В.В. Розанов
Отчего плохо правописание в гимназиях?

Предположение "комиссии, собирающейся в Академии Наук", реформировать русское правописание, именно — упростить и облегчить его, — имеет мотив, главным образом, педагогический. Почти все видят, что это "исправление правописания" будет крайним обезображением вообще "писания". Нет спора, что писатели со вкусом просто не примут его. А за писателями со вкусом последуют люди со вкусом. И предположения, ныне витающие в стенах Академии, так и останутся витать в воздухе.

Теперешнее правописание с "ѣ", "θ", "ν" полно историчности, полно смысла. В нем отражается история племен, вошедших в Россию; история слияния местных говоров в один русский язык. На предложение Академии Наук начать писать "хлеб" вместо "хлѣб" новгородец и киевлянин ответят: "Нет, я буду писать хлиб, потому что я так говорю". Начнется разложение языка на провинциальные наречия.

Писать "по звону" (по выговору) предлагал еще покойной памяти В.К. Тредьяковский. Его оспаривал Ломоносов. Странно, что многие академики стали на сторону Тредьяковского. Теперь им еще труднее одолеть Ломоносова, чем в XVIII веке, ибо теперь вся Россия, насмешливая, остроумная, заступит место Ломоносова и, несомненно, победит Академию или ее "комиссию". Победит тем, что просто не послушается.

В самом деле, какой афоризм: "Ученики гимназий пишут до безобразия безграмотно. Нужно улучшить их правописание. Для этого пусть они, и их родители, и мы все русские начнем писать вовсе безграмотно, окончательно невежественно. Всеобщность безграмотности покажется общею грамотностью".

— Согласимся все быть глупыми; и мы все покажемся умными. — Право, не надо долго учиться и стяжать ученые степени для сотворения таких афоризмов. И как не подумать, что скажут о такой попытке академия парижская, академия берлинская. Ведь они все сестры между собою, и странно, что одни русские захотели быть такими "замарашками".

Вопрос о правописании, и именно о нетрудном усвоении нашего исторического правописания, есть вопрос школьный, а не литературный; педагогический, а не ученый. Нужно не изобретать новое правописание, а нужно действительно изобрести способы нетрудно, просто и кратковременно выучивать мальчиков в школе правильно писать по-русски.

"Правописание и диктант" действительно поглощают почти все время преподавания русского языка в I, II, III и IV классах гимназии. Это при четырех недельных уроках! Ревизор, входящий на урок русского языка, приказывает прежде всего ученикам вынуть тетради и писать под его диктовку "диктант". Вся ревизия в этом и состоит. Грамматики не спрашивают. О начитанности нет вопроса. Несчастный ревизор несчастного учителя знает вполне, что ученики ни грамматики не знают, не знают отличить сказки от песни (т.е. теоретически, в смысле "законов словесного творчества"), принимают и Пушкина и Лермонтова за "песенников"; и вообще дикие невежды в "русском языке и словесности". Но когда ничего этого нет, ничего этого не приобретено за четыре года, он спрашивает с отчаянием: "Да умеют ли они по крайней мере ставить букву "ѣ"?!" Буква "ѣ" съела весь русский язык в гимназиях, поглотила все время. Зная, в чем состоит ревизия, учитель только и готовит учеников "из буквы ѣ". Пока Академия Наук или ее "комиссия" не решила: "Ну ее к черту, букву ѣ!"

Это — отчаяние от неумелости. "Уничтожить арифметику, потому что арифметика не дается"?! К счастью, с арифметикой нельзя так поступать, а с правописанием — можно. Но мотив рассуждения и самое рассуждение одно и то же. Рассуждение это нелепое. "Не дается" вовсе не арифметика или правописание, но она "не дается" при неумелом учителе и учебнике или, общее и вернее, при нелепости системы передачи.

Прежде, когда учили чтению: "буки — аз-ба", оно тянулось годы. Теперь, с звуковым методом и кубиками, дети выучиваются читать почти сами собою, чрезвычайно быстро и без всякого труда. В некоторых семьях выучивают читать только старших, младшие, за ними, уже сами выучиваются чтению.

"Правил правописания" (теоретически) я до сих пор не знаю, — и не помню, чтобы учитель гимназии обращался ко мне на уроке: "Вот, Р., слово мнѣ надо написать на конце ѣ; ибо в дательном падеже, где слышится звук е, пишется ѣ". Не помню этого. А товарищи мои бились над этим в слезах; получали единицы за диктант — и выходили из III — IV класса вовсе безграмотными.

