В.В. Розанов
Недоговоренные слова

На главную

Произведения В.В. Розанова


Посмотрите каталоги библиотек и книжных магазинов; откройте отдел «естественные науки»; вы в нем найдете целую рубрику книг, брошюр, монографий, популярных очерков, относящихся к защите, к опровержению и к выяснению мельчайших деталей теории Дарвина. В немецкой литературе целый отдел естествознания носит название «Das Darwinismus». Чего-чего тут нет! Что тут не рассмотрено! Растения и животные, теперь живущие и ископаемые, в диком состоянии и в домашнем, ублюдки, скрещивание, влияние привычек, среды, влияние упражнения на органы — все рассмотрено с поразительною полнотою, тщательностью. Вот это наука! Вот это гордость человеческого ума!

— К чему это? — спросит читатель — мы это знаем.

— Для самооправдания, добрый читатель. Теперь возьмите те же каталоги библиотек или книжных магазинов и перелистуйте их с целью найти рубрику: «Развод». Вы засмеетесь: «Такая мелочь!». Хорошо, попробуйте отыскать рубрику «семья». Вы становитесь более серьезны и догадываетесь, что не вы надо мною смеетесь, а я над вами смеюсь. В самом деле, никому и в голову не придет, чтобы семья была менее важная и интересная для человека вещь, нежели дарвинизм, между тем, очевидно, что вовсе не существует рубрики человеческой озабоченности, выраженной в брошюрах, книгах, полемике и очерках, посвященных семье. Вовсе нет таких книг. Вовсе нет такой литературы. О разводе оттого так и спорят, что, собственно, никто и ничего о нем достоверного не знает; не умеет произнести о нем ни одного суждения и опереть его на готовые, заготовленные наукою мотивы или на собранные в науке факты и наблюдения. «Мне так кажется», «у наших знакомых был такой случай»: дальше и углубленнее этого детского эмпиризма самые просвещенные умы не идут.

Мы ничего не знаем о семье.

Мы ничего о ней не начали знать.

Мы только входим в «азы» ее ведения.

Вот ряд положений, в которых я нахожу оправдание, когда ко мне обращаются с упреком за частое возвращение к одной теме. «Частое»... Но я едва говорю один раз в два месяца о семье, итого шесть раз в год. И только оттого, что я так часто устно о ней заговариваю, моим друзьям кажется, что я извел всю газетную бумагу на тему о семье. Я молчу, а мне говорят: «Что вы не кричите».

Ну, вот, напр., сторона развода, которую я два года ношу на кончике языка, и еще ни одного слова о ней не вымолвил. Знаете ли вы, читатель, кто в обществе, какая группа людей всего ожесточеннее, суровее, беспощаднее противится разводу? Вы будете растроганы, когда это узнаете, как сам я узнал из множества частных признаний, сделанных мне за последние два года.

Противятся разводу, страстно его оспаривают несчастные семьянины, семья которых с трудом держится. Да, вот кто! Всю сумму семейного идеализма и, так сказать, естественной непотрясаемости семьи и ее невероятной естественной крепости я узнал только, начав деятельно высказываться за развод. «О, не настаивайте на нем, не требуйте его»...следует описание безмерной любви к детям; продолжение: «Мы уже не живем с женою» или «жена изменяла мне, но я ее простил», «муж мой неверен мне, но я закрываю глаза на это». Общий итог: «Не трогайте же наше полусчастье, оно чуть-чуть лепится на ниточке, а вы как тать приходите и хотите перерезать эту нить, почти разорванную». Да, вот смысл писем, столько возродивших во мне уважения к человеку.

