В.В. Розанов
Плеханов о религии

Читая одну грамоту турецкого султана к Петру Великому, я был поражен и, можно сказать, осчастливлен титулом, каким он именовал себя: «всегда победитель». «Султан Ахмет-хан, сын султана Мехмеда-хана, всегда победитель», — и уже далее следовали «пункты» изложения. Титул этот мне невольно вспомнился, когда я открыл в последней книжке «Современного Мира» статью знаменитого социал-демократа Плеханова, под заглавием: «О религиозных исканиях в России». Плеханов, как известно, есть идейный вождь русских социал-демократов. После того как его «победоносные войска» вступили в Россию, и, разумеется, в три дня ее покорили, он, озирая завоеванные социал-демократией страны, приканчивает уже то немногое, что кое-как сопротивляется его и их «эс-дечной» программе... Между такими сопротивляющимися вещами он заметил, между прочим, бродящие в обществе религиозные мысли, вопросы, тревоги, искания... Его султанское величество, Ахмет Плеханов, «всегда победитель», — решил доказать, что все эти искания очень глупы, — и написал статью, которую, признаться сказать, читать всю мне показалось ужасно скучно, но кой-куда все-таки упал мой глаз, и я решаюсь поделиться с читателями социал-демократическим рассуждением о религии...

«Всегда победитель» ни с того ни с сего обрушился на Палладу-Афину. Должно быть, из вражды к древним языкам, и особенно к тому, что их насаждал такой консерватор, как Д.А. Толстой. «Греческое слово миф — значит рассказ, — поясняет социал-демократ. Человека поражает известное явление, все равно действительное или мнимое. Он старается объяснить себе, как оно произошло. Так возникают мифы. Пример: древние греки верили в существование богини Афины, у римлян — Минервы. Как произошла эта богиня? У Зевеса болела голова, и, должно быть, болела очень уж сильно, потому что он решился обратиться к помощи хирургии. Роль хирурга выпала на долю Гефеста, у римлян — Вулкана, который вооружился секирой и так сильно хватил царя богов по голове, что она раскололась, и из нее выскочила богиня Афина. Другой пример: древний еврей спрашивал себя, откуда произошел мир. На этот вопрос ему отвечал рассказ о шести днях творения и о создании человека из праха земного. Третий пример: современный австралиец племени эректэ хочет знать, откуда взялась луна. Это его любопытство удовлетворяется рассказом о том», — далее следуют «пункты», как у турецкого султана. Заключение эс-дека: «Я не знаю, удовлетворит ли такое объяснение кого-нибудь из нынешних богоискателей».

Я был учителем гимназии и поэтому знаю, как пишутся «сочинения» воспитанниками разных классов; даже именно на эту тему: «Возникновение мифа». И сотни русских учителей гимназии подтвердят вместе со мною, что «сочинение» Плеханова есть типичное «сочинение» ученика VI класса, не дальше, не старше. Он даже забыл свой же тезис: «миф объясняет явление»: ибо вовсе не упоминает, какое же «явление» объяснялось у греков Палладою-Афиной и особым способом ее происхождения. Учитель мог бы поставить ему по снисходительности три; но даже читатели «Современного Мира», вероятно, не скажут, что за приведенные строки можно выставить: «четыре». Ведь никакого дара даже изложения? А ума — уж совершенно никакого.

Читатель поймет теперь, почему не захотелось мне читать дальше «всегда победителя». Заглянул только на самую последнюю страничку: «Таков г. Луначарский; отчасти таков же Л.Н. Толстой». Ну, читатель, что же тут читать. А понаписал этот «писатель» два печатных листа, и под текстом мелькнули цитаты на всех языках, кажется даже на австралийском.

Ах, султан, султан. «Пришел, увидел и победил» богоискателей. Заметьте, что это вождь наших социал-демократов, и именно вождь идейный, литературно-ученый, книжный. Он ссылается на свою статью «Об искусстве» (воображаю!) в сборнике «За двадцать лет», как и на свой «Манифест коммунистической партии». И, словом, это старый, умный, теоретический руководитель партии, «покорившей Восток и Запад».