Секрет в том, что правописанию выучиваются не как системе писания, теоретически (кто запомнит 1000 правил и, главное, кто их применит быстро и легко в быстром процессе писания в 10-12-14 лет?!), а выучиваются ему и следует выучиваться так же непосредственно, легко, "само собою", как младенец выучивается сперва говору, а затем от старших и чтению.

Несколько моих товарищей и я уже в гимназию поступили, умея писать почти без ошибки (маленькие ошибки я и теперь делаю и не гонюсь за этим). Причина простая: мы до поступления в гимназию прочитали сотни книжек, рассказцев, сказок и списали себе в тетради ("альбом", "тетрадь для стихотворений", "песенник") все страшные баллады Жуковского, Каменева (помню, я над "Громвалом" старался), чуть не томы из Пушкина и вообще из кого попало, пострашнее и поинтереснее. Поступая в гимназию, мы буквально "знали" 1/10, а то и больше, "курса словесности". И "правописание" безукоризненно усвоилось из привычки читать и писать; читать по правильно напечатанной книге и списывать тоже с правильно напечатанной книги.

Вот и все.

Мои товарищи, которые страдали над буквою "ѣ", никогда ничего не читали и ничего себе в тетради не списывали. "Система правописания" висела в голове их отвлеченно. "Систему"-то они знали, а как начнут писать — и наврут. Учитель кричит на них: "Долбите правила!" Ревизор кричит на учителя: "Они у вас не долбят правила!" И все долбят: ревизор — учителя, учитель — учеников, ученики — учебник, со скрежетом зубов, проклиная. Пока Академическая комиссия не пришла на помощь, взяв меч Александра Македонского и разрубив Гордиев узел: "Ну ее к черту, эту бессмысленную и действительно трудную и все же в результате совершенно бесплодную долбню".

Полегче, господа! Попроще — и все станет легко!

Пусть ревизор спрашивает не букву "ѣ", а "Полтаву" Пушкина; пусть учитель соревнует учеников не в диктанте, а в знании народных сказок Афанасьева. Пусть педагоги, ну хоть притворно и на время, забудут букву "ѣ"; и пусть поверят, что она сама у них родится, ляжет в пеленочки, вырастет, войдет куда нужно, все сама! Без усилия с их стороны!

Есть целая категория людей, которым правописание ничего, в смысле труда усвоения, не стоило. Это люди — все очень много читавшие, много списывавшие, вообще писавшие, компилировавшие. Затем, и после этого обильного чтения, останутся маленькие ошибочки, "тонкости": ну, пусть о них спорят ученые люди, академии. Право, книга не испортится от нескольких в ней ошибок; человек не перестанет быть образованным, если он делает в письме ошибки, уловимые для Буслаева и Грота. Но начать сплошь писать без "ѣ", "θ", "ν", писать "хлеб", "феатр" (старинное написание "театр"), "апофеоз", "символ веры", "введение": нет, такое безобразие начинать для уничтожения все же меньшего безобразия, встречающегося в диктанте самых неудачных учеников, — покорно благодарю! Это все равно, как, рассердившись на блох, — да в огонь шубу.

Поумнеть нашим педагогам — нужно! Поумнеть нашим гимназиям, всей ученой "системе" — следует. Хорошее правописание должно усвояться в учебном заведении, как хороший тон в обществе: по примеру, указанию, легкой насмешке, по легкому укору и напоминанию. И только. Но стойте инквизициею над буквой "ѣ". Знаете: станьте "дозором" над ношением галстухов, назначьте пытки за забывчивость надеть его: и люди разучатся носить галстух.

"Ѣ" — это просто галстух в школе. Кто его забыл — замечают. И все его станут тогда носить. Но нельзя же объявить: "Снимем все галстухи", как и глупо было практиковать другое: "кто без галстуха — пожалуйте в участок".

Галстух — это "само собой". Ѣ — тоже. Вежливость, приличие есть обычай, а не закон. В школе нашей водворилось основное неприличие: долбяжка учебника, а не чтение книги; "тетрадь для диктанта", а не "тетрадь для любимых стихотворений". За основным этим неприличием, бескнижностью, бессловесностью, безлитературностью учебных заведений — приплелось и другое: безграмотность письма. Но дико, если сонм ученых объявит: "А, плохо грамотны — так будем вовсе безграмотны!"

Что за Геростратово решение. В подражание японцам разве? Это у японцев есть обычай: распарывать себе живот перед окнами дома своего врага. "Назло". И вот и почтенные наши филологи (если бы осуществилась их затея) также решились: "распороть себе живот" перед тупым и не читающим ничего гимназистом.

Впервые опубликовано: Новое Время. 1904. 21 апр. № 10105.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.