию явлений общественного строя и устройства государства. Чтобы закончить разрешение нашей задачи, нам остается формулировать общие законы развития психологической жизни общества.

VI.

Мы должны теперь припомнить те общие выводы, которые получены были в свое время при изучении психологической жизни общества с точки зрения социальной статики. Эти выводы следующие: 1) нравы и обычаи, религия, искусство и литература, наука и философия определяются всецело психологическим складом общества, теми типами или характерами, которые с особенной силой и яркостью это общество отличают; 2) психологический склад общества, т.е. существующие в обществе типы или характеры, слагается под воздействием хозяйственных явлений, устройства общества и государственного строя.

Взяв за исходный пункт дальнейшего исследования это последнее, второе положение и припомнив экономические, социальные и политические особенности первого периода общественного развития, мы легко можем понять и общественно-психологический склад того времени. В самом деле, тогда господствовала добывающая промышленность, не было еще прочных, оседлых отношений к земле, техника производства не была выработана; в то же время общество отличалось аморфностью, почти полным отсутствием классовых и тем более сословных отличий, государственный союз был во всех отношениях совершенно не организован. Главная черта всех реальных житейских отношений того времени — это беспорядочность, нескладность, бессистемность, бессвязность. Представьте себе теперь человека, который каждый день подвергается воздействию этой «рассыпанной храмины» противоречивых, бессвязных условий, не находя в себе в силу своей первобытной некультурности никаких регулирующих и направляющих начал. Откуда было взять этому человеку систему и порядок для своей душевной природы, для приведения в связь отдельных чувствований, мыслей, желаний, действий, когда окружающая действительность ни одной своей чертой не внушала ему впечатления стройности и связности? В результате получилась натура импульсивная и непоследовательная, без всяких сколько-нибудь сложившихся, прочных взглядов, убеждений и навыков, неспособная противостоять ни одному внешнему впечатлению, непосредственно и всецело подчинявшаяся ему и допускавшая поэтому постоянные противоречия в способе и направлении своих действий, получался, одним словом, не характер, не тип, а нестройный конгломерат разных свойств, первоначальный хаос, способный выделить из себя в будущем всякие элементы духовного существования. Человек того времени не был ни добр, ни зол, ни умен, ни неразумен, ни слаб характером, ни силен волей: он был то добрым, то злым, то умным, то ограниченным, то деятельным, то инертным — смотря по обстоятельствам, в данную минуту действовавшим на его психику. И наблюдения над исторической действительностью вполне оправдывают эту психологическую характеристику. Под нее подходит, напр[имер], Хлодвиг, король франков: он был умен, но и детски наивен и суеверен, щедр и нередко добр, но и мстителен: при разделе добычи король должен был уступить одному воину понравившуюся самому ему чашу, но не забыл этого: он придрался к этому воину спустя некоторое время во время военного смотра и убил его собственноручно. Понятно, что при духовной нескладице чаще всего брали верх элементарные грубые инстинкты, и яркой картиной этого была кровавая, преисполненная ужасов, злодеяний, кровосмешений борьба сыновей Хлодвига, в которой особенно видную роль играли жены двух из них, Брунегильда и Фредегонда. И наш Владимир Мономах в сущности недалеко ушел от Хлодвига: и в его натуре были добрые зачатки, он оказал большие услуги родине борьбой с половцами, но он же, взяв русский город Минск, вырезал все его население и, не гнушаясь иногда средствами, отбирал у других князей владения, сосредоточив в своих руках к концу жизни 3/4 России того времени.

Такая психологическая бесформенность общества в первый период его развития отражается на всех проявлениях духовной жизни. Религиозные чувства отличались, напр., господством грубых суеверий, и хотя франки при Хлодвиге и русские при Владимире Святом приняли христианство, но они сделались христианами только по имени, не в состоянии были проникнуться духом новой религии, немногие усвоенные ими элементы которой, по преимуществу внешние, обрядовые, сочетались очень своеобразно и часто беспорядочно с остатками язычества, так что по всей справедливости можно характеризовать религиозное состояние общества изучаемого времени термином «двоеверие». Искусство и литература также отличались той чертой, что представляли собой ряд механических заимствований более культурных образцов без всякой почти их переработки: для франков и других германских племен образцы были даны по преимуществу римской культурой, для русских — византийской.

Нечего и говорить о примитивности, ограниченности и бессистемности научных знаний: в этом ни у кого не может быть сомнения.

