| ||
|
В предыдущей заметке о праве женщин выступать на суде я остановился на одной абстрактной стороне вопроса. Но есть и практическая, житейская сторона в нем. Это — вообще незащищенность в стране женского естественного права. Знаменитые дроби, 1/12 и 1/14, которые определяют доли участия в наследстве умершего жены-вдовы его и его дочери, так ярко говорят об этом, так громко вопиют о справедливости к Небу (ведь оно есть, гг. судьи и прокуроры?), что тут мне нечего прибавлять и разрисовывать. Тот факт, что решительно каждый шалопай по закону вправе обольстить мою дочь и делать усилия соблазнить жену, т.е. причинить им невероятные страдания, никакой ответственности перед судом не неся за это, хорошо дорисовывает юридическое положение в стране целой половины населения! Но отчего это? Откуда эта дикость и жестокость? Собственно, никто жесток к женщинам не был, или по крайней мере сознательно не хотел быть. Совершилось все "само собою" и как-то "безотчетно". Некому было напомнить о них; а если и напоминали, то редко и мягко, без крика и требования. Напоминали литературно, повествовательно, стихотворно. Но кто же повинуется стихам, кто в деловой жизни сообразуется со стихами? Не было жесткости в пожеланиях блага женщинам, — той жесткости, без которой, увы, ничего не двигается вперед в железной социальной жизни. Как-то с одним юристом я говорил о явной и притом чудовищной несправедливости к дочерям в праве наследования. Он удивил меня ответом: "Русские юристы тут ни при чем: в русское законодательство здесь внесены нормы римского (еще языческого) права"! Но мне это показалось преступлением русских юристов; именно русских, а отнюдь не римских. Как это целая корпорация образованных людей оказалась такою деревянною, такою мертвою, такою безучастною к жизни, что вместо ожидаемого простого: "делить наследство поровну между всеми детьми и вдовою", они с плюшкинскою аккуратностью перенесли пожелтевший кусок римского пергамента и вставили его в русское православное законодательство!! Право, удивительно, отчего они ходят молиться Богу к Исаакию, а не в Эрмитаж перед статуею Юпитера! Самое настоящее для них дело и самые настоящие "юридические" молитвы. Отчего же они перенесли этот кусок пергамента? Да по лени. Просто лень было сочинить фразу в одну строку: "Делить детям и жене поровну". Своя голова не выдумывает, — взяли у римлян. Но отчего же эта чудовищная лень и косность? Не было того "жесткого", о чем я упомянул. Все упрашивали "подумайте гг. юристы", "будьте милосердны, господа питомцы училища правоведения". Никто не говорил им: "Вы, господа питомцы, поступаете глупо и притом несправедливо. Оттого и молитесь Юпитеру, а не Богу". Да все это — не в печати, которая впечатления не оставляет, а лицом к лицу, вот, напр., в зале суда, перед публикою, — между двумя кафедрами, обвинения и защиты. Устраняя примеры и, может быть, то излишне жесткое, что я сейчас сказал под минутным раздражением действительно мучительною несправедливостью (1/12 и 1/14), — я настаиваю, что виной всего этого является отсутствие в громоздкой судебной машине самого "потерпевшего", т.е. женщины, которая одна может сделаться двигателем, напоминателем, требователем справедливости. Может сделаться им не прямо, а косвенно, пользуясь каждым случаем напомнить об обиженной половине населения, пользуясь всяким случаем разрисовать это ярко, вразумительно, убедительно. Именно судебные казусы, единичные судебные процессы дают к этому все поводы, и дают их если не ежедневно, то ежемесячно, во всяком случае ежегодно. Вспомним дело о детях антиквария Линевича, разбивших окна у миллионера-отца, который их с матерью оставил на голод и холод, потому что они были его внебрачные дети. Ему все удовольствия — богатством и, наконец, понравившеюся женщиною, дети, плод его "забавы", решительно не защищены законом. Но если дурные отцы могут смотреть на детей как на "непредвиденный результат забавы", то неужели не чудовищен закон, сливающийся с такими понятиями таких отцов. Кто же