В.В. Розанов
Люди "своего ума" на выборах

Как ни коротко у нас время существования парламентаризма, но некоторые темные стороны его, издали и отвлеченно казавшиеся легко переносимыми и неважными, вблизи и на практике дали почувствовать всю свою горечь. Сюда относится партийность, доходящая до слепоты и глубочайшего коллективного эгоизма. Явление и само по себе неприятное, не располагающее к уважению, ибо где ослепление, там и падение разума. Но в отношении к стране это еще печальнее. В парламенте верховный законодатель дает высказаться стране, хочет узнать ее мнение. Все население ждет, что с высоты парламентской трибуны оно услышит свой подлинный, неподдельный голос, голос самой натуры своей. Так вытекает это из существа выборной системы и открытого, гласного, свободного парламентаризма. Но великую машину парламента тотчас же окружают маленькие машинки партий, якобы в подспорье ему, а на деле к глубочайшему его подрыву, к нанесению ему самой опасной, зловонной и гниющей раны. Говоря или, точнее, крича и жестикулируя от имени народа, партийные люди подставляют себя вместо народа. Этот процесс подстановки, происходящей на выборах, нравственно мучителен и исторически опасен. Каждый, кто является настоящим другом настоящего и серьезного парламентаризма, не может не оплакивать всего дела, наблюдая процесс этой подстановки. То самое, на что жалуются партийные люди, когда замечают вмешательство администрации в выборы, делают они сами, и делают в гораздо более гибельной форме. "Подделка народного мнения", "угнетение свободы и совести выборщиков" — это самое они и производят своею жестикуляциею, печатным и устным оклеветанием всех и вся, кроме себя, выкриками и воплями и вообще всем этим отвратительным сором, который подымается в пору выборов. Борьба кандидатов и за кандидатов напоминает отвратительное лазанье по высокому столбу, на верхушке которого положен съедобный приз. Процесс этого лазанья или подобной борьбы до того некрасив, что от него решительно отстраняется большинство спокойных, деловитых людей, людей настоящего и плодотворного земского труда, труда на местах, в провинции. Повсюду на первые места выдвигаются адвокаты, говоруны, юристы, люди, наконец, гостиного и клубного разговора. Сказать о них, что это-то и есть соль земли, — значит всех рассмешить. Сказать народу, что адвокаты и дипломированные юристы выражают его совесть, — значило бы вызвать его глубочайшее негодование, вызвать живейший протест населения. В народных поговорках, прибаутках, острословии, анекдотах уже гораздо раньше 1904 года обрисована была физиономия этих людей словесного крючкотворства, юридического каверзничанья, площадного краснобайства, которые неожиданно явились в парламент как "любимцы народные". "Кто же их выбирал?" "Как их выбирали?" "Ведь выбирал народ, и свободно?" — Да. Но скромному, трудящемуся, повсеместно и ежедневно занятому населению предложили они себя. Народ поглядел по сторонам. Все заняты, у каждого дело. И выбрал "их"... Неделовой, нетрудоспособный характер двух первых наших парламентов объясняется ближе всего тем, что он составлен-то был из неделовых людей. И в состав его прошли неделовые люди потому, что они проходили через процедуру партийности. Приходится сказать о партиях то, что сказано было о бюрократии. Партии то же суть средостение, — средостение между населением и парламентом. Они так же отделяют парламент от населения, как бюрократия отделяла верховную власть от населения. Они похожи на жирные и, пожалуй, на сальные пятна, плавающие в народном котле, которые не сливаются с остальною массою содержимого, всегда наверху и всегда видны. Они не открывают, а закрывают народ. Выборы, попавшие в выборную машинку партий, естественно, и выражают их. Народ тут ни при чем. Ни при чем народная душа, народный ум, народный характер.

Великие идеалисты западного конституционализма, и в числе их Дж. Ст. Милль, скорбя об этом бедственном последствии выборной техники, предлагали поправку к системе выборов в том смысле, чтобы по крайней мере некоторое число депутатов было избираемо подачею голосов, и избираемо не непременно из "депутатов" своего округа или города, но из населения, напр., всей Англии. При этой поправке в парламент попадали бы самые знаменитые люди страны, т.е. люди, предварительною жизнью и деятельностью заслужившие уважение в целой стране, чего при обычной системе выборов решительно не бывает. Этот проект Д.С. Милля остался его благим пожеланием без осуществления. В Англии и всюду, в парламентах собираются не великие люди страны, но парламент и его кафедра сам дает впервые известность или знаменитость дотоле неизвестным или полуизвестным лицам. Он творит знаменитости, а не пользуется знаменитостями. Разница огромная! Без него никогда и никто не узнал бы Рамишвили, Алексинского, Аладьина, людей, о которых можно сказать, что у них, "кроме горла, ничего нет". Так, имя "пролетарий" первоначально означало человека, "который имеет только детей". Времена и обстановка изменились, и теперь по крайней мере пролетарские ораторы имеют только "горло". Насколько бы выиграла солидность парламентаризма, если бы в Г. Думе нашей вместо этих говорунов сидели лучшие представители нашей профессуры, торговли, промышленности, техники. Алексинский и Аладьин, или Гессен и Винавер усердно предлагали себя, подавали себя публике под сладким соусом на предвыборных собраниях. Их видели, их слушали, их и выбирали. Толочься во всей этой кутерьме не могли такие люди, как Ключевский или Герье, хотя их знает вся Россия, хотя они имеют положительный и ценный взгляд на положение России и могли бы умом и советом помочь ей выбраться из трудных обстоятельств; но имени их никто не назвал, и никто даже не пытался их провести в парламент, благодаря партиям и партийности, благодаря процедуре выборов.

