| ||
|
Прежде, бывало, умрешь — и назначат тризну с похвалами. Теперь Каким стыдом, каким невыносимым стыдом залилось бы лицо Белинского, если бы ряд друзей-писателей, покойные Боткин, Грановский, Герцен, Грубер, наконец Гоголь и Лермонтов, войдя в его комнату, похлопали бы его по плечу и сказали: — Ну, неистовый Виссарион, потрудился ты! Столько лет стоял на посту критики. Можно сказать, хранил честь литератора и отстаивал достоинство литературы. И уже болен, ослаб... Но не кручинься. Нет заслуги, которая бы не наградилась, и нет звезды, которая не воссияла бы. Вот билет, детина. Приходи. Устраивается: ВЕЧЕР В.Г. БЕЛИНСКОГО — Я, Герцен, беру выяснить перед публикой: 1) "Общественное значение идеалов Белинского"; Боткин прочтет эстетическое mot [слово (фр.)]: "Белинский и Пушкин". Потом одна дама поиграет на рояли... что ты любишь? чего тебе хочется? 2) Лермонтов прочтет "Пророк" — стихотворение, где он разумеет тебя и, наконец, 3) Грановский прочтет: "Были ли критики в древнем Риме, отчего их не было и что от этого произошло", — все с намеками на тебя и упоминаниями о тебе. Потом хор, кантата, — и прения о прочитанном; т.е. в сущности — о тебе. — Да, да! Со всех сторон! — подтвердил бы другой приятель. -И все, Виссарион, о тебе! Все о тебе, наш великий критик, гордость нашей литературы, слава текущих дней!! Что почувствовал бы Белинский?! Нельзя и вообразить!! Но прежде всего нельзя и вообразить, чтобы друзья Белинского, или просто писатели того прекрасного и благородного времени, задумали подобное осквернение и Белинского и литературы. Ибо Белинский, при этом предложении приятелей или при таком предприятии вообще петербургских литераторов, залился бы краскою стыда и воскликнул: — Позор! Позор!!... Вы с ума сошли. Неужели в целой России вы, светлые головы ее, не нашли другого предмета, чем занять внимание публики, не нашли никакого интереса, русского или всемирного, о чем бы поговорить, побеседовать между собою. Да что я, покойник, что ли, чтобы обо мне говорить: "сей человек служил верой и правдой" и проч. и проч.? Или я Нерон, который, пропев песнь, ожидал увенчания публики? Или, наконец, я — мертвая лягушка, которую потрошат в анатомическом театре? Ругать, хвалить и, наконец, разбирать, "доискиваться смысла" и проч. и проч., можно в критике, можно в журналах, в газетах. Там можно и "разнести по косточкам" и "вознести до неба", как вот я живого Гоголя или тоже живого Фаддея Булгарина. Но ВЕЧЕР Ф.В. БУЛГАРИНА могли бы устроить только его приятели по негласной службе. А ВЕЧЕР Н.В. ГОГОЛЯ этого просто и представить себе нельзя, иначе как пародии, шутки, только на маслянице, когда ходят все ряжеными, и только у приятеля на дому, и то лишь у такого, у кого водится дома водка, чтобы можно было потом всем перепиться. * * * Но то было 60 лет назад! Времена переменились. Страшно изменилось существо писателя. Изменилась душа русского человека... Слиняло одно лицо на нем. И зарумянилось другое лицо. И это румяное, самодовольное, признаюсь — глуповатое лицо, похожее на масляничный блин с завернутою в него семгою, заявляет, публикует и печатает: ВЕЧЕР КУПРИНА,
Так было два года назад. Просто, было мучительно читать... Неужели тогда Куприн пошел на этот вечер? И слушал 2 — 3 часа, как его все хвалили и хвалили, т.е., конечно, под видом и предлогом якобы "критики", "разбора" и "анализа". И вот теперь, вообразите, я получаю повестку, где прописано: Литературно-музыкальный вечер,
Вступительное слово Е.В. Аничкова: "Стыд и бесстыдство 80-х годов перед судом Чехова и Соллогуба. Зависимость личности от коллектива и детерминизм явлений, как основные данные миросозерцания Соллогуба. — Поруганность Красоты. — Надо быть злым. — Добро и Красота в слиянии двух правд — Правды-Обыденщины и Правды-Поэзии". Романсы из "Ваньки-Ключника" Соллогуба. Исполн. г-жа Акцери (и еще две г-жи). "Сказочки", его же, прочтет О.Э. Озаровская. "Пролог" из трагедии "Победа Смерти" и сцену из новой драмы "Заложники жизни"... прочтут такие-то. Сцены из "Мелкого Беса" и "Тяжелых слов" — прочтут такие-то. Детские песенки и мелодекламации, — музыка... "Гимны Родине"... "Чертовы качели". * * * По "сцене из новой драмы", которую, очевидно, можно было получить только из рук автора, нельзя не заключить, что объект "Вечера" есть до некоторой степени и субъект его, т.е. принимал хотя бы некоторое участие в его созидании, устройстве и, может быть, в самом замысле... Можно ли же представить себе Белинского, Добролюбова, Грановского, представить Лермонтова или Гоголя, представить Островского, Толстого, Гончарова, говорящими: "Господа, устроимте вечер обо мне"; или: "Господа, если обо мне хотите читать и меня класть на музыку: так вот вам новая неожиданная вещь. Будет занимательнее". Просто, какой-то ужас... Где же это лицо у человека, — то лицо, которое вопреки желанию, разуму, неожиданно все выдает, неудержимо покраснев... Я не говорю о Соллогубе, который, очевидно, поддался какому-то завертевшемуся около него вихрю: я говорю о коллективном "лице" всех устроителей... Как не почувствовалось того невольного сжимания горла, когда вы говорите невыносимо-неловкую вещь; или вот этой краски, застенчивости, когда делаете явную бестактность. "Вечер об Евдокии Растопчиной"... еще кое-как можно представить. "Великосветская забава"... Можно представить себе, что Манилов согласился бы, если бы вкрадчивый Чичиков предложил устроить "Публичный вечер, посвященный рассмотрению планов Чичикова и Манилова". — "Очень приятно", — проговорил бы Манилов. Ноздрев всеконечно и живейшим образом принял бы участие в "Вечере, посвященном описанию его порывов, успехов и неудач". Наконец, если перейти к писателям, то отчего не представить "Вечер о Поль-де-Коке"; но, например, "Вечер о Гизо" совершенно нельзя представить; и немыслим "Вечер о Шиллере". Вообще, это любопытно, о ком можно и о ком нельзя представить. "Вечер о веселых старичках из "Стрекозы" — можно: но как представить "вечер о суровых юношах из "Русского Богатства"?! Что же все эти "разницы" показывают? Что ни о чем настроенном серьезно и хоть чуть-чуть торжественно — нельзя, ни о чем озабоченном, тревожащем — нельзя, и можно только о беззаботном, о пустом... Обобщенно: о том, что не имеет темы существования!. Бестемное лицо!.. Бестемное время!.. Печальная разгадка и, может быть, страшные годы. — Не знаем, что делать... Чем заняться... Что бы почитать. Давайте друг о друге!! Невесело лежать в могилах прежним русским писателям. Тяжелые им снятся сны... Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 5 марта. № 12564.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|