| ||
|
— Что же я могу? Практически — я ничего не могу! Я могу только отметить доброе и пожелать ему успеха, увидеть злое и — разгневаться. Больше я ничего не могу, не в состоянии, даже не умею... Я, если хотите, самый бессильный человек в ведомстве, коего главою состою, и гораздо менее могу сделать реального добра, чем всякий у меня столоначальник или секретарь. Это меланхолическое, нервное рассуждение мне пришлось выслушать несколько лет назад от человека очень большой, до известной степени чрезмерной власти, о котором думалось: "Вот кто мог бы, а он — не хочет!". Шли годы, и, обертываясь на литературу, на писательство и писателей, сколько раз приходилось спрашивать себя: "А что же, в конце концов, они могут! Вылечить больного, оправдать невинно осужденного, даже хотя бы потребовать санитарной чистки своего двора... ничего не могут, решительно ничего! Посочувствовать... но это так платонично... А поистине душа человеческая питается только насущным хлебом. Сам сделал — вот это удовлетворение. А пожелал лучшего... право, таковые пожелания можно уподобить воздушному насосу для нагнетания в душу всяческой меланхолии". Звонок у дверей вывел меня на днях из подобной хмурости. Через минуту я видел перед собою священника, гораздо старше меня летами, но плотного, крепкого. Казалось бы, мне его просить поднять "на рамена свои"; между тем он меня просил и уверял, что, если захочу, — я во власти помочь... "Во власти помочь?!". Но неужели же не иллюзия были все мои мечты о воздушном характере писательской деятельности. Передо мною был человек прямо с земли. Из села, уезда, хотя и неподалеку от Петербурга. "Новая Ладога, села Покровское, Весь, Златынь" — мелькали в рассказе места его скромной деятельности. "Весь", "Златынь", — какие старые славянские имена. Да их можно встретить в Несторовой летописи, думал я, слушая привычным филологическим ухом. — Чего же вы хотите, батюшка? — Все попытки как поднятия сельского быта, так и организации крестьянского обучения страдают отвлеченностью. Похожи на рычаг, приложенный не к той точке. Деморализация крестьянства, особенно в молоденьком его слое, положительно ужасна. Пьяный разгул и неразлучные с ним воровство, грабежи, разврат, драки с кольями и ножами — обычное явление улицы. В дом ли войдете вы, не отраднее зрелище. Грязь в избе и около избы, невозможное устройство и содержание отхожих мест, совершенное невежество в кулинарном деле, ведущее к тому, что крестьяне и с достатком питаются какою-то бурдою, — вот источники всевозможных зараз, простуд, желудочных катаров. Был у нас, десять лет назад, сыпной тиф. Что, вы думаете, делали мужики с больными? Затискивали их в натопленную печь. — Известная картина "власти тьмы". Нет недостатка в ее изображениях, местами потрясающих. И добрые люди, где и кто может, борются с нею. — Неудачно. Или без плана. И еще чаще — опять же как-то отвлеченно. Назначат доктора в уезд: а он в год по разу бывает на некоторых пунктах, в иные деревни и никогда не заглянет, а сидит у председателя управы и играет в карты. И получает то же жалованье, благодарность и честь, как и его товарищ, другой доктор, который на пункте принимает ежедневно до сотни больных, и уже нажил неврастению. Не стану порицать случаи, а обращусь к общему. Вот теперь прилагаются горячие заботы к насаждению школ огородничества и садоводства. Очевидно, значение этих отраслей хозяйства для крестьянина вполне сознано. Но в школы пригласили учиться мальчиков, а девочек-то, для которых это еще нужнее, и забыли. Между тем мужчина в деревне имеет свои специальные занятия. Как член крестьянской общины, он несет известные служебные обязанности. Он — либо с сохой в поле, либо с топором в лесу, либо с косой на сенокосе. По обязанности старшины, старосты, сотского, десятского — он или в волостном правлении, или на сходке, собирает подати, исполняет поручения начальства, или на дежурстве у пристава, или ведет от деревни до деревни арестантов. Спрашивается, каким же образом он при всем этом еще может рыться в огороде, караулить отлетающие рои, поливать, окапывать деревья в своем саду? В доме и около дома трудится хозяйка. Хозяин всегда вдалеке. Я беру счастливый случай, когда он дома, а не на отхожем промысле. Именно крестьянка-то и нуждается в знании