В.В. Розанов
Младокатолическое движение

Среди торопливых, измученных и нервных движений нашего времени, конечно, нельзя от каждого движения ожидать холодной рассчитанности и уравновешенного бесстрастия. И сюда, и туда попадает не всегда по заслугам и по преступлениям. Иногда кажется опасный умысел там, где его и не бывало, а самое большее если что и было, то неосторожность, неумелость. Я думаю, к числу таких ошибок взмаха принадлежит закрытие в начале августа администрациею, в "порядке усиленной охраны", "Церковной Газеты", начавшей выходить с начала этого года в Харькове еженедельными тетрадями. Я читал ее с самого начала и понять не могу, что было "опасного" в газете, которая боялась политики, как огня, и принципиально не печатала вообще никаких статей по политике. Так, ее редактор и мой друг, священник о. Иоанн Филевский, вернул мне какую-то невинную статью о Г. Думе "не по несогласию, а потому, что статья касается государственного положения России, о чем газета не считает себя вправе и не считает себя компетентною говорить". Воззрение достаточно скромное. Газета посвящала себя исключительно церковным, церковно-культурным и церковно-общественным вопросам. Дух церкви и религии повсюду она старалась слить в одно течение с духом культуры в широком смысле, с наукою, искусством и просвещенною общественностью. Но редактор ее, автор громадной в 500 стр. книги "О церковном предании", не только не был новатором, но скорее мог показаться "черносотенником", — черносотенность коего только не кидалась в глаза потому, что она смягчена была у него чрезвычайно деликатным, можно сказать, нежным отношением ко всем движениям живой истории, если только они были чистосердечны и не своекорыстны. Он ничего не умел ругать, ни о чем не мог кричать, но его мягкая речь всегда клонилась к этой теме его книги: "Любите церковное предание; всмотритесь в него — и вы увидите, что его можно только любить". Мне кажется, я кончу этот вопрос, если сообщу два сведения, года 3 — 4 назад сообщенные мне в частной переписке. "Люблю я, — писал мне этот священник-редактор, законоучительствующий в харьковском коммерческом училище и с прошлого года в университете, — чтобы ученики мои имели особые тетрадочки: сюда они заносят изречения святых отцов, особенно замечательные и прекрасно сказавшиеся, какие во время классного преподавания мне приходится случайно приводить им". И в другой раз, только что познакомясь со мною, он писал: "К церкви привела меня мать, когда еще до грамоты, маленьким мальчиком, водила меня к службе церковной. С тех пор и под этим впечатлением, а не по книжному бого-словствованию, я церковь люблю и чту". Судя по письмам, очень длинным, лирико-черносотенным, он мне казался, и я до сих пор смотрю на него — как на первого в нашей духовной литературе лирического писателя по церковным вопросам или, точнее, философско-религиозно-церковным. Любовь его к христианам, к Христу, к духу "Матери-Церкви" (он всегда звал ее — "Матерь") трогала меня до глубины души.

И вдруг "закрыта"! За "неблагонадежностью"!! Ошибка, которую, может быть, можно будет поправить, может быть, администрация найдет возможным поправить.

Но я отвлекся в сторону "надгробного рыдания" от очень интересного предмета, который затронут в последнем вышедшем № этой "Церковной Газеты" и имеет значительный общерусский интерес. Это факты, приведенные в статье г. К. Витошинского: "Новые течения в польском католическом духовенстве". Известно, что до сих пор у католиков не было ничего, кроме вражды к "русской вере", вражды и глухого, темного непонимания и невнимания. Поляки, насколько они были католики, не знали, не читали, не интересовались ничем, что являлось в России в области религиозного мышления. Просто не было вкуса: и эта обширная и неуловимая эмоция действовала властительнее всяких рассуждений. Движение мариавитов, народное и страстное, впервые соприкоснулось некоторыми своими сторонами с явлениями религиозной русской мысли, особенно сектантской. Начавшееся движение, о котором сообщает г. К. Витошинский, стоит совершенно вне мариавитов и также сближается или по крайней мере не враждебно русским течениям.

