| ||
|
I Каких бы историко-философских или социологических воззрений ни придерживался тот или другой историк или вообще интересующийся историей человек, он не может не признать чрезвычайной важности изучения истории народного хозяйства. Всего более значения эта последняя имеет, несомненно, в глазах тех, которые, будучи сторонниками материалистического понимания истории, выдвигают на первый план экономический элемент, как основу всего общежития. Однако, и с точки зрения лиц, ищущих ключа для объяснения всей сложной и запутанной сети общественных явлений в сфере умственной, идейной жизни человечества, не подлежит сомнению важность истории экономического быта. Наконец, та теория, которая, по-видимому, стремится сменить собою старый экономический материализм, оставаясь на почве материального объяснения исторического процесса — так называемый теперь социальный материализм, самым видным представителем которого является Штаммлер, — неизбежно должна признать изучение народного хозяйства прошлых времен научной задачей, стоящей на первой очереди: эта теория признает исторический процесс цельным и неделимым, отрицает возможность самого учения о действии одних общественных элементов на другие, потому что эти элементы не имеют отдельного существования; с этой точки зрения незнакомство наше с историей экономического быта равносильно отказу от научного изучения всего исторического процесса, так как понимание последнего возможно лишь тогда, когда он известен в целом и всех подробностях. ______________________ * Предлагаемая статья представляет собою опыт популярного изложения тех выводов, к которым автор пришел в своей специальной работе "Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке". ______________________ Итак, обострившийся за последнее время интерес к истории народного хозяйства нельзя считать следствием увлечения одним каким-либо течением в области социологической литературы; это — потребность, сознаваемая всеми направлениями и школами, продиктованная притом по преимуществу состоянием чисто исторической литературы, крайней неразработанностью вопросов экономической истории, неразработанностью, особенно бросающейся в глаза при сравнении с тем, что сделано по истории права, государства и социального строя. Все это заметно уже в ученой литературе по истории западно-европейских стран; еще в большей степени то же можно сказать об истории России. XVI столетие представляет собою один из любопытнейших моментов в ряду веков, пережитых нашим отечеством. Оно давно уже привлекало к себе внимание целого ряда исследователей, благодаря трудам которых социальная и политическая история того времени выяснена в довольно значительной степени. Мы знаем теперь, что это было время, когда окончательно кристаллизовались элементы крепостных, основанных на начале обязанности сословий государства — служилого, посадского и крестьянского, когда сложилась поместная система, вотчина сделалась собственностью, обусловленной отбыванием службы на государя, когда развилось местничество, прикреплено было к месту жительства и занятиям городское сословие, сложились основы крепостного права на крестьян, а в политической сфере обострилась борьба московского боярства с государем, развилось московское самодержавие, установились все характеристические черты московской приказной административной системы, сменившей собою старое начало кормления и выдвинувшей впервые принцип государственного блага на смену прежнему, вотчинному принципу выгоды князя-хозяина. Этим внутренним социальным и политическим переменам соответствовали и чрезвычайно громкие события во внешней жизни: шумная и упорная борьба с Польшей, Швецией, Ливонским орденом, Крымом, победоносное шествие русских по течению Волги и на восток, за Урал, ознаменовавшееся под конец века покорением Сибири. Спрашивается, не соответствовали ли указанным важным социальным и политическим процессам также и известные перемены в сфере народного хозяйства? Не предстанут ли некоторые, все еще недостаточно объясненные явления социально-политической жизни XVI века в новом свете, когда мы ознакомимся с экономическим бытом того времени? Поскольку, далее, хозяйственные явления отразили на себе действия социальных и политических? Достаточно поставить себе эти вопросы, чтобы понять их важность, а, следовательно, и необходимость исследования хозяйственной жизни русского народа в XVI столетии. Самым важным элементом этой хозяйственной жизни было тогда хозяйство сельское. Его изучение занимает поэтому центральное место в предстоящей научной работе. Хозяйственная деятельность человека состоит в воздействии его на внешнюю природу с целью приспособить ее к своим потребностям. Естественные условия территории являются потому таким неизбежным элементом, влияющим на экономическую жизнь, игнорировать который исследователь не имеет права. Таким образом первый вопрос, заслуживающий нашего внимания, — это вопрос о климатических и почвенных условиях территории Московского государства в XVI веке. Морскую границу государства составлял тогда один лишь Северный океан. Чтобы составить себе приблизительное понятие о сухопутных границах, следует провести прямую линию от нынешней границы с Норвегией на юг, до Чернигова, от Чернигова прямую линию к Астрахани, и затем по течению Волги и Камы за Уральский хребет, до Тобола, и на север до океана. В этих грубо, схематически очерченных пределах заключалось громадное пространство, отдельные части которого сильно различались по климату и почве. Можно различать вообще шесть естественных областей, на которые распадалась территория Московской Руси в конце XVI века (Сибирь мы исключаем из счета): Центр, Север, Новгородско-Псковская область или Западное Полесье, Прикамье, Степь и Поднепровье. Центр — нынешние губернии Московская, Тверская, Ярославская, Владимирская, Костромская и Нижегородская — отличался типическим континентальным, холодно-умеренным климатом, с жарким летом и холодной зимой, с резкими и быстрыми колебаниями температуры и малоплодородной почвой, по преимуществу песчаной и суглинистой, перемежавшейся изредка более плодородной серой землей. Север — нынешние Архангельская, Олонецкая и Вологодская губернии — и Степь — губернии Калужская, Тульская, Рязанская и местности к югу от них — были прямой противоположностью друг другу и в климатическом, и в почвенном отношении: Север — страна сурового климата и чрезвычайно бедной почвы, Степь — область чуть не сплошного чернозема и мягких климатических условий. Ближе всего к Степи по естественным условиям стояло Поднепровье — Смоленская и Черниговская губернии с западными частями Калужской и Орловской. Затем, следует поместить Прикамье, нынешние Казанскую, Вятскую и Пермскую губернии. Однако северо-восточная часть Прикамской области отличалась уже довольно суровым климатом и менее производительной почвой и походила этим на Западное Полесье (нынешние Новгородскую и Псковскую губернии и части Петербургской и Выборгской), всего ближе стоявшее и в климатическом, и в почвенном отношении к Северу. Итак, естественные условия наиболее благоприятны для сельского хозяйства были в Степи, затем в Поднепровье, далее в Прикамье, Центре, Западном Полесье и всего хуже на Севере. Самым важным естественным условием была продолжительность снегового покрова, создававшая превосходные зимние пути сообщения. Если бы сельскохозяйственная промышленность в XVI в. определялась в своем развитии одними только условиями климата и почвы, то она должна была бы развиваться в точном соответствии с только что указанной градацией естественных областей страны: чем благодатнее климат и плодороднее почва, тем более процветало бы и сельское хозяйство. Ближайшее изучение материала указывает, однако, что такого соответствия не было. Изучая сельскохозяйственное производство, необходимо прежде всего уяснить себе, какая система земледелия господствует в стране, т.е. каковы те приемы и способы, при помощи которых производятся земледельческие продукты. Обыкновенно различают четыре главных типа систем земледелия или полевого хозяйства; подсечную (огневую), переложную, паровую-зерновую и плодосменную. Первая — характерна для начала земледельческой культуры, при наличности подавляющего богатства удобной для обработки земли, при редкости населения и полном отсутствии капиталов. Она состоит в том, что земледелец вырубает лес, выжигает пни и на образовавшемся пепелище в течение одного, много двух лет сеет хлеб, не заботясь ни об удобрении, ни о надлежащей распашке земли. Через год-два он бросает свое "огнище", или "пал" (так иногда называется поле, образовавшееся после выжигания леса) и проделывает ту же нехитрую операцию над другим девственным лесным участком, чтобы спустя такой же промежуток времени бросить его для третьего. По мере увеличения населения, уменьшаются размеры свободных земель, и кочевое подсечное хозяйство сменяется более производительным или, как говорят, менее экстенсивным, переложным. И при этом также не требуется капитала, не употребляется удобрение, но участки обрабатываются старательнее, при помощи плуга, и меняются не так часто, как прежде; земледелец уже не кочует, а поселяется более или менее прочно на месте. Переложной такая система земледелия называется почему, что перелог или залежь — распаханная когда-то и затем надолго заброшенная земля, естественным путем отдыха восстановляющая свои производительные силы, — в несколько раз превосходит своими размерами землю, действительно распахиваемую и засеваемую в данный момент. Дальнейший рост населения и истощение земли заставляют постепенно увеличивать размеры пашни на счет перелога и удобрять поле, находящееся под паром, так как без такого удобрения оно уже не в силах естественным путем восстановить свою прежнюю производительность: сроки оставления залежи без обработки постепенно сокращаются вследствие увеличения размеров пашни, и земля не успевает отдыхать. Теперь переходят к сохе, внимательнее и усерднее обрабатывают землю, залежь исчезает и сменяется паром, остающимся вне эксплуатации в нормальных условиях не более года и удобряемым навозом. Так наступает господство паровой-зерновой системы земледелия. Но затем и пар приходится ввести в действительную обработку: рост населения делает невыгодной паровую