В.В. Розанов
На почве старой унии

Какая разница между творчеством бюрократическим и представительством, можно уразуметь из судьбы разработанных Комитетом Министров постановлений о свободе вероисповедания. Мы отнеслись к этой реформе с большим сочувствием. Но на практике эта реформа поставила господствующую православную церковь в подчиненное положение католичеству, и притом на такой окраине, как Царство Польское. Почему же на практике эта реформа выявила нежелательные явления? Да просто потому, что она написана в кабинете, по бумажным справкам, никого не спрашивая, ни поляков, ни русских, и не подвергая публичному обсуждению такой большой вопрос. Потолковали промеж себя гг. министры, а канцелярия написала. Как и прежде толковали министры и канцелярия о стеснениях вероисповедания, так же точно и теперь толковали одни министры, а канцелярия писала.

Вчерашняя наша корреспонденция из Холма: «Католическая агитация» — рисует очень печальную картину. Мы знаем, что русская администрация поступала не лучше, когда действовала принуждением относительно униатов. Католики воспроизводят своими действиями подобные же действия русской администрации, когда она не считалась с вопросом о свободе вероисповедания.

И то и другое — плод полной мертвенности народных и общественных сил, народного и общественного разума и совести и полного хозяйничанья самоуверенного чиновного элемента в недрах души человеческой, в быте городском, сельском и деревенском. Жалобы корреспондента мы принимаем условно: отчего он не кричал, не жаловался, ну хоть в других более мягких терминах, когда «бывших униатов» записывали в «православные», несмотря на их протесты, и отнимали у них католический костел и службу, когда они хотели, по-древнему, посещать их? Теперь он кричит, когда картина внезапно изменилась, и по участию толпы народной видно, что сам народ здесь в точности много перетерпевал в делах веры: и не кричать ему нельзя, и здесь слова его мы хоть и условно, но принимаем в полной силе, ибо картина, им рисуемая, представляет полное безобразие и как государственное явление, и как религиозное явление, и как простой факт этнографического быта. Это что-то из предвестников Варфоломеевской ночи и вместе что-то из быта бурят или самоедов — по дикости в одной части и фанатизму — в другой.

Ни в Саксонии, ни в Баварии, ни в Швейцарии, где живут люди разных вер, невозможны эти средневековые проявления вероисповедного изуверства просто потому, что народ там сам живет верою, а не за него правительство живет верою; и каждая отрасль населения и веры вышколила все соседние, не сродные вероисповедания и народности в умении относиться к чужому, жить около чужого уже если не в любви, то в деликатности. Но большею частью за невольною деликатностью наступает кой-какая настоящая любовь, кой-какое настоящее уважение, дружелюбие, расположенность.

В образованных русских классах, которые по крайней мере сто лет свободно говорят и спорят в гостиных и частью в печати о вопросах веры, невозможно было бы: 1) ни формальное зачисление против желания, в такую-то рубрику веры, ни, с другой стороны, 2) такие выходки и вообще даже какие бы то ни было выходки католиков против православия. Среди образованных русских, и просто потому, что они образованны и свободны в речи, в убеждении, католики держат себя весьма скромно и учтиво и не пытаются перейти этой черты уравновешенности. Какая же этому причина? Не было здесь никогда кулака и формализма, не было бездушности и обиды. Ответно — не появляется оскорбления и не появляется даже самой тенденции оскорбить. Пример этот укладывается совершенно в параллель с более далекими для нас и потому менее убедительными примерами Саксонии или Швейцарии. Здесь мы можем всмотреться и разобраться. Человек встречается с человеком, гражданин с гражданином, и, как ни различны их веры, общегражданское и общечеловеческое преодолевает это несходство и дает обеим сторонам тот общий мост, где они оба могут стоять с чувством «своего», защищать это «свое» без какой-либо возможности и даже аппетита к насилию. Но в народе? в глухой нашей деревне? при безгласии равно и православных и католиков, теперь -православных, вчера — католиков? Увы, ничего здесь «общегражданского» и «общечеловеческого» не осталось, не зарождалось или не сохранилось. И остаются только кулаки, шпионство, жалобы. Очевидно, надо общегражданское и общечеловеческое ввести даже и в деревню: создать в каждом селе те условия, на почве которых, в частном быту, спорили славянофилы и западники, полемизировали Хомяков и Гагарин (перешедший в католичество). Печальная картина, нарисованная корреспондентом, усиленно призывает представительство народное, т.е. растворение или смешение государственного и общественного. Вопросов, мучительно и страшно поднимаемых корреспонденциею, вовсе никак нельзя решить (как надеется корреспондент) в порядке бюрократическом: «позвать урядника и укротить католиков»: ведь это только дожидаться послезавтрашнего дня, когда, может быть, будет еще хуже, мучительнее и опаснее, чем на что он жалуется сегодня. Корреспондент из-за деревьев не видит леса, из-за конкретных фактов не видит общей почвы, произрастившей все эти факты. Только общественное, смешавшись с государственным, может войти в каждое село, опросить всякую душу, вскрыть тот мир интимного, на почве которого вырастают самые горькие обиды и разражаются потом самые грозные бури.

И только общественное, став у кормила законодательства и администрации, по крайней мере получив влияние на них, может дать одной и другой стороне обещания, которым обе они поверят, дать спорящим и ненавидящим советы и указания, которые они примут как что-то старшее и однородное. Только в свободе и после свободы мы получаем себе настоящее «отечество» в нравственном его значении, т.е. мы получаем что-то старшее и более зрелое над собою, что стоит как нравственный авторитет, а не как юридический авторитет над единичными умами и душами, над православными и католиками. Навсегда, без свободы, русские и поляки останутся только соседями, то удобными, то неудобными, то злыми, то добрыми. Между ними не пробежит нравственных соединительных токов. Только в свободе, самостоятельности, самоуправлении эти токи появятся и сольют соседей в одну русскую семью, пусть разноязычную и разноверную, как Англия и Шотландия или как лютеранские и католические члены единой Германии.

Впервые опубликовано: Новое время. 1905. 1 июня. № 10504.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.