В.В. Розанов
Латынь в реальных науках

Параллельно тому, как бывшие классические гимназии со своею исключительно грамматическою программою подаются в сторону сближения со школою наук реальных и прикладных, естественно было ожидать, что возникнет параллельное движение навстречу расширения прав учеников реальных училищ в сторону уравнения и приближения к правам питомцев классической школы. Это два конца одной мысли. И допущение, хотя на пять лет и в виде опыта, учеников реальных училищ в Военно-медицинскую академию, с обязательством выдержать экзамен из латинского языка в первый год по программе четырех классов гимназии, не представляет чего-либо неожиданного. Это — вывод, для которого сделаны были предпосылки.

Что четыре класса гимназии заключают в себе латынь в совершенно достаточной мере, чтобы составлять всяческие рецепты и разбирать медицинскую терминологию на латинском языке, об этом и нечего спрашивать: в третьем и четвертом классе проходится вся этимология, основная часть синтаксиса, и читаются и переводятся нетрудные римские авторы, до Цезаря включительно. В Уваровской гимназии изучение латинского языка начиналось только с третьего класса, и такие ученики были признаны способными слушать лекции всех университетских факультетов. Вообще доля латинизма в размере именно программ Д.А. Толстого не представляет ничего непременного и ничего доказанного. Но это только техническая сторона вопроса, не возбуждающая о себе сомнений, за которою остается более темная идеальная сторона.

Ученики реальных училищ не допускались к слушанию всякого вида университетских чтений, к которым, конечно, относятся и лекции Военно-медицинской академии, не по одному незнанию латинского языка, но оттого, что весь курс реальных училищ, так сказать, в целом организме своем, считался недостаточно развивающим учеников для восприятия высших наук. В латинском и греческом языках находили специально развивающий элемент. Не будем этого оспаривать. Надо доказать сторонникам этих взглядов присутствие достаточного развивающего элемента, напр., в математике, проходимой в реальных училищах полнее, чем в классической гимназии. Ведь в реальных училищах ученики не практически только наметываются в разрешении математических задачек, но изучают и действительно старательно изучают полный организм столь стройных наук, как алгебра, геометрия, тригонометрия и механика: здесь мотивированность мышления, связанность доказательств и строгость выводов получают себе достаточную гимнастику. Обращаясь специально к медицине, мы, конечно, сообразим, уменье написать латинский рецепт есть последнее и самое скудное богатство доктора, а первое его богатство — это наблюдательность и сообразительность. Доктор имеет дело с пациентом, которого надо повернуть так и этак, рассмотреть в таком и ином отношении и не упустить из вида такого или иного важного признака. Нужно не только найти признак, надо о нем догадаться, спросить себя, а спросив — надо уметь искать и иметь настойчивость доискаться. Пациент есть факт, пациент есть предмет. И нельзя сказать, чтобы в классических гимназиях было слишком много приучения и приохочивания учеников обращаться с предметом, с фактом. В этом отношении курс реальных училищ и весь дух их гораздо более дает. Возьмем графические занятия реалистов как на уроках механики, в частности машиностроения, так и собственно рисования: здесь глаз должен быть внимателен ко всякой точке, к каждой линии. Привычки в высшей степени ценные и требующиеся в медике. Здесь точность знания расположения органов аналогична, в сущности, знанию рисунка. Реальные предметы и их изучение не дают, так сказать, словесной развитости, почти ораторской развитости, развитости в постройке фразы. Это — науки молчаливые. Но и медицина есть молчаливая наука. Доктор-оратор будет мало утешителен для больного. Нам думается, старое требование классического языкознания для понимания и реальных наук, какова медицина, основывалось именно на неразличении талантов и призваний, весьма специальных в области разных наук. К сожалению, учебными заведениями нашими, устроением в них программ и раздачею в них прав учебных никогда не заведывали люди реальной учености, а только филологической. Филологический дар они и приняли за общечеловеческий, не рассмотрев и даже не спросив себя, нет ли специально требуемых даров в других науках, даров до противоположности несходных с филологическим, даров совсем другого корня. Иные говорят, что доктору нужно человеколюбие, а человеколюбие есть гуманность, человечность, которая в нас воспитывается классическими языками. Что ответить на этот красноречивый аргумент? Он состоит в подстановке, если не в подтасовке, понятия: гуманитарность как всесторонность и гармоничность развития человеческих способностей отожествляется и подставляется здесь на место жалости, сострадания, сердечности. Кто не знает, что последние качества, ценные в медицине, растут не только там, где сеял Гораций и Цицерон?

Повторяем, дары филологические и дары к реальным наукам скорее расходятся, нежели создают, и допущение учеников реальных училищ, лишь бы свои-то реальные науки они проходили рачительно, размышляя, методично, а не ремесленно, к слушанию медицинских лекций, конечно, вполне возможно, своевременно и давно желательно. Мы уверены, однако, что новые права питомцев старого реального училища сделают преподавателей в них и вообще учебную администрацию более, чем прежде, внимательными к методическим, развивающим приемам преподавания.

Впервые опубликовано: Новое время. 1902. 16 февр. № 9323.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.