систему, место которой занимает плодосменная, при которой посевы корнеплодов (картофеля, свеклы и пр.) чередуются с посевами колосовых растений, причем засевается вся пахотная земля, а для поддержания ее производительных сил применяются посевы утучняющих почву трав, вроде клевера и вики, и, кроме навозного, употребляется еще искусственное удобрение (напр., фосфориты). Древняя Русь, как и большая часть современной России, не знала плодосменной системы земледелия, что вполне понятно при редкости ее населения. Но большая часть территории Московского государства в XVI веке пережила уже и первобытную огневую или подсечную систему, которая сохранялась лишь на Севере и то в таких местах, которые еще только что заселялись в это время, вдали от больших водных путей, в глухих лесных дебрях. В Центральной области и в Западном Полесье уже в первой половине XVI века господствовала паровая-зерновая система земледелия. Это видно из так называемых писцовых книг, — документов, которые можно считать историческими предшественниками современных статистических сборников. Так, писцовые книги Тверского уезда, составленные в 1540 и 1548 г., свидетельствуют о вполне развитой установившейся паровой-зерновой системе. То же видно из множества дошедших до нас описаний центральных монастырских имений: например, в 1562 г. были составлены писцовые книги по Переяславль-Залесскому уезду, и до нас дошли те их части, которые относятся к имениям монастырей Спасского-Ярославского, Троицкого-Сергиева, Чудова, Махрищского; тогда как пашня у этих монастырей простирается от двух до тридцати тысяч десятин, в перелоге считается всего 400-700 десятин, а у Спасского-Ярославского монастыря всего — 3 десятины. В Новгородской области в конце XV и в первой половине XVI века размеры пашни были в несколько десятков раз больше площади, лежавшей в перелоге: так, в Шелонской пятине* в 1539 г. пашни считалось более 42 тысяч десятин, а залежи всего 550 дес; или в Вотской пятине в то же время при 50 тысячах десятин пашни было лишь 958 десятин перелогу. Значительная часть центральных уездов — именно те, которые лежали на северной и южной, отчасти также на восточной окраинах Центра (Ярославский, Пошехонский, Ростовский, Юрьево-Польский, Костромской, Нижегородский, Коломенский, Боровский, Клинский, Старицкий, Звенигородский), и некоторые местности Западного Полесья сохранили паровую-зерновую систему земледелия и в конце XVI века, так что очевидно, что полевое хозяйство шло и развивалось в этих местах совершенно естественно, без скачков и перерывов. Но чрезвычайно замечательно, что в последнем тридцатилетии XVI века в уездах, занимавших середину и северо-запад Центральной области, равно как и в большей части Западного Полесья, получила преобладание переложная система полевого хозяйства. Об этой смене сравнительно интенсивной паровой-зерновой системы экстенсивною переложной свидетельствует целый ряд писцовых книг, оставшихся от семидесятых и восьмидесятых годов XVI века. Для примера укажем на писцовую книгу Московского уезда, составленную в 1584-1586 годах, и на писцовую книгу Вотской пятины 1581-1582 г.; по первой, перелог занимал впятеро большую площадь, чем пашня — его считалось около 120 тысяч десятин при 24 тыс. десятин пашни, по второй, перелогу было около 60 тысяч десятин, пашни же только 4900 дес. Таким образом, в двух основных старых областях государства, тех самых, которые раньше были самыми населенными и цветущими, в последнее тридцатилетие XVI века замечается регресс в полевом хозяйстве, крайний, резко выраженный упадок земледелия. Это — основной факт, требующий надлежащего объяснения. ______________________ * Область древнего Новгорода делилась на пять частей, называвшихся пятинами; название их: Вотская, Обонежская, Деревская, Бежецкая и Шелонская. ______________________ В остальных естественных областях Московского государства — на Севере, в Прикамье, Степи и Поднепровье — преобладала в XVI веке переложная система земледелия, лишь местами сменявшаяся паровой-зерновой, причем по мере приближения к концу века земледелие в этих областях постепенно улучшалось. На Севере всего лучше полевое хозяйство развивалось в уездах Белозерском, Каргопольском и по течению Северной Двины, в Степи, главным образом, в той ее полосе, которая непосредственно прилегала к Центру, в Прикамье — в ранее населенных землях по верхнему течению Камы, уездах Чердынском и Соликамском. В этих местах преобладала уже тогда паровая-зерновая система земледелия с употреблением удобрения, сохи в качестве земледельческого орудия и лошади в качестве рабочего скота. В других уездах господствовало употребление деревянного плуга, служащее также, кроме данных, сообщаемых писцовыми книгами, доказательством существования переложной системы: при такой системе не употребляют сохи, потому что она вредит росту на залежи злаков, дающих хорошее сено. Немаловажное значение для сельского хозяйства имеет вопрос о роде хлебов, высеваемых в разных местностях страны: различие в этом отношении между отдельными областями определяют возможность сбыта продуктов одних из них в другие. В древней Руси сеялись в большинстве случаев малоценные хлеба — рожь и овес, довольно часто также ячмень, бывший по климатическим условиям единственным посевным злаком на крайнем севере. Дорогие хлеба — пшеница, гречиха — сеялись почти повсеместно, но в незначительных количествах: имеются, например, сведения, что посевная площадь пшеницы была вдесятеро меньше, чем таковая же овса, а посевы гречи занимали просгранство, впятеро меньше занимаемого пшеницей. Наибольшие различия между областями относились к возделыванию культурных растений — льна и конопли: тем и другой славились Западное Полесье, северная окраина Центра и юг Поднепровья, по согласному свидетельству писцовых книг, актов и иностранных писателей. Таковы были в общих чертах технические условия земледельческого производства. В них все естественно и нормально, за исключением лишь упадка полевого хозяйства в большей части Центра и Западного Полесья. Но кроме земледелия существует еще другая отрасль сельскохозяйственной промышленности — скотоводство. В каком отношении находилось оно к земледелию, имело ли оно самостоятельное значение, или служило лишь необходимым подспорьем при господствующей отрасли — земледелии, не давая само по себе дохода, а доставляя лишь необходимый для земледельческого производства рабочий скот? И известие иностранцев, посещавших Московию в XVI в. и оставивших ее описание, и данные писцовых книг об отношении эксплуатируемой луговой земли к пашне, и отрывочные указания актов на количество скота, в отдельных имениях, и, наконец, случайные намеки житий древнерусских святых на важность скотоводства, на существование гуртовой торговли скотом или прасольства убеждают нас, что поставленный вопрос решается не одинаково для разных местностей страны. Изучая писцовые книги по таким уездам, как Ярославский, Костромской, Пошехонский, Казанский, Свияжский, Новгородский, Псковской, нетрудно убедиться, что сенные покосы усиленно эксплуатировались в этих местностях, что площадь сенокосной земли была чрезвычайно обширна. Англичане Рандольф и Флетчер, датский посланник Ульфельд и другие иностранцы свидетельствуют, что кожи и сало — эти важные продукты скотоводства — составляли один из главных продуктов этих местностей и Смоленского уезда. Другие указания источников говорят о том же. Таким образом нет сомнения, что скотоводство имело самостоятельное значение в некоторых местах Северного края, в северных уездах Центра, в Западном Полесье, юго-западной части Прикамья и отчасти в Поднепровье. В остальных местах скотоводство играло подчиненную, служебную роль, не увеличивало сельскохозяйственного дохода и давало лишь средства для прокорма рабочего скота и то часто не в достаточном размере. Замечательно, что такое положение скотоводства не изменилось даже и в последнем тридцатилетии XVI века в тех местностях, где в то время заметен упадок земледелия: очевидно, последний не был вызван и обусловлен потребностями скотоводства, и ключ к совершившейся смене паровой-зерновой системы переложною следует искать, значит, не в условиях сельскохозяйственного производства, а в другой сфере. Что касается до самой системы скотоводства, то она отличалась первобытным характером, была крайне экстенсивна: скот, по словам иностранцев, был худощав, малоросл и питался плохо, главными продуктами скотоводства были те именно, которые характерны для первобытного хозяйства: сало, кожи, коровье масло, щетина. От техники сельскохозяйственного производства переходим к изучению его форм и размеров. Землевладелец, — будь то сам государь, какой-нибудь служилый человек, архиерей или монастырь, — может вести хозяйство на своей земле двояким образом: или отдавая всю пахотную землю в аренду крестьянам, или оставляя ее — вполне или отчасти — под свою, барскую пашню. В течение всего XVI века в служилых вотчинах и поместьях барская запашка была обычным явлением, хотя никогда не обнимала всего имения и редко занимала даже значительную его часть. Наряду с этим служилые землевладельцы чрезвычайно часто садили на землю своих несвободных людей на тех же условиях, на каких садились крестьяне. Это видно как из писцовых книг, так и из многих актов, — грамот, купчих, данных, закладных, духовных, которые проговариваются, указывая в составе имений "пашню боярскую" и "людскую", т.е. холопскую. В других видах земельного владения — в землях архиерейских, монастырских, дворцовых и черных — в первой половине XVI века незаметно ничего подобного: если и встречается иногда государева дворцовая пашня, то лишь в виде исключения, о монастырской же, архиерейской или государевой пашне в черных землях* мы совсем не, имеем сведений. Зато во второй половине XVI века барская запашка и земледельческий труд холопов распространились на все виды земельного владения, кроме земель черных. Наибольшего развития они достигли в Прикамье и Степи в последние десятилетия XVI века. Так, напр., в монастырских имениях этого времени в Центральной области на монастырскую запашку приходилось часто по 12-ти, 15-ти, 20-ти и более процентов всей пашни. В степных уездах крестьянские дворы составляли нередко лишь 6096-70% общего числа рабочих земледельческих дворов. Но если доля пашни, разрабатываемой крестьянским трудом, с течением времени относительно уменьшилась, то этому соответствовало еще одно чрезвычайно важное явление: крестьянское хозяйство в Центре и Западном Полесье делалось все более мелким. В то время как до 70-х годов XVI века средняя запашка на крестьянский двор и земледельческого рабочего очень часто равнялась 15 десятинам во всех трех полях (яровом, озимом и паровом) и редко спускалась ниже 10-ти десятин, после этого времени обычный ее размер был 3-5 десятин. Что касается до других областей государства, то во всех их величина обычной запашки на крестьянский двор близко подходила к норме, существовавшей в конце столетия в Центре и Западном Полесье, т.