| ||
|
Есть же такие счастливые имена, нося которые просто нельзя не стать литератором: "Иванов-Разумник!.." В именах есть свой фетишизм: называйся я "Тургеневым" — непременно бы писал хорошим слогом; "Жуковскому" нельзя было не быть нежным, а Карамзину — величественным. Напротив, сколько ни есть "Введенских" — все они явно люди средние, будут полезны современникам и не оставят памяти в потомстве. Имена наши немножко суть наши "боги" и наша "судьба"... Но я совсем разъязычествовался... "Иванову-Разумнику" на роду написано: 1) быть литератором, 2) очень рассудительным, почти умным и 3) не иметь ни капли поэтического чувства. Что делать: судьба, имя. С этими качествами он написал в "Русских ведомостях" два невероятной величины фельетона о Д.С. Мережковском: "Пастырь без паствы" и "Мертвое мастерство", которые я прочел с понятным интересом и литературного критика, и друга критикуемого писателя. "Разбор" этот есть в то же время "разнос": от Мережковского ничего не остается не только как от писателя, но ему ничего почти не оставляется и как человеку: Скука, холод и гранит вот что остается от поэта, романиста, критика, публициста, религиозного искателя и почти реформатора (по некоторым идеям, по учению о "третьем Завете" и проч.). Но каким же образом он стал во всяком случае видным писателем? чем в себе он написал 15 томов? и наконец, что его нудило столько стараться, столько работать? говорить, убеждать и прочее? Даже будучи очень уверенным в себе "Разумником", г. Иванов не может не признать, что в подобной оценке что-то не совсем так. И между тем весь "разбор-разнос" г. Иванова-Разумника в высшей степени основателен, "научен", доказателен. Прямо наконец — он справедлив. "У Мережковского везде — мозаика; из мертвых кусочков он пытается слепить что-то целое живое, чего у него не выходит"; "нет вдохновений"; в основе — "нет любви", "холод, снег", "кусочки разбитого зеркала, выпавшего из рук злой волшебницы, из коих один попал в тельце Мережковского и образовал в нем душу", и т.д. и т.д. Отсюда странное "одиночество" писателя, которое он сам осознает, сам выразил его в стихах; и наконец, "неудача" всех дел его, замыслов, судьбы. Все это г. Иванов-Разумник рассказывает сложно, длинно, скучновато, но основательно. Читатель соглашается с ним гораздо ранее, чем дочитывает до конца его фельетоны. Да, в сущности, едва ли кому-нибудь в России это не было ясно и до Иванова-Разумника, который только подвел resume общему мнению. Что делать — "Мережковский"... Черт знает что обозначает фамилия, — ни "розан", ни "хлеб". В фамилии нет никакого оказывания; ничего "говорящего" о своем носителе; не входит в нее названия никакого осязательного предмета. Даже не понятно, откуда она происходит: из венгров, из поляков, может быть, из евреев? Но решительно ни один натурально русский не назывался "Мережковским". И все это отразилось в судьбе, в литературном образе, в основе же — в зародыше души. "Чёрт знает что", "вечно буду стараться, но ничего не выйдет". Нет, господа, нужно верить в астрологию. "Мережковский" — с совершенно непонятным в смысле и происхождении именем — ничего "понятного и ясного" и не мог выразить. Имена наши суть наши "боги-властители". Живя — мы осуществляем свое имя. Но зато "Мережковский" звучит хорошо. Это не то, что какой-то "Розанов" или "Курочкин" или даже "Подлипайлов" (допустил же Бог быть такой фамилии); и замечайте, что в общем "литературная судьба" Мережковского красива; она не осмысленна, но эстетична. Стихи, романы, критика, религиозные волнения — все образует "красивый крут", в который с удовольствием всякий входит, не отдавая отчета, "зачем", "почему". Взять "том Мережковского" в руки — приятно. Всем приятно высказать: "А я стала читать Мережковского" или: "Я давно занимаюсь Мережковским". Что-то солидное. Что-то несомненно литературное. Книгоиздательство Вольфа, перед изданием "Полного собрания сочинений" Мережковского выпустившее известную критику-отзыв о нем, в сущности, нисколько не впало в ошибку, преувеличение или торговую рекламу. Оно вполне точно и, думаю, искренне выразило то, что "звучит" в воздухе": — Мережковский? — Что такое? — Красиво. — Да что "красиво"-то? — Красиво звучит. Красивое положение. Стихи, критика, романы; Бог. Все красиво, вообще