| ||
|
Бог, спасая мою душу, наделил меня такою ленью, что я вот лет пять ничего не читаю из беллетристики... Кроме нечаянных случаев. С месяц назад, сидя у ночного столика больного, я, чтобы сократить часы, взял толстую книгу "Шиповника" (издающегося не русским) и прочел там рассказ г. Олигера из времен аграрных беспорядков... Вот тема. Поместье... Небольшое... Владелица, лет под 40 девушка, вяжет чулки и ходит по пустынным комнатам... При ней компаньонка, из остзейских немок. Иногда она играет на рояле. Ходит так шесть дней в неделю, но не седьмой. В седьмой день недели приезжает сосед подполковник, с небритыми щеками, заспанный, жесткий, грубый... И, принятый почти молча барышнею, спрашивает водки и вин, равномерно закусок. Все это приготовляет в столовой компаньонка, которая затем быстро уходит в свою комнату "на верх" и запирается там на 24 часа. Так происходит, в неизменном порядке, уже много лет. Внизу, в столовой, и подполковник и барышня-помещица угощаются. Она все молчалива и конфузлива, он все становится храбрее и наглее. Из разговоров приведены только первые фразы и реплики. Затем все застилает туман, как и головы полупьяных собеседников, и в тумане совершается все то, что обычно заменяется точками. К 7 часам утра подполковник садится в бричку и уезжает "домой", в какую-то полуразрушенную хату, почти среди поля; компаньонка через час выходит из своей комнаты и заглядывает к "барышне"... Барышня, с компрессом на голове, лежит в постели... Она брызгает на нее духами и та сама тоже брызгается духами, и так продолжается дня два. Компресс, головная боль и духи. Речи (в рассказе) кой-какие есть... но, в афоризмах, в обрывках. Дум, кажется, никаких нет, кроме "хочется" и "не хочется". Это - невольно нужно сказать - псиное существование прерывается "аграрным беспорядком". Входят мужики, - "все такие славные", высокие ростом, прямые, интересные, с глубокомыслием в "словце", и делают все, что, по Олигеру, им надлежало сделать. т.е. на месте "псиного существования" водворяют истинно-человеческое... Пес в женском образе и с дворянством по положению куда-то убежал, - с помощью влюбленного в нее глухонемого сторожа (героизм "представителя народа"). Дочитав, бросил с отвращением. Потом взяла злость: что это, "тип"? Или - случай и исключение (возможное), но тогда автор должен оговорить: "видел сам". Да, впрочем, "исключение" кому интересно? "Исключение" возможно описывать, как чудо на фоне быта, или в героическую сторону, или в сторону злодеяния; когда в "исключении" раскрывается бездна психологии, трагизма или судьбы. Нет, явно автор не хотел сказать, что это "исключение"; без точной оговорки ("сам видел", "у нас так было") читатель и права не имел принять это за исключение, и невольно должен прийти к выводу, что "русский беллетрист Олигер вот под каким углом наблюдал наше поместное дворянство"... И очень естественно: "если так, то черт бы его (дворянство, помещиков) побрал". Рассказа никто не заметил, но прочитать-то, однако, все прочитали. "Шиповник" в провинции "до дыр" читают. Что же сказали дворяне?.. Что же как не промолчать! Россия? А что ей сделать кроме как промолчать же? Один Олигер, получив рублей сто гонорара, кушал котлетки с картофелем, месяца два, - вероятно в кругу благовоспитанных своих детей и с целомудренною, скромною, милою женою. Она так мила: а вот русские дворянки удивительная св... Случайно прочитал один рассказ за много лет. Но в новогоднем обозрении русской литературы за 1910 г. прочел в "Речи" у Корнея Чуковского следующее резюме: "В истекшем году академик-беллетрист написал целый том о крестьянах, Горький - о мещанах, гр. Алексей Н. Толстой - о дворянах. И не как-нибудь, не мимоходом написали, а очень подробно. Тут годы и годы изучения, вникания, вглядывания (?!). Не романы, а скорее трактаты. "Что же такое, наконец, современное наше крестьянство?" "И наше дворянство?" "И кто же такие мы?" ..."Бунин в романе "Деревня" каждой строкою твердит: "Крестьянство - это ужас, позор и страдание". То же говорит Горький о мещанах, то же гр. Ал. Н. Толстой - о дворянах. Ив. Рукавишников начал роман из купеческой жизни, о характере содержания которого уже можно составить себе представление по заглавию: "Проклятый род". - "Лютая ненависть к этой проклятой стране!" - говорится у Бунина в "Деревне". "Выродки-дикари", - называются там крестьяне. И черта за чертой, по крупице, по зернышку, как драгоценную какую коллекцию, собирает, упиваясь, Бунин к себе на страницы всю грубость и грязь современной русской деревни, умело и старательно повевая нам в душу отчаяние: Довольно! не жди, не надейся.