е. равнялась 3-5 десятинам; исключение представляла одна Степь, где крестьянская запашка была не менее 7-9 десятин. Приведенные наблюдения, касающиеся форм и размеров земледельческого производства, особенно любопытны в том отношении, что отмеченные явления — распространение барской и холопской пашни и измельчание крестьянской запашки — хронологически, отчасти и географически, совпадают с известным уже нам переходом от более интенсивной паровой-зерновой системы земледелия к экстенсивной переложной. Это заставляет предполагать для таких одновременных перемен и общую причину, о которой речь пойдет ниже. ______________________ * Черными назывались земли, составлявшие собственность государства и находившиеся в вечной аренде у крестьян; земли, составлявшие частную собственность государя, назывались дворцовыми. ______________________ Землевладельческая, барская пашня разрабатывалась или трудом холопов, которым в монастырских имениях соответствовали так называемые "детеныши" — те же несвободные земледельческие рабочие — или барщинной работой крестьян, снимавших владельческую землю. Характерно, что соответственно росту барской запашки к концу века увеличивалось и число случаев крестьянской барщины; однако, последняя вообще была мало распространена в XVI веке, и обыкновенно крестьяне арендовали землю, обязуясь платить землевладельцу оброк деньгами или натурой (хлебом). Наряду с этим общим господством оброчной системы заслуживают внимания оригинальные формы крестьянского хозяйства на севере — половничество, складничество и наемный труд с вознаграждением натурой. Половник нечто среднее между наемным рабочим и арендатором: он работает на чужой земле и отдает землевладельцу часть урожая, обыкновенно половину, но владеет скотом, орудиями производства и хозяйственными постройками, платит иногда и денежный оброк и т.д. Союзы "складников", "сябров" или "соседей" представляли из себя некоторое подобие товариществ: членами этих союзов были обыкновенно родственники, но так как каждый член мог продавать, завещать, закладывать, дарить свое право на участие в союзе, то к родственным элементам довольно рано стали примешиваться этими путями чужеродцы; складники часто делились, товарищество разрушалось, но в XVI веке на Севере весьма нередко можно наблюдать и нераздельное сельскохозяйственное производство складничсских товариществ. Наконец, кое-где встречались так называемые подворники и захребетники — наемные земледельческие рабочие, получавшие вознаграждение за свой труд не деньгами, а натурой, т.е. хлебом. Все эти своеобразные формы сельскохозяйственного производства составляли характерную особенность Севера, но остатки их сохранялись еще и в других областях: всего более их было в Западном Полесье и в той части Прикамья, которая лежала по течению реки Вятки; как редкое исключение, случайно уцелевший обломок исчезнувшего явления, половничество попадается в XVI в. и в Центральной области. Производство хозяйственных благ — основной элемент народного хозяйства. Мы только что наметили главные перемены в сельскохозяйственном производстве XVI века и убедились, что в сфере производственных отношений нельзя искать объяснение этих перемен. Необходимо обратиться с этой целью к изучению обмена и распределения, тем более, что исследование этих сторон хозяйства имеет и самостоятельное значение, независимо от объяснения особенностей в процессе производства. Первобытное сельское хозяйство не соединяется с торговлей сельскохозяйственными продуктами, удовлетворяет лишь потребностям самих производителей; другими словами, оно — чисто натуральное, безобменное хозяйство. Этот первый период в истории сельского хозяйства уже миновал в XVI веке: происходило уже зарождение менового хозяйства, наиболее заметное в северной части Степи и в окраинных уездах Центра. Целый ряд фактов убеждает нас в этом. Прежде всего замечательно, что в течение столетия рубль понизился в своей стоимости более чем в 3 1/2 раза; сравнение тогдашних цен на хлеб с современными приводит к заключению, что в самом начале XVI в. рубль равнялся 94 нашим рублям, в 30-х и 40-х годах — 75-ти нашим, а во второй половине века его стоимость не превышала 25-ти современных рублей; удешевление денег всегда служит несомненным признаком усиления менового обращения в стране. На рост сельскохозяйственного обмена указывает и повышение цен на хлеб: цена четверти ржи XVI в. (равной половине нашей четверти) в Центре с 5-ти денег в 20-х годах поднялась в следующем десятилетии до 20-ти денег, в 50-х и 60-х годах до 30, а в восьмидесятых годах даже до 40 денег. Постепенное распространение денежного оброка, сменившего натуральный землевладельческий доход, и перевод многих натуральных государственных повинностей на деньги служит дальнейшим серьезным доказательством оживления в торговле продуктами сельского хозяйства. В том же убеждают, наконец, прямые свидетельства актов, иностранных писателей и житий святых: известно, например, что Рязань отправляла хлеб по Оке, что лен, конопля, сало, кожи составляли важные статьи отпускной торговли северных уездов Центра (Ярославского, Пошехонского) и Новгородско-Псковской области (Западного Полесья), что к Москве вели с разных сторон не менее семи торговых дорог и по одной только из них, ярославской, ежедневно доставлялось по 700-800 возов хлеба в зерне. Что касается до технических приемов торговли, то они характеризуются обыкновенно изолированностью рынков, приводящей к резким колебаниям цен на товары в разных местностях, ярмарочной системой продажи, тяжелыми проезжими и торговыми пошлинами, лежавшими на товарах, и крайней дороговизной перевозки, являвшейся следствием неудовлетворительности путей сообщения. Эта характеристика в общем справедлива, но по отношению к сельскохозяйственному обмену некоторые черты ее необходимо смягчить: ярмарочная система не имела первостепенного значения в сельскохозяйственном обмене, так как по всей почти стране рассеяно было множество постоянных хлебных рынков: таковы были рынки почти во всех центральных городах, особенно в Москве, Ярославле, Твери, южнее в Туле и Рязани, на севере в Вологде и Устюге, на западе в Смоленске, Пскове, Новгороде, их пригородах и многочисленных "рядках" — торговых поселениях Новгородской области; против изолированности рынков было другое средство — сильное развитие посреднической деятельности капиталистов-скупщиков: о таких торговых посредниках упоминает не одно житие святых (напр., житие Зосимы и Савватия, Александра Ошевенского), писцовые книги и грамоты неоднократно указывают на торговые поездки новгородских купцов в Двинскую землю, во все новгородские пятины, в Центр и т.д. Вообще же надо заметить, что в технических условиях торговли не совершилось сколько-нибудь заметной перемены в течение века, так что эти условия не могли повлиять на сельскохозяйственное производство, общее же усиление сельскохозяйственного обмена должно было отразиться благоприятно на земледелии, так что вопрос об упадке последнего в Центре и Западном Полесье остается открытым и после изучения менового обращения сельскохозяйственных продуктов. Характерной чертой обмена, связанной с хорошими зимними путями сообщения, является обширность рынков: торговые города обслуживали обыкновенно районы в 150, 200, 300 верст в окружности, Москва даже в 500 и более верст. Еще более знаменательно изучение распределения сельскохозяйственного дохода между землевладельцами, земледельцами и государством. Некоторые исследователи склонны приписывать тяжести государственного обложения главное влияние на все экономические бедствия русского народа в XVI веке. С этим мнением нельзя согласиться. Внимательное изучение податных окладов того времени приводит к следующим выводам: если принять за единицу обложения соху в 400 десятин доброй земли в каждом поле или в 500 десятин средней и 600 худой и перевести податные оклады XVI века на наши современные деньги, то окажется, что в начале века на наши деньги только около 660 рублей с сохи платилось деньгами, остальное тягло состояло из натуральных повинностей, в двадцатых годах 750 р. поступали в казну деньгами, остальные обязанности по отношению к государству отбывались натурой; в начале пятидесятых годов XVI века почти все натуральные повинности были переведены на деньги, чем и объясняется то обстоятельство, что в 50-х — 80-х годах податный оклад с сохи доходил до 1050 р., так что реального повышения податей сравнительно с более ранним временем не было; оно наступило только в восьмидесятых годах, когда с каждой сохи государство брало в виде налогов уже 3775 р. Итак, повышение налогов относится к тому времени, которое следовало за земледельческим упадком в Центре и Западном Полесье; а если налоги были повышены после упадка полевого хозяйства, то, очевидно, не они были причиной этого последнего явления; напротив: можно думать, что переход от паровой-зерновой системы к переложной и уменьшение запашки на крестьянский двор, сократив доходы правительства, сбиравшего подати только с населенной и обрабатываемой земли, были одной из главных причин перемены в финансовом обложении, вызвали необходимость повысить податные оклады. Но если не повышением государственных налогов объясняется упадок земледельческого производства, — переход от паровой-зерновой системы земледелия к переложной и уменьшение средней величины крестьянской запашки на двор, — то нельзя ли видеть причину этого упадка в росте землевладельческого оброка и в увеличении барщинной работы? Землевладельцы XVI века собирали с