| ||
|
«Маленькое письмо» CCCXLIX А.С. Суворина пробуждает грустные мысли. «Дожди... дожди...» «Бог дал урожай, да урожай из рук вывалился»; «зерно есть, т.е. было, да сохранить его было невмочь» — так сетуют крестьяне и помещики, а автор «письма» ставит пометку: «Работаем, как при Рюрике». — «На полях пропадает хлеб, проросший, мокрый, с почерневшей, гниющей соломой; пропадают, вероятно, — если сообразить, что дожди обнимают пространство нескольких губерний, — миллионы рублей в этой непогоде. Пропадает и надежда прокормиться». Мы умеем молиться о зерне, а нужно выучиться молиться самому зерну. Что это значит, что за мысль? Нужно полюбить и нужно уважать самое зерно не как статью дохода, а как в самом деле центр забот, обширной мысли, да и обширной поэзии. Нужно начать культуру зерна, как мы имеем культуру дорог, войны, промышленности. Разве, в самом деле, не очевидно, что мы имеем культуру промышленности, а культуры зерна и не начинали? «Был урожай, да из рук вывалился»: но, Боже, если бы так рассуждали египтяне, они вечно повторяли бы скучную присказку: «был урожай, да водой смыло», «ничего не можем поделать». А ведь это 4000 лет тому было, вот когда уже люди поставили вопрос: «Как сохранить урожай?» «Хлеб пророс, мокрый; в соломе — загнил и почернел»; «дожди: ничего не можем поделать». В бессилии помещики постукивают барометр. Автор «письма», в общем сторонний полю и хлебу человек, вопит: «где интеллигенция»? И горько и смешно: мы изобрели бессмеровскую сталь: кто видел ее кипение, не мог не удивиться гению человеческому. Брошенные в котел обрезки рельс распукаются, как мука в молоке; все готово; свисток дает приказание всем удалиться; системою рычагов громадный котел, на многосаженной высоте висящий, передвигается к глиняной чаше, величиною в этот же котел, и опрокидывается. Медленно течет стальное молоко струею в толстое бревно с огромной высоты в эту подставленную чашу. Секунды и минуты текут; блеск, жар, сияние, а всего больше — удивление, удивление смиренного вашего ума перед умом-гигантом, который это выдумал, который над этим потрудился и здесь успел. Да тут ум обывателя подавлен. В отношении поля я тот же смиренный и несведущий обыватель, который не только не подавлен зрелищем почерневшей от дождей соломы, но прямо смеюсь этому зрелищу и, наконец, злюсь на людей, «постукивающих в отчаянии барометр». «Бессемеровскую сталь изобрели, а вот как высушивать колос — не изобрели». Просто я не хочу верить, чтобы тема сохранения урожая, при всяком решительно дожде, была неразрешима для средств науки, для изобретательности человека и кооперации сил человеческих. «Не помолились зерну» — и только, т.е. не начали культуры зерна, а все, «как при Рюрике». — Впрочем, против Рюрика есть одна прибавка, коммерческая: страхуем урожай. — «Ты что же, человек Божий, сидишь?» — «А я посеял хлебушко, хлебушко застраховал, и вот сижу, мне что таперича». Брюссельские кружева плести умеем, а соломы высушить не умеем. — «Тут чаво ж один поделаешь, тут надо деревней». — Ну, черти, так деревней принимайтесь. — «Не приобыкши». — Да к чему же вы тысячу-то лет «приобыкали» или чему вас тысячу-то лет учили? Плести лапти и в церковь ходить? Это за вас бабы и ребятишки сделают, и без всякой науки. Где ваша наука? В это и упирается вопрос: нет «науки», т.е. нет никаких знаний у человека, кроме самых элементарнейших вещей: питания и грубой работы. В лес сходить и грибов набрать — это так, это по-нашему. Набрал корзиночку и съел сковородочку. Но дальше? Посложнее? Да ломал вас кто-нибудь в жизни, т.е. переламывал вашу мысль, разминал косточки, гладил особенным способом мускулы? — «Как же, ломал нас медведь да татарин; то он сломает, то мы сломаем». Да, но это сила, а вот гибкости ума и мускулов — этого-то и не хватает русскому человеку. Не хватает нашей деревне, не хватает городу. Нет узора, нет сложности — в уме, в труде и, наконец, во всей цивилизации. Там, здесь и всюду — нет одухотворенности и нет изящества. Одни привычки. «Мы привыкли молотить на солнце, а тут — дождь; не знаем, что делать, разве постукать барометр». А нужны знания, работа ума и поменьше нытья. Вся сложность жизни, и вся одухотворенность, и всякий дух — к нам идут от Запада, где шла эта работа ума. Отсюда и «иностранные капиталы». Мы сами решительно не можем или не хотим усложниться, и нет в нас никакого духа, кроме духа косности. «Не приобыкши». И все еще нас пугает прогресс! «уф — как летим, как бы голову не сломать», «держи-ка машину, стой», «растрясло совсем». Ведь эти крики поминутно мы слышим, и вся-то наша история есть какое-то вековое «тпррр». — Ну, сиди, матушка, а то и впрямь растрясешься. Впервые опубликовано: Литературное приложение к "Торгово-промышленной газете". 1899. 26 сентября. № 28.
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|