Пересмотрев ряд писем священника Иоанна Филевского, я нашел в них богатый материал для мысли, для оспаривания, для сочувствия. Сказавшись в частном и личном обращении, этот материал гораздо живее и, так сказать, взрывчатее, нежели в рассуждениях "от начала к концу через середину", где читателю хочется выпустить и "начало", и "конец", и разве-разве что-нибудь взять из середины. Переписка началась через письмо его в редакцию "Нового Времени", где печатались мои "Римские впечатления". В письме своем он опротестовывал эти мои "впечатления". По причинам обычной и понятной газетной тесноты, протест его, который потребовал бы моего ответа, а затем его ответа на мой, и т.д. в бесконечность — не был напечатан. Но он послужил поводом к нашей переписке на темы религиозные, философские и культурные, каковыми живет, надеюсь, и читатель. Сразу же, по первому его письму еще в ред. "Нов. Вр.", я увидел в о. Иоанне Филевском человека глубочайше преданного церкви, христианству, религии: рыцаря своей службы, с которым беседа не могла не быть привлекательна. Но столь же быстро я увидел (как выразился ранее) вообразительность его ума, т.е. вечное питание его души мечтами, воображением, и тем искренним пафосом, который субъективно не будучи реторикою, объективно является ею, т.е. не имеет ничего отвечающего себе в действительном мире. Но не буду распространяться здесь, в кратком предисловии; читатель все сам увидит из писем, к которым я сделаю лишь краткие замечания в соответственных местах. — В.Р.
В редакцию "Нового Времени"
(Открытое письмо)
По поводу одного письма г. В. Розанова из Рима я написал вам "письмо в редакцию", в котором разбирал и обличал Розанова в ошибках, небылицах, предвзятых мнениях и суевериях. Письмо это почему-то не было напечатано. Редакция забыла свой долг опровергать печатные небылицы своих сотрудников. Очень жаль.
В "Римских письмах или впечатлениях" Розанова идет какая-то странная полемика с православием. Иногда это видно между строк, а иногда и прямо высказывается. Больно это. Обидно для родного православия, ни в чем не повинного из того, в чем обвиняет и обличает его Розанов. Эти письма нуждаются в проверке, а впечатления в культурной оценке.
В настоящий раз мы обращаем внимание газеты "Нов. Вр." и Розанова на следующие два факта.
1) У Розанова есть укор, безнравственный, злой, и несправедливый, православию в том, что оно, при своем аскетизме и монашестве, не любит семьи и детей, этих милых, жизнерадостных созданий семьи христианской, церковной, православной. Пред его глазами, ослепленными от неведения истины, стоит, вероятно, первый раз, увиденный им на католической иконе, св. Франциск с младенцем в руках, и он обмер. "Вот где универсальное понимание православия, а не у нас, — истинного христианства! В православии и не может быть такой иконы, такого воззрения, мысли, чувства. Бедное православие!"... Розанов сказал, и дело свято. "Новое Время" напрасно догматически верит Розанову. В православной церкви вечно живет Христос и Его Евангелие. Это вселенско-церковное предание. Вот одно из его проявлений и действий. Иконы св. Иулиана, молящегося о младенце. Житие и подвиги его. Это книга церковная. Ее следует прочитать Розанову* в поучение и обличение, наставление и вразумление. Посылаю вам и эту икону, и это житие для передачи** Розанову. Пусть он прочитает и вдумается, прав ли он, произнося свой сектантский суд над церковью и ее верованиями.
2) Второй факт. Розанов говорит, что христианство есть "культура похорон", что в нем разработан мотив смерти и разрушения. Не знаем, где это такая культура вырабатывается, в каком это христианстве? Но вот что говорит книга церковная, иконы церкви: Рождество Христово***, Сретение и Успение. Сколько тут жизни Христовой! Сколько радости бытия и жизни! Посылаю эти иконы Розанову, с целью озарить его ум иным светом, воистину церковно-православным. О православии нужно говорить не сплеча, не по Толстому, а по Евангелию, по церкви, вечно живой****. Православие, Евангелие и церковь — это одно. Они стоят и падают вместе, если возможно так сказать. А у Розанова искусственное разделение и раскол. Зачем это? Какая польза, особенно в борьбе, грядущей борьбе со всяческим антиправославным "интернационализмом"? Но довольно. Мы хотели не столько отвечать, сколько констатировать факт странных и страшных заблуждений Розанова по религиозным и, в частности, церковным вопросам.
Примите уверение в совершенном почтении и проч.