крестьян, живших на их землях, оброк в трех видах: или долей урожая, или определенною мерою хлеба, "посопным хлебом", как тогда говорили, или, наконец, деньгами. Последний вид, денежный оброк, как было уже указано, постепенно вытеснял два первые вида оброка, являвшиеся формами владельческого натурального сбора. Спрашивается теперь: не увеличились ли к концу столетия размеры, в каких собирался долевой хлебный оброк, посопный хлеб и денежный оброк, и не был ли денежный оброк выше натурального? Ответ на эти вопросы можно дать только отрицательный. В самом деле: долевой натуральный оброк собирался обыкновенно в виде половины, трети или четверти урожая, реже он понижался до пятой доли последнего, причем высшая норма долевого натурального оброка — половина урожая — выходила из употребления по мере удаления от начала столетия; было бы, однако, ошибкой утверждать, что тяжесть такого оброка уменьшалась постепенно в течение века: дело в том, что в тех случаях, когда давали половину урожая, обыкновенно не полагалось никакой денежной приплаты, между тем как при оброке третьей, четвертой или пятой долей урожая приплачивались, сверх того, еще деньги; если таким образом долевой оброк не уменьшался, то он и не увеличивался: правда, с одной и той же земельной площади в 1500 г. платилась треть урожая и 9 копеек деньгами того времени, в 1539 г. та же доля урожая и 14 коп., а в 1568 г., при таком же третном оброке, 28 коп., но ведь в самом начале века одна копейка стоила на наши деньги 94 коп., в 1539 г. — 75 коп., а в 1568 г. только 25 коп., так что денежные доплаты в трех указанных случаях, будучи выражены в современных нам деньгах, равняются 846,1 050 и 625 коп.: колебания невелики и говорят скорее в пользу незначительного понижения оброка во второй половине XVI века, чем за его увеличение. То же самое приходится сказать и об оброке посопным хлебом, на основании целого рода данных, заключающихся в писцовых книгах. Наконец, если возьмем денежный оброк, то и здесь заметим лишь номинальное, а не реальное повышение: так, например, в Вотской пятине в самом начале XVI в. за пользование участком земли в 15 десятин во всех трех полях платили 25 копеек, что при стоимости копейки того времени, равной 94 нашим, составляет на наши деньги 2350 копеек; там же и с такой же земельной площади в 1582 г. землевладельцы брали по 1 р. (=100 коп.), т.е. на наши деньги по 2500 коп. Итак, реальная величина всех трех видов землевладельческого оброка была почти неизменна в течение всего изучаемого столетия. К этому надо прибавить, что денежный оброк в 1 рубль был ниже и во всяком случае не выше господствовавшего в начале века натурального оброка долей урожая: беднейшие крестьяне Вотской пятины снимали в это время со своих участков не более 10 четвертей ржи и 14 четвертей овса; четверть ржи стоила тогда 15 коп., а четверть овса — 10 коп.; следовательно, стоимость всего урожая равнялась 290 коп.; оброк в рубль составлял, значит, 34 % валового дохода, тогда как долевой натуральный сбор начала века составлял 50% урожая. Не надо забывать также, что приведенный расчет относится к самому недостаточному крестьянскому хозяйству. Наконец, не менялась и барщина: с каждых 5 десятин пашни крестьянин все время обрабатывал на землевладельца по одной десятине. II В предшествующем изложении мы имели в виду наметить основные процессы, совершавшиеся в сельскохозяйственном производстве Московской Руси XVI века, и их отражение в сфере обмена и распределения продуктов хозяйства. Если и шла речь о причинах изученных чрезвычайно любопытных явлений производства, то по преимуществу, если не исключительно, приходилось констатировать невозможность отыскать эти причины в тех сферах, которые были подвергнуты исследованию. Необходимо, следовательно, сосредоточить теперь внимание на других сторонах жизни, выйти из пределов сельскохозяйственной промышленности в более широкую область общих экономических условий времени. Первое из этих условий — распределение населения и колонизация. Изучение колонизации в XVI веке сразу освещает нам очень многое в производстве сельскохозяйственных благ. Непрерывный прогресс сельскохозяйственного производства в Прикамье, степи и окраинных уездах центральной области в значительной мере объясняется ходом колонизации. Писцовые книги и грамоты сохранили следы сильного движения населения в этих областях: на прилив сюда населения указывает наличность большого количества починков, т.е. новых поселений, только что основанных на пустых местах; параллельно такому приливу заметен, однако, и отлив населения, как показывает значительное число пустошей, т.е. поселков, брошенных населением. Так, например, в Костромском уезде относительное количество починков немногим уступало числу пустошей, судя по актам и писцовым книгам; довольно типичны в этом отношении вотчины Троицкого-Сергиева монастыря в этом уезде; в них починки в сороковых годах составляли 5% общего числа поселений, а пустоши 1,2%; соответствующие цифры для шестидесятых годов — 17% и 12%, а для 90-х — 7% и 18%. Еще больше равновесия замечается в Свияжском уезде, где в 1565-1568 гг. 21% всех поселений составляли починки и 25% — пустоши. В степи население приливало сильнее всего в уезды северные, ближайшие к центру, и колонизационное движение утрачивало постепенно свою напряженность по мере удаления к югу, особенно к юго-востоку. Монастыри, появившиеся в XVI веке в пределах тех уездов, о которых у нас идет теперь речь, служат также важным признаком оживленной колонизации: в окраинных уездах центра можно насчитать за это время до 20-ти монастырей, вновь построенных вне городов, на пустых местах; подобные же, хотя и менее резко выраженные явления можно наблюдать в Прикамье и Степи. Вообще население двигалось по всем этим местам из Центральной области, но, как всегда бывает, часть переселенцев оседала на дороге, а другая часть шла дальше, увлекая за собою некоторую долю и местных жителей. Следовательно, земледельческий прогресс объясняется здесь в значительной степени тем, что все это были или промежуточные этапы в движении населения на новые места, или окончательные пункты, где переселенцы обосновывались прочнее. Но придавая первостепенное значение процессу колонизации в истории сельскохозяйственной промышленности северных и южных окраин Центра, Степи и Прикамья, не следует забывать и некоторые отмеченные уже выше условия, благоприятно отзывавшиеся на земледельческом производстве этих краев: мягкий климат и тучная черноземная почва Степи без особенных усилий со стороны земледельца приносили хорошие плоды и тем позволяли и увеличивать запашку, и переходить к высшей по возможности системе земледелия; этому соответствовали и хорошие почвенные условия юго-западного Прикамья (Свияжского и Казанского уездов) и даже сравнительно довольно плодородная местами почва таких центральных уездов, как Пошехонский, Ярославский, Костромской, Муромский. Мы видели, наконец, что и сельскохозяйственный обмен достиг наиболее заметного развития именно в этих местностях: Пошехонский, Ярославский, Костромской уезды торговали скотом, хлебом, отчасти льном, а степные доставляли по Оке и другими путями громадное количество хлеба. Торговая посредническая деятельность и связанная с нею перевозочная промышленность служили также немалым подспорьем в хозяйстве. Еще сложнее влияния, под которыми сложились особенности в технике и формах производства на севере. Несмотря на в высшей степени суровый климат и дурную, скудную почву, колонизационное течение в эту область было довольно сильно и направлялось двумя струями — из Западного Полесья и Центра. На это прямо указывают писцовые книги и житие северных святых, бывших большею частью выходцами из этих областей. Насколько сильно было влияние колонизации на сельское хозяйство севера, — это всего больше заметно по двум фактам: во-первых, всего более населенными уездами здесь являются в XVI веке те, в которых, как мы видели, и хозяйство достигло наибольшего прогресса: таковы уезды Белозерский, Каргопольский и Двинский; во-вторых, так как колонизация совершалась здесь вне всякого правительственного влияния и лишь отчасти под влиянием монастырей и служилых землевладельцев, преимущественно же путем свободного, добровольного расселения самих крестьян, то это способствовало сохранению древних хозяйственных форм — половничества, вообще натурального оброка и складничества. Белозерский уезд в отношении к населению вообще приближался к ближайшим к северу центральным уездам, почему и в нем в конце века заметен некоторый уход населения, не вполне соответствующий приливу, а значительно превосходящий его в напряженности; однако, количество починков было здесь все время значительно, доходило до 30-35% общего числа поселений, в некоторых случаях было и выше. В Каргопольском уезде колонизировали земли монастыри Александров-Ошевенский, Спасо-Преображенский, Кожеозерский; пустоши составляли очень незначительный процент общего числа поселений. Значительная населенность Двинского уезда засвидетельствована иностранцами — Герберштейном, Гваньини — и многочисленными актами, в которых совсем не встречаются пустоши. Сохранению первобытных форм хозяйства на севере, кроме способа заселения этой области, содействовали еще естественные и находящиеся в связи с ними меновые условия края. Большинство населения северных уездов почерпало средства для существования не в сельскохозяйственной, а в добывающей промышленности, производя хлеб лишь для своего потребления, а не для продажи, или даже покупая хлеб в других краях. Это было необходимо вследствие скудости почвы и суровости климата. Вот почему северное сельское хозяйство было по преимуществу натуральным, безобменным, чем вызывалось сохранение типических для такого хозяйства форм производства. Наконец, было еще одно условие, оказывавшее могущественное и благотворное влияние на земледельческое производство большинства северных уездов: мы имеем в виду преобладающее значение на севере черного землевладения. Чтобы понять, как и почему влияние это было благотворно, необходимо разрешить общий вопрос о том. как отражались различные виды земельного владения на хозяйстве крестьян. Прежде всего обращает на себя внимание то обстоятельство, что запашка на двор в черных землях была обыкновенно крупнее, чем в других видах земельного владения. Так, например, в 1582 г., в Обонежской пятине (нынешней Олонецкой губернии) в черных волостях на крестьянский двор приходилось в среднем около трех-четырех десятин пашни во всех трех полях, в поместьях около двух-трех десятин, как и в монастырских и архиерейских владениях. Подобные же явления можно наблюдать и в других областях государства. Кроме того, и система земледелия в черных землях и служилых вотчинах была интенсивнее или, по крайней мере, менее экстенсивна, чем в монастырских имениях и поместьях. Об этом убедительно свидетельствует целый ряд писцовых книг XVI в. по новгородским пятинам, уездам центральным, как Московский, Коломенский, к прикамским, вроде Казанского и Свияжского, вообще по тем областям, в которых одновременно существовали земли разных видов владения. Очень часто разорение монастырских и поместных земель доходило до крайности: в 80-х годах XVI века в уездах Пскова с 8-ю его пригородами в поместьях под пашней было всего около 1600 дес. в каждом поле, а под залежью в 11 раз больше: 18 000 десятин; в монастырских и церковных владениях пашня составляла здесь менее 1/15 пахотной земли (пашни считалось 1500 дес, а перелога 21 500 дес), между тем, как в землях, оставшихся за царем, т.