«Хочу я сказать два слова о малых сих, ради которых делается все великое и, между прочим, строится семья. Говоря так, я разумею семью не как юридический институт, а как духовный строй. Согласитесь — ведь здесь ключ проблемы о разводе, а, не разыскав его, — проблемы не разрешить. И будут два в плоть единую — вот эта едина плоть, результат единения двух и есть центр вопроса. Великий фантазер Ж.Ж. Руссо с легким сердцем разрубил этот Гордиев узел, написав: дети — собственность государства. Но у нас, родителей, не легкое, а тяжелое родительское сердце, да и маленькое сердчишко малых сих (детей) — привередливое создание Божие: любит своего пьяного тятьку и свою злую и грязную мамку, а высокогуманных и высокоразвитых воспитателей, как назло, любить не хочет: с молоком в него эта глупость всосалась, и надо с нею считаться или же кормить этих дурачков в общественном сарае с рожков, накачиваемых общественным молоком помощью чуть не паровой машины. Укажите же исход из этого. Гражданский брак, равноправность детей законно-и незаконнорожденных, контракт, обеспечивающий потомство, легкая расторжимость брака, утратившего существо брака — все это только учреждения, узаконения, все это — материальная оболочка сущности духовной; а сама эта сущность? Брак, утративший существо союза брачного, должен быть расторгнут, затхлая атмосфера звериной берлоги должна быть профильтрована, загаженная яма — срыта и засыпана навечно. Так вы пишите — и это правильно. Но ответьте: куда же девать детей? Возьму примеры: Он и она — образцы добродетелей, но...не сошлись характерами и потому расходятся: кому отдать единственного горячо любимого обоими ребенка, который без мамы не уснет? Не посоветовать ли им подождать расходиться, пока ребенок не вырастет и не сделает сознательного выбора?., или другой пример: он — добродетелен и трудолюбив, она — ленива, легкомысленна и даже хоть развратна: отнять ли насильно детей от ее материнской груди и ради блага их отдать сухому и нелюбимому ими, хотя и высоконравственному отцу? Этот высоконравственный отец, не лучше ли принесет себя в жертву детям, если откажется расторгнуть брак и употребит все усилия, чтобы, хотя отчасти дезинфицировать свою берлогу, уподобив ее жилью человеческому? Или: он — мот, пьяница, и развратник; но он добрый, любящий и любимый детьми отец. Во всем ли права перед ним и перед детьми его добродетельная супруга, с сухою лепешкою под корсетом вместо сердца в груди? Таким образом, перед нами стоит общий и очень широкий вопрос: одни ли индивидуальные интимности и стремления должны руководить брачною жизнью семьи, или и (курс, автора письма) забота о детях, или же забота о Детях попреимуществу? Произведший потомство, — ошибочно или с заранее обдуманным намерением, все равно — не совершил ли в пределах земных все земное, или же он имеет право еще на индивидуальную жизнь, и в какой мере».

Неправда ли, это пламенно? Это умно? Это полный очерк философии против развода, бьющий не из закона, не из фарисейства, но из живых фибр любящего отцовского сердца. Я вступил с автором письма в переписку. Теперь я имею фотографию его 8-летней «дочурки», красавицы ребенка, как и самого усталого отца, прошедшего, по словам одного его письма, «огонь и трубы 60-х годов». Но вот что сообщил он о себе во втором письме, которое меня так заинтересовало, что я выпросил у него позволение со временем опубликовать его:

«Я человек занятой и усталый и не для игры в переписку пишу вам. Поэтому постараюсь быть кратким, лишь бы не в ущерб ясности. Я женат во второй раз, но, Боже, чего это мне стоило! В первый я женился по любви внезапной и страстной, на 23 году жизни. Через 2 года мы разошлись, без детей и без измены. Прошло 5 лет. Я влюбился снова и попросил у жены, жившей в другом городе, развода; она отвечала, что живет 4 года с любимым человеком и имеет 2-х детей; она принимает вину на себя, но я должен признать ее детей моими законными. Два года я был в лечебнице душевнобольных, эти два года она безвыездно жила в другом городе: следовательно, факт прелюбодеяния налицо — рождение детей не от мужа. И этих же детей признать законнорожденными! Я принял это условие по совету преосвященного Никанора (Бровковича). Сперва случайно, а потом умышленно я пропускал годовые сроки, установленные на спор о законности рождения, а после того самыми фактами деторождения в отсутствии мужа, удостоверенными метрическими справками и свидетельствовами о безвыездном разноместном жительстве супругов, устанавливал факт упорного прелюбодеяния жены, дающего мужу право на развод независимо от сроков на спор о законности рождения. Эту крючкотворскую бессмыслицу, освященную законом, я положил в основании иска. И бессмыслица победила здравый смысл! Но целых девять лет я толок лбом в консисторские стены. В N-ской консистории мне отказали; я переехал в другой город и там возбудил тот же иск, опять отказали; опять переехал в третий город — отказали же; в четвертый — и снова отказали! Надо мною издевались. Меня считали маньяком, я изучал консисторские уставы и писанные к нему дополнения и инструкции; писал лично к обер-прокурору Синода и в комиссию прошений на Высочайшее имя отчаянные письма. Наконец, когда Никанор был вызван в присутствие Синода, тогда решение консистории, отказавшей мне в последний раз, было отменено с надлежащим внушением. Произведено было новое расследование; ни одного свидетеля, ни лжесвидетеля я не выставил; голый факт и признание. Результат: брак расторгнут, а дети, уже целых пятеро, рождение которых послужило основанием к расторжению брака, признанны законнорожденными, и я их внес всех пятерых, как моих законных детей, в родословную книгу дворян N-ской губернии. Поверите ли: я до сих пор горжусь победою над нашим крючкотворством при помощи крючкотворства же! Стоило мне это тысяч семь, не более... и лет 18 жизни с плеч долой. Тогда, наконец, я женился, и теперь на 49 году жизни имею 8-летнюю дочку. Достигнутое с таким ослиным упорством счастье длилось... ровно 8 месяцев; но вот уже 9-й год мы тянем семейную лямку — скучную, тяжелую и мучительную, без просвета и без перспективы. Выхода нет, мы оба души не чаем в дочке, делить ее нельзя и ради ее самим нельзя делиться! Жене нет еще 30 лет; она могла бы еще создать себе семью непорочную, как вы определяете, да и сам-то я ведь тоже к непорочной семье стремился и столь целомудренно, что целых 9 лет не превышал прав жениха... для того, чтобы быть мужем в течение 8 месяцев. Знаю я множество законных семей, которые смердят вонью и мразью, и приведенные вами примеры не пополнили моей коллекции. Знаю я незаконные семьи: иные не лучше законных, а иные чистые и непорочные, в которых я отдыхаю от треволнений жизни, и тихо делается у меня на душе при виде того, что могут же жить люди по-человечески. Расторжимость семьи, утратившей чистоту, я признаю; равноправность всяких детей, раз они дети, как и свободу чувства, не отрицаю; выражение незаконнорожденные дети считаю за неграмотное и бессмысленное; власть теологов и как лиц, и как учреждений (т.е. собрание «человеков») над браком, «что соединено Богом», я отрицаю. Но и семью вне религии, т.е. вне Бога, не признаю за человеческую, как не знаю и религии вне семьи. И вот я опять стою одиноко лицом к лицу с тою трагическою коллизиею, которую я вам слегка наметил в первом письме: наше индивидуальное я с его свободою мысли, чувства и воли, я с его страстями, стремлениями и жаждою жизни — это один объект наблюдения; другой — семья, семенной род, порабощающий это я (прототип — жизнь полипов); а третий — социальный строй жизни, порабощающий род и разлагающий семью. Тут, очевидно, какая-то страшная ошибка в человеческом домостроительстве. Но где она, в чем именно?

Я вопрошаю жизнь, к ней простирая руки,
Куда бежать от этой адской муки,
Куда бежать и где приют найти?

Не во мне тут дело: все человечество стоит долгие века перед этим треклятым вопросом и вопрошает. И ответы сыплются за ответами, а вопрос все остается вопросом. Бедное, жалкое, мерзкое, подлое и глубоко-несчастное исстрадавшееся человечество, потерявшее чутье Бога! Вашими работами на этом поприще вы уже расчистили некоторые Авгиевы стойла нашей семейственности и общественности и потому-то, мне кажется, так и прислушиваются все к вашему слову... Не кажется вам иногда, что ныне вновь исполнились времена и сроки и что мы живем снова, если не в начале новой эры, то, по крайней мере, в конце старой? Не чуете разве вы, что уже носится Великое Слово над миром, что уже свет во тьме светит и тьме его не объять? И как некогда восстал Иоанн Предтеча с призывом к покаянию, так и ныне великое покаянное слово уже гремит в сердцах многих. Что есть истина? — Бог есть истина: единый истинный абсолют, и вне его нет абсолюта, и быть не может; всякие другие истины относительны и субъективны. Бог — познаваемый не человеческим произволением, а откровением Божиим. Как древнее язычество, создавшее культ многобожия, от высот Зевса пало до обожествления Нерона, Каракаллы и даже коня Каракаллы, так и ныне псевдонаука создавшая безбожие, низошла до обожествления протоплазмы; так ныне и философия, поставившая пупом мира свое праздное, ни на чем не обоснованное измышление «Ich» — пала до шопенгауэруствщины, ницшеанства. Но преходящи все эти неистовства, велик же и вечен Господь Вседержитель, и не Substantia Он для мира, a Instantia Suprema» [«Я»... Субстанция... Высшее настоящее (лат.)]...