Священник Иоанн Филевский
______________________
* Да где ее прочитать? 47 лет живу на свете, а ни такой книги не видал, ни изображения св. Иулиана, молящегося о младенце, ни разу в храмах наших не видал, постоянно в них бывая. Дело все и заключается в распространенности явления. В. Р-в.
** Не получил. Потом, уже познакомившись, — и вторично мне послал это о. Фил-ский, и опять я не получил. И, верно, в этом — небесное знамение: "Прав Розанов, и нечего его переучивать археологическими находками, вынутыми из чуланов старых музеев". В. Р-в.
*** По близости моей квартиры — три церкви, одна домовая, при громадном приюте, другая — Скорбящей Божией Матери, третья — собор гвардейских частей. И ни в которой из них за поздней обедней в первый день Рождества я не видел зажженной люстры. Этим я был поражен. Рождество Христово проходит как обыкновенное воскресенье. Об этом я разговаривал с известным петербургским священником о. Лисициным: "Забыли зажечь (люстру), — ответил он мне, — ничего не значит". И все-то для них "ничего не значит", но в нашем сердце "много значит", — и души наши — расходятся. В. Р-в.
**** Уж лучше бы просто — "по моему, по о. Филевскому". В. Р-в.
______________________
Милостивый Государь, г. В. Розанов!
Кто не согрешает в слове,
тот человек совершенный
(Иоан. 3, 2).
Начну от Писания. Это делаю, как христианин и православный священник. В Писании — пути нашей жизни, наставление в вере и все нравственные побуждения. Притом же хорошо знаю, что и вы хвалитесь своим знанием Писания, хотя и не знаю, почитаете ли его за слово Божие, за слово Христа-Царя и Бога Христианского. Ваш произвол и бесцеремонное обращение с библией невольно вселяет сомнение и недоумения. Странно, что вы любите говорить о своей любви к Писанию, но ее не видно на деле у вас, в ваших статьях и темах ваших рассуждений. Хочу на это обратить ваше внимание, — тем более, что вы в письме бросили мне упрек и обличение: "Врачу, исцелися сам". Побольше самоанализа, побольше самоосуждения и самоограничения нравственного, или христианского смирения. Тогда вы можете сказать, что любите слово Божие. А иначе вы льстец и раб.
М. г., вы служите слову, печати. Вы состоите сотрудником одной из самых распространенных газет. Взобрались на "высокую гору". Подумайте об этом. Какая высота! Бросьте свой дальтонизм. Станьте на расстояние, посмотрите со стороны на себя, если это возможно еще для вас. Ваш болезненный крик, ваша беспощадная критика раздается на всю Россию. Зачем это? Конечно, вы думаете, что "службу приносите Богу". О, как это было бы хорошо, если бы это было на самом деле, а не в самообольщении! Давно я стал читать вас. Мне вы понравились за свои литературно-критические статьи. Я стал искать ваших статей. Как только брал какую-нибудь газету или журнал, сейчас искал вас. Любил читать вас. И очень жалею, что разлюбил. А почему разлюбил, а почему оставил вас? За вашу нелюбовь к церкви нашей, родной, спасительной, и спасающией русский народ от всяческого культурного рабства, за вашу беспощадную критику всего и во всем. Вы смешиваете, не различаете идеи, идеала и фактов, событий, быта. Из-за аномалий отрицаете закон и правило. Что смысла в этом? Нужно разъяснять культурно-исторические идеалы православия, родившего и воспитавшего нас в великий народ и царство, а не затемнять, расчищать, а не загромождать. Это нужно в нашей международной борьбе, чтобы нам остаться личностью. Это могут сделать с большою пользою и светские публицисты наряду с духовными писателями. Это делать и вам желаю, от души желаю, от сердца. Тогда я стану опять вашим почитателем. А до тех пор нет. И не один я, а и многие лучшие духовные писатели. Станьте на путь церковный, наш путь. Поддержите церковь борющуюся. Мне весьма приятно знать, что вы презираете религиозное учение и религиозные писания Толстого. Но не враждуйте с церковью, с ее идеалами. Дополните свои знания чтением св. отцов, напр., о браке и девстве св. Григорием Богословом. Это теперь ваша тема. Еще 2 слова на ваше письмо. Духовенство наше никогда не знало за собою тех грехов, в которых вы его обвиняете. Все зависит тут от точки зрения. Измените поле зрения — и иной ландшафт, и иная перспектива. Мистика идет от человека, и человеческое обожествляет. Поймите. Вы философ. Подумайте. А христианство, а церковь вся от Бога, от божественного, и к Богу грядет. Вот различие, вот сущность. Напрасно говорить о "самопарализовании" духовн. писателей. Затем далее обвиняете меня и Филарета в ереси. Христос с вами. Хотелось бы ближе стать к вам, духовно, литературно, культурно, во всем истинно добром и церковно-христианском. Вы не враг. Будьте другом, не моим, что я и кто я? а нашей церкви борющейся... Простите.