перед судом все это разъяснит, как не женщина-защитник, женщина-адвокат, которая самою натурою своею постигает это, естественно, глубже и страстнее, чем адвокат-мужчина, который может произнести здесь фразы, но не может произнести слова, запечатленного кровным убеждением, кровною уверенностью. Мы взяли редкий пример: но ведь других, в этом роде, тысячи. Ведь нет улицы в городе, где хоть в одном дому не бились бы люди головою об эту законодательную несправедливость, результат простой забывчивости, небрежения и вообще "недоделанности", происшедшей от того, что юристы-мужчины, естественно, забывают женщину, не по злу, а по натуре. "Не приходит на ум" тому, кому не больно. Несколько лет назад печаталось, как муж-гвардеец, женившись по расчету на очень богатой девушке, в дурном обращении с нею дошел до того, что вместе со слугою-конюхом драл ее на конюшне вожжами. И отец молодой женщины, богатый фабрикант, не имел по закону права отнять у истязателя свою жертву — дочь, и только выкупил ее, что-то дав около ста тысяч "отступного" сверх тех ста тысяч, которые дал за нею в приданое. Но он, этот молодой муж, был очень красив! Что Дон Жуан в Испании: в православной, в серьезной России Дон Жуанов закон не только по голове гладит, но дает в руки им и плетку. "Люби, молодец, кого угодно и секи сколько душе нравится. Ты мужчина". Это дикое до невероятности положение вещей, не замечаемое только потому, что оно ежедневно и в каждом единичном случае не ново, конечно, не удержалось бы и пятилетия, имей жертва голос не на улице, а в суде, не в приватных разговорах, а в официальном месте! И пятилетие не удержится это положение вещей, как только женщина будет допущена защищать на суде женщину. Правительствующий Сенат, "толкующий законы", растолковал отсутствие определенного в законе дозволения или запрещения женщинам выступать в качестве защитников на суде — в смысле "подразумеваемого запрещения". Если закон это "подразумевал", как думают сенаторы, то отчего же он прямо не сказал? Ведь всего одна строчка: "Женщины в качестве защитников выступать на суде не могут". Что за подозрение закона в косноязычии или немоте? Сие "уважение к закону" кажется лишь неуважением. Далее. Сенат, естественно, при этом опирался на косвенные доказательства, он угадывал волю закона: то отчего бы не угадать ее на почве того соображения, что ведь министерство народного просвещения ввело в высшее женское образование преподавание юридических наук в университетском объеме, а это могло быть только в целях подготовить женщин к исполнению судебных функций, из коих адвокатура есть самая первая, самая важная и самая обычная. Вот косвенное обнаружение "воли законодателя": не мог же он иметь одну волю в министерстве юстиции и другую волю в министерстве просвещения! Для чего же юриспруденция слушательницам женских курсов на Вас. острове? Это не веер и не духи, и нельзя ни сказать, ни подумать, что законодатель дал эти науки женщинам для кокетства ученостью, а не для практического употребления. Где же оно? — Оно одно, в суде. Повторяю, я этого не говорил бы, если бы и Сенат в своем "разъяснении" не ссылался на косвенное постижение воли законодателя. Но кажется, весь секрет в том, что вообще кроме "воли" в природе существуют и секретные пожелания, а в русском лексиконе, кроме глагола "служить", есть и глагол "подслуживаться". И есть еще какие-то "веяния", черт их знает откуда берущиеся. То "веет" солнышком, то дождем. В Петербурге большею частью веет сыростью. И вот когда повеет сыростью из подвала какого-нибудь казенного здания, ужасно делается нехорошо, даже для души. В русском лексиконе такая сырость называется затхлостью, — и публицисты большею частью имеют дело с нею, отчего часто чихают. Все это не способствует их здоровью, да и чиновники, засиживаясь в сырых квартирах, тоже не доживают века. Лучше бы им взаимно пожелать друг другу здоровья. Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 16 ноября. № 12099.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|