| ||
I Проект о передаче из духовного суда в гражданский некоторых частей бракоразводного процесса наконец составлен Министерством юстиции и внесен в Совет Министров. Чтение законопроекта в некоторых местах оставляет впечатление полной неясности или совершенной неуловимости мотивов законо-проектописателя (да простит читатель такое длинное слово), напр.: "Супруг несовершеннолетний или состоящий под опекою за расточительность, или под попечительством вследствие глухонемоты или немоты, может сам начать и вести начатое им или другим супругом дело о расторжении брака". Разве в России венчают несовершеннолетних? Проект говорит о "несовершеннолетних супругах" как совершенно определенной и известной закону группе людей, но таковых, бесспорно, не бывает, ибо основной закон о браке говорит о совершеннолетии как первом его условии. Нужно заметить, что закон говорит только о разводе "православных", и инородцы сюда не входят. Затем, каким образом будет "вести сам дело" глухонемой или немой? Непонятно. И что это была бы за картина суда? И для чего законопроекту путаться в такие подробности? Зачем он хочет определить каждый шаг и каждый случай! Об этом следовало бы промолчать, т.е. предоставить это воле и избранию самих тяжущихся: вести дело кому как удобнее, кому как возможно. Но если "глухонемой" может сам начать дело о разводе, то "в случае его ответа по иску о разводе со стороны другого супруга он должен быть представлен опекуном". Опять, почему? — Непонятно. "Супруг не вправе просить о разводе вследствие прелюбодеяния, если он ранее возбудил дело о наказании виновного в прелюбодеянии по уголовным законам". Это знаменитая старая статья бракоразводного законодательства, — знаменитая особенною своею бессмысленностью и прямым противоречием словам И. Христа о разводе: "муж не может развестись с женою иначе как по вине прелюбодеяния", т.е. "муж может развестись с женою по вине ее прелюбодеяния". Мотивирована в старом законе статья тем, что "за одну вину двух наказаний не бывает", что "не бывает двух наказаний" — об этом в консисторском правиле, вслед за его текстом, приводится текст "из Псалмопевца" или откуда-то. Но ведь если "двух наказаний за одно" не бывает, то как же это все виновные 1) несут и предварительное до суда наказание темницею, и 2) после суда наказываются ссылкою или даже несут еще двойное наказание: а) ссылку и б) лишение всех прав состояния. Вообще рассуждение о "двух наказаниях" до такой степени младенчески глупо, что оно могло прийти на ум только старым и особенно рясофорным судьям и законодателям. Ну, чем думать, — привел текст, и баста. Неужели новые судьи не могли приложить какого-нибудь старания к устранению этой бессмыслицы? Да и не бессмыслицы только, а явного богохульства, насколько таковым можно назвать издевательство над изречением Спасителя. Спаситель явно сказал о праве мужа отказаться от жены-прелюбодейки. Суд, и это старый духовный суд, судивший по текстам Евангелия, столь же явно и дерзко принуждал мужа иметь прелюбодейную жену! Судьи и законодатели, исключительно монахи, совершенно не умели себе представить: что же такое в дому семейном, с детьми, с родными, с знакомыми, с соседями являет собою "жена, осужденная по уголовному суду за прелюбодеяние" и которая, отбыв его, спокойно садится с детьми и мужем за обед, за чай! Вот что значило, что законодательствовали и судили о семье бессемейные люди, — бессемейные, да и враждебные семье. Надо же было подсунуть такую "кость в горло" семейным людям, которой ни мужу, ни детям не проглотить. Удивительно. И удивительно, что слепая Фемида XX века вяло и бездумно переписала эту чудовищность в новый законопроект. И, наконец, этот "текст Псалмопевца", которого иерархи не захотели нарушить и соблюли его даже ценою бунта против слов Христа: ведь расторжение брака есть не "второе наказание" прелюбодею, а простое последствие, фактическое последствие факта же прелюбодеяния. Клею нет — бумага расклеилась! Просто — факт!! Для прелюбодейки, которая "изменила мужу", — ну, какое же "наказание", что она не будет больше спать с ним? Никакого. Напротив, поразительным в беззаконии старым духовным судом через этот отказ наказывался... невинный муж, пришедший у церкви искать защиты себе от беззаконий жены, ее беспутства! Я думаю, ни в Сиаме, ни в Китае нет таких судов, и иерархам можно припомнить только другой стих из Псалмопевца: "в беззаконии зачат есмь, во грехах роди мя мати моя". Слова эти о "беззаконном зачатии" и "греховном рождении" до буквы