Священник Иоанн Филевский
Скорбь моего сердца
Милостивый Государь, г. В. Розанов!
Я хотя так обращаюсь к вам, а вы никак, в последнем письме, или же так: "М. Г.". Что это значит? Не думаю, чтобы это была нелюбезность. Вероятно, это философская рассеянность. Но как бы то ни было, а следует обращаться, называя или имя и фамилию лица, или одну фамилию (если не знаешь имени). Я бы просил вас, в случае письма ко мне, обозначить ваше святое имя и отчество (отчество, любимое вами, по вашей философии религиозной), чтобы и я был более мягок в обращении с вами. Ведь обращение — все. Какое обращение, такова и беседа. Вспомните обращение, призывание молитвы Господней ("Отче наш, иже еси на небесех"). Это идеал для нас. И как мало входят в него. Сравните обращения наши — высших и низших, служащих и начальствующих, управителей и подчиненных, народа и правителей... Сколько жестокости, сухости; нет милости, любви и милования. А эти титулы в обращении... Все это я говорю, разумеется, не для "нотации или морали", но для рассуждения и обсуждения вопроса. Вы пишете, чтобы я был откровенен с вами. А нет у вас охоты обратиться ко мне откровенно. Добавлю еще, что я священник православной церкви, а вы как никак, а мирянин. Это не деление, не распад, а органическая связь и необходимое различение членов единого тела Христова — церкви. И это опять не для осуждения, a pro domo sua [для себя (лат.)]. Простите, что с этого должен начать письмо. Начало, исход нужно определить, а потом дело, самая беседа.
И все-таки, несмотря на сухость, "грубость" вашего обращения ко мне, местами ваши письма дышат любовью, ласкою... Со своей стороны я хочу быть несколько более сердечным, и хотел бы так, по крайней мере, обратиться к вам: "Дорогой незнакомец".
Господи, что вы это написали мне в письме от 7 окт. 1901 г. Какая у вас скорбь! Какая тяжелая грусть-тоска! Сколько "сомнительной веры". Сколько терзаний душевных и умственных, или, как вы говорите, "метафизических". "Плачу и рыдаю"... Слышится далекое отступление от христианства, от Христа, от церкви Его. Господь с вами! "Христос с вами", — скажу так, как говорит наш народ близким своим, когда желает религиозно всякого счастия. Я не хочу верить вашим словам. Моя жена (помните, что православные священники все женаты, должны быть женаты, по ап. Павлу; вы видите особую любовь к детям у целибатов, а у нас, у русских священников не видите; горе вам за это) сказала мне, когда я прочитал ваше письмо, что здесь больше философии, чем религии, тут все одна софистика и нет веры. "Розанов честный человек, он не может так отдаляться от христианства"; я этому поверил. Не знаю, вмените ли вы это мне в правду мою о вас. Дал бы Бог, чтобы это было так. Да удержит вас сила Божия от "отдаления от Веры Христовой".
Все это, и еще более, внушает мне сказать вам мое сердце. Умом иначе рассуждаю, а сердце скорбит по поводу вашего письма. И скорбь глубока. Досадно. Вы такой прекрасный писатель и говорите такие "небывальщины". Закипело во мне чувство скорби и горести. И я хотя неохотно, однако, должен изринуть из сердца своего слово вам, "как струю, которая, будучи гонима вон сильным ветром, и пробегая по подземным расселинам, производит глухой шум, и где только может прорваться из земли, расторгнув узы, выливается из жерла" (св. Григорий Богослов). То же теперь и со мною. Не могу удержать в себе желчи. Но, прошу по-христиански, снесите великодушно, если скажу какое и колкое слово — плод моей горести. "И то врачует от скорби, если и воздуху передашь слово" (св. Григорий).
