В.В. Розанов
Добрый почин священника

С истинной радостью мы прочли брошюру в 18 страниц под знаменательным заглавием: «Слово в день Зачатия св. Иоанна Предтечи, 23 сентября. Зачатие и беременность в отношении к наследственности. Протоиерея А. Ковальницкого. Варшава. 1903 г.». — Это есть первое проповедное, с амвона церковного раздавшееся слово, вращающееся в темах, о которых до сих пор духовные лица молчали в торжественные моменты служения, а светские писатели над ними хихикали или по поводу их улыбались. Только медицина, бесстрастная наука — ими и занималась: но ведь это тема не одной науки, но прежде, чем науки, — тема именно религиозных концепций. Вспомним здесь, однако, с благодарным чувством, кто первый указал на важное значение дня 23 сентября для данной темы. Это — один из благочестивейших священников наших дней, А.П. У-ский: «Пусть никто не называет неприличною поднятую тему (о супружеском общении). И это вот почему. В церковном богослужебном Евангелии, непрестанно возлежащем на Святом Престоле в алтаре, в каждом православном храме, в конце обыкновенно прилагается месяцеслов, и в этом месяцеслове каждый священник под 9 числом декабря прочитывает следующую пометку: зачатие св. Анны, егда зачат св. Богородицу, а под 23 числом сентября: зачатие Иоанна Предтечи. Теперь, если слово зачатие, по разуму и голосу Церкви, удостоено того, чтобы быть помещенным в церковном Евангелии и постоянно пребывать на св. Престоле, пред Всезрящими Очами вездесущего Бога, то не тем ли более не может быть постыдным или неприличным употребление этого, или подобно значущего ему слова в обыденной нашей речи, или на страницах какой-либо книги? Но этого еще мало. Для божественного сознания между словом и делом нет промежутка, или паузы, нет расстояния. Если слово зачатие постоянно возлежит на св. Престоле, пред очами Всезрящего, то точно так же предлежит сознанию Вездесущего и Всезрящего и соответствующее этому слову действие» («В мире неясного и нерешенного», стр. 171-172). Всякий поймет как основательность хода этой мысли, так и многозначительность выводов отсюда. Приведу случай из моей жизни, показавший мне, до какой степени духовным лицам ближе и роднее эта мысль, чем светским. Будучи еще студентом, в Москве, шел я однажды мимо какой-то стены, как будто церковной, но скорее — монастыря, высокой и глухой, но в тесном окружении городских зданий.

— Это что за церковь? — спрашиваю прохожего.

— Это не церковь, а монастырь. Женский.

— Какой же монастырь?

— Зачатиевский.

Я немножко оторопел: до того не связывались у меня слова «зачатие» и «монастырь».

— Т.е. благовещенский, вероятно? В честь благовещения Богородице и зачатия Ею Спасителя?

— То и был бы Благовещенский. А этот в память зачатия Богородицы святыми Иоакимом и Анною.