По языку и стилю, как справедливо заметил К.И. Чуковский в возражение проф. Батюшкову, — можно узнать душу писателя, всю до дна. «Он может скрыть что-нибудь от своей жены, но от критика, открывая свой стиль, -он не может ничего скрыть». «Стиль» Плеханова типично гимназический стиль, стиль юноши 17 лет, самоуверенного, самомнящего, набирающего цитат и фактов из книг своей библиотеки и ничего решительно не понимающего ни в цитатах, ни в книгах, по причине отроческих своих лет и связанного с этим возрастом полного отсутствия зоркости, внимания, проницательности, в общем — вследствие отсутствия в себе психологичности. Душа не развита. Не ум, а именно душа — т.е. то общее, в чем ум есть только часть. Но от этого и ум не развит. Учен, но не развит. Как это могло случиться у Плеханова в его почти шестьдесят лет? Занимался все темами арифметическими, не духовными. Все комбинировал со счетной машинкой: заработанная плата, стоимость производства, остаточная ценность продукта, рента, капитал — все цифры, суммы, все мир точного и ясного, все — бухгалтерия, социал-демократическая бухгалтерия. И вдруг ему говорят: «Прочти Богородицу».

— Ерунда. Миф. Вот в Австралии дикари тоже...

— «Ну, хорошо, не умеешь: прочти теперь «Птичку Божию». — Об этом он никогда не слыхал, но, ознакомившись из Пушкина, говорит: «Ерунда. Сидела птичка. Пришел социал-демократ и прогнал птичку. Ерунда. Пушкина повесить бы». А «товарищи» поднимают его на плечи и несут в Берлин, возглашая:

— Всех победили. Мы всех победили...

Ах, Плеханов, Плеханов: мудреная у вас партия... Хоть расказните вы меня, но и я скажу, что кроме как полицейским с вами решительно некому возиться. Вы ребята сильные, они ребята сильные, вы — в косоворотках, они — «при шинели», ну и пожалуйста, — в рукопашную, кто кого победит. Но спорить с вами никакой нет нужды, как с душами типично неразвитыми. Ибо в развитии и гроза вам: социал-демократия вдруг начинает таять... Тает и тает, как вешний снег. Вы, конечно, «себе не враги» и читателей дальше «Каутского» не пускаете... «Я, Плеханов, мой друг Каутский и еще знаменитый Богданов. Мы, три Ахмета, победили весь мир». Ну, вот что, Плеханов: вы человек ученый, вам 60 лет, — как же вы не понимаете, что невозможно валить в одну кучу греческие мифы, семитическую космогонию и австралийские суеверия? Вы все приводите подряд. Ведь согласитесь, что подряд, и согласитесь, что это чудовищно в смысле глупости, то есть душевной неразвитости. Какой же вы критик религии, почему же вы критик религии? Так вы скажете, что можете сочинить музыку не хуже Бетховена, «ибо социал-демократу все доступно», а в доказательство начнете тыкать пальцами в клавиши рояля. При замечании же, что это не музыка, а ерунда, высокомерно ответите, что это «даже лучше Бетховена, ибо понятно народным массам» и что после принятия «Коммунистического манифеста» во всем свете так начнут тыкать пальцами, а более сложная музыка будет запрещена, как аристократическая, клерикальная и феодальная. Вообще после Манифеста коммунистической партии «перемены» будут большие. Всем «птичкам» голову долой. Но вернусь к Палладе-Афине.

