В.В. Розанов
Первый дебют

Вероятно, у многих в Петербурге и провинции забилось сердце, когда на этих днях появилось маленькое, скромное объявление в газетах:

Л. Ф. Достоевская
БОЛЬНЫЕ ДЕВУШКИ
Современные типы

По биографии Достоевского, написанной Н.Н. Страховым, все знают, что у него осталась дочь Любовь; и инициалы имени и отчества «Л.Ф.» почти с несомненностью говорили, что на литературное поприще появляется именно она... Я поспешил в магазин, и посвящение книжки «Памяти отца моего Федора Михайловича Достоевского» подтвердило ожидание, почему-то радостное. Почему? Да, Достоевский всем нам интимно дорог, и видеть его «кровь» в литературе — просто приятно. Лет 16 назад мне сказал Страхов именно об авторе книжки, тогда еще молоденькой девушке: «Она — наследница талантов своего отца». Он сказал это по поводу пьес для домашнего театра, которые она писала тоже «домашним образом».

Вот коротенькое предисловие ее к первой своей книжке: «В наше время, вследствие ненормального положения женщин в обществе, число больных девушек увеличивается с каждым годом. К сожалению, люди мало обращают на них внимания. Между тем, большинство таких девушек выходит замуж и заражает своею нервностью и ненормальностью последующие поколения.

Я медицины совсем не знаю, да и таланта литературного у меня нет. И все же я решаюсь описать некоторые, наиболее поразившие меня типы. Нет сомнения, что ученые со временем начнут серьезнее изучать ненормальность женщин, чем делали это до сих пор, и тогда им могут пригодиться даже самые ничтожные материалы. Вот, в качестве таких материалов, я и решаюсь напечатать первый выпуск моих «больных девушек».

Во всяком случае, это умно, дельно и практично. Если бы вместо той «изобретательной» дребедени, какую беллетристы преподносят нам в толстых книжках журналов, простые девушки начали рассказывать наиболее выдающееся, что им стало известно «из жизни», — из судьбы виденных и узнанных девушек и женщин, — литература много выиграла бы прежде всего в интересе, в занимательности. А польза и поучительный смысл таких «простых рассказов» были бы огромны для читателей, для общества, но также и для науки.

В книжке три рассказа: «Чары», «Жалость» и «Вампир». Мне показалось, что Л.Ф. не выдержала задачи, намеченной в предисловии, и, должно быть, природный литературный дар повлек ее дальше сухой и деловитой темы, темы строгой: передавать виденное, не выходя из рамок того, что видел глаз и услышало ухо. В рассказ врывается воображение, творчество. Я по крайней мере не умею отнестись к ним иначе как к беллетристике: но «чисто прибранной», умной, никого не копирующей (в том числе и отца)... Рассказы во всяком случае вполне литературны, и, может быть, больше этого не следует требовать от «первого шага». Я сказал, что подражания даже и отцу — не видно. И это — так. Но натура отца сказалась в первом и самом значительном рассказе: вообразите, девушка, чистая и нравственная, с горячею, исключительною любовью к детям, в каком-то болезненном, ненормальном кошмаре задушивает ребенка, ей вверенного! Сцена эта передана страшно и натурально: девушка оказывается с врожденною маниею к этому ужасному преступлению! Чем более она любит беззащитное существо, — еще ребенка, — любит с проницающею все ее существо любовью, — тем «в момент приступа», в кошмарную ночь неодолимее влечется умертвить его!! Я сказал, что в этом фантастическом рассказе дочери сказалась «натура» отца: точнее сказать, выразилось продолжение замечательной наклонности великого романиста сводить вместе, связывать «в один узел» величайшую человеческую чистоту, вот, именно детскую, с величайшим страданием, и именно мукою, замучиванием ее. Все помнят «Смерть Илюшечки» в «Бр. Карамазовых»; или как турок разможжил голову болгарскому ребенку, которого посадил на колени, — и ребенок стал играть дулом пистолета: турок в это время и спустил курок (рассказ в «Дневнике писателя»). Еще: как один помещик затравил собаками провинившегося мальчика лет семи; и как другой мальчик, таких же лет, утопился, избегая наказания. Подробности, которыми окружены все эти терзания — смерти, и страшно напряженный тон рассказа, говорят, что у Достоевского было какое-то влечение «вот так поставить дело», свести «вот эту невинность», притом страстно любимую, «пронзительно любимую» (его термин), — с ужасною насильственною смертью, именно — с мукою. В высшей степени характерно, что у дочери сказалось это как продолжение, как дальнейшее развитие, даже как заключение и конец: ибо куда же «дальше идти»? Смерть... но не от врага, не от «турка» или «барина», а от кроткой девушки, тоже почти ребенка по годам, притом любящей этого ребенка исключительною любовью, экзальтированной, но, нельзя скрыть, не материнскою, а вот именно какою-то девичьей («Больные девушки»), особенной, обожающей, восторженной... как к величайшему художественному созданию природы.

Такие кошмары у женщин и матерей не являются, и совет доктора, к которому девушка обратилась, когда у нее впервые начались эти кошмары (видение терзаемых детей и ощущение ужасного при этом наслаждения), совет «поскорее самой выйти замуж» — не представляется неуместным... Но, с другой стороны, надо заметить, что у «больной девушки» вовсе ни в чем не проявлялось влечение к замужеству: с детства (в институте) она скучала обществом взрослых людей; ее мир был — одни дети! любовь — одни дети, которых она тайно душила!!!

Суд застал ее на втором преступлении. Она сейчас же созналась во всем. Но оставалась совершенно равнодушна ко всему и только горько заплакала, когда ей пришлось прощаться с Жоржиком (третья намечавшаяся жертва), к которому уже успела «горячо привязаться».

Страшно. И, повторяю, очень интересно по родовой, генетической связи с одним уклоном в творчестве великого своего отца...

Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 3 апреля. № 12593.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.