| ||
|
Иногда кажется, что не только день и ночь, но и каждый час суток имеет свою психологию, мы решаемся сказать — свою отдельную новую душу, не похожую на душу соседних часов. И что по закону души этой, мировой, что ли, подчиняются все твари в этот час дневные, ночные, сумеречные, утренние. Как не похож свет луны на свет солнца: это не только другая ступень света, сила его — но вовсе другая его природа. Возьмите свет 1000 свечей и 1-й свечи: здесь и там один свет. Но лунный свет вовсе не есть тысячная или миллионная часть солнечного света, а что-то совсем, совсем другое, какое-то новое сотворение — новое существо... Когда я начал (к стыду — недавно!) читать Метерлинка после Милля, Бэна, Конта, Вундта, Льюиса, Дрэпера, Бокля, Луи Блана, Мишле, Тэна — мне показалось, что я вступаю в новую часть мировых суток: иначе не умею выразить всю ту удивившую меня новизну тона, предметов, тем, какую я нашел в его "Сокровище смиренных" (случайно первой из его попавшихся мне книг, после "Жизни пчел")... И когда я спрашивал себя: "Что это за новизна, в чем она" — то мне показалось, что суть ее заключается в неожиданном переходе от дня к сумеркам... "Там тени, видения, ожидания, предчувствия" — так смертные характеризуют час между ночью и днем. Все знают о себе, что они будут в этот час уже не такими, какими были днем и какими станут ночью. Вот это уже "не такое", уже не дневное и еще не ночное — являет собою Метерлинк. Сам он — новая душа в мире, и от этого открыл столько нового, столько новых неожиданных предметов своим братьям читателям. Теперь, когда я перешел на некоторое расстояние от него, когда успокоился и он мне сравнительно не нужен, — мне хочется его порицать. С чувством борца и борьбы, я мысленно выискиваю у него недостатков, слабостей, неумения или непонимания (по крайней мере — кажущегося). Но это теперь... после тех глубоких очарований и изумлений, иногда до слез, какие я пережил, когда впервые поставил ногу на его лестницу, спускающуюся в особый мир, "мир Метерлинка". Солнце зашло. Улеглись коровы. Легли стада, уснул пастух. Тихо наигрывает на флейте отдыхающий воин. Тени деревьев чудовищно выросли, закрыли всю землю; бесшумно проносятся летучие мыши, и выходит — с расширенными зрачками — рысь на ловитву, олени пугливой чередой спускаются по темной тропинке к водопою... Новое царство, совсем новое — которого "не было днем". Таков же, по отношению к миру Тэна и Конта, этот "мир Метерлинка", бесшумный, бессолнечный, с упавшею энергией, заснувшими силами, но прелестный, но волшебный, но говорящий нам о сокрытых днем тайнах, без бытия которых и дневной мир не сумел бы и может быть не захотел бы просуществовать... ...Все становится серьезнее под звездами. Так этот "сумеречный мир" Метерлинка, заключая в себе новую психологию и новую логику, даже — новую метафизику, делает просто смешными "утренние" силлогизмы старой логики: Все люди смертны.
