| ||
|
В том, что именуют "воспитанием учеников" и что задается как тема учебным заведениям, нужно различать две стороны: 1) Упорядоченность поступков ученика. 2) Сердечное развитие; развитие совести и благородного воображения. Разумеется, если бы было второе достигнуто, в значительной мере, хотя не вполне, не всегда и не непременно, было бы достигнуто и первое. Оговорюсь об этом. Человек большого и правильного сердца может сделать чрезвычайную выходку против учителя, даже против инспектора или директора, если последние (ведь можно же это допустить и это бывает!) сделали из должности своей карьеру или пошли по педагогическому поприщу единственно и исключительно для избежания воинской повинности. Такого я знал начальника учебного заведения, имевшего несколько десятков тысяч годового дохода от имений, угощавшего учеников 3-го и 4-го класса дорогим красным вином (у себя на квартире, но в присутствии учителей) и дарившего учеников старших классов серебряными портсигарами. Последнее обнаружил инспектор: "Откуда у вас взялся портсигар?" — "Директор подарил". Инспектор был строгий и, отнеся портсигар к директору, передал слова ученика. Молча взял директор портсигар и выбросил в форточку окна. Для дополнения характеристики: 1) директор этот был сам домашнего приготовления, 2) в университет ездил на лекции с гувернером, 3) сразу был определен, не проходя учительской должности, самостоятельным начальником учебного заведения, 4) был завзятый классик, впрочем любивший еще более пение и управление в церкви хором учеников (за что и дарил лучшим голосам вещи), 5) терпеть не мог и не дозволял даже в учительскую библиотеку выписывать всех писателей после Пушкина и Филарета (не допустил туда ничего из Островского, Гончарова, Толстого, Достоевского, Григоровича, Писемского, Лескова, Печерского), 6) соблюдал все посты, 7) разучивал наизусть и нередко цитировал напамять длинные, особенно красноречивые места из Филарета, 8) презирал всю текущую новую литературу, кроме "Моск. Вед." времени Каткова (еще бывшего тогда живым). Читатель может вообразить эту амальгаму добродетелей и слабостей! Вдобавок нас, учителей (которых он баловал, как и учеников), он приглашал и жестами усаживал сидеть и пить кофе у учителя приготовительного класса, жена коего приходилась ему "кумой", — уже после звонка, данного на уроки, говоря, что за нас подежурит в коридоре перед классами хозяин кофея и пойдет он сам, тоже подежурит. И наконец, последнее, — уже самое последнее! — он быстро подвигался по службе, к постам, все более и более ответственным (в директора более людных учебных заведений!). Если этот был так нежен и добр к ученикам и учителям, то бывали пропорциональные уклонения и в сторону бездушности и беспощадности к ученикам: и по величине уклонений в нежную сторону читатель может представить и силу уклонений несправедливых и жестоких. И вот, как бы ни было сердце ученика правильно и глубоко развито, как бы ни было благородно воображение, чутка совесть, он не всегда удержится под гнетом год за годом нелепых придирок к себе и к его "другу"-товарищу от совершенно непозволительной выходки, с немедленным исключением, конечно, за нее! Вообще, "абсолютно непозволительные" поступки учеников нужно резко разделять на две категории: 1) Ученик представляет тип вырождения. Тогда "выходка" его может последовать в отношении самого прекрасного учителя или воспитателя. 2) Учитель представляет тип служебного неудачника, бездарного и в конце концов обозленного на учеников и вообще на все окружающее, на всю службу свою. Ведь в гимназию сдают своих детей сплошь все образованные и полуобразованные классы. Из них некий малый процент не только что "сделает выходку", но дойдет до каторги, поселения и вообще уголовщины. Это постоянно надо иметь в виду министерству, обществу и государству ввиду сплошной массы, движущейся к двери 1-го класса. У меня в 1-м и 2-м классах гимназии был товарищ, маленький и худенький, по-видимому слабосильный, но с гордым и самоуверенным голосом, который без промедления