| ||
|
Среди многих причин нашей малой исторической опытности и нашей государственной в некоторых отношениях слабости нужно назвать нашу малую последовательность, которая дает в итоге впечатление слабой настойчивости. И это огромное обстоятельство создается едва ли не более всего самыми маленькими причинами. Их я наблюдал в двух ведомствах, где служил в былые годы. Стоит умереть, выйти в отставку или перевестись на другое место какому-нибудь чиновнику, как на его место поступивший начинает немедленно же уничтожать все, что сделал характерного, особенного и иногда очень полезного его предшественник, — уничтожать с какою-то почти личною враждою, с глубоким неуважением. Можно подумать, что гг. чиновники все ненавидят друг друга: до такой степени уничтожить труд другого составляет сладкую задачу существования почти всякого "статского", "действительного статского", "тайного" или "действительного тайного" советника. Кажется, такая уничтожительная работа более всего адресуется к подчиненным: "Вы еще помните Ивана Ивановича, моего предшественника, а! — так я заставлю вас забыть о нем"; "вы его чтите, уважаете, вспоминаете, как он мирволил вам, выдавал пенсии, наградные, не обременял трудом и вместе держал в порядке делопроизводство: так я скорее уж расстрою все делопроизводство, нежели оставлю хоть камень на камне в этом застывшем сорокалетнем течении бумаг и форм составления их, которые он завел и к которому вы привыкли". И, смотришь, через год, через полтора изменены все формы делопроизводства; память предшественника старательно стерта. Не жалко, не очень грустно, когда это касается какого-нибудь заурядного чиновника, создателя только форм. И становится положительным вандальством, когда уничтожительная работа относится к лицу замечательному, историческому. Когда стараются погасить дух человека люди, не имеющие приблизительно никакого "духа". В Казанском Поволжье, среди русских, среди крещеных татар, вотяков, черемисов, среди лиц правительственных и частных, свято чтится имя и подвиг педагога второй половины XIX века Н.И. Ильминского. Русский и православный до мозга костей, он младенцев — дикарей Поволжского края начал переводить из местной тающей народности в общерусское русло, общехристианское русло, дав им почувствовать душу русскую и христианскую, — в уверенности, что за душою сойдет и тело, что за очарованием внутренним настанет усвоение (не сейчас, а потом) и русских форм, и христианских форм. Приходят в лес, в поле, в черемисскую или чувашскую дичь, где стоит свой говор, где никто, кроме старшины, ни слова не понимает по-русски. Приходят сюда священник, педагог. Что же они станут здесь делать? Поучать по-русски? Поучай, сколько знаешь: никто не услышит, ибо никто ровно ничего не поймет. Конечно, умный должен быть мудрее глупого (наивного), взрослый — малолетнего и сильный — слабого. Конечно, русский, пришедший сюда просвещать, именно как взрослый, как сильный, как мудрый — должен начать изучать инородцев, усвоить их язык и объяснить, в этих инородческих формах, русское содержание дикарям (в мягком смысле); объяснить, кто такой он, священник, кто такой он, педагог; какое их дело, зачем они пришли. В дикую и наивную душу они должны влить музыку нового напева, незнаемой мелодии; и, очаровав его, — уже повлечь к усвоению и всего состава русских форм. Это — коротко, если написать на бумаге; но если исполнить — это подвиг всей жизни; и таким подвигом наполнил свою жизнь Н.И. Ильминский. "Главною заслугою вашей деятельности за время обер-прокуратуры Святейшего Синода я считаю покровительство, которое вы оказали деятельности Ильминского", — сказал, сменив его на этом посту, К.П. Победоносцев гр. Д.А. Толстому*. ______________________ * Перепечатано неоднократно в биографиях Ильминского и воспоминаниях о нем. ______________________ Но это все не понравилось инспектору народных училищ в Мамадышском уезде (Казанской губ.), населенном преимущественно инородцами, г. Краснодубровскому, и в ряде статей в "Моск. Вед.", которым редакция газеты предпослала передовую статью, указывающую на всю важность поднимаемого вопроса, он ополчается на насаждение Ильминского, на всю его систему обучения инородцев, на учеников его, ныне подвизающихся в крае в сане священников или в должности школьных учителей, усматривая как в одних, так и в других... дух сепаратизма в отношении к России! "Сепаратизм" на Волге не представляет ли явление, как если бы Сивцев Вражек (улица) вздумал отделиться от Москвы или Литейная — выделиться из Петербурга, т.