е. черных, перелог (120 дес.) дашь вдвое превосходил своими размерами пашню (60 дес). Крайне беспорядочное, хищническое ведение хозяйства на поместных и монастырских землях засвидетельствовано, впрочем, не одними писцовыми книгами, а и многими грамотами. Правительство в официальном документе — соборном приговоре 1581 года — открыто признало крайнее разорение монастырских вотчин, "запустошение" их монастырскими властями. Относительно поместного хозяйства имеем целый ряд актовых указаний: помещики разгоняют и грабят крестьян, вырубают лес, истощают землю, пашут ее "наездом", без всякой системы и порядка, не живут в поместьях, а сдают их в аренду посторонним людям, которые стараются извлечь для себя в возможно более короткое время наибольший доход из арендованной земли, не заботясь о сохранении ее производительных сил на будущее время. Такое беспорядочное хозяйство в поместьях — не случайность, а естественное и неизбежное последствие юридической природы поместного владения. И юридически земля, отданная в поместье, считалась собственностью государя, который уступал ее помещику только во временное пользование под условием службы; поступаясь в пользу помещика правами пользования — и то не безусловно, так как в принципе за правительством оставалось право наблюдения за хозяйственными действиями помещика в пожалованном имении, — государь сохранял за собою все права распоряжения поместной землей: помещик совершенно не имел права отчуждать землю постороннему, не мог и передавать ее по наследству даже своим сыновьям. Более того: правительство всегда могло уменьшить размеры поместья, взять его у владельца совсем и передать другому, одним словом, если того требовали интересы государства, могло по своему усмотрению лишать помещика и прав пользования предоставленным ему имением. Все это приучало помещика к мысли, что плоды его хозяйственных забот и трудов пожнет, вероятнее всего, не его сын и даже не другой родственник, а чужой человек, не связанный с ним кровными узами. Вот основной источник дурного ведения хозяйства в поместьях. Был однако и другой, связанный тесно с этим: даже и при хозяйственном усердии помещика крестьяне, непосредственно прилагавшие свой личный труд к обработке земли, не были гарантированы от разорения именно потому, что сидели на поместной земле. Вот типический пример такого разорения. В 1598 г. некто Фомин отдал свое владимирское поместье на оброк крестьянину Шишкину; поместье было сильно запущено, и арендатор приложил немало труда, чтобы привести его в лучшее состояние: он посеял яровой хлеб, вспахал пар под рожь, вырубил и выжег на многих десятинах лес, скосил сено на лугах. В разгар этих работ старый помещик Фомин лишился своего имения, которое было отдано в поместье другому лицу, Соболеву. Последний, вступив во владение и не получив ничего от Шишкина, так как весь оброк был уплачен им прежнему владельцу, счел себя вправе воспользоваться плодами трудов крестьянина и осуществил это право следующим образом: посеял хлеб на пару, приготовленном Шишкиным, свез к себе скошенное им сено, и Шишкин остался в больших убытках: без пашни и без сена, да сверх того при распашке нивы он потерял еще без пользы для себя нескольких лошадей и волов. Дурное ведение хозяйства в монастырских имениях в значительной мере объясняется тем, что здесь развит был способ хозяйственной эксплуатации земли, во многом похожий в экономическом отношении на поместье, — именно дача монастырских владений во временное, условное, большею частью пожизненное пользование: земли эти давались или за вклад, или с обязательством со стороны лица, бравшего землю, служить монастырю. Эти владения были так же непрочны, как поместья, что естественно вело к их разорению. Была, кроме того, и еще одна очень важная причина хозяйственного упадка монастырских вотчин: их громадные размеры, особенно в центральных уездах, отчасти и в Западном Полесье. Достаточно сказать, что Троицкий Сергиев монастырь владел землями в тридцати трех уездах, и в 27 из них считалось у него до 200 тысяч десятин земли, а Новодевичий в четырнадцати уездах обладал 30 тысячами десятин, и прибавить, что это были далеко не единственные и не редкие примеры крупного монастырского землевладения. Само собою разумеется, что поместное и монастырское хозяйство отражалось и на земледелии в черных землях и служилых вотчинах: народное хозяйство, как бы ни были изолированы отдельные хозяйственные единицы, его составляющие, представляет собою все-таки цельный организм, расстройство отдельных частей которого неминуемо отзывается и на состоянии других его элементов. Однако, несмотря на это, система земледелия на черных и вотчинных землях была все-таки менее экстенсивна, чем в поместьях и монастырских имениях. Понятно, что там, где два последние вида земельного владения не были распространены, занимали относительно небольшую площадь, их вредное хозяйственное влияние не чувствовалось почти совершенно. Север отличался именно этою особенностью: поместья здесь были лишь в Обонежской пятине, в Белозерском и Вологодском уездах и то большею частью не подавляли своею массой других видов поземельной собственности; монастырские же вотчины, за немногими исключениями, были невелики и очень часто по хозяйственному своему типу подходили близко к черным землям: во многих мелких, "убогих" монастырях монахи сами пахали и косили. Вот почему выше и было указано, что сельскохозяйственное производство на севере обязано было своим постепенным, хотя и медленным, поступательным движением, кроме естественных, меновых и колонизационных условий, также и поземельным, — сохранению здесь преобладающего значения за черным землевладением. Мы не без цели остановились на хозяйственном влиянии поместного и монастырского землевладения. Дело в том, что упадок сельскохозяйственного производства и сокращение запашки на двор и на рабочего в Центре и Западном Полесье были непосредственным следствием развития поместной системы и монастырского землевладения на счет земель вотчинных и черных. Изучая распределение населения в указанных двух старых областях Московской Руси XVI века, легко заметить, что до семидесятых годов в этом отношении незаметно больших перемен, с этого же времени можно наблюдать резко выраженное бегство крестьян из уездов, окружавших столицу, и из большей части Новгородско-Псковской области. Это бегство отмечается иностранцами Ульфельдом, Поссевином, Флетчером, о нем свидетельствуют акты и писцовые книги: так, в Московском уезде в семидесятых и восьмидесятых годах относительное количество пустошей доходило до 76, 93 и даже 95% и не спускалось ниже 45%, починков же почти совсем не было; то же самое наблюдается в уездах Дмитровском, Можайском, Рузском, Переяславль-Залесском и т.д., и т.д. Такое поразительное по своей напряженности движение населения из старых основных областей государства и было исходным моментом того заселения Севера, Прикамья и Степи, о котором у нас уже шла речь. Мы видели выше, какие естественные и экономические условия привлекали население в эти области. Но для объяснения причин переселения недостаточно знать, что привлекало переселенцев на новые места, надо еще — и это главное — определить, что выгоняло их с родины, к которой их привязывали привычка и инстинкт. Таким образом, если бы мы объяснили хозяйственный упадок центральных и новгородско-псковских уездов уходом из них населения и его стремлением на новые места, то такое объяснение следовало бы считать недостаточным. Изучение хозяйственного влияния поместной системы и монастырского землевладения и дает нам искомый ответ на вопрос о причинах важнейшего и оригинальнейшего явления в истории сельскохозяйственного производства и колонизации в Московском государстве XVI века: и монастырское землевладение, и поместная система вели к разорению, к господству переложной системы и к сокращению средних размеров пашни на двор и рабочего, а следовательно и к бегству населения; между тем, обе эти формы земельного владения становятся в XVI веке господствующими и в Центре, и в Западном Полесье. Это можно видеть из следующих примеров, взятых из числа многих фактов, засвидетельствованных писцовыми книгами: в Шелонской пятине в 1582-1586 гг. поместья занимали в одной половине пятины 94 проц. всей территории, а в другой — более 97 проц.: в первом случае на поместную землю приходилось 103 тысячи десятин из 110 тысяч, во втором — 60 тысяч десятин из 62 тысяч; в Московском уезде, по писцовой книге тех же годов, из 490 тысяч десятин пахотной земли монастырские вотчины занимали 175 тысяч десятин или более 35 проц., а в поместьях считалось около 165 тысяч десятин, что составляет 34 проц. всей площади, описанной в книге. В связи с развитием поместной системы стояли и некоторые другие важные явления в области распределении земельной собственности, оказавшие сильное влияние на хозяйство. Из таких явлений заслуживают особого внимание два: уменьшение размеров отдельных имений или раздробление крупных владений и развитие мобилизации земельной собственности, т.