| ||
|
Огромный и великолепный зал с колоннами битком набит народом. Слушательницы высших женских курсов и медицинских курсов, сойдя с далеких своих скамеечек, окружили эстраду. Улица, угол Кирочной и Литейного, запружена экипажами, каретами. Аристократия петербургская, в этом единственном случае, слилась с нашею учащеюся молодежью, чтобы слушать единственного в своем роде нашего проповедника великих жизненных истин, великих практических истин. После долгого, частью вынужденного, молчания о. Григорий Петров снова появился на эстраде, и с каким восторгом встретила его бесконечно преданная ему народная и общественная толпа. Редкое явление! Слушая о. Григория и особенно слушая этот совершенно особенный энтузиазм к нему, мы в сотый раз решили в уме своем, что эта связь толпы и человека, священника и народа, есть именно редкое явление, которое мы умудрились игнорировать, которым, во всяком случае, не умели нисколько воспользоваться. Что бы сделали с этим католики или немцы? Они сняли бы урожай сторицею с этого зерна. Но бедная Русь... только умеет терять, а не находить. В век безверия, охлаждения к самому Евангелию, полного равнодушия образованных классов к церкви — появляется священник, одаренный необыкновенным, почти чудодейственным даром зажигать, будить, привлекать. Здесь необъяснимый секрет лежит в его личности и в том несравненном нравственном доверии, какое она внушает собою. Ни у кого не является никакого подозрения, чтобы он мог говорить не то, что думает. Даже сильнее: никто не сомневается, что он говорит самое дорогое для него, с полною верою, с непоколебимым убеждением. И человек русский бросается своею измученною душою навстречу этому зову, который идет из души твердой и чистой, знающей «правое» и «левое». О. Григорий есть вместе и писатель, но книги его нисколько не затронуты тем «взбаламученным морем», которое заливает нашу золотую, но в своем роде измученную же, нервную литературу. По адресу последней, как и всей нашей общественности, он сказал в новом своем чтении много горьких слов. О. Григорий пробуждает веру каждого в свои силы. Пробуждает вообще веру и в небесную помощь, без всяких ее специализаций. Слушать его собираются не один православные; идут магометане, католики, немцы-лютеране, некрещеные евреи. И он всем дает — вот что удивительно. Мы слышали восторженные отзывы о нем и от католиков, и от евреев. «Вы не слыхали? Идите послушайте», — вот что говорят люди разных вер друг другу. Это удивительно, мы сами не поверили этому, но вынуждены были поверить услышанному. О. Григорий, очевидно, обдумывает лишь канву своих мыслей, ход их, ряды доказательств, может быть, приводимые им в чтении сравнения и иллюстрации, но самое слово он творит на кафедре, во время самого произнесения. Потому от него своевременно невозможно требовать того, что естественно спросить у самого мертвого проповедника: «Покажи тетрадочку», «покажи часть будущего чтения». Этого он не то чтобы не хочет, но не может дать: самого слова записанного у него не имеется для чтения. Он импровизатор. Увы, ведь не «по тетрадочке» проповедовали» и апостолы, и мученики. Между тем, насколько мы осведомлены, причина прекращения его чтений была именно та, что он не дает предварительно «тетрадочки». Сан священника, общеизвестность его книг, где содержится все его чтение, все его убеждения, могли бы быть приняты в гарантию и всякого нового предстоящего чтения. Впервые опубликовано: Слово. 9 декабря. № 9.
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|