В.В. Розанов
К новому законопроекту о разводе

Обширное сообщение законопроекта о разводе, выработанного комиссиею при Св. Синоде с участием представителей от медицины, должно пролить много утешения в те многочисленные семьи, которые уже фактически распались или нравственно умерли, но которые не могут ожить ранее расторжения их брака по суду и ведут полумертвое существование, можно сказать словами известной ученической молитвы: "Церкви и отечеству на пользу". Само собою разумеется, однако, что никому и никакой от этого пользы не происходило. Множество несчастных семей было оставлено в несчастном положении по той единственно причине, что никто не брал на себя инициативы законодательно пополнить "поводы к разводу", завещанные нашему времени от незапамятной древности, в отношении России — даже от ее доисторической древности. Мы были одурманены угаром не в своей избе. В основе этой вековой косности и нерешительности лежал, между прочим, и взгляд, что всякое пополнение "поводов к разводу" непременно увеличит в стране число разводов, и тем внесет дезорганизацию в семью как социальную ячейку и через нее в весь великий социальный организм, в народный строй. "Чем труднее развод и менее законодательно утвержденных "поводов" к нему, тем семья прочнее, долговечнее, устойчивее, тем она менее ветрена, тем сами супруги ведут семейную жизнь осторожнее и бережливее", — это был до того распространенный взгляд, до того утвердившийся, что даже самыми смелыми и проницательными умами для уврачевания семейных ран никогда не предлагалось облегчение в стране развода как общая мера, а все сводилось к добрым нравственным советам мирнее жить или к советам родителей лучше и заботливее готовить детей к будущей семейной жизни. В знаменитых литературных произведениях, как "Дворянское гнездо", "Анна Каренина" и "Крейцерова соната", где положено в основу фабулы семейное несчастие, семейный раздор, семейная нелюбовь и нравственная смерть брака, — слово "развод" и надежда на развод не вставлены не только как идея, но даже и как слово. Во всех трех романах о "разводе" не упоминается. "Разводит" только смерть; таково было русское правосознание в этой области, какое-то каменное, какое-то закостеневшее: и полуживым людям, Лаврецкому, Каренину, Позднышеву, даже авторы романов, плакавшие об их судьбе, не подсказали простую мысль: "Да выйдите вы из мертвой жизни и вступите в живую жизнь". История, ряды отошедших в могилу поколений, гипнотизировали живых: казалось ужасным нарушить это древнее церковное правило, по которому, пока жив один супруг, хотя бы в другом полушарии живущий, хотя бы ненавидящий другого супруга, этот другой супруг никак не может быть освобожден от уз с ним, не может открыто стать перед алтарем и свободно обвенчаться с другим человеком. Перед этой мыслью, перед таким предложением все зажмуривали глаза, затыкали уши, разбегались в страхе. "Жениться от живой жены", "выходить замуж при живом муже" — казалось религиозным кощунством, семейным святотатством. На этом основании, и только на этом, развод и не давался. Ни множество семейных зверств, убийства, поранения, отвратительнейшие семейные нравы, — ничто, никакие социальные бичи не имели силы подогнать общество и законодателей к этой ужасной стене, заставить ее внимательно рассмотреть и наконец ее повалить.

"От живого мужа выходить замуж" и "от живой жены жениться" на самом деле было — новым замужеством и новою женитьбою при фиктивном уже муже и при фиктивной жене. Стояли фикции, а живых людей за ними не было. Не фикция ли живущая с Вронским жена Каренина или путающаяся в Париже жена Лаврецкого? Конечно, и Каренин без Анны, и одинокий Лаврецкий уже давно перестали быть "мужьями" одной и другой женщины, перестали в полном смысле слова, кроме единственного — консисторского, по записи рядом в церковной "книге о браках". Две строки чернил перебороли всю толщу жизни, всю громаду жизни, весь ужас, весь трагизм ее. Ничто не могло перебороть этих строк, совершенно равнодушных и друг к другу, и к тем именам "рабов Божиих", какие в них стояли. Закон жертвовал жизнью для фикции, пока все не догадались, что нисколько "социальная клеточка" не разрушится, если зачеркнуть эти строки, переставшие быть точными и верными, а "социальная клеточка", наоборот, глубоко хворает, неисцелимо страдает от того, что атомам ее не дают ожить эти две строчки, которые надо зачеркнуть, и чем скорее, тем лучше. Тогда социальные клеточки останутся живы, хотя войдут в другие сочетания. Для страны же, для нации, для ее нравственности важен семейный покой, семейный чистый воздух; для огромного же организма народа то или иное сочетание клеточек, связь таких или иных имен и лиц — совершенно безразличны. Именно от громадности своей организм народный всеми клеточками пользуется равно, пользуется одинаково, лишь бы они были здоровы.

Таким образом, свобода развода не только ничем не угрожает социальному строю, но есть очевидное условие благосостояния этого строя.

А что это так, до очевидности показывает положение других стран, положение семьи там, — при свободном почти разводе. Кроме того, мягкость семейных нравов до очевидности возрастает, семейный быт становится лучше, как только каждая сторона в браке получает право требовать по суду развода при безобразии другой стороны, при беспутстве ее, ветрености ее, жестокости ее, грубости ее. Семья в Англии, в Германии и особенно у евреев дает разительные и бесчисленные иллюстрации к этому.

Как только все это разъяснилось перед страною, перед законодательством и самим духовенством, так тон суждений о разводе совершенно изменился. Исчез испуг отсюда, — главный враг всякого здравомыслия. По сообщению о результатах совещания в синодальной комиссии видно, что вопрос развода обсуждается совершенно спокойно, и все направляется одним мотивом "как бы сделать лучше", а не соображением "как бы не нарушить древности". Поводы к разводу без труда увеличиваются, а разведенным супругам не ставится более препятствие вступать в новый брак. Эта перемена тона есть главное. Изменилась атмосфера, которою дышат бракоразводители, — и прозрели их глаза. Пожелаем, чтобы новые благие предположения возможно скорее вошли в жизнь. А общество может совершенно спокойно смотреть на будущее: свобода развода, полная его свобода, даже при поводе, заключающемся единственно в нравственной неспособности к чистой и благородной семейной жизни которой-нибудь стороны, будет непременно дана русскому обществу и русскому народу.

Великое иго падает. Очаг величайшей социальной заразы, семейной заразы, сжигается в свете нового сознания.

Бесполезные нравоучения — "лучше готовиться к семье", "осторожнее вступать в брак", нравоучения, обращенные к мужам и старцам, как Каренин или Лаврецкий, отпадут сами собою, когда на практике быстро обнаружится, до какой степени сторона, по-видимому совершенно "не приготовленная" к супружеству в связи с одним лицом и ведущая себя с ним безобразно и мучительно, — вдруг становится тиха и кротка в браке с другим лицом, как бы кто ее "наилучшим образом подготовлял к браку". Это закон гармонии и приспособления, закон соответствия, который могущественнее всяких "подготовлений" и "наставлений", ибо он обеспечивает семейное счастье даже и простым и немудреным людям. Нельзя же надеяться, что семья расцветет только тогда, когда к ней будут подготовляться все чуть ли не в специальных семейных университетах. Это область природы и инстинктов, а не область муштровки и педагогической дисциплины, — семейно-педагогической. Резонеры-мужья и резонерки-жены, "тщательно подготовляемые родителями к браку", очень скоро прискучивают другой стороне именно резонерством, а скука и отвращение — это такая семейная болезнь, не из последних, против которой наука не нашла лекарств. Секрет в том, что супружеством управляет грация, а не управляет академия.

Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 19 апр. № 11889.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.