Итак, в первый период развития в обществе нет сложившихся, цельных характеров, и соответственно этому все проявления духовной культуры носят на себе печать механического заимствования у более культурных народов, не сопровождающегося сколько-нибудь систематической переработкой заимствуемого.

Изучение основных законов психологического развития общества во второй период значительно облегчено для нас тем обстоятельством, что относящийся сюда конкретный материал был уже отчасти нами использован при социально-статическом исследовании вопроса. Теперь остается только о нем напомнить.

Мы видели тогда, что в эту эпоху слагаются более определенные и стройные характеры, — именно выделяются с одной стороны эгоисты, с другой — религиозно-созерцательные натуры, причем победа остается на стороне первых. Наблюдали мы также и отражение всего этого в религии, искусстве, литературе и науке и констатировали неразрывную связь явлений духовной культуры с господством земледелия при сохранении натурального хозяйства и с феодальным строем общества. Теперь надо к этому прибавить, что такими же в общем чертами следует характеризовать и психологический склад обществ другого типа, — тех, в которых более видную роль играет внешняя торговля, выдвигается на первый план богатая аристократия, и политический строй приобретает характер республиканской олигархии: и здесь, как в Новгороде, Пскове, Ганзе, итальянских городах, эгоисты задают основной тон, встречая противодействие в религиозных характерах. Этим однако же не исключается некоторое своеобразие: в муниципально-аристократических республиках начинает постепенно пробиваться наружу еще одна новая психическая струя: далекие путешествия с торговыми и промышленными целями, опасности и приключения, неведомые наслаждения и новые впечатления развивают удаль, жажду новизны, предприимчивость, энергию, приучают человека ставить свою личность на первый план, развивают властность, к тому же приводит и оживленная правительственная деятельность; в результате начинает слагаться тип индивидуалиста, совершенно почти чуждого низших эгоистических чувств — страха и любостяжания, — руководящегося главным образом в своей деятельности развитым чувством собственного достоинства, властолюбием, честолюбием, жаждой новых впечатлений, — одним словом, более сложными эгоистическими чувствами, которые удобнее всего назвать чувствами индивидуалистическими. Такова знаменитая Марфа Борецкая. Новгородская народная поэзия также отразила этот тип в его различных разновидностях в былинах о Чуриле Пленковиче, Василии Буслаевиче и Садко — богатом госте. Если теперь ко всему, сейчас сказанному, прибавить, что психологические новообразования наблюдаются в меньшинстве общества, главным образом в социальных его верхах, масса же общества по-прежнему остается психологически неорганизованной, то можно будет свести психологическое состояние общества во второй период к следующей формуле: При продолжающейся духовной бесформенности массы во второй период выделяются постепенно эгоисты, приобретающие господство, религиозные натуры и отчасти индивидуалисты; вследствие этого начинается оригинальная переработка религиозных, художественных, литературных и в меньше степени научных преданий прошлого.

В третий период начинается развитие денежного хозяйства, которым создается важный залог психологической дифференциации общества — разделение труда: различие в занятиях, несомненно, увеличивает и различия в духовном складе лиц, им себя посвящающих. Притом же оживление товарного обращения, торговых сношений создает необходимость частых и больших переездов, откуда происходит богатство впечатлений, прежде небывалое, расширение умственных горизонтов, рост энергии, общение с разнообразными людьми. Усложнение форм хозяйства и его техники также дает толчок к дальнейшему духовному развитию. Разнообразие психологических организаций стоит, наконец, в близкой связи и с расчленением общества на резко обозначенные классы и сословия и с организацией государства, создающего сложную сеть различных учреждений. Первым заметным последствием новых житейских условий в области духовной культуры является разложение бесформенной прежде народной массы, выделение из нее сложившихся характеров. В России XVI, XVII и XVIII веков можно назвать для доказательства этого таких выдающихся людей, как Феодосии Косой, Аввакум, Никон, Посошков, Меншиков. В Риме образцом может служить Марий, в Германии — Лютер, во Франции — Кальвин, Мольер и т.д.

