| ||
|
Литературный фонд благодетельствует писателям, выдавая копеечные пенсии и рублевые пособия. И посмотрите на величие его председателей и разных членов, "покровительствующих" литературе... Олимпийцы-благодетели. Выхлопатывают больным даровые ванны на Кавказе и проч. и проч. Благодеяниям нет конца, и чванству нет конца. Но было бы несравненно лучше, если бы, вместо этих своих благодетельных подачек "даром", он защитил расхищаемые права авторов. Вот здесь нас несколько человек, и мы все обобраны... И ничего не сделаешь. Все дело так формально обставлено, что приходится только покориться. Мы все работали, писали по несколько лет: пришел "друг прогресса", издатель Пирожков, сел, как на подушку, на эти наши многолетние труды, и вот теперь вытащите-ка их. Литературный фонд, будь он деятельным другом писательской бедноты, своим авторитетом, влиянием, влиянием нравственным, а не только юридическим, мог бы предупредить подобное обирание литераторов, людей ручного и ежедневного труда, умственных пролетариев в полном смысле. Так говорил очень молодой литератор, и я был удивлен. Никогда подобного мне не приходило в голову. Но в самом деле: чем выдавать от себя пособия, сравнительно копеечные, даром без отдачи, не лучше ли бы было Литературному фонду стать стражем около писательской работы, не допуская никого изымать ее в свою пользу, отнимать чужие литературные труды на безукоризненных юридических основаниях, но при которых: "была книга моя", а стала книга "собственностью Свечина и Карбасникова", которому Пирожков в сто раз больше должен, чем мне, и обеспечил права их, этих книгоиздателей-коммерсантов-товарищей (по однородности дела) в сто раз устойчивее и солиднее, нежели наши авторские права. Разорение, конечно, как и смерть, подобно ей: "в душе нашей, в жизни и в смерти, Бог волен". Винить за разорение, т.е. за несчастие, невозможно человека, хотя бы сам и был вовлечен в часть убытков от него. "Все падают, и я падаю". Остается только перекреститься и вздохнуть. Так и было с рядом писателей, книги которых издал г. Пирожков, заключив с ними договоры, — но не уплачивая по этим договорам деньги в сроки, со ссылкою, что "теперь трудное время для книги, — покупают только политические брошюры, — а вот два-три года пройдет, дело пойдет лучше, сбыт именно моих изданий совершенно обеспечен их солидностью, и тогда вы получите все по договору". Все ждали; и, повторяю, когда разнеслась весть о банкротстве, раздалось только "ах", но без укора книгоиздателю. "В жизни, в смерти Бог волен". Оторвалась вывеска, когда вы шли по улице, — и ударила в голову. Тут "Бог волен". Совсем иное дело, если, став под вывескою, вы отрывали ее сами руками. Тут не "Бог волен", а ваша глупость: и когда вы ею разоряете других, тут есть причина для морального негодования. Когда вышла моя книга "Около церковных стен", то, показывая две горы ее, М.В. Пирожков говорил: — Вот видите. Не идет. Лежит. Как автор, я не мог не конфузиться. "Значит, скучно написал. Неинтересно, не нужно читателю и России". Я опускал голову, а ласковый взгляд М.В. Пирожкова договаривал: — Как же я буду вам платить по договору, когда сам от продажи ничего или очень мало получаю. "Подождите"... Это вытекало само собою из дела. Но вот, сам я думаю, причина разорения, которую невольные "соучастники" его не могут не контролировать. Молодой автор, выразивший неудовольствие на Литературный фонд, кончил смехом. — Я только что начал писать, пишу года три-четыре, и статьи мои, философско-публицистического содержания, собранные в книгу, не обещали разойтись более чем в 1200 экземпляров; самое большее — 3000 экземпляров. Пирожков купил право на 3000. Между тем напечатал 7000. Когда же они разойдутся??! — До чего глупо! — оживился я. — Вам, собственно, ничего: книга такого "текущего" содержания, как ваша, едва ли бы дождалась 2-го издания. Истекли дни, и истек интерес. Так что хоть бы он 100 000 экземпляров печатал — автору все равно, и даже чести больше. Но ведь он заплатил за бумагу, а вы, автор, думаете... — Не может разойтись более 1200 экземпляров! — Значит, он употребил бумаги, без пользы себе и вам, ровно на 5800 экземпляров лишних, т.