Что же «объясняет» сей «миф»? Вы не ответили, забыв свой же тезис, что «миф возникает для объяснения». Миф не всегда «для объяснения» возникает, а иногда он подчеркивает только замеченное явление, обращает на него внимание людей или «верующих» и, чтобы выделить эту группу явлений, возникает как отдельный миф. Между прочим, миф о Палладе-Афине объясняет всю социал-демократию. Вы обратили внимание, что она произошла совершенно иначе, чем все боги и люди: из головы Зевса, т.е. бесстрастной, холодной части, где помещается только считающий, логический и комбинирующий ум. Самые страсти здесь или, вернее, их подобие — «головные». Вы замечаете, что уже кое-что, в смысле сближения, намечается с социал-демократией. Вы не могли не заметить одного неуклюжего, но по понятности удобного термина, вошедшего в обиход русской литературы: «умовики». Это — не гении, и вообще это не мера ума; термин указывает только на предрасположение. Это — люди, часто мелкие и бесплодные, которые все время свое проводят в больших или маленьких рассуждениях и живут не инстинктом жизни, в каждого с рождением влагаемым, а по головным, рассудочным мотивам. «Точно они родились не из чрева, а из головы», — хочется повторить древний миф. Чрево — это огонь, это страсть, это натура. «Натуру» древние же назвали «genitrix», «Natura genitrix» [«Природа-мать» (лат.)]. Вот ничего от нее как будто не несут эти люди, довольно скучные и надоедливые, вечно рассуждающие, но каким-то неглубоким, безжизненным, формальным рассуждением, все взвешивая и взвешивая, все мотивируя и мотивируя, все доказывая и доказывая, так что руки опускаются. Особенно руки опускаются от того, что они рассуждают большею частью не о своих, а о чужих делах и кажутся «ходатаями по всеобщим делам», — отнюдь никем не призываемые. Дело в том, что, вследствие отсутствия или слабости инстинктивной жизни, они вообще мало имеют «своих дел», личная жизнь их тускла и неинтересна, биография была бы монотонна, не впутывайся они в чужие дела. Они весьма похожи на тех странных птиц, существование коих казалось бы невероятным, если бы оно не было удостоверено зоологиею: именно — или вовсе не вьющих себе гнезда, или (есть такие!) которые делают попытку свить, начинают что-то сносить в кучу и делать, но не могут и бросают гнездо недоделанным, начатым, где невозможно вывести птенцов. Это — в зоологии, и есть такие — в людях. Тип этот, девушек и юношей, — преобладает в социал-демократии: в «Былом» я просто поражался однообразием биографий. Все не умеют вить гнезда. Если и выходят замуж, то, пожив года два-три, бросают мужа и детей, — которых, впрочем, чаще не бывает вовсе, — и уходят в чтение рабочим книжек, или в заграничное странствование, или начинают «бороться» с кем-нибудь. Но ведь и Афина была «Промахос», «Воительница». Социал-демократки переодевались в мужские рубашки, стригли по-мужски волосы, ходили мужскою, грубою и громкою поступью: точь-в-точь как Паллада-Афина, одевавшаяся в мужские доспехи, ходившая в шлеме с гребнем, имевшая копье и щит. Афина-«Алкис», как видно на монетах, — изображалась с выставленным вперед щитом и занеся копье правой рукой: как бомбистка в момент метанья бомбы! Греки и отметили в этом мифе об «умной» богине, вышедшей не из родовых путей, а «из головы Зевса», всемирное, всегдашнее существование таких людей, в небольшом проценте относительно целого человечества, которые в противоположность поэтам, о коих Пушкин сказал:

Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.

Им в противоположность, палладисты и палладистки рождены именно «для житейского волнения», для «корысти» и «битв». Корысть не только бывает своя, но и — чужая. Социал-демократы только и занимаются «чужой корыстью», ее меряньем и перемериванием. Но вообще эти палладисты и палладистки суть древние амазонки, суть средневековые странствующие рыцари, оставлявшие жен своих в замках томиться в одиночестве всю жизнь, суть воинствующие католические монахи, сделавшие половину европейской политики, во множестве они идут в адвокаты, чтобы разбирать и округлять чужие дела, и, наконец, из них решительно составлен весь, или близко к «всему», — стан социал-демократии. И я здесь не говорю ничего другого, кроме тех наблюдений, какие уже сделал Толстой в последних главах «Воскресения», где он описывает идущую в Сибирь толпу арестантов «политических». Помните все эти фигуры? «Не жнут, не сеют, не собирают в житницу»... «Гнезда не вьют» ни одна и ни один. Кой-какой флирт, — и тот не развивается. Один, именующий себя «мировым фагоцитом», делает предложение Катерине Масловой, не потому, чтобы почувствовал к ней что-нибудь как к женщине, а оттого, что и в ней увидал тоже «фагоцита», поглощающего общественные язвы. Но особенно характерна одна дочь генерала, чувствующая к физической стороне брака «неодолимое отвращение». Точь-в-точь все, как жесткая богиня афинян, которая не знала любви и презирала ее, все воевала и мудрила, — почему греки и извели ее не из обыкновенных родовых путей, а из головы Зевса. Таким образом, они сделали наблюдение в истории человеческой, в обществе человеческом, даже в самом сложении Космоса («рабочие пчелы», бесполые, рабочие муравьи), которого Плеханов не увидел у себя под носом. Между тем, если бы он отметил его и по-настоящему мудро к нему отнесся, он понял бы и то, почему мир никак не хочет и не может переделаться по «программе» социал-демократов: как целый улей никак не может переделаться по типу одних рабочих пчел, будучи чем-то более полным, более сложным, более цветущим, нежели эти все-таки палладисты пчелиного царства.

Если он не понял Паллады-Афины, понял ли он Библию? Можно только сказать с уверенностью, что он понял австралийских дикарей. «Рыбак рыбака видит издалека»...

Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 14 окт. № 12066.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.