всего того, что дает возможность благоустроить хозяйство при доме и около дома. Знание садоводства, пчеловодства, огородничества и ремесла дали бы или могут дать ей возможность быть действительной помощницей мужа. И те пустыри, которыми теперь окружены крестьянские избушки, пустыри, свидетельствующие об отсутствии умелых женских рук, обратятся в цветущие садики и пчельники, составляющие не подспорье лишь, а прямо основу крестьянского достатка. Ибо получаемые от них ценные произведения, будучи обращены в деньги, устранят необходимость сбывать за бесценок местному кулаку или прасолу то, что нужно крестьянину на пропитание и его скоту на корм, т.е. хлеб, картофель, овес, сено, яйца. Сведущая хозяйка в состоянии у окон своей избы добыть столько, сколько хозяину не приобрести ни на каком отхожем промысле. Пока этого нет, общий распорядок крестьянской жизни в большинстве таков: один работает, а семеро едят. И едят впроголодь, ибо одному работать на семерых — дело непосильное. — Но ведь женщина же работает в дому? На ее руках дети? Она нянька и стряпуха, как всемирно. — Бессильная по темноте, да по той же темноте сварливая или распущенная. Вы возражением подошли именно к тому делу, о котором я пришел поговорить с вами. В тех хлопотах, которые поднялись сейчас около деревни, в бездне проектируемых мероприятий забыта истина, лежащая в основе благосостояния как отдельных семей, так даже и цельных народов. Истина эта выражена в поговорках: "Какова мать — такова семья, какова женщина — таков народ". Мать — зиждущая сила семьи, будет ли это семья крестьянская, духовная, писательская. Дайте крестьянской семье мать, просвещенную светом Христовым, благовоспитанную, свободную от предрассудков суеверия и невежества, сведущую в правилах санитарии и гигиены, опытную в отраслях сельского хозяйства, доступных женской руке, — а ей доступны садоводство, пчеловодство, огородничество, — знающую, наконец, ремесло, которым она могла бы заниматься с пользою для своей семьи в долгие осенние и зимние вечера, идущие теперь на свары, злословие, сплетни, а то и ничегонеделанье, — и улучшение быта крестьянской семьи обеспечено. — Не идеализируете ли вы дела? Не рассуждаете ли по Платону, когда Аристотель указал держаться земли? И, рассмеявшись, я показал ему на большую картину на стене: "Афинская школа" Рафаэля, с центральными фигурами двух греческих мудрецов. Палец Платона был поднят к небу, палец Аристотеля опущен к земле. "Вот где путь", — указал я на Аристотеля. — Но я бы и не сидел здесь, если бы не вел и уже не ввел в своем селе и двух смежных деревнях этого воспитания крестьянской девушки, а через нее крестьянской матери и хозяйки. Но я докончу о теории. Центр приложения движущего рычага к деревне не крестьянин, а крестьянка, не мальчик, а девочка и особенно взрослая девушка. Сколько бы мы ни говорили, что "муж глава дома", этим главою, не по закону, а на деле, поэтически, духовно, нравственно, хозяйственно, всячески была и останется семьянинка. Если мать дома в порядке — весь дом в порядке. Бережлива она — и все бережливы. Нравственна, — и будьте уверены, что из этого дома преступника не выйдет. Но раз плоха мать дома, весь дом рассыпается, неудержимо, каков бы ни был хозяин. Даже при пьянице мужике или озорнике, если хозяйка настоящая, дом еще стоит, но если хозяйка упала, и прежде всего нравственно, — муж запивает, семья и дом идут в погибель. В женщине есть какая-то ценная мелочность, понимание и талант к подробностям, наконец, есть в ней притягательная и объединительная сила, и вот всеми этими качествами дом скрепляется как цементом. — Вы говорите как феминист. — Я говорю как христианин. И говорю на основании двадцатилетнего опыта безвыездной жизни в селе. Матушка моя (жена) вхожа во все сельские дома, а я знаю крестьян по исповеди. И вот мой опыт говорит мне, что везде в основе крестьянского благосостояния лежит нравственная упорядоченность дома, а идет она всегда от матери-крестьянки. Еще раз напомню, что она постоянно дома, а крестьянин большую часть времени проводит вне дома. Но теперь даже и самая добропорядочная крестьянка может дать только духовный строй семье, — что ей даже и непосильно, ибо она сама через три-пять лет замужества становится издерганным, крикливым, злым