| ||
|
В Кадетском клубе, близ Думы, было вечернее чтение. Председательствовал г. Френкель, депутат от Костромы. Набралось человек 200 гостей, — кадетов же очевидно, ибо в клуб допускаются только гости по личной рекомендации членов к.-д. партии. Итак, были свои люди, свой кружок. Чтение состояло в объяснении членами Думы, т.е. кадетами-политиками, кадетам «из общества» программы Думы, и в оправдании как этой программы, так и вообще действий Думы и действий к.-д. партии в Думе. Все шло мирно, гладко. Повторяю, — были «свои люди». Мирное собрание уже кончалось, когда попросил слова какой-то «Алексеев, рабочий с Выборгской стороны». Слово было дано. Оратор появился на кафедре. Он был молод, без бороды, почти мальчик. Только лицо, плечи, грудь — все очень широкое и говорило о возмужалости. Лицо — необразованное: видно, что недавно, года два, начал читать, учиться, размышлять. Он не сразу заговорил, все поворачиваясь вправо и влево, оборачивая туда и сюда свою большую голову с мглистым, темным, глубоко безжизнен ным, как бы оступенелым лицом. Наконец заговорил тихо, протяжно: — Тут все говорили господа кадетские ораторы. Оправдывали Думу (большая пауза...). Я голоден. Я второй день не ем. Что же мне Дума дала? Кадеты обманули народ. Они изменщики народу... Поднялся шум. «Свой» кружок. Оратор продолжал: — Они (кадеты) хвастали, что не будут искательно заглядывать в передние дворцов. Одначе г. Муромцев поехал на царский праздник То есть все-таки, значит, лакеем постоял в передней. Шум, «замолчите!». — А хвастали. Храбрились. Они лакеи и обманщики. Народу от них нечего ждать. Народ не пойдет с ними (опять пауза, ужасно длинная). Я второй день не ем. Агенты партии правового порядка соблазняли меня: «Голосуй за нас — получишь хлеб и место». Но, господа: голосовать за партию правового порядка — это что же такое? Сами знаете. Лучше умереть с голоду. За антихристов, кровопийц народных голосовать?! Теперь для безработных устроены даровые столовые, и орудуют ими кадеты. Что же они говорят? «Мы будем выдавать порции только тем, кто сочувствует нашей партии. А нет — нет». Поднялся невыразимый шум. Весь зал встал, как ужаленный. Повторяю — «свой кружок»: и это было как плевок в лицо всему залу. Барыни. Господа. — Ложь! ложь! клевета!.. Рабочий стоял спокойно. Те же безжизненные глаза и медленные повороты. Френкель с председательского стула подскочил к кафедре оратора. Он весь дрожал, лицо бледное: — Назовите имя! Те же тусклые повороты глаз и бормотанье: «Я голоден! Я пришел сюда голодный». — Если вы не назовете имя, вы лжец! От рабочего это как от стены горох. Он «в запрежние годы» и оплеухи съедал. — Говорят заведующие столовыми: «А если ты не наш, то и проси хлеба у других, может, тебя октябристы накормят». Справедливо ли это, господа? Из дальнего угла залы подымается седой благообразный господин и говорит тихим голосом: — Я сам раздаю обеды безработным и знаю всех работающих в нашем районе на этом деле. Ни одного подобного случая не было, клянусь вам! Не только случая: ни одной жалобы на это не было слышно! Никогда, никогда не спрашивали безработных, какой они партии! Раздавали всем, красным, черносотенцам, всем, не разбирая, не спрашивая! И — клянусь! клянусь! — Какого вы района? (из публики). — Васильеостровского. Я всех работающих там знаю. За всех даю слово (называет свою фамилию). — Вы откуда? (к рабочему из публики). Я с Выборгской стороны. У нас не дают. — Вам не дали? Молчит. — Говорите!!! Что же мне говорить? Говорят в народе. Я говорю, что мне привелось слышать. Не помню, чем и как кончилось. Рабочий как-то сошел на нет, незаметно. Спустился и ушел. Публика успокаивалась. — да и не в ней дело, а в рабочем. Такой неумолимой ненависти я никогда не видал на человеческом лице. Но кто бывал на митингах еще с октября 1905 г., тот хорошо знает, что кадеты похожи на кучку отважных туристов, взобравшихся на кратер Везувия и которых незаметно почти со всех сторон окружила расплавленная лава. Кто этого не понимает и не видит, или не хочет с