е. быстрого и непрерывного перехода имений в руки лиц, не состоящих в родстве с прежними владельцами. Изучая писцовые книги XVI века, нетрудно заметить, что в подавляющем большинстве уездов к концу столетия крупные землевладельческие единицы — более 1000 десятин во всех трех полях — встречаются только как исключение, обыкновенно же преобладают имения средних размеров в 150-300 десятин. Это — не случайность, а неизбежное последствие поместной системы, которая имела целью создать земельное обеспечение для массы служилых людей, причем обеспечение это давалось в размерах, достаточных лишь для несения службы средней, нормальной тяжести. Между тем все данные убеждают нас, что в крупных имениях земледелие всегда находилось в лучшем состоянии, чем в средних и мелких; ограничимся одним примером: в 1594-1595 гг. в Вяземском уезде крупные землевладельцы применяли на своих владениях правильную паровую-зерновую систему полевого хозяйства — перелог занимал у них ничтожную площадь в 11 десятин — между тем в среднем землевладении половина всей пахотной земли, до 25 тысяч десятин, оставалась в залежи, а в мелком можно наблюдать уже прямо переложную систему земледелия, перевес залежи над пашней. Измельчание имений заметно не только в поместном, но и еще в большей степени в вотчинном землевладении по той причине, что число вотчинников увеличивалось путем естественного прироста населения, размеры же вотчинной земли не только не увеличивались, а напротив, уменьшились, так как значительная доля ее постепенно перешла в руки монастырей. Это последнее явление приводит нас к второму, только что отмеченному процессу в истории землевладения XVI века, — мобилизации земельной собственности: вотчины не только в громадных размерах переходили в собственность монастырей, но и очень часто попадали не в руки наследников и вообще родственников, а к чужеродцам. Так, в Московском уезде в 20 лет из общего числа 152 вотчин 75 или 49,3 проц. перешли в собственность лиц, совершенно посторонних прежним владельцам. В Коломенском из 148 имений 61 (41,2 проц.) принадлежало прежде чужеродцам. Еще сильнее совершалась мобилизация поместных земель: в большинстве случаев 2/3, 3/4 и даже 9/10 их переходили к лицам, не связанным с прежними владельцами кровными узами. Это не могло не отражаться на хозяйстве: данные наших источников позволяют заметить, что наибольшим запустением отличались как раз имения, принадлежавшие прежде чужеродцам. Итак, самое оригинальное явление в сельскохозяйственной промышленности Московского государства XVI века — упадок земледельческого производства в большей части Центральной области и Западного Полесья — объясняется переменами в распределении земельной собственности: господством поместной системы и монастырского землевладения, раздроблением крупных имений и развитием мобилизации. Ни в каком случае однако нельзя удовлетворить ее таким объяснением: мы опять имеем здесь только нить, руководясь которой мы можем выйти в широкую область общих экономических отношений, в ту сферу, в которой и нужно искать истинного разрешения вопроса. Ведь если перемены в распределении земельной собственности объясняют нам ближайшим образом своеобразное направление земледельческого производства, то спрашивается, какими же условиями определились эти перемены в распределении землевладения? Образование и развитие поместной системы до сих пор объяснялось или недостатком денежных средств у государства, вынужденного, однако, ради защиты и расширения территории содержать военную силу и потому вознаграждавшего служилых людей за их службу землей, которой было достаточно, или невозможностью крупного хозяйства и правильного управления громадными и разбросанными имениями, — невозможностью, принуждавшей крупных землевладельцев и между ними прежде всего государя раздавать свои земли во временное условное пользование с целями достигнуть более энергичной хозяйственной их эксплуатации. Надо однако заметить, что оба эти объяснения, верно определяя специальные, частные условия появления и развития поместья, игнорируют главное условие, второстепенным и производным отражением которого являются и бедность государства денежными средствами, и невозможность крупного хозяйства: таким главным условием, действительно создавшим поместную систему, было господство натурального хозяйства, т.е. слабое развитие обмена, торговых сношений; при слабости менового обращения продуктов общество всегда бывает бедно денежными средствами, и нет возможности вести крупное хозяйство, для которого необходим обширный и свободный рынок. Поместная система органически связана с системой натурального хозяйства, является необходимым спутником последнего в известной стадии его развития, — говорим "в известной стадии развития", потому что и натуральное хозяйство не есть нечто раз навсегда данное и неизменное, оно так же, как и все в жизни общества, известный процесс, подробности которого заслуживают изучения. Ни здесь, ни в книге, изложением которой является настоящая статья, мы не можем однако вдаваться в эти подробности, имея в виду посвятить особую статью изучению общего вопроса о связи натурального хозяйства с формами землевладения. Ограничимся только констатированием такой связи между поместьем и натуральным хозяйством и заметим, что натуральным же хозяйством обусловливалось и развитие другого господствовавшего в XVI веке вида земельного владения, — монастырской вотчины. В самом деле: чем объясняют обыкновенно факт необычайного развития монастырского землевладения? Указывают на желание стать под защиту монастыря, выгодную вследствие податных и административно-судебных льгот, щедро жалуемых монастырям государями, на хорошее ведение монастырского хозяйства, на задолженность землевладельцев монастырям, наконец, на религиозные взгляды общества, убеждение в необходимости пожертвования в пользу церкви для спасения души. Но льготы и защиту можно было найти у всякого богатого землевладельца, светского так же, как и духовного; мнение о хорошем ведении монастырского хозяйства надо считать просто предрассудком, так как хозяйство на монастырских землях шло, как было уже указано, хуже, чем на землях черных и вотчинах служилых людей; задолженность вовсе не была велика, как видно и из завещаний, и из того обстоятельства, что монастыри приобретали большую, даже подавляющую своей относительной величиной часть своих владений не путем приема в залог или покупки, а путем приема в дар; что же касается до убеждения в необходимости пожертвования в церковь с целью спасти свою душу, то оно еще не обусловливало вклада земли, так как можно было вложить и движимые капиталы. Земельные вклады в монастырь, т.е. развитие монастырского землевладения, становятся необходимыми именно вследствие господства натурального хозяйства и являющейся следствием этого скудости денежных средств. Надо, впрочем, заметить, что то зарождение менового сельского хозяйства, которое нам приходилось наблюдать во второй половине XVI века, также содействовало и развитию монастырского землевладения, и мобилизации земельной собственности: все переходы от одних социальных форм к другим отличаются болезненным характером, мучительно отзываются на состоянии хозяйства и сопровождаются жертвами; с зарождением более оживленных меновых оборотов обостряется нужда в денежных капиталах, что и ведет к мобилизации земельной собственности и к переходу ее в руки богатых монастырей, скупающих земли за бесценок у лиц, более слабых в хозяйственном отношении. К этому необходимо прибавить, что зарождающееся денежное хозяйство, требующее свободы оборота всех ценностей в стране, вступало в непримиримый конфликт со старыми формами земельного владения, — поместьем и монастырской вотчиной. Таким образом общие экономические условия времени — натуральное хозяйство и начавшееся зарождение хозяйства менового — сыграли определяющую роль в истории земледельческого производства коренных, самых важных областей Московского государства в XVI веке. Не следует, впрочем, думать, что все это составляет особенность одной только Московской Руси: лучшим доказательством того, что развитие поместной системы и монастырского землевладения связано неразрывными узами с развитием натурального хозяйства, служит тот всем известный теперь факт, что монастырская вотчина и поместье — последнее под именем бенефиция — были известны и Западной Европе; поместье представляло также важный и распространенный вид земельной собственности и в Византии, и в Индии, и в мусульманских государствах, и даже в древних, уничтоженных европейцами государствах Нового света*. Везде процесс развития натурального хозяйства привел к распространению указанных землевладельческих форм. Везде эти формы должны были неблагоприятно отозваться на земледельческом производстве. Почему же только в России они повели к такому небывалому резкому упадку земледелия? Ответа на этот вопрос, отмечающий действительную особенность нашего отечества, надо искать в основном историческом условии, непрерывно действовавшем в нашем прошлом и действующем еще теперь — в своеобразном отношении населения страны к ее территории: громадные размеры последней при относительно небольшом количестве населения сделали возможным быстрый отлив населения, уход его от хозяйственных неурядиц и разорение. В других странах этого условия не было, и вредное хозяйственное влияние форм, подобных поместью и монастырской вотчине, сказалось менее резко и привело к другим последствиям в сфере социально-политической: эти последствия в западно-европейских государствах известны под названием феодализма. Наше отечество феодализма в развитом виде не знало: вместо него у нас восторжествовало крепостное государство с самодержавною властью царя. Почему? Вот вопрос, на который мы должны теперь ответить. ______________________ * См. об этом, напр., во введении к сочинению М.