существом от убогой нищеты своей жизни и оттого, что она ничему помочь не может, не умеет. Введите вы в крестьянский дом благовоспитанную, осведомленную мать: и пороки деревни, с которыми бессильно борется юстиция, болезни, с которыми бессильна бороться медицина, — все это получит на месте могучего и самого заинтересованного борца с собою. Народ нуждается в воспитании, а пока он не имеет благовоспитанных матерей, нельзя ждать исправления его темных нравов. Ознакомление будущей хозяйки с правилами санитарии и гигиены несомненно отразится благоприятнейшим образом на домашней обстановке крестьянина. Пересоздать свою домашнюю обстановку, конечно, не по плечу темной женщине, ибо для этого нужны знания, которых у нее нет. — Вы говорите о школах? Наряду со школами для крестьянских мальчиков есть школы и для крестьянских девочек. Их мало, оне бедны, но начало положено. — Достигнуть тех целей, о которых я говорю, невозможно путем низшей народной школы. Она теоретична, элементарна и, поверьте, больше дает материала для хвастливой педагогической статистики, нежели для крестьянского дома. Примите во внимание следующие обстоятельства. Ребенок приходит учиться в эту школу девяти лет и оканчивает ее двенадцати. Это такой возраст, когда можно дать ему только предварительные, и именно теоретические сведения, вроде грамоты, первых правил арифметики и кое-каких рассказов по Закону Божию, истории и географии. Последние, т. е. рассказы, похожи на занимательную книжку, которая прочитана и забыта. Самая грамота — это только техника образования, в которой ничего ни образовательного, ни воспитательного не содержится. В этом возрасте ребенок недостаточно серьезен, чтобы выслушать внимательно, запомнить и оценить то, что вы стали бы говорить ему о домоводстве, о гигиене, вообще из реальных знаний, нужных около дома, огорода, сада. И во-вторых, по той же причине он не авторитетен в семье. Пока он вырастет и станет авторитетом, капли знаний, приобретенных в школе, улетучатся, а сам он унесется общим, и нездоровым, и злым, а в основе всего темным течением окружающей среды. Сознательно усвоить и сознательно проводить усвоенное в жизнь может только взрослый человек. Идти на борьбу с грубостью, невежеством, предрассудками, суевериями и вести эту борьбу твердо, разумно, убежденно, не падая под напором темной силы, — может только взрослая крестьянская девушка. Вот она-то, в возрасте накануне того, как сама станет хозяйкой, домоправительницей, главою собственной семьи, и должна быть точкой приложения воспитательных влияний и практического обучения. Рядом с низшими народными школами для детей, безусловно, необходимо иметь более высшую школу для взрослой крестьянской девушки, где она могла бы получить все, в чем нуждается и как хозяйка, и как будущая мать семейства. — Но это совершенно платонично. Где взять средства? Кто будет их обучать? Не знают азбуки, а вы говорите о домоводстве, о первых медицинских сведениях. — Я вот, как видите, только священник. Жалуются, что священнику за его требоисполнением вовсе некогда заниматься обучением: не верьте этим отговоркам, это отговорки неразвитых, индифферентных. В городе церковная служба совершается ежедневно, а в селе только один раз в неделю, в воскресенье. Шесть дней у сельского священника совершенно ничем не заняты. Ссылаются на требы: но мы имели бы картину вымирания села или чудовищного плодородия, если бы предположили, что каждый-то день священнику приходится или причащать умирающего, или крестить новорожденного. Да и такие крестины или исповедь умирающего берут час времени. Остаются еще четырнадцать часов в сутки незанятыми: куда же их девать? Ссылаются и на хозяйство, — на то, что священнику отрезана земля. Но ведь земля эта, за редчайшими исключениями, сдается крестьянам в аренду, а если священник и ведет свое земельное хозяйство, то всегда имеет работника, и ему остается только досмотр. Священников сельских, в глубокой праздности проводящих время и только ожидающих случая перебраться на доходное место в город, чрезвычайно много или во всяком случае они есть. Им чуждо село, в темноту которого они не имеют никакого усердия войти, и сами остаются чужды селу. Но если войти в эту темноту села и захотеть ей помочь, то дела не оберешься, и самого интересного