В.В. Розанов
Обидчик и обиженные...

<О К.И. Чуковском>

На главную

Произведения В.В. Розанова


К.И. Чуковский все "подвизается"... На днях он прочел в Литературном обществе лекцию о Гаршине, которая возбудила бурю протестов "на месте преступления", и теперь эта буря перешла в печать. Проф. Батюшков на нее напал, Чуковский ему ответил. Мне хочется сказать два слова о Чуковском, о котором вообще теперь стали много говорить.

Блестящий оратор, чарующая дикция: язвительная, часто умерщвляющая критика. Как о "таком" не говорить... "Ты, батюшка, всех съешь: у тебя аппетит волчий".

Литераторы стали очень бояться Чуковского. "До кого-то теперь дойдет очередь". Все ежатся и избегают быть "замеченными" умным, зорким критиком: "Пронеси мимо"... Но Чуковский зорко высматривает ежащихся.

Он пишет коротко — это сила. Не хлестко — это ново и привлекательно. Глаз его вооружен какой-то сильной лупой, и через нее он замечает смешные качества в писателях, раньше безупречных. Две-три его заметки о В. Поссе заставили просто перестать писать этого ежедневного публициста "Речи". Еще немного, и, пожалуй, Чуковский заставит замолчать даже великого Влад. Азова. Просто ужасы.

А хотел бы я посмотреть единоборство Чуковского с Азовым. У обоих зубы... Не надо ходить на травлю волков.

И притом Чуковский неуязвим: он либерал! Никак нельзя сказать, что "это правительство его подкупило обругать сперва Короленко, а потом Гаршина"... Эту линию Чуковский должен тщательно оберегать: обвинение в "провокации" сторожит его у самой двери... "А, догадались: правительством подкуплен! Эврика!" Это его ждет.

Но и по этой части, кажется, Чуковский силен: он осторожен, бережлив, предусмотрителен. "Съест нас, собака". Литература решительно испугана.

По его адресу шепчут, говорят, выкрикивают в литературных гостиных: "хулиган", "не воспитан", "никого не уважает", "циник"... Из этих эпитетов я хотел бы запомнить только один: "не воспитан"... Действительно, Чуковскому недостает добрых нравов, доброй традиции, доброго повелительного навыка хорошо воспитанного человека. "Колыбельную песню" пела ему не няня, а выли степные волки.

Это есть...

Ну, что же: какого апофеоза удостоился "босяк" Максим Горький! Друзья, литературные друзья: вы же приветствовали и увенчали М. Горького в повести и рассказе, отчего вам не помириться с К. Чуковским.

— Да, но М. Горький жег других: а этот жжет нас. То — буржуи, а это — мы, бла-а-родные литераторы...

Да, действительно, есть разница: прежде бла-а-родные литераторы всех обижали, а теперь бла-а-родных литераторов обижают. Нехорошо. Опасно.

Отвратительный пример.

Задел даже Короленку К. Чуковский. Уж на что идеа-а-льнейший писатель! Но нашел смешное, притворное, сантиментальное, и так, с такими очевидными доказательствами, что невозможно было не согласиться.

"Бла-а-роднейший: а фальшивит".

— Это черт знает что такое, — ахнула печать. — Этак он, пожалуй, и Скабичевского заденет.

На последнем чтении Чуковский даже "решился на Скабичевского", сказал, что он "бла-ароден, но очень глуп". Публика повскакала со стульев. Я думал, что Чуковского убьют.

Хорошо, что он либерал: а то бы убили.

Непонятно, что будет дальше, если его не убьют. Этак он, отоспавшись крепко, с бодрыми силами, поутру вдруг напишет что-нибудь даже о Михайловском. Т.е. будучи-то либералом и немножечко "босяком"... Но, нет. Чуковский хитер и на Михайловского не решится. "Тогда пиши пропало карьере"...

Какой-нибудь "бла-ароднейший дурак" даже решился бы на Михайловского. Но К. Чуковский "себе на уме" и о Михайловском промолчит. "Своя жизнь дороже".

Когда ругают Чуковского, и я грешным делом поругиваю. "Что ж, против всех не пойдешь", "глас народа — глас Божий". Но про себя я любуюсь "шествием Чуковского", хотя:

1) Короленку — люблю.

2) Гаршина — еще более.

И Чуковский меня не разочаровывает в них оттого, что я замечаю, что Чуковский все вращается как-то в мелочах, в истинных, но мелких частях писателя и писательской судьбы и дара. Он подходит к человеку, отвертывает фалду сюртука и кричит всенародно, что у него пуговицы не на месте пришиты, а иногда что и "торчит прорешка", и даже торчит предательский уголок рубашки через него. Все это так. Но ведь суть Короленки и Гаршина не в пуговицах. Роковую сторону Чуковского составляет то, что он никак не может коснуться важного в писателях. Точно тут ему Господь положил "предел"... В Чуковском есть что-то полицейско-надзирательское, роющееся в "документах": и признаюсь, когда талантливый критик все протоколирует и протоколирует пуговицы, я зажимаю нос и говорю:

— Господи, как дурно пахнет! Это уже от вас, г. критик, а не по причине пуговиц.

Приходит мысль о какой-то всеобщей ванне или "микве", в которой надо бы "очиститься" и литературе, и критике.

Но, пока что роль Чуковского мне представляется очень утилитарною: не навечно, а на некоторые годы... Дело в том, что у нас действительно развелось очень много "бла-а-родных литераторов", сделавшихся таковыми только оттого, что есть существо чернил и есть существо бумаги. "От сочетания чернил и бумаги выходит литература". Это не совсем так... Словом, есть много писателей, и состоящих только из пуговиц, нашивок, кантиков и вообще всей "сбруи" литератора. "Мундир" есть, а под мундиром души нет. Об этом думалось годы, об этом плакалось годы. Но так как "мундир" был в исправности, то даже не приходило на ум, как же справиться с этим горем, как его вытравить, как его убить. Не приходило самой формулы дела на ум. Все так "безукоризненны", а уж давно одни "мундиры"... Чуковский с каким-то специальным даром, специальною лупою пришел, чтобы сделать это крайне нужное в литературе дело отделения "настоящего" от "ненастоящего"... Тут, может быть, играют положительную и чудную роль даже его отрицательные, антипатичные дары, без которых он не мог бы ничего сделать.

— Да. Я люблю документ. Да, где я копаюсь — нехорошо пахнет. Это моя судьба и, наконец, мой гроб. Но чтобы съесть труп, нужна гиена. Благодарите, люди, что около вас бродит она: иначе вы погибли бы от чумы.

Условие нашего здоровья. И все должны оглянуться с благодарностью на черный путь Чуковского.


Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 3 окт. № 12055.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.



На главную

Произведения В.В. Розанова

Монастыри и храмы Северо-запада