"В деревне для Бунина нет никаких надежд, никаких перспектив: все изжито, загажено, проклято. А эти дворяне, что режут у соседских коров соски; продают за кредитный билет чужих и собственных жен; заводят у себя гарем из проституток, угощая ими приятелей; зазывают к родным своим сестрам дюжих мужиков для разврата, или сами сожительствуют с сестрами, - "выродки-дикари", что могут внушить они нам, как не ту же "лютую ненависть к этой проклятой стране"... Иной прочитавший подумает: да уж не гибнет ли наша Россия? Поверив четырем беллетристам, как не подумать?! Или что четыре беллетриста врут, как и пятый, Олигер? В самом деле, из чего-то надо выбирать, на чем-нибудь останавливаться. Ну, если правду они говорят, тогда России уже в сущности нет, одно пустое место, сгнившее место, которое остается только завоевать "соседнему умному народу", как о том мечтал уже Смердяков в "Бр. Карамазовых". "Я думаю, что эту проклятую Россию надо завоевать иностранцам", - говорил публицист-лакей. Но есть другая очевидность, довольно внушительная, что Россия просто - стоит, тысячи гимназистов и гимназисток по утру бежит учиться, и все лица такие ядрененькие, свежие; что откуда-то они приходят, вероятно - из семьи, где не все же "братья живут с сестрами"; что какую-то огромную "живность" съедает Россия ежедневно, и едва ли это все "коровы с отрезанными сосками", и т.д. И из этой огромной наличности следует, что беллетристы, все пятеро, просто врут. "Изучают годами, прилежно, пишут томы", воображает Чуковский. "Романы все талантливые", резюмирует он в следующем абзаце своего годичного обозрения. Да что "талантливо"-то? Написаны они "талантливо": так ведь это мастерство руки, привычка к технике письма, и, словом, чернила и бумага. "Литература, сударь"... "Сочинительство"... Но о подобных "сочинителях" уже Лермонтов давно желчно сказал: С кого они портреты пишут!