давал пощечину даже старшим себя (по классу) ученикам, если в тоне их голоса чувствовал что-нибудь непочтительное к себе (всего аршин с четвертью был ростом). За сопротивлением или желанием "оттузить" (попросту, по-гимназически) следовала другая пощечина. Он никогда не бил и не дрался, а ударял всегда и только по щеке ладонью. Все его ненавидели, но и все боялись. Мне было интересно узнать, чем он кончит. И вот, в Липецке, на водах, уже учителем гимназии, я встретил жителя того города, где был этот мальчик и где я начал (только начал) свое учение. Оказывается, он был изгнан из дворянского общества за бесчеловечно-жестокий (и грязный) поступок на балу с товарищем-дворянином и зарезал свою жену. Когда за последнее он пошел в Сибирь, то, по словам рассказчика, весь город облегченно вздохнул. Но, говорю я, он был уже таков 13-летним мальчиком. И гимназия не могла не принять его. "Устав" и "все идут". От этого государство и общество не могут никак делать нарекания на министерство, что "в его учебных заведениях происходят такие ужасные поступки" (как, положим, пощечины и битье). Тут министерство ни при чем, тут само общество или, точнее, сплошная этнографическая масса виновата. Министерство ведь не делает выбора из детей, а берется воспитывать и не вправе отказаться от воспитания всех вообще детей, какие подготовлены к его учебным заведениям. Итак, доля проступков в учебных заведениях, и самых страшных, порочных, грязных или грозных, совершенно неустранима сейчас и в будущем, есть "крест" (терпения) на министерстве или гимназии, коего избыть невозможно. Теперь таковых "проступков" больше, чем было прежде. Но ведь 1) и учеников в каждой гимназии удвоилось, и 2) учебных заведений в империи удвоилось сравнительно с тем, как было 20 лет назад. Между тем гимназия одна в городе! Министерство в России одно! Все кричат, что "проступков стало больше", "они стали чаще и ужаснее", между тем как просто это гимназия разрослась и министерство разрослось. В большой и людной губернии и преступников больше! В гимназии с 700 учениками вдвое более проступков и вдвое хуже они, чем в гимназии с 3 50 учеников! Но и гимназия и министерство отвечают перед обществом, перед Россией, даже они виновны перед каждой единичной семьей, если "чрезвычайный проступок" совершен... не будущим преступником, а нормальным мальчиком или молодым человеком, даже с углубленным сердцем и хорошим воображением. Как это узнать, "кем" совершен проступок, будущим вором Савиным или будущим поэтом Баратынским? Ну, для этого различения и существует наука воспитания, и приставлены к ученикам учителя, воспитатели, инспектор, директор. Если они не поняли, не определили и не предугадали в мальчике характера, то они просто неспособны к своему делу. А если все министерство приставляет к "делу" таких учителей, инспекторов и директоров, которые, например, только "уклоняются от отбывания воинской повинности", то невозможно не винить его! "Воспитывать" детей, учеников... в конце концов и гимназия, и все министерство может только общими условиями своего существования, а не ввязываясь в психологию и развитие отдельных учеников: справедливостью, здравомыслием, работою исполнимою и посильною, хорошо организованною; честностью во всех собственно служебных отношениях, честною постановкою всей учебной службы! А не поэтизируя и фантазируя над душами Вани и Пети. Воспитания у нас почти нет, это правда; но не потому, что попечитель учебного округа не гладил по голове какого-нибудь Ваню, а вот оттого, что назначал директорами людей по какой-то неясной "протекции" и что вообще способ всей службы учителей и определения их на службу был бездушный и формальный, — как бы то были не люди, а шпалы по полотну дороги. "Столько-то должна прослужить", "такая-то длина, мера и сорт дерева". А в учителях требовался: 1) диплом при определении, 2) терпение на службе, 3) без всякой души и таланта "собственно учительского". Впервые опубликовано: Новое Время. 1904. 25 авг. № 10231.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|