Затем увеличивается число различных типов, существующих в обществе: к эгоистам, религиозно-созерцательным натурам и индивидуалистам присоединяются религиозно активные натуры, какими являются, напр., расколоучители, сектанты и церковные реформаторы, эстетики, для которых красота и чувство красоты — основная духовная стихия, — таковы, напр., великие художники Возрождения, — чисто этические натуры с стремлением к нравственному совершенствованию, нашедшие себе для начала XIX в. у нас в России художественное выражение в характере Пьера Безухова в романе Толстого «Война и мир», характеры двойственные, сочетающие жажду новизны, чувство собственного достоинства, честолюбие — словом, индивидуалистические чувства с чувствами этическими, — со стремлением к нравственному идеалу и общему благу; это — этические индивидуалисты, каков, напр., Петр Великий; наконец, впервые намечаются аналитические характеры, у которых деятельность ума стоит на первом плане: Кант — лучший представитель такого типа. При всем том однако, несмотря на всю новизну и многообразие этих явлений, господство по-прежнему остается за эгоистами, хотя, конечно, степень этого господства уменьшается.

Нужно ли доказывать, что вследствие этих существенных перемен в психологическом складе общества изменились и религия, и искусства, и литература, и наука? Это ясно и без дальнейших доказательств, сто́ит только назвать реформацию и последующие религиозные движения, итальянское, немецкое, французское, испанское и голландское искусство XVI, XVII и XVIII веков, таких писателей, как Шекспир, Мильтон, Свифт, Рабле, Корнель, Расин, Мольер, Макиавелли, Гете, Шиллер и т.д., ученых и философов, как Коперник, Декарт, Спиноза, Лейбниц, Бэкон.

Следовательно, третий период ознаменовывается образованием чрезвычайно разнообразных типов или характеров, проникающих и в народные массы, и развитием оригинальности и разнообразия в религии, искусстве, литературе, науке и философии; господствующим типом, хотя и в меньшей мере, остается все-таки еще эгоист.

Наконец, в четвертый период черты психологического развития общества, столь ясно выразившиеся в предыдущую эпоху, выступают на вид с еще большей яркостью, но преобладающее влияние переходит мало-помалу к индивидуалистам и этическим индивидуалистам. В самом деле: оригинальное творчество во всех сферах духовной жизни, — в религии, искусстве, литературе, науке, философии, — составляет, несомненно, один из отличительных признаков новейшего времени. Что еще важнее, — культурные запросы становятся все более настоятельными и предъявляются из таких слоев общества, от которых прежде нельзя было ожидать ничего подобного. Возможность вступать в живое общение со всеми разнообразными людьми мира, осуществившаяся в широких размерах вследствие развития путей сообщения, печатного слова, телеграфов и телефонов, усложнила и увеличила до бесконечности ту сумму внешних влияний и впечатлений, какой запасается человеческая личность. Это повело к дальнейшей и еще более резкой психологической дифференциации, вызываемой также классовыми противоречиями и разнообразием и сложностью условий государственной жизни. Новые хозяйственные, социальные и политические условия не дают уже однако прежнего простора и не сулят блестящего успеха тем, кто думает, что может добиться его одной осторожностью, трусостью, коварством и жадностью; теперь необходимы смелость, энергия, предприимчивость, честолюбие, часто также преданность делу, высота одушевления, энтузиазм, богатство идеями. Этих свойств нет у эгоистов, которые и оттесняются поэтому на второй план индивидуалистами и этическими индивидуалистами. Такие крупные личности, как Наполеон, Бисмарк, Чемберлен, — вот типические индивидуалисты, и секрет их успеха заключается, конечно, в соответствии их духовного облика потребностям и условиям времени. С ними делят успех люди вроде Гладстона, для которых и личные запросы и общественные и нравственные идеалы имеют одинаковую ценность, которые соединяют в одно гармоническое целое личные свои стремления с общественными задачами.

В дополнение к формулированным раньше 12-ти основным законам социальной статики у нас получились еще 16 законов социальной динамики. Необходимо теперь в интересах цельности впечатления припомнить еще раз эти 16 законов, но удобнее сделать это в несколько иной связи, чем раньше: ведь в сущности предшествующее изложение убедило нас, что в истории каждого общества можно различить четыре основных периода, и для каждого из них мы вывели особую формулу для экономических отношений, социального строя, государственного устройства и духовной культуры. Так как однако же в каждом периоде все эти четыре стороны общественной жизни находятся в неразрывной связи, то мы и формулируем для каждого периода вместе все его особенности — и экономические, и социальные, и политические, и психологические. Раньше мы наблюдали эволюцию отдельных элементов общежития в разные периоды, теперь, лишь комбинируя иначе те же выводы, мы будем наблюдать все элементы общежития вместе в каждый период. Основные законы социальной динамики примут при таком способе изложения следующий вид:

1) Первый период развития каждого общества отличается в хозяйственном отношении преобладанием добывающей промышленности и первобытного скотоводства при сохранении натурального хозяйства, господством вольного или захватного землевладения, домашней формы хозяйства, крайне экстенсивной техники, низким уровнем земельной ренты, заработной платы и государственных налогов при чрезвычайной высоте процента на капитал и сравнительно равномерном распределении реальных хозяйственных благ между отдельными группами населения.