Я был поражен. И, может быть, не вел бы так мужественно споров о супружестве, не будь у меня постоянно в памяти этот московский монастырь: ибо из построения его, которое не было же предметом секундного решения, «как бы во сне», а, очевидно, обдумывалось, обсуждалось, а наименование и значение монастыря предполагалось как бы вечно мерцающим в сознании спасающихся в нем монахинь (или монахов) — совершенно очевидно, что старинное церковное сознание нимало не гнушалось образа и не обходило слова зачатие, притом обыкновенное человеческое, как у Адама, у Евы — у всех нас, а не единое сверхъестественное, какое было у Пресвятой Богородицы. Но это древнее церковное сознание, очевидно, померкло: и в XIX-XX веке невозможно представить себе, чтобы начал строиться христианский храм во имя и в честь, и в память и прославление человеческого зачатия людьми и человека. Вот как восстановление-то этой порванной ныне традиции церкви — и важно «Слово» — проповедь доброго священника А. Ковальницкого. В основе всего он ставит вопрос о происхождении души человеческой, насколько она связана именно с моментом зачатия: «Нельзя о душе сказать, что она всецело происходит от своих родителей. Нет, душа каждого человека создана Богом по особому Закону Божию. Праматерь Ева, когда родила своего первого сына, то воззвала: приобрела я человека от Бога. Все матери повторяют эти слова; оне, подобно матери Маккавеевой, говорят своим детям: я не знаю, как вы явились в чреве моем, не я дала вам дыхание и жизнь, но Творец мира (II. Макк. VII, 23, 24). Так, мы утверждаем, что Бог созидает душу каждого человека по особому закону. К этому побуждает нас индивидуальность человеческой души. В мире только один человек отличается этим свойством; одаренные свободою, человеческие души разнообразятся каждая своими особенностями, поэтому нет и не было на свете человека, который бы по своим душевным качествам не отличался чем-нибудь от всех других людей. Это высочайшее качество человека на земле указывает на особое действие Божие по отношению к душе человека. Человеческие души по справедливости можно назвать бесконечно разнообразными искрами, исходящими из вечного огня Божия — существа Божия» (стр. 4). Это — и научно, и поэтично; правильно, и исполняет нас надеждами. Вот отчего Раскольников, убив процентщицу, затосковал: он не разбил феномен, а затронул ноумен (искра от Вечного Огня — Бога). Высказав этот основной взгляд, автор ограничивает его тем, что родители определяют зачатием и своим поведением во время беременности «крепость или слабость тела, темперамент, привычки и особые достоинства и недостатки души. Об этом-то, — говорит проповедник-священник, — должны помнить родители, имея в виду зачатие и беременность. Св. церковь, установлением праздника зачатия Иоанна Предтечи, обращает наше особое внимание на важное значение зачатия каждого человека в утробе матери, требует особой заботливости самой родильницы о себе; требует также заботливости о ней и от лиц, окружающих беременную женщину. Понятно, что более всех о жене во время беременности должен заботиться муж». Обильным потоком идут у него примеры «радования о Господе» святых ветхозаветных жен (напр., св. Анна, мать Самуила) и новозаветных жен. «Что значит выражение Писания, что оне от самого зачатия посвящали детей своих Богу (назорейство)? Это значит не только то, что оне произнесли своими устами обет посвящения, но и то, что во все время своей беременности эти благочестивые матери наполняли свою душу святыми чувствами, влиявшими на то дитя, которое оне носили в себе под своим сердцем» (стр. 8-9). Дивная мысль (о таком назорействе), уже implicite содержащая в себе скорбь, что у нас нет специально приспособленных обрядов, молитв, утешений и радований, — которые бы все время готовящуюся будущую мать несли на крыльях нежности человеческой и небесной серьезности. Неужели отвергнем мы и важность в это время настроений материнских, и возможность (какова ведь впечатлительность их в это время) сотворить в них эти построения. Все может церковь, только бы захотела. Автор вполне основательными рассуждениями и убедительными примерами развивает и доказывает истину, давно запримеченную народом и выраженную в поговорке: «Каков в колыбельку — таков и в могилку». — «Новорожденного ребенка можно сравнить с окончательно составленным планом здания, постройка которого уже началась. Архитектор тогда уже мало что может изменить. После этого как неоснователен ропот родителей на школу, которая будто бы всецело виновна, если из нее выходят дети нервными, тупоумными, преступными. Родители в этом случае забывают, что эти недостатки были присущи их детям, когда они только что явились на свет Божий». Замечу, как бывший преподаватель гимназии, что уже осматривая и знакомясь с детьми, только что вступившими в первый класс, я всегда бывал поражаем глубочайшим их несходством, — от типа и образа точно святого, до типа совершенно преступного (да! да! в первом классе!!). И наружность редко обманывает. В Симбирской гимназии, где я был учеником II и III классов, были 2 ученика-брата, В-ские, которых (за одно их лицо!) ненавидели — не товарищи, не свой класс, а вся гимназия. Лица были темные, и не столько злые, как необыкновенно гнусные; казалось, мальчики способны к совершению чего-то не столько опасного, как гнусного, лживого, обманывающего, а вместе и наглого, недоброго. В Костромской гимназии, где я учился в I—II классах, мальчик 11-го кл. Т-цев вызывал во мне страх и негодование. Лет 20 спустя, встретившись в Липецке со старожилом-костромичем, я спросил: «А не знавали ли вы там Т-ва? что за человек, и какова его судьба?». С удивлением услышал я, что он (принадлежал к богатой семье) сослан в каторгу за женоубийство, а ранее этого сделал бесчеловечный по жестокости поступок с дворянином-товарищем, публично, в собрании (гораздо хуже, чем пощечина). Не потому, что «пришлось — к слову», а твердо и принципиально свящ. А. Ковальницкий проводит мысль и дает наставление мирянам, слушателям проповеди, как они должны вести себя во время плодоношения. «По св. книге Товита муж, приближаясь к жене, должен молиться Богу (V. 18). Замечательно, что такое же наставление дает и Коран, X, 70, §§ 22, 3» (стр. 14). Мы уже замечали ранее, что поднятие брачного вопроса как-то и почему-то погашает религиозный антагонизм, вызывает мало ненависти и отвращения к «чужеверцам», и ссылка священника в проповеди на Коран есть благой этому пример, будем надеяться — не единственный. Да и понятно: семья — всемирна, всемирно-едина! Продолжаем выписку: «Беременные женщины, как известно, весьма часто подвергаются случайным опасностям, и потому особенно нуждаются в помощи и приветливости. В истории греко-римского мира был период, когда благоразумные люди считали своею обязанностью воздавать при встрече почтительный привет каждой беременной женщине — знакомой и незнакомой».

