| ||
|
Смута наша и имела и имеет под собою не менее нравственных мотивов, чем сколько имеет и имела политических; точнее, она все время есть наполовину политическая и наполовину нравственная смута, и от этого очертания ее так неопределенны и неясны, цель так сомнительна и двусмысленна, и в то же время это сообщает ей в некоторых случаях характер глубины, а в других случаях характер невероятного цинизма. В ней погибло и гибнет много и чистых людей, преимущественно из самой зеленой молодежи; но гибнет много и явных разбойников и мошенников, которым место не в политической тюрьме, а в уголовной тюрьме. Россия переживает потрясение, потому что века назад в ней не были утверждены самые элементарные понятия общежития и порядочного поведения; и когда налетел политический шквал, с ним завертелась и зашаталась и ежедневная мораль. Не сейчас только, но полвека у нас стоит в литературе, а вслед за литературою и в обществе, обличительное направление, и никогда, кажется, не появлялось ничего столь пропитанного ложью, фарисейством и притворством, как это направление. Люди, ничуть не чистые в каком-нибудь отношении, лезли из кожи вон, раздирали себе горло, приглашая весь свет смотреть на какой-нибудь порок или проступок, в которых был уличен другой. Истерика этих криков обыкновенно была пропорциональна собственной замаранности кричащих, именно замаранности в этом самом недостатке, пороке, проступках. Заграничные радикалы во вкусе Губарева, выведенного Тургеневым, были деспотами из деспотов; между тем они бежали за границу, не перенеся деспотизма русского правительства, о котором кричали на всю Францию и Германию. К счастью, художественная русская литература пером Тургенева, Достоевского, Писемского и Лескова не дала обществу заблудиться относительно этих "обличителей". Но вот художественное чувство и реальная правда давно исчезли из нашей беллетристики, задавленные могучей волной декадентства, и теперь нет пера, которое бы сорвало маску с новых обличителей. А между тем именно теперь в позу обличителя в каком-нибудь пороке или проступке становятся уже не люди, таящиеся в этом пороке, а явно и сто раз обличенные в этом самом предмете обвинений, притом виновные в нем до чудовищных размеров. Таков весь глубоко фарисейский запрос в Г. Думе о Союзе русского народа. Он идет от кадетов и поддерживается левыми. "Не вам обвинять", — сказал им депутат Шульгин. Но ведь это же до такой степени ясно в глазах всей России, что нужно иметь голову, сделанную из красной меди, которая уже более покраснеть не может, чтобы перед глазами всей Думы и вслух всей России, поднявшись на кафедру, начать говорить то, что говорили наши фарисеи. Пусть все факты, ими устанавливаемые, совершенно точны: ведь все же это только крупица того, что сделали единомышленники Гегечкори и что защищали, чему пособляли, чему покровительствовали кадеты, до минуты, когда "политическая конъюнктура" дозволила или заставила их назвать этих единомышленников Гегечкори "ослами". Раньше "ослов" они были "друзьями слева". Вот в эту пору "содружества" предложившие теперь запрос кадеты, которые сами покушений не совершали, сами никого не убивали и не грабили, — разве не поступали втихомолку точь-в-точь так, как об этом кричит Гегечкори, обвиняя, что в убийствах Герценштейна и Иоллоса замешаны не только физические их убийцы, не только Союз русского народа, но и агенты разной высоты власти? Допуская, что все это было так, — хотя Гегечкори ровно ничего не доказал своими сыскными сведениями, представляя очень много сплетни и очень мало документа, — допуская, что все это имело место, спросим: чем генерал Трепов поступал "нелояльнее" или безнравственнее, например, Милюкова? Неужели может сказать Милюков, что он и вся партия, руководимая им, не поддерживали государственных преступников, а поддерживая, — и не поощряли их идти далее совершать заведомые их дела, когда во 2-й Думе они воспротивились выдать суду обвиняемых в государственном преступлении социал-демократов? Что же значит теперешний запрос? Какой ложью и притворством веет от пафоса негодующих, уличающих речей? Не кадеты ли in pleno [в полном составе (лат.)] в апогее своей власти в Г. Думе отказались выразить порицание левому террору? А когда обстоятельства "поубавили у них пуху", говоря языком Петра Великого, — они завизжали от первых двух ударов того обуха, которым колотили ни о чем не сумняся сами, и от одних слухов об умышлении на священную особу Павла Николаевича! О, пустосвяты и лжецы, да, кажется, вдобавок и трусы! Настоящее мужество, да и настоящий политический такт обязывали их стоически молчать при скольких угодно убийствах справа, раз они первые подняли руку на кровь слева. Подняли первые: неужели они думают, что этого не помнит и не знает вся Россия? Неужели они