дела, которое захватит и поглотит вашу жизнь, так что и не оглянешься, как уже наступит старость. Опыты с обучением взрослых девушек я делал. Оне занимались вместе с парнями, тоже 16-17 лет, и, конечно, без малейшего последствия в смысле нравственном. Кроме благотворного действия в сторону деликатности, вежливости, отсутствия грубых разговоров, грубой возни, ничего не получалось. Занятие их обучением в этом возрасте убрало праздную девушку и гуляющего парня с улицы, и улица очистилась и успокоилась. Кончились вечерние зимние "посиделки" и всякие вечеринки молодежи, и она нравственно отрезвилась. Труд занятия с ними я вел днем, а матушка вечером, когда свои дети уложены. Показывалось и ремесло, а главное, вводились оне во весь круг домоводства, вводились интересом своим во всякие хозяйственные воспособляющие занятия. Попутно шло чтение и беседы по поводу прочитанного. Возьмите нашего Крылова: да в его баснях столько житейской мудрости, народной, неопровержимой, сдобренной гениальным умом самого баснописца, что, право, зависело бы от меня, я в гимназиях, в курсе словесности, целый год отводил бы истолкованию и изучению одного Крылова. Это энциклопедия нравственного научения и житейского опыта. Я удивился, но вместе подумал: до какой степени годовое изучение такого художника слова и мудреца было бы в самом деле действительнее и влиятельнее, чем заучивание 1) трех образцовых басен и 2) "кратких биографических сведений" об авторе. Верхушки... И во всем-то и везде у нас в учении верхушки. Я с большим доверием глядел на священника. Он развивал передо мною мысль, что никакой нет причины изолировать, уединять воспитательное подготовление молодых девушек непременно и исключительно в деревне, что многие сведения, какие может дать только город, пусть оне и приобретают в городе. Едут же оне толпами, отовсюду, в горничные, кухарки, прачки; отчего же их не взять в больницу для показывания первоначального ухода за больными? Врач на пункте также может иметь в лице их помощниц. Между тем деревня так первобытна и темна, что уже неделя работы около доктора дает девушке ну хоть понятие чистоты как условия здоровья; приучает ее к градуснику, к измерению температуры, к понятию свежего воздуха, кипяченой воды; приучает видеть первого врача здоровья в грязи жилища, постели, одежды, еды, питья. Тут важно даже и не одно положительное сведение, а самый метод отношения образованного человека к окружающему: метод этот передается наивной и невинной натуре крестьянки почти гипнотически, передается и усваивается. — Четыре года назад, — говорил он, — в Новоладожском уезде возникла мысль призвать взрослую грамотную крестьянскую девушку на дело ухода за больными в качестве сельской сестры милосердия. Мысль эта встретила горячее сочувствие со стороны местных деятелей, и несколько девушек приняты были в земскую больницу нашего уездного города для необходимой подготовки. И начато, и осуществлено это дело было при моем ближайшем содействии, ибо нужда уезда при наступившей эпидемии открыла поле для приложения давнишней моей мечты. Уездный земский врач г. Петровский решился сделать первый опыт подготовления таких сестер. При заведуемой им земской новоладожской больнице он открыл, хотя и в самых скромных размерах, курсы для обучения уходу за больными, и первые его ученицы были три, мною указанные и мною избранные, крестьянские девушки, окончившие курс в заведуемой мною церковно-приходской школе села Покрова, две сестры Каричевы и одна Ильина. Обучение главным образом состояло в сообщении им сведений по уходу за больными; и сведения эти применялись ими тут же, под личным руководством врача. Скоро уже врач мог давать девушкам-крестьянкам некоторые самостоятельные поручения: дежурить при больных в палатах, наблюдать за приемом лекарств, измерять температуру у лихорадящих. Приходящим больным, под тем же присмотром, оне начали делать перевязку ран и язв. Параллельно он знакомил их с общими характернейшими признаками эпидемических болезней и главнейшими предупредительными мерами против их распространения; учил поданию первоначальной помощи в простейших и неотложных случаях, но больше всего старался передать им существеннейшие познания по гигиене и санитарному делу, так нужные в деревенской жизни и при лечении всякого рода болезней. Так прошла целая зима. Раннею весной эти девушки оставили больницу и возвратились в свои семьи к началу полевых работ. Таким образом, зимняя отлучка не внесла расстройства в домашнее деревенское хозяйство тех семей, откуда эти девушки уходили для обучения в больнице; между тем оне вернулись домой совершенно обновленными: у них были другие взгляды, новые познания и, наконец, возможность заработать впоследствии тот же кусок хлеба новым, ранее недоступным, более разумным и полезным трудом, чем, напр., труд поденщицы, горничной и т.