подходят к духовному суду над браком: монахи в него вмешались, монахи его выносили в утробе своей, — и родился гнилой, колючий, беззаконный плод. Неужели в Министерстве юстиции некому разобраться в этих вопросах? Неужели в них не разберется Госуд. Дума? Монахам семья не нужна. Поэтому они бессильны живо, физиологически и морально, представить себе необходимость семьи для кого-нибудь. Потому они совершенно легко назначают семилетние епитимий, заключающиеся в запрещении брака на семь лет разведенному супругу. Это якобы "в наказание за страшный грех прелюбодеяния". Но это неправда: они же вовсе прощают прелюбодейку-жену, если муж ее второпях, в неведении или по неопытности (ведь между такими истцами есть мужики, есть глупые и "глухонемые", целая страна!) одновременно подал и в суд, чтобы наказать оскорбительницу семьи, жену, за обиду детям и себе (естественное чувство человека), и в консисторию о разводе. Тут-то митрополиты и подстерегли мужичков и "глухонемых"; они сказали: "Нет двух наказаний за одну вину... Ты уже обратился в уголовный суд... Там и ищи, у нас не спрашивай. Мы человеколюбцы... Обратился к государству, чего же ищешь у церкви... В неизреченном милосердии своем церковь отпускает прелюбодеяние жене твоей, и ты прими жену свою: хоть и живет с другим, а с тобой повенчана"... Тяжело темному Ивану, ухмыляется проворная Матрена, иерархи засыпают. Так-то они и дали русскому семьянину гулящую жену, о которой вспомнили бы из Псалмопевца другой текст: "худая жена в дому, как гной в костях", т.е. так же болит! Но что до этого монахам! "Иск о разводе вследствие прелюбодеяния может быть предъявлен до истечения одного года с того времени, когда нарушение супружеской верности, служащее основанием к просьбе о разводе, стало известным супругу-истцу"... Через три строки: "Иск о разводе не допускается по прошествии десяти лет со времени совершения прелюбодеяния или прекращения любовной связи". Непонятно, в какой же срок может просить обиженный супруг: в течение одного года или в течение девяти лет и одиннадцати месяцев 29 дней? И неужели в царстве Фемиды не нашлось человека, умеющего написать то, что грамматики зовут "мыслью, выраженною словами". Слова Христа о разводе этим, понятно, нарушаются: Христос сказал о праве мужа не быть мужем прелюбодейной жены, не установив никаких "десятилетних сроков". А замечает ли добрый читатель проникающую весь законопроект заботу законодателей взять под крылышко Фемиды... не обиженного, а обидчика! Нет, в самом деле: как стараются! И все в одном направлении! "Нет прелюбодеяния, не было, невинна!"... Точно лично заинтересованы, — и весь законопроект, как и весь Устав духовных консисторий, можно назвать проектом "об искусстве носить рога незаметным образом"... "Пожалуйста, не делайте шума, если ваша жена и шалит! Шшш... шшш!"... И никакой другой заботы; ни о чем заботы столь упорной, последовательной и так неумолимо обращенной шипами в сторону всех мирных русских граждан, желающих наслаждаться чистым семейным счастьем. Смысл покровительства тому, что сам же закон именует "прелюбодеянием" и снаружи как будто порицает, имеют и все остальные статьи как этого законопроекта, так и старых консисторских статей, которые он переписывает. Напр., это "не небезвестное отсутствие супруга"... В официальном синодальном органе, "Церковных Ведомостях", последний листок еженедельно заполняется рубрикою циркулярных объявлений: "Разыскивается жена, оставившая своего мужа (фамилия, отчество, звание) такого-то года, месяца и числа его (всегда пять, восемь, десять лет назад) и ныне безвестно находящаяся. Предписывается всем полицейским частям, сельским управлениям и благочинным, которым известно место ее пребывания, сообщить об оном в такую-то духовную консисторию", — на предмет ответа мужу, вчинившему иск о разводе "по причине безвестного отсутствия" дражайшей половины. И вот волостные управления, благочинные и полицейские управления всех городов, уездов и сел России, где "Церковные Ведомости" всюду получаются, оглядываются, ищут и наконец находят "бедняжку", которую нужно защитить, или скрывшегося от жены мужа, находящегося в таком же положении просьбы о защите. Достаточно было бы консисториям запрашивать: "и по опросу соседей, или в дому, или у всей улицы, не живет ли такая-то" или "такой-то в связи с кем-нибудь", чтобы во всей России и о всех таких бежавших были сообщены сведения: "конечно живет, и очень счастливо, имеет уже детей столько-то". Это обычно и не скрывается или скрывается чуть-чуть. Но укрыватель, т.