| ||
|
Максим Горький в статье "О современности", только что появившейся в "Русском Слове", пытается определить причину самоубийств... Смысл длинного фельетона сводится к тому, что виновато старое, черствое, бездушное поколение, жестоко относящееся к юношеству и не понимающее его идеалов. С каким самодовольством глупым
Этими стихами из Жемчужникова Макс. Горький иллюстрирует свою мысль... Читая и его прозу, и эти стихи, просто недоумеваешь, просто не знаешь, что делать с этими стариками. Зажились старцы. Ведь, кажется, исполнили свое естественное дело: вскормили детей, одели, обули, отправили в высшие учебные заведения учиться. Выполнив долг, они естественно, как старые мухи по осени, должны бы умереть: а они вопреки природе продолжают жить! Не только сверх 50, но и 60 и даже некоторые злодеи до 70 лет!! Жемчужников, кажется, жил до 80 лет и все преблагополучно пел "песни старости", впрочем посвящаемые юношам. Ну, он имел исключительное право на исключительную долговечность исключительно либеральными стихотворениями, но прочие?!! Прочие даже бывают консерваторами, — имеют это отчаяние! Казнь, придуманная Аполлоном для Марсия, — содрание с живого кожи, — кажется едва достаточною для этих зажившихся стариков, эгоистически не умирающих. Ну что же остается ответить Горькому и той молодежи, от имени которой он приводит несколько писем, все бранных в отношении старшего поколения. Чтó же делать: не прибирает нас Бог, но подождите же немножко, не сдирайте кожи, и так помрем, и вы останетесь одни на "пиру жизни", как вы постоянно выражаетесь и печатно, и устно. Жизнь почему-то вам кажется непременно пиром, тогда как мы испытали ее как тяжелую, иногда несносную работу и "службу", извините за чиновническое выражение. Но как-то и к службе привыкаешь, к "хомуту" этому, — и все ее любишь. Все-таки нам не хочется "накладывать на себя рук...". А вот Максим Горький в самом конце фельетона обмолвился фразою, им самим не замеченною: ..."Мы усердно заняты самоистреблением, исканием смысла жизни, и отрицанием всего существующего ради оправдания нашей ничтожной работоспособности"!! Так и напечатано в 8-м столбце фельетона: так не объясняются ли самоубийства этими вкравшимися нечаянно строками гораздо лучше, чем всем фельетоном, и в стихах и в прозе?! Ах, молодость, молодость! Страшно тебя винить, и особенно перед гробом ни у кого не достанет силы и ни в чем обвинить! Все это так, но Ума холодных наблюдений все-таки нельзя истребить из себя? (Нет, молодость: черства ты, мало в тебе любви не к "панораме жизни", не к "пиру жизни", каковою она никогда не бывает, и не должна быть, а к конкретным людям, к человеку. И тоска этого греха не тянет ли тебя в могилу? Не знаю, путается ум, но иногда приходит это на мысль. Заметьте, в оставляемых записках никогда не звучат слова любви — к брату, к сестре, ну о родителях не говорим — "изгибшие создания". Ну, родителей не нужно любить, не стоит, — "консерваторы", "чиновники": а товарища, друга, какого-нибудь больного в больнице, какого-нибудь "Ваньку перехожего"? Как это до двадцати лет дожить и ни к кому не привязаться?! К бабушке, к тете, к дяде? Но нет: "никого не виню", "ухожу — потому что нет смысла в жизни". Да "смысл" есть, он под ногами: будь для кого-нибудь костылем! Как нет "смысла", не нахожу "смысла", когда вокруг везде страдание, нужда, нехватка средств прокормиться, вынужденная работа в престарелости, в болезни. "Нет смысла в жизни" — это и значит "никого не люблю". Ибо "любовь" и есть уже "смысл". Страшны эти рассуждения — и я готов все взять сейчас назад, как только мне укажут очевидную неверность мысли: но долбит она в голову: не есть ли в большей своей части "самоубийства" тайный уход из жизни тайного греха, вот этого сердечного, вот этого душевного, сводящегося именно к жестокости, к бесчувственности? И к некоторому притворству и фальши, которыми одета или задрапирована такая жизнь? В самом деле, ведь нужно иметь что-то чудовищное, нероновское, чтобы не думать только, но вслух говорить: "умирай ты скорее, родительское поколение". А ведь это говорит весьма согласно целая линия газет и журналов, касаясь самоубийств и даже делая этот предмет излюбленною темою. Даже не столько жаль умершего, сколько велика жажда по поводу его сказать: "да умирайте вы скорее, старые!" И вот в этом страшном обществе, поистине страшном при всей его видимой "ласковости", в особенности "с молодежью", — смерть свивает себе страшное гнездо. — Ты меня звал... но другого! А я пришла — к тебе! Вспомнишь старое, народное: Ходит в мире, ходит грех... Жестокости много, но ужасно мало страха. Особенно у публицистов его мало. Превеселенький народ, — да и не мудрено: такие гонорары получают. Оставим их, взглянем на молодежь, на юношей, на девушек. Страшно в мире жить, в страшное они живут время. Есть явная жизнь, и есть тайная жизнь. В "явь" выходят гробы, могилы, кладбище: но им предшествует ужасная ночь внутри, ночь одинокая, без звезд, без месяца. Туманы, облака там ходят, что-то липкое пристает к душе, как мокрая простыня, как засасывающая тина. Что спасет? Воспоминания о прекрасном поступке. Но его нет. Что еще спасет? Если я кого-нибудь люблю. Но я никого не люблю. Так зачем же жить?! — с этим ужасным чувством, увы, истинным чувством, т.е. с действительным сознанием: "я ни для чего живу", сбрасывается конвульсивно свечка или огарок, мерцавшая в пустой, ничем не населенной комнате, на пол... Суть в этой ужасной, сырой, холодной комнате без жильцов, которая предшествует всякому "въявь" самоубийству. И все-таки это ужасно, "Грех" или "не грех" ужасно. Это — анализ, философия. А сердце болит и болит о наших дорогих милых, бесценных и заблудившихся детях. Болит и о том, что мы не сумели, не смогли, не было в нас искусства и "мудрой науки жизни" понравиться им, стать для них привлекательными, интересными. Что делать: старость вообще некрасива. Впервые опубликовано: Новое время. 1912. 6 марта. № 12925.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|