Я сделал такую большую выдержку, можно сказать, не умев сдержать пера. Слова так богаты, что невозможно остановиться, выписывая их. Вот как думают «в глубине России», ибо письмо мною получено из далекой провинции, хоть и из университетского города. Но тут — не университета влияние, ибо это выше университета, и наши профессора не умеют кормить учеников такою пищею. Нет — в строках этих отражена мучительная биография и темное и глубокое брожение Руси. Слова о Боге гремят пророческим вдохновением. Но вернемся к нашей узкой, но деловой теме.

За что же 9 лет мучили человека, верующего, благородного? Отняли у него семь тысяч денег только потому, что, имея полное право добиться развода, указав на незаконнорожденных в его отсутствие детей, он не захотел им причинять страдания, а хотел дать им имя, название и честь? И кто его мучил? Консистории, требовавшие хоть подставных лжесвидетелей, или требования жестокости наказания детей невиновных, а, во всяком случае, растрясшие кошелек истца на семь тысяч (теперь это — человек бедный). Я был глубоко заинтересован, почему же он «8 месяцев только был мужем второй своей жены», — и умолял его сказать мне истину: «Отвечаю вам за искренность искренностью же. Разгадка простая. Любили мы друг друга с невестою не головою, а сердцем, любили пламенно; но за 9 лет пока длился развод и ходила душа по мытарствам, душа истомилась и сердце угасло; излюбились (курсив письма) платонически; поддерживала настойчивость добиться цели, одушевляло желание дать семя роду. И вот, когда одно и другое достигнуто — чувство, перегоревшее уже, погасло. Огонь, так долго тлевший, загас в себе. Не гасили, а дотлел сам и погас!. Мне больно писать лично о себе, и не привык я... я уже разрешил вам воспользоваться материалом, но с соблюдением полнейшей анонимности мест и лиц»...

Вот — жертва, вот прямо труп в итоге консисторских форм развода. Сколько стоит на весах христианского милосердия человек? Пусть кто хочет — говорит что хочет; я же отвечу: «Ничего не стоит». И пока мне не воскресят этого мертвого и задавленного, я буду до второго суда Господня говорить: «Человек в христианском обществе ни во что не ценился, а форма — была все».

Что же предупредило запрещение развода? Жена ушла от мужа и имела 5 человек детей не от мужа. Но может быть все-таки это запрещение что-нибудь сделало? Да; уничтожило две семьи; матери пятерых детей так и не дали законно выйти замуж за отца их, а брак другого человека, серьезного, религиозного, сделан горбатым, с перешибленными ногами. Но каков человек? Может быть худ? Да вот и после такой муки он первый и пламенно бросился возражать мне (на фельетон: «О непорочной семье и главном ее условии», т.е. разводе): «Нет, пусть останется развод запрещенным, ибо мы, отцы и матери, хоть и несчастны, у меня вот 9 лет муки и скуки за плечами, — но ради детей мы разлучаться не хотим».

Какой урок для человечества и аргумент за необходимость развода: если и несчастные не хотят расходиться, кто же разойдется, если дать полную свободу развода, если — как я утверждаю — возвратить, согласно библейскому установлению, право расторжения брака самим мужу и жене, супругам? Да никто и не разойдется, кроме: а) бездетных, b) все равно уже живущих с третьим лицом, с) окончательно несчастных от порочности и злобы одной стороны, которая грозит другой стороне кровью. Все остальные, вся огромная масса счастливых семей или несчастных, но не очень, не мучительно, не до крови — сохранятся ради детей и ради привычки друг к другу, ради воспоминаний о былом — в целости. Противодействие разводу прямо есть социальное и религиозное безумие, нечто вроде юридической истерики. Это есть прямо погубление семьи, убийство семейных людей...

