В.В. Розанов
Иван Федорович Романов («Рцы»)

Умер неожиданно и скоропостижно Иван Федорович Романов, 56 лет от роду, — один из последних славянофилов, писавший в разных журналах под псевдонимом — Рцы, Гатчинский Отшельник и Заточников. Это был высокообразованный человек, владевший несколькими языками, — но не эти внешние качества определяют его значение. Он отличался необыкновенно сильным и проницательным умом, обширной начитанностью в литературе, истории и богословии, но эти качества, которые могли бы выдвинуть его в первые ряды публицистической литературы, сопровождались слишком капризной и оригинальной формою выражения, формою письма, которая была очень хороша «на любителя», но сыграла роковую роль в признании его вообще читающим обществом. Он был известен очень немногим, но эти немногие любили его и высоко ценили его талант и ум. Вообще он был «отмечен», но «не замечен». Был «на замечании» у читательского и у критического «начальства», как что-то неблагонамеренное, своевольное, в высшей степени угрожающее скандалом (литературным): а «что такое» и «в чем дело», никто не хотел разобрать в наш торопящийся, мятущийся век. С трагедией в душе, он вечно шутил; он хотел рассказать анекдот среди крови и гробов, сам истекая в сердце кровью. «Рцы» и «шутка» неотделимы: тогда как мало было умов среди современников его, которые были бы так преданы самым высоким темам бытия, религии и истории. Это несоответствие формы и содержания, — то, что он никогда не говорил на «6», как наши духовные писатели, а все-таки был, однако, с большою примесью «6», все это помешало ему поместиться среди видных духовных писателей. Он вообще был «писатель без места», и жизнь его, весьма скорбная и странническая, была или проходила тоже до некоторой степени «без места», что передавалось мучением на его истомившуюся душу. Он вообще был истомленная душа, измученная душа. И только крепкая, самоотверженная, деятельная помощь ближайше стоявших около него лиц (семьи его) спасала его от конечного отчаяния. Все ему не удалось, — труды, жизнь, служба, литература. Литература мешала жизни и службе, а служба и тягости жизни расстраивали литературу. «Ни в тех, ни в сех», «ни на мели, ни — в воде». Ни — земноводное, ни рыба, ни зверек, ни птица, что такое была эта «химера», этот «Рцы»?! И он прошел странностью по литературе и жизни, с пучком остроумия в руках, слезами в сердце, проклятиями на языке; неизменно «с Апостолом Павлом» в кожаном старинном переплете и с памятью, «как пел Мазини» в лучшую пору голоса. Мазини, и Тамберлик, и Морио, — как и около апостола Павла, он не забывал Иоанна Богослова и «Шестоднев» Василия Великого.

Странный... странность!.. Таков он был весь, сплетенный из разных лоскутков, из разных цветов, непоколебимо един в себе, неизъяснимо разнообразен для окружающих. И вообще никто его хорошенько не знал, никто его хорошенько не понимал.

— «Поймем! Успеем!» — говорили, думали. Но он умер. Теперь уже нечего разговаривать, и теперь ему не нужно никакого успеха.

Его мысли о вечности, о смерти, о Боге — замечательны. Все его представление жизни было трагично и глубоко. Ну, хорошо. Вечный ему покой. Но вот о чем нужно позаботиться живым: он жил на Петербургской Стороне, Большая Зеленина улица, дом 7, квартира 2. Непременно кто-нибудь из деятельных и сильных людей, из благородных русских людей, — со связями или со средствами, — должен поехать туда, разузнать, расспросить и непременно так или иначе помочь вывести на дорогу, на путь, довести «до станции». Большая семья его сейчас — как заблудившиеся зимой в лесу дети и женщины. Не безлюдна же Русь, не без Бога же мы. И нужно спешить, нужно «сейчас». Две старшие дочери его имеют крошечную службу; но кроме этого — ничего, а между тем еще дочери в поре учения, т.е. с необходимостью платы за учение; да и — хлеба, квартира. Пишу все это попросту, потому что тут не до роз. Спешите, добрые люди: нигде ваша помощь не окажется наилучше приложенною.

Он любил Гамлета (все около ал. Павла): и как около «не стало нашего «Рцы», не скажешь: «Бедный Иорик — он умер! А еще так недавно он заставлял смеяться и плакать около себя».

Бедный и милый Рцы: кое-кто вечно не забудет его.

Ни его «Летописца», с картинками, пустяками и глупостями, — главного «сокровища» его литературного сердца». Он издавал его, почти секретно от всех, и печатал что-то в семидесяти экземплярах, за недостатком подписчиков, читателей и денег. Скорбел, нуждался — и все-таки печатал.

Да: после ап. Павла и Мазини он более всего увлекался Рембрандтом. Все его вкусы были прекрасны. Он изучал жизнь Рембрандта, и долго, годы, размышлял над смыслом его картин. Отрывки о нем он печатал в «Летописце», «Русском Труде» (Шарапова), «Гражданине», «России» и «С.-Петербургских Ведомостях», немного в «Новом Времени».

Бедный Иорик!

Ты везде работал!

Но не золото блестело у тебя под заступом: и через 20 лет труда ты только накопал столько земли, чтобы покрыть твое тело в могиле.

Сахарна, Бессарабия.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.