| ||
|
Плохое дело — тушить полой кафтана пожар или бороться с наводнением, противопоставляя ему носовой платок. Не так же ли мы делаем и делали, сводя существование многих миллионов старообрядцев в какой-то потаенности, к какому-то тайному, безвидному, якобы незаметному существованию? Это знаменитый закон о «неоказательстве» ими своей веры, в силу чего старообрядческая моленная, например, может быть, но над нею нельзя поставить креста, старообрядец может умирать в больнице, и всякий знает, что это старообрядец, что у них есть свои священники, но позвать этого последнего для исповеди нет возможности, потому что ему придется для этого проходить коридорами и комнатами общественного учреждения, а это уже есть «оказательство». Словом: «существуй», но не «оказывайся». Закон, которому параллелей мы, вероятно, не найдем ни в одном из древних и новых законодательств, и в юридическом существовании стран и народов он есть такая же «unica», нечто «единственное», как, например, знаменитый «Codex Sinaiticus» в нашей Публичной библиотеке. И главное — всем это известно, даже за границею! Ведь существует целая обширная литература о старообрядчестве, фигуры их мелькают в беллетристических произведениях; сотни тысяч старообрядцев живут в Австрии и в Турции, и на немецком языке, из-под пера авторов-немцев, вышло не одно исследование быта и вероисповедных особенностей старообрядцев. Укажем для примера на труд профессора Лейпцигского университета Иоганна Геринга: «Раскол и секты русской церкви», недавно появившийся. Таким образом, требование: «будьте», но не «оказывайтесь» в отношении старообрядцев так же неудобно. трудно и странно, как если бы закон повелел «быть», но не «оказываться» магометанам в Казани и Закавказье, «за исключением Средней Азии, где их слишком много», или — евреям везде, кроме Вильны и Шклова. «Не оказываться» — значит «не быть», «не должно быть»; и закон как будто ожидает, что, просуществовав очень долго в таких совершенных потемках, старообрядие вовсе исчезнет, как-нибудь растает, испарится и проч. Ибо ведь нельзя же ожидать, чтобы «оказательство», например крест на моленной или прохождение их священника для напутствования умирающего в больнице, кого-нибудь моментально и уже одним видом своим соблазнило, совратило? Тогда не надо бы допускать на Невском, Морской и Конюшенной улицах католических, лютеранских и реформатских храмов? Но они допущены, и без всякого колебания. Очевидно, что закон сам не думает, чтобы произошло хотя одно «совращение» от моментального зрительного впечатления — за целые сто лет и у всего народа. Неужели может произойти перемена веры от одного взгляда на восьмиконечный старый крест, поставленный над старообрядческою моленною? И как же нужно представлять слабою коренную русскую веру, если она может зашататься при одном взгляде на чужой обряд, чужое пение? Остается из всех невозможных предположений только последнее, что запрещение «оказываться» вызвано желанием не иметь перед глазами раздражающее зрелище людей, которых не удалось укротить, которые не повинуются, остались при своем образе мыслей. Но признавая основательность этого мотива, можно бы приказать раскольникам никогда не являться перед дворцом губернаторов, вице-губернаторов и вообще очень больших начальников. Ибо, например, другое и более мелкое начальство вовсе не избегает их вида, бесед с ними, общения, как в смысле простого дружелюбия, так и бывавшего нередко «пользования» от них. «Вида» старообрядцев многие не выносят; но, например, «вида» их денег вовсе не все «не выносят»: а ведь это тоже «оказательство», ибо от денег к существованию владельца их и «давальца» уже недалекое и «наглядное» заключение. Под скромным, тихим, безбурным законом о «неоказательстве», в сущности, скрыта целая система преследования и угнетения, притом проникающая до последних подробностей религиозной жизни, которою может воспользоваться как очень крупный чиновник в губернии, так и самый мелкий полицейский чин где-нибудь в уезде и селе и свести на совершенное «нет» другие и принципиальные наши законы, тут же рядом поставленные. Нужно заметить, что всякое конкретное