е. утроенно больше, чем, например, авторский гонорар. Как глупо! Ну, вот и понятно разорение. Он напечатал горы книг, которые не могут продаться иначе, как в пятьдесят лет. Тем не менее это сообщение молодого писателя, как не опертое на личное доказательство, осталось в голове моей в той смутной форме, как остается все не вполне доказанное, неочевидное. "Может быть, субъективное мнение". Но не так давно, недели 2-3 назад, председатель Конкурсного учреждения по делам несостоятельного должника М.В. Пирожкова любезно согласился дать мне справку о числе еще не распроданных моих книг, что мне было важно знать в целях соображения, через какое приблизительно время сочинения мои освободятся, и я могу приступить к переизданию их, уже в свою пользу. Председатель конкурса абсолютно не заинтересован в том, "идут" книги или "не идут"... И вот, передвигая торговые книги и еще не раскрыв их, он сказал, к большому авторскому утешению, что "Около церковных стен" идет (распространяется) хорошо, "Легенда об инквизиторе" даже очень хорошо, а "Ослабнувший фетиш" идет отлично. Я был удивлен. О последней брошюре я предполагал, что она совсем остановилась, как утратившая животрепещущий интерес, которому отвечала года три назад. Я мысленно потирал руки. "Что же Пирожков жаловался, что горы книг лежат и не распродаются". Председатель конкурса, г. Спешнев, раскрыл книги, — их было несколько, — и стал говорить мне цифры имеющихся моих книг у конкурса в складе, у г. Карбасникова, которому наши книги поступили в уплату ему долга г. Пирожкова, и г. Свечину, на таком же основании. Некоторые мои книги оказались лежащими целиком у Карбасникова, некоторые у Свечина, и лишь издания П.П. Перцова моих книг распределились у всех трех, но уже в крошечных числах экземпляров, допускающих теперь же переиздание. Я положительно радовался. "Честь" автора возрастала. Особым мотивом моим навести эту справку было уведомление моего издателя "Итальянских впечатлений", что книга "Легенда об инквизиторе" нигде не находится, и, следовательно, она распродана и свободна к переизданию. На обложке "Итальянских впечатлений" она и помечена "распроданною". В складе конкурса ее действительно не оказалось, и я уже готов был подумать, что огромное издание Пирожкова в числе 5000 экземпляров распродано в два года вполне. "Наконец-то я преуспевающий писатель", — подумал я. — Подождите, подождите, — остановил меня г. Спешнев. — Есть! У Свечина. Вот... 7400 экземпляров. Душа моя покрылась трауром. 7400 — это во всю мою жизнь не продастся, и, значит, я навсегда лишен возможности переиздать самую ходкую и, следовательно, самую доходную свою книгу. Прав г. Ф., бранивший Литературный фонд. Что же это такое? Я сообщил, что мне передал г. Ф. о напечатании Пирожковым его книги вместо обусловленных 3000 экземпляров в 7000 экземпляров. — Сколько же по договору с вами он должен был напечатать? — 5000. А налицо 7400. Очевидно, напечатанная 2 года назад сумма экземпляров была 10 000. Понятно, что он разорился не только на бумагу, но и на уплату типографии за печатание, брошюровку и проч. такого несуразно огромного количества экземпляров. Источник разорения Пирожкова, совершенно глупый, становился вполне ясен. Он жадничал на "через 10 лет", и подрывал себя на ближайшие годы, которых не вынес, и впал в банкротство, не пожав "будущей" жатвы. Все это было при присутствовавшем тут же г. Карбасникове, в магазины и книгоиздательство которого поступили в таком неизмеримом количестве напечатанные нами книги, гг. Мережковского, Философова, меня, Исакова и многих, многих других. Г. Карбасников шумно удивлялся деятельности Пирожкова, уверяя, что никогда это никем не делается и что это есть определенный проступок. Проступок это или не проступок — не говорю столь явно, но что это явная глупость — это очевидно. Но так ли достоверно утверждение г. Карбасникова, что "этого никогда не бывает", и не здесь ли лежит одна из распространенных причин книгоиздательских "крахов"? Вот что еще я имею сказать "вслед книгопродавческому и книгоиздательскому съезду". Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 22 июля. № 11982.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|