Будь-ка у нас такой обычай на улицах, в привычках общества, почти в идеях закона — то и дома мужья, из которых много глупых и злых, которые только и умеют жить, что подражательно, удержались бы грубо или жестоко обходиться с беременными женами. Вообще трудно начать порядок и святость в дому, параллельно не начиная порядка и святости на улице, в толпе. «Муж, который наносит побои своей беременной жене, пусть знает, что он в то же время ударяет по сердцу свое же имеющее родиться дитя. Но столь грубое обращение мужа с беременною женой, как нанесение ей побоев, явление редкое среди нас. Зато можно укорить многих мужей нашего времени, виновных в оскорблении своих жен словами и неласковым обращением. Нанесенное жене оскорбление сопровождается расстройством ее нервов. А это в свою очередь отражается и на находящимся под ее сердцем дитятей. Вот почему дети рождаются вялыми, больными или, как теперь принято выражаться, нервными. Оскорбляющий свою жену в то время, когда она находится в состоянии беременности, пусть знает, что впоследствии его милое дитя своим нервным, болезненным видом будет возбуждать в своем отце жалость, горе. За оскорбление своей жены ты, муж, будешь наказан тем, что смерть вырвет из твоих объятий твое милое дитя именно потому, что ты его сам ослабил, когда оно еще не явилось на свет Божий. И если твой сын или твоя дочь являются перед тобою упрямыми, неприветливыми, то знай, что одною из причин этой для тебя печали служит обстоятельство, что ты взирал на свою жену неприветливо, исподлобья, особенно во время ее беременности» (стр. 15). Святые, начальные истины — о, как давно их следовало рассеять и среди мещанства нашего, ремесленников, купцов, да и «г-жи интеллигенции»! Как необходимы эти речи, именно с амвона церковного, в селах, в деревне! Просыпайтесь, русские батюшки, просыпайтесь, сельские батюшки, сдирайте кору дикости и грубости с мужика русского, который доблестен, но, однако же, суров, беспощаден, и чаще всего в семейном укладе. Среди других брошюрок того же доброго священника есть одна замечательная: «Мелочи в обыденной жизни священника. О правилах вежливости». Вот слово, которого давно хотелось: именно не о «любви» надо говорить, а о «вежливости», а то мы ловим лебедя в небе, упуская из рук курицу. Стоит стоном по земле бесчеловечье, кулак — в действии, «матерщина» — в слове: а если такому господину положить руку на плечо и просить: «Какой закон ты исповедуешь?» — он ответит: «Закон любви к ближнему». И не смутится. Не покраснеет. Только крепче сожмет кулак и начнет накладывать «ближнему». Так что нам именно не о любви надо говорить, а о вежливости, minimum'e деликатности. Но уже ее потребовать в законах, в обычаях, как обязательного и безусловного, а не как «идеала». Пример такого вежливого закона, опять же в отношении супружества, свящ. А. Ковальницкий приводит на стр. 5: «По закону Моисея: если кто взял жену недавно, то пусть не идет на войну, и ничего не должно возлагать на него; пусть он остается свободен в доме своем в продолжение одного года и увеселяет жену свою, которую взял (Второзак., XXIV, 5).