п. Когда наступила следующая зима, две из обученных девушек изъявили согласие отправиться в Петербург, для дальнейшего и окончательного усовершенствования в избранном деле. В эту же зиму продолжалось обучение других девушек из окончивших курс той же церковно-приходской школы. К весне и эти новые ученицы оказались настолько подготовленными, что две из них, по запросу земства, выразили желание посвятить себя уходу за больными в селениях уезда, зараженных эпидемией сыпного тифа. Насколько сестры милосердия-крестьянки оказались способными нести возложенную на них обязанность, может засвидетельствовать новоладожское земство, которое поощряет их труд и жалованьем, и денежными наградами. Но вот результат, который виден и не доктору-специалисту: эти крестьянки — сестры милосердия проникнуты полным доверием и к врачебной науке, и к авторитету врача, от которого крестьянин бежит; вера в заговоры и наговоры исчезла в них бесследно; грязь в избе, нечистоплотность одежды, пищи вызывает с их стороны энергичный и не безуспешный протест, — и это ярко сказалось именно в эпидемию. Одна из обучавшихся в больнице девушек недавно вышла замуж за крестьянина: не говоря уже о том, что избушка молодой хозяйки представляет приятное отличие от жилищ соседей, — бывшая сестра милосердия сумела внушить своим односельчанам доверие к ее разумным советам относительно больных. Вот становясь на почву этого-то опыта, я и пришел к мысли, что вообще рычаг подъема сельского быта, деревенской хаты, мужицкого обихода заключается в том, чтобы ввести в него таких трезво направленных, трудолюбиво воспитанных, обогащенных насущными для матери семейства девушек. Практическою школою для их подготовления и мог бы быть второй ярус школ, стоящих над элементарными: именно эти общины сельских сестер милосердия, но не в узко специальном, не в техническом, а в более широком и духовном и культурном смысле. Я разумею ее как 1) школу воспитания, 2) обучения уходу за больными, и параллельно и непременно — 3) школу практического сельского хозяйства, в размерах, нужных для крестьянства, и 4) школу ремесла. Известный, строго рассчитанный на развитие и укрепление религиозно-нравственных чувств строй жизни, общество тружениц великого Божьего дела — сестер, близость страждущего, твердый и неизменный порядок — все это воспитает, а не обучит только крестьянскую девушку. Воспитает делом, а не поучением. Благочестивая, благовоспитанная девушка, по вступлении в супружество, сумеет облагораживающим образом влиять на своего мужа и уж несомненно будет иметь высокое нравственное значение для своих детей. — В чем же, конкретнее, заключается ваш план и о чем вы хотите меня просить? — Просьба моя личная коротка... Три школы есть, четвертая начата, но нет ни сил, ни средств мне ее достроить. И я хотел вас просить, не прочтете ли вы лекцию для сбора нескольких сотен рублей, дабы довести до конца и эту четвертую, уже начатую школу, в деревне Пелчино. — Я замотал головой, ссылаясь на мое неуменье читать лекции. — Другое, более важное и общее дело заключается в выяснении, в проведении путем печати моей основной мысли о том типе школы, в каком нуждается крестьянская семья для улучшения своего быта. Ни министерская, ни земская, ни церковноприходская школы не могут быть названы в строгом смысле крестьянскими. Министерская школа есть просто элементарная школа общего обучения. Земская школа носит свое имя потому, что находится в заведывании земства. Ничего "земского", для земли нужного, для деревни насущного, в ней нет. Добрая школа, как, впрочем, и министерская, но к крестьянству не приноровленная. Церковно-приходская школа есть тоже школа прекрасная, с великими надеждами основанная, но с надеждами на пользу от нее церкви, а не народу. Это конфессиональная, т.