Вы несетесь подобно быстрому коню, не терпящему узды (библейский образ), неистово (неистовый Виссарион, второе его издание, ваш словооборот) несетесь "по стремнинам и утесам". Вопросы веры вы преследуете ненавистью против веры церковной. Что пользы? Кто чего желает, тот на то слепо надеется. И когда дух кипит в этой самонадеянности, тогда все кажется удобным, все возможным. В таких случаях ум человека бывает высокомерным, презирает всякую культурную сдерживающую, регулирующую силу. Вы любослов. Вы исполнены ревности (вы ревнивый человек, сужу по литературе). Для вас несносно, если не польется у вас слово. И оно обильной рекой лилось и льется. В этом случае желаю вам не больше, как свойственного человеку. Говорите, но говорите со страхом. Со страхом Божиим. Не тем страхом, что "делает своих богов", а с тем страхом, который является при мысли: а что, если мое слово соблазнит "единого от малых сих". Это особенно нужно в религиозных, особенно в церковных, церковно-родных вопросах. Говорите, но не всегда вопреки, и не обо всем, не всякому и не везде. Знайте, кому, сколько, где и как говорить и что сказать. "Всякой вещи есть свое время, всего лучше — всему мера", по слову одного из мудрых... Мера слова и убеждений — страх Божий. Поэтому нельзя без страха, так или нет, вымолвить слово. Путь с обеих сторон окружен стремнинами; едва соступишь с него, тотчас упадешь, а упадешь прямо во "врата ада", т.е. тоски, тьмы, неведения (у вас есть в письме речь о "неведении"; вы говорите: "Бредя в неведении, будем добры, благожелательны и просты; а там — как Бог хочет"...). Поэтому нужна особенная осторожность в словах, чтобы умно говорить и убеждать. Ваша речь о христианстве не пользуется, к сожалению, правдивым мерилом — страхом, а ведь в нем правда Божия. Внемлите правде Божией, говорите правду о христианстве и о Христе, не свою правду, а действительную правду о вере нашей... Много путей ко спасению, много путей, ведущих к общению со Христом, Царем и Богом. Ими надобно идти, а не одним путем слова. Достаточно учения и простой веры, какою "без мудрований" по большей части спасает Бог. А если бы христианская вера доступна была одним мудрым, философам, критикам и проч.; то крайне беден был бы наш Бог... Это говорю без вражды к философии и философам (сам люблю философию), не столько с укором, сколько с сердолюбием. Сетую, но не поражаю, и не превозношусь, как другие. Скорблю о причинах вашего "далекого, очень далекого отступления", сечения правой веры, этого злого родоначальника всех нелепых учений... Так невольно начертано на моих скрижалях о вас, по поводу вас. Это вообще.
Теперь хочу перейти на частности вашего письма. И буду идти "по пятам". Так легче, хотя мог бы и иначе говорить с вами. Но теперь занят страшно. Приготовляю к печати диссертацию на магистра, аще Христу угодно, "О свящ. Предании", по учению нашей церкви. Нужно времени много, а оно бежит, подлинно бежит и убегает. Страшно. Близ есть. При дверях. И мои духовные чревоболения оставляю на более свободное время.
Удивительное совпадение! Таинственная связь. Ваше злобное письмо от 7 окт., нападающее на церковь за брак, получил после совершения таинства брака над милой парочкой. Юный студент, серьезный и толковый, искренний, и молодая прекрасная видом девица (на 4 года старше его), труженица, работает с 18 лет, помогает отцу в магазине. Молился за них, радовался, осмысливал, переживал величественно-прекрасные древние молитвы церкви, положенные по чину. Евангелие от Иоанна о браке в Кане* восхитительно и умилительно. Как оно хорошо, как оно велико. Сам Христос тут, на браке, на нашем браке, в церкви. Мы не одни, и Христос с нами, благословляет Он, а мы только передаем его слова, его силу. Мы посредники. В церкви нет передачи чрез среду, без проводников.