красиво. Около Мережковского красивый воздух. Над Мережковским красивое небо. — Но он сам, сам!.. — Ах, убирайтесь вы к черту. Надо уродиться "Разумником", чтобы до всего доспрашиваться, до всего доискиваться. Это — не критика, а служебное следствие. Сказано: красиво, — и нюхайте. — Но плод? — "Ну, тут и разгадка: никогда не будет плода. Боже мой: есть же махровые цветы. Бог создал. Почему такому не быть и в литературе? Махровый цветок не несет в себе плода, нет в нем "завязи и плодника", нет душистой сладкой пыльцы. Нет меда и нектара. Я, сказав "нюхайте", — ошибся от торопливости. От "Мережковского", по самой сути его фамилии, ничем не пахнет: он есть махровый цветок, который существует только для взгляда, только для любования и больше еще решительно ни для чего. Вот тут-то его и тайна, отчего он "не действует", "не заражает". Оттого, что не входит в нос. Нет запаха. Того запаха, который вещественно ворошит мысли, входит в человека, в читателя, в последователя "одушевляющим" началом. "Духи" и "душа" одного корня: "Мережковский" — без духов и таинственным образом действительно без души (тут "Разумник" угадал), — и — отсюда вся его судьба, бездейственность, бесплодность... Но он вечно усиливается "принести плод": здесь начинается та положительная сторона Мережковского, не обрисовав которую тоже "во всю величину", Иванов-Разумник написал однобокую статью, которая, будучи столь истинною и в то же время глубоко ошибочна, и есть почти клевета или памфлет. Мережковский есть изящно-трагическая фигура в русской литературе. Вечно с "Христом" на устах, он есть Печальный демон, дух изгнанья, но по-человечески, но смиренно возненавидевший печальную долю свою, печальную судьбу, печальный характер и личность в себе, и литературных писаний. Сколько усилий сотворить добро, даже маленькое, хотя бы "партийное", у этого Мережковского!! Он, конечно, не "эс-эр", но вдруг прикинулся эс-эром. "Разумник" думает, что это маска. Но это глубже, страшнее: "добрые люди, припустите меня к себе: я что-нибудь доброе у вас сделаю, выкопаю канаву, вырою колодези для питья"; "шумят в России эс-эры, не понимаю — но все равно, буду возить как водовоз воду на эс-эров!" Вот настоящее "сердце" Мережковского — доброе, хорошее, бестолковое, но в высшей степени благородное сердце. Д.С. Мережковский совершенно не то, что З.Н. Гиппиус с ее "ядовитостями": Мережковский вовсе без яда и без заразы. Он действительно демоничен, но по натуре ("Мережковский"): а "по работе в жизни" — он в высшей степени утилитарный человек, старающийся быть всем нужным, для всех полезным, сработать какую-нибудь "работу" в истории России. И, словом, "по сознанию человеческого долга" он есть уже Водовозов, а не "Мережковский". Но, ввиду демоничности у него ровно ничего не выходит, так как он предвечно-холоден: ни над чем он не расплачется, ничему не расхохочется, не "посмеется с людьми их добрым смехом". "Мережковский" в нем побивает Водовозова: но Водовозов есть его великое нравственное оправдание. Замечали ли вы, что Мережковский — глубоко смиренный, скромный человек; "смирный русский человек". Ну, а это одно ставит его на неизмеримую нравственную высоту над сотнями "разумников", и с малой и с большой буквы. Мережковский есть вполне изящная фигура... и хотел бы быть добрым... Но он сухая и бесплодная фигура: это уже судьба. "Великой борьбой я боролась", — говорит о себе какая-то библейская женщина и, помнится, именно бесплодная, "не получившая счастья детей". Мережковский вот может повторить это о себе: "все соки свои (не "кровь", потому что ей не полагается быть у "Мережковского"), — "все соки я выжал мучительно, чтобы слиться с добрым родом человеческим, с прекрасным родом человеческим: но ничего не вышло. Я навсегда от него отделен. Но я не принес никакого зла, — никакого и никому. И если меня не любили живого... все-таки я заслужил, чтобы по смерти на могилу мою чья-нибудь рука не уставала никогда приносить розу". И это будет: и именно будут приносить розу душистую, с медвяным нектаром, который будет ненасытно вдыхать не умеющий умереть покойник, который был на земле точно усопшим жильцом... Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 31 марта. № 12590.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|