| ||
|
Идет именинный месяц печати и понятно, что именинник осматривается на себя, обдумывает себя и, может быть, гадает о том, что же определенного принесет ему этот праздничный месяц. Двести лет служения родине — не маленький итог. Через пятьдесят лет русская периодическая печать в праве будет отпраздновать четверть тысячелетия своей службы. Четверть тысячелетия!.. За тысячу лет переваливала история только немногих, больших народов, — и она в самой длинной начальной своей стадии обходилась без всякой литературы. Мы хотим этим сказать, что двести лет существования периодической печати срок достаточный, чтобы она развилась до зрелости, чтобы она явилась в полном цвете сил. Вот этого-то «цвета сил» и нет у нас к 200-летнему юбилею. Имениннику надо бы иметь бодрый и веселый вид. А этого вида не выходит. История движется не так медленно, как кажется. В двести лет создались Пруссия и Соединенные Штаты, и оба выросли в чудовищную величину и значительность. Менее чем в 200 лет Франция, да и вся Европа, пережила такие метаморфозы, какие далеко превышают разницу между петровскими «курантами» и сегодняшним листком «Нового Времени». Печать русская, очевидно, шла чрезвычайно медленною ползучею жизнью. От северного ли климата это или отчего другого, но она вечно замерзала и очень редко оттаивала. Оглянитесь назад и сосчитайте оживленные праздничные минуты: их почти нет или очень мало. Нам кажется, не оценивается одна особенная сторона печати, а она чрезвычайно важна. Печать собственно несет три службы: 1) рождает мысли, 2) освещает и собирает факты, 3) рождает настроение. Вот на эту последнюю рубрику обращают очень мало внимания, ибо ее нельзя положить на счеты и, так сказать, взвесить. Это — невесомая, невидимая и даже ни в чем определенном не выражающаяся, а, однако, самая важная сторона печати. Газетный листок может оживить петербургский день, да и деловой день целой России. На первой странице всех подаваемых утром газет напечатайте жирным шрифтом хорошее известие, крупной значительности телеграмму: все, весь Петербург встанет из-за чайного стола с надбавкой энергии, — и эта энергия, как по телеграфу, передастся на все бесчисленные работы, скажется их оживлением, скажется их плодотворностью. Совершенно эту же роль может сыграть хороший рассказ. Наконец, нельзя отнимать возможность такой роли у талантливо выраженного рассуждения. В итоге мы получим, что тон газетного листка входит, ну хоть десятою долею в энергию дневной работы каждого человека и вообще всех читающих людей, но долею или положительною, или отрицательною. Печать в удачный собственный момент может наполнить страну энтузиазмом, напречь силы ее до чрезвычайного подъема или может просто молчанием или унынием заставить опуститься крылья в стране. Вот почему ее можно сравнить с соловьем, который дает хорошие песни только весною, и когда не один «соловей», а «соловей и роза». Печать — родник энтузиазма. Но для этого нужен энтузиазм ей самой; нужно, так сказать, «стечение благоприятных обстоятельств» в ее собственной области, каковые обстоятельства подняли бы ее собственное сердце, и тогда уже она поднимет сердца людей. Соловью надо ставить воду чистенькую и корм свежий. Бросьте ему жесткую корку хлеба и поставьте мутную воду — и вы не услышите трелей, на какие могли бы рассчитывать. Во всяком случае настроение печати есть могущественный фактор для установления настроения страны в ее самых деятельных и влиятельных частях: об этом, кажется, не может быть и спора. Между тем настроение это всегда естественное, всегда проистекает просто из хороших обстоятельств и решительно не может быть устроено искусственно. Искусственно может быть проведена через печать такая-то мысль... Но тон, но настроение — вот чего решительно нельзя внушить и между тем это-то главным образом и работает в стране. Еще не так давно печаталось, что всего за сто верст от Петербурга, войдя в деревню, можно встретить совершенно первобытный быт, просящийся на страницу Тейлора, а то и Ливингстона. Живет у нас культурною жизнью самый тонкий слой населения, почти — пыль, распыленная по поверхности страны. Западные страны движутся, как пассажирский поезд. Россия — как товарный. Те же медленность, громоздкость, безлюдность. Русскому образованному человеку надо иметь удвоенную против западного образованного человека энергию, чтобы достигать того же результата, по крайней, так сказать, необработанности и величине камней, которые он ворочает. Вот почему все, что действует на его энергию, должно быть культивировано, собрано, сбережено. В малой подвижности страны нашей, которая и за сто верст от Петербурга не внесла того, что Соединенные Штаты внесли в пустыни Техаса, а Пруссия вносит теперь в Малую Азию, невольно сказывается и вялый тон нашей печати, ее расположенность, и, словом, то обстоятельство, что, не имея в себе самой энтузиазма, она не родит его и в стране. Вял писатель; вял читатель, а читатель есть уже деятель. Вот, что думается накануне наших именин. Впервые опубликовано: Мир Искусства. 1903. Хроника. № 1. С. 1-2.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|