Нет "торичелиевой пустоты", а жизнь — и она льется в церкви от Христа, и тут служители необходимы. Они несут "водоносы каменные", и наполняют их доверху, по слову Христа и Его силою... Сказал приветствие о "вере, любви и верности до гроба": это украшение и сила брака церковно-христианского. Говорил то, что чувствовал. Не ораторски, но душевно. Думаю, что довольно. Люблю говорить хотя "пять слов" (как у ап. Павла), и скажу. Я редко венчаю; послал меня Христос "не крестити, но благовестити" (я законоучительствую и только). И я умилен от чина совершения брака. И все "сшедшиеся на радость сию" были рады и искренни. Неужели вы думаете, что я лицемерил, совершая службу? Неужели вы думаете, что церковь не разделяет чистой радости брака? К чему такое обвинение?.. "Благословения нечистосердечного" (о коем Вы пишите) нет вообще, а особенно в церкви. Лицемерие, скрытая горечь может быть только у людей, кипящих гневом на врагов, у велиаров, некогда ангелов, а не у церкви, не в церкви... Вот бытовое явление. Вот факт жизни. Он ясный, как Божий день. Все его знают. К чему брак и что брак — это всем известно. В церкви — одно освящение естественно-животной стороны его и укрепление духовной, отогнание греха и всякого зла, и дарование сил Божиих. Я верю словам вашим, что "вы не против венчания" в этом смысле, "а за углубление и расширение его". Но это углубление и расширение есть в церкви, если знать всю сущность церковного взгляда на брак и его религиозно-нравственное значение и назначение. И это углубление и расширение, этическое, религиозное и есть jus и imperium ecclesiae [закон и власть церкви (лат.)] (повторяю латинские термины вашего письма), хотя это jus и imperium не политическая, не юридическая, а строго религиозна, священна. Родник венчания — этика христианского брака. Этика и психология брака (обыск церковный) в церкви — одно; нет разделения, по крайней мере, в идее, идеале, в желаниях церкви, а не корыстолюбии и мздоимстве. Наша церковь брачная и духовенство, орудие церкви, брачное, но брачное право узурпировано у церкви и кодифицировано ложными и односторонними взглядами (преимущественно гражданскими и полицейскими), но это касается уже отношений церкви к государству. Это другой вопрос. Псевдобрачная церковь — католическая. У ней целибат и кастрация. Здесь мистики-евнухи и в то же время они исповедники и совершители браков. Аномалия. Диффузия (иные и так говорят). Это — "жено-мужные зоны" (употребляю древнемистический термин). А наша церковь искони за брак. Мать брака. Припоминается 1-й Вселенский Собор. Поднялись противобрачные, псевдобрачные идеи. Хотели духовенство сделать небрачным (но это не значит сделать "девственниками"), и вот великий Пафнутий, девственник и аскет, сказал: "Нет, не нужно безбрачное духовенство. Брак — таинство, добро. Церковь свята и непорочна, и брак свят и чист. Вся нечисть от греха". И с тех пор нет целибата в церкви. Бракосочетание есть законный, плотский союз. Девство есть исшествие из тела ради духа (это всюду, и в науке, и в искусстве). Монах живет для Бога, для Него одного. Монастырь — цель спасения. Чистота — общение с Богом. Скверна в супружестве — грех. Очищение — омовение нечистоты...
Заколдованный круг у вас. Трудно сразу разорвать запутавшиеся и запутанные нити. Но ни к чему и меч, разрубающий "Гордиев узел", и "обоюдный папский меч", с ссылкой на Луки (гл. 22, ст. 38). Нужно христианское терпение, любовь и кротость; это залог и источники христ. мудрости духовной.
Вы говорите о "метафизической неполноте христианства". Это страшная мысль. Я от нее убегаю и вас оставляю, в единственной уверенности, что и вам станет страшно своего одиночества. Вы говорите, что презираете толстовство и толстовцев, а ведь Толстой тоже говорит о неполноте христианства, ограничивая его своеобразною этикой. Не философская ли это спесь и самоуслаждение у вас? Разберитесь. Утекает источник; рушится под ногами земля. Сердце холодеет. Страх небытия, если христианство не полно.
В доказательство неполноты вы и приводите взгляд церкви на брак, на какие-то "стыдливые части его" (вы "помешались" на них, простите за вульгаризм). Стыд есть какое-то сжатие сердца от страха подвергнуться позору. Презрение стыда есть бесстыдство. Чего же стыдно в браке? Что позорно? От чего сердце может сжиматься? Нет в браке, чистом и святом, стыда. Эта тайна любви целомудренной. Поэтому цветущая юность и вступает в брак. Старческий брак — уклонение. Половой акт — естество брака телесное. В нем нет бесстыдства. Нет и греха. Грех в блуде и прелюбодеянии, в похищении чужого тела. В браке — одно тело, один уд. Все в Господе, т.е. в святости жизни, в сопряжении души и тела. Я человек — Божие создание и Божий образ; здесь и сущность брака, и степень его величия и необходимости. Здесь место и крови и семени, и телу, — этому веществу и протяженной дебелости человеческого существа. Следовательно, "альфа брака, с чего мы начинаемся, зачинаемся" (ваши слова) — не грех, уклонение от доброго, не допускаемое ни законом, ни природою. Грех — страстное движение, беспорядочное, (похотливое). Грех — беззаконная жизнь, плотская и духовная, неподчиненная воле и жизни всеблагого Бога. Отсюда и церковь мать брака, мать законного, плотского союза, бракосочетания. Не мачиха как вы обвиняете, а мать; хотя и мачиха может быть лучше матери; "не та мать, что родила, а что воспитала" (говорит народная мудрость). Церковь искони — мать, и всегда. Никогда не враждовала, никогда не отвращалась от брака, это делали сектанты, скопцы, мятежные, скверные и сквернавые... Если говорить о любви церкви к себе в браке, к своей санкции, к своей власти, то и это справедливо; ибо любовь церкви — любовь Божия, к законам Божиим, к повелениям Владычным. Ничего тут нет угрожающего и прельщающего. Ложно и дико сказано вами: "Церковь венчанием претворяет вещь недобрую в добрую". Брак — добро. Добро добром и остается. Уклонение от добра — дело дьявольское, изобретение безобразной воли.
