В.В. Розанов
Кошачья педагогика

Министерство народного просвещения всегда и само себя понимало, и всеми в стране понимается как ведомство особенно высоких культурных задач, культурных идеалов, культурных методов. Не всегда это выходит и выходило: между пожеланием и осуществлением всегда лежит некоторый путь. Но всегда это сознавалось и высказывалось, и, конечно, искренно. Отмена телесных наказаний в гимназиях, как и изгнание их из семинарий, составляет всю разницу между действительностью Помяловского и нашею, и кто не назовет этот шаг великим культурным приобретением школы? Необходимость воздействовать только духовно, на душу учеников, есть аксиома, против которой теперь никто не возражает; и всеобщность и незыблемость этого признания составляет один из успехов новой образованности. Есть вещи, о которых долго спорили, которые выяснились в долгих муках исторического развития; но затем они решились с такой бесповоротностью, что возвращение к ним считается не без основания чем-то просто неприличным. Никто не настаивает более на неподвижности земли; никто не отрицает кровообращение; об инквизиции нет помину; но... может быть, можно спорить о том, культурное ли ведомство министерство народного просвещения, имеет ли оно задачею образовывать, воспитывать, одухотворять, облагораживать, или его миссия в стране ничем существенно не разнится от «правил к руководству дворников», по которым эти последние могут отводить в участок подравшихся мастеровых и пьяных кухарок?

Такой вопрос о самом смысле существования в России министерства народного просвещения подымает какой-то раздраженный ex-педагог в «Моск. Вед.». Есть неудачные чиновники; есть чиновники не только бесплодно «проходившие службу», но и имеющие что-нибудь особенно печальное в воспоминаниях о ней. Тогда ему все ведомство свое, бывшее когда-то родным, представляется чем-то достойным палача, несчастным, ненужным, вредным почти. Известно, как Чичиков осуждал балы, когда на последнем из них Ноздрев вдруг рассказал всем, что он, Чичиков, зачем-то покупает мертвые души. Тогда Чичиков нашел, что балы вообще не национальны в России, развращают правы и особенно не по времени были в тот год, когда повсюду грозил неурожай. Близко к этому рассуждению Чичикова о балах рассуждение какого-то старого, и, вероятнее всего, очень неудачного педагога о министерстве народного просвещения. Его заботы, его работу он признает неудачными и, вспоминая басню Крылова «Кот и повар», советует перейти в отношении учеников гимназий от слов «к действиям» и поступать с ними, как повару надлежало бы поступить «с котом Васькой». Эта новая кошачья педагогика, введение методов кухни в гимназии и способов «проучиванья» животных взамен способов «выучивать» людей, до такой степени поразительно, что, читая два столбца «Моск. Вед.» едва веришь глазам. Статья эта может быть принята прямо-таки за оскорбление всем образованным русским обществом. Педагоги (удачные) между собою иногда спорят, педагоги кой в чем иногда не соглашаются, у них ввиду этого начальством установлены какие-то советы, где разговаривают и думают. Всего это не нужно, по взгляду неудачного педагога . «Исключительно нужна власть» и... «в учебное и каникулярное время учащихся следует всецело передать в ведение местной полиции» (курсив автора). Эта отдача под надзор полиции en masse всех учеников учебных заведений, без суда, даже без вины, а только ввиду возможности вины, представляет нечто невероятное и впервые появляется в нашей литературе. Только какой-нибудь особенной причиной, вроде временного отсутствия редактора и заменою его неопытным человеком, мы можем объяснить появление в «Моск. Вед.» такой статьи, и притом, как раз к началу учебных занятий в бесчисленных московских заведениях. «Или, — проектирует автор дальше, — чтобы не затруднять полиции в ее и без того сложных обязанностях по наблюдению за общественным благочинием и тишиной, то следует создать особую учебную полицию, с inspector morum [инспектор нравственности (лат.)] в каждом учебном центре, в каждом губернском и уездом городе, где имеется несколько средних учебных заведений, и в этом лице сосредоточить все необходимые мероприятия по надзору за учащимися в этом городе и за всеми учащимися, прибывающими сюда на каникулы».

Можно подумать, что у подростков московского купечества и дворянства готовится что-то вроде войны самнитян с римлянами или гвельфов с гибелинами, и для предупреждения или доброго исхода таковой и требуется сместить или ограничить роль московских директоров и инспекторов гимназий, поставив на место их каких-то латинских диктаторов поведения, даже с латинским именем. Но где же ликторы, секиры и розги? Или зачем умалчивает о них автор? Ведь, наверное, не из застенчивости и стыда.

Он далее говорит, опять курсивом, о «соблазне и неизбежной гибели нашего юношества»...и только доходя до третьего столбца статьи, мы узнаем, что соблазн этот кроется «в благотворительных спектаклях, концертах и чтениях или лекциях», «этих не вполне нравственных и легкомысленных затеях». Но тут мы остановим Чичикова-автора: ведь благотворительностью занимаются очень солидные люди, иногда очень старые и даже с немалыми чинами, иногда также дамы: так неужели же со всеми ими поступать как с «котом Васькой» в басне, или, сохраняя драгоценные слова драгоценной статьи: «Со всею искренностью и опытностью сведущего лица считаю долгом указать на дорогое в данном случае нравоучение Крылова:

А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить:
Чтоб слов не тратить попустому.
Где надо власть употребить.

Так как же с устроителями-то «не вполне нравственных и легкомысленных концертов»? И им розги? И для них ликторы? И над ними censor morum? Да уж не хотел ли бы скромный ex-педагог получить эту должность, конечно, с солидным окладом? По крайней мере, когда у Чичикова не прошли в таможне овцы с кружевами, он изобрел для себя «новую должность».

Впервые опубликовано: Новое время. 1902. 24 авг. № 9508.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.