е. специальная, школа; отчасти школа сословная, но сословно-духовная, а не сословно-крестьянская. Тип школы, о котором говорю, азбучно отвечал бы тому, в чем нуждается крестьянин, о чем просит наш народ Лазарь, хотя и не умеет, по темноте, назвать и описать того, о чем выговаривает смутные слова, главным образом в раздраженной критике налично существующих школ. Исходя из представления благовоспитанной и сведущей крестьянки в сельском быту, я для образования ее предложил бы в каждом уезде, средствами и силами земства, организовать общину сельских сестер милосердия в выше объясненном, не специальном, не только медицинском смысле. Имея постоянный состав, эта община принимала бы последовательно из каждой волости уезда по несколько учениц из обучающихся в сельской школе. В общине девушки проходили бы примерно трехгодичный курс обучения и затем возвращались бы в свои семейства. При этом непременно должно быть соблюдено, чтобы в уезде имелось не более одной общины, ввиду предоставления ей возможности значительных средств для возможно широкой деятельности. Обладая средствами, раскидывая по своему уезду сеть подведомственных ей благотворительных учреждений в виде домов милосердия, приемных покоев, школ-приютов для слепых, глухонемых, она естественно являлась бы одним центром, от которого исходят надзор, дисциплина, порядок, забота для всех, согреваемых ее теплотою и любовью. — Вы проектируете что-то среднее между Красным Крестом и армиею спасения. — Армию самоспасения, а не спасения других. Мысль моя заключается не в том, чтобы медицина или Красный Крест извлекали из народа нужный, здоровый материал, перенося его на другие места для своих целей. Кстати, Красный Крест и пришел ко мне на помощь, даже с щедрыми вспомоществованиями; но он не может выйти из пределов своего устава, и около его широкой деятельности для страждущего человечества померкла моя маленькая забота именно о крестьянской хате, о домовитой в нем хозяйке, о гигиеничной матери семейства, которая не пичкает дитя жвачкою из собственного рта (этого кто же не видал), а следит за его желудком, моет его и чистит все около него. Я думаю о подъеме деревни, которая решительно заваливается от невыносимой темноты и наполовину ею обусловленной нищеты. Государство чаще и чаще начинает кормить целые уезды: разве же это не ужас, не деморализация, не разложение? Суды судят и тюрьмы кормят целый народец, пожалуй, не уступающий населению Датского королевства или Греции. Целый народец преступников; а с алкоголиками, дегенератами, душевнобольными это положительно целый народ, какой-то "новый Израиль" расслабленных и вымирающих. Чего это стоит государству! А государство на содержание и разбирательство этих преступников опять же берет средства с истощенного народа, который оттого и выделяет такой процент порочных и немощных, что именно истощен. Тюрьмы у нас — как дворцы, а школы — как курятники. Тюрьмы — последнее слово науки, а школы — захудалая старина, первобытная наивность. Но не доводите лучше до тюрьмы человека, до преступности деревню: и для этого самый богатый куш забот и средств положите на воспитание народа. Я указываю план, который можно критиковать только с точки зрения: откуда взять средств. Но на это я отвечаю: возьмите из рук тех десяти ведомств, которые подлечивают, исправляют, управляют, а впрочем, и подпаивают казенкой хромых, больных и зараженных, и передайте все эти средства на свет духовный, предупреждающий всяческие заболевания. Он кончил и замолчал. — Ну вот, вы и дали мне дело, о котором я вздыхал. В самом деле есть, к счастью, люди, переполненные энергией, предприимчивостью: писательство может переплестись с ними в одну сеть, давая объединение и обобщение частным удачным предприятиям, давая воздух слова крови легких. Только слово, с его крыльями может частное явление деревни такой-то, развести от края до края земли родной; удачу частную возвести до удачи национальной. Может, наконец, радость труженика, смотревшего на свое дело в деревне, перевести в одушевление патриота, который видит, что мысль его заработала для отечества. Впервые опубликовано: Новое время. 1903. 5 нояб. №9940.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|