Брак свят, и все в браке свято и чисто. Один грех очищается и омывается, как скверна. Нет святых по природе. Святость в добродетели и свободе, в движении, куда я хочу, в границах природы, в границах того, что каждого человека делает созданием Божиим и образом Божиим. И рождение свято. Ваше "поклонение зерну", в статье "Торгово-Промышленной газеты", ни к чему. Поклонение надлежит Богу, Отцу и Творцу. А зерно должно очистить, оно должно очиститься. Чтобы дало плод, должно умереть и воскреснуть. Это и есть в крещении: умирает для жизни плотской — греховной и возрождается для новой духовной (дух сильнее плоти, плоть подчинена духу). Рождество Христово — великий праздник церкви нашей. Вочеловечение Христово — новое создание меня — человека. Бог во плоти пострадал моим страданием. "Рождается от жены" (Гал. 4, 4), но от Девы. И первое рождение от единого Отца (подумайте, уверуйте). И Бессупружный произошел от бессупружных. Вот тайна рождества. О чем вы спорите, я не понимаю. Мне жалко. Я сострадаю к несчастию вашей мысли. Спросите жену — она вам скажет, что женщина спасается чадородия ради (у ап. Павла). Есть поэтому законные дети; есть блуд и прелюбодеяния. Все это в границах брака, одни в границах благословенного рождения, другие — в убийстве (двояком убийстве и тела и образа Божия). В том и другом случае разрушается вожделенная гармония, божественная гармония, церковная. Как же вы говорите: "Нет прелюбодеяния" ("не прелюбы сотвори", еще у Моисея, кроткого и милостивого). Вот почему незаконные дети всегда и убивались полигамистами. Мормоны (проф. Ковалевский пишет) хвалятся многоженством и детьми многочисленными. Но то мормоны, на то они и мормоны. А я вам скажу вот что. Умер в одном знакомом мне городе очень популярный в железнодорожном мире делец, оставивший без всяких средств 4 семьи своих (3 незаконных на моем языке). Разве это не убийство? Да, убийство. Любовь целомудренна, т.е. не поддается удовольствиям (заметьте), поддающаяся любовь - распутство. В распутстве нет законных и незаконных. Спросите жену, мать, родную жену, оне вам скажут про закон и не-закон в супружестве, а не философию, не кичливое воспламенение сердца, производимое легкомыслием (см. романы на темы о равенстве законных и незаконных детей. Упаси Бог). Идет тревога, пока бессознательная. Люди стали тревожиться, не зная еще чего. Вопросы пока! Но это не по вине оставляемой распутниками (литераторами наипаче) церкви святой. Может быть, ваши знакомые "богословы и холодные моралисты", хотя, как вы пишете, они "люди" почтеннейшие — не любят детей. Тогда они Ироды. Есть между ними много Иродов, добрейший незнакомец. Есть детоубийцы. Но и это избиение младенцев - есть отмена младенческих преобразований. Не их вам слушать. Не за них досадовать на церковь. Я и сам знаю таких, о которых вы говорите, и лично, лично испытал от них. А все не отступлюсь от церкви. Отступление — это злейшее, господствующее ныне учение, рассекающее Бога. Но после него Христос опять прийдет во славе Отца Своего и с телом, чтобы видели его богоубийцы и детоубийцы... Ваш "нравственный мотив" вашего отпадения разлетается в воздухе; наполняет пустоту...