2) В социальном отношении первый период характеризуется неорганизованностью общества, отсутствием сословий и классов.

3) В то же время государство отличается неорганизованностью средств управления, имеет целью грубо понятую личную выгоду правителей, и власть в нем принадлежит каждой отдельной личности, взятой изолированно.

4) Наконец, с психологической точки зрения в первый период развития в обществе нет сложившихся, цельных характеров, и соответственно этому все проявления духовной культуры носят на себе печать механического заимствования у более культурных народов, не сопровождающегося сколько-нибудь систематической переработкой заимствуемого.

5) Во второй период в экономической жизни сохраняется натуральное хозяйство, но в одних странах преобладает в высших классах общества внешняя торговля, в низших же сельское хозяйство и добывающая промышленность находятся в равновесии, а в других страх земледелие одерживает полную победу; при этом крестьянство обезземеливается, и образуются формы условного и временного землевладения, форма хозяйства в общем остается домашней, техника лишь несколько улучшается, повышается рента, заработная плата, государственные налоги, дешевеет капитал, и, наконец, впервые намечаются контрасты в распределении реальных хозяйственных благ между отдельными слоями общества.

6) В социальном отношении отличительную черту второго периода составляет образование классов и сословий, хотя и не вполне законченных.

7) В то же время средства управления начинают до некоторой степени преобразовываться, но мало перемен наблюдается в понятиях о цели государственного союза и о субъекте власти; слагаются два типа политических союзов — муниципально-аристократическая республика и вотчинно-феодальное княжество или королевство.

8) В психологическом отношении при продолжающейся духовной бесформенности массы, во второй период выделяются постепенно уже и сложившиеся характеры, — эгоисты, приобретающие господство, религиозные натуры и отчасти индивидуалисты; вследствие этого начинается оригинальная переработка религиозных, художественных, литературных и, в меньшей степени, научных преданий прошлого.

9) Отличительными чертами третьего периода в экономическом отношении являются зарождение и первоначальное развитие денежного хозяйства, при сохраняющемся преобладании земледелия, сословная полусвободная земельная собственность, крепостная форма хозяйства, трехполье в области техники земледельческого производства, дальнейшее повышение ренты, заработной платы и налогов при понижении процента на капитал и развитие пауперизма.

10) Классы и сословия в это время резко обособляются, причем свободные сословия преобладают в странах, переживающих сначала эпоху денежного хозяйства с небольшим местным рынком и потом уже переходящих к работе на обширный сбыт, а в странах, сразу вынужденных усвоить денежное хозяйство с обширным рынком, слагаются сословия крепостные.

11) В политическом отношении в третий период организуются довольно правильные средства управления, больше выступает в государственной деятельности цель общего блага, и начинает бледнеть вотчинный принцип в понятии о субъекте власти, заслоняемый постепенно идеей о государе как представителе всего общественного союза; при этом слагаются два типа политических союзов — самодержавная монархия и парламентское государство.

12) В отношении духовной культуры третий период ознаменовывается образованием чрезвычайно разнообразных типов или характеров, проникающих и в народные массы, и разнообразия в религии, искусстве, литературе, науке и философии; господствующим типом, хотя и в меньшей мере, остается все-таки еще эгоист.

13) Наконец, четвертый период в экономической сфере характеризуется полным расцветом денежного хозяйства при решительном преобладании обрабатывающей промышленности в одних странах и равновесии ее с земледелием в других, торжеством свободных форм землевладения, вольнонаемного труда, интенсивной техники хозяйства, быстрым ростом земельной ренты, заработной платы и налогов, чрезвычайным понижением процента на капитал и продолжающимся пауперизмом, причем обнаруживается тенденция к большему обложению крупных доходов в пользу государства.

14) В социальном строе падают сословные перегородки, и очень резко выступают классовые различия.

15) В политическом отношении четвертый период характеризуется организацией правильных и стройных учреждений, усвоением идеи общего блага как цели общественного союза и понятием о носителе верховной власти как представителе всего союза.

16) Разнообразие типов или характеров, оригинальность и многообразие всех проявлений духовной культуры и преобладание индивидуалистов и этических индивидуалистов составляют отличительные признаки четвертого периода в психологическом отношении.