У нас, во время крепостного права, было распоряжение не подвергать телесному наказанию женщин, находящихся в беременности. Но это распоряжение плохо выполнялось бывшими помещиками. Тяжелые работы женщин на полях часто сопровождались тяжелым разрешением женщин от бремени дитятею. Стоны русской женщины-страдалицы на помещичьих полях вызвали в знаменитом докторе Пирогове громкий голос в сочинении «Охрана народного здравия». Да, в Пирогове, в хирурге вызвали; а вот в духовной сфере лишь недавно епископ Гурий первый заговорил, в «Самарских епархиальных ведомостях», о страданиях семейной русской женщины: раньше об этом не было ни звука. Из остальных мест брошюры обращает на себя внимание стр. 7, где исчисляются примеры особенной угодности Богу многоплодия женщин: указывается на брак, уже в глубокой старости, после смерти Сарры, Авраама с Хеттурою, давшею ему 6 сынов; на известную жалобу Рахили Иакову на свое бесплодие; на то, что Гедеон имел 70 сыновей; на обращение к Ревекке брата ее Лавана, при замужестве: «Сестра наша! Да родятся от тебя тысячи тысяч!». Подводя итог этим фактам, автор-священник говорит: «Древние смотрели на человека в этом отношении как на носителя чаши с драгоценным веществом — семенем, и идеал состоял в том, чтобы ни одна капля этого семени не пропадала даром для будущего человечества. Высок человек среди всех других живых существ далее в половом отношении! Во всем у него свободно-разумная цель». Действительно, мало кто обращает внимание на то, что человек несравненно плодовитее сравнительно со всеми животными аналогичного ему устройства и приблизительно того же веса и объема, как и несравненно из всех жизненнее. Будучи втрое, вчетверо меньше коровы и лошади, он в три или четыре раза дольше их живет; а время его способности к плодородию исчисляется тремя, четырьмя, пятью и даже более десятилетиями! Уже греки спрашивали себя с удивлением о причине, отчего в то время, как животные всех пород спариваются лишь в определенное время года, человек в этом отношении деятелен весь круглый год. Философы, вроде Шарапова, пытались это объяснить распущенностью: но на самом деле источник этого в неиссякаемой жизненности человека, в чрезмерном обилии в нем сил, в богатстве его «чаши даров». Вся вообще брошюра-слово свящ. Ковальницкого полна (как и следует!) совершенного забвения о разделении Ветхого и Нового завета, и вот у него (но только у него из духовных!) мы нашли на деле примирение двух заветов, их не противоположность. Какая в этом у него разница с проф. Заозерским, с о. Дерновым, с г. Струженцовым, — которые все разрушили в своем чувстве Ветхий Завет, признавая его лишь формально, лишь для политики, для удобств полемики, а на деле и в чувстве поклоняясь Сухой Смоковнице, «палому дереву». Обратим внимание, что самое пробуждение нежности и деликатности в семье глубоко связано с возбуждением мыслей человека в сторону не просто плодородия, а именно многоплодия. Отсюда и завет Божий человеку не просто «размножиться», но еще и «наполнить землю»; отсюда, в связи с этим, отсутствие даже зачатка, зарождения ревнивости в библейских женщинах, которым и на ум не могло придти завидовать сестрам своим в браке (Рахиль, советующая Иакову «войти» к Балле, Лия, дающая ему в лоно служанку свою Зелфу). Тип семьи от этого чрезвычайно унеживался, как бы увлажнялся; сухие и колючие ссоры, это бедствие нашей семьи, как и тоска или скука семейная, — исчезали; а удары семьи, ввиде смерти ребенка или жены, ввиде болезни жены — притуплялись в остроте своей, не бывали убийственны, переносились светлее, отнюдь не переносясь холоднее. Семья образовывала кучку, поселок — а не была переезжающею с квартиры на квартиру парою «товарищей». Обилие стад и вообще всяческого домашнего богатства уже посылалось наградою за это Богом: и весь дом был тучен, как нива в июле месяце. Обратим внимание, что и теперь, у нас, та семья счастливее, веселее, легче живет, которая обильна членами, и, напр., включает, кроме жены и мужа, еще родителей которого-нибудь из них, или сестер, или братьев. Это одна из глубоких сторон семейного сложения, не подвергнутая анализу. Одиноко сохнет дерево среди поля; а оно же в лесу свежо и зеленеет. Человеку «на людях» красно жить; а когда ему «красно» жить — он не жолчен, не раздражителен, не угрюм. И вот главная причина нежности и глубины библейской семьи, в этом ее кистеобразном сложении (кисть винограда), а не двусемянодольнем (ботанический термин); что для нее не существовало вопроса об арифметическом измерении, а только об этическом. Не спрашивал никто и никого, и не смел спросить, в который раз он женат, многих ли любил, любит? Но весь гнев и неуважение падали на того, кто в любви был груб, в обхождении — жесток, нелюдим, исключителен. Впрочем, таких мы и не видим вовсе в Библии. Кончим эту краткую заметку о доброй проповеди благого священника (как она заслуживает подражаний, повторений!) мысленным причтением имени его к тому, что я назвал бы «семейными святцами»: списком добрых имен добрых людей, ныне трудящихся для семьи.

Впервые опубликовано: Новый Путь. 1903. № 11. С. 194-203.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.