е. консистория, не задает опасного вопроса укрываемому: почему-то, как и в случае жалобы обиженного супруга в светский суд, духовный суд ищет наказать именно невинную сторону, обиженного, того брошенного мужа или ту брошенную жену, которые пришли искать "у Матери Св. Церкви" защиты. Опасного вопроса поэтому консистория и не задает, а спрашивает просто и голо об адресе. Так как укрыться в России негде, да и не для укрывательства, а для счастливой жизни на стороне делаются такие побеги, то разыскиваемый, конечно, находится и обиженному отвечается, что "жена ваша (или муж ваш) жива, находится там-то, и посему" и проч. "в расторжении брака на основании статьи о безвестном отсутствии отказано". Муж не "безвестно-отсутствующий", а "известно-отсутствующий" продолжает ожидать счастливую супругу по истечении десяти лет еще на новый десяток лет. Все это было бы смешно,
Удивительно, каким образом профессора канонического права, протоиереи и весь "освященный синклит", не говоря уже о Фемиде, которая в качестве светской женщины вправе ничему не верить, — почему духовные-то не поверили, что Христос искренно и внутренно, а не одними внешними устами сказал об этом настоящем и кровном и нравственном праве супруга, у которого другой супруг прелюбодействует, — "отпускать жену", попросту считать развод как бы уже fait accomplit, совершившимся фактом. Духовный суд... не поверил Иисусу Христу, приписав ему в этом случае притворство и уловив (или думая, что уловляет) его тайную мысль и желание, чтобы брак, однажды заключенный, не расторгался никогда! Католичество, которое во многих случаях гораздо наивнее православия, так это и выразило, и провело. "Христос только для вида сказал о разводе, а настоящая Его мысль была другая". У нас же на Востоке это так наивно не выражено: сделан вид, что Христос сказал Свою настоящую мысль и что духовный суд исполняет Его настоящую волю, но обставлено это такими подробностями, примечаниями к статьям закона и такими судебными формальностями, чтобы слова Христа, кроме редчайших исключений, никогда не исполнялись и таким образом фактически и на деле была бы приведена в исполнение некоторая Его тайная мысль, совсем другая! Не будь этой тайной мысли у духовного суда, прими он слово Христа в самом деле за истину, да он бы бросился разыскивать случаи прелюбодеяния, облегчил бы дачу показаний, подозрительно прислушался бы к говору соседей, показаниям друзей, свидетельству дневников, писем, как он это делает в случае ереси, а то ведь он даже показаниям самих обвиняемых не верит!! Невероятно, а так; жена говорит: "Я живу не с мужем, а с другом", "все соседи знают, прислуга" и проч. Духовный суд сто лет отвечает в подобных случаях: "Невинная женщина, вы сами на себя клевещете — вы целомудренны!" Тут же и муж плачет, стоит: "Живет не со мной, пять лет живет в квартире такого-то"... Таким образом, словам Христа, искренности Его слов о нужде в этом случае развода, не поверено. Формальности даны как бы во укрывательство формального же ответа жестоковыйным иудеям, с которыми Он разговаривал, но ничего на деле не дано, как бы в словах Христа и не было дела, сути, жизни. Вот настоящая тайна европейского развода и того, что эти папы, бискупы, патриархи, митрополиты и еще ранее отцы церкви и вселенские соборы — все согласно, на деле, не дают развода "и по вине любодеяния". Субъективно, безмолвно они уверены, что тут не было сказано вслух правды, и как бы подземным ухом уловили другое тайное слово, только им прошептанное Спасителем... II Ну, хорошо, — оставим тонкости и скажем ту простую для семейных людей истину, что невозможно для семьи становиться под покровительство и защиту таких законов и такого суда, который принял на себя миссию защищать и укрывать преступления против семьи, как было бы невозможно торговле находиться при "Уставе о неплатеже долгов" и проч. Просто, — нельзя семье так жить, не может! Силами своими, силами чрезвычайными, исключительными, — всемирною любовью человеческой и инстинктом верности друг другу в браке (в этом единственно и состоит закон брака, — других нет и никаких не нужно) она боролась против "Устава о покровительстве воров", который был дан ей "в помощь и наставление". Но в тысячелетие такой борьбы... устала. Теперь, когда столь очевиден и до прозрачности читаем смысл как "духовного" суждения о семье, так и "глухонемого", плетущегося за консисториею, каковую роль приняла на себя Фемида, семье надо сказать обоим заботящимся: — Врачи