В предшествующем изложении мы занимались изучением основных законов существования и развития здорового общества, полного жизненных сил и энергии. Но и общество, как и личность, может быть также больным. Болезни его бывают двух родов: одни — временные, преходящие, болезни роста, кризисы и переломы, происходящие от временных замешательств и затруднений при переходе от одного периода к другому, — таковы революции и всякого рода смутные времена; с этими недугами сильное общество легко справляется; другие болезни принадлежат к числу конституционных расстройств, показывающих, что данное общество не может собственными средствами справиться с выпадающей на его долю задачей, и потому приводящих в конце концов к поглощению его другими общественными союзами: так, древний Новгород не мог перейти к денежному хозяйству, не слившись с центральной Россией, и потому погиб; то же произошло с Афинской державой в IV веке до Р. X., с Польшей в XVIII столетии и т.д. Конечно, изучение этой общественной патологии имеет большой научный и практический интерес, но теперь мы не можем останавливаться на нем, — это дело специального исследования, — и я ограничусь сделанным сейчас общим указанием.

Схема общественного развития, нами полученная, снята с исторической действительности, отражает на себе прошлое человеческих обществ. Но она имеет также, несомненно, отношение и к будущему, притом в двояком смысле: во-первых, она открывает возможность известного прогноза, предвидения будущего, во-вторых, доставляет средства для определения здоровых приемов практической общественной деятельности, дает возможность построить систему научной политики. Эта вторая задача не только отличается высокой важностью, но и необычайно сложна, почему требует особого изучения. Сейчас мы можем только, опираясь на предшествующее изложение, наметить общий метод ее разрешения: чтобы понять очередные задачи политики, необходимо тщательно определить на основании законов социальной динамики тот период, какой переживает данная страна, выяснить таким образом, какие общественные формы имеют в ней будущность и найти конкретные приемы и средства к облегчению появления на свет этих форм.

Большие трудности представляет и предсказание будущего для более культурных стран: здесь перед народами открывается, очевидно, большой простор для оригинального творчества, подробности которого предвидеть невозможно. Но я думаю, что исследованные нами законы общежития, особенно законы социальной динамики, все-таки позволяют набросать общую картину сравнительно не очень далекого будущего. В экономическом отношении на долю этого будущего культурных стран, несомненно, выпадет задача уничтожения недостатков хозяйственного строя четвертого периода, главным образом неприспособленности производства хозяйственных благ к их обмену и распределению; в самое производство внесено будет больше планомерности, оно поставлено будет таким образом на истинно общественную основу. В социальном и государственном отношениях равенство, справедливость и законность найдут себе полное осуществление и завершение; перспектива заключается здесь — в завершении организации власти на основе закона, так, чтобы эта власть была достаточно чутка к интересам общества и связана с последним живыми непрерывающимися узами. В психологическом отношении европейское человечество будет развиваться в направлении все большей сложности и разнообразия психических типов. В связи с этим усложнятся, возвысятся и очистятся нравственные отношения, религиозные течения достигнут небывалой сложности и разнообразия, искусство будет блистать богатством и оригинальностью новых художественных мотивов и замыслом, технической роскошью и разнообразием стилей, колоритов и настроений, общественная жизнь и литература послужат ареной свободной и законной борьбы разных интересов и симпатий, наука и философия укрепят свои методы, расширят умственные горизонты и упрочат знание окружающей нас действительности, техника достигнет головокружительных успехов. Я не боюсь упрека в чрезмерном оптимизме: патологию общественной жизни я признаю, допускаю гибель общественных союзов, недостаточно крепких и здоровых. Значит, оптимизм, мною исповедуемый, — не абсолютен, а относителен. На него все живое имеет право, потому что он — научен и соответствует жизненным интересам: ведь без такого оптимизма не было бы и самой жизни. Конечно, не без борьбы и не без жертв осуществляются великие общественные задачи, но будущее, несомненно, уменьшит и количество этих жертв, сделав самую борьбу более культурной и правомерной. Вот почему «в надежде славы и добра гляжу вперед я без боязни».

Впервые опубликовано отдельной брошюрой: Рожков Н.А. Основные законы развития общественных явлений (Краткий очерк социологии). М., 1907.

Николай Александрович Рожков (1868-1927) русский историк и политический деятель: член РСДРП (б) с 1905 г., с августа 1917 г. член ЦК партии меньшевиков, с мая по июль 1917 г. - товарищ (заместитель) министра Временного правительства, автор ряда трудов по русской истории, экономике сельского хозяйства России, экономической и социальной истории.