| ||
|
Удивительно, как мало у нас развито «любительство» в труде; своеохотная готовность к требуемому прибавить и излишнее, личное, новое. Иногда думается, что вычеркни из закона и разных служебных регламентов формальные требования минимума работы, минимума часов службы, и на другой же день множество служащих не вышло бы вовсе из дома. Указание, что на западноевропейских железных линиях начальник дистанции не менее трех раз в месяц проходит пешком по своему участку, чтобы видеть все подробности железных, деревянных и земляных частей пути, а у нас он проезжается на дрезине, которая, конечно, идет так же гладко, как и поезд, показывает только частность общего служебного недомогания. Так точно и доктор в больнице не войдет лишний раз в палату посмотреть трудного больного или больного, интересного в научном отношении; и персонал учителей не сделает лишнего труда, чтобы сохранить для училища талантливого ученика, свихнувшегося по одному предмету. Везде русский человек по службе точно считается, меряется с служебным местом, и, как лавочник покупателя, старается «обмерять» свою службу. Конечно, есть доблестные из этого исключения, но общая тенденция к недоделанию присуща огромному проценту служащих. Нам кажется, причина этого слабого развития «любительства» к делу зависит оттого, что у нас издавна все виды деятельности получили «казенный» характер и общество просто не воспитано в труде личном, энергичном и связанном непосредственно с собственным и горячим интересом. На Западе личный труд преобладает над государственно-служебным и передал последнему свой характер; у нас совершился процесс скорее обратный. Тут есть и запоздалые, неубранные последствия крепостного права, которое для множества русского люда было условием ничегонеделания, и отдаленное следствие такого общего факта, как развитие Московского государства, в котором вообще личная инициатива, личные независимые от государства дела и предприятия были или погашены, или не развивались. На Западе государство богато в себя приняло частные усилия, — и приняло с ними в себя все личное одушевление. Вот одна из причин что западный служилый человек далеко не то, что русский. Вторая причина — богатое развитие у нас в службе протекционизма: берется в нее из множества возможных кандидатов не всегда лучший, но часто такой, кто к формальным правам занять службу, заключающимся в дипломе и в долгих годах предшествующей службы, присоединяет некоторую протекцию. Протекция вообще есть отрава всякой службы, ибо обращает «место» во что-то служебное по отношению к человеку, а не человека заставляет служить месту. Эта «протекция» негласна, неуловима; ее нельзя искоренить, но, кажется, можно пожелать, чтобы в русских людях распространилось и укрепилось на нее воззрение столь же презрительное, как к взяточничеству. Взяточничество все же у нас значительно истреблено вследствие просто давления общественной совести. А ведь «получение места» по протекции приносит государству и обществу больше вреда, чем какая бы то ни было взятка, и кроме того, оно вполне презренно, как принципиальное покровительство тунеядству и бездарности. Есть один способ личного оживления службы: это введение в нее личной материальной заинтересованности. Известно, что жалованье и до сих пор слагается у нас из «содержания», «столовых» и «квартирных» денег: термины устарелые и почти ничего не выражающие. Пользуемся ими для выражения новой мысли: чтобы вознаграждение служилого человека слагалось из постоянной суммы и из суммы, изменяющейся в зависимости от качества службы, от особых заслуг, от личной и новой инициативы, вообще от некоторого маленького «подвига» на службе. Это, так сказать, «заработная» часть и могла бы быть возбудителем ленивого русского человека. И принцип ее, проникнув все ряды службы, внес бы в общую ее картину в России много оживления. Ведь теперь приходится иногда наблюдать обширное помещение казенного места, где около редких тружеников, не разгибающих спины (уж такой Бог талант дал, что они и не могут не делать), огромное множество других занимаются маленьким кейфом приятных воспоминаний о вчерашнем вечере или предположениями на сегодняшний вечер в то время, как просители ожидают в приемной «милости и решения» по мелкому административному или какому другому делу. Это в демократических рядах службы; а выше мы найдем угрюмых господ, сидящих в кресле, и не столько «выслуживающих», сколько «высиживающих» тысячи 4 — 6 в год жалованья, пенсию и всякие служебные благополучия. Все так обеспечено у нас, и притом во всей полноте прав и привилегий, что решительно невозможно провести границу между «сиденьем» и службой, и запретительно остановить первое и сообщить какое-нибудь вдохновение второй. Старое моральное требование: «Надо служить верой и правдой» не на всех действует; строгость и суровость начальства развивает в подчиненных только уклончивость и лукавство. А нужно, чтобы «сам» человек одушевился, захотел, поторопился: и вот в выгоде личной и материальной такой торопливости мы и указываем подходящее средство, которое обширный государственный ум уже может применительно к местам и людям разработать. Впервые опубликовано: Новое Время. 1902. 24 июня. № 9447.
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|