е. страх сепаратизма здесь не является ли плодом болезненной фантазии сего администратора, которому хочется и начать с себя новую историю, и трудно ему и подчиненным его подъять на плечи свои в сущности нелегкую задачу Ильминского. Ибо прийти в инородческий край и научиться языку его — это, конечно, трудно; а начать говорить по-русски среди чувашей и мерами строгости добиваться, чтобы они понимали русскую речь, — для этого ни педагогом, ни христианином быть не надо. Статьи, напечатанные в №№ 286, 288 и 289 "Моск. Ведом." ("Инородческая школа Казанского края"), вызвали ответ кандидата Казанской духовной академии г. Р. Даулея: "В защиту крещеных инородцев". К ней составил обширные примечания профессор М.А. Мамонов. Из примечания под заголовком брошюры мы узнаем, что ее составил крещеный инородец из татар, учившийся первоначально в братской школе св. Гурия, затем — в центральной крещено-татарской, потом в инородческой учительской семинарии, и, наконец, в Симбирской духовной семинарии. Написанная чрезвычайно литературно, она любопытна уже как образчик русского мышления и языка (духа языка), работающего в татарской голове, в татарской натуре. Автор заступается за инородцев, за этих сирот истории. Да по-моему, и дико не заступаться за отчичей. Но любопытно, что весь склад его мышления, все приемы полемики — приемы русского образованного человека, без остатка, без всякого разграничения от русских, без тени мышления мусульманского. Что же сохранилось у него общего с инородцами, соотчичами? А кое-что сохранилось. Да именно и сохранилось филантропическое христианское чувство жалости, какое присуще и всякому русскому "народнику" в отношении к своей родной, русской и православной, деревне. Вечное требование "не убий", и только; т.е. "не убий" не только физически, но и духовно, культурно, этих детей истории: "не убий" их нетерпеливым и грубым переиначиванием быта, языка. Дай работу времени: и время, разумеется, если не будет дремать школа и училище, переработает без страдания и боли всю эту инородческую массу — в коренную русскую. Он говорит в заключение брошюры: Созданная приснопамятным Н.И. Ильминским система просвещения инородцев, разумная сама по себе и особенно умело применяемая на практике, дает полное основание надеяться, что православная церковь соединит воедино разноплеменное население нашего отечества под знаменем Евангелия, проповедуемого сначала на разных языках, а далее путем школьного воспитания и обучения сольет воедино разноязычные племена и по языку, разумеется языку государственному: это последнее слияние только вопрос времени при слиянии народов под знаменем Креста". Весь спор ведется именно около теплого чувства инородцев крещеных — к еще не крещенным; но это не есть сочувствие или тайное подстрекательство к их "некрещености" или к их "вне-русизму", как подозревает г. Краснодубровский и "Моск. Ведом.". Это — чисто этнографическое чувство, скажем грубее и понятнее, чувство животное (без порицания), чувство родства, чувство, пожалуй, мужиковатости и демократизма почти в бариче, в "белоручке", выучившемся в семинарии и даже Духовной академии. И это — доброе чувство; чуть ли даже не от нас, русских, взятое, ибо и у нас везде не особенно жалуются "белоручки" и "чистяки", гнушающиеся "своей вчерашней породой". Г. Краснодубровский жалуется в одном месте, что есть инородцы-священники, женатые на инородках же, притом не знающих русского языка. А.Р. Даулей свидетельствует, что массовые отпадения крещеных татар опять в магометанство, имевшее место в Казанском крае весь XVIII и XIX век до деятельности Ильминского, — прекратилось, как только этот замечательный педагог дал инородцам богослужение православное и все наши молитвы на их родном языке. Г. Краснодубровский усмотрел в этом "начало инородческой церкви". Но уже это — безграмотность. Ибо религия знает разницу догматов и не занимается разницами языков. Впервые опубликовано: Новое время. 1904. 16 янв. № 10010.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|