| ||
|
С поспешностью, достойною лучшего применения, г. С. Вельский в № 151 "Слова" напал и на г-жу Левицкую, и на ее училище, и на меня, начавшего описывать это училище. И все за знаменитое... "подавление индивидуальности", против которого мною написана целая книга ("Сумерки просвещения"), которое составляет азбуку упреков "казенному воспитанию" и уж, конечно, кроме г. Вельского, известно и г-же Левицкой, и мне! Пример "разгильдяйства" в литературе и полемике, в которое не впал бы сотрудник "Слова", пройди он строгие уроки действительно "образцовой школы". Г-н Вельский ничего не дочитал, да и читанное прочел плохо; а главное — ни к чему не приложил старательного размышления. Заключения его строги: "По нашему мнению, такая система (как у г-жи Левицкой) пригодна лишь к воспитанию лицемеров и лжецов или тупиц и идиотов... Чтобы оценить по достоинству эту сторону рекомендуемой системы, поставьте себя на место воспитанника "образцовой" школы и представьте, что буквально каждый шаг, каждый взгляд, движение, даже "самое неуловимое", контролируются, получают оценку, запрещаются или разрешаются". И т.д., так же грозно и неумно, а главное — так же неосведомленно! Подчеркнутые мною слова, поставленные так, что не читавший моей статьи читатель "Слова" может приписать их мне, может принять их за содержащиеся в моем описании школы г-жи Левицкой, представляют сочинение г. С. Вельского; и, ввиду важности предмета и, так сказать, нервности всей этой тонкой и художественной почвы воспитания, я позволю себе назвать их праздною и опасною клеветою в отношении к делу, весьма обдуманному, культурному и которого вовсе я не один свидетель. "Контроль", "запрещение" и "разрешение" — это, можно сказать, ослы, на которых ехала (и едет) наша несчастная русская педагогика, — конечно, выброшены вон г-жою Левицкою и заменены 1) помощью (детям), 2) убеждением (их) и разъяснением, до свободного и самостоятельного (их, детей) самоубеждения, 3) поощрения в них индивидуальности, а самое главное 4) само-обладания, само-контроля!.. Когда я переспросил у нее, неужели она и ученикам, перешедшим из первого во второй класс, дозволяет без провожатых или старших компаньонов отправляться в провинцию и как она не боится с ними несчастия по дороге, она ответила: "Да, именно мальчик, перешедший во второй класс, отправился один к родителям в Тамбовскую губернию. Были затруднения: кассир ему не хотел, по малолетству, выдавать билета, а кондуктор уже с билетом не хотел пустить его в вагон. Но он нашелся и попросил пассажира взять ему билет, а другого пассажира — ввести с собою в вагон, как едущего с ним. К этому, к находчивости и настойчивости, они у меня уже приучены. Нет, это пустое — провинция и Россия. Своего сына, когда ему было двенадцать лет, я отправила одного в Лондон, и он поехал, хотя приходилось проезжать часть пути через Германию, а немецкого языка он не знал. Но я знала, что он доедет, — с затруднениями, но доедет. А без затруднений не бывает жизни. — "А если бы несчастье? Ведь могло быть несчастье?" — "От злого человека — нет: он так воспитан и бережется сам везде, где нужно. А несчастие от физических причин, крушения... У меня единственный он сын, и вы понимаете, что значило бы потерять его. Но никакого ропота или отчаяния у меня бы не было, ибо жизнь и смерть приходят не от нас, и их нельзя также приписать случаю; а если мы с радостью и без особенных благодарностей берем рождение и жизнь, то так же должны принять несчастие и смерть"... Признаюсь, я не очень понимал и был смущен. Она проговорила только кратко: "Вы читали стоиков?" — "Я их не люблю и не уважаю", — ответил я. "Это кому как: мне в них многое нравится"... Но во всяком случае из этих самостоятельных поездок, которые не без подготовления же практикуются, г. Вельский может убедиться, до какой степени его брань не по адресу. Верим, что это только неосторожность, но просим его взять эту неосторожность назад. Мало ли фантазий есть с педагогикой, еще больше есть шаблонов. Но в труде г-жи Левицкой, как я думаю, мы имеем перед собою нечто действительно удивительное именно по полному и, главное, успешному отрицанию и одолению как этих шаблонов, так равно и сантиментальных фантазий. Г-н Вельский впадает в последние, предполагая, что если он своим детям или чужим в училище дозволит "баловаться" с кушаньями за столом, если увидит "родную картинку", как мальчик кричит: "Мама, не хочу каши, а хочу варенья", и "мама" ему положит варенья: "На, милочка, у тебя индивидуальность к варенью", — то в самом деле из таких глупостей вырастет "индивидуальность", "свобода" и "самостоятельность" детей, и потом русских, чуть не гражданская свобода!! Оставьте бредни, ничего, кроме шалопайства, из таких приемов не выйдет, героя из такой "индивидуализации" не вырастет, а Кречинский очень может вырасти. Кречинский или Расплюев — ведь это два положения для одного лица, характера и одного воспитания. Молот и наковальня. Я забыл объяснить читателю, что единственное, на чем основал г. Вельский свои упреки г-же Левицкой, это мое наблюдение: "Никакой психологии и фантазий за обедом не допускается: еда — дело простое, физиологическое и должна совершаться просто и серьезно, как всякая физиология. Положенное на тарелку должно быть все съедено; попросить ученик может еще, но и положенное (конечно, в соответствующем количестве, ведь на то это школа, а не сумасшедший дом!) тоже должен все съесть. Это принцип (ну, или правило, все равно). Нет баловства за обедом, и только! "Это инквизиция, мучение детей! — восклицает г. Вельский. — Выйдут идиоты, лицемеры" и пр. "Не выйдет индивидуальности". Так "мама, дай варенья"? Ну, есть много родителей в России, кроме г. Вельского, которые хотят не "варенья или каши, милочка", а серьезной школы. И много их потянется к г-же Левицкой, я уверен. Из любопытнейших ее замечаний я приведу еще одно. Знаете, всякая наука имеет границы, как и у искусства есть свои пределы. Воспитание потому меня увлекает, что оно, в силу неисчерпаемого разнообразия материала и неожиданных сочетаний человеческого лица и человеческой обстановки, совершенно и нигде не кончается и будет вечно новым, вызывающим на размышление или борьбу. Здесь нет утомления для работника и нет скучного для наблюдения. Много ли из русских педагогов творчески скажут это от себя, т.е. не в качестве читанной или услышанной мысли? Мне все это неприятно писать, ибо я хотел бы говорить о школе г-жи Левицкой, оставляя вовсе в стороне ее самое, до чего никому нет дела и интереса. Но г. Вельский грубым и неумным тоном полемики задел и лица, и может повредить всему делу, которое, кажется, сумеет стать нужным для России. Впервые опубликовано: Новое Время. 1905.17 мая. № 10489.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|