М. Ковалевского "Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства", т. I. ______________________ III Происхождение западно-европейского феодального порядка хорошо известно. Он явился результатом развития и органического соединения трех социальных явлений, — бенефиция, коммендации и иммунитета. Бенефиций — то же, что русское поместье: это пожизненное поземельное владение, обусловленное для его обладателя обязанностью службы тому лицу, которым был пожалован бенефиций. Бенефиций, как и русское поместье, мог быть взят обратно лицом, его пожаловавшим; обладатель бенефиция не имел права отчуждать его посторонним и передавать по наследству родственникам. Коммендацией называлась отдача себя под покровительство сильного человека, крупного землевладельца, с целью спасти себя от насилий, всегда очень распространенных при слабости государственной власти; коммендация делала личность коммендата (лица, поступавшего под покровительство сильного человека) зависимой от покровительствующего, обращала коммендата в его подданного: обязуясь защищать коммендата от насилий, сильный человек являлся представителем и заступником его на суде, нес за него ответственность, что, естественно, вело к необходимости со стороны покровителя надзора за коммендатом, власти над ним, права судить о его поступках и в случае нужды привлекать его за них к ответственности, одним словом, к подданству коммендата патрону. Иногда коммендировалась не только известная личность, но и земля, которою эта личность владела: коммендат в таком случае оставался на этой земле, но она считалась уже собственностью патрона, а коммендату принадлежало лишь право пользования, т.е. земля обращалась в этом случае в бенефиций (мы употребляем здесь выражение "бенефиций" вместо всех других обычных в то время для обозначения подобных отношений терминов единственно в целях большей простоты изложения). Крупные землевладельцы раннего средневековья были, наконец, государями в своих землях: чинили суд и расправу и собирали подати; эти, по нашему современному представлению, государственные права в то время считались неотъемлемой принадлежностью права собственности на землю, срослись с последним. В крупном имении — духовном или светском — не было никакой власти, кроме власти землевладельца, оно было изъято из ведомства органов королевской администрации или, как тогда говорили, пользовалось иммунитетом. Но все эти порядки отличались слабой устойчивостью, крайней непрочностью и подвижностью: бенефиций мог быть всегда отнят у лица, его получившего, коммендат мог оставить своего патрона и перейти к другому, иммунитеты можно было нарушить. Весь вопрос был в том, кто окажется сильнее, — король или крупные землевладельцы. Перевес силы был на стороне крупных землевладельцев, и колеблющиеся, расплывчатые, непрочные социальные формы ранней средневековой эпохи превратились в отчетливые, резко выраженные нормы, совокупность которых называется феодальным порядком: бенефиций обратился в лен или феод, т.е. земельное владение, хотя и обусловленное обязанностью службы, но по существу наследственное и свободное, подлежавшее отчуждению по воле владельца, лишь бы сюзерену были уплачены особые пошлины при переходе владения, и лишь бы новый владелец стал в такие же к нему отношения, в каких находился прежний; коммендация перешла в вассалитет, т.е. в постоянную связь подданства, исключавшую возможность ухода и наследственную; наконец иммунитеты развились до крайних размеров, до права войны, феодального законодательства, чеканки монеты. Таков был в самых общих чертах ход социально-политического развития западно-европейских стран с начала средних веков до их расцвета. В результате этого процесса получается, следовательно, крайнее преобладание, почти полное господство феодальной аристократии и совершенный упадок власти государей. Ничего подобного не замечаем мы в восточной Европе. Стоит лишь несколько познакомиться с социально-политическим строем Московского государства конца XVI и XVII веков, чтобы убедиться в этом. Что такое представлял собою в это время московский служилый класс? Потомки бывших великих и удельных князей и больших московских бояр, помогавших Калите, его детям и внукам в упорной, трудной и не всегда чистой работе собирания Руси, привыкшие по наследству от дедов и отцов смотреть на себя, как на наследственных правителей государства, без совета и согласия которых не может обойтись московский государь, погибли в казнях Грозного, среди ужасов опричнины и Смутного времени и лишились большей части своих наследственных владений, в которых сильны еще были предания об их удельной власти. Иван Грозный, учредив опричнину, отбирал целыми массами на себя, в опричнину княжеские вотчины, уничтожая тем последние обломки удельных привилегий. Изнуренная и ослабевшая боярская аристократия заняла в государстве положение, совершенно одинаковое с остальной массой служилого люда: образовалось крепостное, вечно обязанное службой государству служилое сословие, являвшееся послушным орудием в руках государственной власти. Военная служба легла тяжелой повинностью не только на дворян и детей боярских, но и на князей и бояр. Поместья — по крайней мере в теории — остались прежним непрочным владением, распоряжение которым зависело от воли государя, и только на практике правительство прививало к ним принцип наследственности, стараясь передавать их по смерти владельца его сыновьям, а вотчины окончательно сблизились с поместьями, так как восторжествовал принцип, в силу которого каждый вотчинник обязан был военной службой государству. Государственная власть стала прочной ногой и в области администрации: льготы — податные и судебные — подверглись значительному ограничению, и вместо бывшего наместника, по закону кормившегося на счет населения, появился воевода, заведовавший государственными доходами, администрацией и судом уже не на себя, как наместник, а на царя, представлявший из себя не простой орган хозяйственного управления, а носителя государственной власти. Но всего замечательнее, конечно, то, что московский царь, несмотря на страшную бурю, пронесшуюся над страной в начале XVII века, не только сохранил, но и укрепил свое самодержавие. Контраст московских порядков XVII века с средневековым западноевропейским строем оказывается таким образом поразительным: та сила, которая восторжествовала в Московском государстве, была принижена в Западной Европе, и наоборот. Но как ни поразителен этот контраст, его сила и яркость выделяется еще больше, если принять в соображение то обстоятельство, что в Московской Руси XV-XVI веков и даже позднее были налицо все элементы, из которых сложился западно-европейский феодализм. В самом деле: мы уже упоминали, что московское поместье почти совершенно тождественно с западным бенефицием. Хорошо известно также, что еще в удельное время князья давали своим слугам податные и судебные льготы. Тогда льготы эти "были личным отличием, пожалование и продолжение их было так же необязательно для князя, как необязательна была и вызвавшая их служба вольного слуги. С объединением северной Руси государственная служба служилых людей сделалась обязательной, тогда и поземельные льготы, как ее последствие, перестали быть случайным исключением, личным отличием, стали общим, нормальным явлением"; "как самая повинность службы стала политической особенностью целого класса служилых землевладельцев, так и землевладельческие льготы получили значение сословных преимуществ служилого класса"*. Не надо кроме того забывать, что если льготы на боярские земли обязаны были своим происхождением пожалованию московского государя, то бывшие удельные князья, став служилыми, пользовались многими государственными правами в своих бывших удельных владениях не в силу милости московского великого князя, впоследствии царя, а по праву наследования. Таким образом, нет сомнения, что в Московской Руси существовали средневековые дофеодальные иммунитеты, и для превращения их в иммунитеты феодальные недоставало только приобретения служилыми князьями и боярами таких прав, как право войны, законодательства, чеканки монеты и т.п. Наконец, Московская Русь знала и институт, совершенно соответствовавший по своей юридической природе западно-европейской коммендации. Еще Соловьев сближал с последней древнерусское закладничество, свидетельства о котором нередко встречаются и в удельное время, и в XVI и XVII столетиях. Недавно это предположение Соловьева обстоятельно развито и доказано в небольшой, но очень содержательной книжке г. Павлова-Сильванского "Закладничество-патронат". Главные доводы, к которым пришел автор этой работы, заключаются в следующем. Слово "закладень" или "закладник" происходит от глагола "закладываться", употреблявшегося в значении "закрываться", "защищаться"; синоним этого глагола — "задаваться"; отсюда закладники — лица задавшиеся, отдавшие себя под защиту сильного человека, "заступные люди", как они иногда называются в документах, или, по выражению западнорусских актов, "протекциальные люди". Грамоты как удельного времени, так и XVI и XVII веков довольно точно характеризуют нам юридическую природу закладничества: закладни, отдавшись под покровительство сильного человека, "не тянут" уже судом и данью к той власти, которой они подчинялись по месту жительства раньше, потому что они являются подсудными своему патрону и ему же платят налоги; закладники XVII века "с промыслов своих и с вотчин государевых податей не платят и служб не служат, а живут всегда во льготе"; "в городах воеводы и приказные люди на тех людей в их насильствах суд не дают, отказывают им, что им их в городах судить не указано". Все это представляет собою поразительную аналогию положению средневековых коммендатов. Сходство закладчиков с коммендатами усугубляется еще тем обстоятельством, что первые, как и вторые, поступали под защиту сильных людей нередко со своею земле. Правда, г. Павлов-Сильванский считает эту последнюю черту особенностью закладней удельного времени и живших, во всяком случае, не позднее первой половины XVI века, но вышеприведенные слова одного из актов XVII века о вотчинах закладников указывают, что и тому времени не было совершенно чуждо закладничество с землей. Тем не менее нельзя отрицать, что закладничество этого рода было более частым явлением до половины XVI столетия, чем позднее, и причину этого следует видеть в быстром исчезновении черных земель, о котором у нас уже шла речь, и в запрещении черным крестьянам отчуждать свою землю не своей братье — крестьянам, а лицам посторонним, запрещении, отражавшемся еще в междукняжеских договорах. ______________________ * Ключевский. "Боярская дума древней Руси", изд. 2, стр. 229. ______________________ Итак, в Московской Руси XVI века были налицо все элементы, из которых сложился средневековый феодальный строй: поместье — бенефиций, льготы — иммунитеты и закладничество — коммендация. И однако эти зародыши феодализма так и остались в зачаточном состоянии, а затем и совершенно исчезли в нашем отечестве. В русской социально-политической жизни XVI века произошел резкий перелом, не оставляющий места дальнейшей аналогии с западными порядками. На это должны были существовать очень серьезные причины, и исследователи немало поработали над вопросом о происхождении самодержавной власти московских государей; указывали на выгодное положение Московского княжества, на его населенность, на влияние татарского ига, византийских традиций, церковного авторитета, личных характеров князей. Изучая последнюю борьбу московского боярства с государем, отмечали в числе причин победы последнего его богатство, разрозненность, соперничество и сравнительную бедность бояр, военные обстоятельства, отсутствие строго определенных политических идеалов в боярской среде, общую классовую рознь и проч. Все эти выводы имеют несомненную ценность при объяснении торжества самодержавной власти московского государя и поражение княжеско-боярской аристократии, но наибольшую важность для такого объяснения мы приписываем тем процессам в развитии сельского хозяйства XVI века, которые нами только что изображены. Решающее значение имело то обстоятельство, что в то время, как окончательно поставлен был вопрос о последней борьбе между государем и боярством, — борьбе, которую Грозный царь думал вести посредством опричнины, — хозяйственная мощь крупных центральных землевладельцев, бывших удельных князей и больших бояр, была подорвана небывалым отливом населения, последовавшим под влиянием вредного хозяйственного действия поместной системы и монастырского землевладения. Это — во первых. А во вторых, необходимость единой самодержавной власти в России XVI-XVII вв. обусловливалась еще переходом от натурального хозяйства к денежному с обширным рынком: экономически — объединить страну могла только царская власть. На западе Европы хозяйственное развитие шло равномернее и более постепенно: там натуральное хозяйство сначала (в ХII-ХШ в.) перешло в денежное с небольшим рынком, потому что там не было удобных зимних путей сообщения, позволявших перевозить товары на дальние расстояния. Так экономические условия времени окончательно определили направление политического развития. Но при всем различии, так резко бросающемся в глаза при сравнении социально-политического строя Московского государства XVII века с западно-европейским феодальным порядком, между тем и другим было и одно, хотя и неполное, сходство, заключавшееся в положении низшего класса населения: и западные вилланы феодальной эпохи, и московские крестьяне XVII столетия были крепостными людьми. Хозяйственный упадок центральной области и Западного Полесья в конце XVI века оказал на положение крестьян такое же влияние, какое на Западе имело господство феодальных отношений, — он закрепил, утвердил процесс закрепощения крестьян, обострил действие тех условий, которые и так неудержимо влекли крестьянина в крепостное состояние. Известно, что вопрос о происхождении крепостного права до сих пор вызывает большие споры и разногласия. Спорят прежде всего о том, когда крепостное право на крестьян было в первый раз утверждено законом, формулировано юридически: по мнению одних исследователей, это было сделано еще в конце XVI века, по другому взгляду — только в Уложении царя Алексея 1649 года. Разногласия идут и глубже, касаются вопроса об условиях, подготовивших прикрепление: одни склонны приписывать здесь первенствующую роль потребностям государственного хозяйства, необходимости обеспечить правильный сбор податей и отбывание государственных повинностей путем прекращения постоянных крестьянских переходов и установление ответственности землевладельцев за правильное отбывание государственных обязанностей их крестьянами; по мнению других, государственному прикреплению крестьян предшествовало закрепление их за землевладельцами путем актов гражданского права, главным образом, ссудных записей и крестьянских порядных; последний взгляд опирается на следующие соображения: крестьянин XVI века садился на землю, принадлежавшую служилому землевладельцу или церковному учреждению, не имея своего инвентаря: рабочих орудий, скота и семян. Это заставляло его прибегать к ссуде и подмоге со стороны землевладельца, Невозможность расплатиться с землевладельцем фактически лишала крестьянина права свободного перехода, которое признавалось за ним по закону взяв ссуду, крестьянин обязывался возвратить ее, а до возврата взамен уплаты процентов — работать на землевладельца; следовательно, в случае, если крестьянин до самой смерти не мог возвратить ссуду, он оказывался в положении пожизненного крепостного, обязанного работой вместо процентов по займу. Но такое же почти положение занимал, с конца XVI века, так называемый кабальный холоп; он должен был работать на господина вместо процентов на занятую им сумму, которую он не имел права уплачивать господину по закону: только это последнее обстоятельство, юридическое запрещение возврата ссуды отличало кабального холопа от крестьянина, не по закону, а фактически лишенного возможности расплатиться. Аналогия в положении обоих была настолько близка, что привела к мысли о возможности применить и к крестьянам идею кабального холопства. Мало-помалу землевладельцы стали вносить в порядные грамоты со своими крестьянами условие, которым крестьянин отказывался от права расплаты и ухода от землевладельца; для крестьян это условие не имело реального значения, ничем не ухудшило их действительного положения, так как расплатиться и уйти они, все равно, были не в состоянии. Так, путем договоров, т.е. актов гражданского права, и сложились настоящие крепостные отношения, признанные государством только в половине XVII века. Только что изложенная теория в главных чертах признается теперь большею частью исследователей; во всяком случае не подлежит сомнению, что задолженность, и притом задолженность безнадежная, сыграла важную роль в происхождении крепостного права на крестьян. Но чем создались эта задолженность и ее безнадежный характер? Прежде всего, разумеется, необходимостью селиться на земле служилой, монастырской или архиерейской, а необходимость эта — непосредственный результат того же процесса развития поместной системы и монастырского землевладения, который оказал столь роковое влияние на сельскохозяйственное производство. Дурное, хищническое ведение поместного и монастырского земледельческого хозяйства устраняло, с другой стороны, возможность для крестьянина расплатиться с землевладельцем и даже более состоятельных крестьян, как мы имели случай убедиться, низводило в разряд неимущих и нуждающихся в ссуде. Можно даже думать, что и кабальное холопство, послужившее юридическим прототипом крестьянской крепости, обязано своим развитием тому же росту поместной и монастырской земли и связанным с этим ростом экономическим последствиям, т.е. упадку системы земледелия и сокращению средних размеров запашки на двор и на рабочего. Остается подвести итоги, резюмировать выводы, к которым привело изучение сельского хозяйства Московской Руси в XVI веке, причин, на него влиявших, и социально-политических последствий, им обнаруженных. Процесс развития натурального хозяйства привел к торжеству поместной системы и монастырского землевладения на большей части территории государства. Господство обоих этих видов земельного владения вызвало, в свою очередь, упадок земледелия, выразившийся в переходе от паровой-зерновой системы полевого хозяйства к более экстенсивной переложной и в сокращении размеров крестьянской запашки на двор и земледельческого рабочего. Этот сельскохозяйственный упадок охватил район, который отличался раньше наибольшей населенностью и высшей культурой, — Центр и Новгородско-Псковскую область, и проявился с особенной силой по той причине, что пространство страны было несоразмерно велико сравнительно с ее населением, почему представлялась возможность широкого развития колонизации. В развитии колонизации и следует видеть основную причину сельскохозяйственного прогресса других областей государства, северных, восточных и южных. Наряду с этой основной, общей причиной, равномерно действовавшей во всех окраинных областях, в каждой из них имелись налицо еще специальные обстоятельства, поддерживавшие поступательный ход развития сельскохозяйственной промышленности и парализовавшие вредное действие наиболее распространенных видов земельного владения: такими специальными причинами в Степи и Прикамском крае были хорошие климатические и почвенные условия, в этих же областях и в северных, восточных и южных уездах Центра условия сельскохозяйственного обмена, — развитие отпуска хлеба, льна и продуктов скотоводства, в Центр и на Север, а также отчасти и за границу, — на Севере сохранение преобладающего значения за черным землевладением. Упадок земледельческого производства в основных старых областях государства подорвал силы господствовавшего здесь землевладельческого класса, — князей и бояр, и тем подготовил победу московского самодержавия, подчинение боярской аристократии государю и образование крепостного государства, в котором основой деления на сословия оказалось начало обязанности. В этом же направлении действовало образование денежного хозяйства с обширным рынком. Но тот же экономический процесс — разорение крупных и богатых землевладельцев — отразился гибельно и на благосостоянии крестьянства, что вызвало его задолженность землевладельцам и невозможность расплаты с ними; в результате получилось — крепостное право на крестьян. Впервые опубликовано: Мир Божий. 1900. № 12.
Николай Александрович Рожков (1868-1927) русский историк и политический деятель: член РСДРП (б) с 1905 г., с августа 1917 г. член ЦК партии меньшевиков, с мая по июль 1917 г. — товарищ (заместитель) министра Временного правительства, автор ряда трудов по русской истории, экономике сельского хозяйства России, экономической и социальной истории. | ||
|