В.В. Розанов
Живая школа в церкви

Увековечение дня кончины отца Иоанна Кронштадтского через ежегодное молитвенное поминовение его русскою церковью как бы возводит над телом усопшего тот духовный мавзолей, какой соответствует смиренному духу русской истории и сану священника, который носил почивший. Высочайший рескрипт об этом, данный на имя петербургского митрополита, выражает в заключительных своих словах пожелание, чтобы Св. Синод, став во главе этого начинания, "внес свет утешения в горе народное и зародил на вечные времена живой источник вдохновения будущих служителей алтаря Христова на подвиги многотрудного пастырского служения". Уже не первый раз с высоты Престола снова и снова раздается голос, призывающий русское духовенство к поднятию всех сил, какие в нем содержатся, для великого труда на ниве народной и перед алтарем Божиим. Имея перед собою такой светоч, как жизнь и подвиг Иоанна Кронштадтского, духовенство русское действительно имеет как бы непрестанную живую школу, где оно может учиться и воспитываться, может уже само все находить живым умом и добрым сердцем. Это школа не мертвая, не книжная, не отвлеченная; это — школа ежедневного будничного труда. Мы можем с радостью отметить, что ни которая из западных церквей в настоящий момент не выдвинула для научения и воспитания духовенства такой вместе и простой и могущественной школы, как этот живой пример священника, стоявший тридцать лет перед глазами духовенства. Не может быть никаких ссылок на "окружающие условия", на "тяжелое и зависимое положение", "материальную необеспеченность" и другие подобные мотивы, которыми оправдывается лень и косность, под щитом которых прячется небрежение к своему делу и безучастность к народу.

Подвиг пастыря велик и многотруден, но он труден и велик, только когда исполняется, а не сам по себе, не в своей схеме и формальном значении. Сан и должность священника тем отличительны, что в пределах этого сана и деятельности можно сотворить безмерное и можно ничего не сотворить. При самых обыкновенных условиях, в самой обыкновенной обстановке, без малейшей помощи извне, отец Иоанн Кронштадтский сотворил безмерное и тем самым показал и доказал, что и всякий может творить здесь бесчисленное добро. Отныне ни для какого пастыря не может быть никаких отговорок. В Высочайшем рескрипте помещены знаменательные слова о "свете утешения в горе народном". Слова эти только подводят итог тому, что делал о. Иоанн Кронштадтский, формулируют его жизнь; и вместе они дают формулу священнического делания, пастырского труда. "Свет утешения" проистекает не из учености, не из железного характера, не из большой проницательности ума; все это может быть у человека, у пастыря, и все это может не принести народу ни капли "утешения". Итак, ссылки на недостаток характера, энергии, большого ума или хорошего школьного подготовления — не могут отныне быть оправданиями русского священника. То, к чему он призывается, что составляет сердцевину его дела, — заключается совершенно в другом и вполне доступно каждому простецу, даже очень мало ученому: это — быть утешителем народа, быть утешителем человека, семьи в горе. И самое это утешение, как показал пример Иоанна Кронштадтского, заключается не в чем ином, как в горячей священнической молитве около больного, около нуждающегося, около затрудненного человека. Тут не надо своих слов, своего ума, — надо иметь просто участливое, горячее, отзывчивое на горе сердце. Конечно, если и этого нет, тогда в нем вообще ничего нет священнического, а есть только одежда и формы, — и о таковых "пастырях овец" сказано много жестких слов в Евангелии. Жизнь отца Иоанна Кронштадтского тем особенно замечательна и тем необыкновенно плодотворна, что он свел священническое служение к чрезвычайной простоте и элементарности, с тем вместе показав, какие сокровища скрыты в этом простом и элементарном, до чего это нужно народу, до чего это могущественно в народе. Он сам же дал копейку, содержательность которой вдруг обнаружилась в стоимости миллиона. Помолиться у постели больного, — как это просто, кто этого не сумеет. Но если священник помолился у постели больного по-настоящему, - он осветил весь дом, всех утешил, озарил, укрепил. Исцеление, которое иногда при этом происходило, происходило все-таки не всегда, и не в нем была главная сила. Главная сила заключалась в утешении, в возможности надежды, в вере, что здесь небесные силы близки. Вот это все и озаряло дом, а в больного это проливало и не могло не пролить новых сил для борьбы с болезнью.