этим считаться, тот совершенно не может судить и осуждать и нервности кадетов в Думе, их резких выходок в сторону правительства, их грубостей министрам и проч. Последнее спасение!!! Воображать, что можно передушить этих «волков», из которых вот один входит в двусотенное собрание и плюет в глаза, неумолимо клевещет: ну, порознь одного, десять, сотню, тысячу их можно «связать и упрятать», но ведь сколько их в России, кто учел?!! Кто не окажется просчитавшимся?! Что мы наверное знаем?! Ничего. Темно вокруг. Кадеты и вынуждены были этим натиском лавы объявить самую левую программу, выкинуть наиболее из позволительных красный флаг: чуть-чуть бледнее, чуть-чуть правее, и крик: «изменщики народу!», «лакеи правительства!», «прихвостни власти», «разъевшиеся буржуа» — обратился бы в вопль народный, по крайней мере бы в вопль улиц, в такой рев стихий, перед которым не устояли бы они, и не одни они... В том и дело, что не одни они... Но только они, спорившие уже на своих специальных собраниях с левыми, причем публика (чистая и средняя) всегда неизменно становилась на сторону крайних левых, знают положение, видят опасность. И что нет совершенно никакого другого средства, чтобы сколько-нибудь перетянуть к себе симпатии вообще русского человека, может быть худого, может быть дрянного, но который есть — «всё» и «все», — нет другого средства, как иметь этот почти революционный вид, вид, вызывающий тон в сторону правительства, грубые окрики на министров!! Острее зубы Думы — тупеют зубы у Революции. Как тупы зубы у Думы — Революция раскрывает пасть!!! Вот положение! Вот природа «русского леса», коего мы не видим из кабинетов, из гостиных, измеряя отдельные деревья, впадая в остроумие, шутки. Тогда как кадеты, в выборной кампании прошедшиеся по лицу всей Русской Земли, знают настроение и уездов, и сел, и городов. Ведь «крестьянская группа» в Думе левее кадетов. А пока шли выборы, кто не уверял, что «православные мужички утрут нос кадетам». Утерли, — да слева, а не справа!!! Довольно самообманов! Мы самообманывались во всю японскую войну, — пора раскрыть глаза хоть на свои внутренние дела. Миллионами газетные листки расходятся, вот год уже, в России. Из них вся Россия, самое далекое село, узнало «программы» партий. Чем левее — тем больше материальных обещаний. И старые лозунги: «православие, самодержавие, народность» побледнели перед всеединым и всемогущественным: Есть хочу!!! Вот отчего вовсе не «санкюлоты», не «городская чернь», с которой можно было бы «прикончить», а сама коренная Русь, с которою «прикончить» невозможно и высказалась «левее» кадетов, и имеет сознательно згу «более левую» программу, «более левое» требование. Но истина лежит в том, что даже и «коренная Русь» вот этого 1906 г. — не есть наибольшая ценность! Максимальная ценность — Россия от 862 года — в бесконечность!.. Ценнее всего живущего поколения русских, этой зеленой листвы нынешнего года, самый ствол дерева русского, т.е. история, вера, просвещение, наука, идеал! А дороже, то и кадеты могут ответить «лаве»: — Дальше не пущу! Лейся через меня, через кровь мою! Но левее моей программы — уже анархия, бойня, гибель ствола народного, а ствол я оберегаю и оберегу, даже (чего не приведи Бог) ценою листвы. Против демократии — сильна только Вечность. Все: Церковь, царство, классы, — все бледно, бедно, ибо «есть хочу» — это действительно ужасно и неоспоримо. Но лозунг: «Нужно вечно жить, жить — чем-нибудь», это сильнее даже голода. Я хочу сказать, что демократия и принципы демократии — ничем непобедимы, кроме как (в благородном смысле) культурою и принципами культуры. Я согласен, что «кадеты» почти революционеры: но — с культурою, за которую держатся так цепко, что не выпустят ее и для Революции. И это все, что нужно. В данный момент это все, что возможно. Вот вещь, которую нужно держать в уме раньше, чем осудить за что-нибудь кадетов. Впервые опубликовано: Новое время. 28 мая. №10848; под названием «Из-за деревьев не видим леса».
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|