Хотя, к сожалению, только немногим пунктам закон 3 июня дает населению право прямого выбора, но им будет пользоваться и Петербург. Партийность уже теперь беспокойно зашевелилась против этого права граждан прямо осуществить свою волю, право каждого назвать непосредственно то лицо, которое он хочет видеть в Г. Думе. При подобном порядке районные комитеты, рассылающие жителям свои бланки с пропечатанными фамилиями господ, хорошо известных партии и вовсе неизвестных России и Петербургу, грозят не дать тех блистательных результатов, какие они принесли при первых и вторых выборах.

Есть опасение, что обыватель кинет под стол кадетский или товарищеский бланк с неизвестными Ивановыми, Соколовыми и Семеновыми и напишет имена лиц, ему хорошо известных и которых он уважает. Тогда выйдет беда и для кадетов, и для товарищей, беда для всех вообще партий, выборная машинка которых стрижет только смиренно стоящих баранов. "Своя воля" и "свой ум" у выборщиков — это если не конец и кончина, то риск и опасность для партий и партийности. "Речь" сегодня пишет меланхолически о счастливом былом предыдущих выборов в Петербурге: "Каждый район имел своих любимцев (!) и своих организаторов избирательной борьбы; плоды их усилий отражались наглядно в победе или поражении данного района, рождалось чувство соревнования... В настоящее время борьба пойдет, так сказать, врассыпную, на необозримом пространстве города, за людей, может быть, более известных, но менее связанных с местными группами (!), и возникает серьезная опасность, что десятки тысяч избирателей, призванных действовать по личному почину, потеряют из вида общий план действий" (!)... Т.е. "потеряют" или скорее бросят подсунутый бюллетень с готовыми именами партии. Да, "Речь" не напрасно боится: многие, конечно, бросят эти бюллетени и напишут свои дорогие имена, не продиктованные, свободно любимые и выбранные. Таких будет очень много, и, кто знает, не обнаружит ли эта прямая система выборов неожиданные результаты, отбросив совершенно за флаг партии и выдвинув просто "лучших" людей, видных людей, знаменитых и благородных людей родины, каких, конечно, в Петербурге много и из которых ни одно лицо не попало в прежние бюллетени. Ведь закулисные вожаки каждой партии, в видах будущей дисциплины или попросту — покорности себе, как огня боялись самостоятельных и сильных лиц в Думе, могущих издать не партийное блеяние, а свой могучий личный голос. И товарищи, и особенно кадеты боялись таланта не менее, чем старая бюрократия боялась таланта в своем составе. Талант перервет все нити дисциплины, все эти петельки и силочки внутренней организации партии, придерживавшие каждого в Думе за ножку и за язычок. Талант свободен. А партии нужны рабы. И партии совали обывателям этих рабов своих.

Порайонные комитеты и всяческая агитация на предвыборных собраниях все же, вероятно, возьмет свое. Рулетка редко проигрывает. Но бездна людей все-таки скажет и свой голос, голос просто за лучшего человека России, за нужного России человека. Число полученных голосов будет в высшей степени интересно не в высших, — вероятно, по-прежнему партийных своих цифрах, но в средних цифрах. Это-то и будут настоящие свободные цифры, счет свободных выборщиков, измерение настоящих ценностей страны и города. Они будут очень любопытны и даже могут сыграть свою роль на четвертых выборах. "Речь" этого всячески боится и теперь протестует против "личного вкуса" при выборах, рекомендуя брать слепо своих кандидатов. Она даже боится следующей возможности: ну, пусть люди ее партии будут называть лиц, конечно, ее партии, но разных. "Такой разброд может рассыпать голоса избирателей и привести к самым неожиданным результатам". Газета подсказывает, что нужно ничего своего и от себя не писать на бланке, а просто опускать в урну уже один, для всего Петербурга отпечатанный бланк, где будут значиться "знаменитости" Семенов и Иванов, люди покладистые и от Милюкова не бегающие. Но все вправе спросить партию: где же если не европейские принципы, то общечеловеческая идея, что выборы не по форме только, но и по существу должны быть свободными, т.е. независимыми и личными; наконец, свободными хоть в том элементарном смысле, что члены парламента не должны быть ставленниками ни открытой правительственной власти, ни закулисного властолюбия партийного царька или князька.

Есть подрывы конституции политические. Но хуже их нравственные.

Впервые опубликовано: Новое Время. 1907. 6 окт. № 11339.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.