О "жестокости христианства" (слова в письме) — жестоко слово сие. На знамени христианства — милосердие, любовь и дело милости. Оно несет всяческие благодеяния страждущему человечеству. Противополагать христианство Ветхому Завету не следует. Первый закон — иудейство, а второй — таинство и блаженство страдания (ведь в мире все — страдание, горе, "плач и стон" у Иезекииля). Один — откровенен, живет надеждой на Спасителя везде Христос в Ветхом Завете, но грядущий еще. Велика была сила веры и упований. А другой — ясен, и разрушает гадания и ожидания. Христианство — общение Божия воплощения и Божиих страданий. Одна вера и любовь там и здесь, различные степени. Одна и благодать. Церковь видит, да, церковь (см. церковн. книги) Христа везде в В. Завете. И судьба церкви, цепь Божиих предначертаний одна. И Промысел Божий, кормило, которым все приводит в движение Бог, — одно, нераздельное. И суд Божий, собственная и внутренняя тягота или легкость религиозной совести, и приравнивание жизни духовной, нравственной и бытовой к Закону Божию — один. И воинствование церкви одно в Ветхом и Новом Завете. Масса параллелей, бесконечное число. Церковь "воинствующая", и орудия брани, мечи, броня, щит, разрушение и падение врагов — все одинаково. И любовь одна. Ваша ссылка на Апостолов и проч. праведников ни к чему. Они все веровали во Христа. Вера во Христа — грань. За ней — разрушение и мщение. "Перед пастью дракона (Денницы падшего) крест и меч одно" (В. Соловьёв Вильгельму). Борьба огненная. "Ревность по дому Божию снедает Меня" (и в Ветхом Завете у Давида Кроткого, Пс. 68, 11) и у Христа, у Иоанна, апостола любви. Иоан. 2,17). Иерусалим, Сион погиб (ваша ссылка) исторически, культурно, а не как град святой, не как "град великого Царя" (Матф. 5, 35), которым нельзя было клясться, погиб он как град тьмы, уготованной самым злым, за отпадение от Бога. Это необходимость. Червь и огонь — потребление вещественной страсти и греха. Это закон универсальный, бытия, мысли и знания. Ни к чему укор христианству в жестокости. Все можно заподозревать. И Толстой говорит, что церковь — колдовство...
Об искуплении, о Евангелии, о проповеди, о новом спасении, о блаженстве (о бодрости жизни), о благодатных дарованиях — обо всем этом, составляющем концепцию (в вашей терминологии) христианства, оставляю вопрос без ответа. Отвечать тяжело. Вы говорите грубо об этом, цинично ("мы убили Бога", кто мы?). Оправдание христианства, "оправдание добра" — не в том, что мы убили Бога. Вы указываете, что странно человечеству, согрешившему уже в Адаме, ощущать себя искупленным от греха потому только, что оно распяло и убило Бога, Христа своего, и тем приложило к греху Адамову новый чудовищный грех. Но ведь это не документ, а — следствие греха, преступления, худого поступка при существующем законе. Оправдание — вера во Христа Спасителя. К ней путь покаяние - обращение к лучшему, и оглашение — ведение слова Божия. Богоослушание — это тоже антихристианство. Богоотступник — хуже Каина. Смотрите современных Каинов, всюду они ходят, стонут и трясутся. У вас в Петербурге, сколько их, т.е. вне церкви. Нужно сначала покаяние, всеобщее, культурное. Здесь церковь — таинница неизглаголанного богочестия; "богоприимная трапеза", — чистое хранилище даров Божиих. Нужны очистительные жертвы в народе, и особенно в интеллигенции. Нужны покаянные каноны, эти стоны грешной души, скорбной, "озлобленной, милости Божией и помощи требующей". Нет проклятия; проклятие — греху. Желание света, воспламененного озарения, разумной жизни — вот "концепция" христианского искупления со стороны субъективной. Дорогой незнакомец, лучше всего вспомните тихие, величественные напевы ирмосов "Помощник и покровитель": они за вечерней текут и обтекают весь христианский мир. Какое тихое веяние благодати, всепрощающей здесь, все примиряющей...
Христианство, вы пишите мне, есть поклонение гробу, смерти. Это и в "Римских впечатлениях" у вас. Не ново это у вас. Тем больнее. Еще Гиббон говорит, что христианство принесло смерть цивилизации. Полное сходство. Но язык без костей, все можно говорить "Со смертью святость, идея мощей". А до смерти? Разве нет святой жизни? Господь с вами! Святость после смерти — это и у язычников. Культ реликвий. Ее признает и археология. Все, чем древнее, тем ценнее. У лютеран даже обоготворили Лютера и его домашние вещи. А у них нет мощей. Святость - не от времени, не от меры солнечного движения, а от красоты жизни духовной. Святость — вечна. Святость и до смерти, и после ее. Везде и всегда, вовеки, в протяжении, непрестанно протекающем не во времени. Сначала святая жизнь, а потом и святая смерть и бессмертие... История идет от святости и к святости...