Блаженное "не слушайте!". Как мне хочется повторить это - "не слушайте и не читайте!". Повторить на всю Россию, особенно на глухую провинцию, откуда собираются "в надежде правды и добра" студенты в столицы, "кончившие гимназистки и эпархиалки" на курсы в университетские города, и все учатся, живя впроголодь, живя часто в унижении, на что-то надеясь и очевидно желая потом работать для этой "проклятой России", проклятой Смердяковым и беллетристами и я думаю также вообще многими лакеями... Об "отрезаемых у коров сосках" никто не писал, телеграмм нигде не было, корреспонденции не было: а уж корреспонденты народ "дошлый" и все на месте выведают, подсмотрят, подслушают, - наверное обстоятельнее и точнее беллетристов. Корреспонденции не "литература-с" (Боже, приходится это сказать): и вот были такие корреспонденции, по две на год приходится, что где-то "обгорел на пожаре мальчик", и "одна сестра милосердия" или "студентка медицинских курсов" (никогда имя не прописано) дала у себя вырезать из кожи лоскуток, чтобы "свежим к свежему" приложить к болячке и заживить ее. И ведь "медали" не получают, ничего - даже и имени нет! Но мне кажется, все беллетристы скорее в ад бы пошли, чем хоть как-нибудь, боком и эпизодически рассказать такой "бывающий случай". "Какая же это будет литература", проворчит под нос академик Бунин. "Литература - это чтобы мать на теще женилась" или например Смердяков на Бунине". Это chef d'oeuvre. Но не верьте... Господа, не верьте! ...дружно гребете во имя прекрасного
как завещал нам милый поэт. * * * Одно наблюдение... я редко выхожу из дому, но случается: и вот раз был на немного "демонстративном" обеде по поводу обиды одному писателю и общественному деятелю, на Литейном, в "Театральном клубе". Проговорили речи, отобедали... Но когда я стал выходить, то изумился дивному убранству зал, комнат, каких-то "переходцев" и проч. (дом - дворец князей Юсуповых). "Боже, это отдано под клуб", - такое изящество, какое можно увидеть только в палаццо Флоренции или Венеции. Живали же наши баре... Подойдя сзади, взяла меня под руку одна писательница, когда-то деятельный сотрудник "Речи", - умная, талантливая, энергичная. "Пойдемте, я вам покажу"... И мы пошли по всем этим залам и лестницам. Обошли... "Ну, вот там еще комната", - сказала она, "там играют. Хотите?" Я "хотел". Она подвела к дверям: мы стояли в дверях минуты четыре-пять. И то, что я увидел и услышал от нее, незабываемое зрелище, ставшее одною из "образующих линий" в моем развитии за последние годы. - Это все писатели (она называла фамилии, я никого не знал)... Ну, как вы не знаете? Это дочь профессора, вышла замуж за драматурга, но неудачно, развелась и теперь вышла за беллетриста, и счастлива - вот они vis-a-vis друг с другом. Черненькая и беленький (я приблизительно накидываю канву ее шепота, конечно с ошибками в подробностях). Это лучшие литературные силы Петербурга. Из них (это я точно помню) никто не считает себя "писателем", пока не добьется двенадцати тысяч годовых... Только с этого времени он считает себя фигурою, а не пешкою в литературе. И шесть тысяч обыкновенно отдает жене на хозяйство, - а остальные проводит здесь... "Проводит здесь!"... Мрачные, с тусклыми лицами, без улыбки, без единого слова (весь зал был глубоко безмолвен), они смотрели каждый перед собою и что-то передвигали. "Голос" был один в комнате, из угла, раздававшийся время от времени... Там вертелась машинка или что-то вроде фисгармонии (я спросил - это не была рулетка, и вообще не "азартная игра"). И когда он "выкрикивал" - каждый что-то у себя "передвигал". Пассивно, без страсти, без азарта, - очевидно!! Ах, треклятые: ведь это - машина. Машина играла "Ваньку-встаньку", и все литераторы переставляли у себя "косточки" по этой "Ваньке-встаньке". У кого больше - тот "выиграл": но выиграл очевидно не сам, а ему выиграла "машина". Игру я уважаю. Почему нет? Огонь. Страсть. Отчаяние и восторг в две минуты. Это понятно и постижимо: Есть упоение в бою.
Да и нравы чудесные: Как в ненастные дни
Это Пушкин взял эпиграфом к "Пиковой даме". Словом, тут "что-то" и иногда даже великолепное... Помните игру Долохова и Пьера в "Войне и мире". Красиво и помнится: но здесь, в палаццо Юсуповых, в "Театральном клубе", был просто опиум, опиум забвения, опиум: "надо отдохнуть до статьи". Ах, так вот где они ...разговоры эти слышат, подумал я про "описателей" и "оплакивателей" русской земли. Господа, не читайте! Провинция, ради Бога, не читайте!! Читайте историю, древности, занимайтесь вообще наукой... И оставьте "текущие" романы и повести в журналах, которые есть то же теперь, что "оды" в XVIII веке, или, бывало, "очередная сатира" у ежемесячного Щедрина... Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 5 января. № 12506.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|