Во главе его стоит, ведя за собою значительную массу польской интеллигенции, молодой 25-летний ксендз Эдуард Милковский. В настоящее время он начал издавать журнал "Protest". Теперь он отлучен от церкви и запрещен к священно служению католическим виленским епископом Э. Роппом, общерусским знакомцем по речам в Госуд. Думе, и особенно по грустному обвинению им русских виленских старообрядцев. Мотив отлучения и запрещения — "безнравственное поведение и преступная деятельность". Кара, постигшая молодого священника, тем любопытнее, что еп. Ропп до тех пор, пока Милковский действовал "сообразно видам епископской кафедры", отличал его, и настолько быстро, что, несмотря на почти юный возраст, назначил его исполняющим обязанности благочинного в городе Вельске. Отличала его и польская национальная печать, называя "мужественным польским народным борцом". В то же время на него обращено было и внимание Министерства внутренних дел, отправившего его на два года в монастырский затвор. Но картина быстро переменилась, когда, увлекаемый, может быть, молодостью, Милковский высказал некоторые резкие суждения о состоянии католической паствы, о направлении господствующего у католического клира учения, поучений, вообще всего нравственного, духовного склада, скованного страшною дисциплиною извне и нездорового внутри. В пору эту он уже вышел из затвора. Тут епископ Ропп не только произнес над ним отлучение, но и лично просил виленского генерал-губернатора "арестовать заблудшую овцу". Ниже мы увидим качества "заблуждений", из коих совершенно понятно, что генерал-губернатор не последовал рекомендации еп. Роппа и оставил Милковского в покое.

"Для характеристики личности виленского католического епископа Роппа, — говорит "Церк. Газета", — нелишне будет прибавить, что недели за две до выборов в Г. Думу он, желая обеспечить победу католической партии, издал воззвание к католикам Литвы, в котором, между прочим, были такие благожелательные для православных слова: "Ни один католик, — говорил епископ, — не может спокойно молиться Богу, потому что на Литве остались еще православные церкви". Но в качестве депутата Г. Думы еп. Ропп изменил "политику нетерпимости". Как известно, при обсуждении ответного адреса он призывал все "народы" России к "миру и единению". Кажется, тот человек весь соткан из противоречий".

После разрыва с виленским епископатом ксендз Милковский переехал в Варшаву и в открытом им ежемесячном журнале "Протест" выступил против Рима.

"Все должны согласиться, — пишет он здесь, — что католическая церковь в своем теперешнем виде является самой усердной созидательницей предрассудков, неискренности, прислужничества. Божественно-прекрасная идея Христа подверглась здесь бесконечной пародии. Христос — друг страждущего человечества — обратился здесь в самого бездушного эксплоататора, Христос — источник милосердия — обратился в безжалостного банкира, ангельски чистый Христос обратился в приспешника реакции, Христос — слуга всех — является поработителем масс, Христос — защитник правды — обращен в орудие фальши и насилия. Его святыня обратилась в торжище. "Берите и питайтесь! Берите все, кто может больше взять" — вот лозунг духовенства в отношении паствы".

Каждый видит, что тут ничего собственно догматического нет: пункт, от которого начинаются ереси. Молодой ксендз проникнут тем новым духом, который не оспаривает догматов и не настаивает на них, предоставляя им, без споров и полемики, погружаться тихо в тот океан забвения, где уже потонула схоластика, готика, инквизиция и проч. Задачею церкви он ставит идеализацию человека и жизни, — чтобы "Христос Евангелия царствовал во всех проявлениях бытия нашего". — "Мы снимем маску, — говорит он в другом месте, — со всякого, кто назовет себя деятелем во имя Христа, а будет действовать во вред идее общечеловеческого блага. Другими словами, — мы подымем оружие словесное против тех, кто имя Христа употребит для достижения своих личных целей".