Христианство — вера отеческая, святоотеческая (см. у отцов и на соборах). Это — историческая, бытовая вера. Я верую, как мой отец и моя мать. Мать меня научила молиться Богу, она первая привела меня в церковь, "воцерковила", посвятила на служение Богу. То сектанты — разыгрывают историческую связь веры. Но это болезненное явление. Отступление. Измена самому себе. В быту и жизни христианство. Оно не может быть поэтому пессимизмом. Пессимизм идет на убыль. Отцы и дети в пессимизме обезличиваются: а в христианстве — нет. Нигилизм ничего не творит, а христианство — в силе Божией. Зло отрицается, мир злой. Нигилизм, буддизм и пессимизм. Нигилизм и у Толстого — нетовщина. Но что общего между "Христом и Велиаром"?
Вы запутались в сети, как птица.
Частности упускаю. О Боге-Отце. У нас Троица. Мы не магометане и не жиды. Не духоборы какие. А христиане. Бог в Троице. Нельзя, немыслимо отделять. Вы злословите, когда пишете: "Иисусо — теизм"?!.. Но "злословие злословящих Христа падает на Отца" (Пс. 68, 10; Ср. Рим. 15, 3); ибо Христос не себе угождал. Этого довольно. "Всемирное родительство" (ваши слова) — хорошо, необходимо. Это исток. Но и движение дальше — не менее необходимо. Необходимо и Сыновство, и Сыноположение. Не творение одно нужно, но и промышление: — это Христос. И мы во свете лица Христова ходим, зная, что это свет вечный, т.е. Отца. "Да вси чтут Сына, якоже и Отца, а иже не чтит Сына, не чтит и Отца, пославшего Его" (у Иоан.).
P.S. Ап. Павел "не себе искал" (его слова), а у вас наоборот. Вы тексты меняете и переделываете. Опять стыдно. Исаия претрен пилою деревянного. У моего отца в амбаре была какая-то старинная гравюра. Помню из раннего детства — Исаия и 2 воина распиливают его. Сильно действовала эта картина на детское воображение.
О "золотых словах", т.е. что я только говорю "золотые слова" не сильно, слабо, и чудно!
Вам часто, вы пишете, бывает грустно. Это меня больше всего тронуло. И я почувствовал влечение писать вам. Думаю, что беседа целительна. Св. отцы советуют общение с людьми и природой — в грусти. Пастырский совет от меня: в грусти прибегайте к вашему другу — жене, а не к философии; философия — она эгоистична.
На письмо от 9 окт.: Матф. 19, 12 "скопцы" — это безбрачные. Мужеский и женский пол искони (Быт. 1, 27), от Бога. "Девство лучше супружества", но не сказано о последнем: хуже, не добро. Это — добро, но по степени различия, это — не отрицание или противоположение. Лестница до небес (у Иакова и Иоанна Лествичника) — на ней ступени; тут и девство, и супружество, и брак, и любовь к детям.
Брак и безбрачие (1 Кор. 7 гл.) (собственно девство). Не касаться женщины — pia desideria [благое пожелание (лат.)]. Один способен вести девственную жизнь, а другой — нет. Нет отрицания брака, а положение есть, и оно квалифицировано.
"Дунь и плюнь", в крещении — на сатану, а не на дитя. (Сегодня крестил, сейчас, сына у нашего инспектора; говорю под свежим впечатлением). Господь с вами! Вы пишете еще: "Родители стоят вне". Но это usus tiranus [обычай — деспот (лат.)], и больше ничего.
О гордости и святости богословия — дело совести и опыта каждого из нас. Есть и у нас возвеличенные богословы, "светочи". И как они терроризируют духовенство, епархию.
Пишу откровенно, надеясь на откровенность с вашей стороны. Пишу не для печати. На печатное отвечаю печатью, и вас об этом прошу. Прошу не отказать мне в удовольствии читать ваши письма, но иного рода, не против христианства и церкви, а за, а иначе — Христос с вами. Простите. Мечтаю о журнале: "Правосл. Слово" или "Путь Церкви" (популярный, слово огненное, на борьбу со злом неверия, пессимизма и нигилизма, экономич. материализма). Но об этом пока никому. С истинным уважением к вам
Священник Иоанн Филевский.
______________________
* У нас я ни разу в храме не видал живописи: "Брак в Кане Галилейской". Обойдено молчанием. В католической церкви — в редкой нет этого изображения. В. Р-в.
Впервые опубликовано: Новый Путь. 1903. № 4. С. 116-134. Под шапкой: "В своем углу".
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.
|
