| ||
|
Общество, голос и авторитет которого в вопросах воспитания и обучения еще менее принимался во внимание, чем голос учителей в течение 30-летнего режима нашей школы, последние два года выслушивалось довольно внимательно. В самом деле, вовсе не слушать голоса столь заинтересованных людей, как родители учеников, было бы столь же странно и для целой системы образования вредно, как в вопросах, положим, железнодорожных тарифов не выслушивать просьб купечества, или касательно фабрик — голоса фабрикантов. Из всех решительно наших министерств министерство народного просвещения отличалось очень долгое время наибольшею отвлеченностью и, так сказать, "предначертательностью". Другие министерства уже давно приспособились к русской земле и усвоили русские приемы глядеть, спрашивать, говорить с населением и удовлетворять его потребности и возникающие нужды. Опытные люди-практики постоянно вызываются к совещанию, от св. Синода, вызывающего каждый год новых епископов в Петербург, до министерства финансов, собирающего сюда торговцев и мануфактуристов. Одно только школьное ведомство шло наряду с министерством иностранных дел и, пожалуй, более интересовалось воззрениями Германии, чем России, на вопросы воспитания и обучения, программы и урока. Известно, что когда были составлены программы гимназий в 1871 г., то они были посланы, с просьбою дать отзыв и заключение, к выдающимся представителям германской университетской науки, но ни к одному русскому ученому и педагогу, среди которых числился Пирогов, Буслаев, Тихонравов, Боткин, Бутлеров, Менделеев, С.М. Соловьёв, Кавелин, Вышнеградский, Бредихин и др.; ни к одному из них эти "соображения" и "предположения" министерства не были посланы на просмотр. Известно также, что из иностранных ученых некоторые ответили скептически, почти насмешливо, именно о возможности обучать и воспитывать юное поколение страны, не справляясь вовсе с взглядами и с опытом ученых и компетентных умов собственной страны. Во всяком случае, последствия отвлеченности и "предначертательности" оказались так горьки на вкус, что пришлось спрашивать, уже торопливо и нервно, и ученых людей, и опытных педагогов, и самих родителей двум последним министрам с которых, собственно, начинается реформа мертвой школы. Обществу, которое заключает в своем составе людей огромного авторитета и значительности, — ибо в гимназиях учатся дети всего дворянства, всего высшего служилого сословия, — этому обществу и следует протянуть руку помощи и спасения русскому учителю, безавторитетному, несчастному, забитому, притуплённому от безмолвия и пассивности. "Детей наших учит учитель, и мы хотели бы его именно увидеть, а не окружных инспекторов, бывающих в гимназиях наездом, и не помощников попечителя и самих попечителей, наблюдающих собственно за бумажным делопроизводством министерства и тоже крайне редко видящих детей наших и почти вовсе не показывающихся в гимназиях. Мы хотели бы не только видеть и знать учителя, услышать от него человеческое слово и ему сказать человеческим языком о том, чего желаем для наших детей! Но и сверх этого, так как к детям нашим все министерство единственно и соприкасается через учителя, а окружные инспектора и прочий служебный состав министерства прямого отношения к детям не имеют, то было бы желательно видеть учителя не только ответственным перед нашим нравственным судом и возможным осуждением, но и, по крайней мере, свободным уменьшить эту ответственность через некоторою свободу инициативы, независимого шага, применения к обстоятельствам и лицам. Нам порицать решительно некого, кроме учителя, ибо никого, кроме его, мы в министерстве и не видим: пусть же он не будет подобен стрелочнику на железной дороге, только механически передвигающему вверенный ему рычаг, а лицом нравственным и свободным в той мере, как судебный следователь, прокурор и инженер-разведчик самостоятельны и свободны каждый в своей сфере". Вот приблизительно круг мысли, — который, нам думается, мелькает у множества людей, уже слагается в убеждение, а мы только даем ему формулу. Обществу и родителям в настоящее время, по существу, не с кем вовсе говорить о судьбе детей своих. "Я ничего не знаю, ибо я ничего не могу, — может ответить только учитель; — сам я умею решать алгебраические задачи, а ваш сын не умеет; поэтому я остаюсь учителем, а ваш сын исключается из гимназии". Сии простые ответы и реплики исчерпывают сущность разговора с педагогическим стрелочником. Совершенно иное дело в медицине, в суде: там доктор лечит и судебный следователь исследует. Тут есть дело, творчество и ответственность. Тут не механизм, а человек; не рукоятка стрелки, которую повертывает несчастный илот, а разумное учреждение, в котором работает размышляющий деятель. Каждый отличит Захарьина от того лекаря, который забыл в оперированной женщине инструмент. Но как вы отличите учителя от учителя? Только и разницы, что один добр, а другой сердит, один рассказывает ученикам гладко, а другой шепелявя. Индивидуальности слишком слабые, чтобы в них выразился человек. О подавлении индивидуальности в ученике много писали, много болели, и никто не вспомнил, что в основе этого лежит еще неизмеримо сильнейшее давление на индивидуальность учителя, которая стерта гораздо еще сильнее, чем у ученика. А индивидуальность есть талант. Вот талант-то и срезан у учителя. Ученик все же в играх, шалостях, наконец, в выборе товарищей из состава трехсот человек и в выборе чтения, спасет в себе лицо, душевную особливость, гордость сердца и независимость характера; но учитель, один из стрелочников, где он спасет свое лицо, свое вчера студенческое сердце, куда он пойдет и с кем и о чем заговорить? Между тем qualis didascalus — talis discipulus [каков учитель, таков и ученик (лат.)]. И вся боль нашего русского ученичества есть лишь отраженная: это — темный отсвет; бросаемый на ученика болью русского учительства. Для этой боли не было у нас не только Захарьина, но и заурядного лекаря. Просто — прошли мимо и не заметили. Общество вызовет самую горячую признательность в учителях и создаст детям своим самоотверженных друзей в них, если только, протянуть им руку, извлечет их из парализованного положения, так сказать, согреет их быт и службу. Пусть общество вызовет лицо учителя на передний фас школы, и это лицо сумеет приветливо улыбнуться обществу, озаботиться творчески о всех детях, все понять в родительской заботе и успокоить страхи, беспокойство, смущение педагогов-эмпириков, какими родители являются и не могут не быть. Впервые опубликовано: Новое Время. 1902. 20 июня. № 9443.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|