Консистории на страже детских интересов... Человек семь тысяч тратит и девять лет жизни, чтобы не погубить детей, которых «дельцам» надо зарегистрировать в «незаконнорожденных» и хотелось бы выбросить в Воспитательный дом от любящей их матери, от жалеющего их вотчима. Да оставьте отцам и матерям право распоряжаться детьми своими, и вписывать их собственною рукою в собственные документы без посредства гг. юристов, духовных и светских, и завтра же все население воспитательных домов этого истинного продукта мысли Руссо: «Дети должны принадлежать государству», — разберется обратно родителями, не будет в стране ни одного убитого ребенка, ни одного подкинутого, ни одного брошенного на руки чужих воспитателей. Мой корреспондент хорошо пишет, что «суда человеческого над браком он не признает» и опирает это на слова Спасителя: «И будут два одной плотью: что Бог сочетал — человек да не разлучает». Спаситель сказал о плоти, о младенце и родительстве, и запретил строжайше всему человеческому сюда вмешиваться. Непостижимо, как эта мысль могла исказиться, отмениться, подмениться. Посмотрите в рассказанном случае усилие закона оторвать детей от родительницы, усилие оторвать невесту от жениха: «Мы перегорели, истлела любовь и— погасла». Это голос убитого, убитых. Вмешательство кого бы то ни было в «два— в плоть едину» убивает обе плоти, а при детях — три. Такое вмешательство разрушает в самом зерне семью, и она, если и держится, вот такими благородными инстинктами третируемых «мужей и жен», «развращенного рода человеческого».

Пора вернуться к семье как не проницаемому ни для какого внешнего взора, внешнего слова, внешнего воздействия существу. Попробуйте проколоть тонкою иглой кровяной шарик; он погибнет. Все живое и органическое — кругло и замкнуто, завершено в себе. Все органическое субъективно и имеет душу в себе, и силами единственно души этой — идеально. С тем вместе все органическое не арифметично, не статистично (не есть предмет статистики), до некоторой степени все оно асимметрично, идет, по-видимому, неправильно, но живо; оно не похоже на шеренгу солдат, а на народную толпу. Но толпа, сравнительно с рациональным эскадроном, поэтична и глубока, она мистична и священна, жива и вечна в существе своем, хотя, по-видимому, двигается, рассеивается, разбегается. Такова же и семья. Конечно, многие семьи будут вечно распадаться. Но в какое время этого не было при всяких строгостях развода? Все живое умирает и рождается; коллективное живое в одних особях умирает и в других возникает к жизни. Предупредить смерти семьи никто не может. При всяком законе муж и жена отвернувшись друг от друга могут разойтись и разъехаться. Не имея средств этому помешать, не мешайте же ожить им, на месте умершего возникнуть новому. А то вы валежник бережете, палое дерево храните, а молодые поросли затаптываете. Смотрите, огромные части леса уже повалились; затоптанные всходы все же есть, как эта мать пятерых детей, которой вписали в паспорт: «Навсегда запрещена к браку за прелюбодеяние», и около пяти законных братьев она рождает шестого и седьмого «незаконными» уже: ведь нельзя же предполагать, что, достигнув желаемой свободы, она разорвет связь с столь давно и крепко любимым человеком! Что же получилось? К чему стремится закон? К кладбищу брачному. Не воскресит он ни одного умершего. А не дать родиться живому — неужели в этом мудрость? Насколько все несчастные в семье стоят против развода, — настолько счастливые семьянины, которым и не нужен он ни для чего, но которые сохраняют спокойствие душевного настроения, высказываются за развод. Они, — и еще окончательно несчастные и уже фактически разошедшиеся, имеющие вместо семьи — нуль. Вот для образца письмо такой несчастной: «Простите, что я, не имея чести быть знакомой с вами, позволяю себе обратиться к вам с просьбою. Случайно мне удалось прочесть в «Нов. Вр.» одну вашу статью о разводе, а потому я и решила, описав свое ужасное положение, в которое я поставлена благодаря своему злополучному браку, просить вас оказать мне помощь своим советом. В декабре 1896 г. я была обвенчана против своей воли с N, которого до венчания совсем не знала. На другой день после венчания он уехал к месту своей службы и только через месяц возвратился и тогда же заставил меня быть женой и передал мне дурную болезнь, о чем я узнала через несколько дней после, почувствовав себя недомогающей, и обратилась сперва к местному врачу, а потом к специалисту здешнего университета (названо известное в России имя). Тогда же муж, для определения правильности течения болезни, заявил, что он заразился этою болезнью после венчания, во время месячного отъезда. Тогда же совместная наша жизнь была воспрещена до полного выздоровления, и я начала лечиться у профессора, муж же лег в госпиталь, но скоро, не вылечившись, его, оставил, уехал в N. (назван город), где вел крайне дурную жизнь, как я узнала. Мне же все время он писал оскорбительные письма, а в приезды к своим родным, живущим в одном со мною городе, и лично преследовал и оскорблял меня. В один из своих приездов, по моей просьбе, он выдал расписку о том, что принимает на себя вину и согласен на развод, которую и подписали два свидетеля, бывшие при том. Затем он скоро уехал в N. в Сибири, куда перевелся на службу. Обращалась я к присяжным поверенным с просьбой взяться выхлопотать мне развод, но ни один из них не согласился, так как у меня не было достаточных причин. По совету же одного из них я обратилась с просьбою в комиссию прошений, на Высочайшее Имя приносимых, о выдаче мне отдельного вида, какова просьба и удовлетворена, ввиду тех доказанным произведенным дознаванием причин, которые я указала в прошении. Но оказалось, что и отдельного вида недостаточно для развода. А так как я по закону должна вести бракоразводный процесс по месту жительства мужа в Сибири, то я обратилась с ходатайством Св. Синоду с просьбой разрешить это дело по месту моего жительства. Св. Синод, во внимание к особым обстоятельствам моего дела, изложенным подробно в прошении, разрешил не только вести дело в моем родном городе, но и отменил требуемое законом судоговорение, предписав консистории ограничиться истребованием только письменного отзыва мужа на мое прошение, какое требование и исполнено консисториею 15 июня. В доказательство виновности мужа, я представила в консисторию скорбные листы профессора, меня лечившего, и так же госпиталя, где лежал мой муж, а также указала на названных N-ской полицией свидетелей, которые знают безнравственную жизнь мужа; кроме того, я намерена представить в консисторию имеющуюся у меня копию постановления N-ского губернского правления по возбужденному полицией преследованию против мужа — одно из столкновений его с полицией в дурном доме, за что он был предан суду. Из-за этого брака я потеряла около пяти лучших годов жизни, пережила и переживаю тяжелые физические и нравственные страдания, истратила на хлопоты и лечение значительную часть средств своих, больше восьми тысяч рублей; из-за него же пошатнулось значительно здоровье старухи-матери, с которой я живу. И единственным нравственным удовлетворением для меня было бы получение развода, который бы дал мне надежду на лучше будущее и в получении которого была до последнего времени вполне уверена. Но к глубокому моему отчаянию я на днях узнала, что муж дал отзыв не в пользу развода, желая затянуть дело, заставить меня, в конец разориться. И вот поэтому-то я решила обратиться с убедительной просьбой к вам, не посоветуете ли вы мне из человеколюбия, как мне быть теперь или хотя что мне можно ждать от нового закона о разводе и как скоро он будет. В последнее время узнала, что мне можно было бы просить о признании брака недействительным, как заключенного по принуждению, что положительно многие могут подтвердит. Имею ли я на это право? Ради Бога не оставьте меня без ответа. Софья Ж-ва.