больные, исцелитесь сами! Я же здорова, вся покоюсь на любви, и на одной любви, без крошки сора здесь; вся покоюсь на верности — нравственнейшей моей скрепе, вечном инстинкте моем. Совершенно здорова! Мною цветет поэзия, жизнь, — я вхожу как счастье во все домы! Рожу детей, — и стараюсь их рождать не от глухонемых супругов и не от сумасшедших жен, которые обое моим попечителям так нравятся, а от разумных и крепких силами. Ваши лекарства — все какие-то ядовитые, и, пока я их принимала, они вызывали во мне недомогание, бледную немочь, дрожание рук и ног, головокружение. Верните же меня туда, где я всегда была: народу, народному быту, народному обрядовому творчеству. Мне здесь теплее, уютнее, веселее. Я здесь расцвету, в природе, на людях... И пусть стоит надо мною судьею и стражем народная, бытовая, семейная нравственность. Ну, в виде суда старейшин сельских, которые все видят и все знают у себя на селе, жизнь каждого... В виде выборных от каждого церковного прихода... Суд, касающийся таких интимностей, вообще должен быть на месте, местный, из местных жителей... Совсем тут нечего делать короне, митрополитам, чиновникам: это не материальная область, область не вещественных отношений... Воистину, это есть "таинство" не по обрядовому значению его, а по внутреннему содержанию: на таинственном станке брака ткется вся жизнь человеческая, нервы, кости и душа целой нации. Вот если кого следовало бы позвать сюда со стороны для советов, для всего, даже для законов, то это врачей, биологов... Пусть придет Мечников: слово его важно, оно полновеснее и нужнее, чем благоглаголание сонма иерархов. Но медиков, радея о себе, и сами все позовут, так что и тут лучше бы не надо правил, законов, предписаний, форм. Нужные друг другу люди сдружатся. Никому дети так не дороги, как родителям: так судьбу детей вверьте родителям. Им одним предоставьте определять законность и незаконность их. Как родителям же молодых людей предоставьте определять законность и незаконность браков и вообще нормальность и ненормальность здесь. Это и будет проявлением государственного уважения к семье. А судьбу жен, мужей, развод и неразвод — доверьте чему-нибудь вроде "присяжных судов", составленных из сельчан, из горожан, из членов данного церковного прихода, к которому супруги принадлежат. Доброе слово и совет священника тут будет необходим и желателен; но пусть и священник придет нравственно, придет как друг, а не с правами и привилегиями "по благодати", которая прикрывает "мзду"... Словом, переплетчик не всегда умеет читать книгу, которую он переплетает. Государство и церковь занимались всегда только "переплетом брака". Но это — великая книга, священного смысла. Обоим им не дано было прочитать ее. Да и переплетая, они ее лишь истрепали и замазали. Пора скромному получить скромный удел... Семья должна перейти к народу, в общенародное ведение, к общенародному смыслу, пониманию, — к дедам, отцам, детям, бабкам, медикам. Они и время (возраст) брака устанавливают, и формы заключения его, течение его, окончание его... Священник тут пусть придет, но морально, как друг, не как власть и авторитет. Как и Христос входил как друг и гость на брак в Кане Галилейской, не проявив здесь власти, какую в других случаях Он обнаруживал! Подобает быть здесь так и духовенству. Что касается государства, то ему следует лить пушки, чеканить монету, устраивать флот, организовать армию, рачительно писать законы... Ну, куда ему соваться в девичьи затеи, в супружеские нервы, во влюбленье молодых!! Неприличие, какое трудно бы и предположить, если бы оно не было действительностью и если бы мы к нему не привыкли. Стоят двое: Александр Невский, победитель ливонцев и шведов, охранитель Руси, и святой старец Феодосии Печерский. К обоим им подходят современные нам люди, мудрецы века сего, и обоим приделывают крылышки Амура, дают в руки стрелу Купидона и просят выслушать о любви Ромео и Юлии! Рассказа нет печальней и грустней,
Вернем Купидону и Амуру поля и рощи; митрополиты пусть говорят проповеди. Государство пусть кует железное вооружение страны, а Министерство юстиции... хоть пусть научится "выражать правильно мысль через подлежащее и сказуемое", — чего никак нельзя сказать о внесенном им законопроекте. Мы совершенно верим, что Совет Министров вернет этот проект приблизительно с надписью: "Невразумительно, не мотивировано и вообще неизвестно для чего". Впервые опубликовано: Новое Время. 1907. 2 и 3 февр. № 11097 и 11098.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|