Следовательно — Сократ смертен... и т.д! После Метерлинка невозможно не покатиться гомерическим хохотом над этими "фигурами умозаключения"; над которыми трудились (сколько мудрых!) от Аристотеля до Милля! Крепко взяв руку нашу, он ввел нас как мужей, как серьезных людей, в сбой серьезный, "звездный" мир — и вдруг старая логика и старая психология, а пожалуй, и старая метафизика — показались нам грубы, тривиальны, плоски, как базарные.остроты около монологов Гамлета и могильщика. Нельзя оспорить, что самая душа Метерлинка относится к порядку высших душ. Таковые не так редко рождаются, но без языка, немые. Они есть в жизни, но не показываются в литературе. Метерлинку же Бог дал чудный, ясный язык: и первыми же страницами своих книг он породнил нас с этим "высшим стилем" души человеческой и открыл все, что она может созерцать... Метерлинк (насколько он понят) перевел человечество в высший этап существования, из которого и не хочется и трудно и (для понимающих) уже невозможно вернуться в предыдущий, немножечко сравнительно с ним подвальный... Он не философски доказал, но художественно начертал мир "потенций", — того, чего нет еще — но будет, того, чего нет уже — но было: но начертал это не как будущее и прошедшее (это — все знали и умели), а как сейчас сущее, полу-осязаемое, полу-видимое, несравненно могущественное — но чему нет имен и вида. Он постиг, что в "сейчас" мира замешано (без малого) все его прошлое и все его будущее: и замешано не неосязаемо, а именно осязаемо, но только не грубо осязаемо. Это именно сумеречные вещи, которыми опутано и дневное бытие, и бытие ночное, в их резкой и устойчивой определенности. Дневные люди только и имеют отношение к дневным вещам; и только и могут! Но следя за собою, за неожиданными "затруднениями", "облегчениями", удачами, неудачами, — они восклицают: "судьба!", "рок!", "случай!" — давая имя тому, что еще не имеет имени, но уже есть и действует вокруг нас, взаимодействует с нами, хотя мы не видим этих "колдунов" и "фей", "демонов" и "волшебников", явления не реальные и, однако, не мнимые, сущие и никому не видимые. Конечно, и после Метерлинка мы в "колдунов" и "фей" не верим — не в этом дело. Он показал осязательность мечты, он показал нам 1/2 души, 1/4 души, когда мы знали только полную дневную душу, "как у Милля и Тэна", со всеми "приметинами" и почти гражданским паспортом. Помните у Грибоедова: Перст указательный все признаки ученья. Все знали "идеи", "мысли" — и что, напр., "будущие открытия" уже сейчас имеют "предвестников". Все это знали в линии идеального строительства, как и в силлогизме: Сократ — смертен. Это уже заключается в положении: Все люди смертны. Новизна и открытие и сила Метерлинка заключается в том, что связь с прошлым и будущим всякого "теперь" он перевел из идеального строительства именно в осязательно-вещественное (хотя и туманно-вещественное). Есть зодиакальный свет: это — не материя, но и не нематерия. Возьмите цветок яблони и вишни; сколько вы его ни разглядывайте, как ни анатомируйте — ягодки-вишни и яблока-плода вы в них или около них (цветов) не найдете. Милль и Тэн так и говорили: "в сем нет ни яблока, ни вишни". Метерлинк рассмеялся: "конечно, прямо — нет, осязаемо — нет: но можете ли вы сказать, что в цветке вишни и в цветке яблони также полно, решительно, сгущенно нет и отсутствуют вполне зрелые вишня и яблоко, как, напр., сгущенно и решительно они отсутствуют... в фунте меди или в добродетели Сократа!!" — Очевидно, есть тени около предметов! существуют потенции — около реальностей, и даже разных степеней и осязательности, напряжения и "воплощения"! есть "души" и 1/2 души, 1/4 души, "колдуны" и "феи" без имен и паспортов, и огромный "Рок" и "Судьба" с чудовищным паспортом, куда и вписаны "приметы" всего мира... Конечно, Милль и Тэн, перед этим смехом Метерлинка, скорей перед его лунною улыбкой — попятились, как сапожники... * * * Метерлинка надо читать медленно; каждые 2-3, 5-6 его строк дают читателю новое развитие, — если он сумеет быть в чтении внимательным. Например, его замечание обо всем античном мире, — что в нем душа была еще не пробуждена, не вышла на поверхность человека — открывает новую точку зрения, с которой нужно начать писать совершенно заново "древнюю историю". Его замечания о греческой трагедии, о Расине — все это программы исследований, наблюдений, новой критики. Между тем это занимает 2-3, 5-6 строк. Мы берем что-нибудь наудачу, не выбирая, и едва ли берем примеры удачные. Его рассуждение о молчании — изумительно, и дает новое и глубочайшее понятие о душе человеческой! Но мы не хотим подсказывать читателю. Он на берегу моря: от него зависит, увидит ли в нем только "мокрое и большое", "холодное и пространное", или найти в нем жемчуг и чудные создания, найти поэзию и "историю мореплавания" — зависит все от него, от этого читателя. И Метерлинк будет мудр только с мудрым, а глупому — он ни в чем не поможет. Впервые опубликовано: Метерлинк М. Сочинения. СПб., 1907. Т. 1. С. 345-350.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|