P. S. У меня положительно не с кем посоветоваться, а потому не откажите ради Бога в своих советах. Неужели не будет изменен наш ужасный закон о разводе? Кому нужны мучения и траты денег больших, какие необходимы при разводе, а также кому нужно такое ужасное наказание, как лишение виновного права вступить в новый брак. С. Ж-ва» (Подписана небезызвестная в России дворянская фамилия).

«Кому нужно?» — спрашивает именующая еще себя «виновною в браке». На одних дверях поэт написал: «Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate» [Оставь надежду, всяк сюда входящий (ит.)]. Вот эти двери и ведут туда, чему все эти человеческие муки, — и не сей час, а уже десяток веков, и в целой Европе, — были нужны. Иногда мне приходит в голову, что уже сейчас и не нужны «облегчения развода». Ибо когда завтрашние будут столь счастливы, когда вчерашние были столь несчастны, и кто же и кому, и как ответит за вчерашних? Там где стояла такая темень — не нужно никакого света, дабы поздний судья всего целостного дела не сказал легкомысленно или лукаво: «Тут — светло, и, вероятно, было всегда как сегодня же светло».


Впервые опубликовано: Новое Время. 1902. 19 июня. № 9442.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.



На главную

Произведения В.В. Розанова

Монастыри и храмы Северо-запада