Так научил и научал всю жизнь Иоанн Кронштадтский делать свое дело священников. И отныне все ссылки на неудовлетворительность семинарского строя, на старый или новый академический устав, на косность церковного управления — пусты. Личность все превозмогает, личность все может. Это-то он и показал, и доказал. Но не нужно, однако, впадать в "прелесть" этого, говоря языком духовных писателей, т.е. опасно было бы, полагаясь на то, что праведная личность все сможет, оставить втуне, в небрежении, в леностном забросе уставы семинарий и академий и консисторские распорядки. Пример великого священника должен толкнуть к великой работе все духовное ведомство; толкнуть к работе над собою, толкнуть к работе около народа. Пример Иоанна Кронштадтского открывает здесь и другую сторону церкви: он показывает, каким замечательным материалом обладает духовное ведомство в лице нашего живого, наличного пастырства и какое великое употребление оно могло бы сделать, если бы порядки, дух, система и, наконец, главенствующие лица этого ведомства стояли вровень с великою задачею, к какой они призваны. Итак, если священники в оправдание своей лени и небрежения не могут более ссылаться на уставы семинарий и академий, то и синодальное управление не должно, ссылаясь на пример кронштадтского пастыря, леностно сложить руки, предаться неделанию и оставлять невозделываемым то другое поле, которое ему вверено Промыслом, государством и народом. "Утешение народу" можно подавать лично, в молитве. Это и делает священник, и, как показал Иоанн Кронштадтский, иногда он делает это в великих чертах, с великим успехом.

Но можно "подавать утешение" и народно, коллективно, изливая его на массы, делая это благодеяние во всю ширь народную и государственную, и этого уже не может сделать никакой священник, ни даже Иоанн Кронштадтский: это может сделать только учреждение, закон. Вот этого-то другого "утешения", по прекрасному выражению рескрипта, русский народ и вообще вся Россия будет ожидать уже от Синода, от синодального делания. Тут и уставы, тут и законы, над которыми приходский священник не властен. Увы, порядки наших духовных консисторий все еще старые, и по-старому они ужасны. Тех же священников, молитвенников народа русского, они держат в таком черном теле, держат в таком страхе и трепете, о которых тяжело думать; знаменитые "бракоразводные дела" консисторий остаются в прежней знаменитости; белое духовенство, священники, и до сих пор не допущены к инспекторству и ректорству в семинариях и вообще ни к какой управляющей деятельности в церкви; несмотря на пример такой великой личности среди белого духовенства, как Иоанн Кронштадтский, это белое духовенство вообще все находится в порабощении к угнетении у черного, и монах, как бы ни была мизерна его личность, всегда пользуется преимуществом перед священником, как бы ни была велика его личность. Разительный и укоряющий пример этого Россия имела много лет перед собою именно в том, что величайший светильник церкви Христовой "не был поставлен на подсвечник", а скорее "спрятан под спуд"... где же? в самой церкви Христовой! Большего доказательства аномалии синодального управления нельзя найти: если здесь добродетели и пороки, сила и слабость, подвиг и ничегонеделание смешаны, не разделены, не различены, то, значит, здесь вообще смешаны и не различаются добро и зло!! К этому прибавлять нечего, и Синод первый должен произнести для себя: "Подвигом добрым потружусь".

Священников великих мы имеем; но управление священниками — ничтожно. Пастырей одушевленных — имеем; но над пастырством, поверх его — нет никакого одушевления. И это — великое горе России.

Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 15 янв. № 11798.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.