В.В. Розанов
Об отрицании эллинизма

Когда М.О. Меньшиков назвал греческое искусство, а в заключение и всю античную цивилизацию в душе ее, в нерве ее — сумасшествием и отчасти свинством, я думаю, очень многие приятно потерли руки и сказали себе: "А, это мы будем цитировать". Статуя и миф Леды, так голо выдвинутые вперед, дают короткий и резкий аргумент, останавливающий возражения. Но нам кажется, что тут есть нравственная софистика, вроде такого, например, силлогизма: "Крест и гвозди — что это такое? Дерево и железо; в более обширном смысле — орудие муки, т.е. отвратительное; христианство поэтому отвратительно". Это слишком коротко и уже по краткости своей неверно.

Omne vivum ex ovo [Все живое из яйца (лат.)]... — вот аксиома науки, к которой примыкает и миф Леды. Согласимся ли мы минерал признать выше живого? Конечно — нет. Но если живое, т.е. мудрость и поэзия, выше минерального и бессмысленного, то правдоподобно ли, чтобы способ происхождения его и источник, его производящий, тоже не был выше минералогического распадания одного кристалла на два, удвоений и утроений куба соли или кварца. Но происхождение минерала безгрешно; и если происхождение живого выше, то — по естественному эллинскому представлению — оно имеет в себе некоторую святость, священство. Отсюда, без дальних и неудобных объяснений, можно вывести некоторые греческие и римские представления, так смутившие русского публициста.

"Свиное", "свинство" он повторил за "знаменитым романистом" о роднике материнства. Зачем же не быть последовательным и не докончить: "Каждая мать есть опоросятившаяся свинья"? Не знаю, при таком представлении избрал ли бы Рафаэль любимейший и постоянный свой сюжет и нарисовал ли бы он картину, понравившуюся в Дрездене М.О. Меньшикову. Руки бы опустились, кисть упала бы на пол. Напротив, эллинское представление (оно же и современно нам научное) ведет к некоторой экзальтации при виде младенца, и не без причины только один "Renaissance" эллинизма сделался эпохою появления в живописи европейской всех знаменитых сюжетов около материнства, принадлежащих Корреджио, Тициану, Рафаэлю, Леонардо-да-Винчи (во Флоренции я видел его "Св. Семейство"). М.О. Меньшиков не подумал или он подумал невнимательно, что идея "свиного" самым тесным образом связана с детоубийством у "кротких сердцем" истребителей эллинизма. "Опорося-тившуюся мать" нечего щадить, как и ее "щенка", во многих случаях, именно во всех тех случаях, когда она не была достаточно послушлива регламентации духовных скопцов. Детоубийство, с одной стороны, как наша грязная проституция — с другой, суть, так сказать, практически выраженные "первый и второй члены" символа духовного скопчества. Все дома терпимости, чуть только не выправляющие в Европе патента на торговлю, выросли на почве печальной идеи, высказанной или повторенной М.О. Меньшиковым. Как не видеть здесь связи?! Если пол и родник рождения есть "свиное", то самое натуральное ему помещение есть хлев. "Выгоним свинью в хлев", — сказал себе первый основатель дома терпимости. И никто против этого не протестовал, так как это казалось естественным, ибо идея "свиного" есть очень давняя и распространенная у нас.

Я давно пришел к догадке, что идеи необыкновенно высокие, так сказать, в верхней своей ступеньке сводят в невообразимое иногда болото, а идеи, нижняя ступенька которых кажется или обыкновенна, или даже худа, порицаема, иногда "порнографична", чем дальше идешь по ступенькам их, поднимают в необыкновенную высь. Не на этом ли были основаны древние Элевзинские таинства? Климент Александрийский их порицает за "постыдное", а целый ряд религиознейших и серьезнейших умов древности, как, напр., Плутарх, говорит: "Те, которые посвящены бывают в эти таинства, умирают счастливее прочих смертных, ибо умирают с надеждой на вечную жизнь за гробом и верой в Бога". Вот маленькая подробность, о которой не мешало бы подумать многим. "Свиное" есть только кажущееся таким; здесь "покров Изиды", который не следует срывать. Природа — застенчива; и она важнейшее в себе и, может, священнейшее показывает нам пугалом ("свиное", "порнография"), чтобы надежнее удержать нас от неприятных ей разгадываний.

"Психопаты" и "сумасшедшие", каковыми называет древних М.О. Меньшиков, дали семью, где были Пенелопа, Андромаха, Гектор, семейство Брута; как и у нас в языческом (по характеру, по колориту) "Слове о полку Игореве" записан нежный и трогательный "Плач Ярославны". Вот факты. Люди, создавшие и питавшиеся мифом Леды, самый идеальный тип семьи, и мы ни из летописей, ни из мемуаров не знаем, были ли там побои жен и телесные наказания детей. Пусть же параллельно этому прочтет М.О. Меньшиков первые страницы рассказа М. Горького "Супруги Орловы", где вся улица сбегается смотреть и хохотать, как супруг от скуки учит супругу, и он увидит сам, как далеко зашел в самообольщении новою Европой, затоптавшею Леду. И у М. Горького в изображении — не случай. Кто же не слыхал песенки-были:

Как у нас на улице
Муж жену учил...

Это — "ученье" по всей Руси от тех самых строгих времен, как греческие монахи растоптали у нас своих маленьких и неудачных Лед и спрятали недостаточно монотонное "Слово о полку Игореве" так далеко, что до Екатерины Второй не нашлось ни одного экземпляра.

Не будем нетерпимы к древности, по крайней мере в светской литературе. Не так давно появился прекрасный и монументальный труд (первый том) профессора Алексея Введенского: "Религиозное сознание язычества". В "Введении" его есть удивительная цитата из... митрополита Филарета об эллинском язычестве! "Каждый, — сказал этот даже монах, — кто вдумается и вчитается в языческую поэзию греков и других сродных народов и в их мифические сказания о людях и богах, будет поражен сходством их тона и картин, но только переиначенных и полузабытых с библейским сказанием о невинном состоянии человека, предшествовавшем теперешнему виновному: эта же первоначальная невинность отмечает сказания греков и римлян". Мне кажется, это внушительно. Я же добавлю к этой цитате удивившее некогда меня сведение: в Иерусалимском храме, конечно истинного поклонения, был так называемый "двор язычников" с жертвенником и проч., и здесь израильские священники принимали жертвы и приносили их, — конечно, своему Богу! — от эллинов, римлян, парфян, мидян, персов. Да и Христа пришли встретить "волхвы" языческие, а Христос есть заключение всей израильской истории. Таким образом, в ветхозаветном храме и, следовательно, в ветхозаветной церкви был устроен как бы "придел", особое отделение и для тех людей, для которых М.О. Меньшиков не хотел бы никакой пощады. И они несли свою "свечечку" Иегове; но ведь они могли это делать, конечно, в том единственном случае, если между Сионом и Афинами, Сионом и Римом лежал ровик, а пропасти не было! Какой же мусульманин пойдет к нам ставить свечку Богу за своего умершего. Пропасть — не переступит!

Мне печально, что талантливый публицист наш вырывает еще глубже эту пропасть, и без того бездонную. Да будет позволено мне бросить в нее хоть горсточку уравнивающей и примиряющей земли.

Впервые опубликовано: Новое время. 1902. 26 августа. № 9510.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.