Однако Милковский далек от того, чтобы обвинять сплошь все католическое духовенство, признавая его, напротив, "честным и благородным в большинстве", но подавленным или вовлеченным в ложный дух католицизма, получившего чисто государственный и бюрократический строй, не имеющий ничего общего с устройством и духом первоначальных христианских общин. Самою оригинальною и новою чертою в нем по отношению к тысячелетнему зданию римской церкви является то, что с первого же шага своей протестующей деятельности он поставил девизом своим — бросить вражду к другим церквам, к другим исповеданиям. В католицизме именно это ново, отрицательно и разрушительно. Ибо тут перемена самого духа, а уже не формы догматов. "Будем веротерпимы, — пишет он в первой книжке "Протеста", — и дадим друг другу возможность жить свободно". Что это не есть простое заявление, коротенькая строчка для вида, — видно из того, что в том же первом томе польского журнала он дал перевод статьи известного священника о. Григория С. Петрова "Евангелие и жизнь" и обещает дать полные переводы всех касающихся вероучения сочинений гр. Л.Н. Толстого и первой книги о. Г. Петрова "Евангелие как основа жизни", выдержавшей на русском языке двадцать изданий.

Один известный прелат церкви обратился к нему с письмом, предостерегая от пути Лютера, "который причинил церкви более вреда, чем пользы". Известный католический взгляд! Но церкви он причинил действительно "больше вреда", зато германскому народу он причинил "больше пользы". И Милковский стоит на крепкой национальной почве. "Рим, — пишет он, — настолько поддерживает с нами родственные отношения, насколько мы щедро их оплачиваем. Но теперь мы обеднели и Риму больше не нужны. Для нас теперешний Рим — груда развалин, плесень и гниль! Только черви стремятся к трупу и в нем находят пищу".

Подходя конкретнее к своей задаче, он ставит вопрос: "Итак, неужели мы пойдем разрушать костелы, пойдем выгонять католических ксендзов?" И отвечает: "Мы пойдем со словами правды Христовой. Пойдем работать над духом, а не разрушать камни! Под темные склепы костелов мы понесем новую жизнь, вдохнем новую жизнь и в души духовенства".

Движение это сильно волнует польское образованное общество. Что католичество действительно нуждается в обновлении, невольно высказал и прелат-публицист, обратившийся с упомянутым письмом к Милковскому.

"Я понимаю, — пишет он, — что могло вооружить вас против католической церкви. Много в ней отталкивающего, много устаревшего, много пережитков! Все это нужно устранить. Но незачем разрывать с Римом родственных отношений. Реформа действительно необходима, но без разрыва; реформа внутри самой церкви, но отнюдь не начатая вне ее".

Известная польская писательница Э. Оржешко первоначально относилась недружелюбно к начатому ксендзом Милковским движению. "Не рано ли начинать протест? — писала она. — Стоит ли этот убогий, слепой и нагой еще польский народ отрывать от холодных плит костела, к которым он до сих пор склоняет свое страдальческое чело, в надежде найти там душевный покой". Она боялась смуты без всякого положительного результата. Таково бы и было следствие "догматического" или "костельного" разрыва со стариною; но никакой ведь архитектурной ломки в старом здании не делается: "камни" остаются лежать по-прежнему, а только в них вносится новый дух. Узнав движение ближе, та же Э. Оржешко писала издателю "Protest": "Работайте, Бог вам в помощь!"

Мы назвали это движение "младокатолическим", чтобы оттенить глубокую его разницу с великим было, но все более засыхающим "старокатолическим" движением, происшедшим после провозглашения догмата о папской "неошибаемости с кафедры" ("непогрешимость" в (ироническом) переложении православных). То движение началось с догмата, и, как все догматическое, оно не приковало к себе народных сердец, оставшись ученым и почти дипломатическим явлением. "Поговорили посланники"... Сия жар-птица уже не зажжет моря: все это — прошло, прошло этому время... Напротив, движение Милковского, обыкновенного ксендза, не только очевидно с хорошей душою, при очевидных и ясных неправдах, на которые он устремился, сразу же почувствовалось как что-то нужное, людское, всех касающееся. Оно — народно, а не археологично. Оно — молодо. И оно, кажется, не заглохнет.

Впервые опубликовано: Новое Время. 1906. 27 авг. № 10939.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.