думают, что кто-нибудь забыл те кислые, вялые строки наружного неодобрения, какими кадетские и радикальные органы сопровождали сообщения о бесчисленных убийствах слева, об убийствах Лауница, Игнатьева, Мина, о покушениях на Дубасова и проч., причем ни разу не назвали покушающееся лицо "преступником" или "злодеем", а как-нибудь иначе, обходцем, — чтобы не выразить, что они нравственно негодуют на преступника. Бесспорно же, что друзья Герценштейна и Иоллоса ни разу не выразили правдивого, нравственного негодования на убийства слева: и уже этим самым, одним этим они довели до последнего падения то противоположное настроение, которое и повело к тайным кровавым расправам, повторявшим левые расправы и которые самою наглостью соответствия показывали, что тут действует возмездие, око за око, — каково нам, таково и вам. И нужно ли много смысла, чтобы догадаться, нужно ли строить сложные умозаключения, чтобы понять, что настоящими виновниками убийств Герценштейна и Иоллоса были не какие-то Половнев и безграмотные пареньки из Союза русского народа, не Дубровин и полу-называемые агенты правительства, за ним стоящие, а не кто иные, как господа, предложившие запрос, как эти самые кадеты и под-кадеты? Замечательно, что убийства не постигли никого из крайних левых, ни Аладьина, ни Алексинского, ни Аникина или Жилкина, ни Церетели, — хотя, кажется, именно они стоят на противоположном конце с Союзом русского народа и с правительственными агентами, стоят vis-a-vis и против. Это значит, что эти именно убийства имеют в себе настоящим мотивом не политическое расхождение во взглядах, но какое-то глубокое нравственное отвращение, отвращение к общественному цинизму: а знаменитые слова об "иллюминациях" сытого управляющего еврейским земельным банком, которому лично эти "иллюминации" ничем не грозили — горело чужое добро, а не герценштейновское и не поляковское добро, горели русские имения, а не еврейское имущество, — эти слова были действительно циничны, жестоки, холодны и безумны. И несчастный Герценштейн никогда бы их не произнес, не одушевляй его на них, не вдохновляй его ими вся кадетская партия в пору ее подлаживания к откровенным зажигателям и грабителям слева, к будущим "ослам". В словах этих менее виновен Герценштейн, чем вся кадетская партия и дальнейшие "ослы". Вот кто его и убил настоящим образом, а Половнев и другие были только последнею зыбью большого волнения, "последнею спицею в колеснице", исполнителями, а не начинателями. И издали, как главный и закулисный этого виновник, стоит не генерал-адъютант Трепов, но лживый и бездушный экс-профессор Милюков. Шла смута, шла революция. Русское правительство было оставлено обществом, которое, будучи весьма и весьма буржуазным, нимало не бескорыстным, все перебежало на сторону революции, перебежало мальчишески и тщеславно, чтобы хотя предсмертно щегольнуть радикализмом. Нельзя не заподозрить, что это общество весьма основательно рассчитывало, что революция не удастся и что "животишки" его будут спасены, — тем же правительством, — а между тем оно получит лавры из левых рук. И вот власти приходилось спасать это Панургово стадо. Опираться только на штыки и пулеметы оно не хотело, и по грубости и жестокости этой последней меры, да и потому, что революция всегда кралась вором, а не выходила в чистое поле. Было именно "политическое воровство", каким русский народ еще в летописях окрестил существо революции. Итак, покинутое обществом правительство должно же было в ком-нибудь искать себе опоры? Оно нашло эту опору в частях населения, не развращенных пропагандою или устоявших против пропаганды. Вот зерно и сущность возникновения Союза русского народа и вероятных и возможных связей с ним правительственных агентов. Если чиновникам-либералам позволительно тайно сочувствовать кадетам и левее кадетов, отчего второстепенным агентам правительства не позволять себе быть гораздо правее наличного правительства, наличного кабинета министров? Такие агенты правительства совершенно естественно, совершенно невольно для себя должны были сперва сочувствовать союзникам, затем не отказаться от сношений с ними и, наконец, тайно одобрять некоторые даже их эксцессы. Ведь участвовал же Милюков в совещаниях террористов в Париже, не будучи террористом. Все эти связи и переходы устанавливаются совершенно неодолимо и неуловимо, неуловимо для себя. И это — вечная история веков протекших и текущего, история не одних "черных сотен", но и красных знамен. И не пора ли сознать, что здесь не место для партийных жалоб, но только для жалобы общей, мировой. Но именно от нее-то кадеты отказались в свое время; и им остается только сказать: врачу, исцелися сам. Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 30 мая. № 11929.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|