распоряжение начальства опирается и не может не опираться на наиболее конкретный закон из целой серии однородных; на закон, так сказать, ближайший к его действию, а вовсе не на первый и принципиальный закон, который, собственно, существует и дан для самих законодателей, дабы они его развили в системе последующих конкретных законов. Так, основными законами Российской Империи признано право свободного отправления богослужения по обрядам своего вероучения «за всеми подданными». Казалось бы, если за «всеми», то уже сюда implicite [подразумеваемого (лат.)] вошли и старообрядцы? Но, однако, надо было дожить до 3 мая 1883 года, когда этот общий принцип, с самого же начала в законодательстве утвержденный, был объявлен распространяющимся на них. Прошло 50 лет непонятного, «непринципиального», но, однако, фактического угнетения: целых два царствования. Но можно было бы ожидать, что, после явно высказанной 3 мая 1883 г. воли государя Александра III, им будет наконец разрешено беспрепятственно открывать храмы, молитвенные дома, часовни и начать отправлять богослужение в тех сооруженных ранее, но непонятным образом не разрешенных к открытию храмах? Принцип существовал, воля государя сказалась: но, однако, не был отменен и закон о «неоказательстве», которым и не мог не руководиться каждый уездный исправник, каждый губернатор. И как за ревность никогда еще чиновник не подвергался взысканию, а за слабость часто взыскивалось с них, то нисколько не по злой воле, а просто по осторожности в службе каждый из них, на вопрос и просьбу староверческой общины о чем-нибудь из перечисленного, только и мог ответить: «Нет, лучше не оказывайтесь», «нет открытой часовни — и не открывайте», «храма не стройте», «с прежнего храма уберите крест. Это все видимые знаки, оказательство. Исповедуйте молча, про себя, неслышно: совести вашей мы не стесняем. Но веровать скопом, явно? — это оказательство, запрещенное законом, который не отменен и 3 мая 1883 года». Нельзя требовать, чтобы администратор был шире и гуманнее закона. Скорее можно ожидать недостатков от единичных людей, имеющих и ограниченность ума, и действующих под влиянием раздражения, усталости, страстей и возможных корыстных расчетов. Закон должен всегда «учитывать» недостатки исполнителя: и гуманность и универсальность, раз уже она есть в намерениях законодателя, должна сказаться шире, чем всякое возможное исполнение. Вот отчего почти вся сумма «злоупотреблений» около старообрядцев и старообрядчества, притеснений и денежных вымогательств, должна быть снята с исполнителей закона и возложена на ту неясность или двусмыслицу в самом законодательстве, по которой в верхних принципиальных законах как будто содержится что-то свободное и гуманное, а в нижних конкретных законах не только допускается, но и прикровенно указуется притеснение. Так, в 1820 г. Федосеевская община в Москве насчитывала 1500 монахов, 10000 мирских людей, имела богадельню для одиноких стариков, а в детских приютах ею воспитывалось до 200 питомцев: но все это именовалось, согласно закону «неоказательства», «Преображенским кладбищем»! В 1853 году были конфискованы все огромные богатства этого мнимого «кладбища»; приюты и богадельни были закрыты, и оставлена только больница. Между тем многотысячная религиозная община, конечно, не может ограничиваться только «похоронами» своих членов; жизнь не может выражаться только в умирании; нужно еще что-нибудь, приходится «оказываться» в другом — в труде, заботах и воспитании своих членов, не говоря об отправлении богослужения. Вот отчего за рассеянными у нас старообрядческими общинами должно быть законом признано право открытого, явного существования, с правом их деятельности как юридических единиц в деле открытия храмов, больниц, богаделен, приютов и всяческих других благотворительных учреждений, равно с правом приобретения имущества на имя этих общин. Не мало подберут они нищего люда в русской земле и упорядочат бездну всяческого уличного столичного и деревенского безобразия. Впервые опубликовано: Новое время. 1905. 17 февраля. № 10400.
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|